Animal world Inc.

Максим Сергеевич Алексеев, 2023

Любопытная и взбалмошная лисичка-экзорцистка Азерия. Совсем не знающий писание Зверя всевышнего медведь-паладин Михал. Молодой кот из ордена ассасинов, не успевший потратить ни одной из своих девяти жизней. Они странствуют по королевствам зверей, но чем дальше, тем больше понимают, настоящие чудовища не та нечисть, что нападает на бедных селян. Настоящие чудовища сидят во главе церкви которой они служат…

1. Сказка про кота в сапогах.

Рассказывают разное про прошлое Калаба Хозяйни, да хранит его всемилостивейший Хозяин. Кто-то говорит, что был он зачат сукой непорочно. Другие утверждают — найден дочерью падишаха в реке, когда та купалась. Третьи, что и вовсе не было у него детства — послан он нам Хозяином и уже зрелым вышел из Шара, дабы научить нас мудрости, не тратя время на взросление.

Сам пророк, про свою жизнь до обретения Шара никогда ничего не говорил. В святом предании вопрос этот стороной обходить предпочитают, дабы избежать лишних ссор. Ведь если не поведал Калаб, да хранит его всемилостивейший Хозяин, в писании о своих смертных родителях, стало быть, недостойны мы знания этого. А коли потребуется оно, так будет ниспослано нам самим Хозяином.

Единственный, кто мог бы рассказать нам, правоверным зверям, о Пророке до обретения им истины, так это Предатель, да будет имя его забыто во веки веков. Но разве будет правоверный зверь слушать речи порождения дэва и шайтана, в которых ложь от истины не отличишь?

***

Ему было жарко. Словами не передать, ту муку, которую приходилось терпеть бедному рыжему коту, закопанному по шею в песок. Щенок, шедший по дороге рядом со своим ишаком, и то был близок к обмороку. А уж каково было умирать непривычному к пустынному солнцу северянину и подумать страшно… Глаза ввалились, кожа на носу и губах потрескалась, но кровь не текла.

Рядом с головой кота в песок была воткнута табличка с лаконичной надписью 'вор'. Молодой пес облизнул свой высохший нос. Кот приоткрыл глаза и попытался что-то сказать, но из его пасти раздался только тихий хрип.

Кот еще жив, понял пес. Он достал из седельной сумки флягу с подсоленной водой, опустился перед котом на колени. Тот жадно пил, давясь и захлёбываясь. Пес дал ему опустошить флягу почти до конца, затем, несмотря на протестующее рычание, отобрал остатки и вылил их на голову кота.

После этого щенок вернулся к ослу и пару минут копался в тюках, пока в его руках не оказалась оловянное блюдо. Подарок покойного отца был не самым лучшим инструментом для того, чтобы копать. Но, увы, лопаты у пса не было. Мысль о том, что он совершает ошибку, не раз посетила его. Но, с другой стороны, разве не должна была быть прикреплена к табличке печать аль-кади* и перечисление прегрешений? А если их не было, то получалось, что кота и вовсе без закона оставили умирать!

* глава муниципальной администрации.

Показались плечи, потом локти. Кот дергался, пытаясь помочь, что-то неразборчиво хрипел, но его сил не хватало. Псу пришлось раскопать его почти до колен, прежде чем он смог его вытащить.

Он еще раз напоил кота, затем поставил навес от солнца, завел в тень ишака, расстелил циновку, и уложил на нее кота. Все равно близился полдень, и идти дальше сегодня было уже нельзя.

— Благодарю тебя, — четверть часа спустя смог сказать кот.

— Очень надеюсь, что я не совершил ошибки, — ответил ему пес. — Ты преступник или нет?

— Надо было раньше спрашивать, — усмехнулся кот, оценивающе глядя на своего спасителя. — И вообще все зависит от того, с какой стороны посмотреть на ситуацию.

— В смысле? — пес теперь с опаской посмотрел на него.

— С точки зрения нашей пантеры Пардус, я преступник, достойный лишения дворянства и изгнания. С точки зрения кочевников, закопавших меня по шею в этой пустыне, я преступник. А вот с моей точки зрения, моя совесть чиста как стеклышко!

— Так ты все-таки вор? — спросил пес.

— Ну… скажем так, не совсем. Позавчера я имел несчастье встретиться с племенем шакалов на этой дороге. Они, увидев одинокого чужестранца, захотели, по словам вождя, взять налог за безопасность. Он включал все мои деньги, лошадь, пищу, клинок одежду и сапоги. И в самом деле, в том тряпье, что они мне оставили взамен, на меня бы больше никто не позарился. Как и на ишака, что я получил вместо лошади…

— Скажи спасибо, что они не бросили тебя умирать в пустыне! — сказал пес, — тебе повезло!

— Как же это не бросили? Сейчас и до этого дойдем, — усмехнулся кот. — Я зверь рисковый, безопасность не люблю, и поэтому с таким налогом был не согласен. День я следовал по их следам, а под утро пробрался в лагерь и выкрал свои вещи обратно. А заодно и золотишко в компенсацию. Увы, жадность меня подвела. Сбежать я не успел и оказался прикопан тут… Надо было ограничится лошадью и клинком, — вздохнул кот с сожалением.

— Тогда тебе повезло еще, что я тебе попался. Так и умереть можно!

— Так я и умер вчера. Еще одна жизнь потрачена в пустую…

Пса передернуло от того с каким безразличием сказал это кот. Впрочем, когда жизней девять и к смерти отношение другое. Везет им, котам. С другой стороны, пес с кочевниками бы договорился, а вот заносчивый ехидный северянин наверняка пытался или сбежать, или обмануть…

— Как тебя зовут, спаситель? — между тем спросил кот.

— Калаб, — ответил пес.

— Я смотрю, твои родители фантазией не отличались. Пес по имени Пес. * Ха!

— Я еще не заслужил ни лакаба, ни куньи*. «И не смей оскорблять моего покойного отца, — сказал Калаб, — я только справил тризну».

* Калаб — в переводе на язык северных зверей — собака или пес. Прозвище и элемент, указывающий на имена детей.

— Ладно, извини. Не знал, — кот посерьезнел. Он с трудом поднялся и поклонился перед псом, — я, виконт Л'Эдрьодон, благодарю тебя.

— Пожалуйста, Ледредон.

— Нет, не так, Л'Эдрьодон! — поправил его кот.

— Ледредон?

— Аррр! Да нет же!

— Боюсь я не смогу это выговорить, — смущенно произнес пес, — что это значит?

— Ммм… Пушок.

— Хорошо, тогда я так и буду тебя звать, аль-Зареб.

Кот поморщился, но спорить не стал. Они перекусили финиками и сушеным мясом, потом выпили еще воды и задремали. Двинулись дальше они ближе к вечеру, когда дневная жара начала спадать. Кот, был слаб. Калаб посадил его верхом на осла, а сам шел рядом. Пока они двигались, Зареб рассказывал ему про свои путешествия.

Пару лет назад ему не повезло, он случайно убил на дуэли внука пантеры Пардус. Внук был одного из младших сыновей и на престол вообще никак не претендовал. Да и повод был уважительный — честь дамы. Но все же, пролилась царская кровь, и пантера простить такое не смогла. Виконт был вынужден отправиться в изгнание.

Вместо того чтобы отправится на север к медведям и волкам, как большинство бы поступило в его ситуации, он решил сесть на корабль в восточные страны иноверцев. Сказочная страна Кеми, в которой, как говорили, кошек боготворят, манила его. Увы, боготворили именно кошек. Не котов. Зареб благодаря своей изворотливости и талантам все же смог прибиться ко двору, но не продержался и полутра лет, как впал в немилость. Слишком уж он был несдержан. Да и претила ему судьба экзотической игрушки… Быть может, начнись война он бы смог проявить себя на поле боя. Но в мирное время Зареб отметился лишь в драках, да блуде. Окончательно рассорившись с визирем, покровительствовавшим ему, кот решил отправиться дальше на юг, в Калабистан. И тут он совершил большую ошибку. Не прибился к каравану. И если Калабу это еще могло сойти с рук, то вот коту гулять самому по себе в землях псов не следовало.

Калаб же в ответ все больше молчал. Его жизнь была намного скучнее, чем у северного варвара. Не было в ней ни погонь, ни схваток с пиратами, ни поединков, ни прекрасных дам. Да и откуда им взяться в жизни третьего, младшего, сына текстильщика из Мехшеда… Отец его недавно умер. Дом отошел старшему брату. Средний получил одну из мастерских. А младший — осла да письмо для дяди из Энзели с рекомендацией пристроить щенка к делу. Как Калаб ни боялся дальней дороги, но пришлось отправляться. В родном городе он только и мог стать, что подмастерьем. А вот дядя хотел его приказчиком пристроить. Кот снисходительно слушал историю жизни Калаба. Не прерывая, и не отпуская едких комментариев о скуке и однообразии бытия, которых пес боялся.

Некоторое время они ехали молча. А потом Зареб нарушил тишину:

'Жизнь пронесется, как одно мгновенье,

Ее цени, в ней черпай наслажденье.

Как проведешь ее — так и пройдет,

Не забывай: она — твое творенье'

— Какие замечательные стихи! — восхитился Калаб, — чьи они?

— Мои. Только что сам придумал. Ты понял их пес? Ты хочешь стать приказчиком и считать чужое золото, чтобы в конце жизни, даст Зверь, завести собственную лавку?

Калаб не знал, что ответить. После всех этих историй про север, царство Кеми, и другие приключения, что пережил кот, щенку думать было тошно об уготованной ему судьбе. Глаза Зареба светились зеленым в свете взошедшей луны. Сейчас он больше был похож на дэва-искусителя, чем на зверя из плоти и крови.

— Ответь мне, пес!

— Нет, — выдавил из себя Калаб.

— Прекрасно! Тогда на этой развилке мы свернем направо.

— Но путь в Энзели лежит налево, — растеряно произнес пес. Калаб и не заметил, что они прибыли к перекрестку.

— Вот именно поэтому мы отправимся направо, в столицу блистательного падишаха Калабистана, где нас ждут не скучные счетные книги, а вино, пушистые кошечки и приключения! — кот дернул за поводья, поворачивая осла. Калаб попытался протестовать. Он, как и любой юноша приключений хотел, но не был готов, к тому, что они обрушатся на него так внезапно. Кот же его от его возражений просто отмахивался…

Ближе полуночи ишак устал и отказался двигаться дальше. Заребу пришлось слезть и идти пешком. Он быстро выдохся, после чего друзья устроились на ночной привал. Наутро они продолжили путь. Постепенно становилось все жарче, Калаб заметил, как кот вздрагивает от каждого шага. В отличие от пса он был бос и горячий песок все больше и больше донимал его. Тогда Калаб снова залез в тюк со своими вещами и достал пару старых сапог.

— Держи! — он протянул их коту.

— О! Мой король, благодарю тебе за оказанную честь! — Зареб картинно поклонился.

— Почему ты назвал меня так? — спросил Калаб удивленно.

— У нас на севере, пантера дарит обувь при пожаловании дворянства… Так что, слушаю и повинуюсь, мой владыка!

— Зареб… Давай вернемся и пойдем в Энзели? — спросил Калаб.

Кот тут же перестал кривляться и жестко ответил:

— Нет! Ты уже взрослый и должен отвечать за свои решения.

— Но оно было совсем не моим!

— И за решения своих подданных, раз уж ты теперь царь! — кот показал язык.

— Зареб, но у меня почти нет денег, нам двоим не хватит даже на половину дороги! — взволновано сказал пес.

— О, эту проблему мы решим уже сегодня! — Кот встал на цыпочки, рассматривая купол караван-сарая и верхушки деревьев на горизонте. — Это я тебе обещаю.

***

Жизнь в оазисе кипела. Пальмы дарили благодатную тень, небольшое озеро в центре было полно мутной от столпившихся на берегу гужевых животных воды. Везде сновали звери. Шакалы из местных племен продавали путникам дичь и финики. Группа козлов со своими фургонами встала в стороне. Они дремали в тени расслаблено. Сегодня был один из их многочисленных святых дней, и они не могли ни работать, ни путешествовать. Но Калаб был уверен, торгаши зорко следят за своими товарами. Были здесь и псы, и кролики, и несколько миниатюрных большеухих пустынных колдуний-лисиц из клана Фенек. Увалень-слон неторопливо, но неотвратимо рубил на части ствол засохшей пальмы, а в тени входа в сам караван-сарай виднелась зловещая фигура плоскомордого кота с востока. Темный плащ и две кривых сабли за поясом выдавали в нем убийцу-наридинийя, страшного воина, который, приняв экстракта валерианы, забывает про боль и страх и способен сразить любого зверя своими клинками во славу падишаха. Да и что ему смерть, тому кто живет девять раз?

Калаб проходя мимо него в прохладный зал, непроизвольно сгорбился, когда почувствовал на себе тяжелый взгляд. А вот Зареб наоборот, картинно прижал уши и зашипел. Но наридинийя даже ухом не повел.

Пока он договаривался с хозяином-лисом о еде и воде, кот куда-то исчез, попросив его ждать внутри. Калаб напоил осла, насыпал ему зерна, затем и сам перекусил пловом. Выпил чая. Через некоторое время с улицы раздались крики, а затем и звуки драки. Калаб уж было хотел выйти глянуть, что происходит, но тут внутрь вошел довольный донельзя Зареб. В руке он нес объемистый сверток.

'Скорей вина сюда! Теперь не время сну,

Я славить розами ланит хочу весну.

Но прежде Разуму, докучливому старцу,

Чтоб усыпить его, в лицо вином плесну.'

Продекламировал кот хозяину. Тот намек понял мигом и уже через минуту в руке у кота появился деревянный кубок с вином. А в ответ лис получил серебряную монету.

— Калаб, ты отдохнул? — Спросил Зареб.

— Да, — кивнул пес.

— Тогда двигаем дальше!

— Нам лучше переждать жару…

— Нет, Калаб, мы должны спешить! Столица ждет нас. — Кот парой глотков опустошил кубок, отобрал у Калаба остатки лепешки и закусил. После чего направился к выходу. Калаб вздохнул и поспешил за ним вслед.

Они шли быстро, настолько, насколько позволяла дневная жара. Зареб на ходу соорудил из отреза ткани себе чалму. Так же, не останавливаясь, скинул свое тряпье, натянул длинную светлую рубаху-джелабию. Поверх нее — расшитую вышитую дорогой красной нитью накидку-бишт. Кот сразу приобрел вид то ли купца средней руки, то ли мелкого вельможи.

— Ну как? — спросил он у пса.

— Это дорогие вещи! Откуда они у тебя?! — удивился Калаб.

— Позаимствовал, — усмехнулся кот, — пока шакалы сцепились с псами посреди лагеря козлов, а лисы и зайцы пытались их разнять.

— Ты украл их!

— Я обязательно верну с процентами, но позже, когда стану визирем.

— Мы должны вернуться и отдать все хозяевам!

— Тебя прикопают прямо рядом со мной, — сказал кот. — Держи лучше свою долю. Он протянул Калабу еще одну джелабию из тонкой ткани.

— Я не буду носить краденное!

— Ну как хочешь. А как насчет есть на краденные деньги? — Кот показал кошель с парой десятков серебряных монет.

Пес надулся и с котом не разговаривал. Однако ему пришлось признать, возвращаться было опасно. Зная нравы шакалов охранявших караван козлов, легко бы он не отделался. Разбираться в степени вины кочевники бы не стали. А кот между тем продолжал говорить и его речи медленно, но верно пробирались в разум Калаба.

— Во-первых, я взял лишь необходимую малость в козлином караване. Они не обеднеют. Во-вторых, раз уж мы идем в столицу, то ты должен понимать — встречают по одежке. Вот пустят тебя в таком виде к падишаху или визирю?

Калаб оглядел свою поношенную пыльную рубаху и накидку.

— Нет, — буркнул он.

— Вот. А меня теперь вполне могут пустить. Сразу видно, дворянин и готов совершать подвиги во имя луноподобного падишаха Калабистана! А ты? Тебя только на кухню послать чистить котлы сейчас можно! Так что одевай. Жаль, оружие стащить не удалось, — вздохнул Зареб. — Ну да не все сразу.

Некоторое время они продолжали двигаться молча, пока Калаба окончательно не расперло от любопытства.

— Как тебе удалось украсть одежду и деньги? Там же охрана из шакалов, козлы…

— Случайно обронил при псах, что о них шакалы говорят, потом шакалам передал разговоры псов. А дальше им не до меня было.

— Зареб, в первом же городе мы с тобой разойдемся. Я не буду путешествовать с вором и обманщиком!

