Заблуждение. Роман про школу

Максим Павченко

«Любви нет, возможна только дружба!» – принцип Кости Таганова, обеспечивший ему школьную славу. Его уважают, им восхищаются, он – в компании друзей. Где Костя – там веселье и развлечения. Как можно от этого отказаться? И что произойдёт, если нарушить принципы и пойти наперекор друзьям?История превращения лидера компании в первого предателя – на страницах романа «Заблуждение».В книгу входят две части романа.

Часть первая: Компания

Глава 1. Арман

26 августа в одиннадцать часов утра я проснулся в своей квартире. Сразу скажу, что живу я на Будапештской улице, в доме №71. Это типично купчинская постройка — девять этажей, небольшие лестничные клетки, пропитанные до самых потайных углов табачным дымом, грязный, полусломанный лифт с выбитым стеклом в зеркале (когда-то это зеркало украшало наш лифт) и средней площади квартиры. Лифт нам, впрочем, обещали поставить новый, да и антитабачный закон когда-нибудь уничтожит пагубную привычку… Но не о том были мои мысли.

Слегка открыв глаза, я увидел, что комната озарена ярким солнечным светом. «Какое большое, замечательное солнце! — подумал я. — Прямо как у Маяковского в стихах!..» Далее я открыл ставни окна и выглянул на улицу.

О да! Небесное светило направило свои лучи именно на мой дом! Облаков не было, и я сразу почувствовал сильную жару, градусов где-то в 29, что для конца августа не слишком характерно.

Я представил себя высоко-высоко в небе: как я лечу в неведомую даль, как солнце светит мне издалека, словно манит к себе… По бокам я вижу только чистый голубой свет и ничего больше. Но главное — это солнце!

Мне вдруг захотелось выйти на улицу. Нет, даже не выйти — выбежать! Выбежать во что бы то ни стало, и потонуть в солнечных просторах, и ощутить на себе всю эту великолепную 29-градусную жару! Ведь я так люблю жару!

Быстро умывшись и позавтракав, я оделся и выбежал из дома.

О, как мне стало хорошо! Я почувствовал себя новым человеком, находящимся в какой-нибудь африканской стране, где каждый день светит солнце и торжествует жара! Но я был в России. Да-да, в России, в нашей Северной столице, которая известна всем своей дико изменчивой и вечно осенней погодой.

Я решил дойти до парка Интернационалистов. По сути, это главная зеленая зона в нашем Фрунзенском районе (после Яблоневого сада, конечно), и я рассудил, что лучшего места для отдыха в данный конкретный момент просто не найти.

По пути я зашел в «Ленту», чтобы купить себе газировки — пить хотелось ужасно. Там я встретил своего учителя истории, Ставицкого Юрия Александровича. Мы с ним обменялись парой реплик про погоду, а затем он напомнил мне про приближающееся 1 сентября, чем слегка подпортил мое настроение; после этого мы попрощались.

Я вышел из «Ленты» и сразу направился к парку. Надо заметить, что, хотя день стоял будний (а именно вторник), народу было немало. Видимо, отдыхающие понимали, что таких жарких дней в этом году больше может и не быть, — поэтому надо непременно пользоваться каждым моментом!

Найдя свободное местечко, я задумался. Ставицкий напомнил мне про школу совсем некстати. Впрочем, немного поразмышляв, я понял, что очередное возвращение в родные учебные пенаты — это не так плохо. Я снова встречу своих друзей — Костю, Мишу, Армана, Саню и многих-многих-многих… А значит — будет весело! Мы снова пойдем в пиццерию по нашей старой доброй традиции, будем долго гулять, делясь летними впечатлениями, сыграем в футбол, баскетбол, пинг-понг…

Вдруг я услышал знакомый голос:

— Колян! Дружище!

Обернувшись, я увидел теннисный корт, где стоял мой друг — Арман — и махал мне ракеткой.

Я тут же подбежал к нему, и мы обменялись крепкими дружественными приветствиями.

— Ты чего здесь? — спросил я.

— Да я Мишу жду, — радостно ответил он. — Давай сыграем пока. Вон ракетки…

Он показал на мешок, где их было аж три штуки.

— Ни… себе, ты еще одну купил!..

— Ага! Бери любую.

Мы начали играть и даже не заметили, как пришел Миша. Мы еще долго доигрывали последний гейм, после которого только подошли к сетке и немного пообщались.

Арман обратил внимание, что Миша не очень-то похудел. В ответ на это тот стал делиться своими летними впечатлениями. Я не запомнил, в какой стране он был или в городе; Арман периодически слушал Мишу с интересом. Возможно, это объяснялось тем, что Миша много говорил о еде, и можно было иногда поддерживать беседу.

— Ладно, давайте играть, — сказал Арман.

Когда мы наигрались, я спросил:

— Слушай, Миша, как там у Кости дела?

— У Костяна? Да он вроде еще не приехал — на даче отдыхает.

— Да?.. А кто нас тогда в пиццерию собирать будет?

— Да не вопрос! Я соберу! — вмешался Арман. — Когда пойдем? И во сколько?

— Нет, Арман, давай лучше я, — рассудительным тоном сказал Миша. — Вспомни, ты в мае уже пытался нас всех собрать. И что вышло? Полная фигня! Ни шашлыка, ни пиццы…

Арман промолчал.

Я не буду в подробностях описывать наш дальнейший разговор. Замечу только, что мы порешили встретиться 31 августа у Швейка¹, ориентировочно в полдень. Миша пообещал всех собрать. Поехать же договорились, на 90 процентов, в «Маму Рому», что на Московском. Затем мы потренировали еще немного подачу: сначала мы с Мишей на Армана, потом они на меня, и так далее, — после чего попрощались.

Напоследок Арман успел крикнуть мне:

— 31 августа, не забудь!

В ответ я показал ему жестом согласие и пошел к дому.

Мне было интересно, как сложится наше первое в сезоне развлечение. Хотелось уже поскорее дождаться его. Я только о нем и думал, когда шел по улице Димитрова. Настроение мое, несмотря на конец лета, заметно улучшилось. В конце концов, последние летние дни надо провести с максимальной пользой. А то потом — школа, 11 класс, уроки, ЕГЭ… В общем, запара та еще.

Я посмотрел на небо. Солнце продолжало светить ярко-ярко.

Глава 2. «Mама Рома»

Никогда не забуду то 31 августа. Это был поистине запоминающийся день. Погода опять нам улыбалась, и пускай на улице было не 29 градусов, но солнце светило, а значит и настроение, несмотря на последние летние 24 часа, было хорошее.

Как и договаривались, мы встретились у Швейка. И, конечно, не все пришли ровно в полдень. Непривычно опоздал Костя. Впрочем, ему можно это простить — он только-только приехал с дачи. Да и опоздание его выглядело гроссмейстерским — всего две минуты. Опоздали и другие…

Прошло пятнадцать минут. Нас было уже девять — я, Костя, Арман, Миша и Саня (это все из нашего класса), Степа и Павел (наши друзья из 11а), друг Армана Джахон, а также Кирилл, наш общий знакомый и большой любитель пожрать.

Ждали Лешу. В 12:17 ему позвонил Костя:

— Алло! Леха? Привет! Ну ты где?

В ответ послышалось что-то вроде: «Всем привет… Дико извиняюсь, но слегка проспал. Выхожу. Где встречаемся?..»

Костя заметно разозлился:

— Блин, Леха. По-русски было сказано: встречаемся в двенадцать у Швейка. Чем ты слушал? И почему так долго спал?

Что-то пробурчало в трубку: «Да я вчера… вечером… Были дела… Футбол смотрел… Там „Эм Ю“² играл…»

— Так, послушай внимательно! — хладнокровно начал Костя. — Забудь свой вчерашний футбол, одевайся — и бегом к Швейку! У тебя десять минут. Поторопись!

«Ок, хорошо, уже иду… то есть бегу… Пока».

— Ну и где он? — не выдержал Арман.

— Разве не понятно? Это же Леша. Опять фигней страдал всю ночь! А сейчас впаривает свой футбол! — выругался Саня.

— Спокойно, Сань. Все в порядке, — успокоил его Костя. — Человек проспал. Это бывает. Главное — что он придет.

— Придет? Спустя полчаса? А почему не через час? — орал Саня.

— Да остынь уже! — крикнул ему Костя. Саня замолк.

— Как же задолбали его постоянные опоздания! — вмешался я. — Он хоть раз может прийти вовремя?

— Точно не в этой жизни, — заметил Кирилл.

— А что вы хотите? «Человек-опоздание»! — добавил Степа.

Спустя одиннадцать минут Леха все-таки пришел. Поздоровавшись со всеми, он успел спросить у Сани, как его настроение. В ответ Саня нахмурился и уже готов был произнести что-нибудь неприятное, но его опередил Костя, сказав:

— Лучше не бывает! Так ведь, Санек?

— Ага, — бросил тот.

В метро народу было много. Впрочем, чему удивляться? — воскресенье. И вот, в этот оживленный день, мы доехали до «Парка Победы», вышли из вестибюля наружу и дошли до «Мамы Ромы».

— Вот и она! — крикнул Костя. — Нам сюда.

И он первым зашел в ресторан. Остальные — за ним.

Сразу скажу, что «Мама Рома» нас, и в частности меня, в какой-то степени поразила. В этот ресторан я прибыл впервые, но моментально оценил все великолепие царившей в пиццерии обстановки. Она впечатляла! Слабое, но достаточное освещение, уютные залы, комфортные столики, красивая статуэтка волчицы посередине… А главное — повсюду белое, зеленое и красное. Все это есть те главные цвета Италии, без которых простой русский человек уже не может составить для себя ее красочный и необыкновенно интересный образ.

Нам все нравилось.

Мы сели за большой стол, так как нас было десять человек, и получили меню. Начали выбирать блюда.

— Господа, — обратился ко всем Костя, — давайте кутить! Так как нас много, то предлагаю взять четыре пиццы. Больших!

— А не много будет? — спросил я.

— Спрашиваешь?! — удивился Костя. — В самый раз! Посмотри на лицо Миши — он готов взять хоть пять.

Тут Миша скривил почтительно-высокомерную улыбку и с жадностью принялся рассматривать меню.

— А что?! Давайте пять! — предложил Леша. — Четыре маловато как-то будет… А вот пять — в самый раз!

— Да хоть десять! — заключил Костя. — Главное, чтобы мы потом отсюда вышли.

Все засмеялись.

— А нет ли тут чего-нибудь армянского?.. — аккуратно спросил Арман.

— Ты опять за свое?! — крикнул Саня. — Может, тебе еще отдельное меню предложить?

— Я бы не отказался, — тихонько заметил Арман.

— Цены тут немаленькие… — педантично заметил Леха. — Словно мы на Невском.

— А чего ты хотел? — отреагировал Джахон. — Это ресторан, а не забегаловка.

— Да что ты говоришь? — начал полемизировать Леша. — Может, ты еще скажешь, что тут работают настоящие итальянцы, которые ради карьеры в этом рядовом питерском ресторане специально приехали из жаркой веселой Италии в наш тоскливый и ненастный Питер?!

— Не такой уж он и ненастный! — возразил я. — Ты чувствуешь, какая сегодня погода? Солнце, тепло, штиль…

— И что с того, что штиль? Ты помнишь, каким был июль?

— Помню. Прекрасно помню. Было жарко и душно. Весь июль.

В этот момент вмешался Костя:

— Товарищи! Sorry³, что вступаю, но, может, мы уже хоть чего-то закажем?

Тут еще подошла официантка и спросила:

— Вы что-нибудь уже выбрали?

— Нет, мы еще в процессе… Через десять минут определимся, — ответил ей Костя.

Официантка улыбнулась и отошла. Замечу, что ее улыбка показалась мне переходящей в смех, словно она слышала наш разговор.

Но впереди оставалось самое интересное занятие. Предстояло сделать-таки выбор блюд. Причем, помимо пиццы, желательно было бы определиться и с напитками.

Начался базар-вокзал. Реплики были примерно такие:

— Все! Берем пять!

— Давайте только не сильно острые…

— Я за «Гавайскую».

— Надо брать такую, где много мяса!..

— Только без лука! Ненавижу лук.

— А у меня аллергия на томаты.

— Как-то она неаппетитно выглядит…

— Дороговато будет…

— Вот халапеньо здесь точно не хватает!

— Слишком мало овощей…

— Ты что, вегетарианец?

— Интересно, а армянская пицца тут есть?..

В конце концов не выдержал Костя. Он встал.

— Ну вы и гурманы… Вижу, выбор дается крайне нелегко. Но когда-то надо решить! Давайте, что ли, проголосуем!..

— Как проголосуем? — удивился Павел.

— Как-как? Руками, конечно! — мигом ответил Костя. — Только так и выберем.

Идею эту, разумеется, все поддержали. И наконец, с большим трудом, но нам все-таки удалось выбрать пять пицц. В этот долгожданный список попали «Мексиканская», «Вегетарианская», «Гавайская», «Мясная» и «Пепперони».

Из напитков выбрали колу и какой-то доселе не известный домашний лимонад.

Итак, заказ сделали.

Еще при выборе мы обращали внимание на цены, которые в этом ресторане кусаются, стараясь выбрать не только наиболее вкусный, но и экономичный вариант. Во многом из-за этого и возникли серьезные разногласия.

Впрочем, чувство голода заставило нас на время забыть о ценах. Но только на время…

Наши пиццы готовились слишком долго. Первые десять минут ожидания мы болтали на разные темы: кино, музыка, путешествия, спорт… Вспомнили и школу, и некоторых учителей.

На одиннадцатой минуте взорвался Саня:

— Чего они так долго готовят? Я, блин, с утра голоден.

— На самом деле, — поддержал его Миша. — Жрать охота.

— Ага! — продолжал Саня. — Охренели! Вот если они не принесут еду, я ворвусь к ним на кухню!..

— Спокойно, Сань, — вмешался Костя, — побереги силы для пиццы.

Прошло еще десять минут. Назревал конфликт. За Саню было реально тревожно. Этот голоднейший посетитель ресторана явно был настроен решительно. Казалось, еще минута — и он пойдет разбираться. Очень зол был Миша, бесспорное недовольство выражали лица Армана и Джахона…

К счастью, официантка наконец появилась. Она принесла нам две пиццы, спустя минуту — еще две.

Удивительно, но только после этого нам доставили напитки. Заметил я еще также, что куски пицц выглядят заметно меньшими по сравнению с обозначенными в меню размерами. Этот явный факт поверг меня в еще большее удивление. Впрочем, я решил, что не время заморачиваться. Настала пора есть.

Итак, трапеза началась.

Костя первым взял кусок пиццы (это была, кажется, «Мексиканская») и принялся за него.

Саня и Миша руками схватили по куску и жадно вцепились в них зубами. Плавленый сыр длинной, нежной и кокетливой полоской начал свисать изо рта Сани.

Леша приступил к делу со слегка застенчивым видом, а Степа, едва только взял кусок с подноса, сразу же чуть не уронил его на пол. Его спасла мгновенная реакция.

Павел не выражал никаких особых эмоций при еде.

Кирилл, аккуратно взяв кусок пиццы, сперва принялся долго его рассматривать; мускулы на его лице были заметно напряжены. Наконец, закончив идентификацию куска, он тихонько отрезал небольшую часть-кусочек и вилкой медленно положил ее себе в рот. Похоже, продукт ему понравился.

Арман и Джахон, поспорив несколько секунд, взяли по куску «Мясной» пиццы.

Я начал с «Гавайской».

Ели мы все с большим аппетитом. Иногда делились своим мнением.

— Аппетитно! — восхищался Миша.

— Признаю, еда вкусная. Не хватает, правда, грибов, да еще, пожалуй, оливок. Но в целом — все и так неплохо, — делился мыслями Кирилл.

Так прошло два часа. Постепенно мы все съели, — и надо сказать, что покушали на славу. Десертов никто не пожелал.

— Ну что ж! По-моему, хорошо, — заявил Костя, увидев пустые тарелки. — Что вы скажете?

— Супер! — произнес довольный Миша.

— Не зря ждали, — отрезал Саня.

— Я бы поставил четыре с плюсом. Добротно, качественно, но можно лучше, — заключил Кирилл.

Остальные тоже высказали свои комментарии. В основном они имели положительную окраску. Разве что только Арман с Джахоном признались, что чувствуют себя немного разочарованными, — по всей видимости, им не хватило чего-то армянского.

Костя попросил у проходившей мимо официантки счет. Его принесли очень быстро, буквально через минуту. Итак, насчитано было 3 тысячи 195 рублей и 20 копеек.

— Господа! Прошу приготовить money⁴! — скомандовал Костя. — С каждого, получается, 319 рублей 52 копейки. Сдаем!

— У меня пятьсот! — крикнул Леша. — С мелочью.

— А у меня тысяча, — произнес Джахон.

— Oк, — сказал Костя. — Тогда пусть Леха с Джахоном дадут свои крупные, далее добавим до положенной суммы, а те, кто не заплатят, будут должны им.

— Верно! — согласился Леша.

Тут же, правда, выяснилось, что крупные имеются также у Армана, Сани и Степы.

— Так-с… И что нам делать? — спросил я.

— Поступим следующим образом, — начал комбинировать Костя. — Арман, Саня и Джахон дадут по тысяче. Плюс еще 195 рублей 20 копеек отдам я. Все остальные — Миша, Коля, Кирилл, Степа, Леха и Паша — будут должны отдать тем трем по 319 рублей 52 копейки. Я им буду должен: 319,52 отнять 195,20, — считал Костя на калькуляторе в телефоне, — равно 124,32. Итак, я им буду должен 124 рубля 32 копейки. Ну как, все всё поняли?

— Поняли-то поняли, — ответил Степа, — только как я отдам кому-то из троих 319,52 рубля, если у меня пятьсот?

— Ах да, у тебя же тоже крупные…

— Вот-вот… Как быть-то?

— Значит, разменяешь у Лехи, — надумал Костя. — У него много мелочи.

— Это я что, должен сейчас всю мелочь выкладывать? А если не хватит? — возразил Леха.

— Ладно, — сказал Костя, — давайте уже поскорее заплатим. Как-то жарковато становится… На улице все решим.

И он рассчитался в соответствии со своим планом. Затем мы вышли. И продолжили разговор.

— Начнем, друзья, — повел процесс Костя. — Те, кто не платили, начинают рассчитываться. Леха, ты нашел мелочь для Степы?

— Да, нашел, — при этих словах Леша вынул из кармана небольшой мешочек, в который он успел сложить свою мелочовку.

— Сколько тут? — спросил Костя.

— Ровно сто тридцать рублей.

Костя в одночасье выпучил глаза.

— Сто тридцать? Отчего так мало?

— Как мало? Я же не только мелочь взял. Еще и купюры.

— Но этого не хватит. Ты и сам иначе не расплатишься.

— Почему? У меня еще двести рублей.

— Все равно. Если Степа отдаст тебе 500 рублей для размена мелочью и мелкими купюрами, у тебя останутся 500 рублей своих, 500 от Степы и еще какая-нибудь мелочь. И как тогда ты отдашь свои 319,52 рубля?

— Верно говоришь. Но тогда выхода нет.

— Вот именно, что нет, — с досадой произнес Костя. — Это хреново.

В это время остальные рассчитывались перед Арманом, Джахоном и Саней. Остальные — это я, Паша, Миша и Кирилл. Впрочем, Костя, Степа и Леша так бурно и громко пытались решить свой денежный вопрос, что их тема нас интересовала заметно больше собственных расчетов.

Оказалось, что, помимо меня, еще двое — Паша и Кирилл — сдали деньги Арману. Миша рассчитался перед Джахоном. Саня пока был ни с чем. Тут мы рассудили, что так как должников всего шесть (не считая Кости, с которого полагалась меньшая сумма), то каждый из троих должен получить свои деньги только два раза. Поэтому Арман тут же отдал 319,52 рубля Джахону. Саня по-прежнему оставался ни с чем. Зато теперь стало очевидно, что и Леша, и Степа должны отдать свои деньги именно ему. Но как все сделать точно и грамотно?

У Леши проблем не возникло. Он, перестав спорить с Костей, насчитал свои 319,52 рубля и отдал их Сане. У Степы же на руках по-прежнему держалась 500-рублевая купюра.

Тогда мы решили дойти до ближайшего киоска, дабы Степа смог разменять свои деньги. Замечу, что, когда эту идею решено было реализовать, никто, конечно, не знал, что нам придется встретиться с очень зловредной продавщицей. А она не только отказалась произвести размен, но и стала хамить нам:

— Чего вы шляетесь? Денег хотите?… Идите отсюда!

Тут уж не сдержался Саня. Он у нас был мастак по таким разговорам, поэтому ему не составило труда просунуть голову в окошко и сказать продавщице все, что он о ней думает. Речь его была настолько нецензурной, что я не стану приводить ее в этой книге.

Продавщица была в ярости. Она уже вылезала из своей будки, чтобы устроить нам повторную обструкцию, но мы поспешно удалились.

— Браво, Саня. Бесспорно, ты крут, — одобрительно произнес Костя.

— Да она просто ненормальная, — ответил тот.

Во втором киоске нас встретили более радостно. Деньги разменяли-таки. Но проблема не была решена окончательно. Дело в том, что у Степы на руках было пять купюр по сто рублей, а отдать надо было 319,52 рубля.

— Ну? И что теперь делать? — озадачился он, отдав три купюры по сто Сане.

— Чувствую, придется нам зайти в магазин и купить что-нибудь недорогое, — подал очередную идею Костя. — Из полученной сдачи выделишь 19 рублей 52 копейки, Степа, и отдашь их Сане. Интересно только, где тут ближайший магазин?

— А вон, напротив, — сказал я. — Погнали туда.

— Ага, — согласился Костя.

— А может, тьфу на них, на эти 19 рублей? Так ли уж они важны? — высказался Паша.

— Нет уж, все должно быть по-честному, — ответил ему Арман. — Сколько должен, столько пускай и возвращает.

И мы пошли в магазин. Степа купил себе лимонад за 34 рубля — соответственно, сдачи ему дали 66 рублей. Он отдельно попросил кассиршу дать ему побольше мелочи, на что та ответила весьма небанальным взглядом, подумав, наверно, «какой странный парень…» Мелочовку тем не менее отстегнула ему как по заказу, причем особенно много вручила пятикопеечных и десятикопеечных монет. Что ж, теперь Степа мог преспокойно рассчитаться с Саней.

