Зарина

Максим Фарбер, 2012

Нетрадиционный взгляд на поэму А.С. Пушкина "Бахчисарайский фонтан". Что, если коварная на первый взгляд Зарема – не злодейка, а жертва?

Меня зовут Зара. Мне двенадцать лет, у меня есть брат и сестра — они совсем ещё маленькие. Я люблю, когда солнце опускается за горизонт, втихомолку смыться с вечерней молитвы и бежать на крепостную стену. Заберусь, бывало, в нишу. Пятки поставлю на тёплый камень — и блаженствую… Можно так сидеть до глубокой ночи: в Бахчисарае дневная жара уходит медленно.

Наш учитель, хаджа Ахмет, как-то пошутил — дескать, ханский дворец вовсе и не дворец. Это большой змей, которого старик Хызр пленил и мудрым словом заставил замереть на месте. Превратил в камень, ежели по-простому. (Я, конечно, не поверила. Про себя посмеялась — но виду не подала; изображала, что слушаю с интересом). А потом Ахмет, понизив голос, добавил: «Будь готова, девочка — скоро тебя призовут этому дракону служить…»

Что он имел в виду, я не знаю. И не хочу знать, если честно. Какие-то тёмные дела, взрослые хитрости. Ну их.

Мне тринадцать. Я лежу на топчане, под рогожкой. Наша хижина — у самого моря, её со всех четырёх сторон продувает ветер. Большой паук сидит на стене. Скребет ножками: вжик-вжик-вжик. Я боюсь его, так что прикрыла глаза. Но сон не идёт.

В соседней комнате кто-то с кем-то говорит; оба шепчутся тихо, должно быть, чтоб я не слышала. Правда, одного из говорящих я все-таки узнала: это Ахмет. Второй… не помню. Знаю, но не помню. Трудно догадаться, когда он так понизил голос.

— Они заберут её. Все равно заберут, понимаешь, хаджа? Вот за Али с Айшой можно не беспокоиться — глупые дети, талантов им от природы не досталось, и хану незачем их тревожить! А Зарина… Зарина — девочка одарённая; чувствительная к тому же. Я уверен, ее возьмут туда служить. Неважно, может она услышать или нет.

— «Девочка, которая слышит Большого Змея», — Ахмет вздыхает. — Кто-то мне такое рассказывал. Или я в ваших мудрых книгах читал…

— В наших книгах, — бурчит другой, — ничего такого не написано. Но вот вчера, на молитве, я помню…

«Ой, так это же мулла», — догадываюсь я. — «Это Абдул-Хасан из нашей мечети!»

Какое-то время они еще беседуют; но слушать про вчерашний вечер скучно, и я потихоньку засыпаю.

В голову лезут про Большого Змея. Упорно. Я их гоню, а они все равно лезут. Страшный ли ты, Змеище?.. Голодный, наверно?

Скоро, скоро за мной придут Рашидовы слуги. Заберут во дворец — служить Ему. Незавидная доля, ну да что ж делать…

Мне девятнадцать. Я во дворце. Хан временами зовёт меня к себе, но совсем не для того, о чём думают другие жёны. Он знает — у меня особый дар: я слышу. Для обычных людей Дракон мёртв, для меня — нет. Аллах отомстил мне за невнимание к словам учителя, я оказалась отмечена дланью Небес.

Иногда (но только тс-с, друзья мои! Никому ни слова…) я отваживаюсь нарушить запрет, про который сказано в Коране. Рисую. Почему-то дракон представляется мне совсем не чудовищем, а красивым молодым парнем. Я рисую его в просторных синих одеждах, с русыми волосами, на такой же синей траве (иногда — лиловой. Знаю, трава не может быть лиловой — но мне всё равно). Босым. Наверно, он джяур; подчас я думаю, что за это Хызр и околдовал дракона. Верил бы тот в Аллаха — так сам бы попросился к нашим ханам на службу. Таскал бы камни, помогал строить порт… Да мало ли!

Правда, потом я все эти рисунки сжигаю. Только моя невольница, чернокожая Саида, знает о тайном пороке, коему я подвержена. Но Саида никогда никому не расскажет… надеюсь. Иначе — несдобровать мне, могу и поплатиться головой.

Недавно к хану привели новую рабыню. Она откуда-то с севера; крепкая баба, с головы до ног в волчьих шкурах. Кажется, сарматка. Хан хорошо относится к ней, потому что она — молчунья. Не в натуре Рашида любить тех, кто может возразить на любые его слова…

А, да: брата и сестру я давно не видела. Очень давно. Уже почти забыла, что они где-то есть. (Но хаджу Ахмета, как ни странно, и посейчас помню…)

Как вы там — Айша, Али? Вспоминаете меня хоть иногда?..

Мне двадцать два. Я во дворце… и, похоже, хан о моём существовании упорно не хочет думать. Северянка Мара — вот кто нужен ему. Не знаю, что за прелесть он находит в её обществе, но это так: Рашид часами коротает время, тупо уставясь на грузное волосатое тело. Мара молчит; Рашид тоже ни слова не проронит, — и оба довольны, как… как я не знаю, кто. Со мною он, по крайней мере, разговаривал. Мало, вяло, но тем не менее.

Саида сказала однажды:

— Он ещё не стал человеком… но уже перестаёт быть скотиной. В нём проснулся интерес к жизни! Теперь ему хоть что-то нужно.

Не знаю, может, это и так. Однако я тоскую по тому хану, которого знала раньше. По великолепной, царственной мрази (если такое сочетание слов вам что-то говорит).

Блуждая в недрах змеиного тела, я иногда вижу невольников. Как и я, они бродят по кишкам Чудовища без особой цели. Среди невольников есть косматые северяне; если я правильно поняла, они тоже эту Мару ненавидят. То ли сарматка была у них княгиней, а они на неё день и ночь пахали, как тягловый скот. То ли… то ли они её бывшие любовники, и толстуха «сдала» их новому своему дружку. Во всяком случае, северяне улыбаются мне, когда видят. У них хмурые улыбки, но я всё равно благодарна.

Конец ознакомительного фрагмента.