Аномалии среди нас. Я рейдер. Книга четвёртая

Марина Зилотина, 2022

Если для кого-то любовь – это расстройство психики, то для Гордона – однозначно, дар. Он остро понимает значение своей половины, когда свободный от демонического плена, сталкивается с самым жестоким врагом – собственным характером. Уже никакая одержимость не может оправдать того психопата, которым он является. Его произвол разрушает их обоих и подвергает Камиллу демонической агрессии.Сможет ли хищник вступить в своё призвание и защитить её, если их связь разорвана, и он для Камиллы лишь аномальный кредитор?Содержит нецензурную брань.

Глава 3. Господин Гордон

Я очнулась одна в выстуженном пространстве пустой огромной залы. Судя по отчётливым отголоскам воюющего ветра с черепицей — последний этаж особняка. Гигантских размеров кровать, высокое изголовье из белой кожи, матовые жалюзи, приглушённый свет единственного ночника, за стрельчатыми окнами — ранние сумерки. Перед глазами — «корпоративный» стиль Гордонов — стерильно белый. Подняла голову — зеркальный потолок. И ярким контрастом белому — я на ложе в окружении множества цветов, в нервном беспорядке расставленных прямо на полу.

«Как на могилку возносил. Пока он не появился с ритуальным венком, надо подниматься, — попыталась встать и всхлипнула от боли. — Ох, что же это?». Мышцы пресса сковало в спазме. Выполняя дыхательные упражнения, я только удручённо сделала вывод об экзальтированной истерике несколькими часами ранее. Всё, что происходило — было покрыто галлюцинаторным мраком. Попыток сесть больше не делала, сосредоточила все силы на воспоминаниях…

Я видела перед собой его глаза — неродные, искусственные, бездушные. Стакан воды в руках, лекарства… А дальше невесомость.

Сознание путалось с какой-то психоделией:

— Они вернулись?! Нашли! Я проявила слабость. Ты пострадаешь. Жертвы будут аннулированы. Всё окажется напрасным. Я должна бежать! Пусти меня! — Вспышка аномалии, и мы оказались в его спальне. Но когда передо мной предстала панорама блокадной разгромленной залы, моя истерика обнаружила себя неуправляемым делирием ²⁸ . Дверь выломана с косяком. Снесён фрагмент стены. Стеклянная перегородка из матовой опаловой смальты, смятая массивным креслом, лежала руинами перед пробитой дверью. Крошки бетона, обломки арматуры, раздроблённые стекло, древесина завалили коридор, вход и часть комнаты. В памяти поднималась яркая бредовая фабула: «Разрушенная комната. Останки мебели, стекло, провода, и в эпицентре этого чёрного безумия монстр в ломках». На фоне воскресшего призрака его конвульсивно крепчающие объятия показались мне смертоносными тисками анаконды. Задыхаясь от удушья, я вырвалась из его рук. — Не подходи! Я запрещаю!

— Девочка, иди ко мне. Мы нужны друг другу. Это же твои слова. Ты устала. У тебя грёзоподобная дезориентировка ²⁹ . Это просто был кошмар…

Хищник приложил максимум старания к последующей амнезии, пока память, замученная и перекроенная его вмешательством, не ухватилась за чёткий эпизод…

— Лжец! Я тебя не знаю! — Я припустила от него вниз по лестнице. Рассудок ускользал, оставляя в растерянности и хаосе. Выскочила в тёмный атриум. Пустынный гулкий холл. Дверь. Кованая ручка. И его рык за спиной:

— Чёрт! Пусть сдохну, но исправлю твоё повреждённое сознание. Прямо сейчас! — Платье ювелирно рассекалось бритвенно острыми клыками. Жадные губы рвались к обнажённой коже. Когда же напористый раздвоенный язык тараном внедрился в лоно, я захлебнулась криком. А хищник уже овладевал мною стоя, прямо у двери и сминал меня в объятиях. — А таким? Знаешь? Узнаёшь меня? — Погружаясь рваными мощными точками, он всматривался в мои глаза и заклинал. — Не отдам! Не отпущу! Я твой мужчина. Твоё чудовище! Твоё!

