Боровой

Маргарита Голощанова, 2021

Бывший командир и дружинник, Бреган Грегович, скитается по разорённой войной стране. В компании своих людей он ныне вынужден наёмничать, путешествуя от села к селу. В деревеньке под названием Комарин, воины получают неожиданное предложение. Жители утверждают, что в соседнем бору обитает леший. Лесной дух изводит округу, несёт беды и смерть. Бреган Грегович соглашается убить чудовище, однако жизнь его и его людей круто меняется после того, как наёмники заходят в лес. Содержит нецензурную брань.

II. Мельник

Потянувшись и размяв затёкшую от скамьи спину, Бреган засобирал людей в поход. Накануне, перед самым сном, он обдумал всё сказанное войтом, прикинул необходимое количество дней, которое может занять дело, а также припасов, требовавшихся для вылазки в лес. Мыслей, с чего начать и от чего бы лучше оттолкнуться, у командира было несколько. Глобальных ухищрений планы не содержали, однако щедрая награда за голову лиха вынуждала взяться за дело со всем тщанием и даже некоторой дотошностью. В частности, старого мельника, отца того самого пропавшего намедни Микоша, командиром решено было всё-таки опросить. Требовалось также обзавестись картой, снова поговорить с войтом и в целом сделать все необходимые приготовления.

Приготовления, как выяснилось, не обещали быть ни быстрыми, ни лёгкими. Выйдя на свежий воздух из жилища, Бреган обнаружил, что селяне беспокойно носятся от дома к дому, передавая друг другу пожитки и разный комнатный скарб. Суета сосредоточена была, главным образом, вокруг одной из хат, почерневших сильнее других. Бреган распрямился во весь рост. Он замер, как гигантский тёмный валун, и уставился на дым, что поднимался над дальней избой. Селяне, заметив пробудившегося гостя, беготню и шум прекратили. Они останавливались на полном своём ходу, словно забывали, куда шли, и, сжимая поклажу руками, гневно щурились на командира.

Оказалось, что ночью один из деревенских домов вспыхнул огнём. А к тому моменту, как его обитатели, а также ближайшие соседи сообразили, что к чему и кинулись за водой и песком, избушку окончательно объяло пламя. Деланная соломенным верхом и соломенным же низом, занялась она лучше, чем костёр на лугу в майскую безветренную погоду.

Сейчас же уже затушенная избушка мрачно курилась тёмным дымом, относимым ветром в сторону дороги. К несчастью для крестьян, хаты, особенно топимые по-чёрному, загорались нередко. Однако, несмотря на прискорбную тенденцию деревянных домов вспыхивать от любой зажжённой лучины, комаринские обитатели, обступившие Брегана, глядели на командира так, будто он ту самую лучину в дом и подбросил.

Большого дела до погоревшей хаты Брегану не было. Поэтому он решил поскорей заняться подготовкой и запросил у селян припасов в поход. Однако очень скоро выяснилось, что местные сочли ночной пожар в хате следствием гостеприимства, проявленного к наёмникам. Не успело остыть пепелище, как приход бойцов был объявлен дурным знаком, а сам пожар — карой богов. Так, решив, что именно приезжие накликали на село беду, крестьяне отказались посодействовать им с провиантом. Бреган проводил взглядом облака дыма, вздохнул и как мог гуманно объяснил селянам, что в таком случае нехватку дров в деревне он исправит, нарубив на оные все оставшиеся халупы. Командир намекнул собравшимся, что лихо из лесной чащи покажется им доброй феей по сравнению с тем, что их ждёт здесь и сейчас, если они не выполнят обещанное и не помогут со сборами.

Подоспевшему как раз вовремя Штепану потребовалось время, чтобы призвать односельчан к благоразумию и убедить, что приход путников никак не мог быть плохим знаком, ведь и прибыли-то они сюда единственно, чтобы избавить деревню от лесного чудища.

Негодующие крестьяне веселее не стали, но всё же побрели собирать припасы для похода. Ропчущие и недовольные, они стали медленно расходиться по домам, огибая по дуге командира, словно тот очерчен стал невидимым кругом. Ни на минуту не прекращали они ввинчивать в него исподлобные тяжёлые взгляды.

