Алёша

Марина Медведева, 2021

«Как правило общество осуждает зависимых людей, смотрит на них с отвращением и страхом. Однако, мало кто задаётся вопросом «Почему так произошло? Что стало причиной зависимости?» Книга написана в жанре автофикшн, т.е. основана на реальных событиях. Автор книги Марина Медведева – дочь главного героя, психолог, пытается посмотреть на жизнь глазами своего отца и найти истоки его наркотической зависимости. Главный герой – Алёша, добрый и честный по своей сути, человек, оказался зависимым от серьезных наркотиков. По иронии судьбы наркотики привели Алёшу к неоднократному тюремному заключению. Что даёт тюрьма? Помогает ли она измениться и начать новую жизнь? А когда человек выходит на волю, как его встречает пространство? Способно ли наше общество увидеть боль таких людей и просто посочувствовать им? В этом романе – исследовании, автор увидела много страдания, вины, стыда и пустоты, с которыми эти зависимые люди борются как воины.» Алёна Фёдорова, психолог. Содержит нецензурную брань.

Часть первая. Алёша

Последнее лето свободы

Воспоминание: летнее солнце заливает комнату, папа спит, мамы нет, наверное, готовит завтрак или пошла в магазин. Хорошо, что не надо в школу, поем и пойду зайду за Сашкой. Я тихо встал, собрал вещи, аккуратно сложенные на стуле, и вышел в коридор. Соседей нет, наша коммунальная квартира в выходной как будто оживает и начинает жить своей жизнью, соседи то и дело носятся по коридору туда-сюда, то кипятят бельё, то несут сковородки и кастрюли с завтраком из кухни в комнаты. А сегодня тишина и пустота, обожаю, когда так тихо, можно услышать, как за окном кухни щебечут воробьи. Я проник в пустую ванную, умылся, почистил зубы, причесался. На кухне, на газовой плите стояла наша сковородка, в ней жареная колбаса с яйцами. Обожаю жареную колбасу с яичницей. Поел, помыл посуду. Написал маме записку: «Мамуль, я пошёл к Сашке, спасибо за завтрак. Люблю. Целую. Алёша».

Сашка жил на параллельной улице в пятиэтажном доме, на третьем этаже, Квартира у них была не коммунальная, и я немного по-доброму завидовал ему, даже, скорее, радовался за него. Я любил приходить к нему, эта квартира казалась просторной и в то же время уютной, мне нравилось сидеть в кресле его бабушки и разглядывать акварель в разноцветных рамках на стене напротив, в основном это были цветы: ромашки, лилии, нарциссы. А больше всего я любил окна в этой комнате, большие арочные, полукруглой формы, мне казалось, что именно они задают настроение здесь. Я мечтал, что когда-нибудь у меня будет своя квартира с такими же окнами, на них не будет штор и солнце будет будить меня по утрам вместо будильника.

Сашка был авторитетом в школе, парни помладше его боялись, хотя я расценивал это как уважение и завидовал ему, мне тоже хотелось быть уважаемым, хотелось, чтобы, когда я начинал что-то рассказывать, все умолкали и слушали. Я много раз репетировал то, как бы я себя вёл, как менялся бы мой голос, он бы становился ниже и тише, немного надменно я приподнимал бы подбородок и начинал рассказывать про своё любовное приключение с Юлей, высокой и стройной блондинкой с лошадиным хвостом, многих, особенно парней, она немного раздражала, но все без исключения хотели с ней замутить, помимо того что она была красоткой, она ещё и частенько отшивала то одного, то другого ухажера, и именно эта недоступность делала её желанным объектом. Поняв это, я первый раз задумался об этом странном свойстве человека. Почему нас бьют, а мы уважаем, почему нас гонят, а мы ещё сильнее стучимся в закрытую дверь. В зрелом возрасте мне удалось, как мне кажется, раскрыть тайну этого парадокса. Любые отношения мы строим исходя из наших первых представлений о взаимодействии с другим человеком, а это первое представление рождается из отношений мамы и малыша. Мама — это человек, который имеет прямой доступ к нашему сердцу, и всё, что делает и как себя ведёт мама, ребёнок считает истинным. Мама и малыш — это две половины единого, и, если мама теплая и отвечает ребёнку на его запросы, складываются надёжные, доверительные отношения, в которых оба имеют способность любить друг друга в один момент, но, если мама не чувствует потребности ребёнка и недостаточно внимательна именно тогда, когда ребёнку необходимо, отношения становятся похожи на качели. Ребёнок просит — мама не отвечает, ребёнок отвлёкся на что-то — мама пришла ответить на запрос, который уже не актуален, и так по кругу. Пока я предавался размышлениям под желто-чёрными подсолнухами, Сашка в соседней комнате ругался с матерью.

— Все пойдём от сюда, грёбаная сука, ей точно мужика не хватает. Достала уже. — Его отношение к матери меня пугало. Я представить себе не мог ситуации, в которой я назвал бы маму «грёбаной сукой».

— Погнали, парни нас уже должны ждать на жёлтой веранде.

— Как же она меня раздражает своим вечным нытьем и распилом^[1]. Клянусь, я бы всё отдал, чтобы уйти в армию как можно быстрее.

— Ага, — поддакнул я, только на самом деле я его совершенно не поддерживал. Мне становилось жутко при одной мысли об армии и расставании с ребятами и родными.

Мы проскользнули по низким сточенным ступенькам и через 10 минут оказались в садике. Летом собираться здесь было намного удобнее, все дети разъезжались из садов на дачи, оставались только дворник, сторож и заведующая. Тимур с Борей уже ждали нас на веранде.

— Смотрите, что мы намутили! — Тимур держал в руках пачку «Петра» и две бутылки «Балтики» девятки.

— Ого, это в честь чего такая роскошь? — Сашка улыбнулся, и глаза его засияли так, будто два чёртика с факелами запрыгали в них.

— Папан притащился вчера пьяный и дал косарь.

Я никогда не курил до этого дня, мне было жутко интересно, я представил себе, как круто я буду выглядеть с сигаретой в зубах.

— Ну поехали! — Боря уже, похоже, какое-то время пребывал в ожидании.

Сашка забрал у Тимура одну бутылку и ловко открыл её о железную балку веранды.

Мы распечатали пачку «Петра» и открыли вторую бутылку «Балтики». От первой затяжки мне стало немного дурно, закружилась голова, и слегка потемнело в глазах. И если быть честным, мне не понравился ни горький вкус во рту, ни само состояние некоторой затуманенности в голове. Но лучше уж потерпеть, чем выглядеть не круто в глазах пацанов.

— Парни, надо делать так: затягиваешься, держишь тягу и запиваешь глотком пива, потом выпускаешь дым, — заявил Тимур.

Все мы так и сделали, передавая вторую бутылку по кругу.

Через час мы уже были вдребезги пьяны и курили одну сигарету за другой. Смачно харкали горькими слюнями и захлебывались в собственной крутости.

— Может, пойдём девчонок ловить? — предложил Саша.

— Да, погнали по Сулимова пройдёмся, — поддержал Тимур.

Мы шли и чувствовали себя королями улицы, города, планеты. Мы чувствовали свою уникальность, значимость, ощущали огромные перспективы, понимали, что жизнь только начинается, что самое яркое, самое значимое — впереди. Нам казалось, что все прохожие смотрят на нас так, словно сам господь поцеловал нас в макушку. Это были потрясающие ощущения, они, как тёплый летний ветер, поднимали нас и возносили к самому небу. Мы даже забыли про изначальную цель прогулки — подснять девочек. Нам просто было хорошо здесь и сейчас. Странно, то, к чему стремятся все люди после тридцати, нам давалось вот так просто и в разы усиливалось с помощью небольшого допинга. В пятнадцать я не понимал, насколько это ценно, я не пытался это состояние удержать, я просто ощущал его и принимал как данность. Юность — это, пожалуй, один из самых драгоценных кладов человеческой жизни.

— О, смотри, какая кошечка, — Борька сощурил глаза и издал затяжное и громкое «мяу» вслед двум девчонкам.

Но мы не собирались ни останавливаться, ни напрягать себя знакомством, нам и так было очень хорошо.

Спустя тройку кварталов и около полусотни людей, бегущих с работы с серьезными, нахмуренными лицами, нас потихоньку стало отпускать. Это было странное и противное состояние. Как будто ты только что дышал огнём, а теперь твои лёгкие, горло, полость рта были обожжены. Голова стала тяжелеть, чувство собственной значимости сменилось чувством неполноценности и отвращения к себе. Появилась легкая паника и мысли о том, как же я приду домой, от меня же несёт за километр, как я посмотрю в глаза маме, что скажу отцу. Наши шуточки сменились разговорами о недавних стрелках на районе и об их печальных исходах.

