Узлы на простыне. Детектив

Маргарита Макарова

Главная героиня очнулась после длительной комы. Новые обстоятельства обрушиваются на неё вместе с загадкой – кто же пытался её убить. Трупы, погони, поиск кладов и разгадка тайн переплетаются с исторической линией Марины Мнишек. Книга содержит нецензурную брань.

ГЛАВА 3

Больше оставаться в больнице я не могла. Петька — «хирург» вез меня домой, попросив «залетную» скорую помощь завезти меня по домашнему адресу.

Неделя в больнице так и не позволила мне понять, почему я оказалась одна. В последнее время, по словам врачей, никто ко мне не приходил. Даже телефон ни разу не зазвонил для того, чтобы узнать, в каком из миров находится Сондра Андреевна Волкова. Моё возвращение не стало информационной бомбой для внешнего мира, не проявившим интереса к моему внезапному воскрешению. Вновь обретенное сознание не нарушило ничьих планов, не врезалось радостным событием в чужие жизни. Конечно это чудо, что я провалялась там три года. Для современного человека — этот срок — вечность. Но… У меня была бабушка, у меня был любимый парень, у меня была подруга… однокурсники, наконец.

В больнице я так и не смогла дозвониться ни домой, ни Мите… Впрочем, я не очень и стремилась сделать это. Приеду, разберусь. Я упорно училась заново вставать, ходить, держать ложку. Мышцы атрофировались, язык заплетался, ноги не держали даже то тело, которое осталось, я с трудом передвигала немногие килограммы, которые чуть прикрывали чистый вес костей.

Я не могла представить Димку в роли сиделки около ходящего под себя наголо обритого трупа неопределенного пола. Поэтому даже в мыслях не пыталась упрекнуть его в том, что он не рядом, что не его голос я услышала первым.

Я вернусь домой, приведу себя в порядок, и тут же позвоню ему. Нет, я просто приеду и позвоню. Как он там? За три года он должен был закончить институт. Я пыталась не думать о девушках. Ну вряд ли… Даже если он сейчас и встречается с кем-то… Нет, лучше даже не думать об этом… Все равно это несерьезно, потому что есть я, а я — его любовь на всю жизнь, он сам мне об этом говорил.

Митька, Дима, Дмитрий, Митек, Митяйка, — сколько ласковых имен я могла дать своему любимому. Как по — разному я могла назвать его и я была уверена в этом, я буду называть его и придумаю еще кучу новых. Мы придумаем. Вместе. Я закрыла глаза…

— Жмурик, приехали, — Петя толкнул меня под локоть. — Бери свою клюшку, ковыляем к выходу.

Машина остановилась прямо у подъезда. Петр обхватил меня за талию, я взяла трость. С трудом мы выбрались из машины.

— Я же говорил тебе — побудь еще месячишко в больнице, — проворчал «хирург». — Ну что ты делать будешь тут? Даже если и с бабушкой?

— Петь, помолчи, а? Не надоело трепать языком. Помоги мне лучше.

Оказавшись на земле перед подъездом, я подняла голову. Сделала я это медленно, с трудом, тело не слушалось меня, оно было ватным, чужим. Грязные окна кухни и маленькой комнаты уныло серели пылевым налетом на пятом этаже. Мелкий, осенний дождь не мог смыть осевшую воздушную взвесь.

— Ты уверен, что я лежала три года в вашей больнице? Октябрь. Надо же. Как будто вчера я вышла из этого подъезда.

— Пошли, — обхватил меня опять «хирург». — Чего мокнуть-то под дождиком.

— А я люблю дождик.

— Ты просто неделю никуда не выходила.

— Ты сказал три года.

— Ты училась в школе-то? Вроде большая девочка, — он потащил меня по ступенькам. — Ты разве не знаешь, что время относительно?

— И время относительно? Я думала только скорость, — с трудом передвигаясь на непослушных ногах, одной рукой опираясь на костыль, другой — что есть силы удерживая руку Пети, я поднималась все выше и выше. Ступенек в нашем подъезде было много.

— Всё. Лифт. Взлетаем.

На звонок в дверь нам никто не ответил. Не слышно было ни шевеления, ни оханья, ни бормотанья. Ничего. Полная тишина.

— Послушай, давай соседям позвоним?

И он нажал на кнопку соседского звонка. Я устало опустилась на ступеньку.

— Нужно было Днуху вызвать. Ты бы видела, на какой она шикарной машине уехала, — «хирург» продолжал вдавливать все по очереди кнопки звонков на этаже.

— Кто? — глухо послышалось за дверью, напротив.