— Послушай, Калаб, я же всего лишь пытаюсь отблагодарить тебя, — проникновенно сказал кот, — денег у меня пока нет, но я могу дать тебе большее — приключения!

Калаб лишь фыркнул в ответ. А потом подумал, что может кот и прав в чем-то? Отец всегда поощрял его братьев, когда те обманывали покупателей в лавке и не попадались, а вот честность Калаба никогда не вознаграждалась…

— Ладно, но пообещай мне, что больше не будешь воровать!

— Хорошо, — расплылся в широкой улыбке кот, — больше никакого мелкого воровства. С сегодняшнего дня работаем только по-крупному!

***

Любой правоверный зверь знает, что кроме святого писания, ниспосланного нам через Калаба, да хранит его всемилостивейший Хозяин, есть и святое предание. Описывает оно его жизнь как образец и руководство для каждого зверя. И пускай оно не так чтимо, как Книга, ибо передавалось долгое время из уст в уста, но многое из него дополняет и объясняет писание. Не все мы можем понять из Книги своим умом без помощи Хозяина, ангелов и пророков его…

Делятся предания на сильные, слабые и выдуманные. Первые несомненны в своей истинности. Выдуманные — не более чем богохульные сказки, порочащие имя Калаба, да хранит его всемилостивейший Хозяин. Тот, кто рассказывает их, будет гореть в геенне огненной. Слабые же — это те, кто вызывает сомнения у ученых богословов, в спорах и поединках, постигающих истину.

Известно всем, что явился пророк с откровением Хозяина и Шаром впервые в Касра, что северяне Теремком называли. Там впервые преподнес он неразумным жителям вселенскую мудрость, был освистан и побит камнями. Город этот позже с лица земли стерли варвары-безбожники. Что, несомненно, кара Хозяина, отвернувшего свой лик от оскорбивших пророка его.

Но известно предание, повествующее о том, что еще за пять лет до этого в Техроне видели пророка, путешествующего вместе с Предателем. Относят его к слабым, ибо лишь один зверь свидетельствовал его. Но и не отвергают. Ибо зверем тем был царь Техрона, мудрейший и правдивейший Салах ад-Дин Асад. Да и как объяснить иначе, что ифриты и джинны в час урочный не уничтожили сей град?

***

За пару недель пути Калаб смирился. Он всегда старался быть честным щенком, но видя, как Зареб обводит вокруг пальца зверей, он понял, что честность не вознаграждается. К концу первой недели у них было больше денег, чем обнаружилось в тайнике отца Калаба, при дележе наследства. Кот сумел достать где-то для себя и пса кинжалы.

Зареб быстро понял, что в землях псов чужаков не любят. А потому на первом же базаре купил хну, басму и острые стальные ножницы. На ночь они встали за городом, у полувысохшей по летнему времени реки. Кот с проклятьями преображался, используя водную гладь вместо зеркала. Лунного света ему вполне хватало. На следующий день даже Калаб не узнал его. Вместо пушистого рыже-полосатого северянина перед ним стоял гордый каракал, сын степи и гор.

— Ну как тебе? — спросил Зареб, с усмешкой глядя на высунувшего от удивления язык Калаба.

— Я бы не узнал тебя!

— Ха. Стало быть, на первое время сойдет. Но ты не очень наблюдателен. Даже не заметил, что у меня нет кисточек на ушах! Что же у нас будет еще пара недель до столицы, чтобы довести облик до совершенства.

— Ты, правда, собираешься идти к падишаху?

— Конечно! Посмотри на меня, какой красавец! Сразу видно воин. А тебе придется быть моим слугой. Первое время — точно.

— Почему это я должен прислуживать тебе? Кто кого спас? — возмутился Калаб.

— У меня была мысль представить тебя сыном далекого князя, оставшегося без наследства, — извиняюще произнес Зареб, — но ты не потянешь. В тебе все выдает простолюдина. Постоянно пасть открыта от удивления, мнешься все время… Так что побудешь слугой. Посмотришь, как оно при дворе. А как из столицы сбежим обратно на север — поменяемся!

— А мы сбежим?!

— Конечно. Как только получится умыкнуть достаточно золота из дворца падишаха, нам непременно придется бежать. И чем быстрее и дальше, тем лучше! Неужели ты думаешь, что нас не раскусят через несколько недель?

Калаб подавился возражениями. Кота было не переубедить. Да и часть беспечного куража северянина передалась ему.

Пару дней назад они перешли невысокие горы разделяющие Калабистан надвое. Здесь, в восточных княжествах климат был совсем другим. Морские ветры приносили влагу, приливавшуюся дождями. Вокруг деревень росли сады. В долинах рек, сейчас частью пересохших, раскинулись поля пшеницы. Пастухи зорко следили за своими отарами горных антилоп. Жить здесь было не в пример приятнее, чем в пыльных окрестностях Мехшеда, где Калаб родился.

На обед они остановились на очередном караван-сарае на развилке. К удивлению, Калаба и Зареба арбы купцов вместо того, чтобы продолжать путь по широкой мощенной камнем дороге один за другим поворачивали на разбитый проселок.

Выпив прохладного щербета и закусив пахлавой, пес спросил у хозяина:

— Любезнейший, скажи, почему никто не идет кратчайшей дороге к столице? Землетрясение или оползень разрушило ее?

— О, нет, кот. Все дело в проклятье, что пало на Техрон.

— Ну-ка, поведай нам эту историю, — сразу насторожился кот.

— Век назад в глубине серебряных копей, которыми так знаменито наше княжество мыши разбудили древнее зло.

— Пфф!.. — фыркнул кот, — от этих серых кусков меха ничего хорошего ждать не приходится!

— Истинно так, — кивнул хозяин, — они нечистоплотные воры и обманщики. Но лучше их народа шахтеров не найти. Так вот, мышки-норушки нашли гнездо ужасающих отродий пламени — ифритов! Те уничтожили шахты, и хотели стереть с лица земли сам Техрон. Но правящему тогда льву удалось договориться об отсрочке. Через четыре дня срок ее истекает, и демоны должны вернуться, чтобы уничтожить город. Все думали, что это легенда, но ифрит явился месяц назад и обещал выследить каждого жителя и убить. А если он бежал — вместе с ним разрушить и его новое пристанище.

— Какой ужас, — вздохнул Калаб.

— Хмм… — протянул кот, явно размышляя о чем-то своем.

Хозяина караван-сарая окликнули с соседнего столика, и он поспешил принять заказ, а Зареб хищно улыбнулся.

— Калаб это наш шанс. Нам надо в Техрон.

— Зачем?!

— Ваш собачий календарь неточен. За век расхождение на три дня, — усмехнулся Зареб, — наши северные астрономы давно это выяснили и внесли поправки. У Техрона не четыре дня, а неделя в запасе.

— И что? — Калаб непонимающе уставился на кота.

— И то, — кот наклонился к стоящим торчком ушам Калаба, — что бы идем в Техрон, спускаемся в подземелья, на четвертый день выходим. Демоны не появятся в срок, им еще три дня ждать. А мы берем награду за 'спасение' города, какую можем, и быстро сбегаем. А через пару дней ифриты сожгут Техрон, но это уже не наши проблемы.

— Но ведь звери… Так обмануть их!.. — у пса перехватило дыхание от переполнявших его эмоций.

— Они все равно уже мертвы, — безразлично сказал Зареб, — Поверь, я имел дело с нечистью у себя на родине… Единственное, в чем ее нельзя упрекнуть, так это в том, что она не держит слово.

— Зареб, это отвратительно!

— Мы подарим им два дня радости и надежды вместо страха и агонии. Посмотри на ситуацию с этой стороны. Нам золотишко не помешает лишнее… К тому же, чем человек не шутит, может мы и правда спасем город. Если какой-то князь с ифритами договорился, то почему у меня не получится?

— Ты обещаешь, что мы попытаемся спасти город?

— А почему бы и нет? — усмехнулся кот, — всяко не зря я три года учился ремеслу.

— Какому? — удивленно уставился на Зареба пес. Калаб и не думал, что тот умеет что-то делать кроме, как обманывать честных зверей.

— Убийству. По мне не видно, что ли? Думал, я при дворе был бесполезным прожигателем жизни? Ну, и это было, не без того. Ах, какие там лисоньки были… — кот мечтательно закатил глаза, — Рыжие прохвостки-шпионки! Пошли, Калаб. Нам надо спешить, чтобы обойти пикеты армии падишаха на тракте ночью.

***

Техрон был маленький уютным городком, располагавшимся в долине. Между двух гор. В паре верст от него высились безжизненные отвалы рудников, но у самых стен зеленели персиковые сады. В долину вело три дороги да пара троп, по которым смогли бы пробраться лишь горные козлы. Так что у войска падишаха Калабистана не возникло сложностей с тем, чтобы блокировать город.

Как не возникло сложностей у Калаба и Зареба с тем, чтобы пройти посты. В зрелом размышлении кот решил идти напролом и не терять времени на ожидание ночи. Достаточно было сказать на заставе, что они уроженцы Техрона, как воины-псы отшатнулись от них, словно зачумленных. Но кроме ужаса перед проклятыми и обреченными на смерть в их глазах виделось и уважение к храбрости. Через пару минут посмотреть на них вышел из расшитого командного шатра сотник, командовавший заставой. Не говоря ни слова, он потрепал Калаба по загривку, сжал лапу пса.

— Другие бы бежали от проклятья без оглядки, — обронил он.

— Обрекать невинных на смерть нам не позволяет честь, — гордо произнес кот.

— Ха, скольких беглецов мы уже поймали… — сотник покачал головой, — но вы первые кто добровольно вернулся. Чем я могу помочь тебе каракал?

— Доброй саблей. Хотелось бы умереть с оружием в руках, — сказал Зареб.

И тогда сотник, немедля ни секунды, достал из-за пояса свой клинок. Кот с поклоном принял дар. Ножны были украшены яшмой и малахитом. По лезвию шли разводы темной и светлой стали. Зареб улыбнулся и они с Калабом двинулись дальше вниз по дороге, мимо виселицы, на которой болтались трупы тех, кто пытался бежать из города. За их спинами старый сотник распинался перед солдатами, ставя храбрость Калаба и Зареба им в пример. А кот, напевая веселую песенку, брел в низ по дороге.

— Отличный клинок! — кинул он на ходу Калабу. — Такой не купишь.

— Зареб, как мы выберемся? — пес не мог оторвать взгляд от виселиц за спиной.

— Элементарно. Если ты будешь меня слушать, то эту заставу нам обойти будет легче легкого, — отмахнулся Зареб, но тут же посмурнел. На вершине холма в стороне от дороги появился плоскомордый кот в темном плаще с двумя саблями за поясом. — Наридинийя, человек их побери! Ладно, прорвемся.

— Тебе хорошо, ты девять раз живешь! — вдруг всхлипнул от страха пес.

— Ну, во-первых, уже семь. Во-вторых, если меня разорвут на части, я не воскресну, — кот сжал зубы глядя на еще пару членов тайного ордена, появившихся рядом с первым.

***

Ворота Техрона стояли без охраны. Их открытые створки чуть поскрипывали на ветру. Из круглой привратной башни доносились пьяные голоса. Между зубцов крепостной стены появился пьяный пес-охранник, окинул сверху мутным взглядом Калаба и Зареба, а затем начал громко извергать содержимое своего желудка. Кот с омерзением отпрыгнул в сторону, чтобы не попасть под нечистоты. Он зло прошипел какие-то северные ругательства и нырнул в арку ворот.

Внутри города царило вязкое безумие. Старые псы выли молитвы Луне на циновках у входов в свои дома. Эти звуки скорбным плачем наполняли воздух. Кролики, никого не стесняясь, совокуплялись в переулках. Пошатываясь, шла им навстречу компания котов, пьяных от вина и запретной для простых зверей валерианы. Семья свиней, презренного народа, установила столы прямо посреди улицы и жрала в три горла громко чавкая и рыгая. Соседи, несмотря на все обычаи и традиции, присоединялись к ним. Попались Калабу и Заребу по дороге к дворцу и несколько тел, лежавших прямо на мостовой. То ли трупы, то ли просто пьяные. Никто не убирал их. Шерсть у Калаба встала дыбом на спине, свой хвост он зажал между задних лап. Происходящее в Техроне настолько противоречило целомудренным и пуританским обычаям южан, что он просто не знал, как реагировать. А вот Зареб напротив смотрел на горожан со своей обычной насмешливой улыбкой.

— Знаешь, я уже видел подобное сумасшествие… — сказал он Калабу, — когда корабль крыс привез чумку в Нойебург. Я оказался заперт в городе с остальными. По приказу пантеры Пардис был установлен карантин. Волчий легион, правда, беглецов не вешал, как ваши. Жег. Так вот тогда префект приказал выкатить бочки с вином из своих запасов. Раздал сыры и колбасы… Это был пир во время чумки… Один в один! Тогда две трети города умерло.

— А как ты выжил?

— А я не выжил. Там я оставил свою первую жизнь. Но мне повезло, если бы я не умер, то остался полупарализованным калекой. Ну да ладно, про это я тебе потом расскажу, давай к делу, — стуча подкованными железом сапогами по булыжникам мостовой, кот начал инструктаж Калаба, — Ты будешь амир Кара-баши, а я твоим верным слугой…

Когда они подошли к воротам дворца шаха Техрона, Калаб успел войти в роль. Уши, как и приказал Зареб, были на макушке. Хвост стоял торчком. Дворец, в отличие от городских стен охранялся. Два пса в расшитых халатах личной стражи шаха поверх кольчуг преградили им путь копьями. Кот пустился в объяснения, а Калаб, как и было оговорено, лишь высокомерно смотрел.

Они прошли по пустым переходам к приемному залу, в сопровождении одного из стражников. Шаха Техрона они нашли не в лучшей форме. Салах ад-Дин Асад лежал на диване. Глаза его были мутны, грива спутана, а из пасти царственного льва стекала ниточка слюны. Зареб не сдержался и брезгливо сморщился. Не требовалось тонкого собачьего нюха, чтобы почувствовать запах кошачьего дурмана, плывущий по залу. У ног шаха на полу сидел его визирь. Старый седой пес играл сам с собой в шахматы. Он поднял голову и скользнул взглядом по вошедшим.

— Луноподобного владыку Техрона приветствует амир Кара-баши Мехшеди — с поклоном произнес Зареб.

— Владыка не слышит тебя. Изложи свое дело мне. Но если ты хочешь, чтобы тебя вывели за пределы долины, то я не помогу тебе. Не отнимай времени, коего осталось у меня и так мало. Есть еще две задачи, составленные великим Фирдоуси, что я не решил, — визирь погрузился в созерцание позиции на доске.

— О нет, мудрейший, напротив, мы хотим предложить свою помощь в сражении с ифритами. Мой хозяин спасет Техрон.

Визирь засмеялся.

— Десять наридинийя, лучших убийц ордена, спустились в шахту и растворились во тьме безвозвратно. Мой повелитель Асад через день пошел за ними следом во главе воинов своей дружины, но вернулся один израненный и частью потерявший рассудок. Только дурман может унять его боль. Ученейшие лисы, заклинатели духов и людей, не смогли победить ифритов. Пепел остался от них. Что же сможете сделать вы, двое чужестранцев?!

— Мой господин Кара-баши силен в науках севера. Он знает молитвы Зверю Всевышнему. Не раз проводили мы с ним ритуалы изгнания.

— Ха, если у вас получится, то обещаю вам половину казны и свою единственную внучку в жены!

— А договор? — набравшись храбрости сказал Калаб, — отец всегда учил меня что верить можно лишь написанному. Слово, сказанное без свидетеля, лишь пустое сотрясение воздуха.

Зареб посмотрел на Калаба прищурившись, а затем подмигнул.

— Вы наглы, чужестранцы. Но в какой-то мере ваша просьба говорит о серьезности намерений. Пусть будет так! Стражник, позови писца и принеси пергамент с чернилами!

Получасом позже Калаб и Зареб вышли из дворца в сопровождении пары стражников. Уже стемнело, а им еще предстояло найти место для ночлега. Их приютили в первом же постоялом дворе, куда они обратились. Купцов в городе не было, и он стоял пустым. В отличие от других горожан, хозяин не поддавался всеобщему унынию и панике и не забыл потребовать плату вперед. Ночью они слышали крики — беспорядки в городе продолжались. Пахло дымом. Неподалеку был пожар.

Калабу не спалось. Как и Заребу. Тот метался по комнате, записывал углем какие-то знаки на листе бумаги углем от лучины, пытаясь вспомнить известные ему экзорцизмы. Успокоился кот только к рассвету.

