Галактика души

Марина Макова

Книга «Галактика души» – доверительный разговор автора с читателями на самые различные темы, которые больше всего волнуют современного человека и что пропускает через себя его душа. Новые стихи автора можно прочитать на поэтическом сайте «Поэмбук»» в интернете.

Время моё

О времени не надо говорить

О Времени не надо говорить,

Его и так обсасывают всуе.

То рвётся, то в узлы связует судьбы

Тончайшая невидимая нить.

У Времени нет ясности границ,

Есть бесконечность мысли и движенья,

Оно сродни мелодии скольженья,

Дыханью звёзд и перелётам птиц.

Им надо жить и впитывать его,

Как дуновенье ветра, всею кожей…

И не считать года, что быстро прожил,

И не гадать: а сколько же всего?

Меня нагоняет время

Меня нагоняет время

Ливнями листопада.

Давно я уже не в теме

Капели звенящего сада.

Месяц над головою

Звёздный придвинул полог,

Зреет под бахромою

Колкий его осколок.

Я вырываюсь часто

Из знобких кварталов ночи,

Когда за окном лучатся

Тайны грядущих пророчеств.

Живу, упиваясь неверьем,

Лишь практике доверяя.

И надо мною время

Звёзды свои теряет.

Нас с пеленок учили бороться

Нас с пеленок учили бороться,

Знали мы, что не дремлет враг,

Корни нашего первородства

Прорастали в победный шаг.

И не ведали мы, не вникали,

Что за время над нами кружит.

Нас идеями загоняли

В тупики и провалы души.

И пошли мы по тем провалам,

Исчезая в них ни за грош,

Сколько сверстников там пропало,

Днем с огнем их сейчас не найдешь.

Среди каменных лбов и стенок

Мы искали выход, исход.

Кто устои взрезал, кто вены,

Но мы двигались все ж вперед.

И без трепета, без волненья

Расписали в газетах итог,

Чтоб потерянным поколением

Обозвать всех нас оптом в срок.

Я рисую свой век с натуры

Миг, рожденный бурлящим веком

Средь неоновых злых огней,

Повсеместно страдает бегом

Ускользающих в вечность дней.

Лики судеб живой гравюрой

В биоритмы врастают Земли.

Я рисую свой Век с натуры,

Он позирует за рубли.

Разговор по душам

Любопытная персона, вроде даже не ворона,

Отчего с таким презреньем на весь мир с верхов глядишь?

И скрипучим диким криком, комментатором великим,

Ты меня сопровождаешь то с ветвей, то с дачных крыш.

Я, конечно, не летаю, и моя бескрыла стая,

Хотя день бывает разный и порой огреет так,

Что летишь как в пируэте — в нашей жизни как в балете:

То растяжка мелковата, то в шпагат впадает шаг.

Предостаточно примеров для летательных маневров,

И у каждого, я знаю, был когда-нибудь полёт.

Нужно крыльям больше веры, взлёт осилит только первый,

Кто стремительно и гордо все преграды лбом пробьёт.

Ну а ты, шальная птичка, вероятно, истеричка,

Раздражает, видно, очень, что является людьми…

Да, средь нас, скажу я лично, не все выглядят прилично,

Слишком жизнь неоднозначна, потому что «се ля ви».

Птица вещая с неба пала

Птица вещая с неба пала,

Широко развернув крыла.

Серебристую дрожь краснотала

Вековая покрыла мгла.

Просыпалась заря-заряница,

Окровавленный мерила плащ,

Опрокинув на сонные лица

Горе-горькое неудач.

Что за вороги землю терзают?!

Распродажа ликует окрест…

Сквозь безумство вороньей стаи

Не пробиться тебе, благовест.

Над Россией не стало сини…

На равнинах и между гор

Столько нищих, убогих, сирых

Заливают обидой взор.

Ты не веришь уже предсказаниям,

Моя бедная, славная Русь.

Сквозь пожары пылающих зданий

Видеть будущее не берусь.

Мой век — чертополох!

Мой век — чертополох!

Он врос в святую землю,

Как истинный сорняк,

Нарушив благодать!

Мой век — чертополох,

Но я его приемлю

С психушкой и тюрьмой,

С умением страдать.

