Тринадцатая жертва

Максимилиан Борисович Жирнов, 2021

Питер Блейк – маньяк-фотограф, приговоренный к смерти. Ему предлагают альтернативу: пройти путь исправления в компьютерном мире – полной симуляции реальности. Питер соглашается и оказывается вовлечен в опасное журналистское расследование взрыва на шахте. Он еще не знает, что его противником в этом длинном и тяжелом приключении будет сам капитализм. Книга написана в жанре "нуар" с элементами ЛитРПГ и киберпанка. Ее второе название – "Город таинственных огней".

And you get what you deserve

When revenge is what you serve

(Ты получил, что заслужил

Если мести ты служил)

The Offspring

Глава 1. Преступление и наказание

Девушка была красива даже сейчас. Размытая тушь почти не портила правильные черты лица, а стянутые в хвост мокрые волосы казались покрытыми густым слоем лака. К шее прилип желтый кленовый лист. Я ждал мольбы о пощаде, жалоб и глупых вопросов «за что?» Но девушка только молча сжимала зубы и кривилась от боли.

Она пыталась ползти, несмотря на пулю в животе. Я размеренно, не отставая и не приближаясь, ступал по размытой дождем кровавой дорожке. Глухие стоны не трогали сердце. В такие минуты оно словно замерзало, превращалось в глыбу льда, неспособную к сочувствию или состраданию. Казалось, в него вонзился осколок зеркала Снежной королевы. Но никогда и никому я в этом бы не признался. Даже себе, пусть я и стал машиной, предназначенной для одной-единственной цели: карать!

Я шагал и шагал, изредка поглядывая назад. Брошенная сумка с продуктами, которые моя жертва, видимо, несла домой, осталась далеко позади и превратилась в размытое пятно. Молоко из простреленной бутылки смешивалось с кровью, расплываясь на асфальте причудливыми узорами. Я расчехлил фотоаппарат — старую пленочную «Лейку М3» со светосильным объективом, и повернул гладкий и холодный курок взвода затвора. Прикинул экспозицию, глянул в глазок видоискателя и нажал на спуск. Камера щелкнула. Великолепный кадр для моей коллекции. Такого сочетания цветов у меня еще нет.

В конце концов силы покинули раненую. Она вытянулась, повернула голову и, вздрагивая, посмотрела мне в глаза. Я остановился, убрал камеру и достал пистолет. Палец замер на спусковом крючке.

Вдруг парк залил яркий, ослепительный свет и громогласный, стократно усиленный мегафоном голос проревел:

— Вы окружены! Сдавайтесь! Бросайте оружие и повернитесь лицом ко мне с поднятыми руками! Или я открываю огонь на поражение!

Ледяная волна безразличия и жестокости отхлынула, обнажив беззащитную душу. Я облегченно вздохнул: наконец-то полицейские выполнили свою работу. Долго же они тянули кота за хвост. Что ж, пора и честь знать, как говорится. Я и без того чувствовал себя сошедшим с рельсов поездом. Слишком тяжелой оказалась ноша справедливого мстителя.

— Считаю до трех! — голос эхом прокатился среди деревьев. — Раз! Два! Т…

Больше медлить было нельзя. Я осторожно положил пистолет, поднял руки и обернулся лицом к сияющим прожекторам. Меня сбили с ног, скрутили и потащили в машину. А вдалеке, со стороны городских улиц, послышался вой сирен «Скорой помощи». Что ж. Живи, неверная красотка, сегодня твой день!

Полицейские сели по сторонам от меня. Боятся, что сбегу? Но я не собирался этого делать. Только в кино или в криминальных романах преступник убегает от слуг закона и долго скрывается, пока сыщики вновь не выйдут на его след. Мне же некуда было идти.

Старший наряда — усталый, мрачный мужчина с погонами сержанта ткнул меня пистолетом в бок:

— Счастье твое, что сейчас не Средневековье. Иначе я бы вытянул из тебя жилы! С превеликим удовольствием. Тебе же нравится убивать, да?