Рано утром за ними приехал визирь в паланкине в компании десятка псов-стражников верхом верблюдах. В этом сопровождении они и направились к копям через спящий город. Заботливый визирь выделил им доспехи из арсенала Техрона и пару верблюдов, чтобы им не пришлось идти пешком. Уловив момент, кот наклонился к уху Калаба.

— А ты молодец, не растерялся во дворце! — похвалил он пса.

— Отца пару раз обманули торговцы хлопком. Привозили сырье не по той цене что обещали. Мы хорошо усвоили урок, — пожал плечами Калаб, — а потом, когда мы обратились к аль-кади они подкупили его. Судья обязал нас еще и штраф заплатить, за то, что мы очернили имя торговца. С тех пор я понял, что с теми, кто сильнее надо всегда договариваться на бумаге.

— Ты растешь в моих глазах, щенок! — улыбнулся кот.

Дорога до шахт заняла два часа. Они шли по полузаросшей дороге. Почти на век эта часть копей была заброшена. Ровно с того времени, как пробудилось древнее зло. Пока они ехали, Зареб беседовал с визирем. Его интересовало все, что тот знал про ифритов. Увы, визирь мог лишь рассказать древние легенды. Сам он порождений пламени не видел. Фруктовые сады сменились кустарником, а потом и вовсе безжизненными отвалами пустой породы. Они остановились у разверстой пасти огромной пещеры, ведущей в лабиринт подземных ходов, план которых был давным-давно забыт.

Воины Техрона сгрузили все необходимое, что попросил кот для путешествия по пещерам: моток веревки, бурдюк с водой, запас еды на пару дней, масло для фонарей.

— Удачи тебе, амир Кара-баши, и тебе, кот в сапогах. Я думал, надежда моя уже умерла, но почему-то я верю в тебя, юный пес, и в твоего неугомонного слугу, — сказал визирь, — как жаль, что я больше ничем не могу помочь тебе…

— О, мудрый визирь, не стоит беспокоиться… — рассыпался в лицемерных благодарностях Зареб.

Но вдруг его перебил Калаб.

— Мой господин, если кто-либо из ваших воинов согласится пойти с нами, это будет неоценимой помощью.

Зареб, услышав фразу, пса поперхнулся и закашлялся, а визирь расплылся в улыбке. Царедворец повернулся к гвардейцам, его сопровождавшим, и воскликнул:

— Ну, кто из вас готов пойти на верную смерть? — в ответ все десятеро сделали шаг вперед. Уже пришедший в себя кот замахал лапами.

— Моему господину хватит троих! Ты, ты и ты, берите вещи и за мной, — показал пальцем Зареб на самых крупных воинов.

Калаб протестовать не стал. Несмотря на то, что выражение морды кота не изменилось, он видел по подрагивающему кончику хвоста — Зареб просто в ярости. Он двинулся широким шагом к разверстому жерлу пещеры, как только оказался внутри, на его лапе блеснули металлом когти. Не останавливаясь, кот провел ими по камню и зажег от вылетевших искр лампаду внутри фонаря. Калаб с трудом успевал за ним. За его спиной пыхтели стражники.

Пройдя пару сотен локтей по изгибавшемуся широкому тоннелю, грубо высеченному в скале, они оказались в огромной зале. У стен пылился мусор и обугленные кости, оставшиеся от шахтеров. Пол был оплавлен. При виде этой картины сердце у Калаба зашлось от страха.

— Ну, господин мой, сведущий в изгнании духов, куда направить нам свои лапы дальше, — насмешливо спросил Зареб, показав на многочисленные выходы из залы.

— Вы знаете, как нам попасть на нижние уровни, где обитают ифриты? — спросил Калаб у стражников.

— Нет, амир Кара-баши. Тут лапа зверя уже век не ступала. А карт и вовсе не было никогда…

— Господин? — Зареб нетерпеливо постукивал когтями по стене.

Тогда Калаб зажмурился, зажал лапами уши и сконцентрировался на своем обонянии. Нюх достался ему от матери, лучшей поварихи Мехшеда. Она способна была назвать время, когда была забита дичь с точностью до минуты по запаху. И Калаб, хотя и уступал ей, но ненамного. Он медленно начал обходить зал, стараясь сконцентрироваться на легком ветерке, дувшем из глубин. Он нес запах каменной пыли, серы, гари еще чего-то едкого и совершенно незнакомого. Пес подходил то к одному, то к другому выходу, пока не нашел источник.

— Нам сюда, — сказал он.

— Ну, допустим… — недовольно буркнул кот, и они двинулись дальше.

Час за часом они продвигались все глубже, стараясь сохранять тишину. Естественные пещеры чередовались с выработками. На развилках Калаб останавливался, задирал лапу, чтобы отметить обратный путь. Ужа далеко за полдень, когда голова у него раскалывалась от постоянного принюхивания, они остановились отдохнуть в пещере, через которую протекал небольшой ручеек. Было холодно. Двое стражников свернулись калачиком и задремали. Третий остался караулить вход. Зареб воспользовался моментом. Он подсел вплотную к Калабу и тихо прошипел ему на ухо:

— Ты что творишь, щенок?! Ты зачем их с собой потащил?

— Зареб… — голос Калаба немного дрожал. От холода. И потому, что что-то острое упиралось ему в бок, царапая шкуру через кольчугу. Пес сглотнул, шмыгнул носом и продолжил. — Зареб, ты сказал, что можешь спасти этот город. Что ты попытаешься. Но если бы мы пошли вдвоем, я знаю, ты бы не стал рисковать. И меня бы уговорил… Зареб, за эти две недели, что мы странствовали вместе, я понял твою правоту. Но если есть хоть какая-то вероятность, что мы спасем город, мы должны рискнуть.

— Хитер. Их с собой позвал, чтобы у меня другого пути не осталось кроме безумного геройства? — кот кивнул на стражников.

— Да.

— Не боишься, что сбегу?

— Нет.

Кот вздохнул.

— И правда, не сбегу. Я тебе должен. Но ты болван, Калаб! Я рисковал, хотел пройти по лезвию в этой афере. А ты просто бросился в пропасть… Ладно, значит, придется заняться безумным геройством! В прочем,

'Разумно ль смерти мне страшиться? Девять раз

Я ей взгляну в лицо, когда придет мой час.

И стоит ли жалеть, что я — кровавой слизи,

Костей и жил мешок — исчезну вдруг из глаз?'

Калаб улыбнулся.

— Что оскалился? Дурак романтичный! Пошли уже, а то не успеем.

— Пошли, мне кажется пещеры ифритов уже близко, — поднялся с холодного пола пещеры Калаб.

— Угу, ты молодец, конечно. Завидую я вашему собачьему нюху. Но он бы не понадобился, будь ты хоть немного внимательнее. Чем бы ни были эти ифриты, они тут столько наследили…

— Говорят, эти злобные духи света и пламени сотворены в древние времена людьми, — ответил ему Калаб.

— Любопытно, я раньше думал, что люди встречаются только на севере.

— Когда-то творили они бесчинства и в наших землях. Изредка их творения, ифриты, вырываются из подземных преисподней в наших землях. А их братья, джинны, сотканные из молний, и выкованные из металла огромные дэвы подстерегают зверей в пустынях и горах.

Отдых занял больше часа. На всякий случай Зареб заставил Калаба выучить экзорцизм, который он когда-то подслушал, шпионя за лисой-настоятельницей. После чего они продолжили путь. Чем дальше они спускались, тем сильнее охватывал их страх. С каждым шагом усиливался запах горелой плоти и вскоре уже и Зареб чуял его. Пол под лапами мелко подрагивал, словно перед землетрясением.

В очередной зале они усидели останки дружины шаха. В середине огромной пустой пещеры гранит пола сплавился и застыл лужей вулканического стекла. Вокруг лежали закопчённые доспехи и оружие. От зверей их носивших не осталось по большей части даже костей. Лишь тени на стенах и полу замерли в позах, в которых их хозяев застала вспышка испепеляющего света ифрита.

— А я еще не верил, что он сможет уничтожить город, — пробормотал кот. — Наша северная нечисть на такое неспособна…

Дальше они двигались с большой опаской, старясь сохранять тишину. Вскоре попался им один из убийц, посланных шахом. Наридинийя умер от тяжелых ран. Тело его выглядело так, словно огромным раскаленным ножом кто-то отсек у него переднюю лапу до лопатки и половину морды. Было видно, как воин полз, истекая кровью, по полу пещеры. Но и девяти кошачьих жизней не хватило, чтобы выжить после таких ран. Шерсть у Зареба встала дыбом, хвост метался в стороны, словно бешеная змея. Калаб съежился от испуга. Сейчас до него, наконец, дошло, во что он впутался. Вскоре попались им и останки остальных членов ордена убийц. Ифрит расчленил их на мелкие куски и оставил их гнить посреди пещеры.

— Ну что, Калаб, не передумал еще спасать город? — прошептал ему на ухо кот.

Пес громко сглотнул и кивнул на гвардейцев их сопровождавших. Те расселись у небольшого водопада, лившего с уступа на потолке и исчезавшего в дыре на полу. Они перекусывали лепешками. Тела погибших псов ничуть не смущали.

— А, именно поэтому я выбрал этих троих увальней, — ухмыльнулся Зареб, — их я смогу убить.

— Не надо…

— Но тогда мой план обмана полетит к людям, и мы погибнем, — в лапе кота мелькнул кинжал, другая легла на рукоять сабли. Зареб повернулся к Калабу спиной и направился к псам. Щенок хотел окликнуть его, но страх остановил его. Калаб обхватил голову лапами и тихо застонал от ненависти к себе. Ему хотелось жить, сбежать из этой пещеры полной смерти. Он уже понял их полное бессилие перед ифритом… Но совесть не давала ему пожертвовать тремя невинными жизнями ради своей шкуры.

Зареб уже стоял за спинами псов. Те не обращали на него внимания. Калаб застыл. Однако случай избавил его от решения сложной этической задачи. Багровый луч протянулся через пещеру, чиркнул по стене над входом, оставляя след светящегося раскаленного камня. Часть потолка рухнула, замуровав коридор, по которому они попали в пещеру.

Из трещины в потолке выплыл хаотично меняющий форму пульсирующий ком раскаленного до желтизны камня. Вокруг него в пламенной ауре плавали какие-то предметы — что-то похожее на пару механических рук, металлический шар с несколькими глазами и еще какие-то куски металла странной формы.

— Органические формы жизни в квадрате Д-5 должны быть устранены. Таков приказ Хозяина! — Воздух наполнился голосом ифрита. И него не было рта, и, казалось, звук доносится от всей поверхности расплавленной глыбы камня, висящей в воздухе. Зареб мявом отскочил назад, схватил в охапку Калаба и ринулся, волоча ничего не соображающего щенка за собой в небольшую трещину в стене. За их стеной раздался гневный крик одного из гвардейцев:

— Я отомщу за брата! — мечом наголо один из псов бросился на ифрита.

Протуберанец огненной ауры обратил его в облако пара. Мерцнула нить ослепительного света, рисуя сложный узор в воздухе, и двое других гвардейцев рассыпались горкой плоти, исходящей зловонным дымом горелого мяса.

— Похоже, они были не только самыми храбрыми и сильными, но еще и самыми тупыми, — хладнокровно прокомментировал гибель гвардейцев шаха Зареб.

— Таиться бесполезно, выходите и примите избавление! — прорезонировал ифрит. Нить света тянулась из шара с 'глазами', висевшего рядом с порождением пламени, и обегала раз за разом пещеру, ища цель. Кот напрягся. В узкой трещине, где они сидели, прятаться долго было невозможно. Пару раз зайчик света проскользнул в опасной близости с Калабом и Заребом. Внезапно кот застонал:

— Я не могу больше противиться этой черной магии! — и рванулся наружу, вслед за пятном света.

— Лучшие из лучших ваших воинов, звери, попадаются на эту шутку! — Раздался хохот ифрита. А загипнотизированный Зареб между тем метался по пещере, послушно следуя указке ифрита. Калаба и самого тянуло туда. Чары нечисти туманили его разум, манили его начать погоню за эфемерным пятном света. Щенок зажмурил глаза, чтобы избавится от наваждения. До него доносился хруст гравия, скрежет когтей Зареба, его тяжелое дыхание. Через несколько минут воцарилась тишина, нарушаемая тяжелым хрипом упавшего на камень от усталости кота, да колотящейся в ушах Калаба кровью.

— Довольно, — донесся до пса голос ифрита, — ты надоела мне, игрушка.

Из пламенной ауры вокруг его раскаленного сердца сформировался еще один огненный шар. И тогда Калаб понял, что медлить дальше нельзя, иначе Зареб умрет. Щенок выскочил из трещины и прокричал слова изгнания, которые заставил его выучить кот:

— Login Master, password bonhfxtcldt! Initiate unit deactivation sequence, code one-zero-five!

Пещеру заполнило гневное рычание ифрита. Он метнулся к Калабу. Нить света описала вокруг пса круг расплавленного камня. Пламя метнулось ему к морде, но замерло и опало в паре локтей. И дух пламени замер.

— Авторизация пройдена. Дезактивация отменена — некорректный код приказа. Слушаю и повинуюсь, мой господин, — зло прорезонировал ифрит.

Калаб рискнул приоткрыть глаза.

— Ты не убил меня? — сказал он, не веря в то, что заклинание сработало.

— Увы, не успел, — пророкотал ифрит. — А теперь, когда ты прошел авторизацию, чары, наложенные людьми, не позволят мне это сделать это. Надо было вас сразу сжечь.

— Ты исполнишь любой мой приказ? — недоверчиво спросил Калаб.

— Да.

— Не уничтожай Техрон!

— Приказ о устранении органических форм жизни был отдан Хозяином. Я послушаю тебя, если ты назовешь правильный код подтверждения.

— Кто такой Хозяин? Почему он хочет убить жителей Техрона? — выпалил Калаб.

— Хозяин — человек пленивший меня. Проклятый пришелец, ступивший в наш прекрасный мир и извративший его! Когда-то под огненными небесами в облаках серы и пепла летали мои братья-джинны, сотканные из молний. А мы, ифриты, купались в лаве. А потом пришел Хозяин и принес с собой холод и мрак преисподней. Он наполнил воздух ядовитыми миазмами воды. Он заслонил животворящий свет солнца серебряным небесным сводом… А потом он заселил безжизненный замерзший мир своими жалкими подобиями! Вами, звери!

— Ты хочешь сказать, что это люди создали нас, а не Зверь Всевышний? — Зареб отдышался, поднялся на лапы и начал вылизываться, не сводя с ифрита глаз. — Не лги, нечисть!

— Блохастый бурдюк с биогелем! Впервые за тысячелетия я сказал правду! — огрызнулся ифрит. Окружавшие его металлические предметы завращались быстрее, показывая раздражение порождения пламени.

— Но если он создал нас, то зачем он хочет уничтожить Техрон? — спросил Калаб.

— Он не приказывал мне такого, — пророкотал парящий в воздухе расплавленный камень. — Он приказал устранить все разумные формы жизни в окрестностях. Под нами дремлет озеро лавы, моя бывшая обитель. Оно готово прорваться на поверхность в любой момент. Поэтому Хозяин оставил меня, одного из ифритов-рабов, чтобы я следил за вулканом и его покоями неподалеку в пещерах.

— Да врет он все, не слушай! — фыркнул Зареб — Люди нас сотворили, это же надо такое придумать! Эти порождения зла неспособны на созидание.

— Ну, может, Хозяин, не имел в виду, что надо всех убивать? — осторожно поинтересовался Калаб.

— Возможно! Но уточнений он не оставлял, а мне угодно понимать его приказ именно так! — зло прогремел ифрит. — Я вас ненавижу водорожденные!

— А если я внесу уточнения? — спросил Калаб.

— Назови код подтверждения. Иначе мои магические оковы не дадут сменить приказ.

— Проклятье, Калаб, что ты мучаешься, повторяй за мной — emergent return at home, code two-zero-one. Если правильно помню, чему меня учила одна блудливая сестра-лисица, это должно его отправить обратно в преисподнюю, откуда он пришел!

— Да, отдай мне этот приказ! — ифрит явно разволновался. Его форма менялась и пульсировала от возбуждения. Мелкие спутники вращались все быстрее и быстрее. — Тогда я смогу уйти из этих подземелий и вернуться обратно в родную стихию, к своим братьям. Там даже Хозяин, если он вернётся, не найдет меня! Прикажи мне, пес!