Мой век — чертополох,

Бедою переполнен,

Он болен воровством,

Оболган навсегда.

Жестокий, как пигмей,

Он бродит в стенах комнат,

Где в рамочках висят убитые года.

Век славных, добрых дел,

Которым счет неведом,

В который раз спеша возводит

Пьедестал

Там, где упали в грязь

Свершенья и победы,

Что прежде второпях

В историю вписал.

Мой век — чертополох,

Он сам себя линчует,

Он сам себя творит,

Но скоро хлопнет дверь,

И он, наверно, стыд своей кончины чует

И мечется в тоске,

Затравленный, как зверь.

Переполненные автобусы

Переполненные автобусы,

Передавленная толпа.

Нас качают на маленьком глобусе

Время, музыка и борьба.

Под ногами Земля, как в вальсе…

Ты за стойку руками схватись.

Может, это шофёр причастен,

Что мы часто падаем вниз?

ХХ век

Идёт к концу мой золочёный век,

Мой век, пропахший потом и бензином,

Предательством, что судьбы развозило

По лагерям и под могильный снег.

Мой век трибун, красноречивых слов,

Наветов, сплетен, клеветы и мести.

Не верю, что, возможно, есть предместье,

Где веку не предъявлено счетов.

Где тишина и божья благодать,

Нет пострадавших или обличённых,

Где целы речка и земля, и кроны

И мыслимо о будущем мечтать.

Здесь мира нет

Здесь мира нет.

Иди в духовный скит!

Живи средь стен, где древние иконы

В ночной тиши с возможностью антенн

Со всей Руси улавливают стоны.

Что нужно человеку по судьбе:

Дорога или лики безучастья?

Какой талант вы заперли в себе,

Искатели несбывшегося счастья?

Твоя тоска плывёт издалека,

На воле средь людей возводит стены.

Душа срывает небо с потолка,

Крушит замки и требует измены

Своей судьбы. Но люди в мире злы,

К своим сооруженьям равнодушны,

Они взрывают стены и углы

И в тупики заталкивают души.

Восемнадцатый год

Новый год — восемнадцатый — грохотом мир сотрясает!

Разноцветные сполохи режут небесную твердь!

Дикий вопль восторга полночной ликующей стаи

К первобытному детству с кострами восходит на треть.

Я опять торможу, спотыкаясь о судьбы и лица,

И накатом спускаются прямо мне в душу снега.

Есть возможность застрять в суете, а потом раствориться,

Но сакральная жертва — кому она здесь дорога.

Мы легко расстаёмся с ушедшего года мечтами,

Отряхнувши с себя всё, что кануло в бездну сейчас.

Изменяем с грядущим, ведь минувший год — уже память.

Ну а то, что исчезло, нас вряд ли когда-то предаст.

Подари мне удачу, вселенский разбуженный ветер.

Этой ночью волшебные силы безумно сильны.

И меж звёзд ритуальных горят наши души, как свечи,

Очищая себя от грядущей и прошлой вины.

Значит, снова война

Значит, снова ВОЙНА на потеху великому братству…

Над татами опять вихри бурь, лязги молний и ор!

В своих мелких страстишках не может народ разобраться.

Триедин наш судья, адвокат он и плюс прокурор.

Оскорбленья летят, сотрясая проклятьями воздух…

Грязь, потоком скользя, брызги склизкие метит в зевак.

И звучат словеса из-под лат, громыхающих грозно,

Вознося весь абсурд до вершины с названьем Пустяк.

А вершина, она словно Колосс на глиняных ножках,

Ей не выдержать груз самомнения, хамства и зла,

Да к тому же когда всё так щедро удобрено ложью…

И покроет ристалище многовековая мгла.

Было ясно всегда то, что критику мало кто любит,

И встречают её как угрозу для жизни своей,

Собирают полки на защиту «несчастные» люди

И вступают в войну против, в общем-то, добрых идей.

Бойся, критик, толпы, понасыпав словесные камни

На идеи твои, тебя лихо смешают с дерьмом.

Не печалься, мыслитель, ты руку побитую дай мне

И подальше от лобного места давай отойдём.

Идёт охота

Не подставляйся так неосторожно!

Распятье предначертано в судьбе!

