Батыр поневоле. Приключения

Мария Блажнова

Эта история украшена восточным узором. В ней летают ковры-самолёты, идут через пески караваны, встречая на пути разбойников, дивных пери и сказочных птиц.Главный герой, славный Алпамыш, выручает из плена наречённую невесту, помогает спасти любовь, проходит с боевым отрядом императора через горы и пустыни, чтобы защитить слабых и наказать жестоких.

ГЛАВА 4. КАРАВАНЩИКИ

Байчибар громко зевнул: «Следующий пункт маршрута значит Самарканд… Скажи спасибо, что чильтаны простили тебе дикий ор, они вообще редко пускают чужаков на ночлег, и то при условии, что те будут сидеть тише воды ниже травы… дуракам, как говорится, везёт…»

— А как же бедняжка Барчин-ай? — негодующе вскочил Фазыл.

— Эта бедняжка, — ледяным голосом парировал Чибар, — чуть не поужинала твоим любимым хозяином… Ещё вопросы есть?

— О, горе мне, — взвыл Фазыл, — зажарьте меня заживо, нет мне прощения! Чуть не загубил цвет наших очей, Хаким бека!!! Ударь меня, батыр, кинулся он на Караджана, закопай меня в землю, нарежь меня на кожаные ремни!!! Дай я сам, — он выхватил из-за пояса Караджана кривой меч, размахнулся и неминуемо распорол бы себе брюхо, если бы не молниеносная реакция батыра.

— Нет, он всё-таки больной, — хладнокровно заметил конь, — а я-то подозревал, что он шпион Барчин-ай…

— Фазыл, — строго взглянул я на своего слугу, — мы тебя брали с собой не для того, чтобы полюбоваться на твой труп….я тебя прощаю…

Фазыл приободрился и перестал вырывать меч из лап Караджана.

— Пойдёмте караулить караван, — сказал Байчибар, — только учти, Константин, то биш Алпамыш, переговоры с караван-баши, старшим каравана, будешь вести сам, мы и без того компания подозрительная, — оглядел он Караджана с Фазылом, — лошади говорящей только не хватало…

Мы вышли из мазара. Вид утренней степи ласкал сердце: таких нежных тонов я не видел нигде, хотя во время своей журналистской практики мне пришлось поездить по свету. Белый песок оживляли редкие кусты с ветками сиреневого цвета, по светло-голубому небу расходились в стороны пепельно-серые арки.

— Это степной мираж, — полушепотом сказал Байчибар, заметив, что я любуюсь небом, — он часто бывает в степи от жары. Мы сидели рядком на невысоком холмике возле мазара и молча смотрели на горизонт.

— А где твоя балалайка, Фазыл, — спросил я у махрама.

Он уставился на меня с непониманием.

— Ну, балалайка, — сделал я движение, как будто перебирал струны.

— А! Танбур! — понял меня Фазыл и огорченно развёл руками, — тамбур я потерял… но у меня остался чангавуз! Он достал из кармана крохотное приспособление, зажал один край зубами и дернул пальцем струну, послышался долгий заунывный звук.

— Иэээ, — затянул он монотонно, умудряясь чередовать свою песню со звуками струны, — жила в Байсун-Когратских землях красавица-девушка Улан, губы её подобны сверкающему рубину, брови изогнуты как ветки ивы, стан стройней кипариса, в ушах серьги полумесяцем, она выходит утром из коккамышских вод и садится в золотую лодку…

— А по ночам превращается в ведьму, — ехидно парировал Байчибар, — и пьёт человеческую кровь, хватит с нас одной красавицы невесты.

Фазыл обиженно надулся и спрятал инструмент.

Мы ждали караван почти до вечера, наконец, на горизонте показался первый верблюд, навьюченный тюками, за ним следующий, потом ещё один. Всего около трёх сотен верблюдов, торговцев и погонщиков.

Когда верблюды подошли достаточно близко, я крикнул караванщикам:

— Салам Алейкум, уважаемые, мне бы переговорить со старшим!

С одного из верблюдов спрыгнул грузный бородач в бархатной чалме:

— Алейкум Салам, я Кайкубат, караван-паши.

— Пусть счастливой будет дорога твоего каравана, — пожелал я, караванщик вежливо склонил голову, — сами мы из конгратских мест, сопровождаем известного певца и поэта, Фазыла, — показал я на своего махрама. Мои спутники, включая Фазыла, уставились на меня с нескрываемым удивлением, но я продолжал гнуть свою линию.