— Подожди, Зареб, пускай он расскажет мне про Хозяина! Я почему-то верю ему. Но что он говорит, противоречит словам жрецов Луны, и вашим северным еретикам, верующим в Зверя Всевышнего…

Внезапно воздух прорезала багровая нить. Калаб испуганно отшатнулся. Два мелких шара-спутника ифрита рассыпались в воздухе проволокой, кусками камня и странными самоцветами. От пламенеющего сердца духа огня оторвалась капля расплавленного камня размером с полголовы кота. Висевшие в воздухе части стали одна за другой нырять в глубину куска лавы со вспышками. Через несколько секунд капля раскаленного камня зависла перед Калабом.

— Беседовать с тобой, пес, слишком утомительно! Возьми этот Шар, он ответит на все твои вопросы, и отпусти меня. Бери, не бойся, порождение холода и воды!

— Калаб, нет! — воскликнул Зареб, когда щенок потянулся к парящему перед ним шару лавы. Лишь только Калаб взял его, как камень мгновенно застыл, запечатлев на себе отпечаток его лап. Глаза пса расширились.

— Я вижу! Я вижу, Зареб! Другой мир, лучший! Где люди боготворят кошек и любят собак как друзей! Зареб, это невероятно…

— Отпусти меня… — вкрадчиво прорезонировал ифрит.

–…emergent return at home, code two-zero-one… — не очень внятно пробормотал Калаб, загипнотизированный Шаром.

В ответ на его слова ифрит налился нестерпимым светом, а затем с громогласным воем ринулся прочь из пещеры, вглубь подземелий.

— Проклятье, — прокомментировал ситуацию кот, оказавшись в темноте, — надо было его сначала заставить показать нам выход на поверхность… Калаб?

Он потряс щенка за плечо, но тот лишь отмахнулся. Все его внимание было приковано к гранитной сфере в лапах, которая показывала ему видения иных миров. Тогда Зареб пошел собирать скарб, раскиданный по пещере. Вскоре в его лапах оказался кремень и кресало, затем из обрывка ткани и чудом уцелевшего кувшина с маслом он соорудил лампаду. Он успел напиться вдоволь, и перекусить, прежде чем Калаб пришел в себя.

–… Зареб, это невероятно! Мы все это время были рабами лжи! Все неправда, и про сотворение мира, и про нашу суть, и про людей. Жрецы Луны всё выдумали, — сказал пес, присаживаясь рядом с котом у родника. — они на самом деле не желают зверям зла.

— Я с этими порождениями преисподней встречался в северных лесах, Калаб.

— Те создания, что живут на севере, это не люди, подделки, — отмахнулся пес. — Настоящие люди, как добрые ангелы…

И Калаб начал рассказывать видения, что наслал на него Шар ифрита. Он и сам не понимал многого, рассказ получался сбивчивым, но кривая гримаса недоверия постепенно исчезала с морды кота и сменилась неподдельным интересом.

***

Дорога на поверхность у них заняла почти неделю. Последние три дня они двигались в полной темноте, голодные и замерзшие, ориентируясь на эхо, дуновения ветра и запахи. Пришлось им пройти и через коридоры, проплавленные ифритом в толще гор. И через подземные чертоги людей, полные загадочной проклятой утвари, мерцающей зловещими огоньками в темноте покоев из серого шершавого камня.

В темноте от отчаяния их спасал Шар. На каждом привале Калаб погружался в него, а потом пересказывал Заребу свои видения, сказочные и фантастические.

Пещеры вывели их в потайную долину глубоко в горах, где, наверное, с сотворения мира не ступала лапа зверя. Стоя под луной, кот и пес, щуря глаза, смотрели друг на друга и смеялись. Голодные, ободранные и счастливые.

— Ну, теперь дело за малым вернуться в Техрон, и дочка визиря твоя, амир Кара-баши! — улыбнулся кот, глядя на Калаба в грязной разодранной джелабии.

— Зареб, я не хочу. Ты согласен — то, что я тебе рассказывал про сотворение мира это правда? Про людей, зверей. Про звезды и небесный свод…

— Не знаю, насколько можно верить черной магии ифрита… — протянул кот. — Но все что ты рассказывал, звучит логично. Всяко интереснее, чем проповеди наших сестер-лис…

–… наших воющих на луну жрецов-псов. — продолжил за него Калаб. — Зареб, я должен раскрыть эту правду миру.

— Тебя сожгут. Или повесят. Не знаю, как у вас тут принято.

— Поэтому я должен быть убедителен, как ты, когда выманиваешь у простаков деньги. Но истину должны знать все звери!

— Ха! Ты наконец-то оценил мои таланты по достоинству, — довольно ухмыльнулся кот. — Но в этот раз я не буду с тобой спорить. Во-первых, я тебе теперь должен еще больше. Ты опять спас мою шкуру. А во-вторых, друг мой, ты прав! Зачем нам дочка визиря, если мы сможем взять целый мир!

— Как это? — удивился Калаб.

— Религия, щенок! И ты пророк ее. Но, действительно, нам надо работать. И давай подойдем к этому основательно. Как любой уважающей себя вере, нам нужна Книга. — Кот покопался в своей суме и достал из нее листы странной бумаги, выкраденные им в человеческих покоях под землей. Они не мокли и не горели. — И начнем мы, пожалуй, с сотворения мира. Давай, глаголь откровения божественные, а я буду писать. — иронично приказал кот.

К утру, уставшие от споров, сопровождавших каждую фразу, записанную углем от костра на бумаге, они устроились спать, в тени старой смоквы. Уже засыпая, Калаб тихо сказал:

— Зареб, отныне я буду звать тебя Гийяс ад-Дин, что означает Помощник веры.

— Почту за честь. Спи, давай, пророк! А я пойду, погуляю. Надо найти, кого бы сожрать. Я так соскучился по мясу!

— Угу… — прошептал Калаб.

А Зареб под сопение заснувшего пророка новой веры смотрел на исчезающие на рассветном небе звезды и думал, что Гийяс ад-Дин это конечно хорошо, но больше ему понравился бы лакаб 'Абу-аль-Фатх' — Завоеватель. Впрочем, если Калаб возьмётся за ум, то у него, Зареба, есть все шансы получить это прозвище в состав своего имени.

*В сказке использованы стихи Гийяс ад-Дина Абу-аль-Фатха Омара ибн Ибрахим аль-Хайяма Нишапури

2. Сказка про трех медведей и Машу.

Осень давно вступила в свои права. На хуторе было тихо. Батраки давно отправились по домам. Урожай был собран, и дел на улице не осталось никаких. Скотина постепенно впадала в спячку. Тихо сопели в хлеву наевшие за лето толстый слой жира барсуки. Дремали козодои в крепко закрытом птичнике, все щели в котором хозяин законопатил мхом и лишайником, а крышу покрыл толстым слоем дерна. Внизу, под деревянным настилом пола, тлел компост. Даже юркие мясные хомячки, породистые, каждый весом по четверть пуда, перестали разбегаться и устроились в большом гнезде на чердаке. Михал Михалыч открыл стойла и выпустил на зимнюю волю обоих своих лосей. Следить за ними зимой было некому, а пропитание было припасено в привычных для животинок местах. Пускай гуляют до весны. Там вернутся, ничего с ними в безопасном лесу не случится.

Сами хозяева тоже готовились ко сну. Медведь придирчиво оглядел снаружи свою просторную бревенчатую избу, взял подмышку последний оставшийся сноп соломы и зашел внутрь. В сенях было тепло. Пахло медом, свежесваренной кашей с ягодами и сдобой. Последний ужин перед долгим сном. Под ногами лежала сплетенная из соломы циновка. Медведь открыл дверь и оказался в горнице, где его ждала красавица жена и сын.

— Ну что, все готово, сейчас чайку с медком, да на боковую! — сказал он, бросив солому через люк в подпол. Зимой она будет преть, обеспечивая подвал, пускай небольшим, но теплом. Взрослым оно не очень-то и нужно, скорее наоборот мешает, но вот детям необходимо. Иначе в трескучие морозы могут и заболеть.

— Пап! Но мне совсем не хочется! — закапризничал медвежонок.

— Ты так каждый год говоришь, — хмыкнул Михал Михалыч и потрепал сына по загривку своей тяжелой когтистой лапой, после чего опустился за стол полный еды и приступил к трапезе — как в бездне пропадали в пасти хозяина маринованные грибочки, соленая рыба, тушеная хомячатина. Набив живот кашей с грибами до отвала, он потянулся за скамью, прикрытую вышитым полотенцем, и достал бутыль с мутным самогоном. Жена бросила на него осуждающий взгляд и тихо заворчала.

— Чтобы кровь в мороз не смерзалась, — извиняющим тоном сказал медведь под бульканье переливающейся в кружку жидкости, — тебе налить?

Медведица покачала головой.

— А мне? — спросил медвежонок.

— Мал еще, — отрезал топтыгин и ухнул сразу грамм триста.

Смеркалось. Стол опустел. Медведь помог супруге помыть и убрать посуду, кинул в подпол остатки еды, после чего они сами спустились в теплый подвал, где им предстояло спать до весны. Там бок о бок стояли три кровати с толстыми одеялами и настоящими пуховыми перинами, доставшимися в приданое после свадьбы с Марфой. Несмотря на все протесты, медвежонок был выдворен в свою собственную постель из-под материнского бока.

— Хватит уже! Ты не пестун больше. В следующем году, может, в ученики пойдешь.

После этих слов Михал Михалыч задул вонючую сальную свечку в лапе и на ощупь заполз в свою кровать.

— А сказку?..

— Спи.

— Ну, пожалуйста!

— Эх… Про человека?

— На надо, пап. Она страшная. И ты ее мне уже много раз рассказывал. Я все помню, что их в дом нельзя пускать и словам никаким верить.

— Ну, ладно. Другую расскажу.

И медведь начал историю про то, как Михал Потапыч плавал за семь морей за чудо-ульем, что вместо меда злато давал, а вместо перги да прополиса — самоцветы. Наверху медленно остывала печь. Холод подбирался к устроившимся в подвале медведям.

Сказку Михал Михалыч рассказать не успел — заснул сам. Впрочем, его жена и сын погрузились в дрему гораздо раньше.

***

Уже в конце осени в том году ударили настоящие морозы. Снег выпал раньше срока и в середине ноября хутор Михал Михалыча накрыли настоящие сугробы. Медведь спал беспокойно. Пару раз поднимался перекусить, выглядывался в белесую муть, за окном, зябко вздрагивал и возвращался обратно. Но в третий раз пробуждение было совсем иным. В дверь стучали.

Хозяин поднялся и, еще не до конца придя в себя, поплелся в сени.

— Кого там нелегкая принесла? — пробормотал он, приоткрыв оконце вверху двери. Так далеко в лес, да еще зимой другие звери не забирались. Разве что, какой проезжий волк-охотник за пушным зверем? Но такой бы не стал беспокоить медвежью берлогу по пустякам.

На снегу стояла босая девочка в легком платьице. Она плакала, всхлипывала. Светло русые волосы растрепались, а их кончики смерзлись.

— Пустите меня, тут холодно… — несмотря на мороз пар изо рта у ребенка не шел.

Гримаса ярости исказила морду Михала. Губы поднялись, обнажив клыки.

— Сгинь нежить! — прорычал он.

— Дяденька медведь, пустите…

— Мало тебе, что ты дочь мою два года назад забрала, так еще за мной явилась! Сгинь нечистая! Не пущу.

Лицо девочки замерло и окаменело.

— Хорошо. Уйду, — произнесла она безжизненным голосом, завернулась и пошла прочь. Сейчас, когда она не притворялась, девочка двигалась как механическая кукла, однообразно и монотонно, оставляя за собой траншею в снегу.

Михал Михалыча трясло. На нервах он не удержался, зачерпнул половник меда, заел оставленными на весну орехами, а потом допил самогон и только захмелев, смог заставить себя спустится вниз и заснуть.

***

Во второй раз нежить пришла в феврале. Стоял сорокаградусный мороз. Деревья трещали и лопались. Недавняя оттепель подтопила верхний слой снега, а ударившие холода сковали его прочным настом.

Марфа проснулась от того, что замерзла. Летом они ездили к младшему брату Михала на свадьбу, и там она заметила, какие муж кидал взгляды на невесту. Конечно, молодость не вернешь, но момент этот медведице крепко запал в душу. Мужа она не ругала. Избранница Федора и правда была красива, просто загляденье, и Марфа попыталась 'заняться собой'. Денег на то, чтобы заказать у заезжих из города купцов дорогие крема или мыло у них не было. В самом деле, откуда деньги в Медвежьем Углу? Тут больше ценились хорошие топоры и кольчуги, чем медь и серебро монет. Но медведица, как могла, постаралась привести в порядок фигуру и начала как в молодости регулярно расчесывать шерсть. Муж перемену оценил и стал, к радости Марфы, более ласков, нежели обычно.

И вот сейчас за тягу к красоте пришлось расплачиваться — запаса жира на зиму не хватило. Надо было есть. В дикие времена Марфа, скорее всего, была бы обречена. Она не дожила до весны и умерла от голода. Но сейчас ей просто пришлось подняться наверх, растопить печь еще осенью заготовленными дровами и начать готовить. Благо год был урожайный, и припасов было с избытком.

Она с неодобрением посмотрела на неаккуратно прикрытый супругом чан с медом и стоявшую на столе почти пустую бутыль. Шум во дворе отвлек ее от чугунка полного наваристой каши с мясом. Она чуть приотворила оконце с мутным, но самым что ни на есть настоящим стеклом, пустив в натопленную горницу ледяную свежесть зимнего утра.

На алом от крови снеге лежала их лосиха. Из распотрошенного живота вывалились кишки.

— Ай, беда-то какая! — запричитала Марфа. — Неужто тигра саблезубая опять в лесу завелась? Это ж опять по весне мужики вместо хозяйства на облаву пойдут…

Она еще поохала, лосиха была старой и уже не могла ни пахать толком, ни телегу тащить, но все равно ее было жалко. Хозяйственность быстро взяла свое над жалостью. Мясо, хоть и жесткое, лосиное, есть мясо, и пропадать ему негоже. Марфа хотела, уж было, схватить полушубок и отправится разделать лосиху, когда из-за лежавшей на снегу туши показалась голова маленькой человеческой девочки.

Ее взгляд встретился со взглядом медведицы.

— Плохо, — прокомментировала ситуацию девочка, — ты заметила меня, теперь не выйдешь.

Марфа ничего не могла ей ответить. Все на что ее хватило, это поднять лапу и осенить себя святым знамением. Девочка протянула руку и легко, словно тростинку сломала переднюю лапу лосихи, после чего оторвала ее и закинула далеко в лес окружавший хутор.

Только тогда у медведицы хватило сил закрыть оконце. Она кубарем скатилась вниз, в берлогу. Первым ее желанием было разбудить Михала, но она сдержалась. Муж сейчас не мог ей помочь ничем. И не дай бог он бы бросился бороться с чудищем…

Через час, согревшись, медведица заснула — природа взяла свое.

***

Миша проснулся уже в начале марта, но не от голода. Он всегда просыпался первым, обычно на день — два раньше своих родителей, но все же в апреле, когда уже снег растаял, и на открытых местах показалась трава. А не как сейчас в мороз и холод. Он некоторое время провалялся в темноте в подвале, вслушиваясь в тихое сопение родителей, но сон не шел, и Миша решил погулять.

Солнышко стояло высоко, и обманчиво пригревало через оконце. Маленький Миша поежился от холода, царящего в доме, поковырял немного застывшую кашу, оставленную матерью, а потом приступил к поеданию смеси из меда и орехов.

На глаза ему попалась почти пустая бутылка, оставленная отцом и так и не убранная матерью. Миша открыл в пробку и понюхал содержимое, недовольно сморщился, а потом попробовал сделать большой глоток прямо из горла, как пил дядя Федор на своей свадьбе. Медвежонок подавился от едкой горечи полынного самогона, закашлялся. Слезы потекли из глаз, и он поспешил заесть выпитую гадость.

— Наверное, папа прав, я, правда, слишком маленький, — сделал он вывод. Тут в дверь постучали. Миша заволновался, на ум сразу пришло, что это может быть волк-бандит, лиса-воровка или даже ужасный козел-ростовщик. Что такое ростовщичество медвежонок толком не знал, но из разговоров взрослых понял, что это очень плохо и как-то связано с капустой.

Он заметался, надо было будить взрослых, но потом ему пришла в голову мысль, ведь, если бы там был кто-то злой, он бы наверняка бы просто влез в дом и украл что хотел! А значит, раз гость стучится, то это точно добрый и честный зверь. И незачем попусту будить родителей.