Идёт охота по следам дорожным,

Она уже всё знает о тебе.

Идёт охота

Со сдираньем кожи,

С выдёргиваньем нервов,

Рубкой фраз…

Она стихи твои по строчкам гложет,

Являя миру глупый перифраз!

Охота, опьянённая угаром,

Толпой на одного,

Такой кураж!

И ненависть врывается пожаром!

Стреляй в охоту!

Только

Не промажь!!!

Разговор на бегу

Вечер спешил, остановками высвечен,

Звёзды летели меж веток и крыш.

Был в темноте траекторией вычерчен

Бег в никуда… Почему ты молчишь?

Мчатся года и часы опрометчиво,

Мир опоясало полем тревог,

С трезвым расчётом себе человечество

К дулу прикладывает висок.

Нас музы беспечностью сладкою потчуют,

В то время когда онемела Земля,

Когда вырастает чудовище волчье,

Готовое слопать тебя и меня.

А мы выключаемся тусклыми лампами

Из ужаса серых газетных минут,

И чёрные ночи кошачьими лапами

По душам уснувшим тихонько бредут.

Идет состав по всей Руси

Опять экскурсия в войну…

Состав с «Сирийским переломом»

По рельсам через всю страну

Вагоны гнал с металлоломом.

У ржавой техники, в боях

Свои увечья собиравшей,

И грозный вид, и жуткий страх,

И память от неё страдавших.

Пальмиры — древности святой

Разграбленные исполины,

Халед Асаад с большой бедой

Ликообразной гильотины.

И древний мир, как силуэт

С учебника обложки старой,

Шагнул в расстрелянный рассвет,

Наполненный безумной карой.

Здесь, в этой драме мировой,

Какое место отвели нам,

Зачем мальчишки наши в бой

Идут к поверженным руинам?

Солдаты гибнут и врачи

У человечества на плахе,

Где с дикой злостью палачи

Народ свой держат в вечном страхе.

Идет состав по всей Руси,

Скрипят года под эшелоном,

И только ветер голосит,

Повсюду собирая стоны.

Снова время пожаров

Снова время пожаров. Пылают таёжные чащи.

В городах и посёлках безвылазно царствует смог.

Нотр-Дам-де-Пари — чудный храм красоты настоящей,

Даже он устоять перед пламенем жадным не смог.

Красота красоту языками горячими лижет…

Бесконечно могу на слепящее пламя смотреть.

Это кара богов, когда рушатся древние крыши,

И деревья горят, золочёная плавится медь.

Этот год на пожары особенно щедр и коварен,

Сколько душ он унёс, завернув их в пылающий чад,

Хищно вырвав из сна негой дышащих детских и спален,

Невзирая на возраст: совсем стариков или чад.

Что вменялось в вину? Бесхозяйственность? Лютая злоба?

Или просто халатность, стихия, несчастья, судьба.

Но в беде, как всегда, виноваты случаются оба:

Жертва и террорист. А планида обычно слепа.

Мы сжигаем себя ежедневно в ничтожных заботах,

Вычищая из душ пепел фраз и не выживших дел,

Затрудняясь решить вечный простенький ребус: а кто ты?

Я — лишь остов души, что ещё до конца не сгорел.

Картонная леди

Где твой домик, картонная леди?

Лишь сквозного дыханья углы…

Шелест ног проходящих — соседи.

Серый отсвет асфальта — полы.

Кто-то двери и листья обоев

С твоей скомканной жизни содрал,

Зачеркнув дней и лет нажитое

И оставив ущербный оскал.

Стынут стены твои — переулки…

А луна — ледяное окно.

Ах, как пусто, как страшно, как гулко

Опускаться на самое дно.

Очумелый одуванчик

Очумелый одуванчик,

Как китайский ты болванчик,

Весь в согласии с порывом и дыханием ветров.

Чуть головкою качая, ничего не замечаешь,

А вокруг летит планета, мир вообще без тормозов.

Сумасшедшее движенье, на секунду напряженье,

И срываемся со свистом, пропадая в скоростях.

Отпустите раздраженье, перепады настроенья,

Просто нами рулит Время на свой риск и на свой страх.

