Антрепренёр

Анатолий Маляров

Если существует столь необязательный род литературы – фантастика, столь фантастический – сказка, то почему бы не посвятить себя весьма ответственному виду прозы – былям. Забавным, трогательным, нелицеприятным, уморительно смешным, трагическим? Рассказам, продолжительностью в одну сигарету и большим повестям – на выходные. Анатолий Маляров уже много лет ходит по канату, натянутому над амфитеатром, со знакомыми людьми – своими персонажами. Два провинциальных театра, два художественных руководителя – между ними тоже двое… А уж анекдотических казусов – хоть отбавляй. И все же – житейская драма.

Глава 2

Назавтра Шалые, Дарий и Эмма, явились в респектабельное, с размахом и специально для театра выстроенное здание. Архитектура периода второй совковой пятилетки, то есть, подобие древнегреческой роскоши. Молодые люди осмотрели фасад с ионическими колоннами, броскую рекламу, — театральную, коммерческую, черт знает какую, лишь бы копейка в кассу. Яркие панно, фальшивые горельефы рядом с античными музами в нишах готического стиля. Все подсвечено естественно, с подсолнечной стороны, высокие двери под мореный дуб.

— Вкус и траченную копеечку нюхом чую, — ввернул разыгравшийся Дарий. В полутемном фойе дамочка-администратор спросила незнакомцев, кто они и зачем, и тут же провела по службам, прихвастнув недавним капитальным ремонтом и заботой руководства, как об коллективе, так и о зрителях. В совсем темный актовый зал гостей ввела помощница режиссера и шепнула:

— Полковник заканчивает репетицию, тут с вами и поговорит.

Молодые люди переглянулись: полковник? Они знали, что в задымленном Днепродзержинске директором театра долго служил отставной полковник из ментов. Но чтобы режиссировать спектакли крупнейшего на юге, не частного, но государственного коллектива доверили солдафону — увольте! Надо бежать отсюда…

В лучах софитов парень в цветной косоворотке насиловал гитару и устало пел, детонируя и сопя:

Выйду я на улицу, гляну на село,

Девки гуляют, и мне весело…

— Стоп, стоп! — хрипловато и в то же время зычно обрывал певца рослый мужчина, опираясь обеими руками на обивку заглушенной оркестровой ямы. — Леня, ты на авансцене или все-таки на деревенской улице времен Островского? Ты видишь девок? Тебе весело?

Фонари освещали и режиссера, то есть, полковника, он таков: довольно рано нажил душевную и плотскую солидность, лет тридцати пяти атлет с подрагивающими кистями рук в такт звучащей где-то наверху музыке. Лицо живое, искрящееся ментальной хохлацкой насмешкой, под глазами оттиск ненадежных почек: пьет ли, курит ли излишне, трудно догадаться. К тому же новобранцам на раздумья времени не отпущено. Режиссер-полковник, он же Антон Романович Николко, на каблучке повернулся к гостям, представился и поразил полной осведомленностью:

— Дарий Сергеевич и Эмма Георгиевна Шалые? Очень приятно, — сказал он без запинки и подал руку Дарию, а Эмме издали поклонился с эдаким чертиком, пробежавшим по всей физиономии и скрывшемся за левым плечом. Молодой человек принял протянутую руку и на вдохе спросил:

— Откуда сведения?

— Агентура, — не то шутя, не то бравируя, отозвался директор-худрук.

— Всего два театра в городе и такая конкуренция?

— Холодная война.

— Погубите друг друга.

— Вражда стимулирует деяния. Читайте Кляузевица. Это тот немец, что предупреждал: если не хотите кормить свою армию, будете кормить чужую. Как генерал, он говорил о солдатах, но мысль относится и к театрам.

— Я читал в основном Станиславского.

— И я зубрил старого мастера, но всякая школа хороша, если ее своевременно заменяешь своей. Иначе — катись в штамповочный цех. — Этот Николко был явно счастливым человеком. Днем он что-то умел хорошо делать, ночью его умело любила женщина, потому в голову его приходили удачные мысли. А из всей его стати била здоровая энергия. — Уточняю, мы с вами птенцы одного гнезда, только выводки разные, отстоим друг от друга эдак лет на десять-двенадцать.

— А до чина полковника вы когда успели дослужиться? — Дарий пробовал парировать осведомленность нагловатого худрука собственной наглостью.

Но того не смутишь и вопросами похлеще. Он притерпелся к подвохам и готов к ним постоянно.

— В один день. Захмелевшие от свободы, разумеется, и от «оковитой» казаки присвоили мне чин на своем ковше, а я не привык отказываться от даяний, ибо всякое даяние — благо. Коллективчик у меня ядовитый, разом забыл мое исконное звание, обзывает по-казацки. — И тут же легонько хлопнул себя по лбу: — Поскольку мы однокашники, не будем церемониться. Берите гитару у Лени-молодца и выходите на улицу, гляньте на село.

— А если я не пою? — Это Дарий.

— Не поете ничего, кроме «Запрягай-ка, дядя, лошадь»?

— Ну, сети шпионажа у вас! С режиссерами спорить — себе дороже…

Дарий с малой долей презрения к провинциальным подмосткам шагнул под фонари, попробовал струны на звук, ударил песню. Это был задор, бравада, что-то от удалого ямщика или подвыпившего приказчика. Голос у парня, понятно, — для хорошей оперетты.

Откуда-то появился милицейский свисток, Антон Романович тихо подул в него — на сцену вышло полтора десятка исполнителей и помощница режиссера.

— На завтра та же первая картина, в костюмах. Попробуем нового героя. Артисты свободны. — И к помощнице: — Катя, проводи молодую пару в комнату для гостей, за наш счет накорми. А я пока распоряжусь временно устроить их в студенческом общежитии..

Дарий Шалый поднял руку:

— Антон Романович, а договор… контракт?

— Ты, лихой казак и однокашник, отдохнешь до завтра, на репетиции присмотришься к нашему ковшу. Может, тебе не подойдет мой пеший да охочекомонный ковш.

Эмма держалась в тени кулис, не сводила глаз с говорливого человека. Облаченный двойной властью в коллективе, где режиссер — бог, царь и воинский начальник, а директор и худрук в одном лице — тем более, он не носил на плечах груз номенклатурной власти. Свой парень, иначе не скажешь. Управляет людьми не должность, а воля, ясность и простота характера. Стоит в этой житейской сцене так, что лучше никакой дотошный режиссер и не поставит, говорит то, что под силу сказать только драматургу с изобретательным диалогом. В тоне, в манере держаться и слушать — открытость и, вместе с тем, загадка. Интересно, как работается актерам у него в спектаклях?

Из затянувшихся размышлений молодую женщину вывел новый хлопок ладони по директорскому челу. Мизансцена менялась, к ней вплотную подходил Антон Романович.

— К Эмме Георгиевне у меня просьба. Вы поешьте в гостевой и — прошу со мной в короткий вояж по весьма выгодному для театра делу. Если, разумеется, не возражаете.

— А завтра нельзя?

— До завтра могут уплыть тринадцать тысяч гривен, а то и вдвое больше.

Конец ознакомительного фрагмента.