Из дневников матери. Дневники

Маргарита Макарова

Отрывки из дневников матери. Принадлежат разным годам. От 1935 до 1959 года. Это было трудное время для всех. Мысли, события факты.

© Маргарита Макарова, 2022

ISBN 978-5-4474-8065-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Долгие годы лежали в книжном шкафу папки. Огромные папки с бумагами. С тех пор, как я помню свою мать, — она уже там ничего не писала. Не записывала. Не вела. Своими впечатлениями и мыслями она делилась с нами — с дочками. Дневник был заброшен, забыт. Со временем на пропущенных, чистых листах появлялись детские рисунки, круглые солнышки и кривые домики, первые опыты первых букв. Дневники лежали открыто, мы могли их читать. Но кто будет это делать, когда ярдом была она сама, живая и теплая. После ее смерти взрослая жизнь вертела до суеты, и лишь сейчас, долг непрочитанных дневников матери стукнул в мое сердце пеплом. Я нашла их в сундуке, на даче, на чердаке. Они были выцветшими, немного оборванными, но все еще читаемыми. «Столько минусов, и я не в силах над каждым из ним провести вертикальный штрих», — вспомнилась мне фраза из материных дневников, и я погрузилась в их расшифровку…

Клавдия Ивановна Макарова родилась в 1919 году в селе Манихино Истринского района. Под Москвой. В семье ее звали Галькой. При крещении она была записана Клавдией, но бабушка, носившая ее в церковь, дома забыла сказать об этом. Да и фамилию священник записал её на материну, а не на отцовскую. Галина Суханова получила паспорт по церковным записям на Клавдию Макарову. Её мать — неграмотная батрачка — Пелагея — родила 7 человек детей. Мать была старшей. Младшенький — Федюшенька — умер маленьким. Отец был портным. Он возглавлял артель по пошиву верхней женской одежды. После окончания школы, мать поступила в Московский институт цветных металлов и золота. Я помню рассказы матери, как она сдавала экзамены невероятно голодная. Моя мать прошла через голод после гражданской войны (она знала, что такое жмых не понаслышке), арест отца, потерю матери в 18 лет, вторую мировую, проложившую линию фронта в Истре. Они выкопали землянку, окоп буквой Г. В дом попала бомба. Он сгорел, но семья — дети и отец были в этой землянке. Сожжённый дом, 11 дней оккупации, гибель мужа на фронте, пеший переход в Москву, окончание института, 25 лет работы в литейном цехе… А она мечтала стать писателем… Ходила на встречи и уроки с Алексеем Толстым, которые он проводил на заводе. Институт закончила после войны. Заочный. Она писала дневники. До рождения нас, двух дочек от разных отцов. Я была поздним ребенком. Матери было 40, когда появилась я. Замуж она не выходила. Алименты не получала. Подрабатывала шитьем на заказ по выходным. Она ни разу не видела моря… Вот куски из ее дневников… То, что я смогла разобрать…

1956год.

Письмо твоё полно тревоги.

Я стараюсь представить себе существо так взволновавшее тебя «неприятностью».

Чем могу я тебя утешить, чем помочь? Я очень часто думаю, что люди призывающие других на подвиги самоотречения, сами живут культом самосохранения, культом сплошной корысти.

Это стало трагедией партии. Всё очень естественно. Положение партии, как господствующей в государстве сделало её уродом от насыщения честолюбцами, шкурниками, карьеристами, а партийная дисциплина, требующая от её членов абсолютного повиновения, привела её, или в конце концов приведёт, к морально-идеологическому кризису вследствие того, что коммунисты, утрачивают способность к инициативе мысли.

Не потому ли французские коммунисты заговорили о необходимости демократизации партии.

Об этом очень больно думать, и тем больнее говорить, но это настолько очевидный факт, что не замечать его невозможно.

Я иногда думаю, что рутинёрство — это национальная трагедия. В ответ на эти мысли мне вспоминается Бунин:

«Ты подумай только: пашут целую тысячу лет, да что я — больше! — а пахать путем — то есть ни единая душа не умеет! Единственное свое дело не умеют делать! Не знают, когда в поле надо выезжать! Когда надо сеять, когда косить! „Как люди, так и мы“, — только и всего. Заметь! — строго крикнул он, сдвигая брови, как когда-то кричал на него Кузьма. — „Как люди, так и мы!“ Хлеба ни единая баба не умеет спечь, — верхняя корка вся к черту отваливается, а под коркой — кислая вода!»

