Приближаясь к Восходу

Мария Борисовна Кандинская, 2020

Новелла – видеоблогер и начинающая фотомодель, работает «картинкой» для фотосессий в модные Интернет-магазины. Она приезжает из Канады в русский городок для того, чтобы помочь маме быстрее продать их семейное гнездо – квартиру. Семья распалась, все разъехались. Только тётя пишет ей письма о Боге. Неожиданно, Новелле удаётся спасти от гибельного и безрассудного шага свою давнюю подругу по школьным годам Тивентию. Тивентия приглашает Новеллу к себе на работу, где Новелла встречает их школьного учителя – Матиарта Рифовича, который значительно преуспел за прошедшее семилетие. Здесь же, при IT-Парке, он открыл научно-техническую школу. Удивительно – ученики говорят о том, что всё чаще чувствуют себя «уставшими, когда они по-отдельности», а вместе – как некая едино-мыслящая субстанция. Новелла понимает, что её симпатия к Матиарту – кажется больше, чем просто симпатия…. Ей 19,5 лет. Ему за 40. А как же её карьера в модной индустрии, о которой она так грезила и столько шла к этому?

Глава 2

«Привет, дорогая тётя Светлана,

Утро моего нового дня прошло стандартно, недели две как моя школьная подруга Тивентия снова ходила на работу в IT-Парк. У неё был сильный нервный срыв, и мы ищем с ней какие-то варианты решений. Ей, видимо, нужен особый мягкий микроклимат в предприятии; а для открытия собственного дела её срыв ещё не прошёл, но мы ищем возможности. Мы позавтракали грейпфрутами, йогуртом и овсянкой со злаками, и в качестве соуса — просто смешали миксером всё полезные фрукты-ягоды, которые нашли в холодильнике.

Я была у неё на работе. Внешне её корпоративное место могло показаться идеальным: здание было эстетическим, офис — уютным. Даже молодой руководитель фирмы был понимающим и шёл навстречу, когда дело касалось процента с продаж (но слишком давящим, когда дело касалось выполнения количества продаж). Рекламные площади — специфический продукт — нужно звонить постоянно, не замолкая, — быть убедительной и весёлой. Я ободряла: «Тивентия, всё наладиться, у тебя есть работа, побеждай себя каждый день, как в спорте». Звонки её, видно, угнетали, потому что разговаривать ей не хотелось совсем. Даже смешные, склонные к дидактике, девочки-дизайнеры, считавшие себя самыми важными на предприятии, тоже угнетали. И сумрачное настроение у неё не проходило. Дело в том, что в её жизненном багаже были — незаконченная художественная школа и незаконченное образование филолога. И долги по кредиту. С таким образованием, её общим укладом жизни и депрессией (чтобы лечить которую тоже нужны большие затраты) — найти работу по душе — задачка не из простых. Тивентия знала об этом, она прошла десятки собеседований.

Её мама воспринимала произошедшее как «капризы» и «задачи, возникающие по мере роста» со стороны дочки. И, кажется, её маме никогда не приходила мысль о том, как Тивентии, действительно, трудно (тогда как я видела, что ей по-настоящему тяжело, как будто, она прокладывает себе дорогу сквозь лесную чащу — мировоззренчески вырастая как личность, и ещё, кстати, одновременно с этим, она часто ходила на свою фирму через парк и рощу, чтобы сэкономить на автобус). Почему-то мать относилась к ней претензиями, придираясь к любому сделанному, даже такому мелкому делу, как помыть посуду или вымыть пол…. Возможно, потому, что она была похоже больше на своего отца, которого она никогда не видела и не знала.

Безусловно, мы искали ей подходящую долговременную вакансию, каждый вечер, листая городской сайт по поиску работы, но пока ничего не находилось. А то, что подходило — было территориально слишком далеко. Представь, ездить каждый день на автобусе на работу 3 часа и столько же обратно (с учётом зимы и морозов до — 50 градусов по Цельсию). Фриланс здесь не слишком развит. Я чувствовала, как нужна ей. И слово «друг» в северном городке науки и университетов — в Новокампск ( к слову сказать, его название образовалось от двух слов «новый» и «кампус») — вбирает в себя понятия психолога, психоаналитика, родственника и немного от менеджера и банковского кредитора: такой менталитет! Моё канадское становление было совсем другим. Мне будет 20 лет в сентябре — в России это совершеннолетие. Я уже чувствую себя совсем взрослой с 18-ти. Хотя, наша красная линия взросления — это 21.

Так вот, эти ранним весенним утром, договорившись с Тивентией о том, что я приду к ней на фирму ближе к обеденному времени (утром у меня была фотосессия для глянцевого популярного Новелларского журнала «Дорогие возможности»; меня пригласили как гостью с уникальным опытом).

Да, с середины дня я была свободна как ветер в степи (помнишь нашу поездку всей нашей странной семьёй — мне было 9 или 10? — на плато, с заездом на солёные озёра?)! Помню простор, яркий день, и сухой, обволакивающий теплом, ветер.

Так вот. Зайду, думаю, к подруге на работу и попробую отыскать свой таинственно исчезнувший L-phone, содержащий дорогие моему сердцу воспоминания, фотографии, контакты, чувства и всю мою жизнь.

Обнимаю, и потом напишу ещё, твоя Novella. I. M.».

***

For note:

Боже, как же она ездила в такую даль, эти последние весенние дни такие морозные и холодные! Испытала на себе что значит «изморозь». Это природное явление напоминает мгновенную заморозку и выглядит как серебрящийся на солнце ледяной воздух, когда холодно даже дышать.

Всё-таки детская память запечатлевает только безудержно-солнечные дни!

Бизнес-центр городской фотостудии находилась часах в четырёх езды от Академгородка, (отмечу профессионализм фотографа, который сказал: «Ну, улыбнись же!» и всё пошло на лад). Обратно я ехала на микроавтобусах, с пересадками, на мне был нестёртый фотомакияж. В итоге выбрала неправильный автобус, и добралась до места, когда полдень уже прошёл. Я была в вестибюле IT-Парка, и только сейчас заметила удивительные витражи из разноцветного стекла. Их сюжеты повествовали о внутренней жизни этого здания, чаще всего они изображали директора со световой компьютерной ручкой в руке, его окружали ученики на велосипедах: не вдумываясь, просто так, я насчитала, что их более десяти штук. Витражи были установлены вместо стандартных окон. Ещё, я заметила 3D-экраны в дальних закоулках помещения прихожей первого этажа: они пока молчали, и, скорее всего, начинали рассказывать об истории этого места после прикосновения, оживляющего их сенсорный мир.