— Нет равных Фазыл-баю в игре на чангавузе и в сложении песен, прославился он у себя на родине и далеко за её пределами, слышал он, что в Самарканде есть учёный муж, тонкий ценитель поэзии Улумбек, так что держим мы путь в Самарканд. Но приключилась по пути с нами беда, сдохли лошадь с ишаком, остался один конь, да и тот на ладан дышит… Из какой страны ваш караван и в какую путь держите?

— Сами мы родом из Канджигали, — сказал караван-паша, — давно ведём торг с этой стороной, а ходим-бродим по разным городам, сейчас везём вьюки с бархатом, холстом и фанзой на самаркандский базар. Странно, но сколько ни живу на свете, не слышал ни разу про поэта-ашуга Фазыла… хотя сам люблю хорошую песню. Присоединяйтесь к нашему каравану, хороший попутчик — половина дороги! А верблюд для вас найдётся, правда, один на двоих…

Караванщики подвели к нам двугорбого верблюда, видимо, потерявшего в пути седока. Караджан подсадил Фазыла, забрался сам, я оседлал Байчибара и караван снова тронулся в путь…

Верблюды шли неторопливо, жуя на ходу жвачку, люди выглядели угрюмо и устало, на боку каждого караванщика висел меч, из-за спин виднелись луки. Караван-паши перехватил мой взгляд:

— Учтите, идти с торговым караваном рискованно, мы даже не останавливались сегодня на ночлег. Говорят, в этих местах объявились разбойники. По таким путям скитаясь, счастлив тот, кто вернётся живым и не понесёт утрат… Обрадуй что ли сердце песней, Фазыл-бай!

Фазыл с готовностью достал чангавуз и затянул песню: «Дальней дорогой ехали бек батыр Алпамыш и бай Караджан, но встретили разбойников целый майдан, грозное слово сказал Караджан: вас предупредить я спешу, всех я вас сокрушу, кровью вашей степь орошу, ад я покажу вам сейчас, саваны всем вам припас. Достал алмазный свой меч Алпамыш, яростью два бека зажглись, на врагов они понеслись. Что за славная сеча была! Кони их грызут удила, рубят они бузукам башки, падают с коней как мешки, мертвые один за одним! Мало кто из них убежал, Хаким-бек им опять помешал, сгрудил как овец и рубил, жалости не зная, губил!!!

— Славная песня, — задумался караванщик и поглядел на нас с Караджаном с уважением, — достойная у тебя охрана, Фазыл-бай!

К нам подскакал верблюд одного из караванщиков:

— Впереди колодец!

— Останавливаемся на привал, — махнул рукой караван паши.

Мы подъехали к неприметной серой глиняной кочке, верблюды остановились, погонщики сняли с них тюки, напоили, набрали воду в бурдюки. Я подошёл к колодцу и заглянул внутрь: глубина впечатляла — дна я не увидел. Стены напоминали плетёную корзину, обмазанную тонким слоем глины. Наверное, так делали, чтобы они не осыпались… Караванщики жадно пили из кожаного ведра мутноватую воду, я тоже попросил, но когда отхлебнул, еле удержался, чтобы не выплюнуть: вкус солоноватый и явно отдаёт какой-то тухлятиной. Хорошо, что у нас оставался запас чистой воды. Хотя, когда он кончится, я, видимо, и эту тухлятину буду пить с такой же жадностью…

Караванщики развели костры и стали готовить пищу.

Нас пригласил к своему костру караван-баши, он поставил на огонь металлический ковш и кипятил воду для чая. На скатерти, расстеленной возле костра, поставили угощение: сладости, мёд, жареные фисташки, орехи и мясо на деревянных блюдах. Караджан подналёг на мясо, мы с Фазылом тоже изрядно проголодались и не отставали.

После сытного ужина мы довольные разлеглись отдыхать, караван-паши, отдав необходимые распоряжения насчёт дозора, тоже прилёг рядом.

— Вы говорили, что любите поэзию, — спросил я у него.

— Да, но мне по душе философские стихи, — ответил он:

Приход наш и уход загадочны, — их цели

Все мудрецы земли осмыслить не сумели.

Где круга этого начало, где конец?

Откуда мы пришли? Куда уйдём отселе?

