Воин. Правитель. Чужак

Марат Зарипов

ВОИН стоит на пороге звания Адмирала. И всё, что требуется для его посвящения, – это Нарекающий акт. Однако Акт выходит из-под пера ПРАВИТЕЛЯ, что уже давно замышляет пойти традициям Ордена наперекор.Необходим козырь. Для предательства необходимо нечто, что будет способно вывести претендента на звание из игры. Лучший из вариантов – ЧУЖАК, обретающий в клетке недостающие силы. И эти силы, верит отчаянный узник, помогут ему, чего бы там ни желал надзиратель, обрести память и вырваться на свободу.

Первый осколок воспоминаний

— В кустах ничего, — горько выдохнув, он полез рукой в землю.

«Хотя бы жёлудь, хотя бы гроздь брусники или кучка опят, в конце-то концов!». В животе урчало, его жгло от голода, но на корешки лопуха или кислицу пересаживаться ещё не хотелось. Ещё чуток времени, и он обязательно себя накормит. Небольшая возможность, и он с лёгкостью отыщет спасение если не себе, то хотя бы бушующему желудку.

— Ветки… ветки…, — рука залезла в норку под деревом, — иголка сухая… иголка влажная… ай, тварь, острая! — он шикнул, после чего потряс ладонью, избавляясь от боли.

У плеча что-то возникло. Что-то навроде хруста. Но стоило чужаку прислушаться, как этот звук тут же исчез. Пришлый обернулся и заметил лишь остатки тающего дыма. Костёр потушил лёгкий таёжный ветер, что вместе с этим всё время мешал уснуть. Недосып насел на глаза, и потому, помотав головой, Пришлый решил, что глазам в этот час доверять не стоит. Он решил, что уши в данный момент куда надёжней, поэтому, прильнув к холодному дуновению, он стал ждать, когда незнакомец вновь себя выдаст.

В завале деревьев что-то шелохнулось. Шум возник вновь. Лапа, наступающая на листья, остановилась, а затем её потихоньку сменила другая. Песок под завалом поморщился, и на свет вышла ещё пара лапок. Они несли на себе крохотную серую тушку. Около сотни иголок было на её спине, а на них то, что создавало кроткий, непритязательный шум. Звук снова исчез. И голодный чужак, потративший утро на поиски пищи, хищно облизнулся.

— О, вижу, ты принёс мне немного завтрака, — Пришлый, пригнув колени, от бессилия заковылял гуськом.

Но ему, наоборот, казалось, что он совсем не бессилен. Наоборот, он гигант! А это ничтожество возомнило, что может просто его обойти! «Ха, ещё чего!». Сверхсилы тут имеет только один, и только тот, кто имеет сверхсилы, вправе бросать кому-либо вызов. Пришлый накинулся! В пальцы вцепились иглы, четыре разом, и тот, кто вправе был бросать вызов, принялся с отчаянием поносить вселенную. Ёж вздрогнул, отбежал и, задев сухую кору, ушёл под выгоревшую кучку листьев. Захрустело. В последний раз. А потом за кучкой листьев спрятались передние и задние лапки, и серая тушка, и спина из иголок, что хранила на себе гроздья смородины, брусники, земляники, шестёрку опят, несколько желудей и ещё немного лещины.

— Бой проигран, ёж, — с пафосом промямлил Пришлый, — однако я отомщу. Запомни. Запомни, кому ты переступил дорогу, и больше мне не встречайся, — в брюхе заурчало, невыносимо, — ай! Живот… живот…! — Пришлый упал на заваленные деревья и положил на брюхо ладони. Он почувствовал, как желудочный сок, так и не дождавшись нормальной еды, начал вовсю выедать брюшину. — Черт! Где там я кислицу запрятал? О, а вот и корешок лопуха!

Он жадно сгрыз всё, что попрятал на чёрный день, и с лицом, полным ребяческой радости, опрокинулся на спину.

До полудня оставалось совсем чуть-чуть.

— Ну, Дух, надеюсь, у тебя всё в порядке, — шёпотом произнёс Пришлый.

Он боялся призвать хранителя, отвлечь от поисков, ведь дорога к сигнальному огню затерялась. «Лес зачарован, а значит, — подумал чужак, — произнести что-то — почти как подбросить монету. Ты или отзовёшься эхом, или прозвучишь в сознании. Не в своём, но в чужом. А нам этого пока не надо».

Он погрузился в мысли. Перебрал в голове то, что его в действительности волновало, и тут на поверку вышел сон, приснившийся ему на днях.

Синяя-синяя гладь. Просторная сверкающая бесконечность. Это был океан. Тот безмолвно купался в лучах, совестливо отгораживая тьму, от которой пучина не в силах была отказаться.