Распятое тело мне не принадлежало. Руки над головой в мёртвой хватке его пальцев. Я окунулась в его родной запах и уже рыдала: «Не чудовище! Ты мой мир, мой дом», — оплела его ногами, притягивая ещё ближе. Практически сливаясь с ним. И смогла зацепиться только за кадык. А жаждущие губы и язык уже безумствовали на его шее. Оглушающий рёв, и далёким эхом донёсся его срывающийся голос:

— Люблю безумно. Больше жизни. Схожу с ума. Отче, если Ты слышишь, помоги ей! Не контролирую себя. Я жажду-у… — Вбиваясь в яростном темпе, он противоборствовал себе. В нечеловеческих глазах с вертикальным зрачком стояли слёзы. — Я сумасшедший по тебе. Такой голодный. Боюсь коснуться, травмировать тебя, замучить необъятной жаждой. Запрети! Останови меня-а…

Я была в эпицентре смерча — парализованная и дезориентированная. Не существовали ни линейное время, ни пространственные границы. Остались только ощущения. Я отстранённо удивилась: «Сколько я уже не дышу?», но здесь, под напором одичавшей анаконды, через удушающие поцелуи и головокружение, я увидела единственное решение всех его внутренних конфликтов:

— Сбрось щиты!

— Не знаешь, о чём просишь. Я не тот, кого ты во мне видишь.

Осознавая его внутреннее ожесточение, я взмолилась в отчаянные глаза:

— Ты выстроил блокаду, когда был одержим. Нам больше не нужна преграда. Я нужна тебе. Тебя душит не жажда. А твоя самоизоляция. Не блокируй свою сущность! Отпусти! — Параллельно с отчётливым тремором, рождённым его потрясением, я ощущала шквальный огонь поцелуев и убеждалась, что стена нашего отчуждения просела. И уже чувствуя зарождение неотвратимого цунами, приказала. — А теперь — стань целым. Возьми меня. Таким. — Мгновение, и тело прошило судорогой. До слёз, до крика. — Люк! — Я заставила себя разжать сведённые на его ключице челюсти и уже шептала, содрогаясь в непрерывной череде оргазмов. — Хочу тебя. Всего. Только не уходи. Не останавливайся.

— Никогда. — Толчки стали глубже, дыхание — свистящим. Заточенный на цели, хищник нёсся неуправляемым составом. Уже захлёбываясь, я чувствовала, как моё наслаждение порождает ответную реакцию. Его извержение походило на вулкан. Пространство резонировало рычащими раскатами. — Ты только моё Небо. Только мои крылья. Люби меня. Ещё… — Волны хриплого баритона расходились колебанием во всём теле и, высвобождая огромное количество тепла, вызывали необратимые структурные изменения. Я пылала и осознавала, что уже не прежняя Камилла. Переживая своего героя, я становилась его частью.

Взгляд сфокусировался на цветовом пятне. Сознание обнаружило признаки реальности. Я рассматривала букеты, расставленные в вёдрах на полу, и удивлялась перемене. Там, в изоляции от внешнего мира я разделила не просто близость. Я испытала единение. И увидела Его. Передо мной предстала Личность — цельная, подлинная, ослепительная. Мой Херувим. Могучий воин — такой, каков он есть, каким изначально создан. Во всём превосходстве силы. Мой субъективный мир перевернулся. Не осталось ничего сокровенного или личного, чтобы я не разделила с любимым. Всё было подчинено ему. Я поклонялась своему земному богу, осознавая необратимую зависимость от каждого его вздоха.

— Проснулась? — В дверях замер обманчиво спокойный, опасный хищник. Фосфоресцирующие глаза были обращены не на меня, а сканировали пространство. Моё физическое зрение, как независимый критик давало объективную оценку: «Один против всех, вымотанный, уставший от войны без срока давности³⁰, воин с покалеченной психикой, который снова спрятался за маской бесстрастного стоика», — я была далека и от абстрактных иллюзий, и идеализирования. Но смотрела на него через призму своей новой реальности. Если раньше я только угадывала тень того грядущего величия, что уготовано ему, то сейчас ясно видела отблески восходящего призвания. Попирая риски быть непонятой, с чистой детской непосредственностью невольно восхитилась вслух:

