Узлы на простыне. Детектив

Маргарита Макарова

Главная героиня очнулась после длительной комы. Новые обстоятельства обрушиваются на неё вместе с загадкой – кто же пытался её убить. Трупы, погони, поиск кладов и разгадка тайн переплетаются с исторической линией Марины Мнишек. Книга содержит нецензурную брань.

ГЛАВА 6

Дима достал ключи. Настя конечно была дома, он видел свет в окне кухни. Но звонить в дверь, ждать, когда она откроет, будить возможно спящего маленького Игорька и потом слушать упреки жены, ему не хотелось. Он просто повернул ключ в замке и вошел.

Игорешка плакал. Странно, что за дверью он этого не услышал. Настя не вышла к ему навстречу. Шум воды был слышен из ванной.

— Она что же его одного оставила? И не слышит, что орет.

Он пробурчал это себе под нос, сбросил ботинки и в одних носках пошел в комнату к малышу. Игорь сидел прямо на полу перед разбросанными кубиками. Похоже он плакал просто так, от того, что остался один, что никто не мелькал рядом, не играл с ним.

— Ты чего, мужик, плачешь? На вот тебе, — Дима присел перед ним и затряс сверкающей машиной.

— Амалам, — опустил на минуту свои кулачки от глаз малыш. Он застыл, разглядывая мелькание огоньков.

— Ну вот, другое дело, а мама где?

Воспользовавшись звуковой паузой, Дмитрий вернулся в коридор и заглянул туда, где все лилась и лилась вода.

Настя сидела на краю ванны и казалось ничего не слышала.

— Настен, ты чего? С ума сошла? Игоряшу бросила. Он там оборался.

Настя подняла глаза и посмотрела на появившегося в дверях мужа. Она качнула головой, и узел на затылке распался. Темные волосы рассыпались по плечам. Белые пряди высветленных блондинистых волос вдруг стали похожими на седину. Лицо было заревано. Глаза красные.

— Ты что совсем сдурела? Блин, ты бы еще заперлась тут от ребенка. Чего он орет-то? Может жрать хочет, как я?

Настя дернулась, края шелкового голубого халата распахнулись, обнажая худые, острые колени.

— Сонька вернулась, — чуть слышно сказала она.

— Чего? Кто? Какая… — Дима замолчал.

— Твоя Сонька. Что, опять к ней побежишь? Иль за малышом присмотришь?

— Да что ты болтаешь! Совсем чокнулась тут от ревности. Я как собака сразу домой бегу.

— Собака? А мне муж нужен! Который меня любит!

— Повтори, что ты сейчас сказала.

— Когда?

— Вот что ты перед этим сказала?

— Беги, беги, Сонька твоя вернулась.

— Как вернулась? Да ты-то откуда знаешь? — Дмитрий схватил Настю за руку.

— Пусти, мне больно.

— Ты можешь ответить по-человечески, или…

— Да позвонила она сюда…

— Как позвонила? Сама позвонила?

— Господь бог позвонил! Совсем что ль тронулся? Да, да! Говорю же, позвонила сюда и тебя спрашивала!

— А ты что сказала? Ты что ей сказала?

— Что ты женат, что у тебя сын. Что сынишке уже полтора годика! Что ты нас любишь! Чтобы она сюда больше не звонила!

— Ты врешь!

— Какая разница! Все врут! Но это ничего не меняет, потому что никто никого не слушает! А в чем я соврала? Что у тебя сын? Или в том, что ты нас любишь?

Громкий плач малыша уже давно сопровождал их разговор. Но никто из них даже не подумал пойти в комнату. Голоса уже превысили звуковой барьер обычного разговора, и все это напоминало обычную ссору.

Дмитрий развернулся и пошел к двери.

— Да ничего я ей не сказала! Она трубку бросила как только услышала мой голос!

Настя вышла из ванны.

— Куда собрался?

Ноги скользнули в ботинки. Дмитрий взялся за ручку двери.

— Куда собрался? — халат не хотел запахиваться.

— Я сейчас приду, — рука дернулась от прикосновения жены.

Дверь хлопнула, но вновь открывшийся замок повторил этот звук. Он не стал оборачиваться. Он чувствовал, как Настя смотрит ему вслед.

Они жили на первом этаже блочной девятиэтажки. Родители уступили им свою старую квартиру, а сами уехали в Строгино. Оттуда им было удобнее и быстрее ездить в фирму. К тому же по выходным часто приезжал дядька, брат отца, производитель всеобщей закуски к пиву, чтобы обсудить счета и планы по производству чипсов.