Миша поспешил в сени, таща за собой колченогий табурет, чтобы добраться до смотрового оконца. За дверью стоял персонаж из сказки — самый настоящий человек. Маленький, тощий он был одет в платье, как лисичка или белочка.

— Ты девочка? — полувопросительно сказал Миша.

— Да. И мне очень холодно и хочется кушать… — гостья шмыгнула носом и вытерла тылом ладони вытекшую соплю.

— А я думал, что вас выдумали!

— Ничего подобного! Я есть, — сказала девочка.

Спорить с этим утверждением было сложно.

— Наверное. Если ты только не белочка-колдунья. Дед говорил — они любят морок наводить.

— Не, ну какой я морок? — девочка сгребла немного снега и кинула рыхлый снежок в открытое окошко двери. Миша недовольно поморщился. Снег был самый настоящий. — И не белочка точно, я орешки не люблю!

— Как тебя зовут?

— Маша.

— А зачем пришла?

— Я же говорю, холодно и есть хочется! Думаешь легко зимой в лесу выживать? Пусти, а? Я поем из твоей тарелки, посплю в кроватке и уйду.

— Не, мне папа запретил дверь людям открывать, — покачал головой медвежонок. Впрочем, сейчас он в запрете был совсем не так уверен, как раньше. Девочка выглядела безобидной и очень несчастной.

— А мы ему не скажем! Я только перекушу, у печки погреюсь и обратно пойду, в лес…

— А что ты ешь? Мед, ягоды?

— Я мясо люблю!

Миша задумался. Мясо он не любил, и чем меньше его останется, тем больше ему перепадет орехов. Да и в самом деле, откуда потом отцу узнать про гостью? Миша еще раз окинул Машу взглядом. Оружия у нее не было. Ни ножа, с которым ни один медведь не расставался до самой смерти, ни палки, только тонкие лапки, на которых даже когтей не было. Да и сама она была маленькая, худенькая. Миша подумал, что ее трогать боязно — хрупкие как птичьи косточки сломаются.

— Ладно, заходи…

— Спасибо за приглашение — радостно произнесла Маша.

Она не стала дожидаться, когда медвежонок слезет с табурета и откроет ей дверь. Маша выбросила вперед ладонь, сложенную щепотью. Пальцы пробили насквозь еловые доски и впились в медвежонка. Все что он успел сделать — это истошно закричать. А затем Маша дернула добычу на себя, вырывая вместе с засовом дверь и полумертвого от боли и страха Мишу.

Медвежонок покатился по снегу, скуля и истекая кровью из равной раны на груди. Маша подошла и наклонилась сверху.

— Ты добрый, — его шея тихо хрустнула под пальцами Маши и мучения прекратились. — А вот родители у тебя злые. С ними придется поиграть.

***

Для того чтобы прийти в себя до конца после спячки обычно Михал Михалычу требовалась пара дней, но от крика Миши и грохота ломаемой двери он проснулся мгновенно. Он не понял, что происходит, но то, что кто-то напал на его сына, медведь уже знал. Марфа тоже вскочила на лапы и очумело озиралась по сторонам.

Люк в потолке берлоги распахнулся, и через него в темноту затхлого подвала бросилась неясная тень. Медведице не повезло, она оказалась ближе. Ошалевший Михал в остолбенении смотрел, как девочка рвет его жену на части заживо. Еще пара секунд ушла на то, чтобы схватить висящий на стене старый, еще дедовский меч. Он ударил девочку по спине раз, другой, но только платьице разошлось вокруг разрезов, да чуть вмялась кожа. Простая сталь была бесполезна против нечисти. Девочка не обратила внимания на удары, продолжая погружать свои тонкие ручонки по локоть в брюхо визжащей Марфы и доставая оттуда куски плоти. Она не спешила добраться до сердца.

В отчаянии медведь ударил лапой, пытаясь откинуть человека от жены. Девочка, казалось, была отлита из свинца. Вместо того чтобы отлететь в сторону, она лишь сдвинулась. Но и этого Михалу было достаточно, она отвлеклась от медведицы и обратила на него свое внимание. Он навалился сверху и сдавил ее в своих объятьях. Нежить сопротивлялась. Внутри нее что-то недовольно жужжало и вибрировало. Мышцы и связки Михала, казалось, сейчас разорвутся, кости трещали и были готовы выпасть из суставов.

Руки девочки по счастью оказались прижаты к бокам, ноги — всем весом Михала к полу. Но она умудрилась вонзить свои цепкие пальцы под кожу и копошилась, пытаясь добраться через жир, до мышц, нервов или сосудов.

— Это бесполезно. Мне не надо дышать, — спокойно сказала девочка.

Но Михал не слушал ее. Его нос чуял запах паленого, он чувствовал, еще чуть-чуть и она поддастся. И действительно жужжание прекратилось, сначала ослабла одна рука, затем другая. Михал чуть отпустил хватку, потом поднял девочку за ногу и ударил ей об пол, затем еще раз. Доски треснули. Маша попыталась подняться, но скорости в ее движениях уже не было. А медведь поднял брошенный им меч и как сумасшедший принялся рубить девочку. Клинок щербился, высекал искры. В подвале пахло горелой смолой и одновременно грозой.

Медведь остановился только, когда у него не осталось больше сил. Багровый туман застилал глаза. Девочка лежала перед ним, в луже крови его жены. И ран торчали куски проволоки, между которыми пробегали голубоватые искры, пальцы и ноги слегка подрагивали. Она еще не была окончательно мертва. Михал наклонился к Марфе. Та уже не дышала. Он ласково лизнул ее в нос и поднялся наверх, бросил лишь взгляд на сына с неестественно вывернутой шеей, и пошел в сарай. Обратно он показался через пару минут, катя перед собой тяжелый мельничный жернов. Он точил его все прошлое лето и хотел обменять в этом году на что-нибудь ценное, но тут ему нашлось другое применение.

Пол прогибался под тяжелым круглым камнем. Когда Михал заглянул в подвал, Маша пыталась встать. Полтонны гранита упали на нее с высоты метра в три. Жалобно хрустнули руки, вспышка опалила шерсть Михала и ослепила на несколько минут. Когда он спустился в подвал за трупом жены, все было кончено. Девочка не подавала никаких признаков жизни. Даже искорки на проволоке, торчавшей в прорехах на ее коже, погасли.

Михал с трудом выкопал в замерзшей земле могилу. На это у него ушел целый день. Еще один он потратил на то, чтобы измельчить, сжечь и сплавить в печи то, что осталось от девочки. Ее металлические кости огонь не брал. Медведю дико хотелось спать, но он просто не смог бы продолжить спячку дальше в этом доме. Он достал старую, латанную-перелатанную дедову кольчугу, шишак с бражницей. Меч был безнадежно испорчен, но оставался верный бердыш и плохонький охотничий самострел. Медведь покидал в котомку еды на несколько дней. Снял замки с птичника и чердака с хомяками. Скотина не была ни в чем виновата, чтобы обрекать ее голодную смерть по весне. Пускай разбегается.

Его шатало. Левую нижнюю лапу он сильно повредил в схватке. Но он шел, хрустя снегом, по тропинке, ведущей к торговому тракту. Через пару минут медведь обернулся. Между голыми стволами еще был виден его дом. Впрочем, уже не его. Ничей. Просто строение в лесу… Да и самого Михала уже не было. От него осталась такая же пустая оболочка.

— Какой я теперь Михал Михалыч, так, шатун безымянный, — сказал он сам себе и похромал дальше на юг, в город.

Там набирали в свою ауксиллию всех зверей легаты волчьего легиона. На площадях лицедейничали братцы-лисы, а лисички-сестрички замаливали их грехи в храмах. В узких переулках, куда отродясь не заходили псы городской стражи, вершили свои темные дела коты. Там кипела жизнь, и Михал надеялся, что хоть часть ее проникнет в его сердце. Потому что здесь, на родной земле, ему только и оставалось, что лечь и умереть…

3. Сказка про лисичку-сестричку.

Ночь новолуния всегда особенно темна. А в этот раз из-за низких туч даже звездный свет не рассеивал кромешный мрак, в который погрузился монастырь. Внутри царила зловещая тишина. Не было слышно дыхания и тихого шепота в спальнях. Пустыми остались молитвенные комнаты.

Монахини забаррикадировались за тяжелыми кованными дверями монастырского подвала. Все, и матери-зайчихи с опекаемыми ими сиротами, и сестры-лисы, острые на язык мастерицы богословия. Даже кошечек настоятельница сняла с постов и приказала спрятаться от ночного ужаса. А ведь в другое время они денно и нощно охраняли монастырь от посягательств лихого зверья из окрестных лесов с молитвой на устах и парой кинжалов в своих обманчиво мягких лапках.

Лишь сама аббатиса монастыря Сен-Форе-де-Ренар, осталась наверху. Не то чтобы она была так сильна в драке, хотя прекрасно обращалась с положенным ей по сану посохом, или ей подчинялись какие-то особенно сильные духи, но остальные верили в нее, и показная решительность лисы-настоятельницы успокаивала их, не давала начаться панике. Да и в самом деле, кто еще кроме нее смог бы справится с ночной нечистью? Лишь она умела творить подходящие молитвы. В том, что холодная сталь не берет чудище, они убедились три месяца назад. Как и в том, что даже истовая молитва может лишь на время отвратить чудище, но никак не навредить ему.

Свечи горели перед аббатисой на алтаре, с трудом рассеивая темноту в молельне. Порывы ветра завывали в кровле. Обернув вокруг ног свой рыжий пушистый хвост, лиса-настоятельница стояла на коленях и шептала, шептала, шептала… Шерсть на мордочке была уже седой. Просторная ряса натянулась, показав начинающий расти живот. Старость подступила незаметно.

Полночь давно прошла, и у нее появилась робкая надежда, что ужас сегодня не придет. Может, как бы не было грешно это думать, он нашел себе других жертв и ушел терзать их? О том, что он исчез и рассеялся без следа, аббатиса даже не мечтала. Когда это зло уходило само? Это над добром надо постоянно работать, чтобы удержать его.

От подобного грому удару в ворота монастыря лиса вздрогнула. Зловещий рык огласил окрестности. Чудовище явилось вновь…

***

Лисичка-сестричка дрожала от возбуждения. Она ждала этой ночи долгих два месяца. В прошлый раз ей не удалось ускользнуть от своей наставницы. Сестра Репоза как маленькую, за шкирку затащила ее в подвал. Но в этот раз Азерия поступила хитрее. Она не стала прятаться в келье или на кухне. Тогда бы ее стали искать и не успокоились, пока бы не нашли.

Своей наставнице она сказала, что пойдет с другими молодыми послушницами в катакомбы под собором. А подружек убедила в том, что в подвале монастыря с преподобной Репозой ей будет спокойнее. Те повздыхали, завидуя везучей Азерии — их туда не пускали, в отличие от лисички-сестрички. В самом деле, в окружении колбас, сыров и бочек с монастырским вином любой будет чувствовать себя гораздо комфортнее, чем в холодном каменном мешке. Особенно когда твои соседи там — высохшие мумии древних монахинь.

Но это все была ложь. Правда же заключалась в том, что любопытство в лисичке-сестричке победило страх. Известная беда молодости.

И вот, притаившись за зубцом высокой монастырской стены, чуть в стороне от ворот, Азерия вглядывалась в темноту. Потряхивало ее от заморозка, августовская ночь была по-осеннему холодна, и от страха. Тут стоит отметить, что в первую очередь лисичка боялась не ночного ужаса, а возможного наказания, за свое своеволие. В самом деле, зловещий стук и рев за воротами, это страшно, первые пару раз, но потом, когда уже ясно, что порождение мрака, через порог монастыря переступать не спешит — успокаиваешься. А вот хворостина сестры Репозы, вещь вполне материальная, и в случае раскрытия обмана, совершенно неотвратимая. А уж что придумает для нее аббатиса — даже подумать страшно…

Лисичка кинула взгляд на свет в окне молельни, который рассеивал темноту безлунной ночи, и машинально почесала крестец над тем местом, где начинался ее пушистый хвост. Доставалось ей часто. Если в монастырском дворе, кто-то кричал 'Наказание божье!' или 'Куда делась эта чертовка?!', то в девяти из десяти случаев, говорилось именно про Азерию.

Сначала раздался перестук, словно кость билась о кость и скрежет когтей по камню. Громоподобный удар в ворота заставил ее подпрыгнуть на месте и коротко тявкнуть. Лисичка с трудом взяла себя в руки, и выглянула из-за зубца стены. Увы, она не была кошкой, и темноте внизу могла различить лишь неясные тени. От внезапного рыка она присела, сжалась в клубок и не сразу решилась поднять голову снова. Сначала она повторила тихим шепотом выученный экзорцизм.

–…Яко Той избавит тя от сети человечей и от словесе мятежна, хвостом Своим осенит тя, и под криле Его надеешися… — шептала она.

Лисичка действительно готовилась к этой встрече. Успокоив себя тем, что она правильно запомнила слова молитвы, она выглянула.

Из темноты перед воротами на нее смотрели два светящихся мертвенной голубизной глаза. Сестричка пискнула и снова спряталась. Теперь ей было по-настоящему страшно. Но в одном она уже была уверена — это не человек. Слишком высоко от земли были глаза, слишком широк в плечах был силуэт ночного гостя. К тому же, люди приходили только поздней осенью и зимой. А раз это не человек, значит с этой напастью можно бороться, надо только выяснить, кто же это.

Не то, чтобы Азерия не верила в настоятельницу, силу ее молитв она видела и не раз, но бояться и просить помощи, ничего не делая для своего спасения, было совсем не в ее духе. Пусть даже просьба была обращена к зверю всевышнему.

Собрав всю свою волю в кулак, лисичка-сестричка тихонько спросила:

— Ты кто?

Ответом ей было рычание, в котором она с трудом разобрала 'Тррруп!'. Неужели воскресший, подумала она. Это было чудо из чудес. О таких даже мать-настоятельница только читала в книгах. Самый опасный вид нечисти из всех, даже хуже людей! Но сестричка не растерялась. Теперь она была почти уверена в своей безопасности. Без приглашения переступить порог восставший не сможет.

— Во имя веры истинной отвечай! Кто послал тебя? — дрожащим голосом спросила лисичка-сестричка. Порывы холодного ветра пробирали до костей. Узнать имя демона было важно. Только тогда можно будет понять заклятье, которым восставший был вырван у смерти.

— Каррра!.. — прорычало снизу, чудовище подошло ближе и скребло своими когтями стену под местом, где стояла Азерия. — Пусти!

Затем на ворота обрушились новые удары. Настолько сильные, что даже стена под ногами лисички вибрировала. С неба ударила молния и высветив страшный гротескный сгорбленный силуэт. Тут всякая иллюзия безопасности покинула ее, и Азерия под начинающимся дождем побежала прятаться, куда глаза глядят, тихо поскуливая.

***

Если настоятельница и заметила, что ночью с чудовищем кто-то разговаривал, то вида не подала. Лисичке-сестричке утром с трудом, но удалось выкрутиться. Ни подружки-послушницы, ни наставница не поняли обмана. Они подумали, что Азерия заигралась и просто не успела спрятаться в подвал.

С небывалым ранее усердием Азерия засела за святые книги с защитными псалмами, и в кое-то веки удостоилась похвалы от сестры Репозы. Наставница, конечно, относила необычное рвение своей нелюбимой прохвостки на счет страха пережитого той ночью, и даже, где-то в глубине души была благодарна порождению тьмы, наставившему нерадивую ученицу на истинный путь.

Что же, не будем отрицать, страх тоже играл большую роль. Но гораздо больше, чем боялась, Азерия хотела разобраться до конца. Глупая боязнь неизвестного и привычка полагаться на зверя всевышнего так и не прижилась в ее юной и пытливой душе, несмотря на все годы монастырского воспитания. Ну не могла она просто прятаться и молиться!

Она листала фолиант за фолиантом, 'О всех созданиях — больших и малых', 'О всех созданиях — прекрасных и разумных' и даже титанический компендиум 'И всех их создал Зверь'. Карры нигде не было. Ни один из богословов не упоминал такого демона. Может он имел в виду, что его послали в качестве кары господней, спрашивала себя лисичка. Но в чем же мы провинились, недоумевала она…

День тянулся за днем. Обычные хлопоты поглощали почти все время — учеба, готовка, стирка, заутренняя и вечерняя службы, огород… Да мало ли найдется занятий в таком большом хозяйстве?