Мы зависимы, конечно, от понятий «Боль» и «Нежность»,

От стихии «Эйфория» и поветрия «Любовь»…

Но вы лучше переешьте «Потрясений» и «Надежды»,

Чтобы каждый день грядущий как последний встретить вновь.

Серебристый одуванчик, как тебя, нас вихри нянчат,

В «Сожаленье» и «Тревогу» мы мигрируем порой,

А Земли зелёный мячик вокруг солнца бойко скачет,

Хоть из космоса, кто видел, он, конечно, голубой.

Все пути наверх

Голубиный день

Под закат глядит,

Вороная тень

Для него — магнит.

Тянет полумрак,

Звёздный фейерверк.

Это ж надо так —

Все пути наверх.

Ну а тем, кто здесь

Выразит каприз,

Тоже тропка есть,

Но с карниза вниз.

Ворон голубей

Жалует едва,

На закате дней

Ночь всегда права.

Yulin dog

Мчатся фуры по перелескам,

Через реки и жар пустынь,

Через судьбы, любовь и стрессы

В место ужаса — город Юйлинь.

В этом городе нынче праздник —

Ежегодный мясной фестиваль,

Сколько он развлечений разных

Приготовил, забыв про мораль.

В тесных клетках по пять, по восемь

В страхе жутком пушистый груз.

До сих пор кто-то в сердце носит

Их, как радость, любовь и грусть.

Сколько здесь домашних питомцев,

Тех, что выкрали из квартир.

У детишек забрали солнце

И весёлый пушистый мир

На щенячьих, кошачьих лапах,

Что приветствовал каждый день

И потерей заставил плакать,

Превратившись мгновенно в мишень.

Беспородные и породные,

Всех регалий, цветов и мастей

На едалище ежегодное

Их живыми везут, чтоб свежей.

Там на пики наколют прилюдно,

Будут шкуру огнями палить,

Это даже представить трудно,

Не понять и не разъяснить.

На мясном фестивале народу,

По традиции, невпроворот,

Чьи-то грусть, любовь и свобода

В ненасытный уходят рот.

Да, в Японии, знаю, было:

Поедали заклятых врагов,

Это вечность уже сокрыла,

Унесла в лабиринты веков.

Но друзей, тех, что преданы людям,

И с рождения — члены семьи,

Тех, что солнце в ненастье будят,

Как предать вы так страшно смогли?

Через пропасти равнодушия,

Мелкотемья великих бед

Предлагаю всем миром разрушить

Фестиваля мясного скелет!

Надо мыслить объёмами

Надо мыслить объёмами,

Рисовать плоскостями,

Слыша, как между стонами,

Мир скрепит челюстями.

Может быть, это лечится?

Но болят постоянно

У всего человечества

Прокаженные страны,

Покаянные области,

Беспризорные дети…

Дефицитами совести

Промерзает столетье.

Надо мыслить объёмами:

Не частями, а в целом,

Понимать: за кордонами

Тоже люди, не цели.

Создавать плоскостями

Из этюдов картину,

А не сможешь — кистями,

Замеси круто глину.

Нужно думать поэтами,

Ими мир обнажаем

И блуждает ответами

Между адом и раем.

Мы стыдливые очень,

Мы глаза опускаем,

Видя, как рифма-строчки

Чью-то тайну вскрывают.

И дрожит липкий страх

В неприкрытых одеждах,

И грубеет в словах

Откровенная нежность.

Я сбита временем

Я сбита временем, его колёса тяжки,

Бессильны утешенья и врачи.

Я встану, уберите все растяжки,

Не ставьте в изголовье мне свечи.

Я сбита временем потерянным, вчерашним,

За ним почти что затворилась дверь,

Минувшее уже не очень страшно,

И безвозвратно, думаю, теперь.

Лжеправда унижает и калечит,

Из рая всех заталкивая в ад.

Я сбита с толку уходящим в вечность,

И не понять, кто прав, кто виноват.

Уходят навек, не прощаясь

Ирине Павловой

Обидно, когда внезапно

Уходят навек друзья

И забирают «завтра»

Своё, в небытье скользя.

Уходят навек, не прощаясь,

Невидимые уже…

Их лица, слова, печали

К твоей примерзают душе.

Навеки, навеки, навеки!