— Добры к путникам твои люди, — первым заговорил Бреган, когда войт отвёл гостя в сторону.

— Путники и сами могли бы к драке не весть и расправой не грозить, — ответил на это Штепан.

— Там, откуда я родом, о словах, данных вечером, на утро всё ж не забывают. А твоих я предостерёг. Один раз.

Войт, поджав губы, тряхнул головой.

— Подозрительные они, — объяснил он, — хата Вацика ещё ночью погорела. Видите же, напасти идут одна за другой. А вы им ещё и сверху грозить. Запугали, так не думайте, что полюбят.

— Да мне полюбленным-то стать плану не было. Мне то нужно, как воробью плавник. А манерам их учить — так не моё это дело. Тут уж ты сам расторопись. Я-то сказал им единожды, предупреждать второй раз не стану. Теперь к делу.

Войт, чуть ссутулив плечи и похмурнев, приготовился слушать.

— С мельником вашим поговорить надо. Проводи.

— С батькой Микошиным то? Ну, добро. Но только трудно вам придётся, так как гудит он уже третий день. Самогонку пьёт. Спит, верно, сейчас.

— А мы разбудим.

— Его иной раз не добудишься.

Они двинулись вглубь деревни, потом к краю, а затем и вовсе сошли на узкую тропку, ведущую в низину. Слух командира уловил звук ручья.

— Пьёт-то он — это уж конечно. Это он в своём праве, — продолжал на ходу Штепан. — Да только то не единственное осложненье. Хустав у нас и до запоя с завихрой был.

— Как это?

— Боровой боровым, но тут, конечно, места дикие и до него были. И бывает иной раз так, что вот вроде лес хожен уже и вдоль, и наискось, а всё равно заплутать можно. Ну, Хустав и заплутал. До пятого дня его искали, а всё без толку. Шестым днём мы его уже и в последний путь проводили и на тот свет оплакали. А он возьми и появись из лесу. Худой весь, лицом серый, глаза ошалевшие…

Солнце стояло высоко и перегретый им староста смахнул с лица пот. Отерев ладонь о кафтан, он продолжил.

— Ну, так вот, с тех пор, как из леса выбрался, всё Чернобога славит.

— Чернобога?

— Да. Клянётся, что пока по лесу плутал, за ним леший погнался. А Чернобоже его из лесу того вывел. Ну и с тех пор… знаете, добрым духам и богам молиться он забросил… Не пришли, не откликнулись, мол, когда нужда была… Один лишь Чернобог помог. А то, что духами он злыми правит и конца предвестником является, так это его голову не смущает. Совсем меж ветвей пока плутал, разум повредил себе. Затворничать стал. Бояться чего-то.

— Так значит, Чернобог его от лесного лиха уберёг? — остановился Бреган. — Ну и зачем бы ему это делать? — мрачно усмехнулся он.

— А не знаю, — развернулся к нему запыхавшийся войт, устремив в ответ проницательный взгляд. — Может, так сильно молил. Дед мой говаривал, что Чернобог так просто никому не явится. Но на отчаянье он отзывчив. Чует его из-под самой земли. Ибо в отчаянии человек на неслыханное способен.

Бреган снова хмыкнул. Ни в Белого, ни в Чёрного богов он не верил, хотя баек и про того, и про другого наслушался за свою жизнь с избытком. Остаток пути он провёл в молчании.

Вода шумела всё громче, и из-за низких ветвей вскоре показалась мельница. Деланная деревом, высотою она была, как две избы, стоящие одна на другой. Ветра сюда не забредали, и стены мельницы со стороны реки буйно поросли влаголюбивым мхом. Не слышно было, однако, ни скрипов механизма, ни грохота воды о желоба и лопатки: неустанно вращаемое водяное колесо ныне стояло недвижимо.

— Надеюсь, не заперся он там… ХУСТАВ! — крикнул войт, хватив кулаком о дверцу.

Та, скрипнув, распахнулась. Штепан глянул на командира, ступил внутрь и тут же ударился в чих. Бреган, согнувшись, нырнул под притолоку вслед за своим спутником.