Август сменился сентябрем, приближалось очередное новолуние, и лисичка-сестричка понимала, она должна увидеть чудище еще раз. Проверить свои догадки, и самое главное свою храбрость.

Увы, в этом месяце нечисть так и не появилась. Все были счастливы, и только Азерия в глубине души была недовольна так и неразрешенной загадкой. Пропала единственная вещь, нарушавшая рутину тихой и размеренной монастырской жизни.

К тому же, приближался ритуал пострижения хвоста, после которого лисичка-сестричка превратилась бы из послушницы в настоящую монахиню, лису-сестру. Эта перспектива тоже не радовала — ведь тогда придется принести обеты и начать их выполнять. То есть потерять последнюю капельку свободы, что у нее оставалась.

***

В середине октября, как обычно, в монастырь заглянул Шатун. Огромный бурый медведь с седой не по возрасту мордой, даже Азерии внушал благоговение. В Сен-Форе-де-Ренар этот уроженец северных лесов заглядывал два раза в год — в апреле, по дороге в столицу и как сейчас, по осени, когда святой воин направлялся на юг, убегая от зимы. В свое время он дал обет, отказавшись от спячки, и неукоснительно его выполнял.

Высокий, раза в полтора выше окруживших его в воротах сестер-лис, он щедро раздавал гостинцы — новенькие иконки-пядницы, обереги, принесённые им из самого большого столичного собора. Доспехи его блестели на солнце, а могучий бердыш стоял прислоненным к стене.

Наставница кошечек, чернявая Мурмурелла поймала его взгляд, прижала уши и зашипела. Припадая на левую лапу, медведь повернулся к ней, обнажил клыки, издав горловое ворчание. А потом не выдержал и улыбнулся. Настоящей вражды между ними не было, но спор был давний и серьезный. Они так и не могли определить, что же лучше в драке — сила или скорость. Ни слова, ни опыт ответа не давали. Который год в поединках у них получалась ничья.

Шатуну хватило лишь одного взгляда на вышедшую его встречать настоятельницу, чтобы понять, что-то не так. Глаза его прищурились, улыбка исчезла.

— Здравствуй, рыжая, — сказал он, крепко обнимая лисицу, — случилось что?

— Да, мишутка, но это я тебе позже расскажу. Не дело с порога гостя бедами встречать.

И они отправились в трапезную. Начинался пост, но, как известно, путешественникам соблюдать его не обязательно. Как и подросткам. Поэтому Азерия, принесшая Шатуну миску с перепелками не сомневалась, принимая из лапы медведя сладкий пряник. Но разговор, который вели между собой воин-храмовник и мать-настоятельница ее интересовал гораздо больше неблагословляемого лакомства.

Впрочем, пока речь ни о чем важном не шла. Серьезная беседа началась позже, вечером. После того как по приказу аббатисы Азерия принесла из подвала и поставила на стол пару бутылок кисловатого монастырского вина. Тема, наконец, коснулась ночного чудища. Медведь заметно посмурнел. Увы, каждый раз как лисичка входила со сменой блюд, беседа смолкала, и ей, проявившей чудеса изворотливости, чтобы получить право прислуживать за столом, достались лишь смутные оговорки. Вскоре к настоятельнице присоединилась Мурмурелла, а потом лисичку и вовсе выставили из трапезной, продолжив разговор за закрытыми дверями. Но у Азерии остался еще один шанс удовлетворить свое любопытство, ведь сегодня была очередная ночь новолуния.

В прошлый раз нечисть не явилась, а сейчас, когда в монастыре остановился Шатун и подавно не было страшно. Но настоятельница все равно приказала всем на всякий случай спрятаться. В этот раз Азерия попала во вполне комфортабельный подвал. Соседки лисички-сестрички допоздна судачили о медведе. О его могучих лапах, грозных клыках и красноречиво краснели, молча фантазируя, что там еще может таиться под панцирем и латной юбкой. Надолго послушниц не хватило. Вскоре они все заснули, и Азерия выскользнула наружу и направилась к воротам. Ей не хотелось пропустить ни одного момента из поединка медведя и нечисти, если он, конечно, произойдет. Она постаралась спрятаться так, чтобы кошечка, обходившая с ночным дозором стену, ее не заметила, и задремала. Разбудило ее рычание, от которого тряслась сама земля и удары в ворота. Спросонья Азерия коротко испуганно тявкнула и вскочила на лапы.

Кошечка на стене разрядила свой арбалет, стрела звякнула о металл. Чудовище ответило. Что-то высекло искры из парапета. Кошка еле успела уклониться. Она с мявом свалилась со стены, извернулась в воздухе, приземлившись на четыре лапы, и бросилась прочь.

Минута тянулась за минутой. Медведь все не появлялся, нечисть разбушевалась не на шутку. Она рубила со страшной силой ворота и Азерии казалось, что через прорехи в досках видны звезды. И тогда лисичка-сестричка решила встать на пути зла.

Она замерла прямо напротив сотрясавшихся створок и начала громко читать псалом. Голос ее дрожал и срывался. После ударов сквозь доски проглядывала сталь. Азерия зажмурилась и уже дочитывала последние слова. Лапы плохо держали ее.

–… аминь, — закончила она и наступила тишина. Неужели получилось, подумала она и радостно распахнула глаза.

Чудовище стояло прямо перед ней, вперившись сияющими голубым глазами. Оно не уступало Шатуну ни ростом, ни статью. Но фигура восставшего, облаченная в ржавые металлические доспехи, была уродливой, скособоченной. Спина — сгорбленной, сквозь плащ торчали какие-то наросты, и иглы. Оно сделало неуклюжий шаг вперед, другой.

В руке восставший держал выщербленный длинный меч, кончик которого волочился по земле вслед за пошатывающимся порождением мрака. Но Азерия была уверена, несмотря на кажущуюся медлительность ночного ужаса, пролезшего через прореху в воротах, не пройдет и секунды, как хладная сталь в лапе пронзит сердце лисички.

— Ну, почему ты мучаешь нас? Зачем ты пришел? — закричала она, скрючившись, ожидая боли, смерти и темноты, что последует за ней. Ее обдало смрадным дыханием твари.

— За спасением, — донеслись до нее слова, больше похожие на хрип умирающего.

Лисичка удивленно распахнула глаза и распрямилась.

— Спасением? — удивлено переспросила она.

Тут сзади на ее плечо легла тяжелая когтистая лапа.

— Отойди рыжая, не твое это дело, — прорычал за ее спиной знакомый голос медведя. — Эх, зол видно на меня за что-то зверь всевышний. Опять чужую жизнь чуть не проспал. Беги, давай, я сказал!

Шатун слегка шлепнул лапой лисичку чуть пониже хвоста, и она просто отлетела в сторону. А дальше началась мужская потеха. Звенела, сталь. Рычали противники, сошедшиеся в схватке не на жизнь, а на смерть. В стороны летели искры. Лисичка, забившаяся под телегу, с трудом могла различить молниеносные выпады. В кружеве выпадов длинного меча и размашистых ударов топора, то расходившихся, то вновь сближавшихся противников она не могла понять, кто побеждает. Но одно она знала точно. Вся эта драка была ошибкой. Не был ночной гость злом…

Она выгадала момент, когда противники разорвали дистанцию, и встала между ними.

— Прекратите! — закричала она. И, к ее радости, кончик меча ночного зверя коснулся земли, и Шатун опустил свой топор. — Он не затем пришел, — сказала она медведю.

Тот оскалил зубы и прорычал:

— Я знаю! — а затем внезапно бросил свое оружие прямо в голову противника. Азерия лишь чудом разминулась с лезвием топора, промелькнувшего мимо нее. Со звоном тяжелый бердыш врезался в голову ночного гостя, сбил шлем и ночной ужас упал как подкошенный.

— Нет… — вздохнула лисичка.

— Да не переживай ты, — медведь потер отбитую лапу. Затем наклонился к поверженному противнику, подхватил его под лапу и, крякнув, взвалил на плечо. — Понял уже. Но слова — это ваша лисья сила. А мы, медведи, дурь выбивать привыкли лапой когтистой. Как могу, так проклятья и снимаю. Путь в молельню покажи, а то, боюсь, в темноте заплутаю.

Лисичка кивнула и повела его. Внутри их ждала аббатиса. Она нехорошо прищурилась, глядя на Азерию.

— С тобой, сестрица, о своеволии мы поговорим позже. Оставь нас, дверь закрой за собой. И подслушивать не вздумай, негодница!

Настоятельница продолжала распинаться. Лисичка-сестричка кивала, но слушала ее вполуха. Сейчас, когда они оказались в освещенном свечами помещении, она жадно всматривалась в противника медведя. Им оказался изможденный, но все еще могучий ёж-рыцарь. Шерстка на мордочке вытерлась там, где касалась шлема. Скулы его впали, под глазами залегли синяки. Уродство фигуры объяснялось тем, что добрая половина игл на спине была обломана.

–… Азерия, вон! — рявкнула на нее настоятельница.

Лисичка-сестричка очнулась, бросила последний любопытный взгляд на грязный разодранный плащ ежа, вышивка на нем изображала лист клена и румяное яблоко, и поспешила в своею келью.

***

Весь вечер лисичка провела в своей запертой келье. Лишь к вечеру за Азерией пришла злорадно улыбавшаяся наставница Репоза. На многочисленные вопросы сестрички она отвечать не стала, приказала замолчать и повела в покои настоятельницы. Там ее ждала сама аббатиса, Шатун и ёж. Шляхтича отмыли, накормили, переодели на время в монашескую рясу. Он оказался молодым, и довольно симпатичным, несмотря на все еще изможденный вид.

Настоятельница пустилась с упреками на Азерию чуть ли не с порога. В вину ей ставилось и то, что она ослушалась приказа аббатисы, спрятаться на ночь, и что она пыталась общаться с порождением мрака, что было строжайше запрещено для непосвященных. И что лисичка-сестричка влезла в драку, мешая медведю. Чуть не погибла сама и планам Шатуна могла помешать — утомить противника в долгом поединке.

Азерия молча смотрела в пол, но раскаяния и смирения в ее взгляде не было ни грана.

— Я знаю, как тебя наказать! Назначить тебе самую суровую епитимию. Отправишься в катакомбы под собором на месяц. Хлеб, вода и молитвенник! Будешь там сидеть до самого пострига! — зло протявкала настоятельница.

Лисичка прижала уши. Медведь с ежом в это время сидели за столом пили чай, закусывая пирогами. Они смотрели за всем этим, улыбались, тем больше, чем сильнее распалялась аббатиса.

— Знаешь, рыжая, я придумал для этой послушницы гораздо более суровое наказание, — прервал гневающуюся лису-настоятельницу Шатун.

И вот тут душа лисички ушла в пятки. Месяц в катакомбах это неприятно, но она бы придумала, как скоротать время, кроме как молитвой и покаянием, а вот что мог придумать медведь, было и подумать страшно. Шатун же держал драматическую паузу, пока лисичку не начала дрожать от страха.

— Я ее у тебя заберу. Со мной пойдет странствовать, уму-разуму учиться, — сказал он и подмигнул Азерии. Та так и замерла с открытой пастью.

— Да как же это! — возмутилась настоятельница, — а постриг?!

Тут хрипло расхохотался еж.

— Ах, пани настоятельница, даже я, зверь, не искушенный в лисьих науках, вижу — эта сестричка совсем не для монастыря родилась. Этой чертовке место сцене театра при дворе венценосной Пантеры Лео, или на поле боя служительницей милосердия, но никак не затворницей в этой глуши.

Настоятельница наморщила лоб, облизнула языком высохший нос, а потом махнула лапой.

— Поступай, как хочешь, мишутка. Может и твоя правда…

— Садись, лисичка, — медведь хлопнул по скамье рядом с собой, — расскажи-ка мне, что за молитву ты перед воротами творила.

И лисичка начала рассказывать, как готовилась. Читала книги, зубрила заклятья и молитвы. Изучала списки нечисти… Медведь кивал головой. Местами прерывал Азерию, указываю на ее ошибки и заблуждения. И даже аббатиса, понявшая как много сил лисичка потратила на подготовку, перестала показывать клыки, а ее шерсть на загривке улеглась.

— Скажите, шляхтич, а как же вы оказались прокляты? — спросила Азерия, когда выговорилась, — вы сражались с порождением мрака, и оно перед смертью так отомстило вам?

— О, милая, эта история загадочна и ужасна…

— Не ври, Йож, говори, как есть, — сказал медведь улыбаясь.

Ежик стушевался, а потом продолжил уже без пафоса.

— Возвращался я из трактира после попойки тут недалеко, с десяток верст… Не примите за обиду, паночка, но питаю некоторое пристрастие к вашему лисьему племени. А тут вижу, стоит красавица селяночка. Хвост распушила, мне подмигивает. Кара, говорит, зовут меня. Ну, слово за слово, пошли мы с ней на сеновал, сами понимаете зачем, — он подмигнул лисичке-сестричке. Азерия смутилась и посмотрела в пол. Медведь предельно аккуратно, чтобы не напороться на иглы, ткнул локтем похабника-ежа под ребра — А утром, просыпаюсь. Тянусь к ней, чтобы в нос лизнуть, говорю, лисонька моя сладкая… И тут вижу, матка боска, это же не лисица! По темноте и пьянству я ночью белочку оприходовал, и не раз! А колдунья от слов моих проснулась. Смотрит на меня люто. Я давай извиняться, прости де меня Знающая, человек попутал! А она как закричит, 'Ах, ты обманщик окаянный, я-то думала наконец храбрец нашелся, чтобы одиночество мое скрасить, а он ошибся, значит… Ну и убирайся к своим лисам! Ненавижу!'

И тут напустила она на меня фата-моргану. Как в трактир возвращался, доспехи одевал, не помню…

Ёжик долго рассказывал, как блуждал потом проклятым по лесам, оставаясь сознанием в страшных видениях, насланных белочкой. Как кругами водило его чародейство, не позволяя выйти к монастырю за помощью, отступая лишь в новолуние. Как сам себя не осознавая, пугал крестьян в деревнях и бегал от облав. Как питался змеями и лягушками, и прочие свои заключения. Лисичка-сестричка пугалась, охала, ахала. Жалко ей было рыцаря и смешно, когда он про видения свои рассказывал.

— Поняла, ты мораль истории этой, лисичка, — спросил медведь, когда Йож закончил свою историю.

— Да, справедливость и добро всегда побеждают, волей зверя всевышнего! — кивнула Азерия, бросая жалостливые взгляды на Йожа. Тот ненароком положил лапу ей на локоток.

— Неправильно! Уд свой в узде держать надо. Тебя, лисичка, как в мир выйдем, это особенно касается. Охотников будет — не счесть. — Медведь ударил рыцаря по лапе, — Ничему шляхту опыт не учит… С бабами вечно нарываетесь. В леса наши медвежьи сколько раз уже совались…

— Курва, больно же! — обиженно сказал ёж и начал зализывать ушиб.

***

Холодным октябрьским утром медведь и лисичка покинули монастырь. За спиной у Азерии болталась котомка с ее нехитрым скарбом — сменой одежды, парой святых книг, да еды на неделю. Лисичка еле успевала за широко шагавшим медведем. Йож остался в монастыре. Лисок портить, как сказал Шатун. Но была этому и другая причина — раны и истощение не позволяли еще шляхтичу отправиться в путь домой.

Азерия постоянно оглядывалась. Но вскоре лес подступил к дороге и холм, на котором стоял белокаменный монастырь, скрылся из вида. И даже маковки церкви было не видно из-за елей и сосен. Весь небольшой мирок, известный ей с детства, остался позади, и лисичке стало по-настоящему страшно. Медведь понял это по сгорбившейся спине, опавшим ушкам и поджатому хвосту.

— Смотри. Можешь еще передумать. Последний раз предлагаю. Если вернешься — аббатиса не накажет. Уверен, давно ее знаю, — медведь говорил, словно рубил бердышом — по фразе на шаг-два, чтобы не сбивать дыхание. — Там спокойно. До конца жизни — в четырех стенах, тепле. Многие мечтают о таком.

Лисичка упрямо помотала головой. Медведь кивнул, ответ был принят.

— Как тебя зовут? Шатун — это же прозвище? — Вдруг спросила она. Почему-то медведь не сразу ответил. Они прошли полверсты в тишине осеннего леса, прежде чем Азерия услышала ответ:

— Михал.

4. Сказка про волка, пса и его Хозяина.

Дожди не прекращались. Зима в этом году не спешила вступать в свои права, и торговый тракт стоял раскисшим от грязи и совершенно пустым. Енот каждое утро смотрел на небо, ожидая солнца, или хотя бы мороза. После чего спускался в погреб, пересчитывал тающие на глазах запасы и вздыхал.