— Можете воспользоваться любым из четырёх лифтов, — ответила девушка на ресепшене; она была одета: сдержанный костюм по фигуре, снабжённый пуговицами с серебристыми переливами — казалось, они были сделаны из CD-дисков. На ресепшене IT-Парка она сама сияла и напоминала пуговицу. Она, характерно указав на центральные и боковые лифты, добавила: боковые ведут на 13 этаж включительно, остальные — нет.

Акустика была как в соборе — гулкая, усекающая слова, делающая заметным сказанное негромко. Из интересного, ещё тут оказался высокий искусственный водопад, который выполняет функцию видеоэкрана для объявлений.

Я нажала серебристые кнопки все, без исключения — какой уж первый приедет. Видно, была какая-то заминка и долгое ожидание. Первой открылась дверь самого правого. Я зашла и нажала кнопку «9». Он проехал немного, остановился, и в отворившихся створках появился энергичный, представительного вида человек средних лет.

Он бегло взглянул на меня и спросил:

— Простите, я Вам не помешал? Не испугались?

Я отрицательно покачала головой и довольно весело ответила:

— Да нет, порядок… (и взглянув на попутчика внимательнее, удивлённо добавила) Матиарт Рифович?

Он, по-моему, страшно удивился и тоже внимательно на меня посмотрел:

— Новелла? — Вымолвил он, наконец, вспоминая о чём-то давно забытом.

***

For note:

Он сильно изменился. Стал плотнее, увереннее, улыбчивее — одетый в водолазку и джинсы. Хронометр и модная стрижка. Но — те же внимательные глаза с припухшими веками, располагающие очерченные скулы лица, и тот же голос.

Если бы мы встретились в толпе, например, внизу, в холле, даже не возникло бы мысли, что это мог быть он, и, тем более, что мы можем встретиться так неожиданно и здесь.

— Новелла? — Повторил он, — как ты здесь? Почему ты здесь?

Зеркала замкнутого пространства отражали двух очень красивых и сильных людей.

Он помолчал и добавил:

— Я наблюдаю за твоей головокружительной карьерой в моделлинге. Ты прекрасна! Твои видеоблоги на ю-тубе, путешествия, города и страны — это так тонко, интересно сделано, ты удивляешь каждый раз.

— Вы галантны как всегда. Захвалите, — улыбнулась ему в ответ.

Лифт встряхнулся и остановился на нужном мне этаже.

— Матиарт Рифович, у меня здесь встреча. С моей школьной, кстати, подругой, с Тивентией Закревской. Помните? Вы тоже её рисовали.

— Как я могу забыть? — Был ответ в его манере.

— Знаешь что? У меня тут встреча. Эй, Криль! — вот, кстати, и он: бродит по коридору с кофе, — а потом у меня будет свободное время. Можем вполне пообщаться. Если у тебя на сегодня нет больше никаких планов. Как считаешь?

Он спросил мою визитку, мне вручил свою (с видом, как будто вручает какую-то важную награду — вроде таких, как за деятельность по охране природы), крепко обнял за плечи, отпустил, окрикнул и прожестикулировал что-то Крилю, загрёб того с собой в лифт, который захлопнулся, двинулся и остановился на отметке «13».

На визитной карточке значилось: «Матиарт Рифович Егесников», архитектор, директор, Фирма «Медная гора», пересечение улиц Биопарковая-Кремниевая 11, этаж 13, комната 404, сот.*** и e-mail***. На обратной стороне визитки было схематически изображено высокое здание в форме молекулы ДНК.

***

For note:

Я заглянула в комнату 9010, расположенную в конце коридора, ту, где работала Тивентия. Она была на своём месте, с гарнитурой для обзвона, как в лавровом венке. Казалось, она глядит в окно с отсутствующим взглядом. Всё же, было отрадно видеть, что дорогой моему сердцу человек уже выглядит повеселее и страдает меньше. Она исхудала, но это даже ей шло. Можно было любоваться её статью; скулы, «провалившиеся» после болезни, и внимательные глаза, которые казались наполненными слезами (так всегда казалось, во все времена, что я знала её), длинные ресницы. Даже отросшие, выкрашенные синим, пряди её вовсе не портили, они рассказывали грустную историю из её жизни. На запястьях было множество браслетов с распродажи — они закрывали её недавние жизненные ошибки.

В сторону открытой двери повернулись любопытные головы сотрудниц, приваренные друг к другу за десятилетия совместной работы; они представляли сорт глупых сплетниц, враждебно настроенных к новым сотрудницам фирмы: «просто потому что» (видно, изо всех своих сил пытались создать прокрустово ложе по своему собственному образу и подобию); в общем, они были из тех, кто любит подписывать договоры и ставить печати, но не умеет ничего производить (в смысле чего-то определённо полезного и приносящего пользу и радость для людей). Они находились на своём излюбленном месте офиса — за чайным столиком. До этого они шушукались и посмеивались за кофе и жирными пирожками. Обсуждали они, преимущественно, Тивентию. «Тивентия у нас в древнерусской тоске», — говорили они. Ну и ещё о том, кто, куда и с кем из служащих офиса съездил в отпуск, и фитнес-программы.

Она завершила звонок, устало повернулась ко мне на крутящемся кресле:

— О, Новелла, спасибо, что пришла! — улыбнулась Закревская и взглянула на меня немного с мученическим видом.

— Без проблем. Тем более, что мне нужно попытаться здесь найти мой L-phone.

— Я тебе помогу, — сказала Тивентия, снимая гарнитуру, — Где ты его последний раз видела?

— Это было 7 марта, вторник. Потом были выходные. Сейчас 13-ое. Возможно, во время корпоратива куда-то делся. Жалко.

