Чары зла и любви. Легенды Пурпурного Города

Маргарита Кристэль

Иногда, чтобы обрести бессмертие, нужно умереть…Иногда, чтобы получить силу менять реальность, нужно стать бесплотным духом…Иногда, чтобы победить врага, нужно полюбить его…Завершающая часть трилогии «Легенды Пурпурного Города» раскрывает все секреты, которые были спрятаны в окутывавших проклятое место фиолетовых сумерках. Какое же зло поселилось в этом пристанище для одиноких душ? Обретут ли они долгожданный Свет или Город поглотит их навсегда, как это случилось с Кристианом и Кристабель?

© Маргарита Кристэль, 2022

ISBN 978-5-0059-3288-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЛЕГЕНДЫ ПУРПУРНОГО ГОРОДА

ЧАРЫ ЗЛА И ЛЮБВИ

Маргарита Кристэль

«Почему же свет мы ищем во тьме, почему лишь во тьме кажется он нам ценным?»

А. де Куатьэ «Медовая жертва»

Часть 1

Призрачная ведьма

«Мы нуждаемся в любви. Пусть даже она унесет нас в те края, где в озерах не вода, а слезы. В таинственные, неведомые края — в землю скорби».

П. Коэльо «Манускрипт, найденный в Акко»

Глава 1

Ночная гостья

«…ночь всегда пробуждает в нас фантазию и подливает в наши надежды сладостный яд мечтаний»

С. Цвейг «Завоевание Византии»

Осень дышала ей в спину, нашептывая позабытые заклинания. Или то был шепот черноволосой девы, которая однажды поманила ее в убранный золотым лес. А, быть может, это был шепот духов, что жили в золоченых кронах. Она не знала наверняка, да и было ли это важно теперь? В любом случае ей больше не спать крепко. Быть может, не так уж плохо было то неведение, в котором она жила раньше.

Но в те дни ее мучило то, что она не знала, кто она и откуда. Ей казалось, что она в кромешной тьме, которая могла скрывать как лучезарный свет истины, так и извивающиеся тени лжи.

Так было всегда, сколько она себя помнила. Это чувство сопровождало все ее детские и юношеские воспоминания, даже самые счастливые. Самым первым и самым светлым из них было воспоминание о ярком свечении, которое вливалось в ее сердце под темными приходскими сводами. Она помнила себя еще маленькой девочкой, сжимавшей ладони родителей, когда они входили в маленькую деревянную церковь на холме. Ей нравился запах свечей и ладана. Нравился уверенный голос священника, который наверняка знал, что скрывала тьма и как ее одолеть. Нравилось сидеть на узкой скамье, которая казалась самой удобной на свете. Она взрослела, но каждое воскресное утро этот детский восторг не покидал ее.

Но однажды пришла она — незнакомка с длинными волосами, скрывавшими лицо, которое, без сомнения, было прекрасно. Пришла и заслонила собой лучезарный свет.

Эта хрупкая, закутанная в прозрачное покрывало, фигура сначала являлась ей во снах. Сон всегда был один и тот же: она просто появлялась из ниоткуда, словно сотканная из паутины ночных сумерек. Какое-то время незваная гостья парила над кроватью, и лицо ее не выражало ни интереса, ни угрозы — ровном счетом ничего. Это был лишенный эмоций дух, который будто бы сам не знал, каким образом и зачем сюда попал.

В темноте Эль не могла различить ее глаз, но с первого визита призрачной незнакомки знала, что они не живые, что глаза эти, от природы зеленые, подернуты мутной пленкой. Так же, как тело было окутано прозрачным одеянием, глаза призрака окутывала эта словно пришитая к ним вуаль.

В тот день, когда Эль исполнилось семнадцать, незнакомка прозрела. Если раньше она парила несколько минут в воздухе, а потом внезапно исчезала, то на этот раз произошло нечто другое.

Сумеречная паутина снова соткала тело из белых нитей, а волосы — из черных. Длинные пряди ниспадали на белоснежное лицо, закрывая щеки и глаза, но Эль сразу почувствовала, что что-то не так. Она никогда не испытывала страха перед духом, лишь трепетный интерес. Каждый раз душу томило желание услышать хоть одно слово из мертвых уст. И вот в день рождения оно сбылось.

Глаза духа вдруг вспыхнули зелеными огнями, которые мгновенно сожгли закрывавшую их пленку. Девушка по-прежнему не видела их целиком — лишь уголки у переносицы, — но она откуда-то знала, что произошло под темной вуалью волос.

Как только дух прозрел, он обратил свой лик к Эль, лежавшей под толстым лоскутным одеялом и заворожено ему улыбавшейся.

Дух начал медленно спускаться. Волна воздуха смахнула, наконец, волосы в лица, и Эль увидела зеленые озера глаз. Глаза эти по-прежнему не выражали ничего, и в то же время в них можно было разглядеть всю красоту и мудрость мира, который лежал за железной дорогой, за пределами той деревушки, где она росла. Мир этот был для нее манящим и далеким, но в то же время она знала, что он не настолько далек, как звезды.

Когда дух опустился и сел на кровать, девушка хотела было подскочить. Не от страха, а чтобы быть ближе, чтобы не пропустить ни мгновения этого долгожданного свидания. Но она не смогла. Ее тело было словно приклеено к кровати, и она продолжала лежать, испытывая трепет и смущение. Лежать в присутствии столь особенного гостя — такое поведение казалось ей неподобающим. От стыда, волнения и еще десятка смешанных чувств каждый ее нерв вибрировал, и в то же время по телу свинцом разлилась слабость, пригвоздившая ее к месту. На этот раз она знала, что происходящее не сон, и в то же время зачаровывающий дурман стремительно заволакивал ее разум.

— Ты меня не боишься, — говорит незнакомка, и голос ее прожигает душу.

Эль кажется, что где-то в груди теперь дыра с пульсирующими зеленым огнем краями. Кажется, что огонь этот сейчас спалит ее дотла. Дух прав — страха нет. Восторг, благоговение, трепет, — вот чем горит ее душа.

— Все чувства, что раздирают тебя сейчас, можно обозначить одним словом — узнавание. Так происходит всегда, когда встречаются родственные души. Люди называют это любовью, — объясняет дух, но Эль кажется это излишним, — она и так поняла это еще до того, как слова слетели с мертвых уст.

— Ты моя настоящая мама? — шепчет Эль сквозь слезы.

— Нет, но могу стать для тебя кем захочешь, — отвечает дева и гладит горячий лоб девушки.

Эль почти не чувствует прикосновения духа, но оно кажется ей самым приятным из всех испытанных когда-либо ощущений. Она не столько почувствовала его, сколько представила, каким было бы это прикосновение, будь незнакомка живой.

Эль поспешно кивает, и ей хочется поцеловать ласкающую ее руку, но она ощущает, что смертельное изнеможение не дает ей пошевелиться. Ее одолевает желание сомкнуть веки и забыться сном младенца. Кажется, никогда в жизни она не чувствовала себя такой уставшей.

— Это из-за меня, — говорит дух, и Эль сразу понимает, о чем речь. — Смертным тяжело в нашем присутствии. Чтобы двигаться и говорить, чтобы вести себя так, как вы, нам нужна жизненная энергия, ваша жизненная энергия. Своей у нас нет, а потому приходится брать ее у вас. Отсюда слабость и головокружение. Чтобы быть с тобой, я пью твою жизненную силу, словно вампир. Прости меня за это — иного способа нет.

— Пусть! Я на все согласна, только… — горячо шепчет Эль, но дух ее прерывает.

— Тсс, не разговаривай. Ты очень слаба, а это отнимет последние силы… Только не уходить? Меньше всего мне хочется уходить, но, если я останусь, ты умрешь… Не печалься, теперь я буду часто приходить к тебе, и мы будем много разговаривать. Вернее, говорить буду я, а ты будешь давать мне на это силы. Со временем у тебя будет все больше сил, а значит, и мои визиты станут дольше. Придет день, и мы сможем болтать всю ночь до утра, и при этом ты будешь чувствовать лишь легкое головокружение, как будто выпила немного вина. Конечно же, простые смертные на это не способны. Они не могут вынести присутствие таких, как я, дольше нескольких минут. Но ты не такая. Ты другая, ты же знаешь? Просто кивни.

Эль кивнула, и лоб ее покрылся капельками ледяного пота.

Дух посмотрел на нее взглядом, в котором смешивались жалость и превосходство.

— Ты так страдаешь еще и потому, что твое сердце переполняет восторг узнавания.

— Любовь, — прошептала Эль.

— Если бы ты не испытывала сейчас столь сильные эмоции, тебе было бы легче выносить мое присутствие. Ты тратишь на них слишком много душевных сил. Они буквально разрывают твою душу.

— Она горит, — вымолвила девушка пересохшими губами.

— Я знаю. Первый раз тяжелее всего… Наверное, я поспешила. Я приходила к тебе пять лет, но никогда не осмеливалась заговорить с тобой. Но больше я не могу ждать! Видеть тебя, слышать твое дыхание, но при этом не говорить с тобой — это невыносимая пытка!

В хрипловатом голосе духа сквозило неприкрытое страдание, и сердце Эль наполнилось сочувствием.

— Ты приходишь каждую ночь? — осенило девушку.

— Последние три года да. Я приучала тебя к своему присутствию постепенно, сначала являясь тебе лишь в полнолуние, когда твоя энергетика особенно сильна. Сегодня тоже полнолуние, но еще и день твоего рождения. В день рождения энергетика человека, наоборот, ослабевает, но я и правда не могла больше ждать.

— Кто ты? — собрав последние силы, спросила Эль.

— Адриана.

Это имя на какой-то миг проникло сквозь тяжелый саван сна, что обрушивался на Эль, закутывая ее в прочный удушающий кокон. А потом на ее лбу распустился ядовитый цветок поцелуя, оставленного карминовыми губами призрака.

…На следующее утро Эль не проснулась. Родителям удалось разбудить ее лишь к полудню. Ее лоб был огненно горячим, а в центре него зияла кровоточившая язва. Такие же язвы, но меньшего размера, покрывали виски. Девушку лихорадило неделю, она почти ничего не ела, а язвы прорывались по ночам прозрачно-красноватой жидкостью.

На восьмой день она проснулась рано утром и бросилась к постели забывшимся тяжелым сном родителей. Легкими поцелуями она разбудила их и сказала:

— Я вас так люблю!

Будто постаревшие за эти семь дней отец и мать смотрели на нее и не могли поверить своим глазам. Лоб дочери был прохладным, а кожа белоснежной. От язв не осталось и следа.

Глава 2

Зеркало злой королевы

«Я знаю, что человеческая душа превзошла природу, и для этого душе понадобилось лишь научиться ценить красоту».

Э. Райс «Мемнох-дьявол»

— Когда ты становишься призраком, ты вечно один на один с самим собой в своей уставшей голове. Ты закрываешь веки своих несуществующих глаз, но и под ними, в этой пульсирующей тьме, тоже ничего нет. Такое существование меняет тебя бесповоротно, извращает самую сущность человеческой души. Человек по природе своей слишком ценит комфорт, а потому инстинктивно противится страданию. Трудно идти против своей природы, — сказала Адриана глухим голосом, обращаясь будто не к Эль, а к самой себе.

Взгляд был снова сфокусирован на одной точке, как в те времена, когда она парила над ее кроватью. Глаза больше не были подернуты мутной пленкой, но от ее взгляда и без того становилось не по себе. На этот раз в нем не было красоты и мудрости мира — лишь плескалось на дне зеленых озер потопленное, но не утонувшее там страдание.

— Единственное преимущество привидения перед человеком заключается в том, что мы помним свои прошлые жизни. Но в этом-то и наше главное проклятие. Какой смысл в воспоминаниях, если они убивают тебя? Продолжают убивать даже тогда, когда ты уже мертв…

— Какой была жизнь в прошлом веке?

— Я жила не в прошлом веке, а в следующем.

— Ты хочешь сказать, что привидения могут перемещаться во времени?

Эта мысль показалась Эль безумной и восхитительной. Впрочем, все, что касалось ее призрака, было безумным и восхитительным.

— Да.

— А у привидений больше нет жизней?

— У каждого привидения есть лишь надежда на следующую жизнь, но сами мы не в силах ее начать. Нам нужно помочь.

— Я могу тебе помочь? — мгновенно откликнулась Эль, волнуясь все больше и больше.

— В свое время. Обещаю, когда-нибудь между нами не останется секретов.

— Ты умеешь читать мои мысли? — задала девушка давно мучивший ее вопрос.

— Не все и не всегда. И лишь потому, что наши души узнали друг друга, даже несмотря на то, что моя полна мрака. Только ты можешь рассеять его.

Сердце Эль переполнилось обожанием, а душа взлетела к звездам. Но девушка остудила свой пыл. Она чувствовала, что Адриана подошла к самому важному, к тому, зачем явилась. Нужно было подтолкнуть ее.

— А в твоей последней жизни твоя душа узнала свою любовь?