Как короток этот век.

Сомкнулись траурно веки,

Весна прекратила бег.

Вернее, она всё длится,

Только уже без тебя.

С твоих фотографий лица

Почти совсем не грустят.

Смеются и шутят так же,

Как прошлой осенней Москвой.

На Поэмбуке однажды

Мы стали дружны с тобой.

Землячка, прощай, до встречи,

Ты новый исследуешь мир.

Ушла в бесконечную вечность

Из душных земных квартир.

Политики танцуют перед массой

Политики танцуют перед массой.

А массы обездвижены давно,

Как будто манекены из пластмассы.

Им всё равно.

Возможно, где-то в середине кухонь

Кастрюльный нарисуется протест,

Но интернет, как развесёлый ухарь,

Всё смачно съест.

Устали мы от смены ситуаций,

От воровства и наглого вранья.

Желание понять и разобраться

Не для меня.

Властью власть поправ

На Центральном кладбище

Отпевали павших

Не от пули вражеской —

От наветов наших.

Властью власть поправ,

Выносили сор

Из забытых снов,

Из дремучих нор.

Чженьбао

Есть остров на свете с названием странным,

Чжэньбао³ китайцы зовут.

И прячет тот остров глубинные раны,

Война похоронена тут.

Луга заливные и несколько зданий…

Чем он «Драгоценный» такой?

Не тем ли, что отдан врагу на закланье

Со всей своей русской землёй?

Когда-то был нашим и звался Даманский,

Приморской границы рубеж,

И недруги рвались к нему подобраться,

Создав провокаций мятеж.

Заслав хунвэйбинов, крестьян и военных,

Границу старались порвать

И зверски пытали захваченных пленных.

Ты помнишь их, Родина-мать?

Мальчишек своих, что тебе будут сниться,

Не отступивших тогда,

Поднявших на щит это слово — «Граница»,

Историей став навсегда.

Что падали в снег, что заслоном стояли

И в «тактике живота»

Теснили Китай в поднебесные дали

С российской земли. Шли года…

И всё поменялось в подлунных чертогах.

Нас продали на корню.

Остров отдали. А он был порогом

Прямо в Россию мою.

И дверь распахнулась, теперь нет местечка

В стране, где не бродит Китай:

Поля, города и посёлки, и речки…

Везде он, иди, посчитай.

Мы помним Даманский, мы вас не забудем,

Героев, пополнивших рать!

Есть всё же в стране настоящие люди,

Не созданные отступать!

Когда рухнул Советский Союз

Когда рухнул Советский Союз,

В мире было спокойно и тихо,

Не взорвался от боли и крика

В никуда опускаемый груз.

Он, как Китеж, на дно уходил

Нашей памяти, и в подсознание

Отправлялась страна на заклание,

Под зловещее хлопанье крыл.

Или это ладони трибун

Звук касания в мир посылали,

Как же мы, всё не чуя, проспали

И не вышли с тобою на бунт.

Где-то там по брусчатке Москвы,

Грузно гусеницы перебирая,

Танков тёмных гремучая стая

Выходила с народом на «вы».

Взрывы газа в высотных домах

И пожары в торговых чертогах —

Это было ещё так далёко…

И войной не туманило страх.

И почти что все были равны.

Не случалось зажравшихся бестий.

Ещё были республики вместе,

Не на грани безумной войны.

И не гнали страну на правёж

За долги, за кредиты. Россию

Не дурили лихие мессии,

Предварительно сделав грабёж.

И Китай не стремился отжать

Землю русскую аж до Урала.

Что ж сейчас со страной нашей стало?

С нами что? Почему всем плевать?

Мы живём только нынешним днём,

В мир обиды свои источая,

И не видим, что путь наш отчаян

И затерян в песке временном.

Девяностые

Ах, какие лики современных улиц,

Сколько здесь контрастов: сытость, нищета,

Руки бывших русских с новыми столкнулись,

Подаянья просит черная беда.

Нищая Россия на задворках века,

В тупичках подвальных с воплями и без,

В офисах, в трущобах ищет человека.

Время на излёте — человек исчез.

В пьянстве и разврате, в оргиях, в притонах,

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Чженьбао — в переводе с китайского «драгоценный».