— После этой стрелы чел сидел дома и не высовывался пару недель.

— Ха, ну понятное дело, ему по роже настучали не хило, он, мож, на больничке лежал или просто мамашка не выпускала.

— Он ещё тот маменькин сынок.

Когда началось обсуждение этой истории, я ненадолго выпал, гоняя мысли о том, на что купить жвачку и как вообще возвращаться домой?

— Тим, у тебя деньги ещё остались?!

— Вроде мелочь какая-то, а что?!

— Да зажевать бы чем-то.

— Ты что родаков испугался?

— Нет ты чё, дурак, просто противно во рту стало, а догнаться-то у нас больше нечем.

— Нечем.

— Мож, заглянем на Крест?

— Вечером туда часто приходит Наташа из 165-й, её уже половина крестовых перечпокало.

— Слыш, Борян, тебе что, тёлки не дают, ты так заморачиваешься. Она же курица.

— Хорошая курица с титями 3-го размера, — заступился за Борю я.

— С ней Павлик Морозовский мутил, говорит, что она тёлочка что надо, да ещё и это отменно делает, — Борька упёрся языком в щёку имитируя минет.

— Парни, я домой, — вдруг ни с того ни с сего сказал я.

Чувствовал я себя паршиво и устало, я тогда первый раз осознал состояние падения после недолгосрочного эмоционального взлёта. Попрощался с парнями и поплёлся в сторону дома. Шёл и проигрывал в голове возможные сценарии своего наказания за запах перегара. Меня терзали мучительные мысли о том, что скажут родители, но, придя домой, обнаружил, что их нет. Обрадовался, почистил зубы, выпил стакан холодного молока и завалился спать.

Сон: я стою на балконе высокого дома, смотрю вниз и мне страшно, страшно упасть, этот страх такой едкий и отчётливый, что заставляет меня открыть глаза и вернуться в реальный мир. Смотрю — мама спит, отца нет. В последнее время он часто не ночует. На следующий день мама, обычно злая и резкая, разговаривает со мной как со своим подчиненным. И я понимаю, что причина в нём, но мне всё равно обидно, я как будто брошен, оставлен совсем один. В такие моменты я вспоминаю один эпизод из жизни: мне семь лет. Родители отвезли меня к бабушке и обещали забрать вечером, но так и не пришли до следующего утра. Бабушка жила на последнем этаже десятиэтажного панельного дома, квартира у неё была угловая, и, когда дул сильный ветер, в спальне слышались пугающий гул и свист. В ту ночь был сильный ливень и шквалистый ветер, я не мог уснуть, мне было страшно за родителей, я представлял себе, что они шли за мной, но дойти не смогли, что на них свалилась какая-нибудь металлическая конструкция или дерево. Бабушка крепко храпела, рядом с ней я не чувствовал себя защищённым, я очень хотел к маме, а они так и не пришли за мной в ту ночь. И тревога за них пожирала меня до раннего утра, в конце концов, я обессилел от своих переживаний и уснул.

В алкогольных и никотиновых виражах прошло лето. Нам оставался один учебный год до призыва. Я часто задумывался о том, а как же это будет. В последний день перед 1 сентября мама выгнала отца из дома. Она узнала о его молодой любовнице и без капли сомнений собрала чемодан, в котором раньше лежали инструменты, и выставила его за дверь со словами: «Вот Бог, вот порог». Отец ушёл, не моргнув и глазом. Не сопротивлялся, не старался утешить и успокоить мать, не признавался в любви и преданности. А просто взял чемодан и ушёл. Меня разрывало чувство глубокой обиды за то, что вот так всё сложилось, что родители не смогли разобраться с проблемой и сделать всё иначе. Обида и страх потерять отца — вот что я испытывал в тот день. Я глушил в себе эти чувства. Старался быть сильным, не показывал свою боль матери и тем более отцу. Постепенно обида и страх сменились пустотой, пустота — на ощущение бессилия невозможности что-либо сделать. Я всё время искал поводы, чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей, и призыв одного из моих друзей в армию был одним из таких поводов. Борьку забирали осенью в начале учебного года, и мы решили как следует отметить это.

Борян жил в соседнем дворе в квартире на минус первом этаже, то есть в подвале. Окон у него почти не было, возможно, поэтому я не любил у него бывать. Квартира у него была уже не коммунальная, родители постепенно изжили всех соседей, последняя соседка Зоя Михайловна умерла пару лет назад. Она была одинокой очень доброй старушкой и сильно любила Борю, он был младшим сыном в семье и вырос на её глазах. По воскресеньям она пекла песочный пирог с вареньем и звала Борьку попить чай за большим круглым деревянным столом в её комнате. За это Боря так любил воскресенья. Однажды, будучи совсем ребенком, и я был приглашён на пирог. Этот день очень хорошо запомнился мне. Мы сидели за столом и пили чай, пирог был вкусным, но этот факт не смог отвлечь меня от картины, которая висела на стене напротив стола. Она вызывала во мне страх и скованность. Эта картина была вышита крестиком, в тёмных тонах. На ней был изображён сюжет из сказки «Гуси-лебеди»: в дремучем лесу бегут Аленушка и братец её Иванушка, а за ними над верхушками сосен парят, зловеще выправив крылья, словно шпаги, гуси-лебеди. Их движения устремлены четко вперёд, шеи свисают книзу в поисках детей средь сосен. Аленушка, оглядываясь, бежит вперёд и телом своим накрывает брата. Мне казалось, что вот-вот они схватят маленького мальчика и унесут его в густую чащу, где никто не в силах будет его отыскать. Внутри меня всё кричало: беги быстрее, спасайся, и ещё я очень надеялся, что Аленушке и её брату придёт на помощь принц на вороном коне и отгонит проклятых гусей.

В день проводов в Борькину небольшую кухню набилась куча народу, было очень шумно и весело, погода была тёплая и солнечная, вот и в кухне из половины окна, которое смотрело наружу, пробивалось солнце. Кто-то сидел на деревянных табуретках, кто-то стоял, соседи, родственники, друзья. Наперебой все говорили тосты и давали наставления.

— Борь, ты это, не спорь с дедами лучше, повыполняешь дурацкие поручения, зато потом сам такие поручения духам раздавать будешь. Сказал Михаил Ильич, лысый, усатый сосед.

— Неее, меня не согнуть, не заставить сапоги кому-то чистить и туалеты мыть.

— Ну поглядим, но лучше всё-таки будь похитрее.

— Да, Борян, не сдавайся, шли их, а если чё не так, сразу в морду, — заголосил Сашка.

— Это вам не ваши дворовые драки, — улыбнулся Михаил Ильич, — там за такое могут внеочередными нарядами загрузить, вот и будешь туалет зубной щёткой чистить или отжиматься раз 500. Ну это в лучшем случае.

Этот день стал памятным для меня, я был погружён в атмосферу праздника. И даже на какое-то время забыл о своих проблемах.

Света и Рождество

— Ну чё, пойдём к Жанке завтра?

— Да можно, надо только сказать ей, чтоб пригласила подруг, которые дают.

— Ха, ну да, возьмём спиртику и пару шпрот.

— Я тогда договорюсь с ней и позвоню тебе вечером. Ну всё, на созвоне.

Зашёл домой, тихо и темно, соседи спят, мама сидит на кухне, делает вид, что разгадывает кроссворды, но я чувствую, она ждала меня.

— Мамуль, ты что завтра делать будешь?

— Собираюсь к дяде Серёже.

— Ясно.

— А ты что же, не пойдёшь?

— Нет, я собираюсь к Жанне, с парнями. Ты не против, надеюсь.

— Конечно, нет, развлекайтесь там как следует.

Рождественский вечер был тихим и холодным, такое вот редко бывает, когда холодно, обычно метёт хотя бы самая маленькая метель, а тут, на привычном месте снежной пыли в лучах света от фонарей, совсем ничего. Саня уже вышел мне навстречу, но мне всё равно пришлось подождать его немного «на углу». Мы часто встречались в этом месте, когда собирались куда-то ехать на трамвае, весной и летом ждать его там было гораздо приятнее, я ходил и разглядывал высокую траву с мягкими кисточками на концах, иногда срывал такую травинку и делал петушка или курочку.

— Лёха, здорово!

— Спирт взял?

— Да, отлил грамм 150.

— Ну и отлично, а я шпроты надыбал.

— Жанка уже звонила, сказала, что они пить не собираются, а она печёт пирог с капустой.

— Нам больше достанется.