— Да.

— Как вы встретились?

— На тот момент за спиной у меня были неудачные, а если называть вещи своими именами, разрушительные отношения. Впрочем, начинались они весьма приятно. Некоторое время они тешили мое тщеславие и избавляли от скуки. Но время потушило страсть, и со спокойным сердцем я ушла, чтобы снова жить, интересуясь только самой собой, предаваясь саморазвитию и удовольствиям. Будто камень упал у меня с души. Замаячила надежда на то, что вот теперь-то я точно встречу того единственного, кто предназначен мне судьбой; и ничто не потушит нашу страсть, потому что страсть эта будет верхушкой айсберга духовной близости, которой у меня ни с кем никогда не было. Несмотря на схожие интересы и мировоззрение, первый возлюбленный не мог меня понять. Моя мрачность, любовь к заброшенным местам и чтению оставались неразделенными. Никто не хотел бродить со мной по осеннему лесу, вдыхать кристальный воздух, через призму которого золотились на деревьях лучи заходящего солнца. Никто не хотел слиться с духом природы, растворить в ней себя, не чувствуя ничего, кроме запаха опавших листьев под ногами. Никто не видел красоты в том, как тьма спускалась на город, размывая реальность и унося дух далеко-далеко…

В осеннем лесу душа впадает в забытье и предается самым заветным, самым пылким мечтам. Сколько раз, сидя там, я мечтала, что я здесь не одна. Что рядом со мной сидит кто-то, кто так же, как и я, до бесконечности может смотреть на кровоточащее в небе солнце, бросавшее последние золотые лучи на уставшую землю. Я знала, что этого человека нет в этом мире, а потому я никогда не встречу его. В этой жизни уж точно… Потом были отношения, но страх, что вскоре этот человек заразит меня своей приземленностью, занудством и душевной ленью, заставил разорвать их.

А потом появился он — тот, кто хотел гулять со мной по лесу, кому достаточно было просто быть рядом со мной, среди деревьев и трав. Мы шли, утопая в сугробах из сухих листьев, и их шелест неизменно ласкал слух. Наконец, не было слышно досужих разговоров и всех тех звуков, что наполняли город унылой суетой. Лишь с шоссе доносился рев машин, которые ехали прочь из захолустного городишки — в лучшую жизнь. А наша лучшая жизнь начиналась здесь, за кромкой стройных деревьев, что скрывали нас от любопытных взглядов.

Пройдя по лесным тропинкам, мы садились под раскидистым дубом. Позади нас шептались покачивавшиеся деревья, впереди виднелся крутой спуск в овраг, за которым был холм, на котором громоздились небольшие домики. Там лаяли собаки и кукарекали петухи. Машины одна за другой неслись по близлежащей дороге. Но все это не мешало нам растворить себя, наши души в атмосфере сумеречного леса.

Наконец, со мной был он — юноша, образ которого сопровождал меня во всех моих одиноких прогулках. С ним я вела мысленные диалоги, рассказывая о том, что чувствую. Только ему я могла довериться, потому что знала, что он не будет надо мной смеяться. Я знала, что он поймет меня, потому что чувствует то же самое. Его чуткая натура была созвучна моей, а потому мы понимали друг друга с полуслова. Но в то же время была в нем некая отстраненность и мрачность, которые время от времени прорывались наружу. Если бы в нем этого не было, этот образ не имел бы надо мной такой власти.

С болью и нежностью смотрела я на ослепительный свет этого образа, который был так мил моему сердцу, потому что был похож на меня, как мой нерожденный брат-близнец. Как мое отражение в волшебном зеркале мачехи Белоснежки, что находится где-то в темных сферах холодного космоса. В своих самых мрачных снах я шла по Млечному Пути к его белоснежной мраморной глыбе, покрытой искрившимся инеем, останавливалась перед гигантским стеклом и вглядывалась в его отуманенную гладь. И видела в ней не себя, а его, и это трогало меня до глубины души. В зеркале злой королевы отражался тот, кто на свете всех милее, — моя родственная душа, самая близкая и одновременно самая далекая из всех душ, что жили во всех существующих мирах…

— Почему самая далекая? — спросила завороженная этим рассказом Эль.

— Потому что, когда я мечтала о ней, она уже была по ту сторону бытия.

— Значит, этот юноша тоже призрак?

— Да, — кивнула Адриана. — Он победил смерть, чтобы быть со мной, а теперь то же самое сделала я. Ради тебя.

— А мы с тобой пойдем в лес? — вдруг спросила Эль.

— А ты хочешь?

— Знаешь, когда ты рассказывала про ваши прогулки по осеннему лесу, мое сердце билось, как безумное. Оно узнало эти образы. Мне казалось, будто не ты, а я иду рука об руку с прекрасным юношей, и под нашими ногами шуршат опавшие листья. Воздух пропитан дождем и туманом, окутан пряными запахами. Над нашими головами сгущается бледно-лиловыми сумерками низкое октябрьское небо. Я чувствую, как осень обнимает меня за плечи, дышит в спину и целует в затылок. Я слышу ее мягкие шаги позади себя, и душа моя замирает, летит ей навстречу и сливается с ней в жарком объятии. Эти мерцающие фиолетовыми всполохами сумерки, эти золоченые деревья, это пепельное небо — все это я когда-то любила всей душой. Теперь я знаю это наверняка… Как знаю и то, что у твоего первого возлюбленного были пшеничные волосы, а у второго — черные. Я знала их обоих и… любила их. Каждого по-своему… Почему мы выбрали одних и тех же людей? И что случилось со мной в той жизни? Я умерла?

— Потому что один из них был дерзким и развращенным. Холодным и прекрасным, как сама Луна. Я звала его лунным принцем… А второй был таинственным и далеким, и в то же время при одном только взгляде на него сердце сжималось от чувства бесконечной близости. Он был ослепительным Солнцем, освещая жизнь каждого, кто встречался на его пути. Как можно было устоять против благосклонности Луны и Солнца? Никому это не по силам.

— Я умерла? — повторила свой вопрос Эль.

— Смерть тела не означает смерти души. Если ты сидишь здесь и сейчас в своей постели, ощущаешь тепло одеяла так же остро, как и исходящий от меня холод, как можешь ты задавать такие вопросы? Тебе дано то, чего лишена я, и в этом твоя свобода и твое проклятие.

Глава 3

Запах рябины

«Ты держишься за то, что твое… хотя и понимаешь, что это тебя убивает».

П. З. Брайт «Пепел Воспоминаний, Прах Желаний»

— Он мог притянуть и оттолкнуть одним лишь взглядом. Одним словом заставить сердце бешено биться. Заставить жаждать его поцелуя одним прикосновением.

Таким он был — мой немногословный воображаемый друг. Так же, как и я, он носил черную одежду. У него были длинные темные волосы. Его лицо я никогда не могла разглядеть как следует. Знала только, что глаза у него голубые, а губы всегда словно зацелованные.

Что я почувствовала, когда увидела в реальности того, кого уже давно любила всем сердцем? Восторг, радость, удивление, узнавание.

Я никогда не встречала никого похожего в реальной жизни. Никто не был немногословным, но понимающим, грубоватым, но нежным, погруженным в себя и в то же время тонко чувствующим окружающий мир. Даже если и находились любители погулять со мной и полазить по заброшкам, их энтузиазм быстро сходил на нет. Лишь воображаемый друг никогда не отказывался бродить со мной по самым мрачным местам. Он был слишком хорош, чтобы быть реальным. Я привыкла к мысли о том, что его не существует, и в один миг мир перевернулся с ног на голову.

Ему по-прежнему было девятнадцать, как и несколько лет назад, в день его смерти. Он, как портрет из известной книги, оставался молодым и прекрасным. Его облик совсем не изменился — все те же по-детски округлые щеки, тот же юный, слегка затуманенный, взгляд, те же волосы, которые ему никогда не придет в голову постричь.

Что же мне оставалось? Горевать, что я не повстречала его раньше?.. Но какой в этом был смысл?.. Наверное, оставалось лишь смириться, что мы опоздали. Но как можно было смириться, если мне зачем-то было дано узнать, что созданный мной образ существовал когда-то в плоти и крови? Это было слишком больно, а потому невыполнимо…

Адриана резко замолчала. Эль подождала несколько минут, надеясь на то, что продолжение все же последует, но напрасно. В небе все еще золотилась лимонная долька растущего месяца, который бросал свой призрачный свет на постель девушки. Она сидела, опершись на подушки и натянув одеяло до подбородка.

За те полгода, что продолжались посещения Адрианы, многое изменилось. Как дух и предсказывал, с каждым разом ей становилось все легче переносить визиты ночной гостьи. Лишь одно оставалось неизменным — ощущение холода, который впивался своими стальными когтями в хрупкую человеческую плоть. Этот мертвенный холод Эль не спутала бы ни с чем. От него сердце сжималось и замирало, но она готова была терпеть что угодно, лишь бы Адриана приходила как можно чаще.

После своего первого визита дух не появлялся около месяца. Эль тосковала, но была уверена, что рано или поздно он придет. Так и вышло. Адриана объяснила, что перепугалась, узнав, какой вред она нанесла девушке. Именно поэтому она не спешила со вторым свиданием. Призрак не рассказал, как ему удалось исцелить ее, даже не подтвердил этого факта. Сказал лишь, что лучшим лекарством для Эль было его отсутствие.

В дальнейшем Адриана появлялась нечасто, и визиты ее были совсем короткими. Она садилась на подоконник, и лунный свет сквозь стекло пронзал ее тонкую фигуру. Адриана напоминала вырезанную из тонкой белоснежной бумаги куклу. Иссиня-черные волосы струились по бумажно-белым плечам. Зеленые глаза любовались булавками пропарывавших темные небеса звезд. Она ни разу не посмотрела на Эль прямо. Могла лишь изредка скосить взгляд, и тогда девушке казалось, что два маленьких изумруда вспыхивали во мраке. Темно-алые губы едва шевелились, когда она произносила слова, и Эль не уставала любоваться их дерзким изгибом. Бледные щеки казались вылепленными из мрамора, но Эль не покидала мысль, что, если к ним прикоснуться, появится ощущение, будто держишь в ладони бутон белой розы. Как же ей хотелось сорвать хотя бы один лепесток с этого удивительного цветка! Сорвать и зацеловать, пока он не сомнется под ее горячими губами. И пусть потом они покроются кровавыми язвами. Это стоило того. Но дух больше не приближался к ней, а самой Эль, даже если бы она дерзнула, не хватило бы сил.

Вскоре она поняла, что призрак приходил в одно и то же время — в полнолуние, и каждое полнолуние она ждала так, как дети ждут Рождество. Адриана подтвердила догадку, сказав, что так легче и ей, и Эль.

Каждый раз девушка была уверена, что ей не заснуть, что она пролежит несколько часов кряду, уставившись на подоконник в ожидании того, что лунный свет соткет для нее паутину заветного образа. Но она неизменно засыпала. Ее мучила досада, особенно после того, как Адриана обмолвилась, что будит Эль не сразу, что может смотреть часами, как она спит, словно прекрасный изможденный ангел.

Потом Эль начала догадываться, что на самом деле Адриана приходила не только в полнолуние, но гораздо чаще — как только нарождался месяц. Именно в эти ночи ей снились самые яркие сны с участием ночной гостьи. Но она стыдилась высказать это предположение вслух. Она не хотела смутить и спугнуть духа. Быть может, узнав, что Эль знает о ее неявных визитах, Адриана решила бы прекратить их. Эль же доставляло тайную радость, что дух не мог отказать себе в том, чтобы любоваться ею, не тревожа ее покой. К тому же тогда не будет этих ядовито-сладких сновидений. Но какими бы сладкими они ни были, ей хотелось проснуться, чтобы увидеть чудесного призрака, сидящего на подоконнике в луче лунного света, встретиться взглядом с зелеными глазами и разглядеть в них смущение. Застать врасплох. Хотя бы на секунду сбить с толку это неземное существо.

Но пробуждения не наступало. И лишь в ночь полнолуния, когда она спала таким тяжелым сном, будто ей никогда уже не проснуться, она все-таки просыпалась. Ее будил неизменный аромат. Эль чувствовала на своем лице ледяное дыхание, в котором смешивались запахи опавшей листвы, красных переспевших ягод и холодного ветра. Это был запах осени и тлена — самый прекрасный на свете. Девушка ощущала его на теле, на лице и особенно на губах — как будто кто-то раздавил на них ягоды рябины. Ей хотелось открыть рот и полной грудью вдохнуть в себя поток образов, в котором мелькали хвоя, пожелтевшие листья и неприкаянный ветер, бродивший в золотистых кронах. Ей хотелось проглотить ягоды рябины, напиться всласть их горьким соком, чтобы он окрасил ее розовые губы в чернильный цвет. Ей хотелось, чтобы эти запах и вкус оказались внутри нее, словно выпитое рябиновое вино. Ей хотелось напиться им допьяна, осмелеть, подойти к призраку и зацеловать его своими чернильными губами, оставляя следы красного зелья на бледных щеках. Тогда самые дикие ее сны стали бы явью.