Внутри было сухо и темно. В прохладном воздухе пахло молотой пшеницей. Староста пытался вызвать Хустава, в перерывах между чиханием кликая его по имени. Бреган обогнул деревянную трубу, подающую муку из отверстия нижнего жернова. Мешок, что стоял прямо под трубой, уставши, накренился, просыпая муку на и без того нечищеный пол.

— Ах ты ж зараза… Хустав! — засобирал с земли сор и рассыпанное зерно Штепан.

Под навесом лежали мешки с мукой и отрубями. Бреган поднял взгляд на возвышающиеся до потолка большие деревянные короба, в которых сушилось зерно. Ноздрей командира коснулся запах резкий и неприятный. Слышался он из-за тех самых коробов. Бреган последовал за перегаром и вскоре обнаружил его источник. Мельник, устроившийся на подстилке меж двух коробов, спал, подобрав ноги и руки. Широко открыв рот, разил он запахом свекольной бурячихи.

Подоспевший Штепан опустился на пол подле Хустава и принялся его пробуждать, тряся за левое плечо. Хустав не пробудился. Он чуть замотался из стороны в сторону, толкаемый войтом, всхрапнул, со свистом втянул в себя воздух, но даже близко не выглядел готовым прийти в чувства. И пока Штепан голосом доброго батюшки пытался вывести мельника из состояния пьяного самогонного забытия, Бреган вышел из дома к ручью. Лишнего времени на реабилитацию бедного Хустава он совсем не имел, а поэтому принялся за дело решительно. Освободив от пустых мешков и разной мелочи стоящую у входа деревянную кадку, Бреган набрал в неё воды у речки и вернулся на мельницу. Роняя холодные капли из ведра на пол, командир подобрался к Хуставу. Тот приведён в чувства всё ещё не был и никак в этом направлении не спрогрессировал. Мельник, обняв одной рукой деревянный короб, недовольно мычал после каждого произносимого Штепаном слова.

Прервав похвальные, но абсолютно бесполезные попытки войта растормошить Хустава, Бреган махнул тому головой, веля отсесть. Ледяные струи обрушились на голову мельника. Тот вмиг раскрыл глаза и захватал ртом, словно утопающий. Резко дёрнулся он, обрушивая удары руками на все поверхности вокруг себя и захрипев низко и бешено. Бреган отбросил ведро в сторону. То громыхнуло оземь.

Хустав на поток воды, коим был разбужен, ответил потоком ядрёной невнятной брани. Бреганом он был тут же вздёрнут за грудки ввысь, увлечён к столбу и прижат к нему спиной на уровне достаточном, чтобы встретиться взглядом со своим посетителем. Настойчивый гость спокойно выждал мгновение, тряхнув ещё раз промокшего мельника, помогая тому окончательно проснуться.

Штепан, перепуганный таким энергичным началом диалога, подскочил за этими двумя следом, готовый препятствовать дальнейшей экзекуции. Командир же никаких намерений калечить Хустава не имел и, добившись от того внимания, поставил обратно на пол, предложив Штепану объяснить их столь ранний визит.

Хустав, почувствовав под ногами землю и отдышавшись, переводил теперь взгляд с одного на другого. Он чуть согнулся и опёрся руками о колени.

— Пшотка! — захрипел он куда-то в сторону. — Пшоткааа! — снова позвал он.

— Пшотка твоя в лес ушла давно. Забыл уже, что ли? — зашагал вокруг него Штепан. — Что, погубил псину и забыл?

— Не губииил…

— Не привязал её, она и ушла в лес.

Хустав прохрипел что-то неопределённое в ответ.

— Уходите… — уже членораздельнее простонал он.

— Хустав, — наклонился к нему ближе войт. — Ты нам только на вопросы ответить, и мы пойдём, долго пытать тебя не будем, — успокаивающе приговаривал Штепан.

— Проваливайте, паскуды! А то собаку на вас спущу! — заорал на всем своём пределе Хустав, подсипливая и пропуская гласные. — Вон! — из трёх букв в этом слове ему поддалась только первая, и Хустав для верности махнул рукой в сторону выхода, сопровождая свой приказ жестом.