Чужак плыл по мировому лику. Плыл чудесным ребёнком, заброшенным в рабочий комбинезон. Однажды он покинул себя, да, преодолел своё тело и обратился астральной проекцией. Он тут же поспешил исследовать океан, придержащий свод. Он поднялся к солнцу, увидел каждую его пору и дотронулся, почувствовав холод. А однажды его заклевали чайки, лишённые глаз и клювов. А насытившись им, оторвав каждая по кусочку, они обратились ко времени и попросили замедлиться. Сутки продолжились, но время превратило их в буревестников и подарило крепкие крылья. Они опустились к бризу, и мировой лик вступил с ними в спор. Чьё пение лучше — ливня или безветрия? Пришлый успел услышать доводы птиц, как тут его внезапно отбросило к телу. Он почувствовал, как сильно продрог, насколько мучительна, оказывается, ломоть в костях и как же сухо и солёно в горле. Он будто пережил жестокую бурю. Что-то измывалось над ним, пока он был без сознания, разорвало на куски, а как только он очнулся — собрало воедино. Он — существо, одетое в рабочий комбинезон, — и он забыл, как здесь оказался. Вдруг издалека послышалась песнь. Зловещая песнь. Куплет страха, кутающий синюю-синюю гладь в багряные-багряные волны.

Он вымолил у воды, чтобы её пузыри заткнули ему уши. Разум же молил о прощении. Ведь им вместе было чего бояться. Они оба — разум и тело — могли погибнуть. Предоставить полный контроль тишине. Тишине, прислуживающей мраку, что так тихо, но точно ломает ключи к разгадке.

Внезапно толща воды поднимается ввысь.

По всем правилам он — живой, дышащий через раз — должен был вознестись вместе с ней. Сине-багряные щёки проводили бы его наверх, к поверхности, где балом правили молодые грозы. Наступала новая буря. И её наступление приходилось на проникновенный рассказ о хвором гребце, заплывшем на необитаемый остров. Пришлый впервые расслышал, о чём говорилось в песне. Она его не пугала. Он остался в воде, в середине мирового лика, и тот позволил на секунду заметить, как песнь эта исходит из живого, еле дышащего сердца. Чужак схватился за грудь… оно перестало биться. А спустя миг невидимый кулак бури вырвал его из толщи, и он проснулся.

Пришлый раскрыл глаза. Перед ним возвышалась армия сосен. В них просачивался ветер, и где-то посреди голословных шептаний он улавливал предупреждения филинов. «Ло-о-ов… ло-о-ов… и-и-ге… и-и-ге…». Он облокотился на ветку и тут же отпрянул.

— Чёрт бы вас всех…! Ещё одна острая дрянь!

Взгляд опустился. За всполошённой рукой, в полуметре от земли, вдруг зависла какая-то песочная миниатюрная фигура. Неясно, откуда она взялась, но чужак сразу же заметил кое-какое сходство. «Я видел тебя во сне». И, чуть наклонившись, он присмотрелся ближе. Точно, это был он. «Он», плавающий по поверхности океана. Пришлый удивлённо приподнял брови, и тут, чего он не ожидал, зыбкая фигура повторила за ним. Вслед за головой к фигуре наклонился палец. Разум тут же ударило, и внимание расфокусировалось. Чужаку внезапно стало больно и тяжело. Тяжело удержаться в стволах и не завалиться набок. Палец погрузился в фигуру, а следом затрясся. Дрожь перешла на кисть, а затем на локоть. Через мгновение холод обхватил плечи и шею и не отпускал до момента, пока палец, наконец, не вылез из груди двойника. Боль прошла, тяжесть сменила взвинченность, что запульсировала в недрах мозга.

Под небом пролетел ястреб. Он яро взревел. Его огорчило то, как нежданный гость таращится на владения, принадлежащие далеко не ему. Дрозды, вытянув зоб, одобряюще издали трель. Их мелодия обошла верхушки сосен, забралась в дупла, помешав сонной идиллии белок, и прилегла на склон муравейника, построенного будто из темноты. В нём не нашлось места заскорузлым серым веткам, древесного цвета хвоинкам или сушёной коре, вырванной настырными дятлами. Муравьиный дворец был словно облит смолой — непроглядной, тягучей, гадкой, — в противовес полудню, чью радушную светлость обеспечивало весеннее небо.

Пришлому привиделось, как смола вытекла из-под век. Как только он коснулся зыбкой фигуры, к глазам пристала темень. «Это я! Я! Я сделал это!». На радостях он забыл, что остроконечная ветка находится у него под боком, и снова на неё навалился. Та хрустнула и полетела вниз, не выдержав его сверхсильной руки. Затем она промчалась около ступней и прошила двойника в области живота. А следом из песчаных внутренностей посыпались крупинки желтоватой крови. Песок под завалом поморщился. Подчиняясь воле пришельца, он собирался отстать от узенькой ямы и воспарить вверх, дабы затянуть нетвёрдую рану, однако в этот момент в небе появился Перепел. С ним пришло и знакомое кудахтанье, и разум Пришлого переключился на то, чтобы радостно поприветствовать желанного компаньона.