Он вышел из магазина с очень довольным выражением лица. Насчитав 19 рублей и найдя еще где-то у себя 52 копейки, Степа положил деньги на ладонь, которую до того успел торжественно протянуть Саня.

Казалось, что проблема была окончательно решена. Нам следовало забыть о деньгах и пойти гулять. Но… Костя вспомнил про еще один долг.

— Господа! Как же это я мог забыть? Ведь я до сих пор не отдал свои 124 рубля и 32 копейки.

— Вот те на! Вовремя вспомнил, — изумился Саня.

— Только кому именно их следует отдать? — вмешался Кирилл.

— Разве не понятно? — удивился Костя. — Надо поделить искомую сумму на три и отдать каждому — Арману, Джахону и Сане — по 1/3, — тут он быстро произвел деление. Получилось, что каждому из той тройки должно было достаться по 41 рублю и по 44 копейки. Костя начал искать у себя мелочь. Оказалось, что она у него имеется — правда, в небольшом количестве. К счастью, немного помог с монетами Леша (очевидно, ему еще не скоро удастся расстаться со всеми теми копейками, которыми его так щедро одарила кассирша в магазине). На копейки решили забить.

Итак, Костя уже готовился отдать всем троим по 41 рублю, но тут случилось кое-что непредвиденное.

Еще во время Костиной возни с деньгами Джахон решил достать свои финансы и пересчитать их. Видимо, он еще тогда что-то заподозрил.

И вот, когда Костя уже раздавал свои деньги, Джахон с сухо-удивленным взглядом молвил:

— Ребята, что-то не то. Денег не хватает.

— Как не хватает? — спросил я.

— Смотрите: у меня должно быть 639 рублей 4 копейки, то есть два по 319,52. Да плевать на копейки. Но я все перепроверил: у меня на руках только 590 рублей. Где же еще 49? — недоумевал Джахон.

— И впрямь: где? — не менее озадаченным выглядел Арман.

— А ты точно все перепроверил? Может, в какой-нибудь карман не заглянул? Или дырка? — спросил Костя.

— Исключено. У меня есть с собой еще 50 рублей. Но это личные 50 рублей, которые я специально положил в правый карман для последующей оплаты за проезд. Так сказать, дополнительные деньги. Арман может подтвердить.

— Подтверждаю! — крикнул Арман.

— Но что же тогда получается? Кто-то внаглую недодал 49 рублей? Пригрел у себя? — сурово обратился ко всем Костя. В этот момент его взгляд был потрясающе пронзителен. Все тут же примолкли и призадумались. Впрочем, молчание было недолгим. Спустя десять секунд Миша обратился к Косте:

— А почему ты так уверен, что кто-то недодал? Может, у него галлюцинации случились, — он показал на Джахона, — и ему кажется, будто денег не хватает.

— Это у меня галлюцинации? Следи за словами, дебил, — разозлился Джахон.

— А что? — не унимался Миша. — Может, эти 50 рублей и есть часть нашего долга. К тому же очень странно, что почти точно такой же суммы Джахону и не хватает.

— Да как ты смеешь? — разозлился Джахон. — Арман тебе все подтвердил.

— Арман, говоришь? А кто еще, кроме Армана, может подтвердить, что у тебя заранее были приготовлены эти 50 рублей?

— Миша, это слишком, — вмешался Паша.

— Хм… Интересная ситуация получается… — начал рассуждать Костя. — Ведь если Джахон не врет, а он, наверно, не врет, то получается, что кто-то из шести недодал. И в этом нет сомнений. Под подозрением шесть человек: Паша, Кирилл, Коля, Миша, Леха и Степа. Я, сами понимаете, чист, ибо все видели, как я отдавал свой долг, просчитав все достаточно точно.

— Стоп! — неожиданно крикнул Паша. — А может, Арман недодал Джахону деньги? Ведь он передавал их ему после того, как получил долг от Кирилла. Помните, мы делили деньги на троих?

— И ты хочешь сказать, что я решил специально обмануть Джахона и отдать ему неполную сумму? — рассердился Арман.

— Я же не сказал «специально», — продолжал Паша. — Это могло произойти ненароком, случайно, вдруг.

— Да это же бред! — возразил Джахон. — Арман все проверял.

— А ты в этом уверен?

— Погодьте, друзья. По-моему, мы сейчас дойдем до абсурда, — вмешался Костя.

— Но как можно быть на 100% уверенным в том, чего не видел? Это же слепая вера! Вера по дружбе! — не унимался Паша.

— А ты не веришь в дружбу? — спросил его я.

— Это здесь ни при чем. Просто так нельзя ничему верить.

— А он прав, — примкнул к разговору и Саня. — Как можно что-то утверждать без доказательств? Вера по дружбе — это же не доказательство.

— Совершенно верно! — слегка обрадовался Паша, поняв, что его позицию хоть кто-то разделяет.

— Да какие к черту доказательства? Мы что, блин, в суде? — дошел до точки кипения Джахон. Арман, кстати, был тоже необычайно сердит.

— Но ведь дело касается денег, — заявил Паша, — а значит, голословия быть не должно!

В этот момент Джахон и Арман окончательно вышли из себя. Они вступили в открытую словесную перепалку с Пашей и Саней; мата было много, эмоций — еще больше. Вскоре, к моему удивлению, на сторону первых встал Кирилл. Он отчего-то стал утверждать, что якобы видел до этого 50 рублей у Джахона (спрашивается, чего раньше молчал?). И все-таки его аргументы выглядели недостаточно твердыми, если их вообще можно было назвать аргументами.

Надо сказать, что люди, проходившие мимо нас, наверняка тоже не сдерживали эмоций. Вот представьте себя в такой ситуации: вы спокойно идете по улице, ни о чем серьезном не задумываясь; настроение прекрасное — хочется думать только о хорошем и любоваться великолепной погодой. И вдруг вы видите, как десять подростков шестнадцати—семнадцати лет активно и эмоционально дискутируют, причем тема дискуссии посвящена решению наиболее часто встречаемой экономической проблемы — то есть дележу денег. Особенно выделяются четыре парня — они, похоже, готовы закончить столь горячую дискуссию кулаками, и никак иначе, дабы разрешить спор. Впрочем, и другие не отстают — они поочередно то вмешиваются, то отстраняются. Но видно: тема необычайно важна, и не только в свете экономики. Вот такая интересная картина.

Спор, в принципе, мог длиться долго. Но — уже не в первый раз — всех успокоил Костя. Он потребовал от всех заткнуться, достал из кармана 50 рублей и сказал:

— Друзья, как это низко. Спорить из-за пятидесяти рублей — какой-то невзрачной бумажки, на которую ни машину, ни даже фотоаппарат не купишь, а разве что только газировку с чипсами. Вот, однако, что капитализм с людьми делает!.. Уже каждая мелочь, каждая бумажонка на вес золота. Раньше люди гибли за металл, а теперь…

Что ж, раз никто не хочет сказать правду, раз никто не знает, то я — только ради прекращения вашего диспута — отдам Джахону свои 50 рублей. И пусть все пререкания прекратятся! — при этих словах Костя торжественно протянул Джахону соответствующую купюру.

Джахон взял ее, но выражение лица его заметно изменилось. Суровый, грозный, дерзкий взгляд, а также неприятная ухмылка куда-то исчезли. Глаза забегали, заметались; щеки покраснели. Джахон как-то сразу весь замялся. Словно и не был он минуту назад столь жестким и принципиальным.

Все мы вокруг еще находились в скомканном, растерянном и даже слегка сконфуженном состоянии. Никто ничего не хотел говорить. Базар, стоявший в нашей среде всего минуту—две назад, превратился в такую тишину, будто никто здесь ранее и не базарил.

А Костя смотрел на нас и искренне улыбался.

Вот и все, о чем я хотел рассказать во второй главе. Если Читателю интересно знать, каковы были наши дальнейшие действия, то могу кратко сообщить: мы пошли гулять и добрели пешком до Купчино; затем решили сыграть в футбол — рубились до десяти вечера и наигрались вдоволь. И вроде бы неплохо провели время. Но настроение было каким-то неоднозначным…

Глава 3. Наш герой

Терпеть не могу 1 сентября. Что за ужасный день! Каждый год вся школьная знать и не знать собирается на линейке, чтобы услышать друг от друга уже давно ставшие дежурными выражения, и все эти клише традиционно принимаются за пожелания на будущий год. Звучит десятилетиями не меняющаяся музыка, снова появляются школьные деды с замызганными донельзя красными лентами, опять выступает директриса, говоря, что «наша школа самая лучшая, самая прекрасная, и что, мол, давайте мы будем любить ее и считать вторым домом…» А потом выступают артисты, каждый год доказывающие своими выступлениями хроническую искалеченность фантазии. В общем, год за годом все одно и то же.

Впрочем, нынешнее 1 сентября уже точно обещало стать необычным, потому как должно было пройти в ужасных погодных условиях. Дело в том, что с самого утра на город обрушился сильнейший проливной дождь. Казалось, что сверху, с неба, скованного тучами, неустанно падал водопад, — и вот в таких условиях ожидалось проведение «праздничной» линейки у нашей школы.

Но перед тем, как вкратце описать события первого осеннего дня, мне следует, конечно, познакомить Читателя с нашим классом. Сделать это необходимо хотя бы по той причине, что наверняка интересно будет узнать, какие люди меня окружали, какая обстановка царила вокруг и каково было мое и не только мое отношение к классу.

Начнем.

11б — целостный, но далеко не самый крепкий организм. Прошу Читателя не чураться этой фразы и постараться меня понять.

Наш класс всегда был очень странным, неоднозначным, загадочным и даже немного подозрительным. Во всем чувствовалось что-то невнятное, нервозное и неопределенное; царило напряжение. Люди в нашем классе — персоны все разные, и это еще мягко сказано. Достаточно отметить, что у каждого либо имеется свое строго определенное мировоззрение, либо его нет совсем.

И я нигде не видел таких контрастов, что определяют наш класс.

Здесь все привыкли спорить и отстаивать свою позицию. Это логично, так как люди с мировоззрением всячески стараются защитить его, а люди без мировоззрения — это, как правило, нигилисты или пофигисты — они и так спорят со всем и вся. Но очень часто, а иногда и моментально, наши споры перетекают в конфликты. А в прошлом году два раза на почве таких конфликтов возникли драки: первая закончилась достаточно быстро и благополучно, а вторая превратилась едва ли не в массовое побоище — дрались тогда почти все, каждый за свою идеологию, и никто не желал мириться с несобственными позициями. Чем все это закончилось, я сейчас рассказывать не буду; главное, что все выжили, да и сама эта история сейчас не представляет для меня основного интереса.

Замечательно, что, несмотря на политику непременного отстаивания своей идеологии, едва ли не каждый из нас еще ничего не мог сказать относительно своего будущего. Все заявляли, что хотят стать видными людьми, но никто ничего не мог сказать конкретнее и действительнее: про дальнейшее обучение, работу или специализацию… Все чувствовали свое полумаргинальное положение в обществе и уверенности в дальнейшем, конечно, и близко не испытывали.

Весь класс однозначно презирал ЕГЭ. Его у нас активно критиковали и в прошлом году, и в позапрошлом, но теперь стали критиковать еще сильнее — тема эта окрасилась в сплошные негативные краски. Вместе с тем все понимали, что от ЕГЭ уже точно никуда не скроешься. Действительно, с каждым новым днем, новым часом и новой секундой ЕГЭ приобретал все более отчетливые очертания и постепенно приближался к нам медленными, но верными шагами. Впрочем, не будем больше об этом. Поговорим лучше о составе.

Девушек у нас больше, чем парней: тринадцать на десять. Но начнем именно с меньшей части.

Дружен ли был наш мужской контингент? Скорее нет, чем да. Но это в общем, не касаясь Компании, о которой речь в истории зайдет еще не раз. Я, конечно, старался, как и всегда, общаться со всеми, но, к сожалению, были у нас люди, которые или не могли, или не хотели поддерживать диалог. Изгоев не было, зато существовали персоны, которые намеренно и всячески пытались отстранить себя от коллектива. Зачем они это делали? Не знаю. Странные люди…

Арман Хатов выделялся в коллективе. Родина его — Ереван, но пять лет назад он переехал в Санкт-Петербург. Причем переехал вместе с другом — Джахоном, который учится в другой школе. По всей видимости, пять лет пребывания в нашем городе всерьез русифицировали Армана — он быстро выучил основные русские слова и выражения (по крайней мере, так, что мог изъясняться свободно) и почти избавился от своего дурацкого армянского акцента. Вообще говоря, армянина в нем выдают разве что характерная армянская внешность да безудержная страстная любовь к армянской кухне. Важно также заметить, что во многом благодаря русификации Арман скоро превратился в очень разговорчивого и любящего дискуссии человека и достаточно быстро сумел освоиться в нашем коллективе. Он всегда отличался любознательностью, любил читать; особенно его увлекали точные науки. В гуманитарных, правда, он не слишком петрил, и наиболее тяжело ему давались языки. Если базарить на русском для Армана было делом плевым, то вот орфография у него всегда страдала: порой он допускал в одном слове по три-четыре ошибки, а некоторые буквосочетания и вовсе не мог написать — и тогда переходил на родной армянский. Ох и мучилась с проверкой его тетрадей Федорова: сначала все ругалась, а потом привыкла кое-как и даже купила себе некий специальный словарь, с помощью которого проверять каракули Армана (почерк у него вообще был «феноменальный») стало значительно легче. Отмечу еще, что Арман интересуется географией и в каникулы обычно много путешествует, в том числе по нашей стране, продолжая себя русифицировать. Спортом он занимается регулярно, наиболее интересны ему командные игры; заодно любит играть в теннис.

В коллективе, повторюсь, Арман был своим. Про недостатки говорить не хочется, но, пожалуй, Арман излишне болтлив, нетерпелив и любопытен.

Странным человеком был Дима Ветров.

Этот индивидуум всегда казался мне несколько усталым, заторможенным, запуганным и строго своеобразным; с каким-то собственным мирком в голове. Лицо его было скромное: пухлые щеки, чистые глаза, прическа «под горшок» и наружная робость. Как дитя.

Дима был достаточно рассеянным — иногда нам казалось, что он находится в прострации. Когда Ветров заходил в класс, он прежде всего осматривался по сторонам, мол, «не ошибся ли я кабинетом?», и лицо его словно задавало тот же вопрос остальным. Затем он медленно доходил до парты, очень осторожно садился на стул, словно боясь, что на него сейчас сверху свалится какой-нибудь метеорит, и продолжал озираться по сторонам.

Иногда он забывал завязать шнурки на ботинках, застегнуть пуговицу на пиджаке, поправить воротник рубашки, закрыть портфель… Все это случалось с ним даже очень часто. Когда же я замечал его отрешенный взгляд, мне всегда приходил на ум вопрос: «Интересно, а о чем он сейчас думает?..» К сожалению, однозначно ответить на этот вопрос было невозможно.

Дима очень углубленно занимался физикой: помимо уроков в школе, он посещал дополнительные занятия в физико-математическом лицее, где значительно расширял свои познания. На мой взгляд, Ветров слишком много времени уделял физике; ему следовало бы заняться еще чем-нибудь.

Дима не очень много разговаривал с нами. О физике он вообще никогда не говорил — считал, наверно, что мы недостойны полемизировать с ним на эту тему. В коллективе Дима нередко выглядел белой вороной.

Самый хитрый тип в нашем классе — Сергей Бранько. Ох, как он меня порой бесил! Вернее, даже не он, а его уникальная хитрожопость. В любой ситуации, касающейся будь то уроков, будь то игры, будь то денег или чего-то другого, этот тип постоянно стремится кого-либо обмануть. Причем — отдам ему должное — у него это очень хорошо получается.

Учась далеко не блестяще в школе и занимаясь фигней дома, он всегда выпрашивает д/з. Кстати, и тут поступает хитро. Просит списать всегда у разных людей да еще чередует варианты — что и говорить, избирательно подходит к делу. Самое удивительное, что он каждый новый школьный день будто заранее знает наверняка, кто и что сделал, словно всех сканирует, как экстрасенс. Но еще более удивителен тот факт, что ему мало кто отказывает. Правда, в значительно большей мере это относится к девушкам, и, видимо, у Сергея есть какой-то определенный талант подкатывать к ним. Ибо стоит ему только заговорить с той или иной девушкой, как сразу она попадает под его влияние и начинает внимательно слушать, что он говорит. Мелет-то он при этом всякую чушь, но для нее это далеко не чушь, это поистине важные и даже чуть ли не божественные слова. И, конечно, она не может с ними не согласиться. И вот уже он для нее — блестящий повествователь, и как бы невзначай просить списать какое-то д/з — абсолютно издевательское дело для такого, как он! — но, видимо, необходимое. Разумеется, после такого увлекательного разговора девушка просто не имеет права ему отказать. Так и работает его хитрость.

Подобные финты у Сергея проходили практически со всеми девушками нашего класса, и не только нашего; исключением была лишь Даша Красина, недаром Сергей ее ненавидел.

Помимо дружбы с женской половиной 11б, Сергей иногда общался с Димой (удивительно, но Дима шел с ним на контакт).

В целом, отмечу еще раз, Бранько меня бесил. Я знал, что дружить с этим человеком нельзя, ибо при первой же возможности он тебя и предаст, и опозорит. Даже общения с ним я предпочитал избегать.

А вот один из моих лучших друзей — Миша Шпалов. И причин тому немало.

Во-первых, Миша был и, конечно, остается очень задорным и позитивным человеком. Он всегда может развеселить народ, причем шутки его, как правило, появляются ни с того ни с сего, случайно. Правда, гораздо чаще объектом шуток и веселья становится он сам. Но имеет ли это значение, если народ вокруг него впадает в умопомрачительный смех в любом случае?!

Во-вторых, Миша — человек без комплексов. Он никогда никого и ничего не стесняется, а свои недостатки всегда старается обращать в юмор. Например, Миша всегда был достаточно толстым и неуклюжим (он любил сытно и плотно поесть, причем обычно предпочитал острую пищу, даже очень острую — этому его научили мексиканцы, когда Миша, находясь в стране ацтеков, очень быстро и активно впитывал в себя все местные традиции), и поначалу все смеялись над ним. Появились даже такие клички, как «Винни-Пух», «Толстяк», «Жирок» и «Мистер Брюхо»… Но Миша не обижался, а старался, напротив, приобщить нас к сытной и вкусной пище со всего мира. Не сразу, но постепенно все привыкли к его бездонному желудку и стали ходить с ним за компанию в различные рестораны, кафе и забегаловки, где Миша, разумеется, всегда нажирался больше всех. Но не ради подобных рекордов все устраивалось. Миша хотел, чтобы мы оценили все великолепие кухонь Индии, Китая, Бразилии, Италии, Мексики и других стран, и он своего добивался. Лично я не раз кушал с ним за одним столом, а кушая, познавал все разнообразие вкусов, царящее в еде. Да и можно ли его не познать, когда перед тобой на столе, на подносе, лежит, например, вкуснейшая хрустящая пицца а-ля Quatro Formaggi⁵, а рядом сидит закадычный друг, столь замечательно чуткий к еде?!

Помимо всего перечисленного выше, надо отметить, что Миша — компанейский человек и старается, невзирая на свой немалый вес, везде проявлять активность. За это его очень уважает и ценит Костя. Учится Миша средне — он всегда был типичным троечником. Но, при случае, он никогда, даже в учебе, не отказывал в помощи и всегда проявлял свое дружелюбное отношение ко всем. Даже к тем, кто, возможно, и не считал его своим другом.

Кстати, у Миши очень интересное отчество — Рэмович, отчего многие называли и называют его коммунистом. Но дело не только в отчестве.

Как-то раз на литературе Миша, активно жестикулируя, читал «Стихи о советском паспорте» Маяковского, причем читал с таким выражением, словно выступал на конкурсе чтецов. Особенно сильными у него получились последние строки («Я достаю из широких штанин…»), а на фразе «Я — гражданин Советского Союза» Миша положил свою левую руку на сердце и гордым взглядом окинул весь класс, будто он и сам является гражданином Советского Союза, чему несказанно рад. Конечно, после этого наша училка, Федорова Татьяна Анатольевна, спросила у Миши про столь яркое чтение, столь бурную жестикуляцию, мол, «Почему тебя так впечатлило это стихотворение?..» В ответ же она и все мы услышали памятные слова Миши о социализме и светлом коммунистическом обществе. Замечу, что они произвели на нас тогда впечатление. Мы все ему аплодировали, несмотря даже на возможное несогласие с политическими взглядами, и, разумеется, с тех пор стали называть коммунистом.

В нашем классе учились два человека, которые были практически полностью изолированы от коллектива. Звали их Федор Мец и Владимир Гущин. Эти двое общались только друг с другом; они курили и любили играть в керлинг. Учились средненько, особыми успехами похвастаться не могли. Внешность их сейчас, по прошествии некоторого времени после выпускного, я даже и вспомнить не могу, а заглядывать в школьный фотоальбом только ради этого не хочу. Разговаривал я с ними всего один раз в жизни. Вот и все, что я могу о них сказать.

Интересный человек — Алексей Московский, он же «Москва» (впрочем, сейчас это когда-то модное прозвище является уже порядком подзабытым). Почему? Наверно, дело в его натуре.

Леша — это творческий человек: он умеет играть на фортепиано, рисовать и сочинять стихи. Правда, для того чтобы что-то сотворить, как он сам не раз говорил, «к нему сверху должно непременно прийти вдохновение». Только в этом случае у него действительно может выйти шедевр. Конечно, сначала мы в Компании смеялись над его словами — считали, что это не более, чем ерунда с выдумкой, основанная на подражании известным поэтам и художникам. Но потом стали понимать, как серьезно ошибались.

Вот сидим, например, на уроке математики. Все решают тригонометрические уравнения: вспоминают значения cos и sin, чертят графики, рисуют единичную окружность… Все, кроме Леши. Он сидит, и на него с парты смотрит чистый белый лист формата А4. Леша долго глядит в окно, иногда, секундами, взирая и на потолок, и вдруг, словно по волшебству, его как будто что-то осеняет. Какая-то очередная идея закрадывается в его творческой голове. Он берет в руки карандаш, и уже через минуту на листе появляются некие штрихи, линии… Что это? — пока не ясно. Но вот проходит еще пять минут, и видны очертания определенных предметов, наброски лиц… Наконец, еще пять — и рисунок уже приобретает цвет, налицо задумка художника, смысл! К концу урока картина окончательно готова.