Ничего этого, конечно же, не происходило. Эль чувствовала дурманящий запах осеннего леса, нежилась и потягивалась, как задремавшая на солнце кошка, а потом резко открывала глаза, каждый раз пугаясь, что, стремясь продлить наслаждение, просыпалась слишком долго. Ведь после пробуждения запах мгновенно улетучивался, а на его место приходило ощущение мертвенного холода. Но она боялась, что не почувствует и холода, ведь это означало бы, что в комнате, кроме нее, никого нет.

Но ее страхи были напрасны. Дух неизменно сидел на подоконнике и смотрел в окно, подставляя лицо лунному потоку, как люди подставляют к огню промерзшие на осеннем ветру руки. Как будто бы можно было согреться в призрачном тепле, которое исходило от серебряного диска.

Настороженный взгляд Эль застывал на прозрачно-белой фигуре, и больше девушка не шевелилась. Она успевала лишь плотнее закутаться в одеяло, чтобы переносить холод было легче. В первые полгода была еще и слабость, а на следующий день головная боль, но со временем остался лишь холод. Впрочем, Эль было все равно — лишь бы Адриана приходила снова и снова.

После того, как Эль окончательно просыпалась, призрачная гостья приветствовала ее неизменным:

— Доброй ночи, моя хорошая.

Если Эль хотела ответить, дух прикладывал к губам палец, призывая ее к тишине. Так в молчании и странных монологах Адрианы и прошел первый год их встреч. Наутро она толком и не помнила, о чем они. Что-то про старое кладбище и призраков. Про церковь, окутанную фиолетовыми сумерками. Про гроздья рябины, что варились в чугунном котле. Или ей это только снилось? Быть может, она видела эти образы в повторявшихся снах, предшествовавших полнолунию, а потом приходила Адриана и рассказывала то, что снилось Эль. А может, сама Адриана и посыла ей эти сны, пропитанные соком рябины и чьей-то кровью.

Эль знала лишь, что эти образы не пугают ее; быть может, потому, что они казались ей слишком знакомыми. Но она не имела представления о том, где могла видеть их раньше. Быть может, в прошлых жизнях? Если она и Адриана родственные души, значит, они уже встречались в одной из них. Эль оставалось только гадать, ведь скованная призывом к тишине, она не могла задать десятки вопросов, что терзали ее воспаленный ночными видениями разум. Да она и не ручалась, что, ослушавшись призрака, смогла бы сформулировать и произнести вслух хотя бы один из них.

Быть может, призрак на подоконнике — это лишь очередной сон. А потом она проснется, подойдет к окну и ощутит запах рябины и истлевающих листьев. Запах леса и старого кладбища. Запах города, где царит извечная осень.

Год с призраком тянулся долго и сладостно, но вот настал ее день рождения, и призрак, конечно же, явился. В ту ночь он сказал лишь одно:

— Ступай в лес!

А потом растаял в лунном потоке.

Глава 4

Ведьмина роща

«…реальный мир всегда остается самым желанным и усталость приходит только тогда, когда мир становится похожим на сон».

Э. Райс «Мумия, или Рамзес Проклятый»

Лес, что подступал к деревне, словно чужеземное чудовище, местные жители звали Ведьминой рощей. Кажется, никаких ведьм там не водилось, в отличие от зайцев, белок, лис и оленей. Однако это не отменяло того, что тема леса считалась неприличной, и редко кто поминал о нем всуе. А если уж приходилось, каких только метафор он ни удостаивался — проклятое место, пристанище дьявола и, конечно же, Ведьмина роща.

Эти названия казались Эль нелепыми. Она была уверена, что люди и сами не знали, чего именно стоило бояться. Этот страх передавался из поколения в поколение, и жители деревни впитывали его с молоком матери. Пропитывались им настолько, что сама мысль о том, чтобы пойти в лес казалась дикой, хотя никто не мог объяснить, что же такого опасного таило в себе это с виду совершенно обычное лоно природы. А если кто-то все же осмеливался прошмыгнуть мимо, то не слышал ничего, кроме пения птиц и жужжания насекомых.

Даже родители Эль не могли пролить свет на эту тайну просто потому, что они и сами ничего об этом не знали. Отец и мать помнили лишь, что с самого раннего детства им запрещалось приближаться к Ведьминой роще. Многие поколения семейств не сомневались, что лес таил в себе какое-то чудовищное зло, и всякий, кто осмелится пойти туда, никогда не вернется. Но при этом никто не располагал какой бы то ни было информацией. Не было зафиксировано ни одного случая пропажи человека. Не было ни одного даже самого нелепого рассказа очевидца. Ни одной заскорузлой легенды. Лесное зло было незримо, а потому ужасно, ведь больше всего пугает неизвестность.

Неизвестность пугала всех, кроме Эль. Она и раньше считала эти страхи выдумкой темного народа, который держался своих устаревших традиций и верований. В этой глухой деревеньке девушка всегда чувствовала себя не на своем месте хотя бы потому, что не заразилась местечковой истерией. Лишь обещание, данное родителям, останавливало ее от того, чтобы пойти и проверить, действительно ли среди дубов и сосен таилось вселенское зло.

Но что значило это обещание теперь? Оно превратилось в пыль, растворившуюся под дикими порывами неукротимого ветра.

Оставалось лишь улучить момент. И он не заставил себя ждать слишком долго. В конце сентября, спустя два месяца после указания духа, родители девушки отправились на ярмарку. Эль сказалась нездоровой, и ее оставили дома. Выждав некоторое время после их отъезда, девушка отправилась прямиком в Ведьмину рощу.

Когда она вступила под сень величавых дубов и пушистых елей, в ее сердце не было страха. Лишь восторг при виде открывшейся взору первозданной, глубокой в своей естественности, красоты. Никогда не видела она столь много деревьев. Осень начала вступать в свои права, и они выглядели ослепительно в своем золотом великолепии. Листья приятно шуршали под ногами. Эль бродила по тропинкам, устланным пестрым ковром, который природа словно соткала из разноцветных лоскутков, и наслаждалась неповторимым запахом. Все здесь дышало красотой и покоем. Красота природы была понятна и проста. Это была не та красота, что наполняла сердце жгучей кислотой, пропитывавшей его насквозь.

Нет, эта красота, словно целительный бальзам, вливалась внутрь, наполняя душу тихим восторгом, наполняя каждое мгновение жизни смыслом. Было отрадно от одной только мысли о том, что ты жив; что ты можешь ходить по опавшей листве; что твои глаза способны видеть окружавшее великолепие; что твое сердце не очерствело и может слиться воедино с духом природы. То была красота созидания, а не разрушения.

Но именно носительница разрушавшей душу силы направила ее в это сказочное место, где все дышало светом и покоем. Откуда все-таки это странное название — Ведьмина роща? Ничего ведьмовского тут не было. Это был поистине райский уголок природы, и одна мысль о том, что придется покинуть его, внушала тоску. Эль отогнала ее и долго бродила по тропинкам, не заходя слишком далеко. Заблудиться в первый же раз было ни к чему.

Когда солнечные лучи стали плотнее и прорезали пространство золотыми полосами, сердце Эль захлебнулось от восторга. И в то же время она поняла, что пора возвращаться. Днем здесь было не страшно, но кто знает, что таила в себе ночь?

С неохотой девушка покидала это волшебное место, зная наверняка, что будет возвращаться сюда снова и снова. Никаких сюрпризов лес не скрывал, но от того притягивал ее не меньше…

Однако самое интересное, как ни странно, поджидало Эль дома, на самом пороге. В сгущавшихся сумерках девушка стояла и разглядывала что-то, чего здесь никогда не было и не должно было быть. Серый камень был сплошь усыпан ягодами рябины, шиповника и снежноягодника, которые перемешивались с листьями и тонкими ветками кустарников.

Как же они сюда попали?..

Возле дома ничего такого не росло. Будто чья-то щедрая рука принесла и насыпала горстями все это изобилие на холодный камень, которому оно, однако, было совершенно ни к чему. Так же, как и Эль. Если родители увидят, то наверняка решат, что это ее проделки. Они были добры к ней, но от нее не могла укрыться их тревога. Порой мать говорила ей, что друзьями могут быть не только книги, но и живые люди. На что Эль отвечала, что люди обречены проигрывать в сравнении с книгами, особенно если это люди из их деревеньки. Потом появилась Адриана — не книга, но и не живой человек. Нечто гораздо лучше и того, и другого. А потом начались сны.

Эти сны, пропитанные запахом рябины, внушили ей страстную любовь к этому дереву, что не укрылось от ее матери. Однажды, когда Эль в очередной раз стояла под раскидистыми ветвями, подняв голову вверх и любуясь ягодами, мать смотрела на нее пристальным взглядом, который девушка не замечала. Лицо Эль озаряла неземная улыбка, словно она была не на этой грешной земле, а где-то в других мирах, наполненных чудесами.

— Знаешь, — сказала дочери Катрин, — рябина отгоняет злых духов.

Это была полноватая женщина с простым, но приятным лицом, на котором особенно выделялись большие голубые глаза, хранившие выражение детской наивности и в то же время затаенной печали.

— Правда? — откликнулась через некоторое время Эль, когда мать уже не ждала от нее ответа. Ее голос звучал так, словно она очнулась от тяжелого забытья.

— Да, разве я тебе не рассказывала?

Катрин оставила свое занятие — она собирала ягоды боярышника, которыми была усыпана земля под соседним деревом, — и повернулась к дочери.

— Конечно, нет. Ты не любишь разговоры про духов, — вздохнула девушка.

— А ты любишь, правда?

— Ну, это интереснее, чем рассуждения о том, почему один сорт моркови лучше, чем другой.

Катрин подошла к дочери, подняла голову и посмотрела на рябиновые гроздья так, будто видела их впервые.

— Я знаю, ты не такая, как мы, — заговорила она каким-то отрешенным голосом, которого Эль у нее никогда не слышала. — И папа знает. И каждый человек в этой деревне от мала до велика. Наверняка, тебе с нами смертельно скучно.

— Что ты, мама, что за глупости? — искренне возмутилась дочь. — Скучно мне только со сверстниками, а вы у меня самые лучшие и добрые родители в мире.

— Но мы не можем заменить тебе весь мир. Заменить других людей, — покачала головой женщина.

— Мне не нужны другие люди, — быстро сказала Эль, и в ее голосе от матери не утаилась горечь.

— Иногда я слышу, как ты с кем-то разговариваешь по ночам.

Это было настолько неожиданно, что в первые секунды Эль едва не задохнулась от удивления. Но она постаралась взять себя в руки. Сделав вид, что ее особенно заинтересовала нижняя ветка, она повернулась к ней и начала задумчиво поглаживать оранжево-красные ягоды, напоминавшие старые бусы. Стараясь, чтобы голос звучал непринужденно, дочь заговорила:

— Правда? Наверное, я разговариваю во сне… Иногда мне снятся очень яркие сны.

— Расскажи мне о них, Эль.

Мать снова встала рядом с ней и попыталась поймать ее взгляд. Но девушка не сводила глаз с ягод-бусин, что перекатывались в ее ладони.

— Зачем?.. Это же просто сны…

— Это твои сны. Кто тебе снится?

— Девушка… Очень красивая. Она очень добра ко мне, прямо, как ты.

Эль по-прежнему смотрела на рябину, поэтому не заметила, как при этих ее словах по лицу матери пробежала такая мрачная тень, при виде которой она бы наверняка содрогнулась. Окончательно успокоившись, Эль продолжила:

— Она тоже говорит, что я особенная. Поэтому она ко мне и приходит. Она рассказывает много удивительного, правда, на утро я почти все забываю. Но не ее саму, нет. Это лицо невозможно забыть.

— Как давно она тебе снится? — осторожно спросила Катрин.

— Чуть больше года.

— Как ее зовут?

— Адриана.

— Доченька, скажи… она мертва?

Голос Катрин дрожал, но она заставила себя произнести это.

Эль резко выпустила из ладони будто набухавшую в ней прохладную гроздь, и колючая ветка острым когтем скользнула по щеке. Она охнула от боли и неожиданности. Прижав к лицу руку, которая секунду назад сжимала податливые ягоды-бусины, она стояла, не в силах говорить. Вопрос казался таким же хлестким, как удар.

— Ты сказала, что она красива и разговаривает с тобой. Но она ведь не живая, правда? — не унималась Катрин.

Женщина чувствовала, что к глазам подступали слезы. В этом она была не одинока. Эль тоже усиленно моргала.

— С чего ты взяла? — ломающимся голосом вымолвила, наконец, Эль.

— Материнское чутье.

— Может, тогда ты знаешь, почему она выбрала меня? — спросила девушка, стремясь уйти от ответа.

— Не представляю. Хотя… Может, дело в том, что ты очень умная и… красивая?

