Здесь не страшно, здесь мой дом

Марина Балуева

В обыденном понимании страху противопоставлена храбрость. Христианское учение о человеке противопоставляет страху любовь (читайте апостола Иоанна Богослова). Герои Марины Балуевой переживают страх: от бытового (потерять работу, дом) до иррационального, необъяснимого ужаса. Как они справляются с этим? Прочтите ясную, прозрачную прозу автора, и, возможно, жизнь не покажется вам такой уж неразрешимой загадкой, а выбор – тяжелым и безысходным.

Комиссия

Если в голове пульсирует звонкая боль, в глубине желудка гнездится тошнота, а глаза слипаются после бессонной ночи, проведенной с ледяным пузырем у виска, — тут уж не до порядка в квартире. Тут уж переступишь через скомканные счета и конспекты на полу, не заметишь посуды, громоздящейся в мойке аж до самого отверстия крана. Такое вот безалкогольное похмелье.

Только бы доползти, выстоять, выдержать… Стакан холодной воды, таблетка, чашка кофе с воздушной пеной. Черт!… Как кружится голова.

Коростелева Нина Максимовна собиралась на работу.

Она не то, чтобы плохо отдохнула за два месяца отпуска. Нет, она предприняла невероятные усилия чтобы расслабиться и запретила себе спешку усилием воли. Двигалась медленно, всякое дело совершала неторопливо. Более того, она постаралась набраться положительных эмоций и свежих впечатлений, поездив неделю по европейским столицам. Казалось, победа за ней. Триумфальная победа над собою. Но дней за десять до окончания отдыха Нина Максимовна почувствовала себя очень плохо.

Мысль о том, что держать себя в руках бесполезно и подлая правда, засунутая в закоулки сознания, все равно возьмет свое в неподходящий момент, а значит она, Нина Максимовна, беззащитна против этой правды о самой себе, — эта мысль не давала ей покоя. Ей нужна была эта работа. Эта получка и этот аванс. Два раза в месяц.

Горячий душ, душистый крем, волосы после фена идеально растрепаны. Еще одна чашечка кофе, еще одна таблетка, и она кажется готова. Последний взгляд в зеркало и вперед.

Она еще не старая успешная женщина. Бодрая, подтянутая. Губы цвета терракот с перламутром. Она умна и компетентна. Бедра покачиваются, каблуки стучат. По осенней мостовой, мимо зеркальных луж, мимо россыпей желтых листьев. Энергично, позитивно. Все в порядке, у меня все в порядке.

…В кабинете было прохладно, пахло дорогой парфюмерией и табаком. Сесть надо справа от начальника. Так пишут в глянцевых журналах по психологии. Место справа очень выгодно чем-то. Чем именно, Нина Максимовна не могла вспомнить, но место быстро заняла и подумала, что это удача с утра, хорошее начало. Они с директрисой не могли сейчас разглядывать друг друга. Только краем глаза и только профиль, только локоть директрисы в рукаве очередного чего-то нового темно-синего. Зато Нина Максимовна хорошо видела всех, кто заходил в кабинет.

Их силуэты на фоне окна в секретарском «предбаннике». Один, другой, третий… Рассаживаются вдоль стен и вокруг стола. Молча. Вежливо-настороженные улыбки, изящные прически, образцовый маникюр.

Можно было расслабиться, дело предстояло нетрудное, решение было заранее вынесено оставалось только покивать, поподдакивать. Иное дело — войти в класс. Надо будет потом еще войти в класс и вести урок. Нина Максимовна почувствовала остро, как надвигается на нее чувство, которое можно было бы назвать страхом, если бы давно не было установки, что она ничего не боится в этой по бесспорно утвержденному определению — самой доброй и светлой школе, где творится самое доброе добро. Это было желание убежать от стен, покрытых розовым и бежевым картоном по всем законам модного европейского ремонта, куда-нибудь, где будет пусть меньше удобств, но зато под ногами будет твердая почва.

— Девочки, так вы хорошо поняли, что нужно говорить? — Черненко облизала губы и привычно намотала на палец прядь обесцвеченных волос. — Чтобы потом самим не жалеть и не мучиться. Сейчас допустите слабость, а потом придется отвечать. Голос у нее звенел.