— Так сказал Царь философии Запада и Востока, Знаток греческой науки.

— Я думал, это Омар Хайам, — сказал я с удивлением, узнав знакомые строки.

— Это он и есть, — подтвердил Кайкубат.

Я процитировал наизусть:

Океан, состоящий из капель. Велик,

Из песчинок слагается материк.

Твой приход и уход не имеют значенья,

Просто муха в окно залетела на миг.

— Как всё это печально, — вздохнул караван-паши, — но есть лекарство от тоски, — с этими словами он достал кувшин, — как сказал великий искатель истины:

Лучше сердце обрадовать чашей вина,

Чем скорбеть и былые хвалить времена,

Трезвый ум налагает на душу оковы, —

Опьянев, разрывает оковы она…

…Разрывали оковы мы достаточно долго, не раз пришлось караван-паши ходить за новыми кувшинами, Фазыл играл нам и пел, Караджан показал, как он мастерски фехтует мечом, а потом мы пошли проверять, чей верблюд дальше плюнет… я, помнится, напав на излюбленную тему, долго рассуждал о том, что надо ценить счастье настоящего момента и не думать о будущих неприятностях. Уже глубокой ночью нас всё-таки сморил сон, и мы с Кайкубатом заснули в обнимку прямо во время философской беседы…

Просыпаться было тяжело, я поспешил открыть глаза, а вдруг я уже дома?….Но чудо не свершилось: в поле моего зрения печально жевал жвачку верблюд…

Фазыл и Караджан как ни в чём не бывало, помогали укладывать тюки Кайкубату. Караван-паши участливо взглянул на меня и протянул мне кувшин:

— Нет, нет, я больше не буду вина, — отрицательно затряс я головой, от каждого движения из глубины живота поднималась тошнота.

— Это не вино, — снова протянул кувшин Кайкубат, — это дуг, попробуй.

Я с опаской взял кувшин и принюхался, белый напиток источал чуть кисловатый запах. Когда-нибудь, чует моё сердце, меня здесь точно отравят…, но на вкус дуг оказался вполне приятным… ничуть не хуже рассола…

Кругом суетились караванщики, затаптывали костры, пополняли запасы воды, нагружали вьюки. Меня издалека приветствовал ржанием Байчибар. Еле-еле залез я на коня и попросил его постараться скакать как можно медленнее, а не трясти меня словно мешок с овсом, как обычно. Чибар смилостивился и только заметил, что мне крайне повезло, что он не верблюд, а племенной, чрезвычайно умный и чуткий иноходец с плавным ходом.. — передним приводом и кожаным салоном, — добавил я, но, впрочем, тут же извинился, потому что в это утро был беззащитен как младенец и Чибар мог жестоко отомстить за мои шутки…

Впереди, куда только хватало взгляда, тянулась холмистая унылая местность, голый песок покрытый редкой растительностью. Изредка путь каравану пересекало небольшое стадо степных ослов — онагров, как назвал их Чибар, караван-паши посетовал, что нам надо торопиться на базар. «Эх, в молодости я заслужил титул чемпиона среди охотников на онагров, — похвастался он, — всю родительскую юрту завесил ослиными хвостами!»

Я восхищённо присвистнул из вежливости, хотя такое родительское хобби, честно говоря, не вызвало бы у меня особого восторга.

Вообще, для меня оставалось загадкой, как караван отыскивал дорогу, лично я никаких особых примет не замечал: ну кустик саксаула, ну холмик с чуть рыжеватой землей, тут бархан, там бархан, никакой дороги с разметкой и светофорами, ни тропы, ни даже верблюжьих следов от прошлых караванов. У меня создавалось впечатление, что мы просто бредём наугад. Однако Байчибар уверил меня, что караванщики прекрасно ориентируются, отыскивая свои приметы, кроме того, сказал конь с умным видом, у всех них чутьё, не первый год ходят…

Караван-паши вглядывался в небо со встревоженным видом.

— У вас дурное предчувствие, — обеспокоено спросил я у него.

— У меня жутко дурное предчувствие, — ответил он, — у меня такое предчувствие, что сегодня, в священный день плова, нам его, увы, не отведать…

— Почему не отведать? — удивился я, — у нас есть мясо, и рис найдётся, сегодня же вечером быстренько сварим!