Я не стал читать ему лекцию о нравах былых времен. О том, что феодал мог запросто погреть ноги в распоротом животе любой крестьянской девушки, а уж право первой ночи и вовсе не обсуждалось. Я просто ответил:

— Нет.

— Что ты сказал? — вытаращился полисмен.

— Убийство не доставляет мне удовольствия. Где вы видели могильщика, которому нравится ковырять мерзлую землю?

Сержант убрал пистолет, откашлялся и коротко приказал:

— В управление!

Машина покатила по улицам города. Огни домов прощально проплывали за стеклом, забранным стальной решеткой. Для меня начиналась длинная череда допросов, следственных экспериментов и судебных заседаний.

***

Адвоката я запомнил хорошо. Его звали Солли Левин и этот грузный мужчина, вопреки принятому у коллег дресс-коду, носил нелепую красную рубашку и джинсы. Правда, на слушания он всегда приходил в дорогом костюме.

Каверзные вопросы адвоката ставили меня в тупик. Однажды, наедине, он спросил, почему я убивал свои жертвы только из пистолета и никогда не использовал нож или дубинку.

— Не знаю, — честно ответил я. — Просто пистолет мне попался на войне. Случайность?

Солли пронзил меня острым, как стилет, взглядом светлых лучистых глаз:

— Это ложь. Твоя душа закрыта. Распахни ее и ты найдешь ответы, о которых и сам не подозревал.

Я честно попробовал покопаться в себе, потом неуверенно произнес:

— Может быть, потому что для ножа нужен близкий, личный, если можно так выразиться, контакт? Пистолет же… это как бы и не я вовсе. Достаточно всего лишь нажать на спусковой крючок, остальное сделает пуля. Когда я на войне отложил камеру и взялся за пулемет, меня не мучила совесть. Но смог бы я пронзить врага кинжалом? Сомневаюсь.

— Именно этого ответа я и ждал. Значит, ты не так безнадежен, как думают о тебе другие. Даже несмотря на то, что ты убил двенадцать девушек.

— Двенадцать с половиной, — поправил я. — Тринадцатую не добил. Двенадцать грязных потаскух, которые развлекались на стороне, в то время как их мужья или парни отдали на войне свои жизни. Такие твари, паразиты не имеют права на существование. Они заслужили смерть. Мне нужно было восстановить справедливость.

— Значит, двенадцать с половиной девушек, — теперь Солли не смотрел в мою сторону. Стало немного легче. — То, что ты взял на себя обязанности палача — это не так плохо, как кажется. К сожалению, ты взял на себя обязанности судьи — а это куда страшнее. Именно судья в ответе за приговор. Впрочем, моральные оправдания — вопрос философский. Психиатрия сейчас меня интересует куда больше. Ты в курсе, что экспертиза признала тебя вменяемым и дееспособным?

— Да, слышал краем уха. Мне некогда думать о себе. Я же от книг не отрываюсь — в тюрьме неплохой библиотечный фонд. Никогда столько не читал, если честно. Я ведь журналист, вернее, фотограф. Был. До того, как…

Я умолк. Перед глазами вновь пронеслись призраки далекой войны: изуродованное взрывом тело друга, его последнее письмо девушке, танковая атака, переламывающиеся пополам фигурки под огнем пулемета. Я снова ощутил пальцами холодную, рубчатую гашетку и вдавил ее до упора. Враги повалились на землю, точно сбитые кегли… Солли выждал минуту, а когда меня отпустило, невозмутимо сказал:

— Почему вы до сих пор снимаете на пленку? Цифровая техника гораздо удобнее. Где вы ее обрабатываете? Все пункты проявки давно закрыты.

