Однокомнатное небо

Максимилиан Неаполитанский

«Однокомнатное небо» – это сборник философских рассказов, это букет смыслов и идей, аромат которых может почувствовать внимательный читатель. Это праздник, состоящий из вереницы событий, судеб, встреч, путешествий… В каждом рассказе скрыт символ, и в приобщении к этим символам обретается ощущение радости перед всем миром и всей жизнью.

Пожар

Когда наступает ночь,

человек зажигает огонь.

Гераклит

Из детства обычно остаётся много ярких воспоминаний. Хорошо, когда эти яркие воспоминания о ярком — ярком солнце, ярком свете… Потому что человек таким и вырастает — ярким.

Закат. Деревенский — дикий вдалеке и ухоженный вблизи. Ухоженный, уютный, так как задевает и окрашивает сад, клумбы, дорожки, грядки, — через окна долетает до стола, до пола, даже до кроватей. Дикий, потому что по-настоящему он где-то в полях, в синеющих — а при закате в краснеющих — лесах. Там, в этих полях, он — закат — имеет иной смысл. Там он означает опасность — дальше ночь. Ночь без дома — страшная ночь, особенно в этих густых, очень живых и диких лесах.

Марка каждое лето пугали лесом. Хотя ходили за ягодами и возвращались с полными корзинами — лес легко отдавал своё, — лес всё равно оставался местом страшным, безвозвратным. Уйдёшь туда, заблудишься, наступит тот самый дикий и далёкий закат, а ты слишком близко к нему — и погибнешь. Об этом, по крайней мере, говорили сказки, говорили люди — в это легко верилось.

Зачем ребёнку уходить из дома? Из дома, где обитает деревенский уют — особые игры, особые слова, особые кушанья. Слова в деревенском уюте все мягкие — убаюкивающие, звучащие нараспев. Все игры — старинные, проверенные, интересные. Кушанья — только так, не иначе, все остальные слова о еде для зверей, — кушанья всегда тёплые, тоже старинные и тоже убаюкивающие, точнее — усыпляющие. Зачем ребёнку уходить из дома? Незачем.

Иногда идёшь по саду — всё яблочное. Деревья с яблоками, дороги в яблоках, аромат — яблочный. И тоже хочется стать частью праздника — можно взять яблоко — сорвать или поднять, без разницы, — встать и посмотреть вдаль. Посмотреть — на закат. И испугаться, а потом обрадоваться. Радость от того, что опасность далеко, а дом — близко. С Марком так было несколько раз. Он смотрел, созерцал, вглядывался — и вдруг срывался с места, бежал к дому, бежал и представлял, что за ним кто-то гонится. И так становилось хорошо, когда опасность оказывалась придуманной. Вечернее солнце — пропадало, закат — пропадал, выходили сумерки — за ними спешила ночь.

Каждый вечер в доме звучала молитва. Молитва тихая, почти бормотание, но так как вокруг было ещё тише — слова по звучанию, по зычности, по музыкальности своей приближались к церковному пению. Молитва читалась ещё и утром. Только утром звучало всё, и слова молитвы терялись, пропадали — становились достоянием одного человека. Марк не умел молиться, но всегда слушал, изредка что-то повторял и всегда — засыпал. Вечер — ночь — молитва — сон. Но неужели так происходило везде? Везде — во всех домах, в деревнях, в городах — люди тихо молились и засыпали? В свои первые летние месяцы в деревне Марк думал именно так. Он знал, что происходит в городе ночью, но был уверен, что летом весь мир перестраивается на летний — молитвенный, священный — режим. Наступает покой. Только в последние время к Марку стали являться сомнения — может быть иначе, есть иначе.

Его кровать была в дальнем углу большой комнаты. В дальнем, но совсем не диком, не одиноком — к нему всегда кто-то подходил, навещал. Марк всегда отчётливо слышал молитву. Было приятно ожидать последних гостей, которые придут в его угол и попрощаются с ним до утра. Они придут, затем — уже в другом углу комнаты — станут читать молитву. Такой был цикл.

Циклы, известно, могут нарушаться. В одну из июльских ночей деревенский цикл нарушился трезвоном, бегом, шумом. Зазвонил телефон. Марк ещё спал, во сне видел утро. К нему в угол забежали, растолкали — разбудили, сказали одеваться. Он подумал, что это — сон. Шаги ускорились, говорили уже не шёпотом. Оказалось — пожар. Горим? Горят. Другие дома — горят, так сказали Марку, и он сразу встал и оделся. Подошёл к окну — огня не видно. Под окном стояли люди с иконами — готовились ходить кругом, защищать. Марка — маленького ребёнка, маленького человека с большими от испуга и удивления глазами — взяли за руку. Взяли и повели на улицу.