Теперь Эль хотелось закидать мать вопросами, потому что она чувствовала себя загнанной в угол. Удар ветки будто пробудил ее.

— Я другая, и ты сама это знаешь. Я не понимаю, как это возможно? Как так?..

–…могло случиться, что у таких заурядных родителей родился такой исключительный ребенок? — печально закончила Катрин.

— Вы не заурядные, мама. Заурядные здесь все, кроме вас.

— Но все же ты не такая, как мы. Я думаю, что Бог послал тебя нам, чтобы мы вырастили из тебя хорошего человека. Тебя ждет великое будущее, это я знаю наверняка. Вот только… я боюсь за тебя. Прости меня за это, но я и правда напугана до смерти… Сорви побольше веток рябины и поставь на подоконник в своей комнате.

— Чего ты боишься, мама? Адриана не причинит мне зла, — сказала Эль, и открытая улыбка осветила ее лицо.

— Ты не знаешь, что такое зло. Иногда оно прячется под маской искушающей красоты, но от чистого сердца не утаиться то, что красота эта изъедена изнутри червями, и стоит направить на нее луч света, она рассыплется в прах.

Эль не нашлась, что ответить. Печаль и тревога, словно металлическими тисками, сдавили ее испуганное сердце…

Вместе они собрали рябиновый букет. Эль прижимала его к груди, когда они в полном молчании шли домой. А на рябиновом дереве в закатных лучах сверкала, словно крошечный рубин, капля крови. Осенний ветер налетел на тонкие ветви, смахнул каплю, и та упала на красные ягоды.

Глава 5

Рябиновое сердце

«Если ты исчадие ада, я последую за тобой. Я все для этого совершил. Тот ад, в котором будешь ты, — мой рай».

В. Гюго «Собор Парижской Богоматери»

Как и велела мать, она поставила букет рябины на подоконник в своей комнате. Но сделала это не для того, чтобы «отпугнуть злых духов». При всем желании это не сработало бы. Ее дух не был злым — по крайней мере, на нее он зла не держал. Да и рябина не могла отпугнуть Адриану или причинить ей вред. Эль знала это из своих снов.

…Девушка с черными волосами, одетая в узкие брюки с прорезями и балахон с перевернутой звездой на груди… Почерневшие руины церкви… Пурпурные сумерки, пронзенные кровавыми лучами умирающего солнца… Грозди красных ягод, словно пятна крови… Все эти образы грезилась ей десятки раз. Они были пронзительно реалистичными, и Эль знала, что между ними существует неразрывная связь; вот только не могла понять, какая. Подсознание выхватывало эти разрозненные картинки, похожие на фрагменты пазла, который она никак не могла сложить воедино, как ни старалась. Безусловно, ключевым был образ Адрианы, а все остальное было фрагментами из ее предыдущих жизней.

Главным из них была рябина. Она значила нечто важное для Адрианы. Дерево с огнистыми ягодами благоволило и помогало девушке. Видимо, эта благосклонность не была утрачена даже тогда, когда она сменила свой любимый черный балахон на белые прозрачные одежды, которые, наверняка, были лишь иллюзией — такой же, как и она сама…

Быть может, давно нужно было поставить рябину на подоконник. Но случаю было угодно, чтобы эту идею ей подала мать, которая сделала это с совершенно противоположной целью. Однако теперь это уже неважно, лишь бы сработало. При мысли о том, как мучается эта неупокоенная душа, попав в свой личный ад, созданный из бесконечных воспоминаний, сердце Эль обливалось кровью. Каких, должно быть, усилий стоило призраку вырваться оттуда, чтобы предстать перед Эль, чтобы полнолуние за полнолунием показывать ей этот ад, вновь и вновь прокручивая бесконечную цепь воспоминаний.

А она просто сидела в своей мягкой постели и, пригвожденная собственным бессилием, слушала пропитанные кровью и мраком истории, наутро забывая их, как люди забывают свои нелепые сны. Но ее сны не были нелепы. Хорошо, что они снились намного чаще, чем наносила свои визиты Адриана, а потому запоминались больше, чем ее слова. И во всех сновидениях кровавыми каплями поблескивали ягоды рябины…

Рябина простояла в комнате две ночи, а на третью выпало полнолуние. Эль волновалась как никогда прежде. Это был первый раз, когда она и впрямь не уснула. Пять часов кряду лежала она с воспаленными глазами, пылающим лицом и тревожно бившимся сердцем, гулкие удары которого попадали в такт тиканью настенных часов. И вот, когда часы пробили три часа ночи, а сердце Эль подпрыгнуло так, что заглушило их, в воздухе появились первые бледные тени, из которых складывался облик призрака. Впервые Эль удалось рассмотреть, как тонкой паутинкой, которую ткал луч лунного сияния, они сплетались меж собой. Когда мимолетные штрихи лунной краски сложились в целостный образ, Эль заметила, что через прозрачно-белую субстанцию ярким пятном просвечивали кровавые ягоды, — как раз в том месте, где у Андрианы должно было бы быть сердце, будь та человеком.

Эта картина была так же ужасающа, как и маняща — полупрозрачная дева в белой одежде, которую пронзало красное пятно на груди слева. Его легко можно было бы принять за кровь. В голове у Эль появилась шальная мысль, что она могла бы встать, подойти к окну и достать букет из белого керамического кувшина с пасторальным рисунком, протянув руку прямо сквозь тело Адрианы. Конечно же, она этого не сделала хотя бы потому, что не могла. Но она знала, что не сделала бы в любом случае — это было бы оскорбительно по отношению к Адриане.

Зачем нужны ей рябиновые ветки, с которых закапала бы холодная вода? Это были всего лишь отростки старого дерева, которые не могли творить чудеса и оживлять мертвецов… Но откуда взялась эта дикая мысль — оживлять мертвецов? Неужели это то, чего она действительно хотела, — оживить Адриану, облечь духа в плоть и кровь, чтобы прикоснуться, наконец, к белоснежной коже?

Боже, откуда у нее в голове эти образы? Неужели их вызвал вид рябиновой грозди на месте сердца в прозрачном теле духа?.. Вид рябинового сердца… Рябиновое сердце… Как необычно звучит и как прекрасно… Внезапно у Эль возникло другое желание (другое ли?) — просунуть руки сквозь тело Адрианы, сжать в ладонях оранжево-красные грозди и раздавить их. Почувствовать, как густая алая кровь сочится из рябинового сердца меж пальцев, заливая руки до локтей. А потом этими окровавленными руками прикоснуться к Адриане. Аккуратно, словно перед ней фарфоровая статуэтка, она коснулась бы бледных щек, лба и, наконец, до вишневых губ, окрасив их в теплый оттенок раздавленной в пальцах рябины.

На этом она не остановилась бы, нет. Своими теплыми руками Эль осторожно сжала бы тонкую шею. А потом она начала бы натирать рябиновым соком руки, спину и грудь. Прямо через тонкую ткань, которая не помешала бы ей, потому что была лишь иллюзией. Адриана могла явиться к ней полностью обнаженной, но, видимо, она не утратила нормы человеческой морали, как не утратила много чего человеческого. Она целомудренно прикрыла свою чистую наготу этой белой пеленой, сотканной ее сознанием из пепельных сумерек. Должно быть, при жизни она где-то видела подобную картинку, и в ее голове укоренилась мысль, что привидения должны выглядеть именно так.

И вот тогда иллюзия одежды растаяла бы. Адриана встала бы с подоконника — пышущая красотой, из плоти и крови. Больше она не стала бы прикрывать свою наготу. Разве можно стесняться того, кто вернул тебя из мира мертвых? Того, кто пробудил тебя к жизни, натерев каждый миллиметр твоего тела целительным нектаром? Того, кто вставил в грудь новое сердце — пусть не совсем настоящее, но все же сердце?

Адриана посмотрела бы на нее тяжелым взглядом, в котором смешалось все — страсть, голод, восторг, безумие. Взглядом, в котором смешались смерть и любовь.

В гробовом молчании Эль не сводила бы глаз со своей ожившей статуи, гадая, что за этим последует. Останется ли она с ней? Или воспарит в неведомые сферы искать забытое отражение в зеркале злой королевы? Или вернется в убивший ее Город, где ее, возможно, все еще ждет призрак, что бродит меж почерневших руин и льет кровавые слезы?

Эль боялась узнать. Боялась, что эта воскресшая богиня покинет ее, едва сделав свой первый вдох. А Эль боялась бы даже дышать — лишь неподвижно стояла бы перед ожившей фарфоровой статуэткой, тело которой будто фосфоресцировало в лившемся из окна лунном свете…

— Луна и рябина усиливают наш дар и дают нам живительную энергию. Но, когда речь идет о жизни и смерти, этого недостаточно. Нужна третья составляющая, самая главная, — чистая и стремительная, словно поток водопада, бьющего из скал, безусловная любовь, которая смывает на своем пути все преграды. Ты — мой живительный источник, который исцеляет незаживающие годами раны…

Кто это сказал — оживленная ею девушка или призрак, который все еще сидел на подоконнике? Эль не знала. Наверное, вот и случилось оно — настоящее сумасшествие, — когда не можешь понять, что реально, а что нет. Может, и призрак нереален?

Тут Эль осознала, что глаза ее закрыты. Значит, это было лишь видением. Она открыла глаза и посмотрела на свои ладони — они были чистые. Быть может, это и правда был лишь сон, вызванный ее тайным желанием и недавними событиями? Неужели она уснула, когда Адриана только начала появляться или, правильнее сказать, проявляться в лунном потоке?

— И да, и нет, — услышала она знакомый голос. — У тебя есть дар видеть меня. Рябина усиливает его. Она же показала тебе эти образы. Передала их тебе через меня.

Эль повернула голову влево — на своем обычном месте сидел дух. Адриана выглядела как и всегда — лунный свет уже соткал ее тело. Но кое-что изменилось — на белом одеянии виднелось размытое красное пятно — словно сок вишни или рябины пропитал тонкую ткань.

Эль не могла понять, что это — букет рябины у Адрианы за спиной или же что-то еще?

— Не трудись, радость моя. Видение отняло у тебя слишком много сил.

— Я забуду, — со стоном вымолвила Эль, которая только сейчас поняла, насколько измотанной себя чувствует.

— Не забудешь. Ты же не забываешь свои сны. Самое главное останется. По крайней мере, ты знаешь, что теперь делать.

Глава 6

Черная магия

«Он знал, что еще будут моменты нестерпимой боли. И не мог избавиться от предчувствия, что каким бы решительным ни казался он сейчас сам себе и какой бы ужасной ни была боль… худшее еще впереди».

Э. Райс «Плач к небесам»

Эль не знала. Она не знала никогда, не знала и теперь. Единственное, что она знала, — спрашивать бесполезно. Она все равно забудет. Ее человеческая оболочка слишком слаба, чтобы выдержать контакт с потусторонним миром. Что бы ни говорила о ней Адриана, она чувствовала себя жалкой и беспомощной. Да, она знала, что делать, — растереть ягоды в руках и пройтись влажными ладонями по призрачному телу. Да только что ей с того? Внутренний голос нашептывал, что, сделай она это, свидания прекратятся. Едва обретя физическую оболочку, Адриана покинет этот дом, как самый обычный человек, выйдя через входную дверь. Покинет навсегда. Эль будет ей больше не нужна. А самое ужасное было в том, что Эль была готова на то, чтобы ее и дальше использовали, да вот только вряд ли она годилась на что-то еще…

Наутро она обнаружила, что с рябиной на подоконнике произошли метаморфозы. Ягоды выглядели так, будто чья-то беспощадная рука грубо схватила грозди и смяла их в ладонях, выдавив из них весь сок. Лишенные живительного нектара, рябинки уныло свисали с тонких ниточек, которые, казалось, вот-вот оборвутся, и тогда сморщенные комочки покатятся на пол, оставляя после себя влажный оранжево-бурый след.

При виде этого печального зрелища Эль едва не задохнулась от ужаса и отвращения. Она знала, что именно она повинна в том, что рябина выглядела столь плачевно. Нужно было все исправить! Она выкинула остатки былой красоты, тщательно вымыла кувшин и снова пошла к дереву, с которого сломила несколько рябиновых веток. Собрав новый букет, она поспешила домой, надеясь, что мать ничего не заметит…

Она еще не знала, что впоследствии ей придется проделывать эти манипуляции после каждого визита духа. Делала она это, конечно, не для того, чтобы угодить матери, а ради Адрианы. Девушка уяснила, что рябина — одна из составляющих некоего средства, способного помочь ей; некоего эликсира, оживляющего мертвое. Рябина охотно делала свое дело, отдавая свой сок Адриане. Эль же была посредником — тем главным элементом, который делал сок волшебным, превращая его в эликсир. Даже если бы Адриана сумела сама им натереться, ничего бы не изменилось. Сок рябины так и остался бы соком, не способным на чудеса. Лишь дар и любовь Эль творили магию, и рябина перевоплощалась в целительный нектар.