— Дух, рад, что ты тут! Я как раз кое-чему научился!

— И чему же?

— Гляди.

Чужак наклонил голову и вдруг понял, что в месте, на которое он хотел указать, витала лишь пыль. Фигуры, как по волшебству, внезапно не стало. И только крохотные следы, оставленные ежом до полудня, смешались с еле заметным отпечатком туловища, с которым распрощались где-то по пути жёлто-охровые конечности.

— Он был тут, говорю тебе!

— Кто был?

— Мой… мой… я, сляпанный из песка, — Пришлый с живостью прыгнул на ноги, избавившись от радости в голосе, — говорю тебе, я сляпал себя из песка силой мысли.

— Никто и не спорит, но лучше тебе о другом беспокоиться, — Перепел приземлился на выросший за ночь сук. — Мы больше не идём на запад.

Пришлый поднял голову.

— Это почему же?

— Сигнальный огонь с рассветом вспыхнул на севере. Нам нужно двигаться к Палым пещерам.

— К-как, погоди, стой. Не пойму, как он мог переместиться?

— Думаю, это проделки брата. А точнее, его ищеек. Возможно, они догадались потушить огонь на западе и готовят для нас ловушку.

— Или Лес решил над нами подшутить.

— Не удивлюсь, если так. С твоим приходом я совсем запутался кто здесь кто, зачем и почему, — Перепел опустил крылья и устало выдохнул. — Но ты печалься о другом. Путь к Палым пещерам более долгий.

— Ну конечно! — в голосе Пришлого пробилась злоба. — Грёбаный лес! Каждый день мы идём у него на поводу, а он всё больше плюёт в нас и бесится! И, спрашивается, доколе? А? А, Дух?!

— Сколько нужно.

— И ты даже совсем не против перед ним поплясать?

— Против, но разве у нас есть выбор?

Чужак хотел мотнуть головой, но посчитал, что это даст лишнего повода усомниться в себе. Быть фаталистом ему не хотелось. Любая фатальная мысль отвлекала от заветной разгадки.

— Идём, — взглянув на яму, Перепел ещё с секунду надеялся увидеть чудо, о котором так оживлённо говорил напарник.

— Ну и хрен с тобой…, — Пришлый бесцеремонно наступил на яму. Он последовал к соснам.

Позади улеглась пыль. И вместо загадочного отпечатка на песке появился ровный рисунок протектора — стёршийся, глубокий, заурядный. Таких он оставил не одну тысячу. Десятки тысяч. И по ним можно было определить, сколько он обошёл, сколько оставил иллюзий и то, как сильно он выдохся. Судьба звала его, взывала к пустым скитаниям, оставляя в раздумьях — правда ли он заслуживает столь обыденного и скучного следа?

Напарники брели по тропинкам. Те, как выяснилось, шли по тому же маршруту, что и чудовище, которое окончило этот путь дракой и тройкой внезапных выстрелов. «Возрождается он быстрее. Десятый облик и четвёртая шкура», — подумал про себя хранитель, а перед Пришлым очевидным фактом становилось то, как низко садился грунт.

— Братцу бы твоему пару кило сбросить. Весит он как слон, а шатается как пьяная обезьяна. Не удивлюсь, если я однажды во сне с веток брякнусь, когда этот выродок топнет где-то у чёрта на рогах.

Перепел промолчал. Хотя, по правде, ему хотелось посмеяться, оценить шутку. Мешали манеры. Лес воспитал в них с братом серьёзность — постоянную и беспричинную. Ведь так повелось, что у всемогущих много забот. Они не пьют вин, не угощаются леденцами и не мажутся красками, чтобы повеселиться. Веселье у небожителей под запретом. Но благо, вдруг заключил хранитель, мир создал для таких случаев сожаление. Чувство столь же серьёзное и ответственное, но которое позволяет усомниться в других, менее просторных чувствах. И прямо сейчас, пролетая мимо очередных сосновых веток, хранитель разрешил себе мысль, что это самый подходящий момент усомниться. Согнув крылья, он полетел вниз и навострённым клювом нацелился в плечо компаньона.

— Эй, ты что делаешь?

— Подгоняю. Не видишь, солнце уже на скалах? — тон птицы выдал в себе добродушную насмешку.

— Вижу. Только, боюсь, ноги не выдержат. Выдохся.

— Всё мечтаешь о братском мясе?

— А как же! Это был единственный раз, когда я мог на сутки забыть о голоде.

— Только представь, сколько мяса будет, если мы ещё раз его победим!