Оказавшись на улице, Дмитрий достал пачку сигарет. Курить не хотелось. От недавнего крика и волнения пересохло в горле. Ладони наоборот стали влажными. Стоять перед подъездом было нелепо. Настя могла выскочить на улицу, мало ли что ей придет в голову. Ранний осенний вечер быстро превратил день в ночь. Дмитрий медленно пошел к дому Сондры. Она жила тут же рядом, через дом. Угол ее дома можно было видеть, стоя рядом с его подъездом. Люди шли с работы, нагруженные сумками, авоськами, заботами. Машины уверенно проносились мимо в угрожающей близости к устало возвращающимся домой.

Две минуты ходьбы — вот и окно Сондры. В квартире горел свет. Во всех комнатах сразу. Дмитрий сел на лавочку у соседнего подъезда. Теперь он закурил. Как так получилось, что он три года даже не смотрел на это окно. Не вспоминал. Конечно он ездил обычно на машине, но все равно. Он даже в мыслях никогда не испытывал желания остановиться и посмотреть на окна Сони, Соньки, своего волчонка, нежного зверька, Акелы, с которым у него было все в первый раз.

Мысли возвращались к тому вечеру, когда она ушла из его жизни. Ушла не совсем и не сразу. Нет, он приезжал к ней в больницу. С Настей. Ее подружкой. Вместе. Несколько раз. Несколько месяцев. Пока Настя не призналась ему в любви. И все отступило как прошлое, не оставившее документальных свидетельств. Дмитрий снова поднял голову — в окне мелькнула фигура. Нужно подняться, поговорить.

Он вспомнил, как тогда еще издали увидел белую куртку Сони, мелькнувшую впереди. Как раз под фонарем какой-то парень затаскивал ее в машину. Машина резко рванула с места. Засомневавшись на мгновение, Дмитрий завернул к остановке. Сондры не было. Тут происходило что-то необычное.

— Он ее сбил! Догони его! — какой-то мужик давал ему четкие указания.

— Кто?

— Девушку в белой куртке. Он сбил ее. Я милицию вызвал.

Дмитрий больше не стал спрашивать. С места рванул, нажав на газ до отказа, и с угрожающим звуком развернул машину. Это Сондра, — только пульсировало у него в голове. Это была Сондра. Он мчался, даже не думая куда и как поворачивать. Мысль, что он едет не туда, не тот поворот выбрал, не догонит и не найдет, не вкручивалась в его мозг. Он летел и летел, поглощая пространство. Догнал он его быстро. Почти сразу. Несмотря на задержку и остановки. Белая куртка высвечивалась на переднем сидении. Плечо свисало с кресла, прислонившись к стеклу. Он стукнул сзади своим внедорожником, и беглец сделал движение влево к встречной полосе, пытаясь уйти от него. Внезапно все изменилось. Он резко ударил по тормозам. Дверца преследуемой машины распахнулась и прямо ему под колеса полетела девушка. Сондра. Тот, кто только что ускользал, пытаясь увезти объект своего нападения подальше с места происшествия, теперь просто выбросил свою жертву. Дмитрий выскочил из машины и кинулся к нелепо сжавшемуся на мокром асфальте телу. Левое колесо его машины нависало над Сондрой, почти соприкасаясь с ней. В том, что это была Сондра, он не сомневался. Черные смоляные волосы упругими, блестящими прядями накрыли лицо. Кровь уже пропитала белизну куртки.

— Сонька, что с тобой? Сонька, скажи, ты живая, Сонька…

Дмитрий присел перед девушкой на корточки, дотронулся до руки, открыл ее лицо, приподнял за плечи. Закрытые глаза были залиты кровью. Он отпрянул, отпустив ту, с которой только что надеялся поехать в кино. Безжизненное тело упало снова на асфальт, не издав не звука. Просто мягко плюхнулось в успевшую уже натечь кровь.

Эта страшная картина кровавого лица любимой девушки в желтом свете фонаря так отчетливо наплывала из прошлого, что Дима встал. Какой-то странный звук, то ли стон, то ли усмешка сорвался с губ. Он дотронулся до подбородка, потом опустил руки и вытер мокрые ладони о джинсы.

— Ну хватит уже, — сказал он сам себе.

— Что, Дмитрий, воскресла твоя Галатея?

Дмитрий вздрогнул. Он и не заметил, что сидел рядом с грязным алкашом. Тот нагло улыбался, щуря свои бесцветные, посоловевшие глаза. В руке у него была пластиковая бутылка пива. Седая, серая щетина обметала лицо, делая его похожим на снежного человека. Только сейчас парень почувствовал запах, исходящий от соседа по лавочке.