Через час мы были у Жанны. С красными носами и диким желанием прилепиться к батарее. Жанна представила нам Свету, помогла раздеться и проводила на кухню. На кухне мы провели почти всю ночь до раннего утра. Если бы мне кто-нибудь сказал, что этот вечер я буду помнить и через 40 лет так же отчетливо, я бы в это с радостью поверил. Правда, в тот вечер я думал, что буду вспоминать его рядом со Светой. При первом взгляде на неё я почувствовал жуткое желание зажать ее в своих объятиях, потом весь вечер, когда я ловил ее взгляд на Сашке, в районе желудка становилось одновременно жарко и туго, это было похоже на ревность. Поэтому время тянулось очень медленно, и я не мог дождаться, когда Жанка с Саней уйдут спать. Часа через три мы допили разведённый спирт, съели пирог и шпроты, и Жанна с Сашей заметно удалились с кухни.

— У тебя есть парень?

— Да, есть. Гена.

— А почему ты сегодня не с ним?

— Он живет в Карталах, там мои родители. И я завтра туда уезжаю.

— Не уезжай. Давай поженимся? — Помню, как Света залилась в смехе.

— Вот ты глупенький, мы же почти не знаем друг друга.

— А разве это проблема? Поженимся и узнаем. Мне очень захотелось посадить ее к себе на колени, уткнуться носом в ее шею и поцеловать ее каштановые кудри. Но я не решался, мы ведь и вправду совсем не знаем друг друга. Но мне казалось, что в ней было все, что я хотел бы видеть рядом с собой, просыпаясь каждый день. Наверное, это и есть любовь, я не испытывал таких ощущений ещё, разве что к Светке из школы, но она лишь иногда вызывала во мне какие-то эмоции, а тут чувство мощнее и сильнее в тысячу раз. И главное, вот это навязчивое желание постоянно обнимать её, не сексуальное, а именно обнять. Мы проболтали до 5 утра, Света рассказывала про своих друзей и немного про те места, по которым она путешествовала вместе с родителями, ее отец был военным, и ощущение стабильности с детства было ей почти не знакомо. Спать очень хотелось, и мы решили все-таки пойти и лечь. Свободная кровать была только одна, мы решили, что ляжем в одежде, так я наконец осуществил своё сильное желание, которое жужжало у меня в голове всю ночь, как комар над ухом, когда ты уже лёг спать и у тебя нет ни сил, ни желания вставать, включать свет и искать его на потолке и шторах. Я крепко обнял ее сзади и уткнулся носом в ее кудри, закрыл глаза и сказал себе: я хочу, чтобы ты стала моей женой.

На следующий день мы расстались с условием, что увидимся снова через неделю, когда она вернётся из поездки домой, но прошла не одна неделя, прежде чем я снова смог обнять ее и испытать это тёплое чувство, которое я для себя определил как любовь.

Хабаровск

Кап-кап — кап-кап, пятая капельница за день. Я все время боялся забыть, что во мне иголка и согнуть руку, воображал, что иголка может порвать вену и кровь хлынет в разные стороны.

Лежал и вспоминал, как пахнет Света. Удивительно всё-таки, как я реагирую на запахи, и, даже если запах человека смешивается с духами или мылом, я всё равно сначала чувствую запах человека. Когда Света прилетала ко мне пару недель назад, я ещё ничего не знал о том, что она на территории части, но когда увидел её в больнице, совсем не удивился, потому что примерно за час до этого учуял её запах от кого-то из персонала.

— Медведев, тебе опять письмо.

— Ааа, хорошо, благодарю, Михал Саныч.

Свободной рукой я подтянул подушку чуть выше по железным прутьям кровати, сел и открыл письмо. Мы со Светой писали друг другу каждый день, если письма не было день или два, мне становилось тревожно. Не мог спать, очень плохо ел, иногда тошнило. А когда письмо приходило, брал его в руки, и ощущение было, что сейчас задохнусь от счастья. После того как мы расстались на следующий день после знакомства, она уехала к родителям, через неделю не вернулась, через две тоже, прошло три недели, и я больше не мог ждать, спросил у Жанки ее адрес и поехал к ней. Познакомился с родителями, побазарил с ее парнем и вместе со Светой вернулся в Свердловск. Следующей осенью я бросил работу шофёра и пошёл в армию, сам пошёл, хотя ещё пару лет назад жутко боялся, что придётся идти. Отправили меня в Хабаровск, и разлука со Светой была страданием. Не прошло и месяца, в армии я лёг в больницу с двусторонней пневмонией, ощущение было, что умру, а умирать очень страшно, умирать не хотел. Пять дней лежал под капельницами, размышлял о том, что умираю как трус, а мог бы умирать на войне, Саша был в Чечне, он всегда казался мне сильнее меня, вот и сейчас он воюет, защищает Родину, а я тут умираю на больничной койке то ли от болезни, то ли от разлуки со Светой и матушкой.

«Алёша, привет. Только сегодня пришло письмо, в котором ты пишешь, что заболел. Я очень бы хотела прилететь к тебе, но пока не могу, деньги на билеты в прошлый раз мне давали родители, снова просить спустя несколько недель мне как-то не совсем удобно. Мне бы очень хотелось оказаться сейчас рядом и держать твою руку и днём и ночью, пока ты не поправишься. Сегодня в общаге плохо работают батареи, а на улице резко похолодало и в комнате стало очень холодно, нос и пальцы холодные. Пишу тебе и вспоминаю, как осенью мы стояли на остановке и ты грел мой нос губами, а я смотрела в твои полуприкрытые глаза и очень хотела целовать твои веки и длинные ресницы. Помню, как засовывала руки к тебе под одежду и пальцами водила по твоему драконьему позвоночнику, пересчитывала про себя позвонки — один, два, три, четыре… интересно сколько дней осталось до нашей встречи. Завтра куплю календарь и начну вычёркивать дни до конца твоей службы. Алёша, я очень, очень тебя люблю. Пойду спать, чтобы завтра утром снова получить от тебя письмо. Вместе навсегда. Целую. Твоя Света».

«Вместе навсегда» — иногда мне казалось, что только благодаря этим словам я выживал в эти дни.

«Светик, привет. Почему не пишешь, чем занималась сегодня? Что делала? Ходила гулять после учёбы или нет? Пиши мне, пожалуйста, почаще, что делаешь, с кем гуляешь, с кем встречаешься. Прости меня, что не писал, последние дни было совсем плохо, не хотел тебе писать в таком настроении и пугать тебя, да и сил совсем не было. Каждый день почти с утра до вечера мне ставят капельницы, мысли о том, что я умру, всё чаще живут в моей голове, врачи говорят, что дела совсем плохи. Если я действительно умру, хочу, чтобы ты знала, что я очень тебя люблю и что помню каждую минуту с тобой, твой запах и нашу клятву быть рядом друг с другом навсегда, в моменты, когда мне плохо, я смотрю на свой шрам на пальце, и мне становится легче. Я очень не хочу умирать, Светик, я хочу вернуться к тебе, хочу снова уткнуться носом в твои волосы и дышать в твою шею. Вместе навсегда. Твой Алёша». Я дописал письмо и впервые за 5 дней сам спустился в столовую. В очереди передо мной стояла блондинка с шикарными длинными распущенными волосами. Она была одета в белый халат медсестры чуть выше колена. Стройная, тонкая, от неё пахло ландышами, я подошёл к ней чуть ближе комфортной нормы. Мне стало немного неловко, и я испытал гнобящее чувство вины за то, что она привлекла моё внимание, ведь только что я писал о любви Свете. Но мне было сложно держать себя, и подошел ещё чуть ближе, она повернула голову и посмотрела на меня с очень нежной улыбкой, чувство вины превратилось в огромного зверя и село мне на шею. Хочу, чтобы моя дочь была столь же красива, подумал я и больше не стал сокращать дистанцию.

— Медведев, к тебе мать приехала, досмотр проходит.

— Михал Саныч, вы не шутите?

— Что я тебе клоун? Или мы в цирке? Чего я шутить-то буду?

Я оживился, вдруг в момент мне стало очень легко и чувство того, что земля снова под моими ногами, вернулось ко мне. Я даже забыл про свой страх иголки в моей вене. Через полчаса мама появилась на пороге палаты.

— Привет, мамуль, я что, в Сысерте лежу, сначала Света, теперь ты?

— Привет, сынок. Рассказывай, что произошло и как ты тут оказался?

— После того как 9 ноября меня забрали, мы три дня провели в Кольцово, там жили в палатках, помнишь, какой холод жуткий был, снег уже везде лежал, кормили сухарями с плесенью, распределяли, блин, распределили сюда, вот в тот день, когда распределили, я тебе и звонил, как почувствовал, что ты у т. Люси. Приехал сюда, через три дня стало очень плохо, температура, видимо, поднялась, потому что колотило всего, в одно утро просто сил не было встать. Подъём как бы, а я совсем сил не чувствую, и ноги не слушаются, попросился у начальника отряда отлежаться, а он как долбанул снизу рукой по кровати и заорал, пришлось встать и так пару дней, пока я на построении в обморок не упал, там все закипишили, и меня в лазарет привезли. Вот тут уже пять дней.