— Что ж ты за дубина такая, башка твоя бестолковая! Смотри! Видишь человека? Воевода он. С дружиною пойдёт в лес от борового проклятого нас избавлять! Или забыл ты уже, как от лиха убегал по бурелому, пачкая портки? — кричал теперь уже Штепан. — А в лесу они, может, и найдут кого, — снизил голос войт. — Может, и домой доставят.

Поняв, что речь зашла о Микоше, Хустав вновь склонил голову и поморщился. Плакать ему этим похмельным утром было нечем, и он просто завыл. Протяжно и долго. Ссутулившись, он теперь опёрся о Штепана, который уже смягчился и обнимал мельника за плечи, расчувствовавшись его горестями.

— Микошку моего вернитеее! Сынку моего… Микошеньку, — содрогаясь плечами, снова захрипел он.

— Убиваться по нему рано ещё, — произнёс ни разу не шелохнувшийся за это время воин. — Я по юности и дольше по лесу плутал и ничего, нашёлся. Куда пошёл, он сказал? Чего в чаще понадобилось?

Хустав рыдать перестал и попытался сфокусировать взгляд на лице гостя.

— Не знаю. Не сказал. — Вода разгладила по всей черепушке рыжие с седым космы, и Хустав теперь пытался убрать их с лица, попутно отжимая от влаги усы и бороду. — Исчез, как будто не было его…

— Исчез на мельнице, появился где-то в другом месте. Думай, дядя. Думай, — с нажимом ответил на это Бреган.

— Ну… Может на Киртыш пошёл за рыбой… Раньше мы это дело с ним любили… — вновь поморщился и затрясся он.

Штепан на секунду задумался.

— Киртыш — это озеро. Наши там раньше ершей и судачков ловили, пока спокойно было, — объяснил он. — А сейчас ходу туда нет.

— Куда ещё мог пойти?

— Мнмн… Никуда… — невнятно пробормотал Хустав и, помогая себе, отрицательно замотал головой.

— Может, невеста у него была какая в другом селе, так он к ней и сорвался?

— Нееет, — ответил за мельника Штепан. — Его милая здесь жила. Лесенька наша. Да только пропала она чуть раньше со всеми остальными нашими девками.

— Ну, так может за ней он и отправился? Девку искать да лиху мстить. Говорил он о таком перед уходом, а? Вспоминай, — обратился командир снова к Хуставу.

Мельник, однако, не ответил. Он был безутешен, начал всхлипывать и икать.

— А ну в руки себя возьми, — встряхнул его Штепан. — Смотри, сам же шесть дней по лесу гулял и вышел. А сына-то чего хоронишь раньше времени?

— Я не вышел! — поднял голову Хустав. — Меня вывел ОН. Он вывел… Он вывел…

Штепан многозначительно взглянул на командира. Хлопнув мельника пару раз по спине и пробормотав тому слова поддержки, войт двинулся к двери. Поравнявшись с Бреганом, он попытался увлечь того к выходу, но командир не сдвинулся с места.

— Чернобог? — спросил он.

Хустав, уставившийся было в пространство перед собой, резко развернул голову к Брегану, будто тот сказал некое знаковое слово. Медленно и почти торжественно он кивнул.

— Чернобог, стало быть, тебя до опушки довёл? До самой деревни?

— До самих дверей, — севшим голосом ответил Хустав.

Бреган услышал, как позади него с ноги на ногу переминается недовольный поднятой темой староста.

— И что же? Может, и голос у него был? — вкрадчиво вопрошал гость.

— Был.

Войт, скрипнув дверью, встал в проёме, выжидая окончания допроса.

— И что же он? Сказал чего?

— Сказал. Сказал, что чёрная тут земля и что вода сладкая. Сказал, что добрые люди тут станут жить.

— Разговорчивый. Что было затем?

— Микошка дверь отворил. Ко мне кинулся, обнимать. Потом оторопел весь. А ОН подошёл, сыну ладонью так по щеке легоооонько огладил. Мне кивнул. Развернулся и пропал. Как дымок сизый. Исчез, будто приснился нам. Микошка меня пытать, кто это был. А я с ног валился…

Бреган замер статуей, не сводя с мельника взгляда.