— Тебе что за дело. О чем ты?

— Плохо тебя мама воспитала. Со старшими на «ты» не говорят!

— Мама запрещала мне разговаривать с неизвестными, поэтому уравнения приходилось решать молча, — шаг вперед к Сонькиному подъезду не давался, и чем дольше он находился тут, тем невозможнее он казался.

— Что, стресс? Так вот они и жили, спали врозь, а дети были, — продолжал свое старик. — Что не растерялся, хвалю, надо же было жениться, не сидеть же тебе в девках у трупа три года. Пусть всё как у всех. Да? Природа — мать. На вот глотни пива, а то у тебя сердце такой радости не выдержит. И придется тебе на руку бежать ссать.

— На руку ссать? А зачем ссут на руку?

— Все замечательно, — невпопад шевельнулся старик и придвинулся к Дмитрию поближе. — Жизнь бьет ключом, иногда по голове. А пузырьки пива бьют в башку!

Дмитрий обернулся на трепача.

— Ценная информация — записываю.

— Открываю вторую бутылку пива. Будешь? На, первому дам хлебнуть. Бери, а то нещадно вылью себе в пасть, — дед дотронулся до рукава парня.

— Нещадно по отношению к бутылке? — нервные пальцы рассыпали новую сигарету на ботинки.

— Да нет же, ты не улавливаешь, по отношению к собственному организмусу. Эх, молодежь! Хорошо иметь умный желудок, разумную печень и мыслящую поджелудочную железу. А мои органы не мыслят, а только пытаются выжить.

Дмитрий уже не слушал, он сделал свой шаг и теперь поднимался по ступенькам подъезда Сондры.

— Ну вот и молодец, — пробормотал ему вслед старик.

Звонок в дверь почему-то не стал для меня неожиданностью. Петр рванулся к двери первым. Тут в коридоре лежали мешки со старыми вещами, с тем, что когда-то носила бабушка. Стопка старых детективов, перевязанная веревкой, которые мне и раньше всегда хотелось выбросить, тоже приютилась у выхода, печально покосившись от удара Петькиного ботинка. Я медленно ковыляла в коридор, когда увидела в раскрытую дверь его, моего Димку. Светлые волосы чуть волнились, пеплом спускаясь на глаза, голубизну которых не мог заглушить темный коридор. Он какой-то другой, — подумалось мне, но мысль потерялась, все еще не хотелось сосредотачиваться на анализе и разглядывании того, что существовало в реале, в сегодняшнем дне, в том моменте, который выхватил меня так внезапно.

— Митька! — воскликнула я.

«Хирург» отступил, давая парню войти.

— А Митька у нас кто? — пробормотал он. — Я что-то не помню в списке посещавших никаких Митек.

Я даже рассмеялась, настолько мне показалось это незначительным и мелочным. Смущенно провела рукой по своим волосам, едва-едва начавшим напоминать о себе короткими всходами.

— А где бабушка? — меня поразил его первый вопрос, и молния параллели горестно саданула память. Бабушка и я — мы обе были брошенными и забытыми трупами, о которых никто не вспомнил в течение трех лет.

— Я слышала голос Насти у тебя дома. Это что? — сама не пойму, как задала этот вопрос. Но не смогла не спросить его первым. Не важно, что не приходил, но что делает Настя у него дома?

— Бабуля тут своим трупом всю квартиру провоняла, детка. Вы тут, видать, совсем отморозки, на людей плюете, как на асфальт. Хоть бы изредка апельсины носили, хоть бы шкурки от них, или зернышки. Может вони было бы меньше, — Пётр вертелся вокруг.

Митька посмотрел на меня исподлобья. Нервно потеребил кончик носа. На пальце кольца не было. Хотя отметила я это механически.

Предчувствие чего-то ужасного и необратимого почему-то сжало мне сердце. Накануне я бросила трубку, когда поняла, что моя лучшая подруга отвечает на звонки у Митьки дома. Но я не стала даже думать об этом, просто сразу прекратила думать вообще. Мозг не хотел. И вот теперь Митя молча теребил свой нос.

— Мы с Настей поженились, понимаешь. Мы ходили к тебе в больницу, она сказала, что любит меня.

— Хороший предлог, — прокомментировал «хирург». — А чего же перестали в больницу ходить? Иль она любить перестала?

— У нас сын — Игорек.