Как у него получается? Не знаю. Видимо, талант. Отмечу, что Леша вообще прекрасно разбирается в искусстве. Жаль, что по математике у него, при всех своих творческих способностях, то «3», то «2».

Существует мнение, что творческие люди достаточно ранимы и не такие, как все, — дескать, по-другому они воспринимают мир. Что ж, может, это и верно, но точно не про Лешу. Он хотя и обладал некоторыми качествами, присущими, как правило, только творческим людям, но при этом являлся самым обычным парнем — ему, кроме творчества, были интересны абсолютно различные виды деятельности. Более того, Леша прочно входил в Компанию.

Кажется, я до сих пор еще ничего не сказал про Саню Топорова, а это, конечно, непростительное упущение, которое сейчас же надо исправить.

Саня Топоров всегда был «своим» человеком! Понимайте это слово, как хотите, но именно оно лучше всего характеризует Саню в контексте Компании.

Собственно, без Сани Компания была бы вовсе и не Компанией, а так, скорее, некой совокупностью. Саня был ее главным эмоциональным центром и идейным вдохновителем. Кстати, идея ходить перед каждым 1 сентября в пиццерию была придумана именно им. Конечно, Саня во многом уступал Косте и часто на его фоне был на втором плане, но такой расклад его, пожалуй, даже устраивал. Он всегда мог постоять за себя и за друга и ответить на унижение чьего-либо достоинства, за что пользовался колоссальным уважением у Кости. Ответ же его, замечу, мог быть как словесным, так и физическим.

Саня очень часто ругался. Он считал это по-настоящему нормальным явлением в нашем обществе, ибо, как следует из его собственных слов, «только так можно добиться уважения собственных прав». Особенно он любил ругаться в адрес женщин и вообще не раз повторял следующее: «Все женщины — это дуры, так как их принципы разрушают предпосылки Идеального общества!»

Вот так!

Впрочем, я попрошу здесь никого не обижаться, ибо сам Саня не раз пытался объяснить нам эту фразу, но далеко не сразу ему это удалось.

Всем же, ввиду любопытства, было очень интересно узнать, что же такое есть «Идеальное общество», на чем оно базируется и при чем тут женщины.

И вот, однажды, Саня объяснил нам все. Вот его речь:

«Идеальное общество, ребята, подразумевает под собой полное равенство между людьми! Причем равенство не только в правах. Равенство должно быть в мировоззрениях и принципах, и, в первую очередь, это касается двух главных противоположностей в мире — мужчин и женщин. Заметили, как я красиво сказал? Эти две большие группы должны стремиться к дружбе. Я подчеркиваю, что именно к дружбе, а не к любви, ибо на сегодняшний день это максимум: дружбы между мужчиной и женщиной нет, а любовь — … что-то очень странное и подозрительное. Но пока и те, и другие будут иметь ряд комплексов, Идеального общества не видать! И виноваты в этом, прежде всего, женщины!»

Конечно, все мы до слез смеялись после этой речи, ибо все то, что сказал Саня, выглядело, по сути, бредом, пусть даже и смешным бредом, что, может быть, даже и хуже. Но один человек не смеялся! Он внимательно выслушал Саню, так сказать, вник во все фразы, а потом, когда Саня закончил, встал и начал аплодировать, причем на лице его в этот момент не проглядывало ни тени сарказма. Этим человеком был Костя. Тогда он ответил следующее:

— Запомни свою теорию, Саня! Она интересная, даже очень интересная, но… неполная. Тут есть один момент, который явно вызывает у меня вопросы, большие вопросы. Но говорить о нем сейчас я не хочу. Как-нибудь мы обязательно вернемся к этой теме и все обсудим.

К сентябрю прошло уже пять месяцев со дня той реплики Кости. Разговора на эту тему пока не было.

А между тем настало время рассказать Читателю про нашего главного человека в классе, нашего лидера. И здесь я буду говорить о Константине Таганове.

Порой мне кажется, что этот человек когда-нибудь обязательно станет президентом. Во всяком случае, все задатки для этого у Кости есть.

Действительно, Костя имеет все качества лидера. Он активный, деятельный, коммуникабельный, умный, целеустремленный, объективный, рассудительный, в меру жесткий… В общем, лидер.

Вообще, если бы не Костя, то наш класс можно было бы, наверно, смело назвать худшим в школе. По крайней мере, он постоянно объединял нас, вдохновлял на новые свершения и старался всегда придумать что-то новое и интересное. Фактически Костя был правой рукой нашего классного руководителя, по совместительству учителя физкультуры, Долганова Константина Викторовича.

Все конкурсы и турниры, в которых участвовал наш класс, неизменно проходили под капитанством Кости. Он всегда проявлял инициативу, и во многом благодаря этому наш класс хоть чего-то иногда добивался.

Отличительной чертой Кости было стремление абсолютно во всех делах проявлять оптимизм, и даже тогда, когда все казалось совершенно плохим. Недаром он не раз повторял: «Оптимизм — это как наш общий друг. В трудную минуту на него всегда можно положиться!» Костя всегда верил в конечный успех абсолютно любого дела и иногда вспоминал, что «надежда умирает последней».

Костя имеет много талантов: он очень здорово играет в футбол и волейбол (и вообще обожает все, что связано со спортом), на момент начала одиннадцатого класса — великолепно учился (имел лишь одну четверку по литературе и шел на серебряную медаль), неплохо разбирается в технике (может что-то починить), знает о музыке и кино и любит всякого рода представления. Владеет Костя и гитарой.

Вполне естественно, что у Кости много друзей — как в школе, так и за ее пределами. Это он создал нашу Компанию, в которую входили люди из разных классов, начиная с седьмого. 11б в ней, к слову, представляли Арман, Миша, Даша, Карина, Саня, Вика, Женя, Люба, Леша и я. Ну и Костя, разумеется. Мы часто собирались в свободное от учебы время и развлекались. Кино, теннис, караоке, футбол, бильярд, каток, «Макдак», боулинг, пинг-понг, баскетбол, тир, «Сабвэй», «Пицца хат», турпоходы, волейбол — Компания познавала все эти радости жизни, давно уже превратив их в синонимы к слову «weekend». Интересно, что Костя перед каждыми выходными всех обзванивал, всех теребил, со всеми договаривался — то есть, в шутку говоря, никому не давал покоя. И, как правило, он обычно собирал каждый раз человек 15—20. Бывало даже и больше.

А как проходили его дни рождения!.. — веселье, веселье и еще раз веселье!

В общем, Костя был на редкость компанейским человеком. Его все любили и уважали. Правда, девушки у него не было — сам он как-то сказал: «Я об этом пока не думаю. Мне это ни к чему».

Про женскую часть класса я тоже скажу. Однако подробно опишу только пятерых девушек — тех, что входят в Компанию.

Даша Красина среди всех них, как и вообще во всей параллели, явно выделялась и, вне всякого сомнения, была лидером. Я, конечно, имею в виду только представительниц прекрасного пола, хотя Даша в нахождении общего языка с парнями проблем не испытывала никогда.

Она всегда была своего рода мотором, энерджайзером в коллективе. Голова ее вечно создавала различные идеи, которые Компания обычно принимала на ура и с большим удовольствием. Костя же относится к Даше с особым почтением, понимая, что для девчонки иметь такой авторитет — просто круто! Нередко они вместе проявляли инициативу, когда на кону стояло дело особенной важности — например, школьное мероприятие. Впрочем, инициатива эта часто проникала и далеко за пределы школы.

Естественно, что у Даши, как у всякого энергичного человека, и увлечения соответствующие. Она очень любит заниматься автоспортом, в частности вождением картов и мопедов; также увлекается футболом, плаванием, аэробикой. Вообще, Даша, как и Костя, — спортивный человек. На нашу физ-ру, пусть и с Долгановым, она всегда шла с огромным азартом, аналогично проявляя себя и в спортивных состязаниях, то есть чемпионатах, конкурсах и прочем.

Интересно, что, при всей взбалмошности, энергичности и бесшабашности, у Даши очень хороший характер. Она, не знаю, почему, но обладает какой-то потрясающей душевностью, которая, вкупе с прекрасными моральными качествами, создает в ней образ компанейского и приятного в дружбе и общении человека.

Люба Рантова, конечно, не обладает такими исключительными качествами, как Даша. Но она также очень милый и приятный человек и довольно красивая девушка. Впрочем, это и неудивительно. Великая модница, Люба, как следует из ее же рассказов, может по восемь часов в день шататься по магазинам и искать себе подходящую одежду, обувь и косметику до тех пор, пока она не найдет себе что-то действительно гениальное, великолепное и блестяще подходящее ей. Конечно, Люба — шопоголик. И, конечно, Люба обожает гламурный стиль. Но ввиду того, что он ей блестяще подходит, мне в ней это только нравится, как и нравилось всей Компании. Так мы и думали: «…пусть Люба всегда радует нас своей красотой и отличным вкусом!..»

Замечу, что Люба еще прекрасно разбирается в информационных технологиях. В интернете, к примеру, она может найти все что угодно — этим, кстати, не раз приносила большую пользу Компании; также блестяще владеет графическими редакторами, опросниками и многими другими фишками.

Женя Караванная чем-то похожа на Любу. Даже очень. Та же страсть к шопингу, те же привычки быть всегда гламурной… Неудивительно, что они являются давними подругами.

Женя всегда была активным членом Компании. Она редко когда оказывалась вне коллектива — в основном все время с нами, во всех разъездах, во всех развлечениях. В общем, наш верный друг, который никогда своих не предаст.

Замечу, что активность Жени в Компании, пожалуй, была связана с ее любовью к путешествиям — она не раз рассказывала мне о своих странствиях с семьей по России и Европе. Говаривала и про Золотое кольцо, и про Дальний Восток, и про Туманный Альбион… Порой также делилась впечатлениями о своих маршрутах в Карелии, в частности по лесам и полям; отмечала, что там живут ее родственники. Интересно, что однажды, где-то полтора года назад, именно Женя стала инициатором нашей поездки в Лужские леса за грибами и ягодами. Набрали мы их тогда, правда, немного, но удовольствие определенно получили.

Бесспорно, интересным человеком является Карина Баваева. Ох, до чего принципиальная натура! Порой и ворчит, и кричит, и спорит, и скандалит! — в общем, ругается напропалую, таков уж ее неординарный характер. А какие интриги она порой плетет!.. Впрочем, повторюсь, все это делает ее очень интересной девушкой. Потому она в Компании — с такими, как Карина, скучно никогда не бывает. Да, принципов в ней много, и некоторые явно лишние, но… что уж поделать? Так устроена.

Как вы поняли, характер ее поистине взрывной, без сомнений.

Отмечу, что Карина очень хорошо рисует и танцует, а также занимается каратэ.

Забавно, что Вика Бегова одновременно и лучшая подруга Карины, и полная ей противоположность. Я, к слову, всегда поражался данному парадоксу и пытался понять, что является фундаментом их дружбы. Наверно, эти попытки изначально были обречены на провал, потому как понять специфику некоторых особо небанальных дружественных отношений не так легко, — но, возможно, Карину и Вику объединила наша Компания. Впрочем, это лишь предположение, тем более что они и ранее были очень дружны между собой.

Более же я об этом думать не хочу, а сообщу лишь, что Вика — весьма тихая и спокойная девушка. Она с детства мечтает стать доктором и год от года движется по пути к своей цели; также превосходно готовит и играет на фортепиано.

Остальных девушек я просто перечислю: Юлия Танева, Ира Пластова, Лена Мишина, Маша Подковальникова, Аня Лисицина, Катя Вербова, Соня Картенко и Яна Минкина.

Теперь вернемся к событиям 1 сентября.

Итак, сильнейший дождь. Линейка должна начаться в 9:00, поэтому к 8:45 народ стал приходить уже достаточно активно.

Первым подошел Арман. Он словно по секундам рассчитал свой путь к школе, чтобы появиться раньше меня. Расчет оправдался — я пришел минутой позже.

Арман выглядел весьма задумчивым. Вполне естественно, я спросил:

— Что с настроением, дружище? Небось, в школу не хочется?

— А кому хочется? Да не в этом дело…

— Так в чем же?

— Да вот разговор наш вчерашний забыть не могу, — признался Арман. — Такой пустяк… Такая фигня!.. И столько всего. Поразительно!

— Да… Бывает же такое…

— Но Костя! Костя — просто красавец! Как все решил!.. И так просто.

— Согласен. Странно, что мы сами до этого не додумались.

Далее пришел Миша. Он, как обычно, припер огромный букет цветов — на этот — и заключительный! — раз он состоял из роз. Добрых два десятка точно присутствовало. Сам же Миша выглядел смешно: пиджак явно ему не шел, виной чему, возможно, было Мишино пузо; галстук болтался, словно пущенный при сильном ветре в воздух флажок; прическа была нелепая — что-то между коком и ирокезом, но ни то, ни другое, и оттого полный бред на голове.

Вскоре подошел Саня, затем Леша. Они пребывали в хорошем настроении, правда, Топоров иногда делал прогнозы насчет линейки:

— Готов на сто рублей поспорить: сегодня опять какая-нибудь дичь будет. Только бы не заснуть…

Пришли Федя и Володя, и, как обычно, с тупыми молчаливыми физиономиями. Они нехотя стали протягивать нам руки для приветствия, говоря отдельные, не связанные друг с другом слова; затем нашли себе подходящее место, застыли и вконец онемели.

Следом появился Сергей и сразу направился к женской половине класса. Приветствуя девушек, он явно не скупился на добрые слова, постоянно улыбаясь с видом очевидной фальши во всем своем выражении лица, и, конечно, одарил всех привычными поцелуями. Затем началась их совместная болтовня, но нам было так противно на все это смотреть, что мы просто решили отвернуться.

Спустя минуту нашим взорам предстал Дима; он шел в куртке, на которой отчетливо виднелось большое пылевое пятно. Судя по всему, Ветров где-то упал или спотыкнулся, причем грудью вперед, однако, не придав большого значения степени испачканности своего внешнего вида, двинулся дальше. На голове у Димы располагалась кепка, а на кепке была нарисована палка (что бы это значило?). Поздоровавшись со всеми, Ветров встал рядом с нашими двумя тупонемыми.

И, наконец, на горизонте мы увидели Костю. Он шел твердой, уверенной походкой и вел за руку своего 8-летнего брата Даню, который готовился с секунды на секунду стать второклассником. Одет он был шикарно, впрочем, как и всегда.

Пришел же Костя всего за три минуты до начала линейки, поэтому он вскорости начал обходить все классы и приветствовать везде и всюду своих друзей. Практически для каждого он находил какие-то слова, всем искренне улыбался, активно при этом жестикулировал — в общем, являл себя в родной стихии. Очевидно, все были невероятно рады его приходу.

Наверно, особенно интересным можно назвать его приветствие с Дашей Красиной. Перездоровавшись со всеми, он подошел к ней, тихонько взял ее за руку и отвел в сторону, едва ли не за угол — так, что исчез из нашего поля зрения. Следовательно, о том небольшом времени, что они пробыли наедине друг с другом, мы, по идее, ничего сказать не можем. Но позже рассказывал народ, что на протяжении трех минут они о чем-то тайно перешептывались. Диалог их, по слухам, был очень содержательным и, в чем никто не сомневается, имел определенную степень важности — мол, Костя и Даша не отрывали глаз друг от друга, выражая таким образом одновременно и серьезность, и понимание, и уважение, и совместную заинтересованность. Вероятно, говорили они о делах и, в частности, о делах Компании. После же заключительных реплик Костя горячо пожал руку Даше и отошел от нее.

Впрочем, хотя у нас нет оснований не верить народу, я призываю Читателей не удивляться происходящему и не спешить с выводами. Повторюсь, девушки у Кости не было, и это знали все! Может быть, Даше и нравился Костя, даже, наверно, так оно и есть, но я прекрасно помню его категорически отрицательное отношение к любви вообще и к школьной любви в частности, и пусть этим все будет сказано. А пока Костя, оставив Дашу, вернулся к нам, чтобы примкнуть к нашей группе, то есть к Арману, Леше, Сане, Мише и мне.

Спустя буквально полминуты раздался, с ежегодным опозданием, сигнал о начале линейки, и мы двинулись к стадиону. Там подготовка уже стремительно завершалась.

Дождь продолжал хлестать все и вся, но это не помешало организаторам разместить-таки свое оборудование, укрыв его предварительно полиэтиленовыми пакетами. Пожалуй, сейчас мне стоит кратко описать сцену предстоящего действия за несколько секунд до начала линейки.

Итак, на каждой из четырех сторон стояло по одной массивной колонке. Размер их был настолько велик, что звук, сами понимаете, приобретал колоссальную громкость и мощность. В северной части (там, где у нас была трибуна) располагалась построенная на скорую руку сцена, и, как мне кажется, она была слишком маленькой. Впрочем, сцена и нужна-то была только лишь для того, чтобы на нее пару раз взгромоздились директриса со своим заместителем, местный депутат — дядька лет шестидесяти да сорокапятилетний певец, который десять лет назад занял почетное десятое место на некоем конкурсе купчинских певцов и получил за это в подарок памятную ленточку и брелок. С тех пор он уже девять лет подряд выступает у нас и каждый раз, выходя на сцену, обязательно демонстрирует всем собравшимся свою ленточку, которая, к слову, год от года становится все грязнее. Впрочем, гордость сорокапятилетнего певца от этого нисколько не меркнет.

Рядом со сценой стояло шесть парт (по три с каждой стороны), вытащенных, скорее всего, из кабинета труда, что на первом этаже, — оттуда вечно что-то тащат. На них лежали костюмы, диски, фонари, пиротехника, микрофоны, удлинители, батарейки, гирлянды и еще очень много всевозможного хлама. Разумеется, все это было укрыто, хотя некий балахон, как раз-таки и предназначавшийся для этого укрытия, ввиду своего подержанного состояния, обнажал достаточно много мелких и мельчайших деталей, которые тоже в весьма немалом количестве присутствовали на партах.

За отдельным столом располагался звукооператор — наш старый знакомый, дядя Петя. Профессия у него, правда, была совсем другая — когда-то он работал слесарем (и сейчас еще, кажись, работает), да и звали его на самом деле Сергеем Петровичем. Но, давно уже являясь пенсионером, он, известный как завсегдатай и давний — то есть вечный — друг нашей школы, никогда не упускал момента прийти к нам и снова помочь с организацией праздника, ибо за это он даже получал небольшую денежную благодарность. К тому же дядя Петя всегда твердил, что он «еще совсем не стар душой» и что он еще всем покажет свою юность и свой молодецкий задор.

Все, линейка началась. Под совместный аккомпанемент дождя и музыки на площадь выбежали первые артисты. Они лихо танцевали, показывали несложные трюки и что-то пели. Но, увы, их выступление не произвело на зрителей особого впечатления. У Сани даже родилась реплика:

— И откуда таких второсортных берут?

После артистов выступили директриса с заместителем, а затем появились первоклассники, которых приветствовали весьма скромными аплодисментами. Раздалась знакомая музыка из «Большой перемены», и ребят начали постепенно поздравлять. Местный депутат, полуседой, но еще румяный старик, держал неплохую речь, в которой особенно упомянул про «чрезвычайно важную роль подрастающего поколения в будущем нашей прекрасной России».

После него вышли школьные деды. Это были представители 11а класса: Туманов Ярослав и Подковайло Валерий. Они тоже произнесли несколько помпезных слов (наверняка по поручению директрисы), дали первый звонок и достаточно быстро удалились, не забывая при этом высоко поднимать вверх ноги (такая армейская походка является традиционной для дедов нашей школы), так что многие из собравшихся хорошо могли видеть их засаленные, отфутболенные кеды.

Затем настал звездный час «почетного купчинского певца», при выходе на сцену традиционно начавшего махать своей знаменитой ленточкой. Издали мне показалось, что она стала заметно длиннее, по сравнению с прошлым годом.

В этот раз Исидор Трубов (так звали певца) решил спеть нам известную итальянскую песню «Confessa» — захотелось ему вдруг, так сказать, погрузить нас в итальянскую атмосферу. Почему именно в итальянскую и какое это имеет отношение к 1 сентября — спросите у Трубова. Хотя для него это, наверно, не важно; главное — спеть. И он спел.

Представьте себе, что человек силами голоса издает звуки, эквивалентные звукам расстроенного контрабаса. Представили? Превосходно! Вот именно так Исидор Трубов пел в этот день песню из репертуара Челентано.

После столь блистательного выпендрежа раздались очень громкие и хорошо различимые аплодисменты директрисы, Людмилы Арнольдовны Барнштейн, ее заместителя, Чивер Тамары Семеновны, да парочки учителей. Аплодировал также наш классный (Читатель помнит, что им был физрук, Долганов К. В.).

Под конец линейки еще раз выступили артисты и появился некий парень, кое-как одетый в костюм Человека-паука. Судя по сценарию, он должен был проводить первоклашек в классы.

И началась процессия выхода. Так вышло, что следующими после первоклассников уходить со стадиона должны были мы, так как стояли в краю большой живой буквы «П». И вот тут случилось самое интересное.

Саня, еще не отошедший от такого неоднозначного празднования, начал эмоционально выплескивать накопившееся недовольство в диалоге с Костей.

— Да это же просто бред! Ни логики, ни нормальной музыки, ни грамотного сценария, ни здравого смысла, ни фантазии — ни хрена нет! Эти артисты — сборище дебилоидов.

— Бывает, — успокаивал его Костя. — Но как раз фантазии им хватило; жаль, что она была направлена не в ту сторону.

— Не в ту сторону? — не успокаивался Саня. — Я бы сказал, что она была направлена в сторону жопы! Большой нескончаемой жопы!

В это время Саня так увлекся, что не заметил стоящего перед ним динамика. Он шел прямо на него и продолжал говорить с Костей. И вот, когда до колонки оставался всего метр, Саня, наконец, посмотрел вперед, но было уже поздно…

Топоров как следует долбанулся о препятствие, причем так долбанулся, что динамик начал раскачиваться. В конечном итоге, он не устоял на траве и, окончательно покачнувшись, грохнулся аккурат на уже успевшего упасть Саню. В этот момент наш товарищ прокричал от боли несколько крепких ругательств, да таких крепких, что даже у нашего физрука волосы встали дыбом. На беду рядом стоял средних размеров микрофон, который прежде почему-то многими (в том числе и мной) остался незамеченным. Разумеется, что мат Сани, благодаря микрофону, слышали все присутствующие, и даже первоклассники, только-только начинавшие выходить со стадиона.