— Это я, ваша соседка Сондра.

Последовало молчание…

— Я же тебе говорила, у меня все соседи — сумасшедшие.

Дверь все-таки открылась. Я встала.

— Это ты, Сондрочка? — показалась маленькая щупленькая женщина с круглыми глазами и седыми волосами.

— А где бабушка?

— Давно тебя не видела, ты с работы?

— Бабушку вы давно не видели?

— Сондрочка, ты бы на работу зонтик с собой брала, посмотри, как ты вымокла. А чего ты звонишь-то?

— Вы бабушку давно не видели? — крик «хирурга» подкастировал по всему подъезду.

— Здравствуйте, здравствуйте, что, Сондра, это что? Слесарь? Опять вентиляцию проверяют?

— Ну что я говорила? А ты мне — больница.

— Надо дверь ломать.

— Вот-вот, ты у нее еще отмычку спроси, — я снова опустилась на ступеньку и стала считать квадратики кафельного пола.

— Ладно, ты сиди здесь, а я пробегу по всем соседям, там я видел мужика в окне, когда заходили. На первом. Сейчас возьмем у него топорик, погоди.

Он вихрем унесся вниз, не дожидаясь лифта. Послышался лай соседской собаки. Я и не знала, что у нас внизу жила собака.

— Ну что у вас тут? — Петька нарисовался в лифте вместе с низкорослым соседом с первого этажа. Лысый, улыбчивый мужик сверкнул смеющимися глазами в мою сторону. В руках у соседа был целый ящик инструментов.

— Да сейчас откроем. Ключи значит потеряли. Не проблема. Сейчас все будет хоккей. Ээээ… да тут замок — каши просит. Сами что ль делали?

— Бабушка меняла, когда я ключ потеряла.

Мужик подковырнул замок, и тот выпал наружу.

— Ничего себе. Как же вы жили? Да тут прям дырка для обозрения. А дверь не открывается… Странно…

— Ничего странного, — я подошла к нему и встала рядом. — Можно я попробую, там щеколда, может рукой достану.

Он отступил, и я не удержалась. Прежде чем попытаться пальцами дотянуться до щеколды, я заглянула в отверстие. Зеркало на дверце шкафа в коридоре отражало бабушкину комнату. На диване сидела бабушка. На мгновение я зажмурила глаза, мне показалось, что я чокнулась, или снова потеряла сознание. Это была бабушка и не бабушка. Зеленый халат не оставлял сомнений, что это она. Ни у кого в мире не было такого — она сама себе его сшила. Но лицо над знакомым халатом было черным. Нет, там, где была голова… нет, не так… Там, где должно было быть лицо, было черное пятно. Немного вглядевшись, я поняла, что вместо глаз, — черные провалы, такие же, как и вместо щек. Руки, сложенные на коленях, были черные, на них сохранилась кожа, просто изменила свой цвет.

Несколько минут я разглядывала все это, не понимая, что это такое, даже не пытаясь дать объяснение, просто смотрела и все.

— Ну что там?

Мужик подцепил дверь топором, и она распахнулась. Послышался звук падающих на пол предметов.

— Там… Бабушка, — наконец смогла произнести я и вошла в коридор.

— Ну и запах, — Петька помахал рукой. — Ну что такое?

Он подхватил меня за талию и подтолкнул вперед.

— Не надо, там бабушка!

— Да заходи же ты, какая бабушка?

Повинуясь его толчкам, я сделала еще несколько шагов вперед. В зеркале уже ничего не было. Наверное у меня что-то нарушено. После такой длительной комы.

— Ну я пойду, — послышалось с лестницы, и двери лифта закрылись за соседом.

— Мне показалось, подожди, — я решительно как могла быстро вошла в комнату. На кресле обмяк зеленый халат. Руки так и остались лежать на коленях, но головы уже не было. Черный череп, местами обтянутый кожей, местами черневший провалами, лежал перед креслом. Седые волосы, облепившие его, заставляли думать об этом нелепом предмете, как о бабушке.

— Ба! — почему-то крикнула я, как будто она ждала, когда же мы откроем дверь, чтобы ответить наконец на наши звонки и голос.

— Ты чего? — Петр пытался заглянуть мне через плечо.

Ее зеленый халат был все так же утыкан иголками, из которых на грудь ей свисали разноцветные нитки. На безымянном пальце все еще сложенных на коленях черных рук, был надет все тот же дырявый металлический наперсток.

— Что это? — тут и «хирург» увидел то, с чего не сводила глаз я. Он рванулся к обезглавленному телу, и оно мягко, но быстро потеряло свою форму.