— Ты знаешь, как командира части зовут и врача главного?

— Главного врача Елизавета Андреевна, а командира не помню, мамуль.

— Хорошо. Смотреть на тебя страшно, худой такой. Поешь.

Помню, в этот же день мама поговорила с главным врачом и с командиром части. Через 2 недели меня выписали и отправили домой на самолёте, как я тогда понял, главный врач комиссовала меня по состоянию здоровья, а на самолёте меня отправили, потому что мама заплатила разницу между стоимостью билета на поезд и самолёт. Я был очень счастлив и предвкушал встречу со Светой, 6 часов в самолёте тянулись долго, Света не знала, что я лечу домой. Я представлял, радость в её глазах, когда она увидит меня. Будет вечер, и она будет сидеть и писать мне письмо, я зайду и заберу её к нам домой. Но стоило мне выйти в зал прилета, Света стояла там, как же я был рад, эмоции переполняли меня, но вместо того чтобы кинуться к ней и закружить ее в объятиях, я медленно подошел, немного надменно улыбнулся и спросил, что она тут делает. Света ездила в аэропорт каждый вечер уже неделю и ждала меня, эта новость наполнила меня теплом сверху донизу, никогда не чувствовал себя таким желанным и таким любимым. Мы заехали к ней в общагу, вместе собрали ее вещи и поехали ко мне домой. За эту ночь я почти не сомкнул глаз, я очень хотел спать, но никак не мог расслабиться, возбуждение как будто носилось по моему телу, как скаковая лошадь галопом по ипподрому — вверх от кончиков пальцев ног до головы и снова вниз. Я мечтал, воображал, тревожился, что не сбудется.

Свадьба

— О чём ты мечтаешь? — как-то спросил меня Саша. Был весенний вечер. Когда приходит весна, я чувствую её по запаху, если бы однажды я ослеп, то мог бы определять время суток, время года, едва вдохнув пространства вокруг. Запах весны особенный, очень важный для меня.

— Я мечтаю о семье, о любви. — С Сашей я мог быть собой, мог честно отвечать ему на вопросы, когда он задавал их, я чувствовал, что он говорил со мной внимательно, и если что-то спрашивал, то ему было очень важно услышать мой ответ. С ним мне не хотелось выглядеть крутым и всесильным. С ним было легко во всём. В детстве летом мы могли днями напролёт бегать по заброшенным стройкам, прыгать по крышам гаражей, играть в прятки, вышибалы, казаки-разбойники, и чаще всего нам было весело и интересно вместе. Бывали моменты, когда в нашу компанию попадал кто-то третий, и тогда начинались проблемы, я жутко ревновал Сашу к другим его друзьям, иногда даже строил козни, чтобы поругать его с «третьим лишним». Саша был близким другом. Я потерял его очень рано и так и не смог в своей жизни найти кого-то, кто смог его заменить. Он погиб в Чечне. Всю жизнь я размышлял о его смерти. Размышлял о том, почему вопреки своим страхам он пошёл служить в Чечню, и понял, что есть мужчины, чьи души сотканы нежнее женских, но для того чтобы хотя бы попробовать стать сильнее, им нужно просто один раз признаться самим себе, что они слабы. Он был чутким, глубоким, душевным, но всё время прятал эти свои качества, боролся со своей природой. Мать воспитывала его одна и была очень жестка, а порой даже жестока в его воспитании, пыталась заменить ему отца. В результате его тонкая душевная организация постоянно подвергалась давлениям извне. Сегодня я понимаю, что прекрасного, тёплого, душевного человека убили слова: «ты мужчина, ты должен быть сильным», «ты должен быть терпеливым», «не хнычь, как девчонка», «что ты нюни распустил, ты же мужик», «ты что боишься, как баба, ты мужик, мужики не боятся» и много чего ещё. Мать не щадила его, она была остра на язык и очень зла на то, что отец Сашки их бросил, она много пила и гуляла, его сердце было разбито, он одновременно любил и ненавидел мать. В Чечню пошёл, чтобы доказать ей, что он мужик, и погиб там героической смертью. Получил звание героя посмертно, доказал. Мать, в конце концов, спилась окончательно от чувства вины и пустоты, которую уже ничего и никто не мог заполнить.

Я часто вспоминал Сашу, когда моя мечта начала становиться реальностью, я нашёл любовь, и вот-вот моя любовь должна была стать моей женой, моей семьёй. Я был очень счастлив, когда мы подали заявление в загс, свободное время было только на 13 сентября, я немного испугался числа 13, но ещё больше я боялся выйти из загса без точного плана на совместное будущее со Светой, поэтому мы согласились с единственным возможным вариантом. Перед свадьбой я много времени проводил у отца, мачеха и отец выделили для нас со Светой комнату, там мы оставались ночевать, там часто проводили выходные, когда папа с т. Алей были на даче. В то время моя близость с отцом восстановилась, я смог иначе посмотреть на его поступок по отношению к матушке. Сегодня я понимаю, что оба мои взгляда тогда в молодости были кардинальными, сначала я ненавидел его, потом идеализировал, сначала мне казалось, что он предатель, потом я решил, что иметь много женщин это нормально, это произошло потому, что близость с ним в какой-то момент стала для меня очень значима и я идеализировал его, закрывал глаза на все факты, которые могли угрожать этой близости. Маме я почему-то не говорил, где мы со Светой проводим время, я почти не появлялся дома, и о том, что наша свадьба состоится 13 сентября, она узнала только в конце июля. Эта новость её не удивила, она моментально принялась строить планы по организации свадьбы. Намекнула на то, что было бы неплохо познакомиться с родителями Светы и обсудить бюджет. Я сказал, что они планировали прилететь только на свадьбу, что обсудить бюджет можно по телефону или в письме. Я тогда заметил, что она резко переменилась в лице после этого, меня это удивило, потому что эта эмоция была слишком явной на фоне того, с каким спокойствием она приняла новость о нашем решении пожениться. Сейчас я понимаю, что мою мать, которая привыкла всё держать под контролем, обидело то, что родители Светы уже знают о нашей свадьбе, а она узнала только сейчас. А может, это была обычная ревность. Я знал это чувство очень хорошо, оно сопровождало меня всю жизнь. Сначала я ревновал близких друзей, потом жену, потом любовниц, был момент, когда я ревновал отца к тёте Але и её дочери. Объект ревности менялся, но чувство всегда оставалось. Ревность — это не просто гнетущее, раздирающее чувство, это намного больше, ревность рождает желание отомстить, вернуть обидчику ту боль, которую мы испытываем, когда ревнуем. Ревность рождается от невнимания, от нелюбви. Когда другой разворачивается к нам спиной, мы перестаём видеть себя, потому что другой дан нам для того, чтобы видеть себя через него, мы не видим себя, а значит, наше существование под угрозой, значит, нас нет. «Я есть» меняется на «меня нет», это пугает нас, потому что главная человеческая потребность вовсе не в еде или в сексе, главная человеческая потребность — потребность быть. Срабатывают защитные механизмы психики, и мы стремимся реабилитироваться, восстановить свои позиции, мы интуитивно чувствуем, что именно заставит другого повернуться к нам, обратить на нас внимание. Для кого-то это деньги, для кого-то статус, для других ответное невнимание и нелюбовь. Если на тебя смотрят — ты есть. «Быть» — витальная потребность человека. Если ты кому-то нужен — ты есть. Но человек не рождается с этим пониманием, это понимание может прийти в течение жизни или к её концу, как произошло у меня. Вот так просто потребность быть нужным руководила всей моей жизнью, но мне пришлось не легко, потому что моя мать всю жизнь транслировала мне, что я не нужен. Не нужен отцу, не нужен жене, не нужен любовнице, не нужен другу, я был нужен только ей, и она хотела быть нужной мне.