Конечно, динамик мы с Сани сняли. Но тут же в зону мата прибежали директриса и ее заместитель, и, как и можно было предположить, они сразу начали ругать нашего героя по полной программе; грозились даже исключить из школы (разумеется, это полный бред, основанный только на эмоциях). Подоспел и врач — он поинтересовался, не ушибся ли пострадавший. Саня ответил, что все нормально, все хорошо; мол, даже если что-то не так, то все равно потом пройдет. Стеклись к месту происшествия и школьники из разных классов, — но стоит ли удивляться, что они с любопытством взирали на все происходящее, иногда резко хихикая?!

Конечно, зайдя в школу, мы еще долго не могли выкинуть из головы тот конфуз. Да что говорить — я и сейчас нередко вспоминаю об этом случае, и комичном, и неприятном одновременно, ибо, согласитесь, нечасто подобное увидишь. Но наибольшее впечатление весь этот инцидент произвел, безусловно, на Диму Ветрова. Он, кажись, отродясь не видывал ничего более курьезного, оттого и сидел за партой в фантастически недоуменном состоянии. Однако не будем этому чересчур сильно удивляться: во-первых, это Ветров, а, во-вторых, сам Долганов, подчеркну, некоторое время тоже был в шоке.

Нам огласили расписание на будущий год, а затем началось обсуждение ряда задач и целей на осень. Разумеется, одной из главных тем стала подготовка к ЕГЭ. Впрочем, в тот момент я еще мысленно находился на стадионе.

После окончания уроков мира Костя собрал некоторую часть Компании и предложил всем вместе вечером сходить в кино на какой-нибудь фильм. Конечно, все согласились и засим распрощались до вечера.

Вот так закончилась эта утренняя процессия. Интересно, что наконец-то прекратился дождь, и даже слегка выглянуло солнце.

Я шел домой. По пути меня нагнал мой знакомый из 5б класса, Ваня Кранов, и спросил:

— Коля, а как зовут того парня, который ругался?

Я засмеялся и назвал ему имя героя.

Глава 4. Бандзарт

2 сентября — наконец-то я перехожу к школьной хронике.

Впрочем, скажу еще несколько слов про наше вчерашнее кино, тем паче, что оно нам очень понравилось. В кинотеатр вечером пошло одиннадцать человек (увы, не все смогли), и мы все получили большое удовольствие — фильм и впрямь вышел неплохим. После решили заглянуть в находившийся неподалеку суши-бар и, естественно, покинули его пределы только через два часа, а сама идея посетить данное место, конечно, принадлежала Мише. Японскую кухню, надо сказать, мы оценили по достоинству, но иначе и быть не могло, ибо, помимо Миши, с нами был Кирилл, также прекрасно разбирающийся в суши и роллах и быстро признавший экстра-класс тех блюд, что нам тогда довелось попробовать. Посетовали, правда, на не самые демократичные цены, но возмущения по этому поводу были недолгими.

После комбинации «кино + суши-бар» мы пошли гулять, и наша прогулка закончилась довольно поздно. Я пришел домой в 0:40.

Ну а теперь в школу! Вместе со мной, Читатель!

Прежде всего стоит опубликовать расписание 11б:

Как вы видите, оно достаточно неоднозначное. Чего стоит хотя бы сдвоенный урок английского в понедельник, что означает кучу переводов и exercises⁶ на выходные. А как вам нравится утро физики по средам? Может, и впрямь утро добрым не бывает? Нельзя не отметить и завершение недели. 1—4 классы по субботам вообще не учатся; 5—7-ые уходят домой после 5 урока; 8—9-ые отдыхают на какой-нибудь истории или обществе; 10а и 11а прогуливают свои ОБЖ, МХК или психологию, — а наш 11б попадает на химию и страдает. Почему страдает? Об этом еще отдельно поговорим.

Пока же я встал в 8 часов, быстро собрался и пошел в школу — открывать для себя новый учебный год.

В первый учебный день сразу хотелось приключений. И они, словно по заказу, начались с первой же минуты — выяснилось, что сегодня, во вторник, 11б должен был прийти ко второму уроку. Об этом знал, как оказалось впоследствии, только Дима Ветров, которому в понедельник лично позвонил Долганов. Почему именно ему — никто так и не понял, но суть в том, что Дима сначала забыл всех предупредить об отмене первого урока, а потом и вовсе забыл про эту новость и сам пришел к 9:00. Когда же он понял, какую дурость совершил, и поневоле дал об этом знать остальным, гневу народа, в частности Сани, не было предела:

— Че ты, не мог позвонить? — орал Топоров с утра.

Возмущались все, а Дима стоял как вкопанный и сам понимал, что подвел всех.

Интересно, что уже тогда чувствовалось, что одним этим случаем дело не ограничится. Среди нас витала какая-то тень сомнения, неожиданности и иронии, и она словно подсказывала нам, что нечто неожиданное еще случится.

— Вот чую, что-то будет! — беспокоился Арман. — В первый день всякое случается…

— Вполне вероятно, — добавил Леша. — Знать бы только, что это нам принесет: радость или…

— И еще неизвестно, кто у нас пятый урок замещать будет, — сказал Миша.

— Нет, ну вот точно чувствую, — не успокаивался Арман, — что-то произойдет!..

— Да успокойся ты! — шутя наорал на него Саня. — А то заколебал уже!..

— А что, если он прав? — вмешался Костя. — Вот устроят нам какой-нибудь английский или химию — и точно жесть будет.

Говоря данные слова, Костя наверняка понимал, что его это, как претендента на медаль и вообще умного парня, в общем-то, не должно сильно волновать. Однако он как в воду глядел — случилось плохое: на замещение выпала химия! И это вполне выглядело как худший вариант.

Символично, что не было в нашей школе педагога злее, мистичнее и загадочнее, чем тот, кто, по сути, являлся здесь главным и единственным химиком. И звали его Феликс Павлович Бандзарт.

Человек, обладавший невероятной энергетикой, он всегда выглядел специфически: длинный, чаще всего коричневый плащ; синяя шестиугольная шляпа, до того замысловатая, что абсолютно непонятно, откуда она взялась в его гардеробе; черная футболка с большой буквой С во всю высоту; нередко темные очки, скрывавшие за стеклами большие карие глаза; пирсинг на руках — в общем и целом — явная страсть к готическому стилю. Голос его — наверно, как у Владимира Маяковского, которого я как-то слышал в старых записях, но со строго индивидуальными, опять же, специфическими, нотками. Возраст — 30 лет.

Он всегда перемещался быстро, его походка была настолько ровная, настолько четкая и уверенная, что не было ничего удивительного в его образе невероятно уверенного в себе молодого человека. И, глядя на него, никто ни за что не подумал бы, что этот человек работает в обычной питерской школе. Впрочем, на то существовали свои причины, о которых мы — ученики 11б класса — практически ничего тогда сказать не могли, как не могли сказать что-либо и о личной жизни Бандзарта, так как это была абсолютно закрытая для всех нас тема.

Но совершенно очевидно было следующее: он — фанат химии и, вне всякого сомнения, один из немногих в среде преподавателей химии, кто может сказать, что это — его наука. И, разумеется, на наших уроках он властвовал, вел себя как король. Почему я так заявляю? Потому хотя бы, что мы никогда не могли знать заранее, что он нам в очередной раз устроит. Это всегда была его чистая импровизация, неизменно удивлявшая нас последующими результатами.

Временами Бандзарт любил припугнуть нас своими искрометными фразами. Например, как-то раз он нарисовал на доске следующую формулу: C₇H₅ (NO₂) ₃⁷ — и сказал: «Берегитесь его! Он может убить всех…»

А вот еще один афоризм: «Кто ищет вечный покой, тот всегда найдет KCN⁸».

Вот такие лирические отступления порой происходили на его уроках. А преподавал он всегда «для умных». Так иногда и говорил: «Расписывать реакцию я не буду, запишу только, что получилось». Неудивительно, что в нашем классе только Костя имел «5», еще 5—6 человек гордились своими четверками, остальные кое-как ползли на «3», в том числе и я.

На доске Бандзарт рисовал, как правило, множество различных формул, и, что интересно, практически все они включали в себя шестиугольники с кружками — кольца бензола. Вообще, это была его страсть. Бывало, объясняет нам кое-как новую тему, а затем неожиданно обрывает последнюю фразу, берет в руки мел — и давай за свое. Через несколько секунд на доске уже появляется очередная фигура. Далее спрашивает он Костю:

— Это что?

В ответ звучит «чертегознаеткакойбензол».

— Гениально! — восклицает Бандзарт. — Не зря я тут работаю.

И так очень часто. Однажды нам даже пришла в голову мысль: а что, если бы Кости не было в нашем классе? Ни за что, конечно, но все-таки! Или не смог бы он ответить Бандзарту? Неужели тот бы ушел?

Признаться честно, мы даже как-то специально подговаривали Костю хоть раз ответить неправильно. Мол, «какова же была бы тогда реакция Бандзарта?!.. — вот узнать бы!..» Но Костя не поддавался. Он оставался непреклонен и всякий раз отвечал: «Ни за что на свете!»

Нам действительно неизвестно, какова была бы реакция Бандзарта в такой ситуации, но зато все знают, что именно за чрезмерную увлеченность рисованием соединений, содержащих бензольное кольцо, нашего химика стали считать в школе в определенной степени ненормальным, чокнутым и помешанным на своем «творчестве». Тем не менее на уроках, конечно, никто и заикаться об этом не смел, да и обращались мы к нему только уважительно — по имени и отчеству.

В заключение стоит добавить, что пять колов за урок считалось для любого класса, а в особенности для нашего, вполне нормальным явлением, ибо спрашивал Бандзарт всегда очень много, к тому же часто проявлял принципиальность — порой мог поставить «1» и за парочку неверных ответов, которые он считал недопустимыми.

Но вернемся к событиям 2 сентября. Как только Долганов зашел к нам на психологию и сказал, что следующий урок — химия,… все слова, какие только можно было произнести, — эмоциональные и спокойные, культурные и нецензурные, ласковые и убийственные — разом смешались и образовали один огромный базар-вокзал. Вот когда наш психолог, Жанна Юрьевна Конторкина, вполне могла использовать свои психологические навыки и знания!

С большим трудом успокоив нас, она, не без доли удивления в голосе, заявила:

— Как интересно! Вы даже не представляете себе, какой невероятный психологический портрет 11б я могла бы составить сейчас на основании вашего поведения.

Секунды некоторых уроков идут фантастически быстро. Вот мы уже стоим на втором этаже перед кабинетом химии. Правда, Сане явно не стоится на месте:

— Не, я реально очкую туда идти. Что, если мы опять будем эти его тесты писать? Как в прошлом году?

— Меня больше ужасает перспектива обжечься! Хватит с меня прошлогодних опытов! — волнуется и Арман.

— Надеюсь, он не будет опять получать сероводород, — крикнул Леха, скривив при этом ужасную физиономию. — Я задохнусь.

— Радуйтесь, что у нас не два урока, — улыбнулся Миша.

— А ты не радуйся! — огрызнулся Саня. — До субботы и ты доживешь!

— Да я знаю! — подтвердил Миша. — Разве что сегодня…

— А сегодня и так будет жесть! В первый же день, блин! По закону подлости…

— И опять мистика… — заметил Арман.

— Черт, она еще кого-то волнует! — удивился Костя. — А, по-моему, все уже свершилось — худшие опасения подтвердились.

— Хуже и быть не могло, — сказал я.

— Могло! — возразил Леша. — Если бы он сам сказал нам про замещение.

— И что бы поменялось? — не понял я.

— А то, что мы не могли бы свалить! А так — можем! Он нас все равно не видел! Ну, кто со мной?! — обратился ко всем Леша.

— Ты в своем уме или бредишь? — убил его затею Костя.

— Да ладно, я шучу… — с грустью признал Леша.

— Все равно бессмысленно — еще два урока впереди, — сказал я. — Да и Бандзарт!..

— Это правда, — согласился Арман.

Только его реплика прозвучала — сразу раздался звонок.

— Ну, пора! — слышал я вздох Сани. В голове, душе и во всем мне сейчас раздалось примерно то же.

Наконец мы вошли в класс. Бандзарт уже стоял за кафедрой и сверлил всех входящих своим пронизывающим взглядом. В это время я сел за пятую парту у стены вместе с Саней, и через пять минут началось:

— Всем добрый день. Вот как быстро время летит! Не прошло и четырех месяцев — а мы снова свиделись! — радостно, но с желчью сказал он, сверкнув на весь класс своей злодейски-счастливой улыбкой.

Класс молча взирал на него, при этом взгляды наши со стороны наверняка выглядели чересчур боязливыми.

Бандзарт еще раз на всех посмотрел, а затем начал быстро говорить:

— Все, не будем больше медлить! Теперь я обязан сообщить вам, что у вас на этот год — важное задание!

«Начинается…» — подумал я.

— Ваши знания химии уже достаточно велики, и я не сомневаюсь в том, что мое задание вам по силам!

«Да ладно!»

— Уровень вашей химической культуры настолько высок, что вы, к примеру, можете без проблем написать уравнение реакции карбонилирования бензилового спирта на родиевом катализаторе!

Я успел записать эту фразу.

— Как представители старшей школы, вы уже можете и должны заниматься самостоятельной химической деятельностью…

— Что он несет?.. — прошептал мне Саня.

–…проявлять фантазию…

Саня что-то еще возмущенно добавил.

–…и оригинальность мышления!

«Неплохо!» — помню, подумал я.

— Итак, в этом учебном году вы должны, используя любые школьные реактивы, провести своего рода химическое исследование. Ваша задача — выбрать любой класс соединений из органической или неорганической химии и подробно изучить его на примере двух-трех простейших представителей. Желательно действовать одному, но можно объединиться в группы — впрочем, количество объединившихся в каждой группе не должно превышать шесть человек. Имейте в виду: объем работы увеличивается с увеличением числа работающих над ней. Это я особенно проконтролирую.

Что же до самой работы, то результаты ее нужно представить в двух видах: доклад, объемом не менее десяти листов, и видеозапись проведенных субъектом исследований химических реакций. Оценка будет рассчитана из количества баллов, что вы наберете. Запомните: классы повторяться не должны, об этом позаботьтесь сами. В противном случае — 0 баллов автоматом вам обеспечены! Задание должно быть выполнено к весне. Вероятно, в апреле я и начну проверку. Наличие работы строго обязательно! Без нее об аттестате можете даже не думать!

Все это Бандзарт выпалил так внезапно, что нет ничего удивительного в том, что мы оказались в положении истинных дураков — остаточный шок после данной новости еще очень долго продолжал на нас действовать, и мы боялись — точнее, никак не могли! — хоть что-то противопоставить монологу Феликса. Даже задать какой-нибудь подходящий к теме вопрос для нас было делом совершенно невозможным или, по крайней мере, трудноосуществимым. Впрочем, как и все то, что нас обязал выполнить Бандзарт.

Только спустя немалое количество секунд Саня все-таки решился выказать общее возмущение. Он произнес вполголоса какие-то ругательства в адрес Бандзарта и еще скривил на редкость сердитую физиономию. Правда, лучше бы он этого не делал.

— Топоров! Встаньте! — приказал Бандзарт.

Если кто-то еще и осмеливался что-то говорить шепотом, то теперь все точно замолкли. Снедаемый тягостной тишиной и ослепленный большим количеством взволнованных взглядов и еще одного — самого острого — взгляда, Саня медленно встал.

— Повторите, что вы сказали! — потребовал Бандзарт.

— Да я… ничего и не говорил, — промямлил Саня.

— Врете! Немедленно повторите! — настаивал Бандзарт. — Я желаю знать все, что вы обо мне думаете!

Саня покраснел. Он смотрел в пол и испытывал явное, но столь редкое для него чувство стресса. Так продолжалось около пятнадцати секунд. Наверно, именно в это время, потому что другого времени не было, Сане и пришло в голову произнести единственное цензурное слово:

— Диктатор…

Бандзарт с полминуты смотрел на Саню, очевидно, продолжая его таким образом мысленно испытывать. Затем он прошелся вдоль кафедры и молвил:

— Вот, значит, какого вы обо мне мнения… — очередная пауза. — А я смотрю, что вы стали очень умны — сидите там, на галерке, бесконечно базарите с Лавровым, ни хрена не делаете, еще ругательства про меня сочиняете, не подозревая даже, что у меня отличный слух… Наверно, это самое удобное для вас положение — вести себя нагло, но забиться в угол. Так ведь? Отвечайте!

— Н-н-нет… — тихо произнес Саня.

— В таком случае следите за речью! А лучше — молчите! Думается, только цианид калия заставил бы вас замолчать, но я все же надеюсь на ваш личный самоконтроль и вашу субординацию. Вам все понятно?

— Да, понятно, — с облегчением ответил Саня.

— В таком случае мы продолжим. А вы — можете садиться.

Саня сел, а Бандзарт принялся до самого конца урока убеждать нас в том, что мы все — потенциальные химики, и что мы все можем и должны проявить свою химическую фантазию при работе над заданием. Честно говоря, в этот момент мне очень сильно захотелось убить его, не только за Саню, а за всех вообще, кому не повезло учиться у него, причем сделать это красиво. Сначала связать его так прочно, как будто какой-нибудь ковалентной связью, затем свернуть и обернуть в бумагу, изрисованную химическими формулами; далее найти стену, выдолбить из нее шестиугольное отверстие, кинуть туда обезвреженного Бандзарта — и все замуровать; потом покрасить стену краской, содержащей ароматические соединения, и нарисовать на стене формулу какого-нибудь взрывчатого вещества — например, того самого, о котором Бандзарт как-то говорил, что «…он может убить всех!» Вот тебя, мертвого, и украсит. И поделом! Круто же!

После этих мыслей резонно заметить, что, пока Бандзарт ораторствовал на весь класс, Саня Топоров парализованно молчал, и, по-моему, до самого звонка он не произнес ни слова.

Впрочем, молчали и все остальные, и лишь когда Бандзарт закончил свой монолог, а до конца урока осталось две минуты, Костя не выдержал и спросил:

— Феликс Павлович, позвольте узнать: почему именно нашему классу вы дали такое задание? Насколько мне известно, ни один из пяти одиннадцатых классов, что оканчивали школу за последние три года, такие задания не выполнял, хотя преподавали у них вы. Так в чем же дело?

— Хороший вопрос, и вы здорово владеете информацией, — отметил Бандзарт. — Но могу сказать, что идея дать это задание принадлежит вовсе не мне. Ее автор — совсем другой человек, и вы его очень хорошо знаете.

— И кто же это? — с колоссальным интересом спросил Костя.

— Эта идея принадлежит Людмиле Арнольдовне Барнштейн, — сухо ответил Бандзарт.

Все так и охнули. Кажется, после произнесения этой фамилии шок был еще больше, чем тот, что охватил нас в тот момент, когда мы впервые узнали, что сегодня будет химия.

— Но скажите, зачем же директрисе, то есть Людмиле Арнольдовне Барнштейн, понадобилось это? Неужели мы ей чем-то не угодили? — снова обратился Костя к Бандзарту.

— А вот это вопрос не по адресу, — заявил Бандзарт. — Если вы что-то хотите знать — обращайтесь к ней. Могу сказать лишь следующее. Первое — я жалею, что эта идея появилась так поздно, когда вы уже перешли в старшую школу. Это надо было придумать раньше. Второе — проблемы вы создаете себе сами! Вспомните вчерашнюю линейку. Может, и вопросов не будет.

Раздался звонок. И сейчас он лучше всего подходил под наше состояние.

Все очевидно: маты Сани на линейке, злость Барнштейн, гнев Бандзарта на уроке, задание… А еще наше нехорошее предчувствие…. Все это связано. И теперь, после слов Бандзарта, в этом даже сомневаться не приходится.

Однако мне совсем не хочется обвинять Саню. Все получилось настолько случайно, что он и сам, конечно, ничего подобного ожидать не мог. Но директриса! Вот истинный злодей! О, как мы ее возненавидели с того дня! Правда, пусть Читатель не подумает, что раньше мы к ней относились значительно лучше. Напротив, между ней и нашим классом уже давно были враждебные отношения, и то и дело возникали ссоры. Иногда, особенно после них, нам казалось, что теперь Барнштейн успокоится, угомонится, перестанет досаждать нашему классу, и весь конфликт перейдет, наконец, в фазу перемирия. Замечу, что мы искренне на это надеялись. Но, увы… Барнштейн сама все портила, каждый раз возвращаясь к старому. И не было конца ее закоренелой неприязни, которая, кажется, снова дает о себе знать. Ведь очевидно, что вчерашний инцидент — это прекрасный повод для Барнштейн снова начать травлю нашего класса. И это самое ужасное. Учиться придется еще год, а уже, с 1 сентября, — опять начинается! И ведь черт его знает, что еще может произойти за ближайшие девять месяцев.

Увы, так исторически сложилось, что аж с шестого класса Барнштейн нас невзлюбила. Она всегда говорила, что мы — «окраина общества, шпана, хулиганье — в общем, ни на что не способные тупицы». Барнштейн вечно ставила в пример параллельный класс, даже когда он явно не мог похвастаться какими-либо достижениями, и приговаривала при этом, что после девятого класса нас вообще следует изгнать из школы — мол, мы здесь лишние. К счастью, пожелания ее не сбылись — вмешались некоторые хорошие люди, и мы здесь почти в том же составе. Но Барнштейн наверняка осталась не удовлетворенной таким исходом и вот теперь решила сделать нам очередную пакость. На сей раз через Бандзарта.

Но мысли большинства учащихся были сейчас не о ней. В основном все думали о химии, и это не случайно, ибо в классе витало грустное, но стойкое чувство, что выполнять задание Бандзарта придется всем, а, значит, всем придется напрячь извилины, чтобы обмозговать перспективы предстоящей исследовательской деятельности. Строго говоря, как выполнить задание Феликса, никто не знал. Но и надеяться на «доброго Бандзарта», который однажды вдруг возьмет да и отменит задание, было бессмысленно.

Костя, понимая, какое у нас сейчас настроение, как мог, пытался подбодрить нескольких явно приунывших ребят.

— Ничего, прорвемся! И не из такой задницы вылезали! В конце концов, у нас времени — до жути! Да и в группу можно объединиться, чтоб хоть что-то сделать.