— Сам. Все сам. Реактивы пока еще продают. Понимаете, цифра — это мертвая картинка, а изображение с пленки получается живое, воздушное. Эти цвета, зерно не получится имитировать… впрочем, вы все равно не поймете. К тому же пленка — это как охота с однозарядным ружьем. Один выстрел — один кадр. Наконец пленочная камера будет работать всегда, а у цифровой в самый ответственный момент может разрядиться батарейка.

Адвокат зачем-то заглянул под стол, покосился на охранника и вдруг спросил:

— Прокурор настаивает на смертном приговоре. Не страшно?

— Страшно, — подтвердил я и тут же, не без доли пафоса, добавил: — Немного. Десятки парней, намного лучше и достойнее меня, сложили в пустыне головы. Почему я должен жить?

Солли раскрыл папку и покопался в бумагах:

— Чувство вины, агрессия, аффективная уплощенность — проявления посттравматического стрессового расстройства. Попробуем сыграть на этом.

Мы говорили долго. Мне показалось, что адвокат остался довольным нашей беседой — во всяком случае, он сказал, чтобы я надеялся.

План Солли не сработал. Ему так и не удалось смягчить приговор. На последнем заседании я все испортил.

После того, как прокурор и адвокат умолкли, и оставили меня в покое, судья, мрачный старик в черной мантии, ударил молотком по столу:

— Подсудимый Питер Блейк, встаньте! Вам предоставляется последнее слово!

Я подскочил, словно скамью облили кислотой:

— Да мне, собственно, нечего сказать.

— Вы отказываетесь от последнего слова?

Я обвел взглядом зал суда. Присяжные, зал, даже художник, который рисовал наброски для прессы, все пристально смотрели на меня. Кто с интересом, кто снисходительно, а кто и с неприкрытой злобой. Таких разных взглядов мне никогда не доводилось видеть.

— Да… Э… Нет. Знаете, я считаю, что сделал все правильно, — в зале послышался возмущенный ропот. Кто-то негромко ахнул. — Нельзя развлекаться с другим, когда тот, кто тебя любит, в любую минуту может поймать пулю. Так что…

Я поперхнулся словами. Солли, не отрываясь, смотрел прямо на меня и только не скрежетал зубами. Его обычно добродушное лицо казалось маской злого духа. Да, с такой речью трудно завоевать расположение судьи и присяжных.

Тогда я просто сказал:

— И все же мне очень жаль. Мне действительно жаль. Прошу прощения у всех, кому вольно или невольно причинил боль. Боюсь, вы меня никогда не поймете. У меня все… нет, подождите! Солли, спасибо вам за камеру-одиночку. Не знаю, как бы я поладил с другими заключенными.

Присяжные удалились на совещание. Когда они вернулись, старшина зачитал вердикт. Подсудимого, то есть, меня, признали виновным по всем пунктам. Наконец судья ударил молотком по столу и задал последний вопрос:

— Господа присяжные! Прошу вас ответить, заслуживает ли подсудимый снисхождения?

Несколько минут старшина колебался. Видимо, этот вопрос вызвал серьезные споры среди коллегии. Потом главный присяжный вытер лоб платком и произнес:

— Нет, не заслуживает!

— Ваше право! — важно сказал судья. — Подсудимый, встаньте! Оглашается приговор: виновен, к смерти! Как только решение суда вступит в силу, вы будете подвешены за шею, пока не умрете! И да смилостивится Господь над вашей душой!

Я был готов к такому исходу дела. И все же ноги у меня подкосились — трудно принять то, что в ближайшем времени тебя не станет. Но от способа казни у меня по телу словно пробежал электрический разряд. Я поднял руку. Вопреки регламенту, судья разрешил мне говорить.

— Можно мне… новый способ… Смертельный укол? Или хотя бы газовую камеру? — пролепетал я.

Судья ударил молотком по столу:

— Из милосердия суд удовлетворяет просьбу осужденного! Вам будет введен яд. Заседание закрыто!