Однако эти ягоды по-прежнему таили в себе загадки, которые Эль не под силу было разгадать. После того, как она впервые смазала тело призрака рябиновым соком, последовал призыв идти в лес. Вернувшись, Эль обнаружила на своем пороге то, чего там быть не должно. Увиденное было прекрасно и отталкивающе одновременно. Вид рассыпанных на пороге ягод наводил на мысль о том, что произошло что-то противоестественное. Они были прекрасны, но им здесь было не место.

Хорошо, что в сарае была метла, и Эль не пришлось идти в дом за веником. Она бы не смогла перешагнуть через ягоды, не наступив хотя бы на несколько. Она ни в коем случае не должна дотрагиваться до них!

Взяв метлу и совок, девушка осторожно смела все ягоды, лежавшие на пороге и на земле рядом с ним. Получилась большая куча, с которой надо было что-то делать. Эль снова пошла в сарай и взяла лопату. Вернувшись за совком, она подхватила его, и, неся в вытянутой руке, пошла за дом. Там был небольшой сад, где росли яблоневые и грушевые деревья, кусты красной и черной смородины, слива и крыжовник. Выбор был большой, а потому нелегкий.

— Адриана, помоги, — прошептала Эль и крепко зажмурилась.

Мысленным взором она увидела место между кустами черной и красной смородины, что росли в самом конце сада. Не мешкая, она направилась туда.

В тот год осень выдалась погожей, и смородиновые кусты все еще радовали своими плодами. Летом они с матерью оборвали те, что росли ближе к дому, а до этих руки у них так и не дошли.

— Куда нам столько смородины? — приговаривала Катрин, кидая пригоршни спелых ягод в керамическую миску. — Нам троим никогда столько не съесть.

Да, им троим столько не съесть. Но кто-то на этом все же настаивал, решив угостить Эль ягодами из ее же сада. Эта мысль промелькнула в голове, когда девушка подошла к увиденному месту. На днях она проходила через сад и помнила, что один кустарник был усеян стеклянно-красными ягодами, а второй — угольно черными. Теперь изобилия явно поубавилось.

— Вот, возвращаю назад, — вслух сказала Эль и осторожно положила совок на землю.

Интересно, давно она начала разговаривать сама с собой? Впрочем, это не важно. Важно избавиться от ягод. Выкопав ямку поглубже, она опустила туда совок со всем его содержимым и принялась закапывать. Когда последняя горсть земли была брошена и утрамбована лопатой, Эль вытерла блестевшее от пота лицо и, наконец, выпрямилась. То ли от резкого движения, то ли от усталости после прогулки в лес и проделанной работы голова у нее сильно кружилась. Внезапно перед глазами поплыли черные круги. Она схватилась за куст красной смородины, чтобы удержаться на ногах, и острый сук, которого она раньше там не замечала, словно когтем, прошелся по изгибу ее ладони. От основания мизинца и до запястья кожу пропарывала ярко-розовая царапина.

Эль удивленно смотрела на нее, вытянув перед собой руку. Из раны начала сочиться кровь, и, прежде чем Эль сумела это осознать, несколько алых капель упали на холмик земли, под которым лежали закопанные ею ягоды. В ужасе девушка отдернула руку и зажала рану пальцами здоровой ладони. Закусив губу от боли, она рухнула на колени, готовая в ту же секунду умереть. Руку саднило, но та боль, которая разгоралась в ее сердце, была в десятки раз сильнее. Разум полыхал одной-единственной мыслью — случилось нечто страшное и непоправимое. Эль знала это так же твердо, как и то, что ее зовут Эль. Сердце ее было ранено, как будто острая ветка кустарника, на которой кое-где поблескивали красные хрустальные шарики, пропорола и его тоже. Снова поплыли перед глазами черные круги, и Эль почувствовала смертельный холод. Из глаз брызнули слезы, капая на одежду, на покрытую золотыми листьями траву и на одинокий холмик, хранивший ее секрет.

— Боже, почему мне так плохо? — прошептала девушка побелевшими губами.

Но ответом ей были лишь протяжные крики пролетавших в нахмурившихся небесах ворон.

А потом пришел и другой ответ, куда более зловещий.

— Черная магия, радость моя, — услышала Эль шепот прямо у себя в голове — приторно сладкий, словно наполовину сгнившая вишня.

Реальность превращалась в липкий кошмар, из которого хотелось как можно скорее выбраться.

— Зачем?! Зачем ты делаешь это со мной? Ты же знаешь, я готова ради тебя на все!

— В конце концов, всегда появляется кто-то более прекрасный, и старая любовь забывается. Например, какой-нибудь красавчик с длинными волосами. Да что уж там, будем честны хотя бы перед собой — это всегда красавчик с длинными волосами.

Эль была шокирована этими словами — их смысл казался настолько далеким, словно распространялся на какую-то параллельную Вселенную, где все было устроено иначе.

— Нет, не возражай! — воскликнул голос, и Эль уловила в нем истерично-злые нотки, что пробивались сквозь гнилую сладость. — Позволь я тебе кое-что объясню. Конечно же, позволишь — сейчас ты целиком и полностью в моей власти. Но на твоем пути однажды появится мужчина… Они всегда появляются, хочешь ты того или нет. Ты можешь никого не хотеть и никого не искать, и, знаешь что? Тогда он появится наверняка! И сразу очарует тебя, маленькую наивную девочку. Наговорит красивых слов. Зацелует до полусмерти. Оставит на твоем теле свои следы, свой запах. Многие бедняжки из-за одного запаха готовы за таким на край света. Но нет, на край света эти создания отправляются в одиночку. А перед этим всегда один исход — своими грубыми ботинками они растопчут твое разнеженное, алчущее продолжения, сердце, оставив от него лишь вязкую массу, которую, однако, никак не склеить воедино. Так что, моя крошка, я лишь забочусь о тебе. Не хочу, чтобы тебе сделали больно так, как сделали когда-то мне. Мой долг — уберечь мою девочку от страданий, что превратят тебя в твою тень.

— Почему ты не веришь мне? — с негодованием выкрикнула Эль. — Мне никто не нужен, кроме тебя! Ты знаешь, я готова на все, чтобы ты стала человеком. Ради этого я готова отдать тебе свою душу и всю свою жизнь. Только вот, мне кажется, ты первая меня покинешь. И тогда я умру. Но даже, если не умру и встречу кого-то, такого же потерянного и одинокого, почему обязательно меня должны бросать и топтать мое сердце? Исход не всегда один. Есть счастливые пары, которые проносят свою любовь через десятилетия и не сбегают друг от друга на край света. Взять хотя бы моих родителей…

Адриана зловеще расхохоталась, не дав Эль договорить. Впервые девушка пожалела, что имеет дело с призраком не потому, что его нельзя поцеловать, а потому, что его нельзя схватить за волосы и хорошенько оттаскать.

Этот разнузданный смех длился не меньше минуты, а потом голос, в котором звенели издевка и снисхождение, сказал:

— Сколько раз твоей матери и мне повторять, ты не такая, как она и твой отец? Ты не такая, как большинство людей, которые настойчиво ищут себе кого-то, с кем можно прожить долго и счастливо. Ну, или не очень счастливо, но лишь бы не в одиночку. Серая масса любит кучковаться, потому что в одиночестве им слишком тяжело вынести собственную никчемность. Им просто необходимо заполнить свою жалкую жизнь семейной рутиной, чтобы убежать от самих себя. Чтобы спрятаться от своих нищих душ. В зеркале злой королевы они не увидели бы ни себя, ни свою родственную душу — лишь мертвенную пустоту. Хорошая новость в том, что таким, как ты и я, это не грозит. У нас любовь всегда с надрывом. Любовь опустошает нас, жадно проглатывает все сокровища, что запрятаны в глубине наших душ. Предает и насмехается. Несет нам горе и смерть. Разве не так ты меня любишь, радость моя?

— Так, — прошептала Эль.

Глава 7

Лесные девы

«…образ этот стал уже иным — темным, зловещим, мрачным, как черный круг, который неотступно стоит перед глазами того неосторожного, кто пристально взглянул на солнце».

В. Гюго «Собор Парижской Богоматери»

Из носа у нее шла кровь, перед глазами продолжали летать черные мухи, тело содрогалось в ледяных судорогах, которые держали ее в плотном коконе агонии, словно смирительная рубашка. Но, несмотря на все это, разум прояснился. Она поняла, что каждое слово призрака, словно выцарапанное на ее сердце, — это истина, которая теперь с ней навеки. Истина эта заключалась в том, что подлинная любовь невозможна без страдания.

Эль знала, что любит по-настоящему, а значит, ей предстоит много, очень много страдать. Но теперь она не противилась этому страданию, а ждала его с улыбкой на кровоточащих губах. Ей казалось, что из маленьких ранок льется сок прогорклой рябины, и оттого они болели еще сильнее. Аромат ягод витал в пепельных осенних сумерках, пропитывая ее окровавленное тело, смешиваясь с его запахами, становясь с ней одним целым.

Веки ее подрагивали, и из последних сил она вымолвила:

— Ты меня обманула, но мне все равно. В моем сердце нет обиды и гнева, потому что его переполняет любовь. Не покидай меня, любовь моя. Не беги от меня на край света… Я тоже кое-что знаю, чего не знаешь ты… В зеркале злой королевы теперь отражаюсь я.

И тут ей почудилось, что чья-то невидимая рука оттащила ее от края пропасти, на котором она все это время балансировала, готовая вот-вот упасть. Она почувствовала облегчение и в то же время страх, который испытываешь, когда чудом удалось спастись. Это второй акт страха. Это выталкивание из себя пуповины после родов, когда самое страшное уже позади, но нужно пройти еще одно испытание. С предельной до болезненности отчетливостью до нее дошло, что она была на волосок от гибели, и это ощущение смешалось с любовью, сделав чувство мучительным. Ради своей любви она могла умереть — от этой мысли можно было свихнуться.

Голос в голове молчал, но все еще был там. Каждым своим нервом Эль чувствовала смятение духа. Напряжение, испытываемое ею, росло с каждой секундой. Она больше не могла справляться с нараставшими эмоциями призрака, что походили на темный смерч. Кровь хлынула из ее горла, а слезы окрасились в алый цвет. Колени подкосились, и сознание окутала беспросветная тьма…

***

Разве можно было не влюбиться в лес, где природа нашептывала на ухо свои древние секреты, бережно передаваемые из поколения в поколение? Все здесь дышало каким-то потусторонним покоем, и в то же время это было так же естественно, как вид бирюзовой хвои еловых лап, вившегося по могучим стволам изумрудного моха, бурой зелени устилавшего землю ковра. Люди рождались, страдали, завоевывали друг друга и целые государства и умирали. Мало кто из них достигал состояния, которое могло вытолкнуть сознание из этого разрозненного гигантского пазла, который никому никогда не собрать. Мало кто слышал и понимал, о чем поет северный ветер. О чем в лиловых сумерках осеннего заката перешептываются прошитые золотыми нитями листья. О чем кричат взвивающиеся в пепельное небо стаи черных птиц, что стремятся оставить подступающий холод позади.

Чтобы услышать и понять, нужно иметь мужество. Нужно отрешиться от всей своей беспорядочной жизни, от своего переполненного тщеславием и нелепыми амбициями сердца, от изнывающей в вечной тоске души. Это невозможно, а значит, очень трудно. Настолько трудно, что в одиночку не справиться. Поэтому у всех великих был учитель, который помог им соединить свое сознание с волей Вселенной. А лес — это микровселенная во Вселенной, ее пульсирующее зелеными венами сердце. В шуме ветра и пении птиц мы можем услышать его мощное биение. Оно настолько громко, что его слышат все лесные жители, но не человек, если он не был избран.

Никогда раньше Эль не размышляла о таких премудростях. Раньше у нее не было учителя, а теперь все изменилось. Ей оказали честь, как она думала, вовсе незаслуженную. Ведь она не принадлежала к какому-нибудь древнему клану могущественных ведьм, ведущему свой род еще с тех времен, когда некому было их преследовать. Ни в одном поколении ее семья не имела ничего общего с магией. Как бы она ни любила родных, Эль знала, что эти люди никогда ее не поймут, никогда не разделят с ней радость постижения истины. Эль подозревала, что она подкидыш, потому что не находила сходства между собой и своими родителями ни во внешности, ни в суждениях.

Так кто же она? Быть может, мысль о древнем ведьмовском роде не такая уж нелепая? Тогда это многое бы объяснило. Но в глубине души она знала, что это самообман. Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Нет, в ее рождении таился какой-то страшный секрет, какое-то мрачное проклятие, которое, как она обязана разгадать. Узнав, кто она такая, она обретет саму себя. Пока что она и не помышляла о свободе, и податливое сердце жадно впитывало разъедавший его рябиновый сироп. Но бывали минуты, когда, прислонившись к стволу дерева, она сидела на золоченом ковре, сотканном осенью, и, вглядываясь в окружавшую красоту, грезила о свободе. Пробуждалась детская мечта встретить Стеклянного Человечка, который освободил бы ее и указал путь из дикой чащи, в которой она заблудилась…

Кто она и откуда?..