— Ой, сразу же стало легче, — Пришлый перепрыгнул канавку и посмотрел на ботинок. — Тогда уж выдохнуться милое дело. Из-за таких-то ожиданий.

— Обращайся. В мои обязанности входит тебя воодушевлять. Воодушевлять до той поры, пока ты не сойдёшь с ума или же не закончишь нудеть.

Пришлый уже дёрнулся чего-нибудь ляпнуть в ответ, но затем, приложив к губам палец, резко затормозил.

Кто-то на него пошикал — близко, очень близко. Секунду спустя этот кто-то шикнул чуть яростней. Чужак приподнял подошву, и на середину тропы, бешено извиваясь, выползла наполовину чёрная гадюка. А стоило ей показать шею, как напарники заметили полную противоположность — чешую молочно-белого цвета. Какая-то из шахматных досок, подумал в эту секунду Пришлый, явно не досчиталась пары сбежавших ячеек.

Змея скорчилась, и оба цвета поменялись местами. Отныне компаньоны видели её белую голову, что прикрывала шею, отлитую в угольном блеске. Чужак мысленно взял вину на себя. Именно его шаги, кажется, её и пробудили. Или же их разговор с напарником пришёлся как раз на то время, когда она перебегала канавку.

— Чую, ты скажешь, нам пора сматываться.

— Нет, стой. Стой… и не двигайся, — Дух медленно отлетел от веток и, словно ястреб, завис над головой ищейки. — А вот мне нужно кое-что сделать.

Змея зашипела. Зашипела ещё более яростно. Перепел закудахтал и навострил взгляд. Чешуйки дрогнули. Перья, напротив, уверенно выпрямились. Полагаясь на свои клыки, гадюка атаковала. Последовал промах. Перепел увернулся, втянул лапы и, всполошив листочки, лежащие на земле, набрал высоту. Настала короткая пауза, Дух качнулся. Что же он мог выставить против клыков? Только когти. Слава Вселенной, Дух помнил, во сколько раз их было больше. Хорошенько навострив их, он бросился вниз. В поле зрения — шея. Но и тут промах. Змея увильнула.

«Брат хорошо обучил вас, — промелькнуло у Духа в голове. — Надо отдать ему должное: так сопротивляться перед гибелью — ещё нужно суметь научить». Перепел, не дожидаясь очереди гадюки, налетел снова. Уже ближе. Братин прихвостень только и успел, что наклониться и подставить спину. На шахматной клетке просочилось несколько глубоких надрезов. Змея дрогнула, а её оппонент спокойно поднялся вверх. И только Дух приготовился сделать финальный выпад, как тут, прямо перед ним, послышался звонкий короткий щелчок.

— Да что ты с ним возишься? Дай я всё сделаю.

— Нет-нет-нет! Не смей!

Убрав когти, Перепел отлетел. Ищейка пригнулась для выпада. Двое её клыков стали толще. Само её тело распухло. Не зная, что происходит по левую сторону, она приготовилась к тому, чтобы запихнуть в пасть серую тушку птицы — от хвоста до кончика клюва.

Но к несчастью, курок был уже взведён.

«Ещё чуть-чуть… вот… вот… давай…, — стрелка в голове Пришлого отбивала доли секунды, — давай… давай… ближе…».

Перья дрогнули. Гадюка, выпрямив переменчивые чешуйки, зависла в уверенном броске.

— Получай!

Звук выстрела. Вместо перьев яд прыснул на упавшие листья. Ищейка невзначай проглотила горячего воздуха и вдруг… перестала дышать. Свинец выбил её же оружие, выбил оба клыка, и запихал их прямо ей в глотку. Как и предрекал Дух, прихвостня брата коснулась погибель. Её выпад встретился с бесхитростной пулей, а переменчивая голова пересеклась с чернотой, вновь поползшей по животу. Высунув напоследок язык, змея упала в канавку.

Дух завис, ошарашенно взглянул на Пришлого и тут же выкрикнул:

— А вот теперь пора! Сматывайся!

Подопечный помчался во весь опор. Под ботинками у него что-то зашевелилось. Что-то начало бесперебойно елозить, и каждый его скорый шаг вскоре знаменовал появление нового злостного прихвостня. Он пнул полсотни ищеек, прежде чем свернул с проклятой тропы. Конечно же, по приказу доброго Духа. Любая погоня поднимала шум, а любой шум — это приближение ещё одной неравной драки с братом.

Единственная проснувшаяся гадюка подымала на охоту тройку других. И скоро по земле, за спинами напарников, поползла бесчисленная армада. Клыки в этот раз перевесили когти, но Духа это уже мало заботило. Он посмотрел на перья, а потом на кольт, испускающий дым, и стал думать, какое оскорбление, наконец, вобьёт в подопечного хоть каплю мозгов.