— Да я уже смотрела везде: на подоконниках, в офисе, коридоре, перед зеркалом в дамской комнате, у выхода. Даже объявления написала, как только ты мне об этом сказала, — Спасибо моя дорогая Тивентия.

— Остаётся только верить, что он найдётся, — говорю, ладно, я пойду, у меня ещё небольшие дела здесь, а ты дорабатывай, и встретимся дома за ужином.

***

Я ждала лифт, задумчиво рассматривая визитку. Матиарт Рифович был нашим школьным учителем в гимназии. Он преподавал изобразительное искусство, черчение, и ещё замещал историка, практически вёл нам всю историю в течение года, когда школа усиленно подыскивала историка, а мои родители ставили твёрдые точки над «i» в своих взаимоотношениях. Матиарт Рифович совмещал четыре четверти, со времени увольнения по собственному желанию только что пришедшего нового преподавателя, которое произошло ранней осенью, и которого никто не ожидал; Матиарт брал дополнительную нагрузку после своих уроков изобразительного искусства. И вёл нам зарубежную, и отечественную историю, очень интересно рассказывал, заставляя нас учиться думать самостоятельно, размышлять; тестовые задания совсем другие, там факты на время. Тогда он был более стройный и «вдохновлён событиями настоящего момента», как он любил говорить. Одет он тогда был в балахонистые вещи, как самый настоящий художник, в яркие береты, шарфы, о которые часто вытирал руки от красок. Он рассказывал про историю искусств, про разновидности художественных манер. Преподавал он моему 7-ому классу, в тот год я как раз уехала, а также, выпускал тогда класс, в котором училась Тивентия. Он сильно изменился с тех пор — как во внешности, так и в добавленном спектре направлений в его работе.

Так, в задумчивости, незаметно для себя, я нажала его 13-ый этаж IT-Парка.

***

For note:

— Лови его, Криль, лови! — было услышано мной прежде, чем лифт растворился. Это был вопль Матиарта Рифовича.

Пока я в удивлении застыла на месте, на меня надвигалось что-то вроде круглого, лёгкого мячика серебряно-сиреневого цвета, диаметром полметра на полметра. У него были огромные флуоресцентные ярко-зелёные кошачьи глаза-экраны (только этих странных сенсорных глаз-экранов у него было много). И розовый нос. И мягкие ушки. Усы-антенны. Определённо, мордочка была похожа на кошачью. И пушистым этот летающий мячик был, как настоящий кот. Пушистый продолжительный хвост тянулся прямо из этого странного гаджета, и он, кажется, любил сворачиваться в этот свой хвост.

«Миу», — сказал он.

***

Следом подбежал вспотевший, от многочисленных попыток отловить пушистика, Матиарт Рифович, и, каким-то образом, удержал это чудо за бочок.

— Это Калачик, Новелла, не бойтесь, я уже второй раз Вас напугал, простите.

— Что такое «Калачик»? — встретившее энергичное летающее нечто — немного обескуражило, вот почему ещё не могу прийти в себя от удивления.

— Смотрите: у него ручка сбоку, за неё его можно удержать, форма у него гиревидная, несколько десятков глаз-экранов. Но он очень лёгкий, как мячик, даже легче. Это первый эмпатический робот-трансформер и супер-компьютер. У него независимый характер, но, в перспективе он может служить домашним компьютером и кинотеатром, может обучать и переводить с любого языка, и даже превращаться необходимую Вам в данную минуту вещь, например, стол, зонтик, ведро, мяч, удочку. Или кресло. Или настольную лампу. И в ещё много чего. Но пока это тестовый образец.

— А почему эмпатический робот? — спрашиваю.

— А потому что помните, была детская обучающая игрушка Заводной ШОша? Вот. Калачик — это, можно сказать, следующее поколение, усовершенствованное. С ним ещё и поговорить можно — у него даже мимика есть, он как большой реальный смайлик. И шерсть можно любого цвета сделать. И зарядки на неделю ему хватает. Ну как впечатление?

— Я восхищена, Матиарт Рифович. Это Вы его придумали?

— В целом я, но без поддержки Криля у меня бы не вышло. Так что очень ему обязан, хоть он ипохондрик и зануда.

— Патрон, просто с Вами интересно работать, — проговорил в нос сухой сколиозный и вихрастый юноша в очках лет 25-ти в жёлтой толстовке с капюшоном (есть такой тип людей — молодой старик — молодой по возрасту, но имеющий усталый вид, как после недели бессонных ночей, в которые он работал за компьютером; интересно: Лирний стремился выглядеть моложе своего возраста, а этот Криль был молодым человеком, но от многочасовых работ-исследований за компьютером, выглядел старше).

— Да, кстати, Новелла, ты не против поужинать со мной? Студийный кабинет давно не видел гостей.

— Пойдёмте, — согласилась с дорогим учителем и талантливым изобретателем я немного обескураженно, — надеюсь, Ваш кабинет не является тоже суперкомпьютером.

***

Наконец, удалось рассмотреть этаж, на котором я оказалась. Он был просторный. Потолочные своды были отделаны деревом, очень напоминая Ковчег. Напротив — было огромное обзорное окно и, вероятно, выход на террасу, слева — вход в конференц-зал. Вправо и влево располагались двери в многочисленные комнаты, но цифры «404», номер аудитории, как было указано на визитке, я не увидела.

Учитель кивнул на одну из боковых дверей, приоткрывая её, и впуская нас, что, наконец, Егесников, Калачик, я и Криль оказались на довольно протяжённом дымчатого стеклянном мосту. Он вёл в соседнее здание.

— Здесь строится ещё пара-тройка таких зданий, так что будет ещё большое количество рабочих мест, для всех, кто обладает талантами и науками. В итоге здание будет иметь вид архитектурной ДНК, а не «гусей». Как Вам? Дух захватывает, да, же? — давал свои комментарии Криль.

Мы спустились и поднялись (мост был вниз и вверх), на последнем этаже соседнего здания была только одна дверь без какого-либо обозначения. Она была старинно-винтажного вида, и её отпирало почему-то, что-то похожее на фломастер. Матиарт приложил его, как обычную карту-ключ, которые всегда используются в резортах. Больше винтажного ничего, за исключением самой двери, и остальное на этаже было отделано в стиле хай-тек, как, впрочем, и всё в этом здании.