Кто и откуда? Сердце без остановки повторяло эти два простых вопроса. Иногда она рисовала себе сумасшедшие картины, на которые было гораздо ее больное, как она подозревала, воображение. Там было и золотое яйцо дракона, которое зародилось во чреве девы, которую похитило огнедышащее чудовище. И алхимические опыты в темном подвале, где среди колб и склянок с кислотно-красной и зеленой жидкостями лежала на грубо сколоченном столе привязанная к нему ремнями истерзанная девушка, и живот ее угрожающе вздымался. И освещенное полной луной кладбище, где человек в плаще, стоя у раскопанной могилы, читал заклинание на древнем языке и делал пассы руками над трупом юной красавицы.

Эти картины мелькали перед ее мысленным взором, когда она сидела в окутанном осенними сумерками лесу. Они наполняли душу отвращением и в то же время словно сжигали ее в диком пожаре. Душа откликалась на них так остро, потому что чувствовала, что ступила на эту землю не по милости Всевышнего. Чувствовала, что это не Он, а другие силы заставили ее покинуть тонкий мир и появиться на Земле из тела бедной крестьянки, которая никогда не смогла бы понять, какова ее истинная роль в этой таинственной игре.

Эль тоже не понимала своей роли, но ее сердце было переполнено восторгом и любовью, которые внушали ей лес, и рябина, и прекрасный призрак, что теперь нередко сопровождал ее в прогулках на лоне природы. Ягодный ритуал придал ему еще больше сил, чем обряд с рябиновым соком, который произошел лишь на ментальном уровне.

Адриана даже снизошла до того, чтобы объяснить его суть. Обычно она вырывала Эль из мира ее темных грез, появляясь под деревом из ниоткуда. Этой традиции она по-прежнему придерживалась, хотя теперь тело ее не было прозрачным. С каждым днем она все больше походила на человека — только очень бледного и изможденного, но от того не менее прекрасного. Под огромными глазами, цвет которых отливал в осенних сумерках болотной зеленью, проступала ядовито-фиолетовая дымка. Если раньше эти глаза фосфоресцировали во тьме ярко-зеленым блеском, то теперь их цвет не выглядел столь противоестественно. Они стали темнее, и при виде их в голове Эль всегда вспыхивали ассоциации с болотами, мхом и пушистыми еловыми лапами.

Взгляд их немного оживился. В нем больше не было пронизывавшего душу могильного холода и вселенского одиночества. Он был серьезен и сосредоточен, будто под глазными яблоками засела какая-то несокрушимая идея. Иногда в этих болотных глазах вспыхивали искры скорби. Это казалось парадоксом, но другого выражения она не могла бы подобрать. Когда думаешь об искрах, представляется нечто подвижное и соблазнительное. Именно такой и была тоска призрака. Это болото не было мертво, как не был мертв и сам призрак. Там на дне, в грязных водах, покрытых тиной и увядшими кувшинками, что-то таилось. Что-то, что заставляло бурлить темные воды. Там все еще пульсировала жизнь — вопреки всем законам природы. Эта жизнь, с каждым днем все нараставшая, грозила осушить болото, чтобы утолить невыносимую жажду.

Но Эль прекрасно знала, что это не утолило бы запредельную жажду. Ее мог утолить только чистый источник, который был в ней, в Эль, и в ее жертвенной любви. Эту любовь выпивали спокойные, но слишком темные болотные глаза. Эта любовь пропитывала бумажно-белую кожу, чтобы напитать ее, обратить пергамент в шелк. Эта любовь, словно целебный бальзам, пропитывала сухие губы, меняя их оттенок с бледно-розового на алый.

Конечно же, эта испепеляющая любовь не могла осветить глаза призрака золотым светом и зажечь в них искры тепла. Не могла покрыть щеки нежным румянцем. Не могла заиграть ласковой улыбкой на манящих устах. Все это было слишком человечно, а потому недоступно. Эль знала наперед, что, даже обрети призрак тело, внутри которого билось бы настоящее живое сердце, было бы бесполезно рассчитывать на тепло и человечность с его стороны. Перенесенные страдания замораживают сердца навсегда. Сколько их не грей самой самоотверженной любовью, они не оттают. Снежная королева никогда, ни за что, не позволит Грете вырвать Кая из своих ледяных объятий.

Но, быть может, в том и состояла сладостная награда — при виде ее сердце, исполосованное смертельными ранами, увитое шрамами, словно алой лентой коробка с рождественским подарком, начинало учащенно биться. Она заставила биться сердце мертвеца! Она пробуждала блеск в этих болотно-мертвенных глазах!

А еще Адриане теперь не приходилось выглядеть как типичный призрак из готического романа. И пусть она была мистически бледна, а ее сказочные волосы черными каскадами рассыпались по алебастровым плечам, но теперь она хотя бы могла выбрать себе более подходящее платье. Адриана создала себе целых три варианта. Было темно-зеленое, со шнуровкой спереди, лиф которого был расшит оранжево-красными узорами. Был жемчужно-серый бархат, тугой корсет которого поднимал нежные полушария груди. Было черное с кружевными рукавами-фонариками.

И вот, явившись к ней впервые в черном платье, с чернильными волосами, украшенными диадемой из зазубренных кристаллов рябинового цвета, с маленьким черным сердечком на бледной щеке, Адриана изрекла:

Глава 8

Рука об руку

«И хотя он знал, что природа одаривает яркими цветами самые ядовитые свои творения… ну что ж, можно попробовать жить и дышать ядом…»

П. З. Брайт «Спасены»

— Мне нужна твоя жизнь, которая искупит все. Как ты думаешь, радость моя, смогла бы ты подарить мне ее?

— Ты же знаешь, я готова ради тебя на все, — тихо ответила Эль, перебирая ладонями сухие листья.

Она потупила взгляд, избегая смотреть в лицо призрака. Эти голодные глаза пили ее душу глоток за глотком.

— Конечно, знаю, но хочу услышать это от тебя. Твоя покорность может таить в себе что угодно, например, мысли о побеге. Ты должна знать, что я тебя не держу. Все в твоих руках. Твои тайные желания сочатся сквозь твои пальцы, и я пью их сладкий нектар. Повторяю, все в твоих руках, — я же не какое-нибудь чудовище.

— Разве? — вырвалось у Эль, и тело ее сжалось, будто в ожидании удара.

Но вместо этого она ощутила прикосновение указательного пальца к своему подбородку. Девушке показалось, будто в кожу впился осколок льда. Решительным жестом Адриана заставила Эль поднять голову, и взгляды их встретились. Снизу вверх смотрела девушка на прекрасное лицо, выделявшееся на фоне иссиня-пепельных сумерек, окутавших лес. В глазах этой пришедшей из неведомого мира женщины было все — осуждение, насмешка, страдание, сладострастие…

— Моя милая малютка показала свою темную сторону? Знаешь, это даже хорошо. Покорность и подчинение — это слишком скучно, не находишь ли? Я могу ослабить сети, но никогда не выпущу тебя, пока ты сама этого не захочешь!

Последние слова Адриана произнесла ужасным потусторонним голосом, больше напоминавшим мужской. Этот голос раздался словно из глубин ада, и было невыносимо поверить в то, что он исходил из нутра хрупкой фигуры, стоявшей в окутанном нежными сумерками осеннем лесу. Веки Эль задрожали, и слезы повисли на ресницах. Но взгляда девушка не отвела. Тогда Адриана, продолжая буравить ее своими болотными глазами, присела перед ней, и ее руки уперлись в ствол старого дуба. Голова Эль оказалась между ними, и она тотчас почувствовала тяжелый запах рябины.

— Неужели ты до сих пор так ничего и не поняла? — заговорила Адриана своим обычным голосом, в котором на этот раз звенел металл.

— Что я должна понять, черт возьми? — воскликнула Эль. — Что меня преследует свихнувшийся призрак и что скоро я и сама свихнусь, если, конечно, не умру?

Адриана запрокинула голову вверх, обнажив нежное, будто фарфоровое, горло, и захохотала. Веселье было столь же быстротечно, сколь неожиданно. Дух вновь впился в Эль своими голодными глазами и тихо произнес голосом, полным нежности, страсти и боли одновременно:

— Ты уже чувствуешь на мне свой запах, правда? То, что уничтожает тебя, делает меня сильнее.

— Что за бред? — раздраженно спросила Эль, мало надеясь на вразумительный ответ.

Казалось, призрак этого не услышал и продолжал:

— Ты — мой нектар. Я истощена до предела.

— Так отправляйся в ад! — вырвалось у Эль.

Любовь смешалась в ней с отравлявшей ее саму ненавистью, и она должна была выплеснуть этот яд, чтобы не захлебнуться им.

— Но у меня остались незаконченные дела, — спокойно возразила Адриана, которую, казалось, не задело напутствие Эль. — Именно поэтому я, словно феникс, восстала из пепла. Но без твоей помощи мне не возродиться до конца. Однако я не законченная эгоистка, как можно подумать. Благодаря мне твоя душа получит немало такого, что большинству смертных и не снилось.

— Ты не должна была привораживать меня! — воскликнула Эль.

Она никак не могла справиться с тем темным чувством, что нарастало и бурлило у нее внутри, словно кипящее в котле ядовитое зелье.

— Должна была, радость моя, — снисходительным тоном ответила Адриана, одаривая Эль томной улыбкой. — Я взяла самые красивые ягоды, на которые природа так щедра осенью. Черная и красная смородина — символы тоски и любви. Снежноягодник — символ преданности и покорности. Рябина — символ страсти. Я соединила землю, воздух, воду и огонь, а ты та энергия, которая вдохнула в них душу.

— Как ягоды оказались на пороге? — холодно спросила Эль, однако в сердце ее по-прежнему бушевала буря.

— Даже не знаю, стоит ли доверять тебе такие секреты, но так и быть, — пожала плечами Адриана, и жест этот вышел настолько человеческим, что по спине Эль поползли мурашки. Теперь человеческое в этой женщине пугало едва ли не сильнее, чем потустороннее. — Я же обещала взаимовыгодный обмен, так почему бы не начать прямо сейчас? Но тут не обойтись без предыстории, которая, возможно, тоже будет тебе не безынтересна. Ты знаешь, где я нахожусь, когда я не с тобой?

— Нет.

Эль шокировало то, что сама она об этом никогда не задумывалась.

— В пустоте. Я уже говорила тебе, что лишь огромное усилие воли позволило мне однажды оказаться в твоей комнате. Я долго готовилась к этому, и, наконец, мне удалось. Ночью проще установить контакт с твоим сознанием и с твоей природной сущностью. Во сне ты не скована предрассудками и лишними знаниями. Я бы могла, конечно, появиться рядом с тобой на улице, но это потребовало бы большей энергии. Да и ни к чему, чтобы кто-то увидел, как ты болтаешь сама с собой. Ты и так привлекаешь к себе слишком много внимания. Теперь же, когда благодаря тебе я стала сильнее, я могу появляться в любом месте, где появляешься ты. Но по понятным причинам ими оказываются лишь твоя спальня и лес… Ты помнишь, как осторожна я была поначалу, боясь задержаться на лишнюю минуту? Как ты могла заметить, теперь мои визиты длятся гораздо дольше.

— Теперь можно делать со мной все, что хочешь? — с вызовом спросила Эль и вперила взгляд в голодные глаза, которые были опасно близко.

— Нет, моя дорогая, — покачала головой Адриана. — Теперь ты для меня ценна, как никогда. Мы слишком многое пережили вместе, чтобы остановиться. Теперь я уверена, что мы дойдем с тобой до конца. Вдвоем. Рука об руку.

Словно в подтверждение своих слов призрак протянул к Эль руку, и та резким жестом прижала ладони к груди. Адриана усмехнулась, и в усмешке этой сквозила неприкрытая горечь. Призрак опустил руку и сложил ладони на коленях, словно примерная ученица. Эта поза была настолько же обманчива, насколько очаровательна. В этот момент Адриана с развевавшимися на ветру волосами как никогда походила на смертную девушку. Она выглядела хрупкой и потерянной, и охваченная раскаянием Эль едва сдерживала желание погладить ее по голове и взять ее изящные руки в свои. Но она и так перенесла слишком много, чтобы еще и провести несколько недель в постели с язвами на руках.

Она могла лишь любоваться этой очаровательной иллюзией, красота которой была подчеркнуто потусторонней. Это по-театральному вычурное платье, это словно покрытое толстым слоем белого грима, лицо, эта сиреневая дымка, что ядовитыми тенями покрывала кожу под глазами, — все это было явно не от мира сего. Безусловно яркая при жизни красота трансформировалась в неестественную — вызывающую и пленительную. Это был ядовитый цветок, тяжелый аромат которого будоражил нервы и вызывал желание сорвать его, чтобы рассмотреть поближе. И тогда нежный бутон выпускал спрятанное внутри жало, которое жадно впивалось в ладони того, кто посмел до него дотронуться.