При этом в глубине души крылатый хранитель всё-таки хотел посмеяться. Расплатиться шуткой за шутку, так метко указавшей на братины недостатки. И один из вариантов, что он придумал в полёте, это было вновь выклевать родному глаза. В десятый раз, верно. И если даже брат от злости разорвёт его на куски, после стольких-то издевательств, то менее ироничной эта выходка для чужака точно не станет.

— Ушли вроде как… фух.

— А ну, тс-с-с.

Шипение змей всё ещё слышалось в отдалении.

— Мы отклонились на восток, верно, Дух? То есть нам нужно навёрстывать весь этот день?

— Тихо! Если не замолчишь, придётся навёрстывать больше.

Пришлый, закусив язык, огляделся и приметил перед собой парочку мшистых брёвен.

— Да ладно! Я здесь… я же здесь был! — немного понизив голос, он всё-таки произнёс это довольно громко. — Да, точно, впадина! Одно из тех мест, где я хорошенько выспался.

— Ты думаешь это так важно? Вот прям сейчас?

Выглянув из-за укрытия, чужак приник ухом. Шипение вроде как удалялось.

— К слову, здесь было теплее, — дождавшись гневного укора хранителя, он спокойно продолжил. — Я лежал под корнями. М-м-м, какой же это был кайф, ты бы знал. Но, знаешь, мягче всего лежалось почему-то у ручья. Хотя от него веяло холодом.

— Поглядите, расчувствовался. Терпеть не может это место, а уже нашёл уголочек для ностальгии.

— Уж прости, мне от природы дано искать хорошее, даже если я в самой… — он вернулся в укрытие, — …ругаться можно?

— Мне плевать.

— В самой глубокой жопе. Так вот, ты хочешь, чтобы я раскис и пулю себе в лоб пустил, м?

— Мне повторить последний ответ?

— Ясно. Мерзавца играешь. Хорошо, тогда ответь вот на это — как ты вообще тут оказался?

От недоумения Перепел цыкнул.

— Уже забыл? Я родился в этих лесах.

— Не-не-не, не надо мне тут. Эту старую песню можешь засунуть туда же, откуда я собираюсь выбраться. Ты, Дух, только и говоришь, что рождён в этих лесах, но всё ещё не можешь нормально объяснить, как потерял над ними контроль. Твой дом тебя отвергает. Сам, наверное, заметил. И я честно не понимаю, куда ты дел всю ту злость, с которой обычный бессмертный добивается справедливости.

— Тс-с-с. Ни звука, — залетев за укрытие, Перепел сел на плечо чужака. Прошла пара минут, и он, заслышав, как вдалеке исчезает шипение, наконец произнёс: — Сказочки занимательной хочешь, да? Хорошо, будь по-твоему. Только не плачься потом, если она покажется тебе неправдивой, — он отстал от плеча и вновь подлетел. — Ну, не стой, нам ещё далеко.

Они спустились по выступам, ведущим вглубь впадины. Чтобы сократить путь, нужно было временно вернуться на север — обогнуть каньоны и добраться до Палых пещер. И самое главное, сделать это до заката третьего солнца. А если промедлить, хотя бы на сутки, злобный Дух возродится и устроит им небо в алмазах. А затем сошьёт из пришельца и напялит на себя пятую шкуру — трофейную, какую не надевал до этого. И тогда Лес вместе с его чарами канут, а сны чужака будут преданы праху. «Сказочке» тут, решил Перепел, самое время. Как минимум чужак закончит сходить с ума от скуки, и, с другой стороны, перестанет бесконечно нудеть.

— Я родился весной. Не помню, на кого я был похож вначале, но Лес говорит, что взял меня в руки младенцем и вырастил, как обычное вселенское дитя.

— «Вселенское»?

— Именно. Подобных твоему роду Лес всегда почему-то называет «вселенцами».

— То есть ты не всегда козырял когтями, жабрами и перьями?

— Думаю, что Лес бы не стал врать. Совершенно точно я убеждён, что когда-то мог передвигаться ровно так же, как передвигаешься ты.

— Ну такому, в целом, я могу поверить. Но тогда вопрос: в какой момент этой истории ты пересаживаешься на крылья? Просто, возможно, у меня они тоже со временем вырастут. И вот, хотелось бы узнать, с какого именно…

— Чего?

–…времени.

— Так, стоп. Ты что, так до сих пор и не понял, где оказался? До сих пор не понял, что всё, что ты здесь видишь, реально? И реально несёт опасность?

— Но…

— И что страх твой реален?!

— Да нет же…

— Вот только не говори, что тебе не страшно. Ложь я чую за километр.

— Да нет же, я о другом совсем. Ты-ы… ты, кажется, отвлёкся.

Перепел, почувствовав, как слегка закипает, чаще замахал крыльями и пролетел над узким выступом. Спустя мгновенье этот же выступ перешагнул подопечный.