— Мой бог, ты создан совершенным. — Мгновение на осознание, и моя уверенность стала фундаментальным убеждением. Он тяжело вздохнул и сосредоточился на мне. Его запах — глубокий, многогранный подавляющий, бальзамический древесный уд. Ясные глаза с ироничным прищуром, условно обозначенная улыбка, за которой он скрывал тревогу и тонкая полоска телесного перфорированного лейкопластыря на скуле. Атласное кимоно. Стальной цвет был выбран мной неслучайно. Идеально оттеняя его седые виски, он символизировал жёсткий, агрессивный стиль его носителя и невероятную физическую силу. Сейчас копна волос была влажной. Седина пропала. Он будто помолодел. Но ввалившиеся глаза выдавали душевное истощение. «Полагаю, тебе ещё не открылось — кто ты. Но я знаю тебя уже другим», — мой предел мечтаний не простирался дальше того, чтобы забиться под его крыло. Я протянула руки. Но Гордон прошёл мимо, небрежно бросив перед кроватью на пол объёмный мусорный мешок.

— Твои вещи. — Поставил стакан воды на подоконник. — Собирайся.

Такое поведение было несвойственно темпераментному хищнику. Я следила за ним и не дышала. Он не стал затруднять себя, петляя между вёдрами цветов. Материализовался сразу на пороге, взялся за ручку двери. Я успела прошептать в его спину, подавляя неожиданные слёзы:

— Прости меня. Я была не готова. Но мы справимся…

Раздражённо кинул за себя с плохо скрываемой брезгливостью:

— Приведи себя в порядок. — Дверь захлопнулась, пощёчиной отгораживая меня от него и всего мира. Оказавшись беззащитным перед его безразличием, сердце теперь было крайне уязвимым. Я откинулась обратно на подушки, слушая порывы ветра. Где-то на улице завыл Жак. Слух неприятно полоснуло скребущим звуком его когтей по металлической входной двери. Пытаясь выглянуть в окно, я приподнялась на локтях и краем глаза заметила бесшумно возникшую в углу фигуру.

Босой. Практически обнажённый. Из одежды — низко сидящие обтягивающие кожаные штаны с вульгарно расстёгнутой ширинкой. Гордон не двигался. Скрестил руки на груди. Сам силуэт вибрировал, пока не обрёл относительную плотность. Но вот холодный оценивающий взгляд открыто транслировал: «Беспородная пользованная девка». Разрушая в памяти этот ассоциативный ряд, я глупо уточнила:

— Люк?

Скачок, и по груди заскользила кожаная рукоять его плети, поднялась по шее, медленно очертила скулы, прошлась по подбородку и вдруг хлёстко с профессиональной точностью садиста ударила по пересохшим губам. Ювелирно, не оставляя внешне синяков, но разбивая слизистую. Вжавшись в подушки, я зажала ладонью рот. Он хмыкнул и снисходительно проявил милосердие к загнанной лошади выстрелом в упор:

— Мда. — Прошествовал к окну уверенной походкой Доминанта. На подоконник рядом со стаканом нетронутой воды лёг одноразовый контейнер. С капсулами.

— Что это?

— Обезболивающие. — Не взглянув в мою сторону, вспышкой оказался у двери.

— Уже пять капсул?! Настолько плохо выгляжу? — Моя внешность, хотя и допускаю, сильно помятая после продолжительной истерики, меня не волновала. Как оказалось зря. Не оборачиваясь, надменный инквизитор отрезал:

— Пей, — и растворился в воздухе.

Я обратила внимание на свой внешний вид: ни белья, ни чулок. Но вокруг шеи сбилось в кучу едва узнаваемое тряпьё. «Неужели это и есть мой розовато-опаловый шедевр из тончайшего мерцающего крепдешина для романтического вечера?!» — располосованное платье оставалось на мне только благодаря уцелевшей высокой стойке, и было заляпано его кровью. Впитавшиеся пятна заскорузлыми отметинами деформировали ткань, создавая зловещий рисунок по всей протяжённости. Едва я предположила о разукрашенной физиономии и дикой гриве, — меня пробил озноб. Соскочила с кровати и обнаружила в мусорном пакете верхнюю одежду, обувь, севший телефон и документы. С трудом сглотнув от явного подтекста, схватилась за ручку, чтобы скользнуть в душ — покорёженный металл.

Я сбросила в тот же мусорный мешок то, что раньше было платьем, промыла рот и, совладав с чувствами и жутковатой раскраской на щеках и груди, спрятала свою наготу под наглухо застёгнутым плащом, губы — за салфеткой и спустилась в холл. Хозяин дома стоял ко мне спиной. Следы разрушения были ликвидированы. Надрывающийся, охрипший от воя, пёс закрыт в кладовке.