Свадьба была весёлая. Света была прекрасна, так красива, что я почему-то сморозил глупость, увидел её впервые в белом платье на выкупе и сказал: я думал, ты будешь лучше. Зачем сказал, уже не помню, сам себе завидовал, наверное, не верил, что достоин её, такую молодую, красивую, чувственную. Она помнит это до сих пор, эти слова очень ранили её, но она также не показала вида, посмеялась, ответила что-то грубое. В загсе были только самые близкие родственники и друзья. Из Иркутска прилетела Светина мама, но почему-то не прилетел отец. Моя мать готовила праздничный стол, поэтому её тоже не было в загсе, сейчас мне кажется, что это было закономерным и символичным. Ни моя мать, ни Светин отец глубоко внутри не желали этой свадьбы. В загсе, когда паспортистка произносила торжественную речь, меня переполняли эмоции, это так странно, ничего подобного я прежде не испытывал, мне хотелось рыдать и смеяться одновременно. Я стоял как вкопанный и улыбался, как осёл, во весь рот, глаза были мокрыми. Я не думал ни о чём, цунами из эмоций накрыло меня с головой, и я просто был в моменте настолько, насколько это возможно. Я знал, что для меня этот момент был важным, но не думал, что он был важен настолько, чтобы захватить меня целиком. Меня даже не интересовало, что думает, чувствует Света, я был поглощён своим личным эмоциональным фейерверком. Я вернулся на землю, когда паспортистка попросила поцеловать уже жену. Я поцеловал Свету, и мы начали принимать поздравления от близких. Мне было очень тепло, совместная радость согревала лучше самого жаркого солнца. Нас обнимали, дарили цветы, говорили напутственные слова. Мы сели по машинам и поехали к застолью в квартиру моей бабушки, там уже было всё готово для нас. Первую половину вечера было весело, чуть позже стало весело и пьяно, ещё позже стало совсем пьяно и не весело. Мы с Геной и ещё парнями курили на лестничной площадке между этажами, вдруг заскрипела входная дверь, открылся лифт, кто-то перешёптывался и хихикал, лифт закрылся и поехал вниз, когда мы вернулись в квартиру, девчонки громко болтали и смеялись, кто-то выкрикнул: — а невесту-то украли, увезли! — я тоже засмеялся, но вдруг во мне как будто тумблер переключили, весёлый настрой резко сменился агрессией, в голове замелькали картинки того, как мою Свету страстно целует водитель нашей машины молодожёнов, как убирает своими огромными пальцами волосы с её губ, чтобы не мешали.

— Кто украл?

— Так кто же, у кого машина, тот и украл.

— Надо искать и выкупать.

— Где этот петух? — я ринулся вниз по лестнице, не дожидаясь лифта, перепрыгивал через ступеньки, мог бы запросто себе тогда ногу сломать, чтобы отомстить Свете за тот страх и боль, которые испытывал в тот момент, но слава Богу спустился я благополучно. Я выбежал на улицу и обежал вокруг дома, машину нигде не увидел, и, может, она стояла где-то неподалёку, но я был совершенно не в состоянии что-то увидеть. Мне было страшно, я был зол, чувствовал себя брошенным, совершенно ненужным тому, кому полностью отдался несколько часов назад. Я поднялся обратно, не замечая никого, прошёл в комнату бабушки, нашёл две упаковки димедрола и выпил все таблетки одну за другой, вышел обратно к оставшимся гостям. Что было потом, не помню. Более или менее я пришел в себя на больничной каталке, события, которые происходили до этого, помню обрывочно. Меня везли в клизменную на промывание, я предпочёл этого не видеть и снова провалился в глубокий сон. Уже через пару часов после промывания меня отправили домой. До дома было около 30 мин. пешком, транспорт уже не ходил, я оделся, обулся и пошёл. Дорога до дома проходила через парк, в сентябре ночи уже не были такими тёплыми, как дни. Я шёл, и меня морозило, я поднял борта своего пиджака, сложил руки на груди и крепко обнял себя ладонями чуть ниже подмышек. Вдруг в чаще парка я услышал шорохи, остановился и начал вглядываться в темноту. За берёзами чуть глубже от дорожки, по которой я шёл, стоял гриб размером с немецкую овчарку, а под этим грибом три маленьких человека, похожих на гномов. У одного из них на голове был длинный колпак в чёрно-белую полоску с мягкой кисточкой на конце, у двух других шляпки с перьями, как у Робин Гуда у одного зелёная, у другого красная. Они жались друг к другу и испуганно смотрели на меня, как будто для них я был опасным зверем. Они были похожи на детей, которые потерялись и столкнулись с чем-то, что им угрожает. Мне стало жалко их, я попытался сказать что-то утешительное, но по их реакции понял, что от этого они только сильнее напугались. Я стал мерзок сам себе, решил ускорить шаг и пойти прочь. Когда я пришёл домой, все уже спали. Мама вышла ко мне в ночной рубашке.

— Слава Богу дома.

— Дома.

— Ложись, завтра второй день. Будем пельмени варить.

— Спокойной ночи, мамуль.

— Спокойной ночи, Алёша.

Хома

Дочь в моей жизни — это одно из немногих событий, о котором я не пожалел ни разу, хотя, возможно, и жалел, когда был помоложе, но это память моя стёрла. Я вообще, как это ни странно, помню больше хорошего, может, поэтому до сих пор жив, учитывая то, что жил так, что мог бы быть на том свете, без преувеличения, сотни раз.

Через месяц после свадьбы Света забеременела, и мы решили лететь к её родителям в Иркутск, они жили в военном городке, и тесть имел хорошее положение в воинской части, через него мне предложили не пыльную работу, за которую хорошо платили. Примерно за неделю до вылета я по неосторожности попал в серьёзную аварию и прилично разбил «Волгу» своего босса, я тогда ещё дорабатывал шофёром у директора «Медтехники». Я люблю скорость: меня очень заводил соревновательный момент на дороге, я обожал встать на светофоре, посмотреть немного свысока на какого-нибудь лоха в соседней машине и со всей дури дать газу. В тот вечер я отвёз босса домой и решил прокатиться с ветерком, машина модная, с хорошим двигателем, я получал дикий кайф, когда возвращался вечером с работы на стоянку по совершенно пустым дорогам, я выжимал педаль газа в пол, и что-то внутри меня звенело; это чувство можно сравнить с восторгом, который испытываешь, разворачивая долгожданные новогодние подарки. Я заехал в магазин купил 200 грамм ирисок «Золотой ключик», ехал на скорости и жевал ириски, они налипали на зубы, я сосал их, скапливал вязкую сладкую слюну и глотал её. В какой-то момент я отвлёкся, чтобы распечатать ещё одну, обёртка прилипла, и мне понадобилось две руки, чтобы убрать её, я так увлекся, что поехал на красный, и в этот момент с второстепенной дороги из темноты мне прямо в правый бок впечаталась шестёрка. Я был растерян и зол, но больше всего мне было тревожно и страшно, от того что я не представлял, что сказать боссу, где взять деньги, чтобы отремонтировать машину. Я поставил машину на стоянке и по дороге домой прокручивал в голове тысячу устрашающих тревожных сценариев, в таком настроении я вернулся домой, рассказал всё матушке, выяснилось, что её коллега хорошо знал моего босса, мама сказала, чтобы мы летели и ни о чём не беспокоились, она попробует разобраться. В Иркутске была очень красивая природа, я почти сразу приступил к работе, работал я шофером в части, делал одну-две поездки в день, получал в два раза больше, чем на «Медтехнике». Мне нравилось иметь много свободного времени, я подружился с соседом Витей, с ним мы почти каждые выходные ездили на рыбалку на Байкал. Байкал зимой просто изумительное зрелище, а самое главное — это энергия, которую невозможно не чувствовать. Сижу смотрю вдаль, солнце прямо над головой, небо голубое заканчивается, потом полоска из прозрачной ледяной корки, потом широкая белая и воздух такой сладкий.

— Лёха, у тебя жена беременна?

— Да, летом рожать будет.

— Мальчика хочешь или девочку?

— Парня, продолжение рода. Мужика воспитать хочу.

— Я тоже парня хотел, а родилась девчонка, я так рад ей, она когда папочка говорит и за шею обнимает и целует в щёку перед сном, уходить не хочет в кровать. Я прям чувствую любовь, Лёха, самую настоящую, тепло разливается по всему телу.

— Дочь, говоришь… ну посмотрим.

Так до лета время прошло очень быстро, мы жили с родителями Светы, отношения у нас были спокойные, дружелюбные, но мне всё время казалось, что её отец недолюбливает меня, конкурирует со мной, я не знал, как это назвать, не понимал, какие претензии он ко мне имел. Он даже на нашу свадьбу не приехал, Свете сказал, что этот брак ошибка, она по пьяни со мной как-то поделилась, теперь жалела, слова эти я вспоминал каждый раз, как только ловил его недоброжелательный взгляд, чего ему от меня надо? Света была уже на 8-м месяце, а мы до сих пор жили в бараке в воинской части, жили немного тесновато, туалет был на улице, в бараке только холодная вода, да и ту таскать надо было вёдрами из колонки. Тёща один день собралась и пошла к начальнику части, поговорила с ним «по душам», и к рождению ребёнка мы переехали в новую светлую двухкомнатную квартиру в военном городке. Тёща была очень молчалива, но если говорила, то по делу, правда, тестя пилила часто — за алкоголь и за сигареты, сама она никогда не выпивала и не курила, каждое утро, не вставая с кровати, делала зарядку, она очень отличалась от большинства людей того времени в первую очередь привычками, которые тогда были не в моде, курили, например, все поголовно, а она нет. И я тоже курил, хотя когда комиссовали, запретили строго-настрого, но на байкальском воздухе мои легкие как будто переродились, и я почувствовал их силу и снова закурил.