— И как же тот Чернобог выглядел? — медленно проговорил он.

Ручей стал еле слышен. Ветер снаружи перестал трепать листья.

— Высокий. Старый. И кожа бела. В глазницах два камня круглых. Блестят, как чёрное масло. Масло земли самой, — не моргая, проговаривал каждое слово Хустав, глядя куда-то сквозь командира. — Покрывало за ним стелется от самых плеч: из червей, муравьёв и чёрных лап куриных делано.

Штепан опять замялся в проходе, но на этот раз еле слышимо.

Бреган втянул носом странно загустевший воздух, чтобы задать последний и самый главный вопрос.

— А как выглядел боровой тот, что гнал тебя по лесу?

Не видел бы командир снаружи речки, сказал бы, что и не было её там вовсе, ибо звук её совсем пропал. Ни плеска, ни журчания. Ни шелеста деревьев. Дверь открытая впускала редкий свет, но ни шороха, ни звона, ни птиц пения. Могильно затихла вся мельница. Внутри ни поскрипа, ни постука. Каждая перекладина, каждая доска прислушивалась к разговору.

Хустав глубоко вздохнул перед ответом.

— Не помню.

Кругом стало разом так тихо, что задавило на уши.

— Чернобоже мне велел за ним идти и назад не глядеть. Так и шёл я. А тот за нами. До самой опушки слышал я его за своей спиной. То веткой хрустнет у меня над левым ухом. То зашепчет над правым. А то засмеётся, как девка юная. Только вот шаги его тяжелы были. Будто деревьев стволы кто-то оземь швыряет. Так я на полголовы моей и побелел. Но назад, — замотал он головой в разные стороны, — не обернулся.

Заслышав отдалённые звуки речи, Бреган глянул в сторону двери. Оказывается, заволновавшийся Штепан уже третий раз окликал его по имени.

— Милсдарь Бреган, — сейчас, когда командир увидел взволнованное лицо войта, звук ото всего и отовсюду будто бы вернулся в мир.

Бреган услышал вдруг, как шумно выдыхает он сам носом и как повлажнели его виски. Подивившись и отерев лоб, он посмотрел вновь на мельника. Тот осел на пол и, спиной поджав столбец, так и сидел. Потерянный, хоть и не в чаще. Одинокий, хоть и в селе. Кивнув напоследок мельнику, совершенно не заметившему, впрочем, этого жеста, Бреган вслед за войтом пересёк порог.

Часть пути до первых деревенских изб они проделали в молчании.

— Вы, милсдарь Бреган, особливо не слушайте его с Чернобогом этим, — первым нарушил молчание войт, — Кравчик, он, по правде сказать, как из лесу вылез, был… дюже не в себе. Да и не к дому он пришёл первым делом, как рассказывал, а к воротам самим. Помню, наши, как заметили его, так и обмерли все от его виду. Это уж потом мы его к дому проводили… И не было с ним старцев никаких.

— Кравчик?

— Хустав, — поправился оговорившийся войт. — Наши его токмо Хуставом знают. Вы уж строго не судите… Жизнь, она же разной статься может, так ведь? Мне только одно главное, что мельник он добрый. И столько лет для нас опора. Чего уж говорить. А чем и кем он раньше был, то выпытывать не стану, — категорически заявил староста. — Любой заслуживает новой жизни и благостей за свои старания.

— И давно Хустав у вас мельник в Комарине?

— Да четверть века ужно, а то и больше.

Бреган определённые выводы из беседы с мельником всё же сделал и чуть изменил изначально намеченный в уме план действий.

Они вновь вернулись к жилищу войта. Штепан раздобыл старенькую карту и отдал её во временное пользование гостю. Карта обозначала примерное расположение деревушек и бароновой крепости. Скопление чёрных столбиков, именуемое Комарин, соединено было линиями с другим таким же скоплением, но только поменьше, носящим название Заречный. Оба села тянулись длинными пуповинами рек к серому овалу озера, находящемуся южнее в лесу. Овал был обозначен о. Киртыш. А ручей, что Бреган видел у мельницы, и был той самой речкой Киртышенкой, что вела на юг от деревни в чащу к озеру, хоть и большим крюком.