— Быстренько сварим?!!! — воскликнул Кайкубат с негодованием. — Быстренько сварим?!! А позвольте поинтересоваться, какой именно рис у вас есть?

— Какой, — недоумённо пожал плечами я, — у Караджана есть какой-то рис, пол мешка…

— Какой-то рис, — трагическим голосом сказал Кайкубат, — нет. Меня, Алпамыш джан, не устроит какой-то рис! Мне нужен рис из Ферганской долины, желательно бугдайчурунч, хазан или даже девзира, — караван-паши зачмокал губами, показывая, какая это благодать рис девзира. — В каждом городе, где я бывал, я ел плов по местному рецепту, но только один раз случилось мне отведать плов из этого риса, — сказал он, огорченно вздохнув. — Это произошло при дворе хорезмского эмира… один раз в год, в этот священный день плова, эмир приглашал к себе придворных. Каждый обязался принести с собой плов, особо приготовленный. Но всё равно, самый изысканный готовил эмирский ошпаз. У султана есть специальное золотое блюдо, разделённое на 12 ячеек, для отдельных видов плова. Каждый рецепт ошпаз называл по имени одного из двенадцати месяцев. Весенний плов готовился с дичью и виноградными листьями, летний был очень острым, в него добавляли красного перца и чеснока, зимний и осенний обычно подавали с тыквой, айвой, изюмом и сушёными фруктами…

Я проглотил набежавшую слюну и с отвращением вспомнил ту бурду, которую всю жизнь называл пловом…

— А ещё, — продолжал растравливать мой аппетит Кайкубат, — я бы с удовольствием отведал сейчас булмак с кониной…

Байчибар подо мной ощутимо вздрогнул.

— Да, — продолжил Кайкубат, — в коне я больше всего люблю голову, обскоблишь её как следует, опалишь на открытом огне и варишь в котле…

«Ещё немного и Байчибар выгрызет ему колени», — подумал я, и дипломатично заметил, что в пути любая еда хороша.

— Это верно! — оглушительно крякнул Караджан, и разбудил совсем было задремавшего Фазыла, притиснутого внушительной тушкой батыра к шерстяному горбу верблюда. Нашего прославленного певца, видимо, совсем укачало. И немудрено. Даже меня, при том, что Байчибар старался идти, как можно более плавно, всё равно мутило, что уж говорить о верблюде…

Дорога вообще утомляла однообразием, хорошо её переносили только Караджан с Кайкубатом, все остальные поскучнели и привяли на пятидесятиградусной жаре.

Вдали, у горизонта, я заметил ещё один караван: вереница верблюдов, казалось, шагала прямо по облакам. Никто из моих спутников не обращал на это внимания. Когда я указал на горизонт Байчибару, тот шепнул, что это мираж, и что на такой жаре может привидеться и не такое. «Сейчас разгар лета, — добавил он, — в это время года в переход по пустыне отправляются только больные на всю голову, или очень охочие до богатства…»

Мы проехали мимо полуразрушенного, засыпанного песками колодца.

«Лет десять назад, — сказал Кайкубат, — колодец этот находился в полном порядке, но однажды на караван, остановившийся рядом на ночлег, напали алманщики — степные разбойники — и перерезали сонных купцов как баранов. Трупы кинули в колодец, опасаясь мести одноплеменников. С этих пор вода там стала отравленной, колодец засыпали и теперь никто никогда не останавливается на ночлег возле этого места, потому что здесь поселились злые духи дэвы…»

«Отлично, — подумал я, — значит нам пилить и пилить ещё целую ночь».

С приходом сумерек сильно посвежело, даже Фазыл приободрился и бодро начал тренькать песню, про усталых путников, которые на своём пути встретили зелёный оазис с пальмами, озером, цветами, райскими птицами..и пивным ларьком, — добавил я про себя. Однако моя радость довольно быстро иссякла, потому что я начал мёрзнуть. После дневной жары даже тридцать градусов показались бы холодом. Фазылу-то было хорошо, с одной стороны Караджан, с другой горб, а я болтался на тощей спине своего коня и покрывался инеем..

— Эй ты, — пихнул я Байчибара в живот, — отрастил бы что ли горб… хозяин совсем замёрз.

— Ай-ай-ай, — сочувственно зачмокал конь, — мамочка забыла дать деточке в дорогу тёплую шапочку…

Конец ознакомительного фрагмента.