Венгерские события многих заставили думать.

Вот факты:

Директор почти каждый день бывает в цехе. Заливщики и стреженщики требуют улучшить условия труда (вентиляцию). Требуют пересмотреть продолжительность рабочего дня, продолжительность отпуска и продолжительность стажа для пенсии. Директор выступил с ходатайством перед ЦК Профсоюзов.

Чтобы получить премию за октябрь старший мастер ходил с делегацией к Пугину. Премию получили.

Но это — рутинерство в законодательстве! (т.н. бюрократизм).

А экономика, а производство? Здесь рутина может лишь проявиться как обнищание народа, экономическая и технологическая отсталость государства.

Меньше всего я думаю, что это трагедия системы. Система — единственно возможная, даже со всем её несовершенством. А несовершенство ее до сих пор! — опять-таки, результат рутины, результат национальной трагедии, которая, по моему мнению, не только исторический факт, но и национально-психологический.

Прости, что я наполняю свои письма подобными трактатами. Мне бы хотелось написать тебе что-нибудь такое, что могло бы ободрить тебя, ещё больше хотелось бы видеть тебя.

Я буду ждать тебя на Новый год в Тушино, если ты приехать не сможешь, то приглашай в гости, — я приеду к тебе, как только получу отпуск на дипломную работу (очевидно в январе).

Будь здоров и бодр, письма не рви, а написав, отправляй сразу, чтобы я не ждала их так долго.

Дневники матери.

2августа 1945 г.

г. Красноуральск.

И здесь живут люди, вернее проживают здесь… Почему они здесь живут? Почему они молчат, превращаясь в травоядных животных? ПОЧЕМУ МОЛЧАТ ИЗО ДНЯ В ДЕНЬ, ПРЕВРАЩАЯСЬ В ЖМЫХОВЫЕ ОТХОДЫ ПОТОГОННОГО ПРОИЗВОДСТВА? Почему они послушны необходимости труда, когда нет элементарных условий существования?

ГОЛОД. Это всесильное божество всех живых на земле теряет свою силу перед безграничным тупо-покорным терпением русских людей.

Голод… Настоящий, русский, уральский — это не хлеб черный без мяса, это не маргарин, это — не сон без ужина, не день без обеда.

Это — желанный кусочек хлеба, это — вываренная в воде крапива, это — лепешки из лебеды, это вода и травы, травы, травы — всех сортов и семейств.

Вот — самый ценный и самый дешевый травоядный рабочий скот. Послушный, разумный… Разве это не самые ценные качества? Но КОМУ и зачем он нужен? В том-то и парадокс, что он не нужен ни Уралу, ни России, ни Правительству, ни самим Красноуральским правителям. Никому не нужен. И всё же здесь не только стихия.

Рахметов, спящий на гвоздях, ради воспитания волевых качеств, готовился к будущему.

Разница: Рахметов — только готовился к будущему, а для народа это уже испытания.

Во имя чего, за что борьба? Неужели ещё долго не будут знакомы народу гуманность, демократия, благополучие? Испытания во имя идеи, жертвы во имя идеи, лишения во имя идеи всеобщего благосостояния, голод ради изобилия — в будущем!!! Ау!!! Будущее, далеко ли ты? Не слишком ли много взяток собрало ты с моего народа? Нахально пользуясь его природной откровенностью, ты тянешь из него жилы. А кто знает, можно ли верить тебе, каналья? Пока верим, народ верит. Тому доказательством неисчислимые жертвы, принесенные к алтарю этой веры. Тому доказательством — СТАЛИН. Сталин…

Только эта вера и исключительное терпение, стойкость и упорство народа объясняет пока успех диктатуры.

10 июля. Вторник.

В субботу приехал Сергей. Иван вернулся из поездки. Встреча в Тучково.

Размышления об эмансипации женщин. Женщина — прежде всего человек. Это справедливо. Но может ли эта истина быть достаточным обоснованием теории эмансипации? Эмансипаторы — это гуманисты, творящие зло. С желанием добра. Женщина не может быть свободна. Эмансипация — утопия.