24 июля мы с Витей поехали на рыбалку, я вернулся домой на следующий день вечером, тёща с балкона крикнула, что 2 часа назад Света родила дочь. Дочь! Я помню, что очень обрадовался, даже не ожидал, что так обрадуюсь, прыгнул обратно в машину к Витьке, и мы понеслись в роддом.

Дочь родилась среди сосен прямо в лесу, роддом был закрыт на ремонт тем летом и под него оборудовали старый лечебный санаторий. Мы приехали за Светой на выписку через два дня, впервые я взял дочь на руки и назвал её именем, которое первым пришло мне в голову: Марина. Мы, конечно, вели бурные обсуждения последние два дня, звонила мама, я давно не слышал её такой радостной, мне кажется, она даже прослезилась от счастья, что для неё совершенно не свойственно, сказала что всю жизнь мечтала о внучке Ксении. Но мне пришло в голову Марина, и все с этим, включая тестя, согласились без споров. Картинки первых дней жизни дочери до сих пор живут в моих воспоминаниях: «Комната просторная наполнена теплом и светом, комната угловая, и в ней 2 больших окна, оба они открыты, на них тонкая, почти прозрачная, воздушный тюль, она пляшет хаотичные ветряные танцы, из мебели только двуспальная кровать с высоким матрасом, светлое покрывало, на кровати маленькая укутанная гусеничка, кряхтит, глаза закрыты. На полу радиоприёмник играет классическую музыку, Света сказала, что это концерт Моцарта. Я боюсь даже на руки взять, совершенно не понимаю, что с ней делать и чем я могу быть полезен Свете и тёще, но мне всё равно очень хочется подержать её, от неё какое-то особенное тепло исходит, оно наполняет меня»; «Сижу на лавочке, дочь лежит рядом на одеяле, спит, кряхтит, моя голова на спинке, ноги вытянуты, в зубах сладкая травинка, смотрю на берёзу и голубое небо, думаю о его красоте и о своем счастье».

Через 2 месяца прилетела мама в как бы командировку. Была осень, и деревья уже были красно-желтые, почти весь сентябрь шли дожди, мелкие, промозглые, а последняя неделя была теплой, сухой и солнечной. Осеннее солнце особенно мягкое, особенно ласковое, оно располагает к доверию и близости, к общению без слов, к размышлениям в неспешных прогулках, к наслаждению красотой и мудростью природы, к желанию просто быть. Я пошёл домой на обед и решил заглянуть в почтовый ящик, открываю, а там телеграмма: «Алёша, прилетаю 27 сентября, встречай. Мама». Я посмотрел на часы, там в маленьком квадратике было число 27. Самолет уже прилетел. Я бросился бежать к КПП. Почему я тогда побежал к КПП, вместо того чтобы сесть в машину и поехать в аэропорт, не могу сказать. Я действовал спонтанно, на эмоциях, видимо так, как просила душа. Бегу, а навстречу идёт мама в сером вязаном костюме, сверху кожаное коричневое пальто. Я до сих пор помню этот момент: она такая стабильная, красивая, холодная идёт не торопясь по дорожной песчано-глиняной колее, а вокруг листопад и сквозь листву солнечный свет, такой мягкий, теплый, и она сразу как-то теплее мне видится. — Мам, прости, я только сейчас случайно открыл ящик и увидел. Почтальонка — коза, видимо, лень ей было телеграмму пешком на 7-й этаж нести, она её и кинула в ящик.

— Привет, Алёша, а я выхожу из зала прилёта, меня никто не встречает, у меня Степаныча чемодан, ну тот большой, сверху до низу забит продуктами и вещами для внучки. Хорошо, что у меня адрес был, я приехала на такси, вещи пока на КПП оставила.

— Прости, мам.

— Ладно. Пойдём. Как же у вас тут красиво, кругом лес.

С утра до вечера она была с Мариной, ночью вставала, когда она плакала, взяла на себя большую часть забот о внучке. Эту неделю я почти всю провёл то на рыбалке, то в лесу с Витей. Время было грибное. Света хоть и имела больше возможности, чем обычно, для отдыха, почему-то всё это время была строга со мной и чем-то недовольна, она ничего не говорила, но я это чувствовал, поэтому старался не быть дома, чтобы лишний раз не видеть её недовольного лица. Через неделю я проводил маму, и мы договорились, что я должен вернуться домой, чтобы нам отдали последнюю комнату в нашей коммунальной квартире. Через месяц я вернулся домой и начал делать ремонт в нашей комнате. Ещё через пару месяцев мама полетела в Иркутск в как бы командировку, забрала Свету с Мариной и привезла их домой. Сейчас я думаю, что мне было хорошо жить в Иркутске, я много времени проводил на природе, занимался дочерью, отношения со Светой были тёплыми, и всё это было счастьем хорошей жизни. Способность оценить такую жизнь часто появляется уже в зрелом возрасте. А я, несмотря на статус, был совсем мальчишкой, и такая размеренная, хорошая жизнь, с её простыми радостями казалась мне скучной. Дьявол звал меня.

Развод

— Чем пахнет?

— Пивом.

— Я тебе дам пивом!

— Чем пахнет?

— Не знаю, пап.

Хома, какая же она милая, когда расстраивается и опускает глаза, но надо держать её пожестче, чтоб не разбаловалась.

— Ген, ты чего растанцевался, давай наливай. Опять к Свете подкатывает свои яйца, и эта такая вся раздухарённая цветёт и пахнет, сука одним словом.

— Свет, давай тоже потанцуем. Генкина жена сидела на диване, я взял её за запястье, ловко и технично притянул к себе, она улыбнулась очень откровенно и положила руки мне на плечи. Я обнял её за талию и почувствовал легкие вибрации возбуждения. Я даже немного испугался этих ощущений, отшутился и пошёл к столу выпить ещё рюмочку. С этого момента Света стояла в моей голове и днём и ночью. Когда мне было одиноко, я вспоминал этот момент с танцем и те ощущения, которые она во мне вызвала, думать об этом было приятно, и я снова и снова проматывал плёнку на это место. Я точно помню, что не испытывал ни стыда, ни вины, считал, что виновата жена, она своей холодностью и вечным недовольством толкала меня на разнообразные любовные приключения. Иногда это был просто флирт с её подругами, иногда разовый секс с общими знакомыми, иногда я увлекался аж на пару недель. Но как правило, интерес к этим женщинам быстро проходил, а наш брак оставался, я не хотел бросать семью, не хотел, чтобы моя дочь страдала. Когда-то я вообще не мыслил себя с другой женщиной, если бы мне кто-то сказал шесть лет назад, что у меня будет секс с кем-то кроме Светы, я выбил бы челюсть этому человеку. Но сейчас… сейчас всё было абсолютно иначе. А началось всё с Гали. Когда дочке был год, жена улетела с ней в гости к родителям почти на месяц, и я помню, с каким наслаждением я проживал этот месяц. Уставший от постоянного крика, пелёнок, нескольких работ, я наконец-то задышал. Мне не надо было после работы идти и разгружать машину с хлебом, пока Светы не было, я решил отказаться от этой работы, это была её инициатива, она считала, что нам нужно было самим обеспечивать свою жизнь и не полагаться на мою маму, достаточно было того, что мы живём в её квартире. После работы я забегал домой, ужинал с мамой и отправлялся в приключения. Два моих приятеля, Стас и Вадик, жили в квартире, которая досталась Вадику от умершей бабушки, это была наша блат-хата. Внешне эта квартира совсем не соответствовала своему содержанию, я имею в виду ту жизнь, которая в ней происходила. Покойная бабушка Вадика любила разного вида рукоделие, так почти все поверхности украшали салфетки макраме, вазы и тарелки папье-маше, а в дверных проёмах висели шторы из разноцветных пуговиц и обточенных бутылочных стёкол, надо сказать, это было довольно красиво, хоть и не по моде, нигде в своей жизни я больше не видел таких штор. Я встречался с ней пару раз, несмотря на свой преклонный возраст, ей было 90 лет, когда она умерла, она была подвижна, самостоятельна и часто улыбалась. Так что те бесконечные алко-секс-марафоны, которые происходили в этой квартире, казались ещё грязнее на фоне этих милых старушкиных увлечений. На одну из этих вечеринок как-то пришла моя старая школьная знакомая Галя со своей подружкой Леной, полночи мы пили спирт, курили и периодически спорили, кто из нас, парней, круче, после полуночи Галя взяла меня за руку и повела из кухни в комнату. Посадила на кровать, встала передо мной, взяла меня за палец и стала проводить им в теплой впадине между ног. Несмотря на то что она была полностью одета, я просто заискрился от возбуждения, как будто в груди стал скапливаться электрический ток. Она села на меня сверху и взяла меня за шею очень нежно и в то же время жестко. Мы стали ритмично двигаться навстречу друг другу, я не знаю, сколько это продолжалось, но, по ощущениям, совсем не долго, я технично снял её с себя, как только ток начал вырываться наружу. Упал на спину, она легла на меня сверху.