— Позвоночник рассыпался, — механическим серым тоном пробормотал Петр.

Тишина застыла пылью в застоявшемся воздухе.

— Ну все. Приехали, — первым пришел в себя «хирург». — Разворачивай оглобли, поехали в больницу.

Я все так же стояла, опираясь на палку.

— Ба, — прошептала я про себя, не веря, что опять не получу ответа.

И тут только до меня дошло, что произошло.

— Нужно позвонить в милицию.

Я заковыляла на кухню. Набрала номер и сообщила о том, что увидела. После этого обессилено плюхнулась на стул.

— Ну как ты? — «хирург» суетился вокруг меня, как будто я была его бабушкой.

— Отлично! Окна открой.

Вот сегодня вечером я вышла к Митьке. Нет, прошло несколько дней. Ну да, неделя больницы, вернулась. Дома… А бабушки нет. Даже тела…

Временной провал.

— Значит у вас тут мумия? — в коридоре показался невысокий, щуплый, довольно молодой человек с очками на носу. Круглая черная оправа делала обладателя этих очков персонажем из ретро фильмов 30-х годов. Черный свитер свисал с него мешком и нитки распотрошенного шва висели на боку странными аксельбантами.

— Там, — я подняла трость.

— Я следователь Потапенко Сергей Леонидович.

— Там, — снова повторила я и снова подняла трость.

— Идите сюда. Тут тело.

— А вы уже опознали тело? — Потапенко громко воззвал ко мне, как будто сразу догадался, что Петр не имеет к этой квартире никакого отношения.

Я поднялась и медленно обернулась к страшной картине.

— Как так получилось, что тело тут столько пролежало?

— А сколько оно пролежало?

Потапенко удивленно поднял на меня свои глаза целинника-энтузиаста.

— А сколько вас тут не было?

— А вы нашли того, кто сбил меня?

— А вас сбили?

— А этим даже никто не занимался?

— Черт возьми, с вами каши не сваришь! Эксперты сейчас подъедут. Вы хоть что-то можете толком сказать?

— Я Сондра Андреевна Волкова.

— Умилительно! Вот и поговорили.

— Три года назад меня сбила машина тут, на остановке. А вы именно здесь следы убийцы найти собираетесь?

— Вскрывать-то не будем. Вряд ли ее убили. Сами понимаете, — задвижка была. Внутренняя.

— Может быть я тоже сама под машину кинулась? Прямо у забора?

— Да помню, помню я ваше дело. Отлично помню! Оно закрыто и сдано в архив, но я помню. А вы что, можете что-то рассказать? Вы знаете, кто вас сбил? Так вы что, ну да… я помню… вы были в коме… А потом?

Он требовательно смотрел на меня. Его глазки комсомольца упрекали меня в одинокой смерти моей бабки.

— А теперь я хочу выяснить, кто это сделал!

— Что — это? — не понял Потапенко.

— Она три года в коме провалялась, — Петя подошел ко мне.

— И что? Сейчас даже не знали, куда ехали? Думали, тут пусто? А ключи ваши где? — покоритель целинных пахотных земель был оптимистом.

— Ты чего гонишь-то? — вступился снова Петр. — Сам подумай, какое у девушки настроение будет, когда она в пустой дом вернулась. Даже и бабка умерла…

— А ключей при мне не было, может мне в милицию заявление подать? — отчеканила я.

— Да что вы мне какой-то детский лепет сопливите, — следователь даже сел, но тут же вскочил, испуганно обернулся — не повредил ли он останки. — А почему бы вам про бабку в больнице было не узнать? Почему она к вам три года не приходила?

— Так она же в коме… — растерянно повторил «хирург».

— Ну ведь в себя пришла не сегодня, — не сдавался очкарик.

Я стояла в бабушкиной комнате и смотрела на оставленную на столе разрезанную ткань и большие портновские ножницы. Как же так? Реализованный киношный фантастический триллер.

— Я не смогла мать найти. Понимаете, она постоянно мужей меняла. Работала на скорой. И как раз сейчас в отпуске.

— Что же, вышла из комы, и тут же домой? Так не бывает… С месяц ее держали бы в больнице.

— Да она и так нам надоела, — попытался шутить мой сопровождающий. — Я ей говорил… Неделю как… Так нет, еще и ходит не сама, а домой поехала.

— И что, за неделю про бабку не узнала?

— Ну а как? Она звонила домой — никого…

Разговор шел без меня и как будто не обо мне. Почему меня выключили из этой беседы, возможно делали скидку, что я не совсем еще пришла в себя.