Первым делом, при входе в творческую студию, я обо что-то запнулась.

Матиарт Рифович произнёс: «Люкс», свет зажёгся, и я разглядела преинтересную вещь. Это было весло. Весло как весло, только, как будто, из лёгкого металла, сравнимого с алюминием. Ещё на нём присутствовала «приборная панель», множество лампочек и плоских геометрических кнопок, некоторые из них мерцали.

— Пока не трогай, поставь, это деталь от Парнап-а! — загадочно и серьёзно пояснил Матиарт Рифович.

Сложно было бы противостоять такому сильному аргументу. Я поставила цифровое весло, широкой стороной вверх.

***

— «Поужинать» — слишком сильно сказано, — учитель убирал с загромождённого рабочего компьютеры, стопки исписанных листов бумаги, циркули, электронный микроскоп, коробочки с какими-то исследуемыми прозрачными острыми камешками, и, наконец, убрал в шкафчик, как он выразился: «настоящую мини-лабораторию из необходимых для изучения светлячков и бабочек». Ещё, мне понравился коллаж из редких полупрозрачных насекомых, который располагался на стене в эстетичной стеклянной раме. Остальные научно-исследовательские предметы для исследований были отложены учителем на кресло, стоящее в отделённой старинной ширмой второй половине комнаты, которую наполняли несколько мольбертов на треногах, и картины, отвёрнутые нарисованными сторонами к стенам.

Выяснилось, что из еды Матиарт Рифович может предложить только пряники, да и то странной формы — все в виде звёзд (меня заинтересовала форма, она была специфическая — пряники были очень объёмные, как будто их создал какой-нибудь стеклодув; а меня интересуют такие удивительные вещи, если, без сомнения, они несут в себе позитивный бэграунд; и эти звёзды были разные по цвету: зелёные, цвета луговой травы — с киви и яблоком, и аметистовые — с черникой и гранатом и аквамариновые — с голубикой. — Именно так представил палитру цвета хозяин — мне была подарена целая коробка таких пряников. Криль пил крепкий кофе и бесконечно долго рассказывал, как варить тот или иной кофейный сорт. Когда выяснилось, что я не пью этот напиток, учитель немного расстроился, он хотел меня чем-нибудь угостить; я взяла одно печенье из вежливости, потому что есть не хотелось вовсе, и у меня специальное диет-питание).

«Это печенье — точная копия Звезды Гармонии», — сказал Матиарт Рифович, но я не придала этому особого значения.

— Так Вы расскажите как стали статусным архитектором, и, к тому же, бизнесменом за 7 лет, что мы не виделись? Вы же преподавали изобразительное искусство и черчение у нас в школе?

— Это долгая история. Как-нибудь расскажу. Хотя бы о том, что это образование, которое я развил повышением квалификаций. А знаешь, Новелла, я ведь до сих пор храню твой портрет, с года твоего отъезда в чужие страны, — сверкнул глазами Матиарт Рифович.

— Я помню, но Вы тогда рисовали весь наш класс, и Тивентии Закревской тоже.

— Да, я считаю, это две лучших картины, из всех, созданных мной. Тебе там только 11 лет, а как весь фон сразу заиграл! Благодаря твоей живости, свежести, глубине. Ты как глоток свежего воздуха на природе. Я помню тебя с тех самых пор, когда выносил тебя на своих плечах на линейке в начальных классах. И ты была в школьной форме и звонила в колокольчик. А потом подросла, и участвовала в спортивных забегах с эстафетной палочкой. Я часто наблюдал за тобой из кабинета рисования, и делал с тебя зарисовки. Моя вершина. После этого я многое понял. О реализации в жизни, и о понимании чего конкретно хочу достигнуть. Так началась моя карьера.

— Можно увидеть эту картину?

— Да, безусловно, — ответил художник и скрылся за ширмой. Через доли секунды несколько холстов были приставлены к стене, Матиарт Рифович выглядел немного задыхающимся. Он вопросительно переводил взгляд с меня на 11-летнюю Новеллу на портрете.

***

«Юная Новелла, изображённая в полупрофиль, на вдохе», держала в руках ветку сирени, как будто, прислушиваясь к ней. И в то же время, смотрела сквозь неё улыбчивыми сине-зелёными глазами, в самое сердце человека, рассматривающего картину: в них можно было прочесть готовность к действию, решимость и внутреннюю силу. Каштаново-золотистые волосы подсвечивало закатное солнце, создавая блики и полутени. Девочка на картине была одета в светлое просторное льняное платье, и у неё свешивался проводной наушник от плеера в одном ушке. (Это официальное описание картины с выставки, которое было здесь же, в приложенном буклете).

Портрет Тивентии Закревской был написан не менее проникновенно. Она была изображена за партой, в пол-оборота, пшеничные с медью волосы в стрижке «геометрическое карэ с чёлкой», ещё не выкрашены синим, неизменная чёлка; пронзительные глаза — тёмные озёра, ни тени улыбки, смешной курносый носик, но тонкая кость, бледность до меланхоличности, прожилки на тыльных сторонах ладоней, руки, как будто, сложены в молении, локти в опоре на стол, пальцы поднесены к лицу. «У неё нервные руки. Это её характерная особенность в то время», — заметил художник, вглядываясь в портрет, желая увидеть что-то скрытое в нём, ведомое только ему.

Мне запомнилось её школьное тёмно-голубое платье с кружевным воротничком. Здесь она казалась не ученицей выпускного класса, а, скорее, восьмиклассницей. Я знала, что у неё всегда были нервные расстройства питания — то худела, то толстела.

На других полотнах были изображены дети из нашего класса, выпускники того года, игры света в лесных и речных местных пейзажах, а ещё много урбанистики.

Основным фоном каждого портрета явился наш школьный шкаф, в котором на верхней полочке всегда стояла таинственная старинная статуэтка в виде драгоценной звезды, в точности такой формы, какой были выпечены пряники.