— Извини, ты прав. В общем, я вёл вот к чему: в очередную тёплую зиму Лес оповестил меня о приходе лавины. Оповестил о проклятии, идущем с Мреющих пиков, что грозилось учинить на земле Долгий всепамятный мороз. Я приготовил торжественный зал, растопил норы, чтобы животные, мои подопечные, могли спрятаться, но в первый же день лавина беспощадно засыпала мои убежища снегом. Эта же лавина старалась потом засыпать и мой торжественный зал, но ей противостояли сготовленные мной печи и воздушные летние меха, что в обычное время помогали небесам избавляться от непогоды.

— И почему я ни разу о нём не слышал?

— О чём?

— О торжественном зале? Судя по тому, что я понял, там хотя бы есть подушки.

— А тебе бы всё отшутиться…

— Всё-всё, слушаю, Дух, извини.

— Так вот, в какой-то момент лавина перекрыла передо мной все выходы. Снег повалил из дымохода, а корки льда проникли сквозь оконные рамы и заперли главную дверь на засов. И вдруг я впервые за всю жизнь осознал, что мой дом — такая же западня. Стены взмолились. Взмолились, чтобы я прогнал лёд и напугал всепамятный мороз, дабы он оставил в покое хотя бы детёнышей. Но мороз так и не отступил.

Мне удалось вырастить зёрна — под снеговым куполом. Я наелся. А затем, разрешая брать от себя по кусочку, накормил тех, кого смог за эти дни уберечь. Сначала выжившие отрывали от меня совсем по чуть-чуть, перед сном и утром, но проклятие всё не уходило и не уходило, а голод становился всё страшнее и страшнее. И потому подопечные начали рисковать. Тогда-то я и погиб в первый раз.

— В собственном жилище?

— Да, в торжественном зале. Как сейчас помню, они обступали меня под жуткие холодные завывания. Армия глаз, голодная и дрожащая, как и их нутро. В моменты, когда они поедали меня, я и сам забывал, кто я. Они пожирали мои кишки и даже не слышали, как я ревел. Мне бы пристало обидеться, но долг обязывал радоваться за них. И радость моя была не фальшивой. Я с большим удовольствием отдавался любому, кто имел избитые, замёрзшие, исхудавшие лапы. А при виде детёнышей, поедающих мою оплывшую тушу, я ронял искренние слёзы счастья. Ведь по весне, когда она наконец наступила и когда солнце, наконец, возвысилось, лавина утопила почву, и именно детёныши того истощённого, чахлого рода понесли по моим владениям новую, крепкую жизнь.

— И тут на сцену выходит твой злющий-презлющий брат…

Дух, к удивлению чужака, замялся. Он опустился на камень, на его зазубренную вершину, и расплывчато пояснил:

— Нет, он появился намного позже… или… или немного загодя… или раньше весны, когда меня выходил Лес. Ах, нет, он пришёл ко мне в дом в преддверии той зимы, о которой я сейчас рассказал.

— Эм-м, так ты что… сам не помнишь? — Пришлый замедлился, повторив за своим ироничным тоном.

— Знаю, конечно же знаю, чужак, — Дух начал аккуратно подбирать слова. — Я видел разные его ипостаси и-и… и от каждой в памяти что-то вырисовывается. Вырисовывается что-то наподобие заплатки, которую судьба отрывает и прибирает к себе.

— Чего, блин?! И что вся эта ерунда значит?

— Нам нужно торопиться, чужак, идём! — Дух щёлкнул себя по бурой грудинке и вновь подлетел ввысь. — Идём же!

Чужаку пришлось вновь перейти на бег. Он не боялся кричать. Вопросы, которые он задавал, с каждым перескоченным выступом становились всё громче и неудобней. Не мудрено, что добрый Дух в ответ лишь набирал высоту. Их со временем разделяла уже сотня метров, а это значило, что у кого-то из них явно заканчивались нервы.

Пришлый добежал до открытого участка Леса и почувствовал приближение солнечного удара. «Тень, тень, тень… Где же чёртова тень?» — не единожды повторял он про себя и всё-таки продолжал бежать. Сбавил темп он лишь тогда, когда добрый Дух полностью исчез из поля зрения.

— Всё, фух…, — вселенец присел, упёршись на взмокшие коленки, — …хватит, передышка. — Он завалился назад, и, к его удаче, позади него вырос пушистый куст. В листьях ощущалась влага, а в веточках — призрак рассвета. Роса и холод приходили с рассветом. И Пришлый впервые обрадовался его присутствию. Он наклонился ещё, развёл у пояса руки и дал незримому духу рассвета облечь его.

«Я лежал под корнями, да… мягче всего лежалось рядом с ручьём», — он вспомнил, о чём говорил доброму Духу, и решил, что вечером соберётся туда. Северное направление. Ручей тоже вёл к северному направлению, поэтому Пришлый посчитал такой расклад выгодным вдвойне.