— Милое сравнение, — усмехнулась Адриана, и застигнутая врасплох Эль почувствовала, что краснеет. — И какое точное! Я действительно больше похожа на ядовитый цветок, чем на рябину. В первую же встречу я отравила тебя своим ядом. Это вышло случайно, но не стало для меня неожиданностью. Поначалу у меня не было полной уверенности в том, что что-то получится. Ты могла не выдержать контакта со мной.

— То есть попросту умереть, — тихо сказала Эль, опуская глаза.

Глава 9

Прекрасный и отвратительный город

«… что-то было низвергнуто во мне, чего нельзя уже было поднять; что-то снизошло на меня, от чего нельзя было спастись бегством».

В. Гюго «Собор Парижской Богоматери»

Эль чувствовала себя слишком опустошенной, чтобы удивиться и разозлиться по-настоящему.

— Не буду отрицать, такая вероятность была. В этом случае я пришла бы к тебе в твоей другой жизни. Конечно, пришлось бы снова ждать, но ничего не поделаешь, — будничным тоном сказал призрак, если, конечно, у призрака вообще мог быть будничный тон.

— И после этого ты говоришь, что ты не эгоистка? Ради одной неудавшейся попытки ты готова была отнять у меня целую жизнь! Тебе-то, конечно, терять нечего, но обо мне ты даже не подумала.

Эта мимолетная вспышка гнева отняла у Эль последние силы, и она уже жалела о ней. Выяснять отношения с духом было себе дороже.

— Разве ты не сказала, что готова пожертвовать ради меня жизнью? Не думаю, что есть разница — одной или двумя, — спокойно заявила Адриана.

— Это все приворот, — буркнула Эль.

— Нееет, радость моя, это ты, — покачал головой дух и игриво ей улыбнулся. — Приворот не творит волшебство из воздуха. Он лишь усиливает то, что уже есть.

— И что же это?

— То, что появилось во время физического контакта.

— Какого еще контакта?

— А ты уже забыла, как я гладила тебя и целовала? — все с той же легкомысленной улыбкой спросила Адриана.

Казалось, происходящее забавляло ее. Она словно играла с Эль в кошки-мышки, заранее предвидя, чем все закончится, и нарочно оттягивая сладостный момент победы.

— Но это же не то же самое, что… — промямлила Эль, чувствуя, как щеки ее заливала краска.

— Не то же самое. То, о чем ты подумала, вовсе необязательно. Подойдет любой контакт, во время которого происходит обмен жидкостями. Ты, конечно же, не могла знать, что тела призраков источают невидимый и очень опасный для людей яд.

— Я читала, что у медиумов во время спиритических сеансов из носа, ушей и рта течет жидкость, из которой состоят призраки…

— Эктоплазма, — кивнула Адриана. — Мы пропитаны ею насквозь, словно забальзамированные мумии. Как бальзам помогает мумиям сохраниться, так эта субстанция помогает нашим призрачным обликам не рассыпаться в пух и прах. Душа не может долго оставаться без тела в материальном мире, если только это не душа какого-нибудь сверхъестественного существа. Безумное желание остаться дает таким, как я, возможность создать себе подобие тела. Отсутствие плоти и крови частично компенсирует этот яд, который сочится из смертельно раненой души. Своими страданиями, своей пережитой, не отпущенной, не прощеной болью мы пропитываем свои призрачные тела, и они служат нам сколь угодно долго. Существа грубые и примитивные создают для себя чудовищные облики, на которые невозможно глядеть без отвращения. Существа возвышенные создают нечто прекрасное…

— А ты выглядела при жизни так же? — не удержалась от вопроса Эль.

— Да. Невозможно создать совершенно другую внешность. Так или иначе, мы воспроизводим облик своего умершего тела, но можем утрировать детали. Я никогда не придавала большого значения своей внешности и воссоздала себя ровно такой, какой была при жизни, облачив получившийся сосуд для души в белые одежды.

— Как предсказуемо, — не без ехидства заметила Эль.

— Оставим неоправданный интерес к собственной внешности душам поверхностным, которые сами не поняли, для чего решили остаться. У меня же с самого начала была цель, ради которой я была готова на все. Знаешь, я рисковала сойти с ума. Такая участь уготована большинству из нас. Внутренне и внешне свихнувшиеся души походят на монстров. Они готовы уничтожить все, до чего могут дотянуться. Эта судьба миновала меня только потому, что на этом свете есть ты… Кстати… я думаю, ты знаешь, как я выглядела при жизни.

— Знаю… Мне часто снятся руины церкви, — с замиравшим сердцем проговорила Эль. — Это далеко отсюда?

— Не очень.

— Это город?

— Да, прекрасный и отвратительный одновременно — тебе бы там понравилось.

— Адриана, скажи, почему сгорела та церковь? — после некоторого раздумья спросила Эль.

Она вдруг почувствовала, будто вся ее кровь вытекла из похолодевшего тела, а вместе с ней и сама жизнь. И в то же время вены будто до краев наполнялись какой-то чужой кровью. Она забыла обо всем на свете, даже о призраке напротив. Она чувствовала лишь эту чужеродную кровь в своем холодном теле, которая едва ли согревала его, но наполняла душу каким-то инородным чувством. Чем-то на грани восторга и отчаяния.

И чувство это было окрашено пурпурным. Прекрасный и отвратительный… Пурпурный город! Там жила Адриана. Там бывала она, Эль, в своих тревожных снах. Или не только во снах? Неужели эти сны были не снами, а воспоминаниями из ее прошлой жизни? Этот город очаровал ее и погубил так же, как Адриану. Да, она точно знает, что погибла там… Отчего сгорела та церковь?.. Ответ призрака донесся до нее, словно сквозь толстое стекло. Она была слишком погружена в эти отголоски воспоминаний, чтобы воспринимать реальный мир и даже ирреального призрака в нем.

— А ты не помнишь?

Эль устремила на духа безумный взгляд и в отчаянии вымолвила:

— Что ты сделала со мной? Почему я начинаю вспоминать свою прошлую жизнь?

— Разве не этого ты хотела? Понять кто ты и откуда. Говорят, что все мы родом из детства. Но я бы сказала, что все мы родом из прошлой жизни. Душа не обрывает накопленные связи, помнит совершенные ошибки и грехи, и они перекочевывают из одной жизни в другую. Однажды ты пролила чужую кровь, и теперь будешь вынуждена пролить свою, чтобы искупить вину, чтобы стереть невинную кровь со своих рук. Ты должна принести себя в жертву, чтобы, в конце концов, очиститься.

— Но почему жертва эта предназначается тебе? Ты преследуешь свои личные цели…

— Кто тебе это сказал? Я хочу спасти невинных.

— Невинных? А тот призрак, с которым ты познакомилась перед смертью, тоже невинный?

— На сегодня с тебя хватит! Одно мимолетное воспоминание о нем может навсегда лишить тебя покоя. Ты еще не готова. В этой жизни у тебя есть я. Я тот невинный, которого ты должна спасти.

— Почему я чувствую, что мы трое неразрывно связаны?

— Потому что мы трое неразрывно связаны, — серьезно ответил дух.

— Хватит надо мной издеваться!

— Я не издеваюсь… Он мой брат. Вернее, был им.

— И мой?

— В каком-то смысле, да.

— Значит, ты моя сестра?

— И да, и нет.

— Это слишком сложно… Кто подбросил ягоды на порог?

— Повелитель ветра.

Перед мысленным взором Эль появился образ холма, возвышавшегося в фиолетовых сумерках. На вершине его стоял с распростертыми руками юноша с прекрасными пепельными волосами и шептал слова заклинания на непонятном языке. А рядом с ним был еще один, черноволосый, который смотрел отуманенным взглядом на пылавшую алым маревом линию горизонта. В сердце девушки на мгновение отозвались его тоска и пламенное желание.

— Он хочет тебя вернуть! Ты нужна ему! — содрогаясь всем телом, воскликнула Эль и после паузы тихо добавила:

— Он любит тебя всем сердцем. Так же, как и я.

— Не ревнуй, моя милая, — усмехнулась Адриана, — моей испепеляющей любви хватит на всех.

— Ты меня любишь? — неожиданно для самой себя спросила девушка.

— Конечно. Если бы я тебя не любила, ты бы уже была мертва. Этот приворот я узнала от друга повелителя ветра, а он очень сильный колдун. Когда-то его низвергли с небес за то, что он помог одной душе сбежать. У него оставалась еще одна, последняя, жизнь. Его не лишили ее, поручив миссию, выполнив которую, он будет прощен.

— Вряд ли он будет прощен, — покачала головой Эль. — Он создал этот приворот, и за одно это ему гореть аду.

— Не переживай так. Ад ни ему, ни мне теперь не страшен.

— Ты так говоришь, как будто собираешься жить вечно.

— Мы все будем жить вечно. Благодаря тебе.

С этими словами призрак начал медленно таять в воздухе. Спустя минуту от него осталось лишь застывшее в пепельных сумерках черное сердечко, словно отправленный воздушный поцелуй. Эль протянула руку, дотронулась до него пальцем и тут же с криком отдернула ладонь. На коже выступила капля крови, словно его укололи шипом. «Она это специально! Она ненавидит меня! Но за что?.. За что мне все это, Господи?» — пронеслось у нее в голове. Тело обмякло, и, зарывшись лицом в обвитые коричневыми сухожилиями листья, она разразилась громкими рыданиями.

Глава 10

Зачарованная осенью

«…правило добрых натур привязываться к тому, от кого они много терпели. Они дорожат тем, что им дорого стоило».

Ж. Санд «Замок Пиктордю»

Расплавленная позолота лилась с предказатного неба, покрывая кроны старых деревьев прозрачным покрывалом. Уставшее солнце окутывало призрачной дымкой лес, и тени деревьев играли в прятки с косыми лучами. Это лившееся прямо с неба расплавленное золото оставляло свои капли на листьях, и их желтые, красные и оранжевые грани искрились и переливались. Осень заковала их в хрупкий металл, который вот-вот заржавеет, и тогда каждый листок превратится в собственную тень. Но пока что они полыхали в закатном свете октябрьского солнца. Опавшие листья шуршали под ногами, стелясь уютным ковром по остывавшей в своем сне земле.

Этот нежный свет, этот мягкий ковер под ногами, эти приветливые в своих маскарадных костюмах деревья, — все это отзывалось в сердце Эль знакомой щемящей грустью, которая перетекала в пламеневший, как кленовый лист, восторг. Когда-то она уже испытывала это чувство; вот только было это не в этом лесу, не в этой деревне и не в этой жизни. Тогда она тоже долго, гораздо дольше, жила, ничего не замечая вокруг, а потом прозрела. Но было почти поздно. Ей был дан последний шанс познать эту хрупкую красоту, которая замерзала от надвигавшегося дыхания зимы. И она не просто познала это чудо, но и разделила его с такой же зачарованной осенью душой. Та душа была такой же хрупкой и светлой, как эти тихие октябрьские сумерки. И она полюбила ее всем своим оттаявшим после долгой спячки сердцем. То была не та темная любовь, которая несла лишь страдания и разрушение. Нет, это была настоящая любовь, без всякой магии и приворотов. Единственная настоящая любовь, которая была дана ей. Любовь, которая хоть и не искупила все, но отогрела сердце.

В ту осень она разделила последний глоток кристального воздуха с другим человеком. Призрак же дышать не умел. Тогда был тот, с кем она могла пройтись рука об руку меж стройных деревьев. А теперь нет — одно мимолетное прикосновение к призраку причиняло боль и отравляло ее смертное тело. В прошлой жизни ей было с кем встретить последние осенние сумерки. Будет ли с кем теперь?.. В ту осень она умерла… Но только смертью можно закончить жизнь, разве нет?

Эта осень тоже был последней, но на этот раз смерть не будет столь милосердна. Сначала ей предстоят страдания. Но разве она уже не страдает? Разве не гнетет ее душу темное чувство, не разъедает его, словно ядовитые испарения прекрасного цветка? Разве не лежит на сердце тяжелой ношей созданный падшим ангелом приворот, что выпивает из него кровь капля за каплей?

Нет, то были еще не страдания. Язвы, кровотечение и хлесткие слова призрака, что распарывали ее душу, как распарывает податливую плоть ядовитый хлыст, — все это было лишь подготовкой перед настоящей болью, которую ей предстоит испытать сегодня.

Ей ни за что не скрыться от той, что обманула саму смерть.

— Очень образно, — услышала она позади себя насмешливый голос и дернулась так, будто ее ударили.

Она совершенно не готова! Но разве можно подготовить себя к адской боли, к любви к призраку, к жертвоприношению?

Эль заставила себя обернуться и едва не столкнулась лбом с Адрианой. Сегодня дух выбрал зеленое бархатное платье, которое подчеркивало болотный оттенок его глаз. На голове снова красовалась рябиновая корона. Распущенные пряди развевались на ветру, словно черные атласные ленты.