Наверное я побледнела, потому что Димка сделал шаг ко мне и обнял. Трость моя упала, но я забыла обо всем, почувствовав его руки. Его глаза испуганно заглядывали прямо внутрь меня. Губы, такие мягкие, нежные, жадные, что-то продолжающие шептать, они были рядом, вот они, и я прижалась к ним. Прижалась и проникла в них как в источник своей жизни, чтобы хлебнуть немного счастья и воздуха, глотнуть жизни, вернуть ее, утонуть в ней.

И только теперь до меня дошло то, что сказал Митя. Я поняла наконец смысл его слов и значение того, что домашний телефон озвучивал голос моей подруги.

Поцелуй рассказал мне все. Это был чужой поцелуй. Это были чужие губы, чужой язык. Все изменилось. Все было по-другому, все было не так. Это был не мой Дмитрий. Мой Дмитрий никогда так не целовался. Это был какой-то торопыга, который каждым движением своего языка старался отделаться от меня, а не отдаться мне. Все эти механистические упражнения даже близко не напоминали те упоительные, балдежные и томительные мгновения, которые я провела, целуясь с тем Дмитрием, моим. Куда же он делся?

— Ты с ней целовался?

— С кем? — оторвался от меня он.

— С кем, с Настей.

— Во дает, — «хирург» не отрываясь смотрел мое шоу.

— Мы поженились.

— Ты что, с ней целовался?

— У нас сын, полтора года.

Теперь до меня дошло и это. Чужой, и не только чужой, но и чья-то собственность. Не только не мой, но и несвободный. Слова, повисшие в моем сознании ничего не значащими абстракциями, не имеющими никакого реального смысла, приобрели осязательную важность и конкретность.

— У него уже внуки ползают, пока ты копыта собирала свои по сусекам, — Петька буйствовал. — Очнись, девка.

— Ты с ней целовался… — снова повторила я, но уже тихо, без вопросительного знака, я сказала это, как приговор, как приговор самой себе. — Ты с ней целовался, — еще раз повторила я, как преступник, который все еще не верит зачитанному судьей вердикту, не верит, что решение вынесено, и ничего изменить нельзя.

— Но ведь три года прошло.

— Что? — моя трость валялась у меня под ногами, проблематично было поднять ее. Почему мне так захотелось поднять ее? Митя все еще обнимал меня.

— Три года прошло.

— Откуда я знаю, сколько и чего тут прошло! — я пыталась отстраниться от него, уперлась руками ему в грудь, но он все не отпускал меня. Я начала дрожать. Его живот прикасался к моему животу. Все плыло у меня перед глазами. Желание волнами поднималось и мягким теплом струилось по спинному мозгу. Внизу все переворачивалось, пульсировало. Я не могла справиться с силой ощущений, не могла даже противиться им, не могла набросить петлю контроля на вновь захлестывающую меня с головой волну страсти. Веки тяжелели, глаза закрывались, колени подгибались. — А у меня? — заплетающимся языком проговорила я.

— Что у тебя? — Митя чувствовал, что я висну на его руках, и все сильнее и сильнее прижимал меня к себе. Похоже, что он тоже перестал соображать, потому что стал медленно целовать меня в шею, в плечи, в щеки, все, что было доступно, открыто, или прикрыто моей майкой. Он провел рукой по моему ежику волос и улыбнулся.

— Ежик мой, — прошептал он мне на ухо, заодно дотронувшись губами до мочки. — Я люблю тебя, ежик, — и он опять дотронулся до моих губ. Теперь его поцелуй был более медленным и осторожным. Он делал это так, как будто никогда не делал этого раньше. Как будто перед ним была новая женщина.

Это вернуло мне сознание. Чужой. Время. Три года, — стукнуло у меня в мозгу. Он прожил тут жизнь, а я все еще та, идущая к нему на свидание, ждущая его и высматривающая его машину в темноте ночного шоссе. Я все еще та, которая собирается за него замуж, а он уже три года женат и растит сына. Но дело не в этом, не в том, что он чужой, а в том, что он не любит. Я совсем запуталась в своих внутренних монологах. С головой явно что-то происходило. Она не хотела ни думать, ни вспоминать, ни принимать действительность, ни понимать ее.

Он предал меня! Вот! Я нашла нужное слово. Он предал меня. Теперь он предает свою жену и сына, потом снова предаст меня. Кто предал раз, будет предавать постоянно. Коматозные мозги решили остановиться на этом варианте.

— У меня тоже три года прошло? — решительно я отстранила его и прислонилась к стене, ткнула трость кончиком ботинка.

Петр поднял мне ее.

— Я должен был ждать? Да?

— Ты должен был любить.