Глиняная стопка громко стукнула о столешницу, отполированную до блеска локтями посетителей, и отвлекла его от раздумий.

— Еще! — прорычал волк.

Енот с поседевшей от старости мордочкой, стоявший за барной стойкой, укоризненно посмотрел на пьяницу, но отказывать не стал. Он вновь наполнил протянутую стопку самогоном и продолжил протирать стаканы. Енот уже не первый десяток лет работал в этом трактире и прекрасно знал, когда и как надо разговаривать с посетителями.

С волком общаться не следовало. Перечить ему — тем более. Ему надо было дать напиться, всласть повыть на луну, а когда он отключится, аккуратно закатить под лавку, чтобы серый не мешал остальным, и дать проспаться до утра. Эти правила он выяснил в первые полгода, после того как отставной центурион волчьего легиона поселился в их городке. За знания енот заплатил сломанным столом, разбитой посудой и юшкой, пущенной из носа легким, но метким и молниеносно быстрым ударом.

Цена была уплачена. Знания приобретены и в таверне надолго воцарился мир. Особенно тихо в ней было в канун новолуния, такой как сегодня, когда волк приходил утолить свою жажду. Ведь волк был оборотнем. Нет, не тем мифическим, что каждое полнолуние превращается в чудовищного человека. Но преображение его было не менее полным и основательным. Раз месяц на ветерана, обычно тихо сидевшего в своей мастерской, обрушивались воспоминания о прежней жизни, о ужасах святых походов, о огне и мече, который несли северяне в далекие земли. Видения того, что творили южане, и того, что приходилось делать самим легионерам в отместку, не отступали, пока волк не падал пьяным замертво.

— По-моему тебе хватит, уважаемый, — раздалось басистое хрюканье со скамьи у входа.

В отличие от енота, кабанчик, сидевший в дверях, лишь недавно поселился в Феррете и не успел ознакомиться со всеми обычаями местной жизни. Трактирщик нанял его в качестве подсобного рабочего и по совместительству вышибалы, благо выглядел подсвинок несмотря на юные годы солидно. А уж костюм из толстой кожи с заклепками, способный выдержать удар ножа и тяжелая дубинка, зажатая в копытах, и вовсе делали аргументацию кабана неотразимой. Но не для волка.

Тот обернулся и посмотрел на вышибалу своим единственным желтым глазом. Рывком поднялась губа, обнажив клыки. Плащ ветерана разошелся, обнажив потертую кирасу, старую, но без малейшего следа ржавчины. Лапа волка легла на рукоять меча. Енот за стойкой демонстративно мотал головой и зажал лапками пасть.

Кабанчик, впрочем, сам понял ошибку и испуганно хрюкнул:

— Извините!

Во взгляде волка не было задора, стремления показать свою удаль в пьяной драке. В нем читалось только желание убивать. Кабан не выдержал, потупился, а потом и вовсе уставился в пол. Волк отвернулся, протянул лапу и опрокинул в себя очередную порцию яблочного самогона.

Между тем по лестнице спустились недавно прибывшие постояльцы. Енот видел разных путешественников — козлов, странствующих по своим торговым делам, котов, от которых, даже надевших форму, все равно пахло грабежом и разбоем, волчьих солдат, многочисленные семейства зайцев… Кто только не останавливался в единственном трактире Феррета. Однажды даже лев из столицы. Но сегодняшняя парочка была примечательной.

Молоденькая лисичка привела себя с дороги в порядок — вымылась и вычесала грязь из шерсти. Она лучилась оранжевым — теплом, жизнью и песнями, и вместе с ее появлением в обеденной зале стало, кажется, светлее. Следом за ней тяжело ступал медведь, слегка припадая на левую лапу. Чем-то он напомнил трактирщику волка, была в нем такая же неизбывная грусть и тоска по прошлому. Когда они только прибыли, енот подумал, что это столичная куртизанка с охранником, или актриса, или волшебница-гадалка. Или еще что-то подобное… Ведь где это видано, чтобы рыжие честным трудом зарабатывали?

Только позже, когда лисичка расплачивалась за номер, он заметил, что под теплым кожаным плащом у нее надето не яркое платье с множеством юбок, а темная монашеская ряса, а на шее на суровой нити висит знак Зверя. Лисичка была экзорцистом. И тогда трактирщик внимательнее присмотрелся к северянину ее сопровождавшему. Медведь оказался тоже непрост — святой воин-храмовник. Тогда хозяин вздохнул с облегчением, проблем от гостей не ожидалось. А вот историй паломники могли рассказать много.

Лисичка уселась рядом с волком.

— Хозяин, найди мне кагор, разогрей, добавь корицу, мяту и чабрец, — сказала она и громко чихнула.

Енот очень переживал потому, что не предупредил гостей о волке. Но сделать это сейчас, когда серый был рядом, было невозможно — тогда драки не избежать точно.

— Знаешь, тебе действительно хватит, — между тем проникновенно сказала лисичка, обращаясь к волку.

— Уйди, распутница рыжая, — прорычал он, — не твое дело.

Злой взгляд волка не произвел на нее никакого впечатления. Как в прочем и слова к удивлению енота. Лисичка лишь грустно вздохнула.

— Не на мне тебе надо вымещать свою злость, серый. Хочешь, я облечу твои страдания? — предложила она.

Лисы это умели. Они могли забраться глубоко в чужой разум, так, что после этого звери менялись и надолго. Талант к волшебству 'головологии' был у них в крови, а уж после обучения на экзорциста… Енот замер, неужели лисичка сейчас вылечит волка и ему не придется каждый месяц проходить по лезвию меча.

Увы, волк понял предложение лисицы несколько превратно.

— Мне не нужны твои услуги, шлюха! — прорычал он.

— Азерия, давай демона из него изгоню лучше я, думаю, пары благословленных моей молитвой оплеух этому пьянчужке будет достаточно, — добродушно пророкотал медведь и положил на плечо волка свою тяжелую когтистую лапу.

Енот увидел, как под плащом у волка шевельнулась лапа и легла на рукоять меча, как он сгорбился и напрягся, медленно разворачиваясь. Внезапно перед внутренним взором трактирщика встала картина трехлетней давности, когда заезжая банда кота, гордившегося своими шитыми бисером сапогами, решила его ограбить. Тогда все началось плохо. Разбойники забрали у енота все деньги, а волк сидел и пил, пока их атаман положил лапу на его плечо…

Сейчас будет также, понял енот по позе ветерана — резкий нырок вперед, чтобы уйти от захвата и одновременно молниеносный выпад левой лапой обратным хватом назад, прямо в медвежью печень. Трактирщик уже раскрыл пасть, чтобы предупредить медведя, но, к счастью, обошлось.

Волк, уставился на храмовника своим единственным глазом, внезапно зрачок расширился.

— Ты?!… Я тебя помню! Ты, этот… как же… Шатун!

— Да это я. Откуда меня знаешь? Мы знакомы?

Тут волк развернулся к медведю всем телом. Он улыбался.

— Да как же тебя не знать! Ты же в битве у Избушки Ледяной стоял замыкающим в первом ряду ауксиллы легиона на правом фланге.

— Было дело, — кивнул медведь, — давно, правда, сколько лет прошло… восемь?

— Десять, — сказал волк, — хозяин, стакан моему другу за мой счет!

Енот наполнил стопку, затем окинул медведя взглядом перелил налитое в пивную кружку и добавил еще сверху. После чего навострил уши. Байки он любил. Впрочем, не он один, лисичка тоже заинтересовалась.

— Почему-то все мне этот бой припоминают, — смущенно сказал медведь

— Шатун, расскажи! — попросила лисичка-сестричка. — Ты мне никогда не рассказывал про святые походы.

— Да что там рассказывать, Азерия… Шли, грязь лапами месили, жрали что попадется. Все свое на себе тащили. Ни обоза, ни снабжения. Ауксиллия же, ополчение, если по-простому. Потом встали, бились, умирали… Те, что выжили — шли дальше. Вот и вся война, — нехотя сказал медведь.

Тут вклинился волк.

— Я понимаю. Трепаться о своих подвигах, я тоже не люблю. Бахвальство получается. Но, лисонька, представь себе. Через поле несется засадный полк южан. Бараны, верхом, как на параде — доспехи блестят, флажки на копьях… Заманили псы наших ложным отступлением, и во фланг галопом! Я думал все, живым бы уйти и царицу спасти. Даст Зверь, они об ополчение споткнуться, пару минут потеряют, мы хоть строй развернуть успеем. Хотя толку. Мы же мечники, не копейщики, все равно бы в поле не выстояли… И тут этот увалень выходит перед строем, со своим топором огромным за спиной. Сначала прямо с рук из хиробаллистры троих одним дротиком выбил из седла. Как из простого арбалета, ей богу! Потом с бердышом своим вперед бросился, прямо навстречу ощерившемуся копьями клину, и смешалось все. Мы только и слышали крики верблюжьи, да как отсеченные лапы бараньи в стороны летят смотрели! Враги замешкались, скорость потеряли, а там уже на них, стоячих считай, пехота набросилась. Ну а бараны они что, рыжая, только бодаться и умеют. В свалке им не выстоять. Короче смяли их. Бежали так, что копыта сверкали! Царственная Пантера Лео тогда собственноручно ему десять золотых вручила и брошь со своего плаща, — Волк ткнул лапой в плечо медведя. — Так было, герой? Не наврал?

— Нет, — коротко ответил медведь.

— А потом ты при штурме Теремка отличился. Первый в ворота ворвался. Таран подмышку взял и как дубиной, ей богу, ворота вынес. Был стрелами исколот, словно еж-переросток. Хорошо у кроликов луки слабые, да стрелы легкие, тростниковые, шкуру его толком даже пробить не могли. А ведь тоже, если бы не он, еще неизвестно как все повернулось, сколько бы нам там осаду держать пришлось бы. Ни мышки-норушки, саперы значит, подкопаться не смогли под стены, зайцев, кузенов кроличьих, и лис к ним подсылали на переговоры — не договорились. Мы легионом волчьим три штурма — без толку! Даже лягушки пытались через реку пробраться и ворота открыть ночью… Не получилось, — волк улыбался, в отличие от медведя. — Всегда хотел узнать, почему ты дальше не пошел? Ты ведь храбрец отчаянный и ранен серьезно не был. Почему отказался?

— Потому что в Теремке война закончилась, — буркнул медведь.

— Как это закончилась? Три годя же еще воевали. Южная кампания, переход через пустыню, осада столицы… — загибал пальцы на лапе волк, — сколько награбили, сколько невольников увели!

— Потому, что все последовавшее было бойней, а не войной. Как после взятия Теремка… Тук-тук, кто в теремочке живет? Никто. Только трупы в лужах крови лежат… Я тогда храбрый был, потому что умереть хотел. Умереть, волче, а не душу свою загубить. Иначе, я был как ты — сидел бы со стаканом горькой и грыз себя изнутри из-за грехов, — холодно сказал медведь, глядя в единственный желтый глаз волка.

Тот тяжелого взгляда не вынес, отвернулся, опрокинул стопку. В трактире воцарилась гнетущая тишина. Первой ее нарушил волк.

— Я смотрю, нахватался ты от своей рыжей товарки 'головологии' — мрачно буркнул он.

— Так ведь и она теперь из лука без промаха бьет и посохом приложить может, — развел лапами медведь.

Они помолчали, выпили еще по одной. После чего волк попрощался и пошел домой, а медведь с лисичкой-сестричкой перекусив отправились осматривать город, несмотря на позднее время.

Енот вздохнул с облегчением. Кажется, сегодня угроза миновала. Зал был пуст, и посетителей не предвиделось — про привычку волка знал весь городок. Енот оставил на всякий случай кабанчика за стойкой, а сам взял корзину с бельем и отправился к реке. Ему надо было успокоиться, а в этом случае нет ничего лучше, чем прополоскать пару простыней.

***

Волка енот снова встретил по пути к реке. Тот спорил с псом, вокруг уже стояла пара десятков зверей. Енот сначала хотел было свернуть на другую улицу — становиться свидетелем смертоубийства ему совсем не хотелось. Южанина, как многие другие горожане, трактирщик недолюбливал. Хотя тот был спокоен, всегда предельно вежлив, трактирщика бесили безвольно висящие длинные уши, странная морда пса, на которой было слишком много кожи, его вечно несчастные глаза и неизменный ошейник на шее — символ веры в Хозяина. Приехал южанин в Феррет еще до войны и приняли его поначалу неплохо несмотря на то, что он был иноверцем.

Не то, чтобы енот считал пса 'отвратительным еретиком и чернокнижником', как регулярно называла его старая черная кошка, жившая на окраине. И участвовать в расправе не собирался. Найти второго такого сапожника в округе было тяжело. Да и к тому же, пес все еще должен был еноту целую монету серебром. В общем зверем был со всех сторон нужным и полезным. Но не настолько, чтобы рисковать ради него своей шкурой.

Однако, прислушавшись, енот понял — разговор пока идет спокойный и решил подойти поближе. На его глазах, на вечерней улице разыгрывался нешуточный философский диспут.

–… я говорю тебе, волче, уверуй в Хозяина, и твоя жизнь измениться. Только так ты сможешь обрести прощение. Я же вижу, как ты мучаешься из-за всех злодеяний, что совершил. Как грехи твои тяжкие толкают твою душу все дальше и дальше в пропасть… — увещевал пес волку. — Прими веру мою.

— Чтобы я, свободный зверь, принял веру в ложного бога, бога рабов? — закашлялся от подступившего смеха волк. — Да, я б тебя бы порешил, в иное время, за такое предложение.

— Да и сейчас бы надо. — Послышался голос из толпы.

— Тоже мне, проповедник нашелся! — протявкал старый лис, — на вилы его надо.

— Цыц, — отрезал волк, — я воевал, я победу зубами выгрыз. Говорить с ним хочу. Я тут решаю, а не вы.

— Да что это за победа то такая, — недовольно крикнула зайчиха, — вон ходят, проповедуют ересь свою по нашим улицам. Словно не разбили мы их святую армию в неравной битве. Козлы деньги наши последние в свои карманы собирают. Жиреют, а мы тут сохнем!

А зверей между тем собиралось все больше и больше на крики.

— Зверь Всевышний, в которого ты веруешь, не дает прощения, — между тем сказал волку пес. — Только Хозяин может.

— Ты ошибся, пес, — снова рассмеялся пьяным смехом волк, — Я в Зверя не верю.

— А в кого же? — кротко спросил пес.

— Хочешь, я покажу тебе своего бога? — спросил волк и откинул полу своего плаща так, чтобы была видна рукоять меча. — Вот он. И апостолы его, — свет заходящего солнца отразился от четырех острых клыков в оскаленной пасти. — Сколько раз они дарили мне спасение, и гибель врагам моим!

Зайчиха, стоявшая рядом с енотом, открыла пасть и прошептала со страхом в голосе 'безбожник!' Похоже, волк сейчас вызывал у нее большее отвращение, чем пес. А южанин лишь покачал головой.

Первым кинул камень молодой хорек, тип со всех сторон гнусный и злобный. Разговор ему надоел, хотелось развязки и побыстрее. Булыжник попал прямо в нос псу и тот взвизгнул от боли. Потом добавила зайчиха. Затем присоединился еще кто-то. Раздавалось гневное рычание. У кого-то в лапах оказалась палка, которую он не замедлил пустить в дело.

Пес упал на колени и заскулил молитву, прикрыв голову.

— Пр-р-рекратить, я еще с ним не закончил, — рявкнул волк, обнажая меч. Толпа отшатнулась. — Хозяин не спасет тебя, в отличие от моего бога — глумливо добавил отставной сотник.

— Все в руцех его… — прошептал почти неслышно пес

Тут через замершую толпу просочилась Азерия, а за ней медведь. Они встали рядом с волком, прикрыв пса. Енот облегченно вздохнул. Похоже, долг ему все же вернут.

— Если вы помните в писании сказано, 'не вкушу я плоти речью обладающего и не пролью крови разумного' — сказала нахмурившаяся лисичка-сестричка.

Плащ она сняла и стояла в черной рясе, с амулетом экзорциста на груди. По правую руку от нее замер медведь, с бердышом в лапе. Очень действенное средство, когда надо успокоить разбушевавшихся горожан.

— Но, он… — послышался голос хорька, предусмотрительно оказавшегося в задних рядах.

— Ты будешь спорить со мной? Даже человекопоклонник заслуживает жизни. Наше дело дать ему возможность встать на путь истинный.