— Но как мы это сделаем? — выглядел озадаченным Арман. — Мы не химики, да и к ЕГЭ надо готовиться, а не химией заниматься!

— Вот и надо было ему про ЕГЭ напомнить, — молвил Леша.

— И что? Думаешь, он бы все отменил? — возразил Саня.

— Кто ж его знает?..

— Да брось! Уж тут мы его хорошо знаем. Раз он сказал — значит, все железно! — сказал Саня.

— И чего тогда делать?

— Ладно, не катастрофа, — не терял оптимизма Костя. — Главное — приступить. А там уж как пойдет. Не получится — ну, значит, он сам это увидит. Но важно показать ему, что мы хотя бы что-то пытаемся сделать, а что есть на самом деле — второстепенно. Поняли меня?

На несколько секунд воцарилось молчание. А потом Арман опять начал:

— Но все-таки: как мы будем выполнять задание? У нас даже нет реактивов!..

— Это правда, — согласился я.

–…а брать реактивы у него — едва ли хорошая мысль…

— Согласен! — продолжил Костя. — Но и это — не проблема. У меня есть один знакомый, — он работник химического предприятия, и ему всего двадцать четыре года. Не сомневаюсь, что он нам поможет.

— Что, прямо так поделится реактивами? — не поверил Миша.

— Разумеется! — заявил Костя. — Должен выручить.

Связям Кости с уважением подивились многие. Однако Леша спросил:

— Но как быть с самим заданием?

— Что ж, положимся на собственные знания, интернет и хороших знакомых. Из тех, кто выпускался из школы в последние годы, есть люди, неплохо разбирающиеся в химии. Я тоже постараюсь, — добавил Костя.

— А кто именно хорош в химии? — спросил Миша и тут же пояснил: — Из тех, кто выпускался…

— Это сейчас не важно! — коротко произнес Костя. — В любом случае сначала мы будем делать сами. Если не выйдет, а так вполне может быть, то воспользуемся связями. Работать же начнем со следующей недели. Договорились?

Все поддержали Костю.

На МХК, как ни удивительно, класс наш пребывал в весьма молчаливом состоянии; все как-то спокойно сидели и слушали учителя. Действительно, это очень странно, ибо обычно на МХК проявляют себя в полной мере наши главные любители побазарить: Сергей, Арман, Карина… Наверное, все по-прежнему думали о химии. Особенно же задумчивым выглядел Дима Ветров. Ему наверняка предпочтительнее было бы получить подобное задание по физике, там бы он себя проявил на все 100% — это уж точно. Но — не судьба! Химия — не физика, а Ломанова (наш учитель физики) — не Бандзарт.

После МХК мы пошли к Долганову на физкультуру. К счастью, он решил нас особенно не мучить (хотя любил это делать) — все-таки первый день. Мы спокойно пробежали свои два километра на улице и там же сыграли в футбол 5x5 (наверно, это был редчайший случай, когда все парни пришли на физкультуру). Команда Кости, за которую, помимо него самого, играли я, Арман, Дима и Саня, легко, со счетом 3—0, одолела другую команду, где играли остальные. Что ж, такая победа — это, конечно, пустячок, но приятный.

И вот наконец закончился этот, в целом, куда менее приятный день! Я шел домой и не мог выкинуть из головы сегодняшнюю химию, потому как меня всерьез ужасала мысль, что на этой неделе нам предстоит еще три (!!!) раза встретиться с Бандзартом. Что и говорить, не самая радостная перспектива!

А на улице где-то с 14:30 поднялся сильный ветер. Такой, что идти было противно. Стих он только спустя час — уже после того, как я пришел домой.

Глава 5. Все хорошо!

Оставшиеся четыре дня недели прошли относительно спокойно, и этому способствовало одно очень важное обстоятельство: Бандзарт заболел. В результате пятница и суббота получились укороченными — по пять и четыре урока соответственно. Радости нашей, конечно, не было предела, но про существование задания никто не забывал.

За этот период мне больше всего запомнился пятничный урок ОБЖ. Так получилось, что параллельно ему у 11а — класса, с которым мы были особенно дружны, — была физ-ра, и проходила она на улице, ибо погода выдалась уж больно хорошая. Ну и, разумеется, добрых полчаса «ашки» играли в футбол, а мы вглядывались в окно и наблюдали за тем, как идет игра (кабинет ОБЖ находился на первом этаже, и наблюдать за футболом было очень удобно). Сначала наш препод, Долгов Евгений Петрович, не понимал, в чем дело. Он спокойно рассказывал нам про обязательную подготовку граждан к военной службе и думал, что все его слушают. Пожалуй, он даже и не обращал внимания на то, что наши взоры уже давно направлены явно не на него. Потому рассказ его был непрерывным. Позже в классе стали раздаваться первые крики, ахи и вздохи. Очевидно, это было следствие забитых мячей, и Долгова сильно заинтересовала такая реакция. Но он отчего-то подумал, что данные эмоции выражают наше истинное восхищение его рассказами, а потому стал продолжать вещать с еще большим энтузиазмом, словно пытался понять сам и представить нам всю глубину изучаемой темы. Но вот, когда до конца урока оставалось еще десять минут, а, следовательно, до конца футбола — пять, все сильнее стали раздаваться возгласы:

— Хорош!

— Кати!

— Фланги! Фланги!

— Охренеть у них вратарь…

— Горишь!

— Ошибется!

— Да бей уже! — и другие.

Болельщицкие пристрастия в нашем классе разделились, но Долгова это вряд ли интересовало. Он и так явно не ожидал заметить, что класс уже некоторое время совсем его не слушает. Однако, разобравшись в ситуации, Долгов поступил не менее неожиданно: к нашему удивлению, он не только не занавесил окна, но еще и рассмеялся и разрешил досмотреть-таки футбол. А мы, видимо, были настолько поражены его действиями, что даже и забыли на несколько секунд о том, что Долгов и сам — любитель футбола, ибо он уже тридцать лет болеет за «Зенит» и «Баварию» и по-прежнему считает лучшим игроком в истории футбола немца Герда Мюллера. Отсюда и следует, что не случайно сегодняшний футбол на стадионе оказался ему небезразличен. Он посмотрел вместе с нами последние пять минут игры и, кажется, остался доволен и содержанием, и результатом. Сыграли 2—2.

Надо сказать, что Костя в первые дни этого учебного года очень активно занимался делами Компании. Мы условились на выходных съездить на природу, дабы приготовить вкуснейшие шашлыки, причем в планы Кости входило собрать не меньше двадцати человек. Эта тема на некоторое время и стала центральной.

Особенно много Костя разговаривал с Дашей; позже он рассказывал нам, что просил ее созвать всех своих подруг, чтобы выезд получился еще более интересным и увлекательным, и Даша обещала ему помочь в этом деле. Следовательно, можно было не сомневаться в том, что нас ждут прекрасные выходные. Однако не могли Костя с Дашей обойти стороной и тему исследования, ибо, даже в контексте болезни Бандзарта, звучала она по-прежнему пугающе и угрожающе, а беспокойство многих наших товарищей день ото дня только усиливалось.

В такой ситуации самым логичным решением, для начала, выглядело объединение в группы. Тут и принцип «Одна голова хорошо, а две — лучше» работает, и волнения меньше, и веселее становится… Но нашлись в нашем классе и одиночки, например, Сергей Бранько, не раз уже успевший заявить:

— Я все сделаю сам, мне помощь не нужна! Требуется только время.

Все, конечно, понимали, что он врет. Рассказывали же, что Бандзарт в прошлом году спалил его на том, что он не знает формулу кислорода. Так что это он вначале такой гордый. Я был уверен: пройдет некоторое время — и он опять обратится за помощью к девушкам.

Но не менее надменно заявила Юлия Танева:

— По мне, лучше все делать одной! И только одной! Когда ты одна — тебе никто не мешает, вокруг тебя никто не суетится, и у тебя полная свобода действий. Тогда и возможен результат. А когда вокруг люди — так называемые помощники — согласованности — 0. А, следовательно, и результата — 0.

Здесь я скажу так: подождем — увидим. Время все расставляет по своим местам.

Но все-таки — и мне это отрадно сообщить! — многие последовали примеру Кости и объединились в группы или пары.

Итак, «группа Кости», или, как еще можно сказать, «группа Компании», предстала в следующем составе: Леша, Миша, Арман, Саня, я и, собственно, сам Костя. Девушек из Компании мобилизовала на химические подвиги Даша Красина; вместе с ней, как вы, наверно, уже догадываетесь, трудиться решили Карина, Женя, Люба и Вика. В паре, что совсем не удивительно, решили работать Владимир и Федор. Сергей быстро забыл свои гордые порывы и слова и решил химичить вместе с Машей и Яной. Работать тройкой также предпочли Катя, Соня и Аня. Объединились Лена с Ирой.

Таким образом, на свои собственные силы не побоялись положиться только Юля Танева и Дима Ветров (с ним все было ясно заранее).

В субботу на перемене, во время обычного разговора, мы с Костей прокомментировали такой расклад.

— Что ж, весьма предсказуемо, — заметил Костя. — Я не встретил ни одной сенсации. Даже как-то скучно…

— А вдруг что-нибудь поменяется? — сказал я — Может быть, Дима, наконец, поймет, что он не самый умный в нашем классе, а гордыня Юли вдруг испарится? Или команда Даши ничего не придумает и развалится?

— Команда Даши не развалится никогда! — твердо ответил Костя. — Даже если ничего не придумает. А что до Димы, то когда-нибудь этот товарищ поймет, что не он один знает, что метилоранж — это… погоди, я выговорю: это диметиламино… фенилазобензолсульфонат натрия…

— Ну-ка, еще раз! — потребовал я, смеясь.

— Диметиламинофенилазобензолсульфонат…

— Окей, я понял.

— Так вот, тогда в его умной головке, возможно, начнут фигурировать такие слова, как «команда», «дружба», «взаимопомощь», «братство»… наконец, Компания.

— Но если Дима так никогда и не поймет поистине великое значение этих слов? Что тогда?

— А тогда… Тогда мне будет его жаль. Появится еще один человек, который так и не понял главные ценности в этом мире.

При этих словах Кости я взгрустнул.

— Не печалься, — иронично произнес он. — Зато у нас в стране появится еще один задрот-физик.

Далее мы решили перейти на более веселую тему и заговорили о шашлыках.

— Могу тебя обрадовать, Коля. Все отлично! Набирается двадцать один человек! — Костя произнес это так радостно, что мы даже как-то сразу развеселились. — Едем завтра утром на хату Миши.

— То есть?..

— Я имею в виду дачу. Просто он сам ее любит хатой называть.

— Ясно. Но на чем же мы поедем? 21 человек!.. Тут и автобуса не хватит!

— Вот как раз его точно хватит! Отец Миши водит большой туристический автобус, так что мы все запросто туда влезем!

— А сколько мяса потребуется?

— Много! И чем больше — тем лучше!

— Круто! — оценил я.

— Ага. Особенно, когда каждый должен его принести, и ты — тоже.

— Окей, я сегодня вечерком прикуплю.

— Вот и отлично. Завтра развлечемся.

Я не буду сейчас подробно рассказывать о том, как мы съездили. Скажу лишь, что поездка прошла на ура. Жаль лишь, что нас было всего девятнадцать — двое в последний момент заболели и не поехали; но это их огорчение, а шашлыки наши получились такими сочными и аппетитными, что порадовали абсолютно всех, кто был в тот день с нами. Да и отдохнули мы как следует — так, что уезжать совершенно не хотелось. Оттого и отъехали в сторону города уже после одиннадцати вечера — до Купчино добрались только к двум.

Разумеется, что на уроки к понедельнику многие забили. Да и могли ли они нас интересовать в столь радостное компанейское воскресенье?! Но, увы, за всякое удовольствие нам неизменно приходится чем-то платить — если уж не деньгами, то репутацией; если не репутацией, то «достижениями»… Воскресная развлекуха отозвалась для Армана и Сани провалами на английском — это был результат отсутствия у них перевода; Леша Московский завалил ответ у доски на истории — очевидно, в голове его еще вертелись воспоминания о прекрасной даче Миши, а не реформы Александра II; я же сплоховал на русском, когда не смог вспомнить ни одного разряда частиц. Особенно сильно после таких результатов негодовал Ставицкий, но, в остальном, все обошлось без эксцессов.

Надо сказать, что уроки в этот день нас вообще мало заботили, ибо сегодня — да-да, именно сегодня! — должна была начаться наша химическая деятельность. Мы, еще раз подчеркну, отлично понимали, что Бандзарт не шутил, когда говорил про задание (проверено опытом!), и, к тому же, запросто мог перенести проверку задания на более ранний период года (такое дерьмо уже не раз случалось). Попадать же в эту ситуацию нам не хотелось, да и оттягивать исследование значилось бессмысленным решением. Ибо стоит подумать о том, что задание — уже сама по себе долгая и муторная вещь, недаром на подготовку нам отведено так много времени. А ведь потом — финишная прямая, потом — ЕГЭ. Будет ли у нас время на задание? Очевидно, что нет. Поэтому лучше начинать работать поскорее. Сегодня.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, сколь велика была наша самоуверенность. Но тогда мы действительно верили в то, что нам по силам справиться с заданием Бандзарта, дабы иметь возможность хотя бы претендовать на аттестат. Были и оптимизм, и интерес, и желание. В самом деле, не каждый день удается почувствовать себя настоящим химиком. Так вот он — шанс! Шанс, сопряженный с абсолютным незнанием науки химии как таковой, но оттого предоставляющий нам огромное число загадочных химических вариантов и комбинаций. Шанс, дающий право забыть стеснение, и страх, и нагнанную на себя тупость. Шанс, который, в перспективе, мог бы стать даже нашим оружием против Бандзарта, когда б нам улыбнулись удача и везение! Вот как мы верили! Фактически верили в чудо. Понимали, где мы и где Бандзарт, но все равно верили в чудо, в то, что и с химией этого ужасного препода нам повезет справиться! И пусть мне хоть миллион людей скажет, что чудо, в принципе, невозможно, — я все равно буду настаивать на своем, особенно, когда вспомню те сентябрьские дни в Компании — время начала нашей с друзьями работы над заданием Бандзарта!

Однако могли ли мы предполагать, к чему нас приведет это задание; к каким невероятным открытиям оно фактически откроет нам дорогу? Конечно, нет. Даже и близко не могли. Но именно поэтому, наверно, мне сейчас так интересно будет вспомнить, как же все начиналось.

А отправной точкой станет квартира Кости, где мы договорились собраться в 18:00. Его родители как раз надолго уехали в отпускное путешествие, поэтому вся их трехкомнатная квартира была в нашем распоряжении. Младший брат Кости — Даня — вряд ли чем-то мог нам помешать.

Костя живет на улице Димитрова, недалеко от «Ленты». Мы — то есть Арман, Леша, Саня, Миша и я — достаточно быстро дошли до его дома и так же быстро оказались стоящими напротив его квартиры. Костя с Даней встретили нас очень радостно:

— Ура! Наконец-то гости! — вскричал младший Таганов и сразу бросился жать руку первому попавшемуся из нас — Арману. Церемония приветствия вообще проходила достаточно долго, но ласково, эмоционально и очень по-компанейски. Но потом мы быстро стали располагаться.

Мы вошли в достаточно большую комнату — и все дружно рассеялись вокруг стола; кто-то плюхнулся на диван, кто-то на стул. Костя с чувством произнес:

— Друзья! Я так думаю, что вы все голодны. Поэтому предлагаю сначала поесть, а уж потом приступить к делу. При полном желудке и думается лучше, заодно оцените нашу с Данькой стряпню.

— Блестящая идея! — тут же крикнул Миша. — Надо подкрепиться.

С ним все согласились, что, впрочем, нисколько не удивительно, и стали ждать еды.

Замечательно, что то, что Костя назвал стряпней, на деле должно было оказаться прекрасным мясным блюдом. Однако не будем спешить — нам предстояло еще немного подождать. А пока в гостиной появились напитки — несколько порций чая и лимонада, кому что по вкусу.

— Какой изумительный чай! — восхитился я. — Интересно, что он туда добавил?

— Похоже на бергамот, — предположил Миша.

Впоследствии выяснилось, что догадка его была абсолютно верной. Чай действительно включал в себя бергамот, а также лимон. Впрочем, не будем больше о чае — нам, наконец, принесли главное на сегодня блюдо — жюльен.

О, что это был за жюльен! Несомненно, это было одно из тех блюд, распознать прекрасный вкус которых можно уже только по одной ложечке. Да что там ложечка — запах всего блюда говорил сам за себя!

— Вот это аромат!.. Восхитительно! — сказал Леша.

— Даже лучше, чем у шашлыков! — заметил Арман.

— Давайте уже есть! — предложил Миша.

Против этой идеи спорить было бесполезно. Тем более что есть хотел не только Миша — следовательно, оттягивать предстоящее удовольствие (а мы сразу поняли, что это будет непременно удовольствие) было ни к чему. Итак, Костя поставил жюльен на стол, Даня поставил тарелки, баночки с перцем и солью и столовые приборы — все, можно начинать!

И мы начали.

Думаю, что сам процесс приема пищи вряд ли заинтересует Читателя, поэтому я его опущу. Скажу лишь, что трапеза продолжалась около получаса. После же восхищению блюдом не было предела. Стоит ли говорить, что жюльеном остались все довольны?!

— Блестяще! Это лучше, чем испанские блюда! — оценил Миша.

— В Армении разве что так готовят… — признал Арман.

— Супер! — сказал я.

— Потрясающе! — заключил Леха.

— Давно так хорошо не ел, — заметил Саня.

Сам Костя также порадовался за такой удачный жюльен и заявил, что гостям следует заходить к нему еще чаще (хотя мы и так очень часто у него бываем), — и тогда он готов порадовать всех и не такими изысками.

Затем все еще долго хвалили Костю и даже советовали ему стать поваром, на что наш кулинар отвечал:

— Ребят, все же просто! Есть рецепт — и все!

— Да… — соглашались мы. — Наверно, это так.

Теперь Костя вспомнил о главном:

— Господа, предлагаю перейти к химии.

Фраза эта нам, мягко говоря, не слишком понравилась. Признаться честно, пока Костя не напомнил нам о главной цели нашего визита, мы все как-то даже и забыли о химии или, по крайней мере, старались о ней не вспоминать. Но вот…

— А может, не сегодня? — предложил Миша. — Как-то неохота…

— Что значит «неохота»? Нет такого слова. Раз уж мы собрались, предлагаю заняться делом. А то как-то странно выйдет. Ну, вы как? — спросил Костя.

Возражений ни у кого не нашлось.

— Вот и отлично! — прокричал Таганов. — Тогда начнем прямо сейчас.

Что ж, обсуждение началось. Сразу надо заметить, что сегодня мы решили заняться только теоретическими вопросами. Нужно было определиться, в каком направлении нам вообще следует начать работать, то есть понять, где у нас есть хотя бы минимальные шансы на успех. Итак, дискуссия стартовала.

— Прежде всего, давайте выберем одно из двух: химия органическая или неорганическая? — предложил Костя. — Ваши мнения.

Наверно, зря он таким путем решил найти ответ на поставленный вопрос. Сразу начался базар-вокзал, и Костя решил изменить правила:

— Друзья, давайте проголосуем!

На такие условия согласились все. Однако вскоре выяснилось, что и голосование — далеко не самый надежный метод. Голоса разделились — 3:3. Пришлось долго думать, как поступить.

Наконец, я предложил:

— Может быть, Даня проголосует?

Сказать по правде, я эту мысль кинул без особых надежд — так, полусерьезно. Но Костя тут же ее оценил:

— А хорошая идея! Нет, правда! Только так мы все же определимся. Как вам кажется, а? — обратился он к остальным.

Тем моя идея тоже пришлась по вкусу, и Костя уже обратился к Дане:

— Скажи, Дань, что тебе больше нравится: органика или неорганика?

Лицо того тут же приняло не очень глупый, но шокированный вид, и мальчик спросил:

— А что это такое? — вопрос этот был крайне предсказуемым.

— Ах да, ты же не знаешь…

Теперь перед Костей встала нелегкая задача: как-то объяснить Дане про два базовых вида химии. Но ведь еще нужно было как-то рассказать парнишке о том, что вообще собой представляет химия.

— Вот смотри, братан, у меня в руке карандаш, — начал Костя. — Посмотри, из чего он сделан?

Ребенок легко ответил:

— Из дерева.

— Молодчик! — оценил Костя. — Ты прав. Карандаш сделан из дерева. Но посмотри на грифель. Видишь? — мальчишка кивнул головой. — Как ты думаешь, из чего сделан грифель?

— Ну, наверно… — согласился пацан. — Наверно, из какого-то вещества.

— Браво! — радостно крикнул Костя. — Из вещества. Вот химия как раз изучает вещества. Понимаешь? — Даня ответил «да». — Причем самые разные вещества. Вот, например, грифель — это графит, то есть углерод. Его изучает органика. Все остальное — неорганика. Сообразил?

— Ну, немного, — ответил младший Таганов.

— Теперь просто скажи: что тебе больше нравится? Соединения с углеродом или без него?

Даня достаточно уверенно ответил, что с углеродом.

— Все, прекрасно! Значит, выбираем органику! — радостно произнес Костя.

После такого легкого разрешения столь важного вопроса старшему Таганову впору было поаплодировать.

Конечно, люди, знающие химию, вполне могут обвинить Костю в том, что он так легко отождествил органическую химию с углеродом, а неорганическую — с его отсутствием, ибо сам Костя мне рассказывал, что к неорганической химии относятся некоторые вещества, содержащие углерод. Это что-то вроде углекислого газа, если я не путаю название. Но согласитесь, что не так-то уж легко объяснить второкласснику основы химии, да еще так, чтобы он хоть что-то понял (если уж мы не понимаем!..). Поэтому Костю следует похвалить за такое легкое и понятное объяснение того, что далеко не всем изначально кажется понятным, а химиков я попрошу на моего друга не обижаться.

— Теперь надо определиться с классом соединений! — скомандовал Костя. — Опять же, какие варианты?

И тут совершенно неожиданно (а, может, и вполне ожидаемо) наступило всеобщее молчание. Тишина настолько резко сменила достаточно оживленную обстановку, что можно было подумать, будто мы все разом выпили KCN и замолкли навсегда.