— Ох, Дух, и как же уснуть теперь? Рассказал о подушках и куда-то смылся, — чужак, смотря на крохотную точку в небе, всё-таки решил продолжить: — В следующий раз возьми за правило: за один такой скотский поступок делать два нормальных. Да хотя бы один. Я особо не привередливый, могу сторговаться.

И, немного припустив пушистую ветку на лоб, он прикрылся от солнца, а после ненадолго вздремнул.

Глубь впадины готовилась к сумеркам. В её угрюмых расселинах сквозили едва остывшие остатки дня.

Пришлый ступал осторожно, но всё-таки поскальзывался. Лезли камни, а подошва за время пути получила несколько дырок. Ручей того совсем не стоил, решил он, и каждый раз собирался развернуться обратно, но, то и дело стаскивая с ног ботинки и с силой вытряхивая их, он продолжал и как-то с лёгкостью приходил к тому, что всё в порядке. Однако через тридцатку метров в ботинок влетал новый камушек, и он вновь срывался на кучу и кучу проклятий.

— Ну вот, наконец-то. А я уж думал тебя хоронить, — Перепел как ни в чём не бывало сидел на коряге, что выпирала у ручейка из середины.

— Ладно тебе мерзавца отыгрывать. Я же знаю, что ты будешь жалеть, если я окочурюсь. И, уверен, плакаться будешь, и всякими похвалами меня провожать, и венками обложишь, и…

— Всё, хватит, перестань.

— Ладно-ладно. Ну ты хотя бы скажи, почему улетел? И почему ты знал, что я окажусь именно здесь?

Перепел отмолчался.

— Хотя неважно, выбивать из тебя нормальных ответов почти то же самое, что спускаться по этой грёбаной впадине без синяков.

— Твоя ностальгия, — Дух обратился к напарнику.

— Что «моя ностальгия»?

— Привела меня сюда. Ваш род привык оставлять зацепки. Вот и ты зацепился. Наделил это место тёплыми мыслями и попытался впитать эту теплоту снова. Но, как бы ни хотелось вновь её обрести, знай — это слабость. — Перепел взмахнул крыльями. — Так что не отставай. Ночь обещается светлая. Нагоним сутки и сразу же заночуем.

Устало вздохнув, Пришлый сбил со лба промасленную чёлку и поднял взгляд к крыльям. Взмахнув, те огрели воду невидимой пощёчиной и показали под корягой что-то. Это что-то поблёскивало. Чужак прищурился. Он смахнул со лба пот и шагнул, дабы убедиться, что ему не мерещится солнечный отсвет. Стопы намокли, подняв болтающиеся в пятках камушки до самой щиколотки.

— Стой, это же…, — он опустился к воде, не заметив, как хвост хранителя скрылся за сенью веток. — Это же звезда. Точно! Звезда рабочего! Но как ты здесь оказалась? И почему я в этом уверен?

Он провёл пальцами по находке и подбросил. А стоило находке упасть на ладонь, а ему — её сжать, как в эту же секунду слабость ударила в его разум. Внимание вновь потеряло фокус. В ухе стрельнуло. Глухие залпы окатили череп, и Пришлый почувствовал, как нечто защекотало в мозгу. Полчища крохотных игл заместо пуль. Они тыкались, зарывались в нервные окончания и подрывались у мышц. На мгновение он потерял лицо, руки, ноги, живот и подмокший от пота член. Не зная как, он схватился за всё одновременно. Зрачки смягчились, уподобившись пастиле, и вытекли вместе с белком. В поры залился воск, а ботинки с усилием выпали. Ступни начали таять, прибиваясь к стелькам и утекая сквозь дырки в протекторе. Ноги достались ледяному течению, а руки — той раскоряке, на которой минутами ранее восседал гордый хранитель Леса. От Пришлого осталась лишь курточка, брюки, тоненькая рубашка да кольт, целящий в звёзды на небе.

Его не стало. Его стёрли. Пустили в расход. Избавили от мучений скитальца, жившего сплошными пробелами. Лес докончил бы: «…в памяти». Но именно память он и не тронул. Именно память он и всколыхнул. Звезда рабочего напустила обрывки. Обрывок… первый не сломанный ключ. И Пришлый повернул его, вставив в замочную скважину.