— Дорогая, вот уже почти два месяца мы встречаемся здесь два, а то и три раза в неделю, а ты все еще не можешь привыкнуть к моим внезапным, пусть и эффектным появлениям, — усмехнулась Адриана.

— Что толку от этих встреч, если я их едва помню? — буркнула Эль, игнорируя колкое замечание, которое на самом деле задело ее, ибо было правдой.

— Я же говорила тебе, однажды придет время, и ты вспомнишь все. Ты обладаешь огромными знаниями. Знаешь магические свойства каждого дерева и каждой травинки, что растут в этом лесу. Это все уже здесь, — рука призрака взметнулась вверх и наградила лоб Эль невесомым прикосновением.

Однако Эль его почувствовала и посмотрела на Адриану полным упрека и обиды взглядом.

— Я бы не стала беспокоиться об этом, зная, что тебе сегодня предстоит, — пожал плечами дух и пошел вперед.

Эль потерла лоб, который полыхал так, будто ее ужалила пчела. Почувствовав, что ткань перчатки намокла, она с отвращением отдернула руку. Она постаралась не думать об этом — и правда, это уже неважно.

— Когда придет время? — спросила Эль, стараясь сосредоточиться на своем вопросе.

— Ты поймешь. А пока что твоя голова — огромный сундук, в котором заперты на ключ немыслимые сокровища.

Девушка и дух шагали по пестрому ковру из листьев к их месту — раскидистому дубу. «Не рука об руку», — с горькой усмешкой подумала Эль.

— Может, ты специально их запираешь? — высказала она внезапную мысль, которая неприятно поразила ее.

— Не специально. Ты все еще человек, а я все еще дух. Пока что ты не можешь полноценно контактировать со мной и усваивать полученную от меня информацию. Но ты особенная, поэтому я могу наполнять тебя, словно гигантский сосуд. Однажды этому сосуду суждено разбиться, и тогда священная вода хлынет из него безудержным потоком.

— Значит, пока ты сама не станешь человеком, ничего не выйдет? — упавшим голосом спросила Эль.

— Да, радость моя. А ты ни через месяц, ни через год не станешь достаточно сильной, чтобы воспринимать меня без боли. На это уйдет десяток лет. У нас нет столько времени.

— Мы расстанемся? — спросила пораженная в самое сердце Эль, и душу ее опалила невыразимая тоска.

— Лишь в этой жизни.

— А потом ты снова найдешь меня?

— Надеюсь, что ты меня, — тихо ответил призрак, и в этих словах Эль послышалась смесь глубоких чувств — что-то отчаянное на грани безысходности и надежды.

Но девушка знала, что расспрашивать бесполезно. Они уже стояли под кроной могучего дуба, на котором все еще золотились опаленные осенним костром листья.

Эль вынула из сумки дары Ведьминой рощи — веточки рябины, дуба, осины, вербены, шиповника и снежноягодника, а также котел и небольшой мешочек, что принесла из дома. Она сложила все это на большой округлый камень, что лежал под деревом. На самом краешке его устроился призрак, что не сводил с нее пристального взгляда немигавших глаз. Взгляд этот прожигал Эль спину, но она старалась не обращать на это внимания.

Девушка собрала сухие ветки и развела небольшой костер. Соорудив из тех же веток перекладину, она подвесила на нее котелок, налила в него набранной в лесном ручье воды и начала медленно бросать туда ягоды и листья. Сосредоточившись на этих занятиях, Эль поймала себя на том, что уже не испытывала страха. Простые действия действовали на нее умиротворяюще. Точно так же она успокаивалась на маленькой кухне, когда готовила еду. И пусть сейчас Эль варила не суп, а зелье, она сконцентрировалась лишь на том, что делали ее руки, и это помогло выкинуть из головы все тревожные мысли.

Когда вода окрасилась в мутно-красный цвет, пришел черед мешочка. Эль развязала веревку и начала отправлять в котел базилик, розмарин, засушенные ягоды боярышника, корень имбиря, кусочки красных яблок и палочки корицы. Она кидала в закипавшую воду пригоршню за пригоршней, и мысли ее витали где-то далеко. Каждой клеткой своего тела она чувствовала обступавшие ее лесные сумерки, и в то же время ей казалось, что она попала в параллельный мир, в какой-то чужеземный лес. Это был мир, который целиком состоял из огромного, распростершегося на тысячи миль леса. Ей чудилось, что она слышала стук его гигантского, гулко пульсировавшего сердца, которое таилось в дупле самого большого дуба. Этот нараставший звук все больше сливался со стуком ее собственного сердца, которое теперь билось с ним в унисон. Девушка уже не различала, где звук ее сердца, а где — большого зеленого сердца волшебного леса.

Всей душой слилась она с лесом и будто стала единым целым с каждой его травинкой, с каждым камнем и с каждой птицей. Она стала неотделимой частью целого организма, который жил по своим законам и не принимал в свою жизнь никого, кроме духов. Но ее принял.

Осталось лишь провести инициацию. Ее первый ритуал, который даст ей силу.

Эль не поняла, было ли это ее собственной мыслью или словами Адрианы. Та действительно что-то говорила, но Эль не могла разобрать ни слова.

Вопреки логике ей казалось, что дух пребывал в Ведьминой роще, а она, Эль, все еще находилась в созданном ее воображением лесном царстве, хотя все должно было бы быть наоборот. А, быть может, оно, это царство, действительно существовало где-то в параллельном мире, и загипнотизированная Эль на несколько мгновений смогла туда перенестись…

Из котла густыми клубами валил дым, и Эль показалось, будто весь лес пропитался пряным ароматом кипящего варева. Словно издалека увидела она, что Адриана потрясывала в руках маленький прозрачный мешочек, в котором ярким пятном пламенел пурпурно-сиреневый порошок. Его гранулы размером со спичечную головку поблескивали в закатных лучах.

— Экстракт сумерек Пурпурного Города, — объяснила Адриана.

Призрак снова потряс мешочком перед своим лицом, и Эль заметила, что глаза его сквозь прозрачную ткань начали фосфоресцировать и блестеть, словно два изумруда. Такими они были в те ночи, когда Адриана навещала ее в спальне.

Прежде, чем Эль успела понять, что произошло, одним ловким движением призрак высыпал содержимое мешочка в кипящее зелье, и дым мгновенно окрасился в ярко-сиреневый цвет. Густые клубы яркими всполохами прорезали пепельные осенние сумерки, что заполнили собой лес. Дурманящий запах проникал под кожу и оседал в легких, кружил голову и уносил в заоблачные дали. Эль казалось, что сиренево-малиновый дым окутал ее сердце. Она посмотрела вниз и увидела, что просвечивавшие через тонкую кожу вены из голубых превратились в пурпурные и выглядели так, словно были сделаны из тонкого стекла. Будто это были вовсе не вены, а впущенные под кожу тонкие трубки из какого-то безумного мира будущего. И тут ее пронзило новое открытие. Она крепко зажмурилась, потом резко распахнула глаза и увидела, что полностью обнажена, а все ее вещи лежали где-то позади Адрианы, которая стояла, словно средневековая королева, в своем бархатном платье, смотрела невидящим взглядом на сиреневый дым и произносила слова заклинания. И когда мертвая ведьма подняла глаза, Эль увидела, что в их фосфоресцировавшем болоте сверкали пурпурные всполохи.

— Пусть волшебная ночь Самайна одарит тебя Силой, как одариваю тебя ею я! Живи вечно! Будь сильной и используй свой дар во имя Света! Пусть твоя священная кровь победит тьму!

С этими слова ведьма сняла котел с огня и поставила на охапку сухой листвы. Она присела на колени рядом, и тут из-под рукава ее роскошного платья выкатился большой серебряный кубок, инкрустированный изумрудами и рубинами. Ведьма слила в него булькавшее, источавшее ароматы леса, зелье. Потом прижала подушечку большого пальца к самому большому рубину в центре, и его острая грань проколола ее кожу. Темно-алая кровь крупными каплями закапала в дымящееся варево, которое вдруг зашипело и запузырилось еще сильнее. Спустя несколько секунд Адриана встала и протянула кубок Эль.

— Выпей все до последней капли, радость моя, — сказала она, но губы ее при этом не шевелились.

Вдыхание дыма научило ее читать мысли призрака. Она взяла кубок и подняла голову, всматриваясь в волшебную ночь, что спустилась на Ведьмину рощу. Полная луна лила неправдоподобно яркий свет на землю, освящая унизанные золотом ветви деревьев, словно десяток фонарей. Запахи костра, зелья и опавшей листвы парили в воздухе. «Зачарованная осенью», — шептали деревья. Или это была Адриана? А, быть может, лесные духи?

Эль крепко зажмурилась, и горько-сладкое питье хлынуло ей в горло.

Глава 11

Страшные грехи

«Погибшая душа сама приготовила себе муки и продолжала еще эту работу, усиливая свою огненную агонию».

Б. Стокер «Скорбь Сатаны»

Тревоживший все ее существо запах зелья был ей знаком. Именно этот пряный аромат ощущала она в своих мрачных грезах, пропитанных фиолетовыми сумерками и раздавленными в холодных ладонях рябиновыми гроздьями. Это горького сока осенних ягод. Запах стелившегося над проклятым городом пепельного тумана. Запах пурпурных желаний и разбитых надежд. Запах мечты и обмана. Запах жертвы. Запах юноши с голубыми глазами, в теплых водах которых плавало солнце, что согревало ее оледеневшее в извечной тоске сердце. Соленый запах медного безумия. Запах крови.

Конечно же, темная кровь призрака не могла источать такой упоительный аромат. Так пахли волшебный лес и его дары, и этот запах пробудил в Эль не только дремавший доселе дар, но и жгучие воспоминания, что пылали в ее душе, словно разгоревшийся огонь. Зелье было тем маслом, которое распалило рябиновые искры, и они прожгли ее душу.

Что до вкуса, она его почти не ощутила. Лишь легкая горечь обожгла горло, но она едва ли обратила на это внимание. Все ее чувства были заглушены воспоминаниями — слишком болезненными в своей яркости. Пусть это были лишь обрывки, душа ее теперь знала, что представляли из себя недостающие фрагменты и какая картина из них складывалась. То был отуманенный образ по имени Кристабель — светловолосый прекрасный вампир, который влюбился однажды в смертного юношу. Но, по злой иронии судьбы, едва обретя это бесценное сокровище, она должна была распрощаться с ним на веки вечные. Кристабель и ее возлюбленный избрали смерть во имя спасения проклятого города, но Эль уже знала, что жертва была напрасной. Создатель не принял ее, и имена их покрылись пеплом забвения. Лишь горстка очарованных романтичной смертью подростков помнила о тех, кого поглотил проклятый город.

Где же ты теперь? На земле ли твоя душа или витает в неведомых сферах?..

Но почему сердце разрывалось от тоски и боли? Ей не жаль той отвратительной жизни, которую она вела в мертвом теле, существовавшем за счет крови невинных детей. Она заслужила свой конец, и даже мучительная смерть едва ли искупила все ее прегрешения.

Но ей было до безумия жаль едва начавшуюся жизнь юноши. Да, он был обречен с рождения, но едва ли эта мысль приносила хоть какое-то утешение. За что ему выпала такая страшная участь? И где теперь его душа? Как найти ее в огромной Вселенной?

Одиночество сжало сердце Эль своими когтистыми лапами, и она с радостью подумала о том, что сейчас, наконец, лишится чувств. Невыносимо было жить в этом мире, зная, что единственная по-настоящему родственная душа безумно далеко.

— Зато я все еще здесь, — услышала она знакомый и в то же время ставший чужим голос, а потом сильные руки подхватили ее обмякшее тело и уложили на ворох сухих листьев.

Кубок выпал из ослабевших рук. Она осушила его до дна. Веки дрожали в предвкушении боли, а душа жаждала ее с нетерпением. Сквозь кровавую призму слез Эль видела, как Адриана клала на ее обнаженное тело ягоды рябины, а затем посыпала их все тем же пурпурным порошком. Ее волосы, грудь, руки, живот и ноги теперь были покрыты сиявшими в волшебной ночи Самайна гроздьями.

От котла все еще исходил сиреневый чад, который пропитывал воздух дурманившими запахами. Повсюду горели фиолетовые и красные свечи, которые стояли без подсвечников прямо на листве и каким-то чудом не падали. В руках Адрианы тем временем оказалась ярко-оранжевая тыква, которую та принялась ломать на куски вместе с кожурой. Сочная мякоть падала на тело Эль, сливаясь с ее плотью.

— Зелье пробудило твою память и твой дар. Теперь ты должна впитать в себя знания. Все колдовское могущество, что таилось в Ведьминой роще, будет спрятано в тебе. Не бойся. Боль очистит тебя. В тебе останется лишь истина. Ты выполнишь, наконец, свое предназначение и спасешь нас всех, — провозгласила призрачная ведьма.

Конец ознакомительного фрагмента.