— Такси у дома. Тебе пора. — «Такси?!» — игнорируя мой немой вопрос, Гордон развернулся и пошёл вверх по лестнице, а я смотрела ему вслед на расписанную моей рукой рубаху: «Что за раздвоение личности³¹? Ещё не определился со своим эго-состоянием или духовным статусом? Боже, я попала в параллельную реальность?». Игнорируя острую сердечную боль, мышечную крепатуру³², разбитые губы и озноб, я садилась в машину, непослушными ледяными пальцами справлялась с ремнём безопасности, а независимое сознание пыталось анализировать ситуацию: «После всех драматичных отношений и такое пренебрежение?! С каким диагнозом мне ещё предстоит знакомиться и жить?».

Открылась задняя дверь, и баритон напомнил:

— Ты забыла. — Варварски сгрузил в багажник и на заднее сидение охапки цветов. — Они твои. Ты заслужила. — И ушёл, не оборачиваясь.

Перед лобовым стеклом промелькнули кованые ворота, высоченная ограда. И вдруг смазанная вспышка. На дороге вырос идол со скрещёнными руками на груди:

— Я тебя знаю? — Гордон с подозрением вгляделся в лицо водителя.

— Нет, — бесстрастно обронил водитель и поднял стекло, но я уловила на грани слышимости: «А должен». Мимо уже проплывала непроходимая разросшаяся чаща, как живой заслон хозяйской усадьбы, и наконец облетевшая тополиная аллея, несколько домов, а я в задумчивости крутила кольцо на безымянном пальце.

«Заслужила?! — меня ошпарило. — Меня отослали. В такси. Нагую. Использованную. Словно проститутку! Видимо, ему совсем уж худо».

— Сударыня? Нам куда?

Я оторвала платок от опухших губ:

— Ах, да, конечно. Здесь, близко, по посёлку. — Обхватила себя руками, съёжилась и старалась не двигаться, чтобы не выдать себя голыми коленями. Молодой мужчина бросил внимательный взгляд на притихшую клиентку:

— Вам нужна помощь? Я хороший слушатель. Артём. — Я успела отметить его деликатность, но меня уже трясло в предчувствии развязанной интонации, прямых намёков и откровенных предложений. Мой «род занятий» казался настолько очевидным. Отрицательно качнула головой. Тон водителя окрасился искренней обеспокоенностью. — Звоните. В любое время суток. Мой навигатор в Вашем распоряжении. — Мне вручили визитку и, аккуратно выгрузив груду переломанных цветов прямо перед крыльцом, оставили трясущуюся наедине со своим позором.

Сырой бульвар, словно поздний прохожий, поднял ворот, втянул голову, откупаясь от ненастных сумерек редкими фонарями. Раскачиваясь на стылом ветру, тополиная аллея поскрипывала в тумане. Я не успела стыдливо оглядеться, как покинутый в спешке, тёмный дом огласился душераздирающими завываниями.

— Ох! Девочка, прости! — Собака сбивала с ног и, благоговейно прижимая уши, стелилась по полу и с трудом сдерживалась от невероятных наскоков, которые контуженая хозяйка вряд ли смогла бы выдержать. Прихватив второй телефон, мы уже были на заднем дворике. Удостоверившись в том, что её больше не оставят в одиночестве, Ли обнюхивала промёрзшую опавшую листву. А я размышляла над планом реабилитации в глазах возлюбленного. Мой энтузиазм прервал видеозвонок.

Я сделала глубокий вдох, отключила камеру и приготовилась к разносу:

— Мама?! Как у вас дела? Как тётя Верочка? Иван? Вы познакомились с двоюродной сестрой Гордона? — Заваливая маму вопросами, я старалась отвлечь её от главной темы. За всеми переживаниями у меня абсолютно вылетело из головы, что Иван прилетел вчера домой. Его положение усугублялось ещё и тем, что он добродушно отправился на юг сразу со своей новоиспечённой невестой. Доктор педагогических наук последовательно отвечала на вопросы, пока не опомнилась:

— Ванечка прилетел. Без тебя, но не один! — По ушам резанули децибелы.

— Это Софья Письменская — кузина Гордона. Разве он не упоминал о ней? Они будут работать с Ваней. Она технолог… — Мои несостоятельные объяснения бесцеремонно низложили:

— Нет, я это знаю. Меня интересует её статус. Кто она ему?