— Тут Зареченские рыбаки наших повылавливали… Василя, Хуберта и остальных… Пусть их душам будет мир… — произнёс староста, указывая на участок южнее Заречного. Там Штепан ткнул коротким пальцем в устье лесной Киртышенки, речка впадала в могучую и стремительную Видвору, через которую с большим трудом перебрался три дня назад Бреган со своими людьми.

— А девки ваши куда бельё стирать ходили, прежде чем пропасть?

— А это по Киртышенке вниз. Там шагов… триста будет, — провёл пальцем от мельницы Штепан, — там такое место… песку много у воды. И рогоза. Если пойдёте, не пропустите: там заросли ольхи чёрной с того берега. Смородины много с шиповником. Но это уж дальше.

Бреган вгляделся в область западнее Комарина.

— А тут что? Поле?

— Поля, да, — кивнул войт. — Уж сеем, пашем, что могём делаем.

— Вот как… И что растёт?

— Пшеница, долгунец лён.

— И шибко растёт?

— Да куда там… Уж навозились мы прошлым годом… Земля, милсдарь, не добра. Хоть и суглинок, а такой бедный и скупой, что еле поросло всё. Особливо долгунец не порос. А нам как? Ни тебе маслу, ни ниток. А оброк как барону платить? Ох, он и обозлился на нас прошлым годом… — пожаловался войт.

Бреган взглянул ещё раз на карту. Деревеньки, озеро. И всё от Видворы на юге до бароновой крепости на севере — густой лес.

— Вы это… — осторожно начал Штепан, — поищите уж там…

— Ну, женщин не вернуть уже, — войт на это сокрушенно закивал, — уж месяц прошёл. А вот сына мельника вашего, может, и поймаем. Но обещать не обещаю.

— А вы что думаете сами? Сбежал?

— Да тут думать то чего? Либо за девкой своей в лес побежал, тогда найти его можно ещё. Либо собрался да за лучшей жизнью пошёл, подальше от тятеньки.

— Нееет, он не ушёл бы ни за что. У него ж тут всё — и Лесенька, и труд его, и с отцом работа. А уж помощь кому если в деревне в чём нужна, так всем поможет, кого угодно спросите. А рукастый какой…

— А в чём талант его?

— По дереву режет. А уж ложки какие у него — загляденье. У нас пока к дереву доступность была, все как навырезают ложек, черпаков, посуды разной. А требование до неё знаете какое? Уууу. У любого спросите. Так что без дела тут не сидели. Наши ложек нарежут, корзин наплетут и на рынке, у крепости торгуют. Так бойко раскупают их! Улетают! — развеселился Штепан. — Особенно расписные скупить любят. Ну, те, что киноварью и золотом блестят. А Микош наш нарежет, распишет, на рынок с ними придёт, так там за час корзины все и опустошаются. Всё раскупают. Так что он у нас и резчик, и красильщик, и лачила.

— Ложкарь, значит.

— Точно. Но это он в свободное от молотильни время. А так он Хуставу всё на мельнице помогает. И, знаете, уж не лаптем они там щи хлебают — работа тяжёлая.

— А он в батеньку видом, да?

— Пожалуй, что да, — задумался войт. — Он ростом-то не крупный. Чуть повыше меня будет. Белый тоже, как Хустав. Волосы светлые, как у отца. Только тот седой, а этот…

— Я понял.

— А ему как семнадцать сделалось, так в него все девки наши стали влюблены, не только Лесенька. Ну, что говорить, один он у нас тут такой, как день ясный был, — снова погрустнел войт.

Бреган хмыкнул. Карту он бережно свернул и, обмотав козьим ремешком, убрал за пазуху.

Поблагодарив Штепана, командир покинул его дом, сжимая в руках пять пар доброй, хоть и самой простой, крестьянской одёжки.

Разыскал Бреган своих соратников у колодца. Нахмуренные такому долгому отсутствию своего предводителя, они вмиг приободрились и обступили командира, готовые внимать каждому слову его плана.