Черненко была школьным начальником медицинской службы, психиатром и неизменным экспертом по всем воспитательным вопросам. Она одевалась в черные и серые, очень дорогие костюмы из бутиков и ярко красила губы. Сейчас она сидела в углу, нога на ногу, и томными глазами исподлобья поглядывала на учителей.

Нина Максимовна вспомнила, как десять лет назад, начиная преподавать в этой школе историю, радовалась и патетически рассказывала всем, как действительно будет доказывать всему миру, что дети с церебральным параличом могут быть успешным, и что человек на инвалидной коляске может быть умен, а на костылях — талантлив. Какая наивность! Тьфу, да не то наивность, что дети здесь талантливы, как и всякие дети, это правда, а наивность поверить в свое служение! И что вообще такое успех? Может ли она сама, Нина Максимовна, быть успешной? Получилось ли это у нее, для начала, а? И кто она вообще такая, чтобы ожидать от себя каких-то результатов?

Дети… В школе попадались такие дети, кто до последнего звонка, так и не стал учиться ровно и мог ничего не написать в контрольной. Были и другие. Которых сначала учителя признавали необучаемыми и умственно отсталыми, а потом неожиданно для всех эти дети начинали стараться и показывали результаты. Даже поступали в вуз. Один выпускник стал писателем, победил со своей книгой на конкурсе. Другой стал чемпионом мира по бегу на инвалидных колясках. Церебральный паралич таит в себе много неожиданностей. Дело такое, непростое. Где-то она слышала о непостижимости замысла Божьего об отдельном человеке, его не угадать заранее, этот замысел. Только жить, словно ступая по тонкому льду, и любить, любить, любить… Эх…

Учителя. Могут ли они любить детей? Это немодный тренд. В моде успешность. В реальности унижение, явное или тонко замаскированное, а также невероятно высокий темп, не дающий расслабиться и восстановить свое внутреннее состояние, — крушили и ломали здесь людей. Об успешности постоянно велись речи, как бы в насмешку, потому что быть ее тут не могло.

— Ну что, приглашаем? — сказала завуч Анастасия Эрнестовна, которой незаметно директриса уступила свое место во главе стола. Анастасия поправила очки в красивой оправе и воинственно тряхнула модной стрижкой.

В кабинет вошла женщина высокая, с усталым, но все еще очень красивым лицом.

Все матери, у которых на руках оказались больные дети, все они усталые и запуганные. — подумала Коростелева. Некоторые смиренны, некоторые агрессивны. Но все обычно усталые и запуганные.

Эта женщина много времени проводит, занимаясь со своим ребенком, тянет из последних сил. Что это? В глубине глаз вошедшей женщины мелькнула искорка. Непокорность? Насмешка? Или показалось?

— Ксения Викторовна мы все очень любим вашу девочку, Алену, — торжественно начала завуч — это очень милый ребенок и учителя до сих пор не пришли к единому мнению относительно… относительно… ее обучаемости. Но — в дальнейшем ей будет все труднее осваивать программу. Вы же сами это понимаете.

Алена, о которой шла речь, была подросток, хорошенькая и смешливая, похожая на мать. Алена с трудом передвигалась с помощью ходунков и очень неровно училась, то догоняя сверстников, то отставая от них. Она часто замирала на уроке, глядя куда-то вдаль большими вечно удивленными серыми глазами и не слыша вопросов учителей и отвечая невпопад, что некоторым казалось признаком странного поведения.

— Я понимаю, что она не отличница, ну неужели и троечницей она не может быть? — просительно сказала мать. — А потом можно будет вернуться с этой развивающей программы, потом на общую, если наладится учеба? Можно будет получить аттестат? — Все промолчали.

— Ну, пусть просто побудет троечницей в этом классе, — повторила устало и бессильно мать. Молчание нависло над кабинетом.

— Хорошо — бодро перешла к следующему этапу Анастасия Эрнестовна. — Дадим высказаться нашим учителям. Пожалуйста. Кто начнет?

— Совсем не берет программу, — сказала математичка Ступакова, полная и с необыкновенно здоровым цветом лица. — Что дальше будет? — она покачала головой и поправив мелированую прядь волос. Искоса взглянула на сидящую рядом биологичку Ксению Сергеевну, смуглую красавицу тридцати лет,. Та подхватила эстафету

— Большой объем информации совершенно не усваивает. Не охватывает необходимое.