Она раба домашнего очага, но вырвите ее из семьи, и она становится несчастной. Другая дифференциация понятнее женщине. Мы говорим: дочь, жена, мать.

Это ее путь, её атрибуты. Восприимчивость женщины, её эмоциональные особенности объясняют то, что атмосфера любви — ее жизненная среда. Развиваясь от дочерней до материнской, эта любовь становится смыслом и содержанием её дней. Женщина отдается ей до конца, самоотверженно, становясь полной, добровольной ей рабой. Но в атмосфере этого рабства она счастлива. Вырвите её из семьи, и она засохнет, как пересаженная в зной трава.

Общественное воспитание. Что ж, голь на выдумки хитра. Если трудно избавить людей от нищеты, то избавить мать от детей легче может быть??

15 мая 45 год.

Снова на перепутье. Чего я хочу?

Я знаю — творчество, поприще благородного труда. Но где и в чем обрести его — этого я не знаю.

Может быть так и останется вся жизнь только горячкой…

Нет будущего, нет прошлого, нет настоящего. Пустота… Её унесу в могилу, с ней проклиная все и себя, скоротаю все свои дни, она же жадно растворит память обо мне на земле.

30.6.45.

Вот… Победа Родины… Авторитет СССР на международной арене растет. В сущности, — это мировое признание нашей военной мощи. Фактически — блестящая, дорогая броня на голодном пузе, воплощение русской поговорки: на пузе шелк, в животе щёлк.

Плоды диктатуры Пролетариата? Главное — диктатуры. Это особенности нашего народа: у него никогда не было седовласых мудрецов, были самородки вроде Добролюбова, Белинского и других, сгоревших как метеориты, мгновенно вспыхнув. Русские люди отдаются делу до конца, до последнего фибра души, с азартом, с ожесточением, не щадя себя. Народ и диктатура, это —

(продолжение утрачено)

23 ноября 1945

Юность на закате, — равновесие, установившийся пессимизм, отчаяние, молчаливое разочарование…

Нет желаний, поиски кажутся беспомощными, да и что искать: разве уже по привычке?

Прошлое кажется глупостью, но начинать сначала не пожелала бы. Единственное желание — не отдать дешево то, что называется жизнью. Но это не есть отречение от её созерцания. Наоборот — это девиз, призывающий к уплотнению времени пребывания на земле. Коротко оно, — это время! Коротко!

И досадно сознание седого старика, что все прошлое было лишь подготовительным временем, основное время отдается могиле. Человек есть прежде всего производитель. Женщина — бобыль — создание жалкое, несчастное, бесполезное.

Жизнь выхолощена. Или требуется тотальная мобилизация воли, сил, стремлений? Зачем, когда ясна напрасность усилий, предвижу неизбежной капитуляции, каждый шаг сопровождает сомнение в его нужности. Я не требую от жизни больше того, что необходимо обыкновенному человеку. Но человек всегда требует комплекса условий; одностороннее удовлетворение потребностей, оказывает отрицательное воздействие, подобно браку в человечности.

Сомнения, сомнения, сомнения… Мнительность. Финал без обещаний, ждать нечего. Остается жить для созерцания. Жалка роль безучастного наблюдателя. Но что же делать?

29 ноября 1945

Гордость спасает бедняка от нищенства…

Не хочу питаться обрезками с чужого стола…

Так спасало меня острое чувство человеческого достоинства в дни детства, теперь…

Злюсь, но без желания мести. Знаю, что все не то… Стараюсь быть последовательной — так будет! Нет свидетелей, кроме этих строчек, судья — Бог.

5 декабря.

В Париже конгресс женщин. Это голос гуманизма. Нет более страстного противника войн, чем женщина.

Смерть никто не презирает сильнее матери. Мать — источник жизни на земле. Война — стихия смерти. Материнский инстинкт сам по себе уже голос мира.

Это одна из самых вопиющих несправедливостей на земле становится фактором множества человеческих бедствий.

Но женщина, источник всего прекрасного и сильного на земле, сама слабее тех кого производит. Дайте силу матери — воспитательнице, и в Нюрнберге навсегда опустеет скамья подсудимых, потому что не будет на земле столько сирот, столько вдов, столько скорбящих матерей. Потому что никто не станет убивать людей, со всей страстью юности любивших жизнь.