— А у врачей она спрашивала, кто к ней приходил? Элементарный вопрос… никто… звонит домой — не отвечают… звонит соседям, друзьям.

— Ну мало ли. Бабка могла в больнице тоже быть.

— Какие-то вы бесхарактерные оба. Не знал, что молодежь теперь такая. Ну а любимый? Ага… мать в отпуске… бабка в больнице… соседи на даче… друзья в отъезде…

— Ну соседские телефоны кто ж знает? Естественно, соседям не стала звонить — просто — как?

— Ага… при чем все знают, что она в коме… и никто не звонит, не интересуется ее состоянием… город сволочей короче…

Я посмотрела на следователя с удивлением. Он читал мои мысли, хотя и выдавал их за свои. Но выдавал их со знаком минус. Он считал это невозможным, проблемным и ставил знак вопроса после каждого утверждения. Хотя и я не торопилась отбросить сомнения во все это. Но ведь все умереть, как моя бабушка не могли. Вот так сразу. Рассыпаться.

— И что, вот она сейчас приехала, а ты-то кто? — внезапно заданный вопрос рассмешил «хирурга».

— Я — медбрат из больницы.

— Давай сначала. Ну врачи конечно пытались связаться с родственниками — а бабушка умерла — телефон молчит. За время адаптации в больнице она что — ни разу никому не позвонила? Не попросила врачей найти родственников и подруг?

— Но дом же молчал.

— А мать не сообщила на работе свой сотовый?

— У меня сестра на скорой тоже работает. Там не говорят в отпуске свой сотовый.

— Подруги? Были у нее подруги? Одноклассники… однокурсники… просто друзья… не в вакууме она же жила…

— Три года в коме… вы что… человека максимум на год хватает… сочувствие проявлять… и то — скорее любопытство…

В дверях появились люди. Они засуетились над останками. Я вышла в свою комнату, подошла к зеркалу. Ну и ну. Худая, высохшая. Короткий ежик темных волос смешно топорщился надо лбом. Я лизнула ладонь и попробовала пригладить волосы. Они снова вздыбились вверх.

— Ничего, знаешь, какие волосы у тебя теперь отрастут! — Петр вошел вслед за мной. — Тебе нужно было Днухе позвонить. Ты бы видела, какой крутой за ней отец приехал! Послушай, а у тебя ведь и денег нет? А может тебе лучше в больнице еще недельку?

Он тарахтел, не замолкая. Моя комната выглядела совсем печально. Пыль на письменном столе, книги… Они стояли на полу стопками-горками, я точно помнила — я писала курсовую, я их так и оставляла. Герцен, Соловьев, Гегель, история философии 19 века, Аксаков, Киреевские, Самарин, славянофилы… Библия, история древнего мира, Вавилон, Византия… Я пнула ногой одну из горок. Она рухнула, веером разложив печатную продукцию на полу. Странно, ковер был свернут, и лежал у стены.

— Конечно, я что — должна всю жизнь в этой больнице провести?

— Да ты так не огорчайся. Нужно восстанавливать силы. Мускулы…

— Уууу, какой у вас шикарный письменной стол. Вы не продаете его? — странный вопрос исходил от появившегося вновь Потапенко. Он заглядывал мне через плечо.

Я оглянулась на свою комнату. Посредине, боком к окну стоял арабский инкрустированный мебельный экземпляр. Бронзовые ручки и кружевное литье уголков рождало сомнение в принадлежности данной вещи этому месту. Бабушка баловала меня.

— А книги кто читал? — Потапенко стал вдруг излучать жизнелюбие. — Но, по-любому, этот запах цивилизации нужно проветрить.

— Книги — разве это не признак разума?

— Конечно нет, — вмешался «хирург». — Канализация — вот культура.

— Ну, Петь, ты еще что-нибудь новенькое скажи.

— За одну секунду с поверхности спирта испаряется два молекулярных слоя.

Оцепенение уходило, Петр был добрым парнем. Потапенко поправил очки.

— А спирт какой? Технический, или медицинский?

Серый свет конца октября тоскливо серебрил комнату, делая ее призрачной и нежилой. Впрочем, при чем здесь осень? Это так и было.

— Тебя ведь машина сбила? — Потапенко по-хозяйски уселся на мой диван.

Странное начало разговора. Я отлично помнила тот злополучный вечер. Но там было полно народа, неужели никто не видел машину? Значит… она так и не остановилась?

— И что? Странно было бы, если бы наоборот…

— А кто тебя сбил?

— А те люди, что там стояли, полная автобусная остановка… — они… что — их тоже сбили?

— Ну было темно…

— Отлично, а я глаза закрыла.