— Казалось, это было вчера, а уже столько времени…. У меня перехватывает дыхание, — я поправила мои блонд-хайлайт-волосы. — Да, с тех пор прошло много времени, у меня добавилось ещё больше друзей в социальных сетях. Столько всего поменялось. Я сама меняюсь каждый день. Но какие-то черты и стороны жизни остаются незыблемыми. Это и радует, и волнует, потому что я не люблю остановки и возвращения, особенно когда намечен основной график действий.

— Жаль, что я не могу сделать selfie, чтобы сохранить память об этом, — вырвалось у меня.

— Почему? Можешь сфотографироваться на фоне, — был ответ.

— У меня исчез мой L-phone, где-то в этом здании, сразу после праздника, — неловко призналась я.

— Тебя сфотографирует Калачик, — предложил учитель и закричал: «Криль!». Когда тот появился в дверях, Матиарт Рифович попросил его помочь найти мне гаджет.

— Поищем, — коротко сказал тот.

Летающий шар-компьютер был тоже тут.

— Калачик, поляроид! — Чудо техники полетало вокруг нас с учителем (мы стояли на фоне картин), а затем (с электронными звуками) сразу же распечатало замечательные снимки.

— Матиарт Рифович, это потрясающе!

— А как же!

— Всё-таки как у Вас это получилось, Вы и художник, и директор, учёный, архитектор?

— Как художник я уже достиг вершины. Я же сказал, это картина, на которой изображена ты. Как архитектор (а это моё основное образование) я построил это здание и две улицы высотных домов на проспекте Когтюга — проектированием я занялся сразу после того «года понимания себя» в школе. Примерно в это же время я придумал «Хитн» — специальный портативный девайс, усиливающий голос; а также — на нём можно разговаривать в обычной жизни, голосом, который тебе больше всего нравится. Криль тогда очень хорошо продал всю линейку устройств (без него вообще бизнес-не бизнес).

Криль во время хороших слов о нём смотрел на шефа с невероятной любовью и преданностью.

А директор «Медной горы» продолжал рассказ, о том, как ему удалось пожить во многих европейских городах (там продолжают развитие его другие масштабные проекты). Он решил вернуться и стать архитектором, бизнесменом, и меценатом в городе, где родился. Сейчас занимается преимущественно тем, что «воплощает параллельно несколько проектов громадных, и им самим спроектированных, мультимедийных библиотек в реальность». И что его, после стиля «хай-тек», необычайно привлекает романское зодчество, где левая и правая стороны зданий, (наделённые скульптурными деталями, окнами и колоннами), чуть различаются, и не являются зеркальным отражением друг друга.

— Да. Сейчас меня интересуют многие научные проекты… (он стал задумчив, и пульсирующая венка на его висках стала как будто более заметна).

***

— Чтож, сменим тему, — сказал он, наконец.

— Почему нет, — ответила я.

Тогда он предложил показать мне свою лабораторию, «недра», как он выразился. И бросил две странные фразы о том, что, оказывается, на территории IT-Парка в начале прошлого века было Змеиное болото. Потом, его осушили, но остались какие-то пустоты.

Я сказала, что мне было бы интересно увидеть его лабораторию. И мы (в том же составе: Матиарт Рифович, я, Калачик и Криль) двинулись обратно по стеклянному мосту.

Надо сказать, что мост напоминал стеклянную трубку гигантских размеров, пол был прозрачным, и мы шли внутри. По обе стороны от нас, (это было, как будто, задымлённое стекло) сквозь стену перехода в поле бокового зрения, начали появляться на летающих велосипедах…. Подростки старших классов. Их было шестеро. Они приветливо махали нам руками и энергично крутили педали. Это были самые настоящие велосипеды, можно было только строить гипотезы, как обычный велосипед поднялся в воздух. Скорее всего, он был не совсем обычный.

Приблизившиеся ребята были одеты в плащи и шапочки, на которых были изображены те же звёзды, что и на пряниках, что и в качестве фона на картинах. Застёжки на плащах также были в виде этих «Гармонизирующих Звёзд» — в зелёном, синем и фиолетовом цветах.

— Что здесь происходит? — Потребовала я объяснений у Матиарта Рифовича, а он смеялся, прямо как волшебник какой-то.

— Не обращай внимания, это мои ученики, из Школы Вело-легионеров, юные техники. Сначала у меня была франшиза школы по ментальной арифметике, а после неё ученикам хотелось заняться подвижными играми. И вот, мы кое-что придумали.

— Но это велосипеды в воздухе!

Директор ООО «Медная гора» довольно и согласно кивнул головой, не вдаваясь в подробности.

***

Мы вернулись в помещение с ковчеговым потолком, Матиарт Рифович вызвал лифт.

— Ну что, все готовы к удивительному путешествию? — спросил он, — ведь даже Криль давно не бывал в Лаборатории 404!

Всей компанией мы зашли в прибывший лифт.

— Неожиданно (настолько поражало происходящее), но с Вами не страшно, я готова!

Учитель снял с шеи Ключ, который опять чрезвычайно напомнил мне потерянный в детстве волшебный фломастер. И нажал при помощи него цифры:«404». В результате появился ещё один ряд серебряных кнопок с цифрами, только перед каждой из них был добавлен «минус», и так до — 45.

— Просто здесь ещё есть этажи, — пояснил он, — сейчас мы направляемся на минус 40-ый этаж. Кому нужна «взлётная» конфетка?

Лифт молниеносно отвёз нас на неимоверную глубину. Когда он открылся, и мы вышли — вокруг нас была лаборатория минусовых этажей. На всех других этажах чувствовался сильный холод (за это короткое перемещение лифт покрылся инеем, как в холодильнике), а здесь потеплело. Было слабое освещение, но совершенно неясно откуда оно происходило. Капала вода, и было чувство, что где-то рядом шумит ручей.

***

Перед нами жужжал Калачик, видно, производя функцию видеосъёмки и фиксируя всё поразительное происходящее.

Несомненно, перед нами, в виде водопадика, прямо из горной породы, предстал источник небольшой речки, по словам моего проводника: «густо минерализированный», «вдруг стал минеральным», ещё, по-моему, он сказал: «Зарянка». Тем не менее, вода в нём была в маленьких весёлых лимонадных пузырьках, странной, искристой. Чем ещё он был странным? Я пока не могла объяснить.

Пространство вокруг было освещено таинственными мерцающими огнями.