Не будет пепла, развалин, столько руин на местах прекрасных произведений человеческого труда.

Дайте силу матери, создайте ее форму — форму творца человека, укажите ей ее место в истории и обществе, выведите ее из заднего угла общественной жизни, и она даст миру нового человека, способного построить мир на святых началах гуманизма и правды.

Я не гиперболизирую роль матери-воспитательницы, так же как не стараюсь принизить роль общественного воспитания.

Но организация общественного воспитания (правильная организация!), задача сложная, новая, тогда как семья всегда была и будет сильным катализатором процесса формирования человеческой психики. И не только катализатором.

Таким образом, каждая семья становится маленькой мастерской человеческих душ. И не смотря на особенную, чрезвычайную важность этого производства, оно остается всего лишь жалким ремеслом.

И мать, этот творец поколений, остается лишь неорганизованным, стихийным производителем-ремесленником.

Это не метафизика — это констатирование факта недооценки материнского воспитания. Мать — кустарь — самоучка — вот фактор моральных изъянов человека, его духовных уродств.

7 декабря.45 год.

Нечего записать. В душе — осенняя слякоть. Хоть бы мороз, но заморозков не предвещает прогноз погоды, а весна… Может быть уже не вернется.

26 — пустых, бесполезно утраченных лет. Мечты уже не насыщают душу, действительность — пустое, глупое настоящее. Жажда жизни спасает от самоубийства, её питают ещё явно бесплодные надежды. На что? Желания неопределенны

История этой фотографии печальна. Деда посадили. Бабушка осталась одна с детьми. Ей посоветовали написать Калинину и послать фотографию. Мальчики стоят в пальто, потому что у них не было штанов. Мать старшая — в матроске. Деда выпустили.

11 декабря 1945.

Итак, Иван уехал. (в Киев) Он написал, не хотел заехать. Я понимаю его, понимаю, но простить не могу. Весь он — вулкан страстей.

Украина — величавая возлюбленная, с которой соперничать я не могу.

В конце концов, разве любовь — единственное содержание жизни? Разве не довольно уже отроческих мечтаний, бесплодных и буйных. Творить, действовать, — значит жить! Вперед! Это значит работать. Немножко одухотворенности, немного идейности, немного тщеславия — только все это в комплексе, и цель достигнута.

Только сильные душевные потрясения вернут мне жизнь.

Письмо. (неразборчиво)

Вы молчите…

Укутались в лохмотья европейского уюта? Очарованы суррогатом домашнего очага? Не верю. Я знаю русских людей: в Сицилии они «ищут серенькие тона своей родины». Оттепельная, плаксивая зима Нюрнберга за месяц процесса уже так надоела Леонову, что он готов с палочкой, через всю Европу брести домой, под горностаевую шубку русских снегов. Россия… Что может быть сладостней, отрадней даже мечты о ней? Нам, сверстникам Советской России, все в ней особенно дорого, незаменимо и братски — близко. Когда я говорю — Родина — я представляю подмосковную деревню, где прошло босоногое детство, пестрые поля кругом, за ними, на холме березовую рощу, всегда нарядную и заманчивую летом. Помните вы звонкоголосую тишину березовых рощ? Вспомните царственную прелесть бархатных мшистых полянок, аппетитный сок земляники, или детский восторг, с которым кладется в берестовый лубочек большеголовый зеленик. Помните ли?

Или, может быть, детская ткань вашего мозга навсегда запечатлела зубчатый силуэт кремля на фоне лиловатого неба вечерней Москвы, бронзовых коней большого театра, великого Пушкина с книгой в руке на его площади, садик во дворе, переулок, где учились ходить, вцепившись в руку матери. Родина… Это земля, изученная на четвереньках, земля, хранящая влагу выделений детского носа, плаксивого и хрупкого у всех, кто начинает ходить. Знакомые тропинки, кустарники в оврагах, речка, замшевшая дедовская скамья в саду, старая яблоня, большая ветвистая и бесплодная, хранимая дедом как памятник, серый валун за околицей у перекрестка дороги, и даже каждый булыжник на дроге…

Все такое близкое до боли, неотделимое, родное…

Родина… Это тысячи мирных, полудремлющих, неистребимых российских сел, царственная Москва, красавец древний Киев, сын Петров на Неве, из плена недавно вызволенный невольник, Порт-Артур, это Петропавловск на Камчатке, Мурманск в седой мантилье туманов, знойный Ашхабад, непробудно спящий под снегом северный полюс.