— В смысле?

— В том плане…

— Что чуть копыта не откинула… — Петр рассмеялся.

— Это что — черный юмор?

— Ага, воскрешение и смерть — всегда вызывает странные эмоции.

— Почему?

— А вам никогда не хотелось смеяться при виде трупа?

— Мммм, — Потапенко с интересом посмотрел на «хирурга». — И часто вы так веселитесь?

— Да каждый день! Я-то уже привык!

— Значит машина так и не остановилась? — я посмотрела на отражения в очках маленького следователя. Не хотелось смотреть дальше блестящей поверхности стекол. Не было сил. Я решила сосредоточится на отблесках стекол.

— А ты бы хотела, чтобы он представился и поклонился?

— Да, то есть нет, — три года назад мы ничего не нашли. И дело было передано в архив, как я уже и говорил. Поскольку вы ожили, может вы вспомните какие-то уточняющие, или проясняющие обстоятельства, которые нам были неизвестны, но вы…

— Нет, я видела только свет фар.

— Может хотя бы марка машины?

Я помотала головой.

— Цвет?

— А что, это сейчас что-то изменит?

— Вы были на проезжей части дороги? Вы же тогда ждали парня этого… Дмитрия. Может вы вышли на дорогу?

Я вздрогнула и опять замотала головой.

— Вы не были пьяны?

— Послушайте, мне и так горестно, а вы тут какую-то чушь мелете. Не можете ничего выяснить — убирайтесь!

— Блииин… — Петр не знал, куда бы ему сесть и ходил из угла в угол. — А почему-горестно-то? Вот люди! Я не пойму… тебя давно не было дома… соскучилась… боль почти прошла… ты должна радоваться, что вернулась, и на радостях уборку затеять и т. д.

— Петь, я так и сделаю… Вот только нога плохо меня слушается…

— Потому что сама никого не слушаешься…

— Я должна всю оставшуюся жизнь теперь в этой палате пролежать? Уколов что ль мало? Ты посмотри — у меня на шее дыра до сих пор не зажила.

— А тут что? Бабка умерла… Ты еле — еле в квартиру попала.

— Я…я хочу… Дома и стены помогают. Петь, я же не…

— Нога пройдет, не бойся, в этом даже шарм есть… некий…

Молодые люди казалось совсем забыли о Потапенко, и о рассыпавшемся трупе бабушки.

— Бабушка ваша пролежала тут три года. Эксперт сказал.

— Зачем вы мне это говорите?

— Ну вы-то молчите.

— Я ничего не знаю и ничего не могу сказать. Машина была красная, обычная, наша.

— У вас были знакомые с красной машиной?

— Нет.

Потапенко поднялся. Я тоже встала с кресла. Петр дал мне палку. Где он ее раздобыл, не знаю, но палка была отличная, чуть подморенное дерево, немного тронутое резцом, и бронзовая ручка.

— Ладно, что я могу сказать — как во всех фильмах говорят полицейские — вот вам моя карточка, что вспомните, звоните. Тело можно будет скоро забрать для похорон.

— А я пойду сбегаю в магазин. Что за дела…

— А дома ничего не пропало? — Потапенко вдруг вспомнил традиционный вопрос. — Хотя, зачем я вас спрашиваю.

Петр хлопнул дверью. Потапенко ушел последним. Я осталась одна. Как долго я мечтала об этом моменте. Подошла к телефону. Значит никто… три года… никто ко мне не приходил… Итого: что я имею на сегодняшний день? А надо ли звонить? И так все ясно. Нужно ли? Что выяснять? Сказать, что так не любят? Погоди, погоди, ты же ничего не выяснила, а набрасываешься на парня. Надо позвонить. И что? Не мог он жениться. Мы столько вместе были.

Я подняла трубку. Наверное, все же знать лучше. Чем просто вот так стоять с затаенной обидой.

Два последних дня я повторяла его номер про себя в больнице. Гудки гулко прозвучали прямо, казалось, у меня за ребрами. Сердце стучало, резонируя в висках. Ответил женский голос.

— Алле.

— Дмитрия можно?

— А кто его спрашивает?

Мгновенное желание бросить трубку дернуло руку вниз, к аппарату. Да, но рука меня не послушалась. Пальцы продолжали судорожно сжимать трубку, которая стала источником моего приговора.

— Сондра Волкова, — произнесла я. Вернее пошевелила губами.

— Кто? — интонации вопроса и голос показались мне знакомыми.

— Волкова, — что есть силы крикнула я в трубку. — Настя, ведь это ты?

— Я, — ответила моя ближайшая подруга.