— Невеста, — я зажмурилась, ожидая её гнева, и не просчиталась:

— А ты? Мы с папой чуть не разделили на двоих инфаркт. Отец воздержался от резолюций, но готовит выговор с взысканием и штрафными санкциями для Княжина. Что вы себе позволяете? Я считала, что вы отменили свадьбу из-за Ваниного ранения. Но, оказывается, всё гораздо серьёзнее? Камилла! Папа требует объяснений! — Родительский голос стал требовательнее. Я еле выдохнула:

— Мы с Гордоном возобновили отношения.

— Опять Гордон?! Он тебя дискредитировал! Это не просто «тень на репутацию». Это клеймо! Мы год старались отвести от тебя внимание, как от его «жертвы». Потом еле пережили эту драму с братом Княжина, уже приготовились расстаться с тобой в качестве замужней дамы. Даже приняли твоё решение о скорой эмиграции, как способе избежать очередной огласки. А ты всё рушишь?!

— Я люблю его, — я побила козырем родительский гнев. Протяжный вздох обоих Бригов. И я озвучила версию, на которой настаивал сам инквизитор. — И наши отношения, на этот раз, получат логическое продолжение. — Вспоминая его недавний приём, проглотила слюну с отвратительным металлическим привкусом, поплотнее запахнула плащ, но мама усугубила моё окоченение:

— Детка, ты уверена? Ведь он уже бросал тебя. — Кризис прошёл, её голос окрасился сочувствием. — Иван обмолвился парой фраз. А его невеста и вовсе привела нас в замешательство. Надеюсь, «тайной» помолвкой вы ограничились?

Не испытывая мамино терпение, свои нервы и иммунитет, зашла в дом:

— Мы ждём вас и Гордонов. Для официальной церемонии. — Я закончила звонок и, активируя второй оживший телефон, машинально зацепилась взглядом за дату: «Девятое, среда?! Сегодня должно же быть шестое! Сколько я у него спала? Четыре дня?!» — я всхлипнула и уже не смогла остановиться.

Остаток вечера прошёл в тягостном ожидании. Жестоко пресекая панику, я с замиранием сердца отсчитывала часы: «Восемь, девять, десять…». Гордон не звонил. Мне было не до своего суверенитета, я осаждала его номер, пока Гордон скупо не отбил: «Не беспокой меня. Появлюсь сам». Он позвонил только к полуночи.

Диктатор оборвал мои тревожные попытки выяснить его состояние:

— Не вмешивайся в мои дела! Довольствуйся тем, что тебе следует знать. — Сказал, как отрезал, но я молила:

— Милый, пожалуйста, не закрывайся. Не рычи, мой хищник, я хочу помочь…

Меня осадил циничный плевок:

— Не мни себя эмпатом. Ты не способна ни читать мои мысли, ни воспринимать эмоциональный фон. Запомни. Нет никакого «мы». Есть только я. Мужчина. И у меня есть свои тайны. — Меня били судороги от сдерживаемых рыданий, но он беспощадно продолжал казнить. — Моя личная жизнь — моя автономия. Либо ты будешь послушно это принимать, либо смиряться с фактом.

Я безропотно выдержала его циничный тон и тихо подтвердила:

— Я нужна тебе. Не отдаляйся, милый… — Мои слова отскочили рикошетом от непробиваемой брони. В трубке послышались гудки, и я скорчилась на полу от невыносимой боли в солнечном сплетении.

«Азарт это, месть или охотничий инстинкт? Уже не принципиально. Игрушка сломалась», — сражаясь с потрясением, я умирала ночь. Под утро забылась беспокойным сном. Меня разбудил настойчивый звонок телефона.

— Ещё живая? — Усталый безразличный баритон.

— Любимый, как ты?

— Поводов для беспокойства нет. — Ясно напомнив о дистанции, официальным тоном автоинформатора он диктовал сообщение. — Ставлю в известность. Я улетел.

Я растерялась от категоричного тона и прошелестела:

— Я говорила с родителями о наших планах.

— Дура. — Меня бросило в жар. А со мной уже делились результатами извращённых исследований. — Но ты была права. Я испытывал себя. Всего какой-то месяц! И связь прошла. Как же меня достали ты и роль твоей ручной зверушки!