Это наша Родина… Вы улыбаетесь…

Но моя патриотическая тирада не бесцельна.

Вам, отделенным от Родины не только пространством, но и значительным временем, напоминание о ней не помешает: Ваша миссия в Европе (кроме других целей) имеет также задачей научить Европу понимать, уважать и любить нашу Россию. Это важная и довольно сложная задача. От вашего умения решать ее зависит многое в ближайшей судьбе народов. Справитесь ли?

Хотелось бы узнать про ваш европейский быт, народ, с которым вы живете, общаетесь.

Страдаю иногда от пожара страстей. Страсть к путешествиям — язва моей души. Наше время раскроет ворота в сказочный век великой дружбы народов. Еще очень тесны эти ворота, и не один порог еще придется перешагнуть. Они уже открыты, и отчетливо видны очертания расплескавшегося за ними прекрасного мира. И одно созерцание его — счастье. Да, огромное счастье взамен растерзанных ураганной войной миллионов маленьких человеческих жизней.

Вы опять, кажется, улыбаетесь. Я представляюсь Вам юродствующей в теориях человеческого счастья. Не знаю…

И сама иногда думаю о том, хватит ли этого огромного счастья предвидения будущего последующих поколений, чтобы заполнить свою маленькую, но, кажется, беззащитную чашу короткой человеческой жизни. Хватит ли?

Жажда жизни неукротима. Это хорошо. Она стимулирует деятельность. Но бывают мгновения, когда болезненно ощущается паралич каждого нерва, каждого мускула, каждой клетки души. такие минуты наполнены пессимизмом.

Но довольно, кажется, попадаю в беличье колесо… Жду ваших писем, только, пожалуйста, не отмахивайтесь лаконичной игрой слов, а то мне начинает казаться, что вас охватило поветрие европейской любви к «эрзацам».

25января 1946 г.

Отчаяние достигает своего апогея при полном разочаровании в людях. Заблуждение — страшное зло. Правильно воспринимать жизнь значит — сохранять здоровье и бодрость духа…

Иван Деминович — замечательный человек (уж разве так показалось?), жаль, что такие люди часто не находят своего счастья.

Воля к жизни в нем упряма, как у Джека Лондона. таким должен быть человек! Я не говорю, что он букет идеалов, (ещё я не могу этого сказать), но он не…!

Дед Иван. Портной. Шил верхнюю женскую одежду. Умер в 1958 году.

Лихорадка познания.

Осенью прошлого года я была на Урале. На обогатительной фабрике работают девушки, мобилизованные из бывших в оккупации районов Курска, Брянска и др. Многие из них потеряли всё: семью, дом, близких.

Но как не похожи они на тех, что оказывались в тупике короткого обрыва жизни. Бодрость, удалая энергия, саркастическая насмешка над жизнью, к её пинкам, и, кроме всего этого, — вера. Вера в своё будущее, свободную дорогу в него.

20-летняя Мария Синельникова работает в дробильном отделении обогатительной фабрики. Вечером смывает под душем жирный слой концентрата, и, снова превратившись в цветущую блондинку, она садится за учебники, или идёт на занятия драм. кружка. Она охотно рассказывает о себе: деревню её немцы сожгли, мать умерла в период оккупации, сестра — сельская учительница, уехала из села до оккупации — о ней она ничего не знает, жених погиб в боях еще в 42 году. Но она не распространяет своего горя, заключив его в строгие рамки фактов. Закончив их перечень, она, мило обнажив плотные ровные зубы, рассказывает о себе: сперва неуютно здесь было — всё новое, незнакомое. А теперь — другое дело.

Самое трудное освоить производство. (Ведь мы все новички прибыли). Когда не умеешь делать — всё немило. (теперь-то все почти мастера своего дела). Зимой ухожу учиться в Иркутск, в металлургический техникум. Металлургия — интересное дело, нужно только его очень хорошо знать. — И она с увлечением, с жаром начинает рассказывать о том, что можно было бы сделать, если бы только уметь, знать как.

Конец ознакомительного фрагмента.