Он — взрослый, одетый как ребёнок из сна — в рабочий комбинезон. Двигается, размахивает руками, волочит ступни, и нет больше тех мерзких камушков, подхваченных по пути. Он жив! Жив! «Ха-ха, да! Как же хорошо, чёрт возьми!» — думает он и ощущает внезапно, как в боку появляется отметина от клыкастых челюстей. Он опускает ладонь, приходя в ужас. Он ранен! Кровь размазана по животу и её капли повсюду: на волосах, на груди, на бёдрах, на пальцах и под ногтями. Костюм тоже попорчен, но совсем-совсем незаметно. Едва различимые дырки от клыков спереди и их меньший слепок сзади. Внешне, кажется, ему повезло. Но не стоит обманываться… внутри происходило настоящее месиво. Он успевает поблагодарить судьбу, что на ладонях нет глаз. Ещё чуть-чуть и ему грозил обморок. Книга воспоминаний открывала перед ним следующую страницу.

Он выходит к ручью. Он падает на раскоряку, держась за бок. В рану тут же заплёскивается свежая, остужающая вода. Ему хорошо. Он знает, что может перевести дух. Левая нога опускается в мелководье, и он вскрикивает. Икра, как оказалось, тоже поражена, разодрана тонкими линиями. Четырьмя, если верить воспоминаниям из обрывка. А сердце меж тем отчаянно порывается наружу, бьёт по рёбрам, разматывая клубок артерий. Всё его существо заполняют трещины, зуд густеет и нарастает податливой коркой. Пришлый (или очередной двойник?) ощущает прилив нового ужаса. Кто-то подходит к ручью. «Это явно не я, я тут, тут… плескаюсь и истекаю кровью», — проносится у Пришлого в мыслях. Глаза его видят, как мрачный незнакомец подходит под мантией сумерек. «Он и ранил меня! — ни капли не сомневаясь подумал Пришлый, — я страшусь его, я ничего не сделал, а он просто напал. Напал!». Отползая от края ручья, Пришлый тянется за тем же оцарапанным револьвером.

— Только подойди, и я выстрелю! — он не верил, что сказал это вслух. Эхом отзывается только жидкость, массирующая извилины и соединяющая два полушария. А под этим всем творился неимоверный хаос. Приближался финал эпизода. Воспоминание начинало меркнуть, а чужак у края ручья одевался в мантию сумрака.

Звук выстрела. Гул. В расселины вбежал испуг.

— Ты… ты… ты что наделал?

Видение кончилось, и Пришлый очнулся.

— Я не… мне…, — он взглянул на ладонь, сжимающую звезду. А после он переметнул взгляд к напарнику. Пуля прошила его увесистое тельце насквозь.

— Радуй… радуйся, идиот, что мне неког… некогда тебе отплатить.

Перепел ударился оземь и раскинул крылья.

— В этот раз точно случайно, правда! — чужак перекинул звезду на другую ладонь и допрыгал до подстреленной птицы, аккуратно подсунув пальцы под её буроватую шейку. — У меня случилось видение. Первая подсказка, наконец-то!

— Предлагаешь порадоваться за тебя? — Голос Духа дрожал, но он не запнулся.

— Прости, прости, я не хотел.

— Ай, не надо, не стони и не… не лебези. Не… ненав… ненавижу, когда ты это делаешь, — Перепел отплевался комком крови. — Особенно зная, что это не первый раз.

— С другой стороны, подумаешь, сменишь сороковой облик. Всего-то.

— Решил в мерзавца сыграть? Тоже? Учись лучше. Беспокойство ты скрываешь паршиво.

Чужак не нашёлся, чем ответить, он просто горестно посмотрел на дымящую дырку в брюшке.

— Ладно, не волнуй… не волнуйся. Тебе повезло побродить без моих наставле… наставлений где-то пару рассветов.

— Идти несколько дней, не зная куда. Отличный план. Просто превосходный! А-а-а, ненавижу всё это! — Пришлый направил крик вверх, ударив себя по коленям.

Клюв птицы вытолкнул на землю второй комок. Похоже, хранитель выплюнул свои лёгкие — такого размера был сгусток. Спустя время грязь стянула почерневшую спинку, и у Духа не осталось сил, чтобы двигаться, и он замер. Пришлый увидел, как закрылись беспросветные глаза компаньона и как они больше не поднимались. Сороковой облик канул, и простреленная тушка вскоре исполнилась прахом.

Чужак поднялся. Его ладонь поднеслась к карману и быстро разжалась. Позолоченный знак звезды. «Его нужно убрать поскорее, пока не случилось чего похуже», — теперь он думал только об этом, меж тем стараясь обмануть свою совесть. Он размышлял об утрате, заставлял себя печалиться о том, что лишился мудрейшего из мудрейших проводников, но на самом деле все думы его были направлены на ключ, который он внезапно заполучил. Временами тот обдавал холодком, даря такие же нежные чувства, какие дарили влажные листья у найденного днём куста. Он замечтал о рассвете… рассвете, прощальным для него и для этого безумного места.

Надежда и лавры приходят с рассветом. И с первым осколком воспоминаний он перешагнул через край ручейка. Перешагнул намного уверенней, чем того, наверное, стоило.