И дальше пошло-поехало. Задания на применение не выполняет. Объем памяти ограничен. Внимание удерживает не более полминуты. Пишет медленно. Смеется странно. Машет руками. Краснеет, если задать ей вопрос.

— У меня хорошо учится. Вчера поставила четыре, — вырвалась из общего хора русистка Берсенева, устремив бесстрастный пятидесятилетний взгляд куда-то вдаль. В секретарский предбанник.

Дошла очередь до Нины Максимовны. Она откашлялась

— Не могу ничего сказать пока. Учится неровно. Вы не пытались общаться с психологом? Мне кажется, память блокируется из-за невроза, так бывает иногда.

Она поймала внимательный взгляд матери.

— У нас очень хорошие, веселые детки на этой развивающей программе, — перебила Коростелеву Анастасия Эрнестовна. — Алена будет счастлива, и она даже сможет перейти на класс старше. Начать с более старшего класса, это ей понравится.

Зачем директрисе понадобилось бороться с этой мамашей? Неужели просто как обычно для тренировки своей воли и умения навязывать ее другим? Школа была признана образцовой, был большой конкурс, не всем удавалось пристроить сюда своих детей. Критерии отбора были известны только директору. Успешность, успешность — какая поспешность, безумная внешность, слепая погрешность… М-мм, что это за бред в голове?.. Возможно, мамаша была недогадлива в том, как надо себя вести после получения места, и что-то сделала не так?

А как хорошо все начиналось! Рисование, бисероплетение, керамика, танцы на колясках, стихи, математические конкурсы, пение, спектакли — все было так отлично организовано для развития детей. Для того, чтобы, ограниченные в движении, они не были ограничены интеллектуально, культурно, нравственно. На это работали все учителя, радостно и неутомимо. Куда все подевалось? Ушло. Растворилось в этих ровных стенах, в этом единообразии, в контроле и управлении, в дорогих компьютерах и проекционных установках, в технологии и компетентности, и еще в куче всякой другой словесной и несловесной шелухи. Терпение называют добродетелью, точно ли?

— Мы подумаем, — сказала мать. — Подумаем и сообщим вам решение.

— Подумайте, Ксения Викторовна. — с облегчением подхватила Анастасия. — Ведь все желают Алене только добра.

***

Дома Нина Максимовна растянулась на диване. Сейчас придут с работы сын, муж. Придут дочери из школы. Она почувствовала напряжение от одной только мысли об этом. Вот-вот, сейчас она услышит: «не говори менторским тоном», «не контролируй меня», «ты повторяешь эту фразу уже в пятый раз». Домашние отчаянно сопротивлялись ей, делали все наоборот. А ведь она так хотела им добра, только добра.

Успешность, компетентность, оптимизм… И вот еще — способность к адаптации, толерантность к стрессу… Все это требуется от тебя и всего этого у тебя нет, нет, нет. И поэтому ты должна бояться, бояться, бояться. Выносливость, лояльность, моральная амбивалентность…

Опять подступила тошнота, заныли суставы.

Она вдруг вспомнила, как смеялась вчера Алена, когда одноклассник Дима Карпов сказал, что в старину дамы носили декольтированные юбки. Чувство юмора. У этой девочки изрядное чувство юмора, а это значит…

Нина Максимовна взяла трубку телефона.

— Ксения Викторовна, послушайте, нам не дали поговорить сегодня, но я все же хочу довести до вас свое мнение. Я считаю, что Алену не надо переводить в другой класс, да-да я полностью с вами согласна да-да… не надо меня благодарить. Но на поведение стоит обратить внимание, Возможно, это школьный невроз. Возможно, он имеется, многие дети страдают школьным неврозом. Но это преодолимо… Вы правильно делаете, что используете все шансы. Так и дальше… Не надо меня благодарить… держитесь. Главное, постарайтесь научить ее быть счастливой. Вы так много сил отдали ей уже… все будет хорошо…

Она нажала кнопку отбоя и в этот же момент почувствовала, что у нее ничего не болит.

декабрь 2012