— Ты великолепен. Я всю жизнь мечтала о тебе.

— Ага, — это единственное, что я мог сказать, я был невероятно счастлив, я был доволен собой настолько, насколько это было возможно. Я чувствовал себя властелином мира, императором. Жёстким, мощным, сильным. В эту же ночь я продолжил познавать свою силу с Леной, в этот раз я был ведущим и поэтому в конце второго тайма чувствовал себя ещё мужественнее, ещё сильнее, ещё счастливее. Так я понял, что я не какой-то там тюфяк и ни на что не годный любовник, как говорила мне всё время жена, так я понял, что я император в постели. Я подсел на эти ощущения как на наркотик, я постоянно думал о том, с кем бы снова и снова испытать это ощущение. Примерно через полгода Галя вышла замуж за Стаса, а ещё через пару месяцев Лена и Вадик поженились. Я был свидетелем на их свадьбе, и в вечер празднования Света узнала о моей измене, правда, к тому времени их было по меньшей мере около 50. Очень редко мне что-то не удавалось в моих сексуальных похождениях, как правило, я был на высоте, может, немного однообразно, но секс со мной доставлял девчонкам удовольствие. Так прошли 6 лет моей женатой жизни, в которой не было места серьёзным романам и любви, только секс и ничего личного, по-настоящему любил я только жену, да и мне везло с девочками, никто из них не требовал от меня ничего кроме краткосрочных свиданий. Так было до того дня, когда я положил руки на талию Свете, нашей семейной подруге, жене моего друга Генки. Проходили дни с этого момента, я не мог выкинуть её из головы, я постоянно думал о ней, возникало ощущение, что она обладает какой-то тайной, которую мне просто необходимо узнать, увидеть, почувствовать. Я пару раз задумался о том, что спать с женой друга не по-братски, но быстро обнаружил в Гене тюфяка, который не может удовлетворить свою жену. После очередной гулянки я оставил спящую жену дома, попросил Гену за ней присмотреть и пошёл со Светой проводить ещё одну пару наших друзей. С того дня, когда я впервые увидел Светину сексуальность и притягательность, прошла пара месяцев и моя озабоченность ею в этот момент была уже забыта. На улице было темно, фонари уже не горели, Света выглядела волшебно в белом обтягивающем трикотажном платье, на улице пахло тополем и остывающим асфальтом. Я шел задом, чтобы видеть её силуэт, мы обсуждали друзей, которых только что посадили в такси. Вдруг неожиданно для себя я остановился, взял Свету за талию и поцеловал в губы. Она ответила на мой поцелуй и буквально поглотила мои губы своими. Мы стояли посреди улицы в темноте, она трогала меня, я её. Ощущение было, что мы наконец-то получили то, без чего оба тосковали долгое время, и нас невозможно было остановить. Мы не могли насытиться этими поцелуями, нам хотелось всё больше и больше, как будто эта энергия падала в бездонную бочку и бочка никак не могла наполниться, хотелось ещё и ещё, сильнее, жёстче, больше. В эту ночь у нас не было секса, но было нечто большее. Я до сих пор не знаю, как можно назвать то, что я испытывал к Свете. Свои чувства к жене я называл любовью, там было много нежности, дикой ревности, желания заботиться. То, что я испытал к Свете, было чем-то другим, я любил злить её и любил, когда она ревновала меня, я любил заниматься с ней сексом, желание близости с ней было навязчивым, она умела сделать мне приятно. Целовала меня в тех местах, которые были самыми чувствительными, выбирала места и позы для секса, которые возбуждали меня мгновенно. Она была прекрасна в своей сексуальности, она умело пользовалась своими руками, своими губами, голосом. Вскоре я уже и дня не мог прожить без секса с ней. Мы встречались тайно почти полгода.

— Милый, я хочу поговорить с тобой.

— Да?

— Нам пора рассказать обо всём Свете и Гене.

— О чём, обо всём?

— О наших отношениях или ты хочешь продолжать спать и со мной, и со Светой?

— Ммммм, я же тебе уже говорил, что между нами ничего нет уже давно.

— Ну вот и отлично, зачем тогда нам продолжать жить с ними, давай разведёмся и поженимся.

— Я не думал о том, чтобы разводиться, у меня дочь, у тебя сын.

— Ну и что, я прекрасно лажу с твоей дочерью, она меня любит, вчера мы очень здорово провели с ней время, я научила её плести косички.

— Да, подумаем, а теперь иди ко мне.

Через неделю после этого разговора Света снова подняла этот вопрос, и, когда я сказал, что пока не собирался разводиться, она отказала мне в близости. Первое время я мучился, она не брала трубки дома, не шла на контакт, объявила, что секса не будет, пока я не разведусь. Я очень скучал, но держался, я же мужик, почему я должен идти на поводу у бабы. Параллельно с этими событиями стали происходить другие. Я со своим братом и в то время компаньоном в один из субботних вечеров пошёл в гости к сыну матушкиного нового мужа. Мы выпили бутылочку, обсудили дела, Олег в то время шил норковые шапки и сам торговал ими, он был довольно обеспеченным, я бы даже сказал — зажиточным. И вот в какой-то момент он начал откровенно петь дифирамбы моей жене, я для себя тогда понял, что они любовники, слово за слово, в тот вечер я разбил ему лицо и по возвращении домой сообщил жене, что она потаскуха, которая ебётся на каждом углу. Мама меня поддержала. Тогда в моей семейной жизни произошёл разлом. Только сегодня я знаю, что моя жена не изменяла мне и все те похождения, которые я ей приписывал, все те, к кому я её дико ревновал, не приходились ей никем большим, чем просто приятелями. Через пару месяцев мы с женой и дочкой переехали в новую квартиру, которую мама получила на работе, я возобновил сексуальные отношения со Светой и не только. И мы с женой решили попробовать всё начать с чистого листа в новой квартире.

Я в каком-то заброшенном полуразрушенном городе посреди пустыни, город безлюдный, совсем ни души, я брожу по руинам какого-то дома, ощущение пустоты и одиночества, страх того, что я совсем один. Я спускаюсь по тропинке среди этих руин, дорога протоптана, она здесь уже давно. И вдруг я слышу, как срабатывает сирена, она предупреждает об опасности цунами. Я пытаюсь убежать, но это бесполезно, меня накрывает огромной волной цунами, мне дико страшно, я начинаю захлёбываться под водой, я изо всех сил барахтаюсь и пытаюсь всплыть, но чем больше усилий я прилагаю, тем ниже под воду я ухожу, я чувствую, как мои силы заканчиваются и я начинаю задыхаться. Помню, как открыл глаза, было темно, рядом лежала жена, дочка спала в своей комнате, слава Богу, это сон. Я ещё какое-то время пытался прийти в себя, я боялся, что это может произойти со мной в реальности, жена часто рассказывала мне про свои вещие сны, я считал это чушью и неохотно слушал весь этот бред, но в тот момент пошёл на кухню, включил свет и взял Светин сонник: тонуть — предвещает несчастье или потерю имущества. Я еще полчаса просидел на кухне, мне было очень тревожно, в голове перебирал возможное развитие событий, и каждая новая выдумка заставляла меня закурить ещё одну сигарету. Начало светать, и я пошёл в кровать, чтобы попытаться уснуть. Вечером этого дня я зашёл за дочей к маме, она училась в гимназии в 15 минутах ходьбы от маминого дома и каждый день после уроков шла к ней, там моя бабушка, которая переехала к нам полтора года назад, кормила её и помогала с уроками, а вечером я или Света её забирали. К этому времени все уже были дома и выпивали по случаю получки, я присоединился и распил с мамой и Степанычем бутылочку. Домой мы вернулись поздно, и я был очень удивлен и зол, что жены ещё не было дома. Она пришла минут через 15, подпитая и очень весёлая. Неделю назад между нами состоялся разговор, в котором мы решили дать шанс нашему браку, и целую неделю я не встречался ни с кем из своих подружек.