— Лаборатория 404 носит для меня большое практическое значение. Здесь я выращиваю хрусталь. Он растёт как естественным образом, так и есть у меня опыты по искусственному, более быстрому выращиванию. А приглушённый свет, видишь?

— Вижу.

— Приглядись получше. Здесь места обитания огромных стай светлячков. И, если верить народному поверью, пик их популяции приходится на Ночь, накануне Ивана Купалы, то есть на 7 июля. Как видишь, здесь, у меня настоящие летающие светлячки присутствуют тоже: я создаю им оптимальные комфортные условия на протяжении всего года.

В природе они очень полезны: поедают клопов, пауков, других насекомых, живущих в лесу; причина их свечения — голод во всех его аспектах, и чем сильнее они светятся — тем они голоднее. Мне интересны для изучения, прежде всего, их биофизические свойства, я хочу создать с их помощью естественные светильники — на улицах и внутри зданий.

— Матиарт Рифович, у Вас столько бизнес — и научных интересов! Вот Вы точно удивляете каждый раз, рассказывая о том, как реализовываете проекты. А как они у Вас зарождаются? Я имею в виду, идеи.

Мы расположились на валуне у ручья, светляки мерцали, как маленькие зелёные звёзды.

— Почти пикник в горах, на самом деле…. Я немного устал: от потока информации; я думаю о будущем с оптимизмом, хотя это не слишком рационально, — задумчиво проговорил учитель, он немного нервно грыз звёздный пряник.

Идеи… Попробуй, пойми, как они зарождаются… Бывает, вечером читаю интересующий меня научный труд или литературу по бизнес-сегменту, который хочу применить в своей практике…. А, потом, ночью не могу уснуть, смотрю на звёздное небо и думаю: как бы мне создать лифт до луны и звёзд. С практической стороны реализации. Продумываю решения. Потом прикорну, засыпаю, и вдруг осеняет какая-то практическая идея, приходится вставать и записывать. Память хорошая, а тут могу забыть. Ведь так ясно помню моих учеников, абсолютно всех, с кого рисовал портреты. Порой, в памяти всплывают картинки даже из моего детства. Вот, с этюдником и палитрой я иду на природу. Мне одиннадцать лет, я встал раньше всех, никого не предупредив, и иду ловить «золотой час» перед рассветом. За два километра от дома, по сырому и артезиански свежему ковру разнотравья. Иду я в чужой яблоневый сад, но не воровать, а рисовать. Там злой сторож, это я знаю. Но там особенные облака, необычный холм, называемый Змеиным. Это да, в определённое время года там просто кучи змей, которые выползают на камни и греются на солнце, одна даже кусала меня, но оказалась неядовитой. Один раз я видел там живого скорпиона. Но виды! Осень пригревает меня, когда я рисую, сквозь всю эту разноцветную гриву леса, состоящую из маленьких частичек с прожилками. И окутывает запах осени, этой чуть лежалой листвы, прогретой солнцем, этот тёплый холод.

Я застаю рассвет, рисуя просыпающийся яблоневый сад. Конечно, немного угощаюсь холодными, как стекло, запотевшими, золотыми плодами, и тут меня замечает сторож: очень трудно убегать от него со всех ног с тяжёлым этюдником и перепрыгивать через забор. И одну картину я спас, а другая осталась в саду, в руках у сторожа: он поднял её, потрясал ей и смеялся, потом, ещё раз глянул на меня и на неё, и потащил трофей куда-то к себе. Одну картину я подарил на именины своей сестре, а другую хотел отдать одной моей знакомой девочке. Ну, или продать, если бы она ей не понравилась. Я несколько раз ходил к сторожу, вымаливая его отдать пейзаж, обещая ему заплатить. В результате, в одно утро, похожее на то, когда была создана картина, я перелез забор и отправился исследовать его сторожку, наудачу. В его небольшой кухоньке посреди стены висел мой «Яблоневый сад»: не продал! Себе вывесил! Я забрал мою картину и быстро ушёл. Там, под порогом я обо что-то споткнулся, посмотрел: это была драгоценная Звезда. Выглядела она старинной, которая не имела к сторожу никакого отношения, у неё был вид, что она уже больше ста лет здесь лежит, настолько она вросла в плоский камень, на котором находилась: я взял её себе. Когда я рисовал свою первую настоящую картину, я понял своё предназначение. А когда понимаешь своё предназначение в жизни — начинаешь обнаруживать у себя под рукой самые парадоксальные — и в то же время, нужные именно тебе, находки. Это касается, как случайно встреченных тобой людей, так и предметов, и открытий, которые ты для себя делаешь. Я открыт навстречу идеям, и они это чувствуют, поэтому, иногда, осеняют своим присутствием. Кстати, IT-Парк, построенный по моему архитектурному проекту, находится на месте этого яблоневого сада и змеиного холма.

— Я, на самом деле, не ожидала такого исчерпывающего ответа! Вы — рассказчик, просто заслушаться можно! Матиарт Рифович, кто те подростки, которые нам встретились, на летающих велосипедах? Как это, а что это были за подростки, вообще возможно?

— Ты что, не слышала о проекте «Парнап-Орбита»? (Удивился он, взъерошив свои наэлектризованные волосы возле ушей).

— Как бы нет. Я хотела бы поподробнее узнать об этом.

— Просто все мировые новостные каналы передавали об этом сообщения. Это надо уметь: не услышать. Но хорошо. Мой проект представляет собой суперпрезентацию Парнап-а — «Парящий-На-Платформе»: если кратко, она может быть любой, форма и периметр могут варьироваться; на ней можно выстроить дом, и вы получите дом парящий-на-платформе. Можно разбить сады, и вы получите сады-парящие-на-платформе, которые можно припарковать в любом пыльном городе, страдающем от смога, и, таким образом, дать городу чистый воздух и место для отдыха в выходной день. Но в данном случае, я представил движущийся по орбите Земли Парнап-велосипед. Он снабжён функцией «мыльного пузыря», то есть способен сохранять вокруг себя атмосферу и запас кислорода. Таким образом, кто-нибудь, может спокойно прокатиться по орбите на велосипеде. Даже очень быстро, включив экомотор на данном виде Парнап.