Люди с иконами уже начали обход, было слышно — громко и отчётливо — молитву. Только ясно было, что после этой молитвы не наступит покой, сон. Читается эта молитва не для того, чтобы стало ещё лучше — жить, думать, спать — а для того, чтобы не стало ещё хуже. Чтобы огонь — далёкий ещё огонь — не перекинулся, не пришёл. Когда Марк подумал об этом, ему стало обидно. Кто позвал огонь? Кто сходил за ним в лес, к дикому закату и принёс его сюда? Но может быть, это выдумка? Марк ещё не видел огня, но чувствовал дым. Вдруг ему сказали идти. Его вновь взяли за руку и повели, как ему показалось, к огню.

Шли долго, а огня — пожара — всё не было. И запах дыма пропадал. На одном из поворотов сделали круг. Марк неожиданно увидел на другом конце деревни пятно — закат, огонь. И они пошли к этому пятну. Как же? Разве можно приближаться к далёкому закату? Марк был очень удивлён — что-то теперь разрушилось.

Горел одноэтажный дом, но пламя было — пятиэтажным, высоким, призванным высокими — высшими — силами, так казалось Марку. Вокруг пламени были люди — грелись, боялись, смотрели? Просто смотрели и были такими же, как Марк — силы были равны, огонь был сильнее — выше — всех. Кто-то поливал водой вблизи стоящие здания — хлев и мастерскую. Поливал — давал жизнь — как цветам дают. Цветам: чтобы не увяли от солнца, без воды. Зданиям: чтобы не погибли без воды, от огня.

Огонь рос. Его языки — ещё больше, ещё страшнее — пытались захватить всё. Даже людей — зрителей, наблюдателей и — смотрителей. Марк был зрителем — смотрел на чужой закат. Хозяева горящего дома были наблюдателями — даже созерцателями, — наблюдали за исчезновением их быта: как на блюдце, видели своё горе. Смотрителем была ночь — постоянным смотрителем, охранником мира, — но в этот раз она проглядела, стала как человек. Невнимательным человеком стала. Огонь рос. Марк думал, что скоро он всё-таки перекинется на хлев и мастерскую, а оттуда — на их дом. Марк знал, что дом далеко — он множество раз бегал к нему с того места, где они сейчас все стояли, — знал, но представлял, как огонь, съев два небольших здания, увеличит силы и пойдёт по деревне. По деревне, к лесу, к городу — в мир. И случится мировой пожар. Марк спросил у взрослых, как долго они будут тут стоять. Ему ответили, что недолго. А дальше? Спать уже невозможно, рассвет близко, день будет странным — если ночью случился пожар, не бывает прохладного утра. Без прохладного утра — духота. Духота забирает силы. Без сил нет игр, и останется ждать только нового заката (или пожара?), чтобы вновь выдумать страх и побежать скорее к дому, и этому обрадоваться. Остальное — безрадостно после такого.

Марк решил: почему бы сейчас так не побежать. Придумать испуг — и до дома, изо всех сил. Закат есть, дом есть, бег — будет. Бегу — побегу — быть. Зачем смотреть на чужое горе? Зачем быть зрителем? Марка за руку уже никто не держал. Кто-то разговаривал, кто-то подбирал раскиданные вещи. Ребёнок стал взрослым — увидел пожар, смерть, — и про него все забыли. Смерть дома, но всё же… Не пострадали люди, но пострадали их быт, хозяйство — жизнь. Марк придумал страх и побежал. Очень быстро, по мокрой траве — к дому.

Пока он бежал, к нему пришли мысли, что и его дома уже нет, что погибли все дома. В поле было темно. Были самые тёмные минуты ночи. Ещё немного и — возможно — где-то у горизонта задрожит рассвет. Марк был не уверен. Ни в чём не уверен, кроме того, что за ним кто-то бежит. Догоняет его почти, и хочет вернуть, а затем — поглотить.

До дома было далеко. Марк бежал длинным, безопасным путём. Он иссяк у места, где начиналось большое поле. Иссяк — и пошёл шагом. Ручей бежит, потом идёт, потом иссыхает, уходит в землю. Природность чувствовалась во всём. Марк не смог оценить возможности, которая перед ним открылась, — он оказался один ночью в деревне. Это была новая сила. Страшная сила — сила от страха, от придуманного испуга, от которого он так бежал.

Марк быстро вошёл в дом. Никого не было. Даже замка — не было: всё открыто. Марк вернулся в свой дальний угол, разделся и вновь лёг. Уставший телом, взглядом, миром, ночью, людьми, руками, — уставший от, уставший до. До последней возможности человеческого удивления. Марк быстро уснул. Ему снился огонь.