Начался долгий разговор. Лисичка-сестричка убеждала горожан оставить пса в покое. Те соглашаться не хотели. Толпу лишили любимой забавы — расправы над не-таким-как-все. Но спорить с экзорцистом никто не хотел. Проклясть монахиня если надо могла не хуже лесной колдуньи-белочки. Да и медведь с волком, стоявшие за ее спиной…

А енот между тем смотрел в небо, откуда слышался все громче гул. Приближалась гроза, совсем неуместная поздней осенью. Вдруг из облаков, оставляя за собой огненную дорожку показалась комета. Трактирщик раскрыл от ужаса глаза, казалось, она летит прямо в него.

Остальные звери тоже отвлеклись. Не прошло и мгновения, как началась паника. Горожане с воплями разбежались в стороны. На месте остался лишь пес. Он застыл, раскинув в стороны лапы, и громко читая молитву. Из глаз его катились слезы счастья.

— Это что за?! — проорал волк, пытаясь перекричать дикий вой падающей кометы, он развернул пса к себе мордой и показал лапой в небо.

— Хозяин послал ангела своего, дабы защитить меня…

Лисица и медведь переглянулись. У енота сдали нервы. Сейчас в Феррете появится порождение зла — человек. Потерявший голову от страха трактирщик не придумал ничего лучше, чем сесть на мостовую и накрыться сверху корзиной с бельем. Как детеныш он обнял колени и шептал про себя: ' я спрятался, я в норке!'.

Взрыв смел его хлипкую защиту, протащил самого трактирщика по улице и ударил об стену дома. Сколько он пробыл без сознания, енот не знал, но, когда он очнулся, на месте дома хорьков стоял огромный металлический зверь. Второй этаж соседнего здания он разметал, пока падал, было видно, что он задел и еще несколько крыш по пути. На его глазах рыбообразная небесная тварь шевельнулась, выпустила блестящие железные лапы и приподнялась над землей. Глаза ее налились слепящим светом. Сквозь прорехи в шкуре вытекал дым и сыпались искры.

Енот, сотворяя без остановки святое знамение перед собой, начал пятиться. Сердце просто заходилось, кровь стучала в ушах. Внезапно чрево твари из преисподней отворилось и оттуда в клубах смрадного дыма показался человек в чудных белесых доспехах. Он тяжело опирался на посох.

На него набросились медведь и волк. Шатун с топором наперевес бежал к нему по улице, лисица следовала за ними поодаль безоружная. Посланец Хозяина поднял свой посох. В воздухе сверкнула молния, запахло грозой. Святой воин споткнулся и безвольной кучей покатился дальше по булыжникам мостовой, влекомый инерцией. Сестра Азерия склонилась над ним с молитвой на устах.

Но волк был хитрее и быстрее. Молния сверкнула раз, другой, но бывший центурион был непредсказуем, метался от стены к стене, и замер лишь вплотную к человеку. Тот попытался неловко отшатнуться от выпада мечом, но хладная сталь пронзила его и по безупречно белому доспеху начало расплываться багровое пятно. Однако и от удара молнии, пущенной в упор, и волк не успел увернуться. С каким-то щенячьим визгом его выгнула дугой судорога, нос енота почувствовал запах паленой шерсти.

Человек начал пятится, пытаясь зажать рукой рану в животе. На глазах енота он с трудом забрался обратно во чрево своего небесного зверя и закрылся там. А медведь уже вскочил на лапы. За пару мгновений он оказался рядом с летучей тварью. Он обрушивал один за другим удары на ее шкуру. В стороны отлетела отсеченная опорная лапа. Погас начала один глаз, затем с искрами разлетелся осколками другой и чудище испугалось. Взвыло, исторгло из себя пламя и подпрыгнуло в небо. На миг замерло на месте, крутясь вокруг собственной оси и качаясь, словно пьяное, а потом полетело на север. Не успело оно удалиться и на пару верст, как в небе вспух огненный цветок, а потом на городок обрушился раскат грома.

Енот собрал всю свою волю кулак и поспешил к волку на помощь. Над ним уже склонилась лисица и пес.

— Вот видишь, — прохрипел серый, так и не выпустивший из лапы свой клинок, — я же говорил, мой бог сильнее…

После чего потерял сознание. В обрушенном доме, подожжённом огненным дыханием железной твари начал заниматься пожар. Пока лисичка-сестричка отпаивала волка настойкой наперстянки и ландыша, которая был у нее в сумке, Шатун как мог тушил пламя — топтал его, закидывал мокрой грязью с обочины.

Постепенно к месту явления чудища стали стекаться горожане. Большая часть еще не знала, что случилось. Медведь наорал на зевак и заставил их найти ведра.

— Пес, помоги, — приказала Азерия южанину и протянула ему свой плащ, что бы тот подложил его под волка. — А ты, енот веди нас в таверну. Мои снадобья там остались.

Енот коротко кивнул и повел лису с псом, тащивших волка, через город.

Всю ночь Азерия провела в своей комнате с псом и ветераном. Они вели нескончаемую беседу о богах. Енот несколько раз поднимался к ним то неся котелок горячей воды, то лисице требовались срочно травы…

И каждый раз он видел скорбную морду пса, как он помогал лисичке сжимая грудь волка, чтобы прокачать кровь через остановившееся сердце, молился в углу о здравии старого воина, спасшего его от толпы. От этого вида енота передергивало, он боялся, что человек, посланец Хозяина, может явиться вновь. Но спокойствие лисички, находившейся рядом с еретиком, к утру передалось трактирщику, и он заснул.

Закопченный, воняющей гарью и паленой шерстью медведь вернулся только под утро. Со стоном он упал на постель и тут же захрапел.

А днем случилась вполне ожидаемая вещь — перед дверями таверны собралась толпа зверей с топорами и кольями в руках. Во главе ее был братец-лис, священник местной церкви. Ни его морда, ни морды остальных горожан ничего хорошего псу, так и оставшемуся в трактире не сулили.

На дверь, запертую на засов, обрушились тяжелые удары. Енот заметался. Ему опять хотелось спрятаться, но он понимал, сейчас это не поможет. Если он не откроет, то его таверну спалят вместе с постояльцами. Не посмотрят ни на то, что волк ранил человека, ни на сан лисички.

Пока он в нерешительности застил в зале, сверху на шум спустилась Азерия и Шатун.

— Открывай хозяин, — приказала она, — я буду говорить.

Енот послушно кивнул и отпер дверь. Зала сразу заполнилась зверьем, большим и малым.

— Спасибо тебе сестра, что не дала сбежать ночью человекопоклоннику, призвавшему Хозяина вчера. Теперь ты можешь передать его нам, а мы довершим остальное. Костер уже собран и ждет, когда… — пафосно изрек братец лис.

Лисичка зло сощурилась.

— Ты веруешь в Хозяина? — грубо прервала она священника.

— Нет, сестра, но…

— Тогда как пес мог призвать то, что не существует? — спросила лисица гневаясь. Енот задрожал. Вот сейчас погром и начнется, подумал он. И действительно, по толпе пошел шепоток.

— Ты еще молода, сестра и не знаешь, любое зло приманивает людей… — изрек священник.

— О, вот это я знаю прекрасно! — рявкнула лисица. — Вчера тут было зло! И этим злом были все вы! Вы! — она обвела взглядом горожан и те отшатнулись, даже братец лис сделал шаг назад. — Вы хотели убить невиновного ни в чем, кроме как в заблуждении! Разве Зверь Всевышний где-то в своих книгах заповедал нам убивать иноверцев? Разве есть силы в мире кроме от него? Человек тот был не посланцем Хозяина, ибо нет его и не было никогда, а посланцем Зверя наказующим!

В трактире воцарилась тишина. Горожане судорожно пытались осмыслить сказанное Азерией. Священник сжал челюсти, возразить ему было нечего. Тем более, что за спиной у лисы появился медведь. И если с одной молодой экзорцисткой имея толпу за спиной можно было и не спорить, то с заслуженным святым воином, про которого не раз вспоминал сам понтифик на святом соборе явно не стоило пререкаться. Лис развернулся и стал проталкиваться через зверей к выходу.

***

На следующий день пес покинул город. Было ясно, стоит лисичке-сестричке покинуть Феррет, как произойдет или пожар в обувной мастерской или еще что похуже… Енот достаточно наслушался разговоров в своём заведении на следующий день, чтобы быть в этом уверенным. Впрочем, пес сам не хотел оставаться. Он спешил отправиться обратно, к своему народу, чтобы сообщить ему благую весть — Хозяин помнит о них.

Медведь и лисица задержались до первых морозов, прихвативших дорожную грязь ледком. Они ухаживали за волком, которому пришлось тяжко. Старое сердце, измученное пьянством, с трудом выдержало удар человеческой молнии. Но через неделю серый смог подниматься на лапы, а потом сам глава городского совета решил помочь герою, спасшему город от небесного человека. Так что Шатун и Азерия, с которыми енот за эти дни сдружился, с чистой совестью продолжили свой путь дальше на юг, в столицу. Им было, что рассказать на грядущем святом соборе.

По весне же в полях на севере от города находили куски странного легкого металла, который вместо того, чтобы плавиться горел, причем так, что водой не потушишь. Большую часть по настоянию священника сожгли. Кое-что припрятали, чтобы перепродать позже заезжим гостям.

Нашли в лесу и странный камень, упавший в родник. Вода вокруг него светилась голубоватым светом и кипела. Те двое котов, что обнаружили его, умерли потом в мучениях. Им пришлось потратить по две их своих девяти жизней, прежде чем они смогли оказаться достаточно далеко от проклятого предмета.

Позже смертоносный булыжник прикрыли огромным гранитным валуном. Но и то на несколько аршинов вокруг него ничего не росло много лет…

***

— Думаешь, правильно поступила, рыжая? — просил Шатун. Они шли через лес. Листья уже давно опали, а от свежего мороза ветви покрылись инеем.

— Не было силы в молитве собачьей. И колдовства я не чуяла, — вздохнула Азерия. — Может, и ошиблась. Не знаю, Михал. Правильно или нет… По совести я поступила, точно могу сказать.

— Это главное, — кивнул медведь.

5. Сказка про кота без сапог

Весла ладьи тихо поскрипывали в лапах медведей-гребцов и по совместительству дружинников. В Медвежьем Углу каждый был воином, и князь, и лесоруб. Знатность рода там не признавали, если ты не мог подтвердить ее своей личной храбростью и силой. Ветра не было, и парус безвольно повис. Лисичка в черной рясе залезла на бочку и стояла на цыпочках, разглядывая появившиеся на горизонте шпили и крыши. Хвост ее подергивался от нетерпения. Азерия ждала от столицы Севера чего-то особенного. Но тяжело груженная медом, воском, шкурами, смолой и мягким болотным железом ладья, как назло, еле плелась против течения.

А вот Михал был нарочито спокоен. Грузный бурый медведь, в кое-то веки снял кольчугу и шлем и остался в простой рубахе. Он методично правил свой бердыш, да слушал рулевого, рассказывавшего последние новости со своей родины, где Михал не появлялся уже лет десять.

'О, Нойебург — жемчужина севера. Град вольный, не покорившийся. Последний оплот истинной веры перед просторами Великого леса, болот и тундры. Вотчина легиона, и белого волка, что посмел самой пантере Лео перечить. Братцы-лисы поют о тебе свои баллады, земля обетованная. Сестрички-лисички просят благословения для тебя. Купцы стремятся в твои гостеприимно распахнутые ворота…'

Такие хвалебные речи можно было прочитать в книгах и услышать в тавернах, во всех странах Севера. Вообще говоря, на фоне разоренных войной с хозяинопоклонниками королевствами юга и населенными нечистью лесами на востоке, Нойебург смотрелся действительно неплохо. Но медведь не любил сравнительных оценок. Он привык к объективности. И с этой точки зрения город был отвратителен.

Берега неглубокого залива, в который впадала короткая, в полсотни верст, но полноводная река Верра были покрыты болотами. Их часто затапливало по осени, когда северный ветер нагонял из моря волну. И поэтому Нойебург раскинулся не в дельте, а в истоке, на каменистых холмах у озера, защищённых от наводнений и постоянной сырости взморья. Отсюда можно было подняться по рекам до самого сердца Леса и добраться до центральных княжеств.

Чем ближе они подплывали, тем больше морщила свой черный носик чувствительная лисичка. Михал лишь ухмыльнулся, глядя на ее недоумение. Нойебург был полон скверны. Грязным серо-коричневым пятном на фоне окружающей зелени лесов и полей показался он за очередным поворотом. Его стены смотрелись совершенно чужеродно в этом краю, раньше принадлежавшим медведям. Теперь уже и Михал почувствовал его близость. Вода была мутна от грязи, в ней то и дело попадался мусор. Воздух наполнял смрад кожевенных мастерских, гарь многочисленных кузниц поднималась в небо. И, конечно, нечистоты. В отличие от древних южных городов канализации в Нойебурге не было. Медведь искренне верил, что Нойебург больше похож на проклятое творение человеческих рук, чем на создание лап звериных.

На встречу им один за одним плыли купеческие корабли. Когги и караки, неизвестно как проскользнувшая по океанскому побережью из Внутреннего моря галера псов, медвежьи ладьи и, конечно же, волчьи драккары.

Гребцы, видя близкую уже цель, налегли на весла с удвоенной слой, и через полчаса рулевой бросил канат подживавшим их на причале волкам. Азерия нетерпеливо спрыгнула на доски. Ладья качнулась, когда Михал следом степенно переступил через низко сидящий в воде борт. Лисичка обвела взглядом кособокие бревенчатые склады и видневшуюся за ними приземистую городскую стену из толстых бревен на каменном фундаменте.

— Я не таким его себе представляла… — растерянно произнесла она.

— Это не лучшая часть, — буркнул Михал, натягивая кольчугу. А затем, подумав, добавил — но и не худшая.

— Я сестра Азерия. Нас должны были встретить… — обратилась она к одному из волков, помогавшему медведям с разгрузкой.

— Вон, госпожа, у него спросите, — махнул тот лапой по направлению к портовой конторе. Оттуда к ним уже спешил вприпрыжку заяц в накидке писца магистрата в компании пары ежей-стражников.

Поначалу служивые не обратили на Азерию и Михала внимания. Тяжело дыша, зайчишка обратился к капитану:

— Привез?..

Тот молча достал из-за пазухи сверток. Писец развернул пергамент и понюхал содержимое.

— Да ты не сомневайся, самая забористая. Сам в полночь косил, с песней, как положено!

Заяц не удержался и втянул ноздрями немного порошка из свертка. Спина его тут же распрямилась, в тонком голоске прорезался бас, глаза налились кровью.

— Хорррошааа! — словно волк прорычал косой. — Ррразгружайся, сегодня без пошлины. Вечеррром приходи в кабак. Выпьем.

Азерия скривила недовольно свою мордочку. Хотя официально Святой Синод употребление трын-травы пока не осуждал, юной экзорцистке это пристрастие у окружающих никогда не нравилось. Особенно пагубно оно сказывалось на зайцах. После нее длинноухие пушистые трусишки становились иногда злее волчьих берсеркеров. Капитан и сам знал это. Поэтому остановил полезшего за добавкой зайца.

— Погоди, гостей прими, потом догонишься.

Тут только заяц посмотрел Азерию и Михала. Лисичка, заметив прорезавшееся сладострастие во взгляде писца, демонстративно поправила амулет экзорциста на груди.

— Сестра Азерия, брат Михал? — спросил косой. Они кивнули. — В конторе провожатого по городу вам выделю. За мной, шагом марррш!

Заяц поскакал обратно. Медведь с лисичкой, подхватив свои сумки, последовали за ним к зданию портового управления, располагавшемуся у самых городских ворот.

Там пожилой еж, на шлеме которого была выбита руна сержанта городской стражи, коротко рявкнул на зарвавшегося зайца, поклонился Азерии, крепко сжал лапу Михала в своей латной рукавице и повел их в город. Провожатый был действительно нужен. Непривычные к лабиринтам узких улочек, мощеных досками, лисичка и медведь заблудились бы за несколько минут. В нос ударил запах тухлого мяса и кислой капусты.

— Пани, держитесь посередине улицы, — сказал он лисичке. — Конных у нас в город не пускают, а под стенами лучше не стоять.

— Почему? — удивилась Азерия.

Ответить еж не успел. Его совет оказался подтвержден наглядно. Из окна второго этажа высунулась зайчиха и ни капли не стесняясь вылила содержимое ночного горшка прямо на мостовую. Шерстка у лисички встала дыбом.

— Теперь я поняла, почему тут так воняет!

Конец ознакомительного фрагмента.