— И подростки, которых мы видели, могут прямо сейчас, если захотят, поехать кататься по орбите планеты на своих велосипедах?

— Ну… спонтанно у них это не получится сделать. А вот пройдя четыре года обучения (параллельно со школой и музыкальной школой), получив Звезду Гармонии, и через неё разрешение на полёты от Тропосферы до Мезосферы. Всё зависит от полученной конкретным учеником квалификации.

— Другими словами, если ученик имеет нужную степень квалификации, он может спокойно лететь на своём велосипеде в Стратосферу, любоваться видами нашей неповторимо прекрасной Планеты?

— Абсолютно верно, это так! Вместе с наставником. Предварительно всё согласовав. Ты знаешь, у нас уже прошло несколько масштабных экспедиций. Ребята с наставниками на Вело-Парнап, взлетая выше облаков, собирали мелкие железки, обрывки электроники, отломанные при столкновениях больших объектов. Эти технические мелочи часто спонтанно сталкиваются с функционирующими орбитальными станциями, что может повредить их работе. А мы хотим, чтобы этого не происходило.

Мы даже игру с ребятами придумали Вело-Парнап-Улов: собираем мелкие отломки до двадцати килограмм с помощью специальных (созданных специально для этого) удочек и сачков. Думаю, космический археолог — это профессия, за которой будущее. Такой мы провели эксперимент. Основываясь на нём, в данный момент многие наши наставники, имеющие младшую степень, пишут научные работы.

(Честно говоря, мне верилось в происходящее с трудом).

— Матиарт Рифович, у Вас есть семья, дети? Вам не одиноко?

— Дети почти уже выросли, твои ровесники, а поддерживающего некорыстного человека встретить непросто.

Но смысл моей жизни — прогресс, как ты понимаешь, наверное? Человека держат на земле и заставляют жить незаконченные дела. Потому что он должен жить, чтобы их заканчивать, и быстрее начинать новые. Чтобы обязательно было хотя бы один строящийся проект в разработке.

— Знаешь что? — Сказал он, — давай, я наберу тебе в подарок банку светлячков? Не дожидаясь ответа произнёс: «Калачик! Сачок!», и при помощи этого инструмента поймал целую тучу мерцающих — таинственным мелодично-малахитовым зелёным светом — светлячков, так что мгновенно наполнилась трёхлитровая банка (воздуха насекомым хватало).

Перед тем, как лифт захлопывал перед нами створки (вся компания была в сборе, чтобы подняться на поверхность), я взглянула ещё раз, чтобы запечатлеть в памяти это странно-прекрасное место: всё вокруг там хрустально поблёскивало, водопадик низвергался снизу вверх, то есть: наоборот.

***

For note:

Мне трудно описать выражения лиц Тивентии, её мамы и моей мамы, которые были у них, когда я появилась на пороге моего дома в четыре часа утра, с задумчиво-мечтательным выражением лица, с застёжкой из огранённого аметиста, с коробкой пряников-звёзд в одной руке и с банкой мерцающих светлячков в другой.

— Где ты была?! Фотосессия закончилась до обеда! — Ожидаемо осыпала упрёками мама.

— Я пыталась найти мой потерянный L-phone в IT-Парке, я же тебе говорила, — начала я.

В то же время, я чувствовала, что за всего недельное отсутствие девайса, словно бы, у меня пропало какое-то из органов чувств. Например, я слышала новое слово, его нужно было уточнить, и, таким образом, появлялись рефлекторные попытки найти где-то у себя смартфон. Мне нужен был Soundcloud. Мне нужны были мои контакты, архив фотографий, Instagram. Это было странное чувство, почти схожее с ностальгией.

— Ты не понимаешь, как мы все тут волновались! — Кричали все наперебой.

— Что ни месяц, то новые новости, мы ещё после фокусов Тивентии в себя не пришли! — продолжала мама. Тивентия подавлено смотрела в пол.

— Что это на тебе? Откуда?

— Я же говорю, я пошла в IT-Парк, найти мой сотовый, который я случайно оставила на корпоративе, а встретила никогда не догадаетесь кого.

— Кого? — Резко и взволнованно перехватила моя мама.

— Помнишь моего школьного учителя по ИЗО и черчению, когда я училась здесь в гимназии?

— Матиарта Рифовича? Конечно, помню! Причём здесь он, скажи мне?

— Просто он архитектор, изобретатель, меценат и бизнес-энтузиаст. Строит мультимедийные библиотеки. По его проекту был построен IT-Парк. Матиарт Рифович там и работает. И надарил мне кучу прекрасных вещей!

— Давайте попьём чаю, — предложила Тивентия, — и всё обсудим.

И достала «Чай со слоном» (просто на его этикетке изображён индийский слон), предмет ностальгии русских эмигрантов.

— Пока ты там прохлаждалась, — сказала мама, обжигаясь об кружку, к нам, между прочим, приходил претендент на покупку. Мерзотный! Похаживал из комнаты в комнату, придирался: тут кафель отломан, тут паркет отбит, тут встраиваемая кухня недостаточно встроена. Присутствия риэлтора (знаешь, вежливого, высокого, такого, тонкой кости молодого человека)… так вот, и его не постеснялся, заметил, что тут только женщины, придирался, отпускал сальные колкости, ещё и меня и Тивентию задеть пытался. Нет, я бы не хотела, чтобы в доме, где я родилась и выросла, жил такой тип.

— Мама, прости, — если бы я пришла вовремя, я бы сняла его на видео, и выложила этот ролик везде, где только можно. А без меня вы оказались в незащищённых условиях.

— Да, нет. Просто я такого и в мыслях представить не могла!

— Теперь будем знать, к чему нам нужно быть готовыми, — констатировала я. Остальные грустно согласились с этим утверждением. Потом, мы совместными усилиями открыли банку со светлячками, и комнаты оказались надолго украшенными живыми таинственными огоньками.

— Хорошее печенье, дорогое. Видно, что на заказ сделано. Смотрится как самоцветы! И в то же время, как будто, что-то знакомое в нём есть…. Как из детства. — Задумчиво изучала звёздные пряники мама Тивентии.