Через страшный приступ мигрени я сорвалась на осипший шёпот:

— Это так жестоко. Люк! Я же люблю…

Он резко оборвал:

— Слушай, хвостик, я не какой-то «Люк». А господин Гордон. Говоришь — любишь? Так простись достойно, а не в своём духе истерички. — Я сглатывала слёзы и только закусывала щеки изнутри, а он отплёвывался. — Можешь прислать счёт. Компенсирую моральный вред. Только избавь меня от мелодрамы. Не ищи, не жди.

Я застыла и попрощалась на последних крохах растоптанного достоинства:

— Я Вас услышала.

Гудки. А во мне ещё звучал надменный голос: «Можешь прислать счёт», — эхом расходилось по нервам, подобно ядовитому токсину. Из последних сил я карабкалась по наклонной плоскости рассудка и соскальзывала в помешательство. Голова опасно загудела. Но в этот момент где-то из укромных уголков сознания стала подниматься чёрная ирония. Она стала временным спасением:

— Связь? Целое? Вторая половина? Ты и правда, дура, «Любовь моя»! Это была отсроченная реакция его ПТСР³³. Тебя снова развели на индукцию³⁴. И гипноз.

Прижав уши, Лика прокралась к изголовью кровати и, выказывая сожаление, всё протягивала переднюю лапу в руки. Я добралась до ванны с помощью собаки, сбросила одежду, встала перед зеркальной дверью и посмотрела на свои синюшные ноющие запястья, проследила свежие оттиски его пальцев на руках, груди, бёдрах, даже лодыжках, обречённо обнаружила проступающую багровую сосудистую сетку, промокнула салфеткой сочащиеся лимфой разбитые губы и закашлялась от ужасного прозрения: «Да он же конченый клинический садист!».

— У такого преступления один мотив. Бесы? Нет. Одержимость — только следствие. Характер — вот корень зла. А я-то? Так. Вещь. Заложница его гордыни, его похоти, его повреждённой стрессом психики. Ох, Ваня, как же ты был прав! — Я захлебнулась стоном, и беспощадная память отбросила на неделю назад…

Облетевший сад Гордонов. Свежевыкрашенные известью стволы яблонь. Заботливо покрытый меховым пледом, шезлонг. Щурясь от солнца, я задержала взгляд на последних яблоках на самой верхушке старой облетевшей Антоновки… и вздрогнула:

— Да как ты могла так поступить?! Я больше не жених, но продолжаю оставаться другом. Я же доверял тебе, как самому себе! А ты… — Выскочив из дома, Иван в своей неуклюжей манере пересёк лужайку и плюхнулся рядом на табурет. Я невольно стала озираться по сторонам, но негодующий медведь был равнодушен к попыткам призвать его к тайне совместной исповеди.

— Ванечка, мой хороший…

— Что из того, что я — «твой хороший»? Ты не сказала! Скрыла свой побег. Ну, он-то ладно. А я? Я причём? Я же о тебе забочусь, о тебе пекусь!

— В тот момент ты был на его стороне. А мы должны были расстаться. Я не могла так рисковать. Ни тобой, ни планами. Прости. — Я еле слышно возразила, не надеясь, что доводы дойдут до аффектированного субъекта:

— Я не сваха! — Иван посуровел и, прекращая мои несостоятельные оправдания, резанул воздух ребром ладони. — Я всегда был и буду исключительно на твоей стороне. Я ему не союзник! Да у него же все признаки психопата! — Иван не глядя, указал за спину. А я похолодела. Хищник пропал из поля зрения.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

28

Психическое заболевание, характеризующееся состоянием психоза с бредом и галлюцинациями.

29

Вид качественного нарушения сознания, сопровождается наличием развёрнутых картин фантастических сновидных и псевдогаллюцинаторных переживаний, переплетающихся с реальностью. Признак психопатологического синдрома — Онейро́ида.

30

Здесь — непрекращающаяся духовная война.

31

Раздвоение личности — Диссоциативное расстройство идентичности, так же — расстройство множественной личности, характеризующееся наличием нескольких чередующихся между собой личностей.

32

Синдром отложенной мышечной боли — жжения, тяжесть, тупая боль в мышцах, возникающие после непривычной или слишком интенсивной нагрузки.

33

Посттравматическое стрессовое расстройство.

34

Здесь — принятие бредовых переживаний другого лица за истину без всяких колебаний как ключевой симптом индуцированного психоза, при котором бред разделяется несколькими лицами с тесными эмоциональными связями.