— Да ты-то не жила эти три года. Для тебя время остановилось. Ты лежала без сознания, ты не прожила, не прочувствовала, ты — девчонка, что ты поминаешь во взрослой жизни!

— Не кричи! — «хирург» и не думал оставить нас одних. Эта мысль сначала не возникла у меня в голове, нашей встрече с Митькой ничто не могло помешать. А теперь это было ни к чему.

— Я понимаю в любви! Понимаешь ты? Я понимаю в любви! — кричать у меня не получалось. Слезы комом стояли в горле.

— В какой? Детской? Взрослую жизнь пойми!

— Время относительно, это точно! Ты теперь моложе этого чувака на три года!

— Зачем? Если в ней нет любви, что там понимать, в твоей взрослой жизни? Что не приходить к любимой три года — нормально? Что труп лежит в квартире, в центре огромного дома, и никто даже не вспомнил о человеке — это нормально? — все стало путаться, но мне было все равно, как выглядит то, что я говорю, умно это, или глупо, важно, или нет. Я себя ассоциировала с бабушкой, а бабушку с собой. — Соседи, которые даже не заметили нашего отсутствия, да что ты сам понимаешь в жизни? Что ты спарился с моей подружкой и думаешь, что стал взрослым? Ребенка родил! Да ты даже не знаешь, что я ждала тебя тогда беременной! И где мой теперь ребенок, где твой теперь ребенок, да что теперь говорить, уходи… Иди, займись своей взрослой жизнью и взрослой любовью. А мне и та моя, детская нравилась. Нравится, — поправилась я.

— Да что ты понимаешь в любви?

— То, что предательство и любовь — несовместимы.

— Послушай, вот ты вернулась, давай не будем усложнять. Я тоже думал, что забыл, но все вернулось, я никуда не уйду от тебя. Я не хочу отсюда уходить. Все же хорошо. Ты жива, и я рядом. И мы больше не расстанемся никогда.

— А ты разве со мной?

— Прекрати же ты. Вернись в реал!

— В какой? Я вернулась, только тебя нет.

— Ну еще бы! Спящая красавица ищет прошлый век!

— К чему ты мне это говоришь? Я много пропустила. Я не виновата, что все так вышло. Ты что хочешь, чтобы я оправдывалась в том, что меня сбила машина? Я тебя ждала! Я ждала тебя там, где ты сказал! Я пришла к тебе на свидание, и… Может это ты меня сбил? Может уже тогда ты хотел поменять меня на Настьку. Машина ехала прямо на меня! Он нарочно, он специально ехал на меня. Это не было несчастным случаем!

— Да успокойся же ты! Никто тебя ни в чем не обвиняет!

Кровь бросилась мне в голову. Горечь, обида, ревность, любовь, — все смешалось в огненный коктейль ощущений и чувств.

— Я тебя обвиняю!!!! — выкрикнула я в полный голос. Я орала что было сил, орала как резанная. Может быть я хотела заглушить боль, но не могла. Было невозможно дифференцировать, разделить и понять, что генерирует эффект непереносимости переживаний — тело, едва меня слушающееся после трех лет смерти, или душа, враз потерявшее все, чем жила раньше. — Я обвиняю тебя!!!!!!!

— В чем?

— В том, что я еще жива!

Дима взмахнул рукой. Петр озабоченно посмотрел на него.

— Что ты хочешь? — глухо прозвучал голос.

— Ничего, уже ничего! Уходи!

— Мы все поменяем. Я уйду, я буду с тобой. Теперь все будет хорошо! Ты не представляешь, как у нас все будет хорошо!

— Нас уже нет. Ты не мой.

— Разумеется твой.

— На сколько? На час? На день? На три года?

— Да пойми ты, врачи сказали, что ты безнадежна. Что я должен был делать?

— Ждать! Пока я дышала — ждать.

— Детский сад!

— Я похожа на твоего сына?

— Что?

— Он тоже тебя ждет.

— Да при чем здесь он?

— Тебе правильно врачи сказали, я — безнадежна.

— Что ты говоришь?

— То, что я не буду отнимать у ребенка отца. Ты уходи, уходи… Иди уже…

— У тебя крыша едет, — он сделал шаг ко мне и схватил меня за руку.

— Я буду кричать. Уходи.

Я медленно, прихрамывая, поплелась в большую комнату. Почему-то только тут я вспомнила бабушку и поняла… нет… не так… я физически почувствовала, что осталась одна.

— Да она вообще еще в себя не пришла. Ты иди правда, парень, ей еще лечиться надо. Долго.

Я слышала, как хлопнула дверь, но не оглянулась. Мой мир рухнул, а я не могла его удержать.