Тивентия тоже заметила, что они очень сильно напоминают талисманную брошь, подаренную Матиартом.

Я же узнала символы, изображённые на старинной талисманной броши (которую любил копировать Матиарт в своих произведениях искусства, и даже сделал эмблемой своей научно-технической школы). И ещё благодаря моей тёте — кажется, она одно время носила похожий талисман, но потом, она потеряла его, долго его искала, и продолжительное время спрашивала об этом её украшении.

Это была старшая сестра мамы, которая помогала маме и мне во времена всего моего детства и моего начинающегося взросления — духовными наставлениями в её электронных письмах ко мне; а также материально — когда трудно было и ей — когда в научных институтах наступили кризисные времена и безденежье. Девяностые и начало нулевых.

Тётя Светлана, научный инженер и кандидат наук по катализаторам, когда научная карьера перестала кормить и приносить какую-то надежду на перспективу, сдавала многочисленные теологические экзамены. «Я люблю учиться», — безоружно улыбалась она, взъерошивая свои жёсткие волосы в причёску перед тем, как отправляться в свой лютеранский приход. Каждое утро, на протяжении десятилетия, такого сложного для нашей странной семьи.

Заработки папы были внезапны и непостоянны, а потом он решил резко менять свою собственную жизнь, в один прекрасный день решив, что для нас в ней не находится места. В это же время, тётя Светлана, спустя почти двадцать лет после своего развода, нашла позднюю любовь в пятьдесят пять лет, и по социальной сети для лютеран — грузного мастера по раритетной мебели Боба, и поэтому уехала в Штаты. Мы с мамой тогда остались в нашем маленьком Новокампском городке, а потом, всё-таки, переехали в Камсу, тоже в небольшой и уютный город.

А сейчас, мы были вместе с Тивентией, до сих пор имевшей вялый бескровный вид. Особенно это было заметно в отсветах широкого экрана домашнего компьютера, у нас были удивительно большие глубокие керамические блюда, полные восхитительной домашней жареной картошки «соломкой».

И нашли описание — изображения броши и так похожего на неё печенья — в поисковых системах Интернета.

Звезда Гармонии представляет собой четыре треугольника, древний талисман, защищающий человека, разрываемого страстями и искушениями, но, несмотря на это, стремящегося к духовному совершенствованию. И также, там было о том, что бывает звезда изумрудного цвета, и ещё — ультрамариновая звезда, и звезда аметистового цвета. И все они, как было написано в электронной энциклопедии, — «талисманы, поддерживающие и гармонизирующие твои внутренние ресурсы, здоровье, а также — окружающий мир вокруг».

— Мама, ты представляешь! Это охранительные талисманы, оказывается! Очень полезные! — Воскликнула Тивентия, в попытке докричаться из комнаты в кухню до наших мам, продолживших пить вечерний чай.

Тивентия рассказала, что в ранней молодости Закревскую-старшую настигла болезнь позвоночника, она долгое время училась заново ходить, отринула мысль о какой бы то ни было возможной семье, потом, была найдена прекрасная работа (хорошие люди, командировки по всей стране), ещё потом, мама Тивентии поехала в отпуск в дружественную советскую страну на необыкновенной глубины голубое озеро. И там, в районе шаманских гор, произошла санаторно-курортная история, в результате которой появилась Тивентия. Единственное, что рассказала мама, что «папаша» предъявил ей «претензию» в последний день отдыха: «почему она постоянно ходит в одном и том же летнем платье, тогда как его жена ходит каждый день в разном» (мама думала, что он свободен и любит её) — на этом сведения обрываются, с болью и грустью, и желания узнавать подробнее не было. Потом, у мамы Тивентии закрылась любимая работа на студии документального кино, кормившая семнадцать лет. Работа закрылась как институт, то есть, когда обрушился Советский Союз, перестали существовать все студии документального кино — для всех сотрудников — это произошло внезапно, и профессия была настолько специфической, что найти альтернативу в то время не представлялось возможным. Вокруг каждый выживал, как мог. А конкретно для их семьи — 90-е годы были каким-то экзистенциальным испытанием, психологическим и экономическим — для инвалидов, детей и матерей-одиночек пособия не платили, были какие-то маленькие пенсии, которых едва хватало, чтобы купить еды всем на месяц; — тогда как и возможностей для самореализации тогда тоже не было; время шло и многие в то время испытывали колоссальные экзистенциальные перегрузки, чтобы осмыслить текущее время, вписаться в него, или уехать.

Добавьте к этому постоянный нервный фон, как скрежет металлом по стеклу, — почти двенадцать лет в доме были капризные лежачие больные — бабушка и прабабушка. Так вот, вы и получили практически полное представление о детстве и подростковом возрасте Закревской; Она была вполне милой и серьёзной. С богатым внутренним миром. Как можно догадаться, очень закрытым. С незаконченной учёбой в художественной школе. «Вещь в себе», если хотите.

К моменту вспыхнувшего чувства Тивентии к Лирнию, её семья пережила завершение двух больших патовых горя, уход лежачих больных. Это длилось больше, чем десятилетие: бабушки ушли одна за другой; это было тяжело, но мама Тивентии всеми силами поддерживала в них жизнь.

После чего был даже сделан ремонт с верой в полное обновление, и больше полугода они жили вдвоём — Тивентия и её мама, у которой всегда были (и она всеми силами старалась скрывать) «мокнущий» псориаз — нервное заболевание на коже, стали появляться словно бы следы от гвоздей.

Меня же эта информация о таинственной защитной талисманной Звезде Гармонии так же чрезвычайно заинтересовала, но с той стороны её свойств, связанных с выбором стези сильного конструктивного деятеля, который умеет создавать прекрасное для культуры и искусства (исходя из той справочной информации, которую мы нашли в Интернет-энциклопедии; ну и ещё — звёздные застёжки-кулоны были красивые).

Так что пока, по описанным охранительным свойствам, для меня, как для деятельной натуры, желающей сказать своё слово в искусстве, этот древний символ прекрасно подходил. Да, и Тивентии, к её сильному характеру (правда, с недавним небольшим надломом, из-за чего характер не перестаёт быть сильным). Наверное, для неё, по описанию свойств, этот защитный талисман подходил тоже.