Но пусть только Читатель не подумает, что все стали напряженно думать и размышлять, какой класс выбрать. О, это было бы даже смешно! Просто мы (за исключением Кости, конечно) за время летних каникул (да и не только из-за них) вообще напрочь забыли названия классов химических соединений, хотя вроде бы изучали их с Бандзартом (если слово «изучали» здесь уместно) весь десятый класс, и сейчас ни черта не могли вспомнить. Спасибо Бандзарту.

— Помнится, что-то там было на «а», — молвил Саня.

— И впрямь было. Только как же называется? — пытался вспомнить я.

Костя некоторое время молчал. Отчасти оттого, наверно, что не хотел мешать нам вспоминать еще такой недавний материал; или, возможно, потому что хотел надолго запомнить наши наиглупейшие в этот момент выражения лиц… Но очевидно одно: он был в не меньшем шоке, чем мы в ту секунду, когда Костя предложил нам озвучить варианты.

— Да… — понял он. — Что ж, придется все вспоминать.

И он взял листок с ручкой и стал что-то на нем писать.

Через две минуты на листке появились следующие слова (подчеркиваю, для нас это были только слова): алканы, алкены, алкины, алкадиены, циклоалканы, арены, амины, нитросоединения, аминокислоты, альдегиды, карбоновые кислоты, кетоны, сложные эфиры, простые эфиры, углеводы, жиры, белки, спирты, нуклеиновые кислоты и фенолы.

При слове «арены» меня сразу осенило: «Вот же, как это называется!»

Замечательно, что благодаря записи Кости мы постепенно все-таки стали вспоминать прошлогодние уроки химии. Правда, пока в голове крутились только постоянные задания, приказы и коричневый плащ. Впрочем, Костя подгонял нас:

— Ребята, я не слышу предложений. То, что тут написано, — просто названия классов соединений. Я не верю, что вы ничего не помните.

Сомневаюсь, что все всё вспомнили, но вскоре начался небольшой спор:

— Циклоалканы! Название красивое.

— Вроде алканы самыми простыми были — может, их?..

— А может, амины?

— Предлагаю кислоты. Хоть слово знакомое.

— А фенолы — это что?

Все это могло бы продолжаться долго. Но тут меня продолжило осенять: бензольные кольца — это же арены; любимое увлечение Бандзарта — он обожает рисовать их на доске (вот, наверно, почему я так усиленно пытался вспомнить это слово); естественно, выбор стал для меня очевиден. Я крикнул:

— Хватит спорить! Неужели не ясно? Надо брать арены!

В этот момент все посмотрели на меня. Уже по первым взглядам Миши, Армана и других для меня стало ясно, что им теперь тоже все ясно.

— Ну конечно! — крикнул Миша. — Надо брать арены.

— Только арены! — поддержал Арман.

— Арены! Арены! — веселясь, кричал Саня.

Итак, выбор был сделан. Далее началось получасовое обсуждение, касаемое того, что нам понадобится для опытов.

Понятно, что нужен бензол. Нет бензола — можно смело забыть про арены. Однако мы предполагали, что бензол появится — уж слишком надежной и перспективной выглядела связь Кости с 24-летним работником химического предприятия. Помимо бензола необходимо будет где-то раздобыть еще несколько представителей аренов — Костя обозвал их странными словами: толуол, кумол, ксилол, кажется, и что-то еще. И вот тут ситуация выглядит более сложной: надеяться только на знакомого Кости — опрометчиво и неправильно, а если действовать придется нам самим — могут возникнуть проблемы, ибо вряд ли кто из посторонних нам людей захочет отдать несовершеннолетним парням всякие там реактивы. Наконец, нужны еще будут вещества, с которыми арены могут взаимодействовать, — в ходе исследования нам наверняка придется провести немало реакций, значит, и реактивов понадобится большое количество. Костя сказал, что многие реактивы — газообразные вещества — например, хлор, водород и др. А их достать — почти нереально. Даже в воздухе их нет. Также потребуются различные катализаторы и индикаторы. В общем, вопросов — океан.

Перед завершением дискуссии Костя сказал:

— Ну что ж, на сегодня хватит. Главное, что мы определились с классом. Относительно реактивов буду выяснять; надеюсь, что мой друг что-нибудь достанет, — помолчав немного, он добавил: — Пообещайте мне кое-что напоследок.

— Что именно? — спросил Арман.

— Что ни один из вас, как бы ни складывалась работа и как бы много вопросов ни возникало, не станет просить помощи у Бандзарта. Ни в коем случае! — произнес Костя, глядя на всех очень доверительным, внушающим уважение взглядом.

Все пообещали.

— Прекрасно! В следующий раз поработаем через неделю. Надеюсь, что к тому моменту у нас хоть бензол появится. Кстати, отчего у вас такие грустные лица? — заметил Костя. — Я не вижу бодрости, я не вижу тонуса. Арман, где твоя коронная улыбка?

— У меня зуб болит. Сейчас не до улыбок, — ответил тот.

— Что ж, лечи. А вы, господа, улыбнитесь. Побольше оптимизма! Все хорошо! Справимся!

После этих слов все стали прощаться. На часах было 21:00. Уже стемнело. Выйдя на улицу, я даже ощутил небольшой сентябрьский холодок, — но он, как ни странно, был мне приятен.

Глава 6. Заговор

Во вторник, 9 сентября, началась раздача неудов по литературе — мало кто подготовил биографию Д. Мережковского. Из нашей шестерки не повезло мне, Мише и Арману (у него вообще какое-то тяжелое начало года). И неудачниками также оказались Карина, Люба и Женя (неужели они тоже вчера занимались химией?!). Неприятных результатов могло быть и больше, но, к счастью, всех выручил Костя. Он уверенно рассказал всю биографию и получил абсолютно заслуженные пять баллов. Арман же после окончания урока выходил из кабинета крайне расстроенным. Саня утешал его:

— Да забей! Они же это специально!

Костя тем временем побежал к компании параллельного класса, и, очевидно, не зря — на следующей перемене он сообщил нам очень важную новость:

— Только представьте: «А» класс получил задание в два раза легче, чем мы. Я только что караулил друзей у кабинета химии, и все они мне сказали, что Бандзарт задал им подготовить всего лишь небольшой доклад о каком-либо классе. И никакого исследования и видео им делать не надо.

— Вот оно! — мудро произнес Саня. — Выходит, я был прав: это действительно специально.

— Но зачем? Кому это нужно? — возразил Алексей. — Последний год осталось доучиться!

— Как будто они что-то задумали… завуч с директрисой. И осуществляют свой план. Причем есть такое чувство, что мат Саши 1 сентября здесь ни при чем, — предположил Костя.

— Потому что это уже слишком, — заметил Саня.

— Ага. Думаю, он вообще не имеет значения.

— Тогда что имеет? — спросил я.

— Вот это и неизвестно! — сказал Костя. — Но ясно, что и Бандзарт здесь не случайный герой. Что если они его подговорили?

— Серьезно?! — не поверил Саня. — Разве этого типа кто-то может подговорить? Да он сам кого угодно!..

— А я настаиваю на том, что Бандзарта подговорили! — продолжал Костя. — Даже несмотря на его принципиальность. Ха! Мне сейчас «ашки» рассказали, как он спокойно объяснял им атомистику Дальтона. Да и в прошлом году у них было маловато проблем — не то, что у нас!

— Да это просто детектив какой-то! — достаточно радостно заметил Арман. — Главный объект — наш класс; главная неопределенность — Бандзарт. И много вопросов.

Мне понравились слова Армана. Я даже улыбнулся.

— В любом случае происходит что-то странное. Нашим классом командуют, как хотят. Но Долганов, похоже, уже давно смирился с таким положением вещей и ничего не пытается изменить. Ему пофиг, — заявил Костя.

— Хм… А может, он и не хочет ничего менять? — предположил Леша.

— Ну, это то же самое.

— А что ты имеешь в виду, Леха? Что его тоже подговорили? — намекнул Миша.

— Да тут уже миллион связей! Просто коррупция! — не выдержал я.

— Нет! — твердо сказал Костя. — Долганова подкупить не могли. В данном деле — точно нет.

— Но почему? — удивился я. — Он же наш классный, как-никак.

— Да ладно!.. — Костя скривил наполненную фантастическим смыслом физиономию. — Классный, говоришь? А ты вспомни: сделал ли он хоть раз в своей жизни что-то важное и значительное для нашего класса? Сделал ли он вообще хоть что-нибудь?

— Надо подумать… — начал было я.

— А что тут думать?! — повысил тон Костя. — Все же на поверхности! Все видно. У Долганова есть лишь один талант — вести физ-ру. И там он нас неплохо достает… Но что в остальном, а? Долганов же — полный профан! Дневники он месяцами не проверяет, классные часы у нас только первого сентября и под Новый год, экскурсии организовывает мама кого-то там… Нет, нам-то хорошо — мы кайфуем. Но какой же, черт побери, после всего этого из Долганова классный? Он же сам ничего для нашего 11б не делает! Только деньги собирает…

— Капиталист хренов, — заявил Миша.

— Но это еще ничего! — не останавливался Костя. — Вот вы вспомните, что происходит в конце полугодия… или триместра. Когда у всех — долгов до хрена и запара! Когда нужна помощь классного и договор с преподами! Разве он хоть раз вступился за нас? Разве он хоть раз поговорил с другими преподами об исправлении оценок? Да никогда! Напротив, он даже радуется, когда у нас под конец года возникают проблемы. Его это веселит. Он считает нас глупыми…

— А ведь Костя прав, — заметил я, — это действительно так.

Окружающие тоже стали соглашаться с Костей.

— Вот почему, — продолжал явно находившийся сегодня в ударе Костя, — учителя заваливают нас направо и налево. Вот почему они так критически к нам относятся. Блин, это все не просто так! Тут наверняка есть… заговор! Да, я уверен, что здесь имеет место заговор! Ведь они задают нам много д/з и требуют с нас до хрена пересказа не потому, что так написано в какой-нибудь долбаной программе. И не потому, что хотят, чтобы у нас реально появились знания. О нет! Они делают это потому, что знают, что за наш класс никто и никогда не вступится, что 11б — объект насмешек, объект для издевательств и подчинения! И они не менее хорошо знают, что, пока у нас Долганов, — так и будет. А у нас всегда Долганов!.. Увы, травля идет уже не первый год. Еще Бандзарт в нашей школе не работал, а нас уже перестали уважать.

— Вау! Как ты круто все обмозговал! — восхитился Леша.

— Я бы так красиво рассказать не смог! — заметил Арман.

— Кстати, — вдруг начал я, — интересно, а откуда у нас в школе вообще появился этот Бандзарт? Ведь я точно помню, как до него у всех химию вела одна такая жирная тетка — у нее еще во время ходьбы все время зад выпирал. Но народ о ней неплохо отзывался… Так, спрашивается, на хрена проводили рокировку? Кому все это выгодно? И что стало с той?

— Очень интересная мысль, дружище, — заметил Костя. — Действительно, мы ничего не знаем о той рокировке. Как ушла полная: уволили или сама? И почему пришел именно Бандзарт, этот монстр в мире химии? Да и как вообще его допустили к работе?

— Что ж, выходит, его все-таки не так просто позвали, — рассудил я. — Это приглашение было хорошо продумано.

— Следовательно, — продолжал мою мысль Костя, — Бандзарт совсем даже не случайный герой в этой истории.

— Так кто же он тогда? — спросил Миша.

— Ну, пока… только загадка для нас — с того самого момента, когда мы впервые столкнулись с химией, — ответил Костя.

— Но зато мы теперь точно уверены в участии Бандзарта в заговоре против 11б. А даже если это ошибка, мы все равно не должны отбрасывать сомнения — уж слишком спонтанным и противоречивым выглядит его приход.

— Да, Коля, ты абсолютно прав, — сказал Костя.

— А может, он блатной? — предположил Арман.

— Пока это неизвестно, — сказал Костя. — Но тут могут оправдаться любые, даже самые невероятные предположения. Лично я, когда увидел его впервые, подумал, что он пришел из какой-нибудь тайной организации — у него вид как у агента. Недаром иногда темные очки носит. А еще этот коричневый плащ…

— Да все ясно. Он шпион! — заявил Саня.

Костя хотел было поспорить с Саней, но тут раздался звонок, и мы пошли на психологию.

В целом, мысли о Бандзарте отражали наше мнение о многих учителях. Нет, конечно, мы совсем не считали их шпионами, но некоторые нехорошие подозрения относительно них временами проскальзывали в наших дискуссиях — уж слишком часто нашему классу «ставили подножку». Чего стоит хотя бы прошлогодний инцидент на алгебре! Помнится, писали мы тогда всей параллелью районный срезовый тест, который включал в себя десять заданий части A, пять заданий части B и три задания части C. Надо сказать, что написали мы его тогда плохо, ниже среднего уровня, однако «А» класс получил достаточно неплохие отметки, в отличие от нас. Разумеется, после разглашения этой новости наш класс захлестнула волна всеобщего удивления и непонимания — мол, неужто наши параллельные классы — параллельные линии — настолько взаимно удалены друг от друга в математике? И почему? Интересно, что объяснением этой странности заинтересовался даже сам Долганов (видно, все-таки припугнул его кто-то из высших лиц), а уж как были заинтересованы мы… По правде говоря, дело шло даже к скандалу!

И тогда все выяснилось. Благодаря разговорам с Павлом Дубровиным мы узнали, что, конечно, подавляющее большинство людей из 11а получили явно завышенные отметки. А постаралась тут их классная — Никанорова Софья Генриховна — разумеется, учитель математики. Думаю, Читатель и сам догадывается, что наш класс она не слишком любила, зато за свой всегда стояла горой. История школы знает примеры, когда даже самый пустячный скандал — скандальчик какой-нибудь, — касавшийся 11а, мгновенно пробуждал в Никаноровой чувство гнева и затем так же мгновенно подавлялся ею таким способом, что уже через два дня никто и не вспоминал о том, что что-то там когда-то в этом 11а было не так.

Похожая ситуация получилась и тогда, с математикой. Каким-то образом тема фальсификаций вышла за пределы нашей параллели и даже дошла до директрисы — но уже через день дело замяли и закрыли, а оценки менять не стали. Так и решили: «Что стоит — на то и написали!» Больше об этом тесте никто и никогда не говорил.

Все это, конечно, огорчало. Неизвестно, когда именно и у кого возникла идея заговора против нас, — возможно, это случилось так давно, что мы тогда учились еще в пятом—шестом классе. Впрочем, оно и неважно. Когда-то же она возникла. А теперь уже ничего не поделаешь!.. Правда, кажется иногда, что все это сплошной бред, чушь на постном масле, и надо бы вообще отправить эти нехорошие мысли куда-нибудь подальше, ибо уже столько времени прошло, но… Практически весь наш класс верит, что особая неприязнь к нам до сих пор существует. И, увы, вторая неделя этого учебного года вынудила нас только ожелезить эти мысли.

Все началось с геометрии, проходившей пятым уроком в среду, 10 сентября. Никанорова ни с того ни с сего решила устроить нам контрольную работу, о которой прежде, разумеется, не было сказано ни слова, причем задания туда впихнула самые разные — и по теореме о трех перпендикулярах, и по параллелепипеду, и по кубу, и по призме, и по векторам… В общем, все было направлено на повторение материала прошлого года. Нет, мы не совсем тупые, мы что-то понимаем в геометрии, но зачем же так внезапно? Понятно, что класс был в шоке. Даже Дима, обычно пребывающий в полуинертном состоянии, на этот раз, сидя за партой, весь задергался и стал что-то искать в своем портфеле. Что он там искал? — не знаю. Я сидел с Мишей, а перед нами, за третьей партой, зафиксировались в застывшем положении Владимир и Федор.

Начало работы дивидендов не принесло. Мы с Мишей принялись было за первую задачу из четырех, но затем достаточно быстро поняли, что наших знаний о стереометрии на данный момент недостаточно для ее решения. С трудом докричавшись до Кости (Никанорова как назло отсадила его от нас подальше), мы все-таки поняли, где в ней собака зарыта, и обрадовались — варианты наши мало чем отличались, и мы оба с легкостью записали на листке решение. А вот дальше случился ступор, продолжавшийся чуть ли не до конца урока, ибо мы осознали, насколько вообще сейчас далеки от геометрии. К сожалению.

Как ни пытались мы с Мишей вспомнить теорему о трех перпендикулярах, да так и не смогли. А она — и, к несчастью, только она — могла открыть нам путь к решению остальных задач. В четвертой мы смогли найти сторону призмы, пользуясь замечательным свойством параллелепипеда, однако на этом наши геометрические свершения и закончились. Мы все-таки кое-как решили вторую задачу, забив на теорему о трех перпендикулярах, чтобы хоть не получить «2». Но это мало нас сейчас утешало, ибо не было совершенно никаких гарантий, что наш своеобразный подход вообще справедлив в мире геометрии.

Когда геометрический кошмар закончился, мы вышли в рекреацию и долго переваривали случившееся. Саня, как выяснилось, вообще ничего не решил; Леша нарисовал Никаноровой несколько многогранников; и только Костя решил-таки три задачи — на четвертую у него просто не хватило времени.

Арман еще долго ходил вокруг кабинета, Дима сел на скамейку и просидел на ней до конца перемены, Владимир с Федором пошли курить.

Ужасно, что все это было только начало.

В четверг, на английском, нас — вторую группу — заставили составить диалог. Вначале я был относительно спокоен, так как сидел с Костей. У нас были сделаны необходимые заготовки, и в целом наш диалог получился достаточно объемным и — что важно! — лексически грамотным. Оставалось только донести до нашей англичанки — Гареевой Анны Анатольевны — его смысл. И все. Но… Мы в очередной раз убедились, как же все сложно в этой жизни.

Наше выступление по счету значилось третьим. До этого отмучиться должны были Маша с Катей да Арман с Саней. Казалось, все обойдется без эксцессов. Все были готовы. Даже Арман, как я заранее узнал, полностью выучил свои реплики. Однако началось:

— Вот скажи, Маша, — пошли придирки Гареевой, — ты всегда во время произнесения слов выделяешь букву «h» [eit∫] — «ха»?

— Д-да нет… — замялась Маша.

— Тогда почему в слове «prohibition» ты выделила букву «h» как «ха»? Что за фантастическая неграмотность? Кто тебя так учил?

— Да я… я всегда так произносила… — призналась Маша.

— Ты же говорила, что не всегда! А? Почему ты мне врешь?

— Да я не врала, я просто не так поняла… — начала Маша.

— Вот за «просто», — перебила ее Гареева, — и получи «3»! И радуйся, что не «2»! Аналогично у Кати.

— А мне за что? — возмутилась Катя.

— За дикцию, — отрезала Гареева. — Тоже некоторые звуки хромают.

— Но позвольте! — вступился за девушек Костя. — Ведь это нечестно. Сначала вы просите лишь рассказать диалог, обращая внимание только на его идейный смысл, а потом вдруг начинаете разбирать фонетику. Это же непоследовательно! Вы требуете одно, а оцениваете другое.

— А это кто у нас? Борец за справедливость? — хитро спросила Гареева. — А ну, к доске!

И мы с Костей медленно поднялись со стульев и вышли. Начали рассказывать диалог. Во время этого я пытался ни на что не отвлекаться, чтобы не забыть трудные английские слова. Однако я не мог не почувствовать на себе неприятный взгляд Гареевой, которая, казалось, сейчас вот-вот встанет и начнет орать на меня. Отвлекшись-таки, я, увы, забыл свою реплику, и это, как и следовало ожидать, если в эти неприятные секунды еще можно было чего-то ожидать, — это был фатальный момент. Да, Костя быстро подсказал мне нужную фразу, но… Случившейся заминки Гареевой вполне хватило, чтобы позже влепить мне «3» — видимо, ей еще и произношение мое не понравилось. Хорошо еще, что Костя справился и получил «5». Ну а я всю оставшуюся часть урока пребывал в подавленном состоянии и думал: «Ничего, ты еще пожалеешь об этом, мерзкая англичанка. Пройдет время — и посмотрим, кто из нас будет в загоне».

Конечно, я никак не ожидал, что эти, по большому счету, безнадежные мысли в ближайшее время будут биться во мне еще более учащенно. Но это был явно не самый фартовый день для Компании.

После нас с Костей выступали Саня и Арман. Не знаю даже, как тут выразиться, но с ними произошла настоящая катастрофа. Все выслушав, Гареева стала на них просто орать. То есть, по сути, произошло то, чего я сам опасался, стоя у доски несколько минут назад. Правда, тогда я и представить себе не мог, до каких истинных пределов может дойти злость Гареевой. А они — эти пределы — вряд ли могут требовать точного описания. Просто представьте себе типичного экстраверта, оказавшегося в состоянии аффекта, — думаю, этого вполне достаточно. В общем, опуская некоторые, особо жесткие, моменты, про тогдашние действия Гареевой можно сказать так: сперва она раскритиковала весь диалог Сани и Армана от начала до конца (хотя мне он показался весьма добротным), затем порвала листок, на котором были написаны соответствующие реплики, попутно при этом заявив, что нашим собеседникам неплохо было бы перейти на занятия немецким, а после зафиксировала в журнале неутешительный результат: «2» и «2». Так печально завершился этот урок английского языка.

А в пятницу мы опять потерпели неудачу на литературе. Снова Федорова устроила капитальную проверку домашнего задания, снова выяснилось, что мы ничего не знаем, снова на ячейки в журнале посыпался град самых разных оценок… Было все как всегда, да только еще хуже, ибо, учитывая произошедшие на неделе неприятности на геометрии и английском, терпеть этот вечный лепет Федоровой на тему, какие мы тупые, в данный день было почти невозможно. Не забывая о Гареевой, Никаноровой и Бандзарте, хотелось убить и Федорову тоже.

Но как же здорово, что в эти пятничные сутки не было химии. Очевидно, кто-то все же сжалился над нами.

Бандзарт же обещал явиться только в субботу. Но, даже не говоря сейчас о нем, бесспорным представлялся следующий вывод:

— Заговор налицо!

Озвучил его Саня, когда мы с ним, все в ту же пятницу, шли домой.

— По мне, пора уже что-то делать. Это явно перебор, — заявил он.

— А что тут сделаешь? Мы — «никто»! Мы — беспомощные, которые никому не нужны и которых бесполезно учить.

— Да бред все это! Надо что-то предпринять!..