— Слыш, ты где была, овца?

— Слыш, козел, я не обязана перед тобой отчитываться.

— Опять с кем-то трахалась.

— Даже если и так, это моё дело. Я ещё не решила, разводиться мне с тобой или нет.

С каждой минутой этого диалога я становился всё агрессивнее, наш тон становился всё выше. Мы ругались на кухне, и дверь была закрыта, но дочь точно всё слышала, думал ли я тогда о ней и ее психологическом состоянии? Нет. Даже словосочетание «психологическое состояние» мне было тогда не знакомо. Казалось, что пространство сейчас взорвётся от нашего гнева и агрессии, Света запустила в меня кастрюлей с картофельным пюре со словами: «Ну и пойду, ты всё равно ни на что не годный тюфяк, пойду к своим ёбарям, они получше тебя, козла». Я почувствовал острую давящую боль в голове, схватил её за волосы, потащил ко входу, она визжала, словно свинья, дочь стояла в коридоре и рыдала: «Папочка, умоляю не трогай мамочку, пожалуйста, папочка, умоляю, она задыхалась от соплей-слюней, кашляла и орала одни и те же слова, я вытащил Свету в подьезд, она лежала на полу, я не мог закрыть железную дверь, потому что она впилась ей в живот, я отпинывал её ногами от двери, как будто мешок с картошкой, который мешает двери открыться или закрыться. Дочь схватила меня за руку и повисла на ней, я увидел её глаза, как у загнанного животного, потерянные, полные слёз, молящие. Это вернуло меня в сознание, и я остановился. Взял её на руки и начал успокаивать: «Не плачь, Хома, наша мама сама виновата. Успокойся, всё хорошо». Я уснул с ней в обнимку в маленькой комнате. Утром мне стало очень не по себе за прошлый вечер и за то, что я сделал. Прежде я не поднимал руку на Свету и всегда осуждал отчима, который периодически бил маму, осуждал и мстил за мамины синяки. Однажды, когда мама в очередной раз пожаловалась на него, я сломал ему челюсть, этот эпизод я и сейчас помню очень хорошо, помню своё сожаление, боль по этому поводу, мне не хотелось этого делать, так вышло само собой. Вот и со Светой в этот вечер как будто дьявол вселился, я, может, и хотел бы себя проконтролировать, но не мог, агрессия, как мощная природная стихия, требовала выхода, она манипулировала мной, как кукловод, до тех пор пока чувство любви к дочери не заместило её. Когда я проснулся, жены и дочери уже не было. Я умылся, написал Свете записку: «Прости, давай попробуем ещё раз» и поехал в магазин.

В этот день Света не вернулась домой и в следующий тоже, дочь очень тревожилась, я отвез её к бабушке. Через пару дней мы пришли домой, и я застал картину, которая принесла мне некоторое облегчение из серии: ну, конечно же, я был прав, я так и знал. Света бухала с двумя мужиками на кухне. Я попросил её собрать свои вещи и уйти. Она ушла, в следующий раз я увидел её только через два года.

Наркотики

Веки становятся тяжёлыми, я закрываю глаза, и наступает полная тишина и полная пустота. Как будто существует пространство вокруг меня, которое заполняется тишиной и пустотой. Какое оно, это пространство? Оно похоже на шар, огромный, прозрачный, его границы невозможно увидеть, но их можно почувствовать, это пространство плотное и тяжёлое, но невидимое, оно не имеет материальной структуры. Мне очень спокойно. По радио играет песня Мистера Кредо «Я улетаю на большом воздушном шаре, куда не знаю, зачем не знаю, и проплывают подо мной моря и страны, и я лечу по воле ветра в безбрежном океане». Ха, он точно под ханкой её писал. Сейчас я могу просто закрыть глаза и вспомнить это состояние, пригласить его к себе на кофе и пару сигарет, и мне не обязательно что-то варить, потом долго искать свои вены, тем более что их и не осталось совсем. Свой первый раз я помню хорошо, мне было 27. Была осень, мы держали продуктовый ларёк с двоюродной сестрой Таней и её мужем Серёгой. Как-то вечером заехали с Серёгой к знакомым парням, думали бухнуть, а они предложили вмазаться, мы вмазались. Я не боялся экспериментировать, скорее так: я даже не думал, что есть в этом мире что-то, чего стоило осознанно бояться. Ощущения мне понравились, такое умиротворение, все мысли о бабах вдруг как будто отдалились, и всё, что с ними происходило, стало совсем не значимо. Если бы меня попросили описать жизнь под ханкой, то картинка была бы такой: я внутри чёрного куба, из его рёбер проникает совсем немного света, этого света достаточно, чтобы осветить то, что происходит внутри, куб разделён надвое плотным матовым полиэтиленом, с одной стороны я, с другой — все события этого времени. Там Света, которая разводится с Геной и изо дня в день прессует меня по поводу совместной жизни, тут и жена, от которой уже несколько месяцев ни слуху ни духу, тут какая-то суета вокруг ларька, который мы открыли с Серёгой и Таней, тут мы с Серёгой, который каждый свой день почти три месяца подряд начинает с разговора о том, когда мы сегодня сваримся и вмажемся. Через 3 месяца я проснулся утром, в планах было целый день провести с отцом на даче, он достраивал дом, и ему нужна была моя помощь. Каково было моё удивление, когда ближе к обеду я даже не смог встать с кровати и доехать до него, потому что мне казалось, что я умираю, в голове был миллион пугающих мыслей, казалось, что всё, чего я когда-либо в этой жизни боялся, одновременно постучалось в дверь моей черепной коробки. Когда я пошёл налить себе горячего, крепкого чая, мне стало казаться, что на кухне слишком сильно пахнет газом, и меня охватила паника, что сейчас откуда-нибудь может залететь искра и квартира взорвётся. Я очень отчётливо видел картинки того, как пожарные разгребают завалы, чтобы вытащить моё обгорелое тело. Я попытался переключиться, позвонил Свете, поговорил с ней, но даже в это время странные, страшные, панические мысли меня захватывали. Всё тело ломило, как будто у меня была температура под 40. Я сел на кухне, закурил и попытался понять, что со мной происходит. Дома никого не было, было воскресенье, и матушка со Степанычем и Мариной уехали гулять в центр. Вдруг меня осенило, что это как-то может быть связано с ханкой, и я решил набрать Серёге.

— Серый, привет.

— Привет, Лёха.

— Ты как?

— Очень хреново. А ты?

— Да тоже. Похоже, ханка виновата. Надо Вовику позвонить. Мож, херню нам как-то последний раз продал?

— Не, Лёха, это ломка, похоже. Типа похмелья, но в тысячу раз хуже. Вовик рассказывал как-то, помнишь?

— Не. Даже если рассказывал, я, видимо, не уловил. Не думал, что со мной может произойти это. Чё делать-то, Серый? Терпеть это сил нет, хоть на стену лезь.

— Согласен, Лёха. По идее, если свариться, то пройдёт. Но я пас. Попробую перетерпеть, Вовчик тогда говорил, что максимум неделю плохо будет.

— Ну ты терпи, Серый, я Женьку позвоню и сварюсь. А то сейчас сдохну.

Так Серёга остановился, а я нет. Сварился в этот день и на следующий. Потихоньку моя жизнь превратилась в такое колесо, по которому бегает мышь, раз в день ей туда кладут кусок сыра, она его съедает, первые часы довольная и удовлетворённая, а потом опять бежит, стараясь быстрее приблизиться к тому месту, где этот сыр лежит, снова съедает и снова бежит, снова к цели, а цель всегда одна и та же, и так сильно мышь ей увлечена, что ничего вокруг она не видит, и даже если бы ей показали выход из этого замкнутого круга, то она бы его ни за что не увидела, потому что в голове только одна цель и эта цель руководит всеми мышиными мыслями. И все бы ничего, только вот через какое-то время мыши нужно больше сыра, чтобы насытиться, и тогда даже тот небольшой отрезок колеса, который давал хотя б какую-то возможность увидеть жизнь, происходящую вокруг, включиться в неё хотя б ненадолго, становится всё короче, потому что там лежит уже не один кусок сыра, а два, затем три и так всё колесо заполняется только одной целью, только одним желанием. Такой момент наступил у меня примерно через год, в какой-то день я сел на кухне, закурил, зашла дочь, такая деловая, большая. Сама помыла всю посуду, которая стояла в раковине, развернулась и пошла гулять во двор, совсем одна, без бабушки, без дедушки. Я вдруг понял, что пропустил тот момент, когда она стала сама мыть посуду и гулять совсем одна, мне стало странно и обидно, что это произошло без меня, что я стал ей не нужен. Тогда я впервые задумался о том, чтобы бросить.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Распил — сленг.