— Я знаю, Саня, знаю! Конечно, надо! Ты прав! — прокричал я, даже остановившись и подергав его за плечи. — Но что нам остается? Что мы можем сделать? Убить их?! Замочить?… Может, нахамить?..

— Ну, конечно! — разгорячился Саня. — Последнее не так плохо.

— О нет, дружище, это слишком радикально. Наверно… Хотя не знаю, — сказал я.

— Да понятно это. Но надо… надо посоветоваться с Костей — он наверняка чего-нибудь придумает!

— Надеюсь. Если кто-то что-то и может придумать в данной ситуации, то только Костя.

— Да! Я в него верю! — твердо произнес Саня.

— Да, я тоже.

Тут Саня неожиданно спотыкнулся.

— Ты чего это? — спросил я.

— Да блин, случайно, — ответил Саня, тут же найдя причину, — камень, блин! Чтоб он на хрен убрался отсюда! — и Саня пнул со всей дури камень. Ноге Топорова, небось, пришлось испытать не самые приятные чувства…

Постепенно мы дошли до Будапештской, и здесь наши пути разошлись.

На следующий день, так получилось, я пришел на алгебру первым. Сел на скамейку, открыл учебник, стал читать про график функции y=sin x. И тут я внезапно услышал позади себя чьи-то глухие шаги. Появилась тень. Раздался выкрик:

— Лавров!

Я обернулся и увидел перед собой темную фигуру Бандзарта.

Глава 7. Купчинский Болт

Он был одет в черную молодежную кожаную куртку, которая великолепно контрастировала с его привычным испепеляющим взглядом; на голове, на сей раз, красовалась шапка желто-синего цвета, словно шведская.

Бандзарт спросил меня:

— Я надеюсь, ты помнишь, что у вас сегодня две химии?

— Да, разумеется, — ответил я.

— Ты хорошо это помнишь? — спросил он меня еще раз.

— Да, конечно.

— Тогда передай это всему классу!

— Наш класс и так знает, что сегодня две химии.

— Вот и прекрасно. Жду вас сегодня на своих уроках, — сказал он и добавил: — Непременно!

Через несколько секунд Бандзарт удалился, не проронив более ни слова.

А мне снова пришлось мучить себя философско-аналитическими вопросами, ибо произошедшее не могло не вызвать у меня удивления. Во-первых, Бандзарт, как правило, приходил в школу достаточно поздно: аккурат перед вторым звонком. Однако сегодня я его увидел в 8:40. Во-вторых, мне было непонятно, отчего он стал спрашивать меня о химии, и причем так настойчиво!.. Да еще потребовал всем передать… «Неужто нас опять на химии ждет сюрприз? В виде порции очередных аренов? Мда, так себе это… — подумал я. — Но почему тогда он ни слова не сказал о задании?.. Совсем ничего не ясно».

И все же, несмотря на поток мыслей, я продолжил читать алгебру.

Пришла Никанорова. Она увидела, что я увлеченно читаю учебник, и, кажется, даже улыбнулась. Затем пришли Костя и Арман, и я, разумеется, сразу рассказал им про свою внезапную утреннюю встречу с Бандзартом.

— В общем, чего он хотел и на хрена спрашивал — неизвестно.

— Ясно, — сказал Костя. — Что-то опять задумал.

— Как и всегда, — заметил Арман. — Сегодня опять даст нам тест на повторение пройденного. Чтоб мы вконец завалились.

Арман знал, что говорил, — после болезни Бандзарта в прошлом году именно так и было. И все же я ему возразил:

— Вряд ли. После задания…

— Ладно, подождем до пятого урока, — сказал Костя. — Дело становится интересным, и поведение Бандзарта не может остаться без нашего внимания.

Здесь я замечу, что именно с этой фразы все то, что касается Бандзарта, мы часто стали называть «делом».

Итак, пока решили про него не говорить. Все, кому я уже успел рассказать про его чересчур раннее явление, и без того понимали, что сегодняшний урок химии очень важен.

Когда же пришли Саня, Миша и Леша, мы решили обсудить, куда пойдем на предстоящих выходных. Основных вариантов было несколько: тир, боулинг, бильярд, футбол. Остановились на бильярде.

— Ну и отлично, — обрадовался Арман. — Я уже давно кий в руках не держал.

Прозвенел звонок, и мы пошли на алгебру.

Здесь я не могу не отметить, что на сей раз она прошла для меня невероятно удачно. Я был вызван к доске, и Никанорова повелела мне решить три тригонометрических неравенства, используя графики. Задача эта оказалась для меня крайне легкой — я достаточно быстро выполнил необходимые преобразования и начертил вдоль координатной прямой соответствующие кривые, параллельно отметив решения. Никанорова, бесспорно, была в шоке от моего allegro⁹, но теперь, после мимолетной проверки всего написанного, ей уже ничего не оставалось, кроме как поставить «5». Так я испытал столь редкое и ценное небольшое математическое счастье.

Но нет худа без добра, равно как и добра без худа — за геометрию мне пришлось огорчиться. Оказалось, что мы с Мишей применили неверный подход ко второй задаче (увы, этого следовало ожидать), и из-за этого вышла ошибка. Точнее, все наше решение было одной большой ошибкой, однако… это уже не так важно — в журнале значился наш результат: «2» у меня и «2» у Миши. Вообще, в сумме, аж 16 человек написали на «2», и в их числе были и Саня с Лешей. «3» получили Арман, Женя, Дима, Даша и Карина. «4» получили только два человека: Костя и Сергей (он списал две задачи у Карины, а еще одну, видимо, умудрился решить сам). Интересно, что Сергей пытался еще что-то скатать у Даши, но только до тех пор, пока та со злости не послала его куда подальше. Не исключено, что Сергей даже обиделся.

Но закончим говорить о математике и перейдем лучше к химии. Обществознание и физ-ра пролетели для нас практически незаметно — наступил момент X.

На перемене мы еще активно разговаривали в форме полилога. Впрочем, как обычно, это были отрывочные фразы, восклицания, небольшие саркастические замечания и мат. Вдруг незаметно из всего этого хаоса слов получился вполне даже неплохой диспут, и он мог бы продолжаться весьма долго, если бы не раздался звонок.

Итак, мы зашли. Зашли — и сразу увидели на доске формулу CH₄. А уже через несколько секунд, после того как мы сели, Бандзарт обратился ко мне:

— Лавров, что это за формула?

Замечательно, что шока от такого внезапного обращения у меня не случилось — видимо, чего-то подобного я ожидал. Оттого, наверно, и ответ у меня вышел уверенным:

— Это формула метана, — сказал я.

— Прекрасно! — неожиданно воскликнул Бандзарт. — Я рад, что вы хорошо знакомы с веществом, без которого совершенно невозможно представить себе органическую химию, — он осмотрел весь класс и начал отмечать в журнале отсутствующих. В классе, по-моему, не было одного—двух человек. Затем Бандзарт взял мел и нарисовал пять бензольных колец. Вызвал Саню. Тот медленно встал и нехотя вышел к доске — очевидно, он уже знал, что попал под какое-то любимое задание Бандзарта — задание для нас новое, но настолько бандзартовское, что я не смог не посвятить ему несколько строк данной книги.

— Почему вы такой грустный, Топоров? Боитесь, что ли? — спросил он.

— Есть немного, — заметил Саня.

— Ну так улыбнитесь. И немедленно! Разве вы не замечали раньше, что улыбка может запросто оттеснить собой чувство страха? Или такие мысли возможны только на моих уроках?

Саня промолчал.

— Ладно, Топоров, долой посторонние мысли! Лучше скажите мне: что вы видите на доске?

— Пять бензольных колец, — со вздохом ответил Саня.

— Великолепно! Вы уже догадываетесь, что вам нужно сделать?

Саня подумал две секунды и сказал:

— Нет.

— Предсказуемо, — заметил Бандзарт. — Итак, вы видите на доске пять рисунков — пять бензольных колец. Ваша задача — дополнить каждый рисунок различными радикалами и группами так, чтобы получилось пять новых веществ. Но вот важное условие: каждое вещество, которое вы нам изобразите, должно представлять собой строго определенный класс органических соединений. Классы повторяться не должны. Поняли?

Саня слегка кивнул.

— Тогда приступайте, — сказал Бандзарт. — У вас пять минут.

«Вот попал…» — подумал я, пытаясь представить себя на месте Сани. Но даже мысленно это была не самая приятная перестановка, ибо, окажись я там, у зеленой плоскости, то вряд ли бы написал хоть что-то, кроме толуола. Да еще за пять минут…

Эх, бедный Саня! Пять минут прошло, а на доске за это время появилось лишь одно вещество — тот самый толуол. На большее Саня сегодня оказался не способен…

— Печально, — сказал Бандзарт, посмотрев на доску. — «2».

Далее он вызвал четырех человек — Владимира, Машу, Лену и Федора. Ох, какой дискомфорт я испытал в эти секунды!.. Так и казалось, что еще немного — и… сразу туда, в кошмар, в тиранию. А уж на стуле нормально не сиделось. Я не говорю про руки и ноги… Тут вообще какой-то карнавал дерганий получился. Но пусть только Читатель не подумает, что я так волновался, что весь из себя выходил — по существу, мне могло быть вообще на все пофиг. Однако сидеть спокойно и не думать о вызове у меня не получалось. Я знал, что выход к доске ознаменуется позорным обнажением моего ликбеза, если это слово здесь, на химии, уместно; опять он будет ликовать — нет, не кричать на весь класс «ура», но тихонько-так в душе ликовать, — а значит… нельзя этого допустить, лучше отсиживаться…

Но в любом случае у доски от меня пользы было бы мало — впрочем, равно как и от тех четверых, ранее вызванных Бандзартом. Логично, что вскоре на берегах ячеек журнала появились новые неприятные гости.

Конечно, экзекуция могла продолжаться долго, но, наверно, в какой-то момент Бандзарту просто надоело смотреть на наши мучения, и он вызвал Костю. Правда, перед этим пририсовал еще три кольца.

— Задача усложняется. С вас — восемь веществ. Работайте! — скомандовал Бандзарт.

Вот здесь, я думаю, он и сам не ожидал, что для Кости нарисовать восемь веществ с кольцом за пять минут окажется таким легким делом — уж больно спокойно и уверенно Таганов выполнял его задание. Немудрено, что и уложиться Косте удалось в меньшее время. Видя такую скорость, Бандзарт потребовал еще написать названия веществ. Но и это Костя сделал с невероятной легкостью. Уже через минуту на доске виднелось восемь красивых наименований. Я переписывал их, стараясь даже не поглядывать в сторону Бандзарта: кумол; орто-крезол; фенилуксусная кислота; тротил; анилин; бензальдегид; стирол; 1,2-дихлорэтилбензол.

Бандзарт произнес следующее:

— Вот это — ваш минимум. И меня поражает, что на доску сейчас смотрят так удивленно. Словно видят такие соединения впервые! — несколько секунд он помолчал. — Плохо, 11б, очень плохо! Садитесь, Таганов. У вас «5», — произнес Бандзарт и добавил: — Товарищи! У вас две минуты на списывание. После — продолжим урок. Надеюсь, хотя бы строение атома вы помните.

После этих слов многие мимолетом стали переписывать все соединения. Оставшуюся же часть урока Бандзарт посвятил объяснению нового-старого материала. Он напомнил нам о том, что такое атом, протон, нейтрон, электрон, относительная атомная масса и пр. Затем, наконец, раздался звонок, возвестивший об окончании первого урока химии, и мы пошли отдыхать.

— Ну как вам? — поинтересовался у нас Миша.

Саня рявкнул что-то нецензурное и удалился.

— Ты, кстати, видел его лицо, когда он пары выставлял? — спросил меня Арман.

— Конечно, нет, — ответил я. — Я на его рожу вообще старался не смотреть. Нафиг надо.

— Просто он очень злорадно улыбался — я украдкой это заметил, когда он смотрел в журнал.

Скоро к нам подошел Костя. Он некоторое время помолчал, утешил Саню, который успел вернуться, но потом все же озвучил следующую новость:

— Вот что: Бандзарт просил меня вам передать, что на этом уроке будет тест по строению атома. На пятнадцать минут.

— Так, блин, и знал, — произнес Саня. — Все как обычно!

Саня еще долго ругался, причем мат его наверняка очень хорошо был слышен и учителям, проходившим мимо. Я предупреждал его, что следует быть словесно более осторожным, припомнил и 1 сентября, но ему было «наплевать». Ясно виднелось: человека рассердили не на шутку.

Итак, на шестом уроке, как и ожидалось, Бандзарт дал нам тест. Саня, сидевший со мной, решал его особенным способом: он в течение всех пятнадцати минут регулярно водил рукой над ответами, словно экстрасенс, пытаясь, видимо, почувствовать энергетику верных решений. Потом шептал:

— Все-таки я чувствую, что здесь второй ответ верен. Да, пусть будет так!

Очевидно, он делал это уже просто назло Бандзарту и всему его уроку.

Я, кстати, недалеко от него ушел, ибо поначалу решал тест следующим образом: взял лист бумаги, разделил его на четыре равные части и написал в них соответственно цифры: 1, 2, 3, 4. На каждом вопросе брал ручку, закрывал глаза, вертел листок и затем тыкал ручкой наугад. В какую цифру приходилась пометка — такой ответ и выбирал. Так, постепенно, все и решил. Конечно, потом я себя «перепроверил», но изменить это мало что могло. А вскоре второй урок химии подошел к концу, и Бандзарт, конечно, решил напоследок сказать о нехорошем:

— Класс! Мне хочется верить, что вы уже начали работу над заданием. Если нет, то призываю вас не тянуть время. Имейте в виду: исследование — обязательная работа для всех, и кто его не сделает, тот будет иметь серьезные проблемы с получением аттестата. Помните также, что потребовать у вас динамику выполнения работы я могу когда угодно, хоть в следующем месяце. На этом — все. До свидания.

Что ж, Бандзарт все-таки сказал о задании. Правда, глядя на него, мне показалось, что он чего-то и недосказал, хотя и заявил — как новое, — что фактически может заняться проверкой наших работ в любое время. Однако я чувствовал, что еще какая-то тайная информация у него точно есть, и что она может быть очень важна с точки зрения дальнейшего выполнения задания. А может, она касается и не только задания…

Но я был уверен, что в этой информации содержится некая подсказка, знак, ключ! И ведь неудивительно, что Бандзарт не стал ее раскрывать. Решил повременить. Или вообще принять обет молчания… Впрочем, это пока всего лишь мои размышления, и чисто субъективные. А, наверно, и на 99% ошибочные.

В воскресенье, как и планировалось, мы пошли играть в бильярд — три часа пула ждали нас! И я, несколько забегая вперед, сразу заявлю, что эти три часа вышли невероятно запоминающимися. Ох, как мы поиграли!..

Но давайте обо всем по порядку.

Нас было десять человек (Костя на сей раз не стал собирать космическое количество, чтобы было более удобно играть) — Костя, Саня, Миша, Арман, Джахон, Даша, Карина, Даня, Паша и я. К великому сожалению, с нами не смог пойти Леша — он слегка приболел. А вот Карина возмущалась по другому поводу:

— Костя, а почему ты не позвал Сережу?

— Какого Сережу?

— Какого-какого? Сережу Бранько, конечно.

— Бранько? Этого хитрожопого дамского угодника, этого подкаблучника? Ха! Да я таких придурков никогда не позову! А этот твой Сережа такой дебил, что умеет в совершенстве только списывать.

— Как это верно! — поддержала Костю Даша.

— Вот и неправда! — возразила Карина, с гордостью добавив: — Например, Сережа очень хорошо целуется!

Эти слова встретили весьма неоднозначную реакцию. Кто-то охнул от неожиданности данных слов Карины, кто-то засмеялся, кто-то закатил вверх глаза и изобразил достаточно забавную гримасу, а кто-то просто промолчал, видимо, не решившись что-либо тут комментировать.

— Вот уж достижение века! — с важным видом произнес Костя. — Не знал, что умение целоваться котируется сегодня столь высоко.

Но вдруг Карина спросила:

— А как ты целуешься?

Такого вопроса не ожидал никто. Возникла вполне логичная пауза, ибо, строго говоря, сама тема поцелуев в Компании заходила редко. Настолько редко, что мы даже никогда и не думали об этом. И тут на тебе — вывалила вопрос ребром! Вот так Карина!

Костя замялся, покраснел и начал что-то изображать жестами — однако ответить Карине он так и не смог. А та, в свою очередь, выглядела очень довольной.

Но теперь давайте, наконец, зайдем в бильярдный клуб, что находился в Невском районе, в известном развлекательном центре. Ведь не зря же мы туда так стремились.

И действительно не зря! Ни разу там не играв, мы с особо приятным чувством заметили, что клуб выглядит роскошно. О да! Уютная атмосфера, спокойная обстановка, хорошего качества кии и шары, первоклассное сукно, относительно небольшое количество других игроков — словом, все для праздника бильярда! И именно такого бильярда, которого я и ожидал!

В зале было одиннадцать столов для русского бильярда и двенадцать для пула. Как я уже упоминал раньше, мы выбрали пул. Взяли кии и шары, отметили наши пять столов — ну а дальше…

А дальше началась игра! Прекрасная! Превосходная! Захватывающая! Да, целых два часа мы рубились не на шутку, постоянно меняясь парами, — такой вот устроили турнир! — а затем решили поиграть «два на два». Тут уже эмоции достигли своего апогея. Помнится, Саня разок так ударил по «мясу» («мясом» мы называли скопление шаров в одном месте), что биток и красный полосатый шар вообще вылетели за пределы стола, причем последний попал аккурат в голову Даше Красиной — так, что мы впоследствии и смеялись, и удивлялись, и приводили в чувство Дашу. Биток же укатился от нашего стола на такое далекое расстояние, что Арману потом пришлось бежать за ним несколько метров.

А вообще, во время игры у нас нередко возникали спорные ситуации. В такие моменты и начинался базар-вокзал:

— Блин, это снукер¹⁰!

— От борта играй!

— Кто спер мел?

— Возьми «машинку»¹¹ и сыграй.

— Не могу на это смотреть! Он точно сейчас забьет!..

— Бей в «мясо»!

— А наши шары какие?

— По черному бей.

Интересно, что после окончания времени, отведенного на бильярд, Саня и Арман решили сыграть в футбол бильярдными шарами. А потом к ним подключился и Джахон. Вообще, идея (не знаю, кому именно она принадлежала) материализовалась настолько быстро, что я даже не успел заметить, когда началась эта новая игра — «бильярдный футбол» — до того интересная, что я и сам очень сильно хотел в нее вступить. Однако удержался, и правильно сделал, ибо всем троим нашим «футболистам» сделали суровое замечание.

Ну а уже после бильярдного клуба мы решили пойти в кино; только теперь у нас, в Купчино. Такова была идея Кости, которую, разумеется, все присутствующие с радостью поддержали. Саня же решил позвонить своему давнему другу Олегу Угарову, который больше известен в нашем районе как Болт, и предложить ему посетить киносеанс с нами. Тот с радостью согласился — и мы договорились встретиться у метро.

Про Угарова я обязан рассказать отдельно. Во-первых, его знают в Купчино практически все. Причем знают именно как Болта, ибо если кто в группах и произносит сочетание «Олег Угаров», то понимают такое далеко не все. Но стоит кому-либо сказать «Болт» — и сразу становится ясно, о ком идет речь. А, во-вторых, Болт — это один из самых удивительных хулиганов нашего района. Собственно говоря, я даже не стал бы называть его хулиганом, если бы в этом не была так уверена купчинская общественность. Но именно она первое время именовала Болта как уникальное явление Купчино и даже называла его «хулиганом-юмористом». Действительно, Болт обладал редкой способностью делать из своих выходок юмористическое шоу, и пусть шоу это нравилось далеко не всем, но зато оно доставляло огромную радость самому Болту и тем, кто, в принципе, достаточно положительно относился к его выходкам; а потом и некоторые недоброжелатели Олега находили в себе смелость признать, что ранее были чересчур категоричны, ибо, «конечно, в его действиях нельзя не отметить тонкую фантазию и шуточный подход». В том и заключалась уникальность Болта, что все его неоднозначные и противоправные для общества поступки и действия никого не оставляли равнодушным, он всегда и везде вызывал споры и противоречия, причем иногда и за пределами Фрунзенского района; если же кто-то захочет мне возразить и заявить, что «Болт-де далеко не уникален, и что, мол, таких людей у нас как минимум полгорода», то я с уверенностью отвечу ему, что эта мысль в корне неправильна, как и неправильно у большинства людей общее представление о хулиганах, — а именно из-за такого представления, и только из-за него, у людей и возникают подобные заблуждения. Со временем, что интересно, слово «юморист» стало все реже употребляться по отношению к Болту — то ли смешного в его действиях стало мало, то ли взгляды людей поменялись — однако наименование «хулиган» по-прежнему на месте; более того, оно стало произноситься только чаще. И все же, пусть Читатель знает, что перетаскивание уличного стола для пинг-понга с последующим заявлением «Мой двор лучше!» (стол потом месяц не могли найти из-за того, что Болт его еще и окрасил в черный цвет), подливание сероводородной воды в детскую песочницу, после чего все дети, игравшие во дворе, провоняли насквозь тухлыми яйцами, сочинение матно-блатных стишков с дальнейшим расклеиванием оных на дверях парадных и спокойная ходьба по улице с бумбоксом на плечах, откуда на всю катушку несется черт знает какого содержания музыка, а также многое другое — это все Болт и его бурная дворово-уличная деятельность.

Интересно, что на момент нашей тогдашней сентябрьской встречи Олегу только недавно (в середине августа) стукнуло четырнадцать лет (событие это, очень бурно нами отмеченное, я позволю себе опустить), но все люди, жившие с ним в одном дворе, не только хорошо знали его, и знали не понаслышке, но и уже дружно считали, что в будущем Болт будет либо вандалом, либо футбольным фанатом (что, в принципе, одно и то же), либо каким-нибудь завсегдатаем клубов. Отмечу еще, что Болт всегда очень любил совать свой нос в чужие дела; он, может и поневоле, но обычно как-то слишком легко вмешивался, «вкручивался», «ввинчивался» в них — отсюда и прозвище «Болт». Существует, правда, еще одна этимология: когда у Олега возникают проблемы, и его готов отколотить едва ли не весь двор, то есть когда он уже на волоске от верного избиения, начинается бегство. И замечательно, что улепетывает Олег обычно с такой большой скоростью, словно это убегает вовсе не Угаров, а самый быстрый человек планеты Земля и многократный олимпийский чемпион Усэйн Болт. Такое вот сравнение.

Важно также упомянуть, что своим лучшим другом Болт однозначно считает Александра Топорова, или просто «Топора». Ходят слухи, что порой они вместе устраивают такое (!), о чем Саня нам потом даже и не решается рассказать. В данных случаях он привык говорить, что «такие подробности не стоит выносить на публичное обозрение».

Болт не раз проводил время в обществе нашей Компании. Правда, в основном тогда, конечно, когда в ней присутствовал Саня. Оно и понятно: вдвоем они всегда казались неразлучными друзьями, ибо у них было очень много общего. А вот Костя, надо сказать, порой весьма критично относился к Болту, хотя он вовсе не считал его ненормальным, — но, видимо, не хватало какого-то взаимного доверия. Нет, у него никогда не было каких-либо тараканов в голове, однако иногда чувствовалось, что между ним и Болтом существуют определенные силы отталкивания, и эти силы поневоле влияли на характер отношений. Тем не менее они часто общались, да и Костя никогда не запаривался на препонах: он не раз говорил, что «раз Олег — друг Сани, то он и мой друг, ибо друзья Сани — мои друзья».

Теперь возвращаемся обратно, в сентябрь. Итак, мы быстро дождались Болта у метро; он пришел, протянул всем свою руку, которая отчего-то вся была исписана разнообразными матными словами, и мы пошли в кино. Почти сразу же и решили, что сегодня будем смотреть комедию — уж больно хорошим в этот день было наше настроение.

В кино, что неудивительно, Болт и Саня постоянно ржали. Они явно не стеснялись выкрикивать на весь зал нецензурные выражения и показывать блатные жесты, и, в конце концов, наша девятка (то есть девять человек) принялась успокаивать этих буйных. Но толку было мало. Буйные стали веселиться только еще больше, а под конец фильма Саня и Болт так разошлись, что стали кидаться попкорном друг в друга, а потом и в Армана, а потом и в Джахона… Но и это были еще только цветочки. Далее Болт взял оставшееся от попкорна пустое ведро и кинул его вниз — видимо, с таким расчетом, чтобы оно приземлилось аккурат на чью-нибудь из наших голову. И — фантастика! — он попал. Да еще как!.. Мишенью совершенно неожиданно для нас всех оказалась голова Маши Подковальниковой, которая невесть каким случайным образом вместе с подругой оказалась с нами на одном сеансе и ранее оставалась незамеченной Компанией. Но тут, конечно, Маша обернулась (сидела она на восьмом ряду, мы — на двенадцатом) и — вот неожиданность-то! — сразу узнала Болта. Здесь нелишним будет отметить, что, вообще говоря, Маша его ненавидела, так как жила с ним в одном дворе и, разумеется, очень хорошо знала обо всех его проделках.

Костя, чей взгляд также поймала Маша, скривил типичную клоунскую улыбку и помахал ей рукой. Затем Маша снова перевела глаза на Болта. Тот сидел и показывал пальцем на Саню — «мол, Маша, это все он, Саня, — злодей и хулиган, не умеющий вести себя в кино». Маша, конечно, прекрасно поняла, что Болт врет, ибо тот уж слишком надменно и с издевочкой улыбался, и, к моему великому удивлению, вовсе не растерялась и показала тому в ответ весьма неприличный жест. Болт опешил — такое он вряд ли мог ожидать, как и вся публика, явившая собой крайне неоднозначную реакцию, а тем более он вряд ли мог такое ожидать от Маши. Наверняка его охватило не самое приятное чувство, вроде чувства оскорбления или даже унижения.

Но Болт есть Болт, и в таких ситуациях он всегда быстро приходит в себя, что бы ни случилось. Моментально сообразив, к кому был обращен предыдущий жест, он мигом взял из-под кресла пустую пластиковую бутылку (похоже, это была бутылка колы, которую до этого успел опустошить Болт) и швырнул ею в Машу. Попадание опять было идеальным. Маша вновь обернулась и крикнула в адрес Болта какие-то матерные слова, которые, конечно, прекрасно слышал и весь зал. Тот испытывал смешанные чувства, благо был конец фильма и можно было уже и отвлечься от сюжета совсем на другие события, ну а Компания просто и откровенно смеялась, понимая, что останавливать Болта сейчас, в принципе, бесполезно. Особенно громко ржал Саня — он, наверно, давно не становился свидетелем таких комичных ситуаций. И вот тут случилось самое интересное.

Болт, услышав в очередной раз мат от Маши, повернутой, кстати, к нему спиной, решился на квинтэссенционный для сегодняшнего хулиганства поступок. Он встал, снял штаны и громко крикнул ее имя. Маша, к своему несчастью, обернулась, и в этот момент Болт повернулся к ней задом и демонстративно показал ей, и не только ей, свою… пятую точку.

Как я уже сказал, это была квинтэссенция конфликта. Зрители и мы были в странном и невнятном шоке, Саня уже вовсю плакал от смеха, а Болт, казалось, чувствовал себя героем вечера. Впрочем, не все геройства вызывают единоличное одобрение у общества. Может, в данный момент это и не было так важно, но все же распорядитель, долгое время ступорно стоявший у выхода, понял, что более эта вакханалия продолжаться не должна, — он сдвинулся со своего места, подбежал к Болту, схватил его сзади и вывел вон из зала. Забавно, что почти через минуту в таком же направлении двинулись и все другие зрители, ибо сеанс только-только успел закончиться.

Думаю, что после всего описанного выше глупо говорить о том, каким было наше впечатление от комедии, — да нам и своей комедии хватило! Но куда важнее тот факт, что после окончания сеанса Костя мимолетом подбежал к Маше и эмоционально извинился за Болта. Успел он ее и утешить, и подбодрить, и заставить широко улыбнуться, словно и не было ничего, а потом обратил взор на угол, в котором Болта упрямо допрашивал распорядитель. Костя подошел к последнему с целью объяснить тому, как все было. Я уверен, что к этому моменту у него уже родилась в голове какая-то суперфантастическая история, согласно которой вышло бы, что Болт был не в себе, что Маша в определенной степени его спровоцировала, и что вообще все произошедшее есть одна большая случайность, колыбель случайностей, поэтому никто не мог себя толком контролировать… Он наверняка бы что-нибудь похожее и сказал, но… Пока ротозей-распорядитель отвлекся на Костю, из зрения и памяти его каким-то образом совершенно исчез находившийся ранее под контролем Болт. Ну а тот с блеском воспользовался этим моментом. 14-летний хулиган-юморист убежал, а вместе с ним и Саня. И никто не успел их остановить.

Вот так мы сходили в кино.

Глава 8. История хулигана

Понедельник 15 сентября предстал передо мною в дождливо-туманном виде. Настроение было плохое хотя бы по той причине, что после такого веселого воскресенья опять начиналась новая неделя — начиналась со всякого нежелания куда-либо идти и что-либо делать. Однако проснулся я довольно рано, поэтому традиционной утренней спешки не было — я вышел из дома и пошел в школу в медленном темпе.

Так вышло, что именно в этот день нам предстояло впервые в году подежурить, поэтому мой ранний подъем пришелся сегодня как нельзя кстати. На линейке присутствовало, как ни странно, аж 17 человек — почти рекорд для нас. Из нашей вчерашней группы уже подошли Костя, и Миша, и Арман, и даже выздоровевший Леша. Но не было Сани — и вот тут стало интересно, появится он или нет. Позже он появился.

Дежурил я, как обычно, на втором этаже, в центре — этот пост всегда казался мне главным в школе. Во-первых, именно второй этаж можно без всякой лжи назвать самой главной и оживленной территорией в нашем учебном заведении — чаще всего огромный людской поток каждодневно пересекает центральную плоскость и расходится по своим делам именно здесь. Ну а во-вторых, от центральной рекреации второго этажа отходит наш, пожалуй, основной коридор, который уже давно неофициально именуется Коридором власти. Как Читатель догадывается, именно там скрываются кабинеты главных людей школы. Разумеется, сразу выделяется огромный кабинет Людмилы Барнштейн, коридорная дверь которого окрашена в темно-синий цвет; рядом с ним располагается еще один кабинет, с коричневой дверью и прибитой к ней дощечкой, на которой красуется цифра «2», — это номер кабинета, где заседает госпожа Чивер. Собственно, этих двух кабинетов мы всегда остерегались, стараясь проходить мимо них исключительно быстро.

Дальше идет некоторое количество комнат всяких различных завучей, а потом помещение для секретаря. Итак, вкупе с двумя неприятными кабинетами, — это все одна сторона.

На другой находятся медицинский кабинет и библиотека, а также класс биологии. Но это дальше от центральной рекреации, чем еще один неприятный класс. Располагается он аккурат напротив темно-синей барнштейновской двери, и, наверно, не случайно, ибо сам он, так же как и кабинет директрисы, едва ли может порадовать чем-нибудь своих посетителей. Я говорю сейчас о кабинете химии, содержащем в себе жесткую диктатуру харизматичного Бандзарта.

Двадцать минут до первого урока прошли незаметно. Началась география, которую, кстати, у нас вела уже упоминавшаяся выше особа из второго, цвета говна, кабинета — Тамара Чивер. Уроки с ней по привычке проходили очень тягостно, утомительно, гипертривиально… На них хорошо было спать. Вот и в этот раз я слегка вздремнул. Потом, правда, меня разбудили и вызвали к доске. Я сначала пробурчал что-то грубое в ответ, но затем все же встал, подошел к учительскому столу и начал что-то рассказывать про Зарубежную Европу. Не знаю, что в этот момент было на уме у Чивер, но она решила без всяких дополнительных вопросов поставить мне «3», — то есть по той причине, что ей просто этого захотелось. После звонка я снова пошел дежурить.

Вообще, я должен рассказать Читателю про одно интересное заключение, про одну мысль, связанную как раз таки с дежурством. В течение 8 и 9 классов мне никак не удавалось понять, зачем оно вообще нужно. Нет, конечно, основной смысл ясен всем — мол, надо следить за соблюдением дисциплины, правил поведения и т. д. и т. п. Однако все это было слишком очевидно, слишком банально; я же несколько лет пытался найти в дежурстве какой-то свой, сугубо личный смысл — тот смысл, что заставляет дежурить именно меня и, в данном случае, только меня. Если так, то я даже могу употребить слово «мотивация» — да, думаю, что именно мотивации мне не хватало. Я, конечно, дежурил все предыдущее время, пока не нашел ее, но… почему? Зачем? Черт, как это грустно осознавать, что ты что-то делаешь или делал просто так, по чьей-то воле, не видя в этом для себя никакого смысла! Как ужасно сталкиваться с этим чувством! Но я знаю всю гадость этого чувства, знаю, что за омерзение испытывать его! И я пытался найти для себя мотивацию — даже в таком, казалось бы, муторном деле, как дежурство. Лишь бы только не находиться потом под давлением этого чувства!

Действительно, что заставляет меня иногда приходить в школу не в 8:55, а в 8:30? Почему я стою на строго определенном посту, а не мотаюсь по школе и не общаюсь с каждым встречающимся по пути знакомым? Отчего иногда я запрещаю мелким играть в футбол бутылкой от кока-колы? Потому ли, что свято чту и соблюдаю какие-то общие правила дежурства?! Потому ли, что выполняю чьи-то прихоти и обязанности?! О нет, на меня такие вещи не действуют. Пусть мне хоть сам правитель прикажет дежурить — я не стану этого делать, если пойму, что это необходимо только для увеселения нашего правителя. Но что же тогда действует? Какая такая сила побуждает меня дежурить?

Долго думал я над этим, рассуждал, размышлял… Пока однажды не пришла в мою голову одна мысль.

Мы все знаем, что школа — важнейший социальный институт. Во многом благодаря ней человек проходит процесс социализации. Однако что такое социализация? Проще всего сказать «адаптация в обществе». Но ведь так и есть! А адаптация… Адаптация — это собирательное понятие. Здесь важны опыт, коммуникативные навыки, возраст, общие знания, широта кругозора, постоянное общение и т. д. Исходя из этого я нахожу, что нет лучшего времени в школе для адаптации-социализации, чем перемена. Не верите? Вспомните свои перемены, и то, что вы наблюдали на них, и то, как вы себя вели и ощущали… Ах, как много людей, разговоров, действий, спешки!.. И вы — в пучине всего этого, вы — субъект этого хаоса! Вы — деловой человек со всеми своими проблемами и нерешенными задачами или весельчак с шутками и развлечениями — душа компании! Здорово, правда? И чем не социализация?! Вот оно, ощущение «нужности» (пусть будет такое слово!), чувство принадлежности к обществу, и к не самому малому — школьному! Вот когда начинается познание общества — когда ты уже незаметно в нем, когда ты постепенно начинаешь обретать свое место, а позже и союзников, и, к несчастью, врагов… Но так надо! Так и должно происходить! Ибо не быть иначе полной социализации, с анализом своих «плюсов» и «минусов», своих «хорошо» и «плохо», своих «да» и «нет»; не быть критике, взгляду на себя со стороны, самоанализу, искоренению недостатков, обретению хороших качеств; наконец, не быть уверенности, мировоззрению и кредо, и не быть всему тому, что позволяет-таки человеку хоть на 0,001% познать себя! И это все школа! Замечу, что не семья — первичная социальная группа, многими почему-то считающаяся наиглавнейшей (хотя я ничего не имею против семьи, пусть она и не может реализовать в человеке социологическое познание), — а школа, кладезь вариантов раскрытия человека!

Но обратимся к дежурству. Если перемена, как ясно из сказанного выше, — такой социологически важный промежуток времени, то что тогда говорить о дежурстве?! Разве нам мало, с точки зрения социологии, дает наблюдение за людьми во время дежурства? О, знали бы вы, как много оно дало мне…

Я действительно скрупулезно наблюдал за людьми, стоя на своем любимом посту на втором этаже. Тут уж мне повезло — было, что понаблюдать. А если еще попытаться залезть в глубину чувств и мыслей людей, понять, о чем они думают… О, тут еще та кладезь! Но вначале, в первые дни моего дежурства, особенно в 8 и 9 классах, я не задумывался над этим. Я просто видел каждый раз проходящих мимо меня в большом количестве людей — людей самых разных: и грустных, и смешных, и мудрых, и тупых… Но это преувеличение, которое могло родиться только тогда, раньше, ввиду моей неопытности, ибо, конечно, чисто тупых людей не бывает, а все производные ругательства исходят, на деле, только от эмоций. Впрочем, повторюсь, тогда я мыслил общими категориями, подразделяя, в общем, всех прохожих на две большие группы — учащихся и преподавателей. Даже и наблюдал мало. Скорее, просто иногда оглядывался по сторонам, отрываясь изредка от экрана телефона и ожидая очередного звонка. Так, строго говоря, и прошли первые два года моего дежурства. Это были скучнейшие два года, запомнившиеся мне больше по простым переменам, встречам с Компанией и различным праздникам в течение двадцати четырех месяцев, но никак не по дежурству.

Однако дежурство в 10 классе я вспоминаю с совсем другими чувствами. Наверно, что-то изменилось. Нет, не в людях — они, учащиеся и преподаватели, все так же проходили огромным потоком по центральной рекреации второго этажа и, наверно, даже не обращали внимания на то, что я где-то поблизости стою на посту. Но что-то изменилось во мне. О, конечно, мне сейчас очень трудно вспомнить, а тем более описать процесс этого изменения, ибо все происходило, видимо, постепенно и незаметно — так, что даже невозможно это подробно изложить. Тем не менее один момент я не могу не отметить: несомненно, я стал более внимателен к людям. Теперь огромный поток двух групп — учащихся и преподавателей — уже не был для меня таковым, как не было и самих этих групп. В 10 классе я стал рассматривать их отдельно — по каждому человечку, забыв вообще про такие понятия, как «группа» и «поток». Лишь одно коллективное понятие оставалось для меня священным и незыблемым и остается таковым и по сей день — Компания. Впрочем, в теме дежурства она вряд ли имеет какое-то важное значение.

Итак, я стал присматриваться к людям, мысленно рисовать для себя картину их же мыслей. Не скрою, многие меня удивляли. Если раньше я не обращал на это внимания, то теперь замечал, насколько у некоторых персон странным является их внешний вид, их одежда, их походка, их лицо, их жесты, их мимика… Я привык называть таких людей «странными», и, может, это неправильно, но ведь они действительно производят соответствующее впечатление, и я ничего не могу с этим поделать, даже когда пытаюсь понять, что этих людей на данный момент беспокоит.

Каковы же наиболее распространенные странности? Ну, к примеру, некоторые люди практически всегда имеют серьезный вид и никогда не улыбаются. Ясно, что, в большей степени, это касается учителей (тут уж я позволю себе снова выделить эту группу), например, Чивер, Гареевой и других, но порой приходится видеть и таких вот странноватых учеников, причем, что самое удивительное, чаще всего этому синдрому «неулыбчивости», судя по наблюдениям, подвергаются пятиклассники — совсем еще дети, невесть зачем раньше времени превращающиеся в беззубых стариков. У меня есть подозрение, что такие странности исходят из слишком высокой самооценки и самомнения, а также из гиперпреувеличенных взглядов относительно собственных умственных способностей. Ну, еще, может, проблемы с зубами влияют — не хотят позориться.

Но есть полные противоположности — у некоторых лиц заметен такой тупой вид, что кажется, будто все мозги из их голов дружно повысасывали все пришельцы мира разом. На самом деле, опять же, трудно сказать, что с ними такое. Может, какая-нибудь лишняя хромосома там, в клетках, содержится…

Очень часто я встречал людей, отстраненных от коллектива и общества. Стоит, например, класс перед уроком; все общаются, делятся какими-то мыслями, идеями, рассказывают интересные истории, травят байки… — всем есть что сказать. Но вот какой-то парень сидит себе в сторонке и читает учебник, или пялится глазами в свой телефон, или просто озирается по сторонам, не зная, видимо, что ему еще остается делать. Он, тот, кто читает учебник, может быть, и хотел бы влиться в коллектив да завести бы с кем-нибудь настоящую дружбу, да только вот настойчивые цифры, буквы и формулы вконец загипнотизировали беднягу, не давая ему даже подойти к своим одноклассникам. Он активно зубрит материал, продолжая наивно полагать, что зубрежка — это good¹², — и, наверно, сегодня на уроке он получит очередную пятерку, уже тысяча девятьсот восемьдесят пятую в своей коллекции, и будет вполне удовлетворен этим событием, так как он еще на одну десятитысячную приблизится к своей великой цели — к золотой медали, — но… друзей от этого, к сожалению, нисколько не прибавится. А, впрочем, нужны ли ему друзья? Нужны ли они ему, типичному ботанику, если на свете есть учебники и зубрежка, и все свободное время уходит только на это? Однако так только он считает — человек, еще далекий от познания времени, — но, отвечая на предыдущий вопрос, я, конечно же, говорю, что данный товарищ вряд ли сейчас нуждается в друзьях, потому как, возможно, еще не вполне понимает, зачем вообще в этом мире нам нужны — необходимы! — друзья.

В противовес приведенному выше социальному типу я хочу упомянуть Костю. Вот уж поистине не ботаник, хотя учится на ура. И ведь все умудряется успевать, везде в деле: на уроках он — сама активность, во время перемен — правая рука Долганова, за пределами школы — лидер Компании, а для Компании — король развлечений! Учебников не читает, ничего не зубрит, со всеми общается — в общем, прекрасный, свободный, веселый человек! И если у нас в народе когда-либо заходит тема социализации, то все наперебой говорят, что Костя этот процесс уже давно прошел.

Что ж, мне пора завершать столь важные, но затянувшиеся рассуждения — время продолжать школьную хронику.

В понедельник я получил две точки в журнале по английскому языку — за плохо сделанное д/з и заваленный тест по временам Past Simple, Past Continuous и Present Perfect. Удивительно еще, что Гареева сразу не превратила их в двойки, как обычно и поступала в подобных случаях, но на этот раз решила подождать до четверга. Так у меня образовался первый серьезный долг (я не говорю сейчас про геометрию, потому как там оценки были моментально поставлены в журнал). Впрочем, я не падал духом — словно чувствовал, что смогу быстро от этого долга избавиться. Действительно, так и получилось: в четверг я блестяще, без всяких запинок пересказал англичанке заданный на дом текст, так что она была просто в оргазме от моей готовности, а потом переписал на «4» тест по ненавистным временам. И все: долга — как ни бывало! Настроение резко повысилось, да иначе и быть не могло, ибо я только что доказал Гареевой, что я — не тупой и даже в английском иногда что-то смыслю.

Вообще, третья школьная неделя не предвещала ничего интересного. Постепенно световой день все более сокращался — темнело теперь уже около восьми, — погода портилась, а солнце решило на несколько дней вообще дать нам забыть о своем существовании. Учитывая все больший объем д/з, это означало лишь одно: пошли настоящие монотонные трудовые будни. И, наверно, это справедливо. Вспоминая предыдущие годы, я прихожу к мысли о том, что именно с третьей недели начинается настоящая учеба, а все, что было до этого, логично называть двухнедельной разминкой. Итак, к данному дню разминка закончилась.

Впрочем, менее всего об этом думал Костя. Он никогда не унывал сам и всегда боролся с уныниями других. Наверно, такое слово, как «монотонность», он вообще не воспринимал всерьез, если речь, конечно, не шла о математике — в частности, о графиках функций. Но если и приходилось ему когда-либо слышать о тяжелых монотонных школьных буднях, то, естественно, он тотчас же принимался бороться с таким определением. В ход шло все: футбол, когда тепло, теннис, волейбол, кино, дискотека… Этими и многими другими развлечениями он запросто поднимал себе и остальным людям настроение, и, в конечном итоге, все непременно оставались довольны и жизнью вообще, и нынешним временем в частности, и тем, что живет у нас такой оптимист, как Костя.

Однако только развлекаться было бы тоже неправильно. Тем более, что над нами как дамоклов меч висело задание Бандзарта, и мы — Костя, Миша, Арман, Саня, Леша и я — просто не могли позволить себе забить на него, хотя бы согласно той логике, что надо было что-то доказать Феликсу. А вот что и как мы ему докажем — это уже целиком и полностью зависит от нашей подготовки. Недаром Костя так радовался добытому бензолу:

— Вот он! Вот главный объект нашего исследования! Вот ключ к изучению аренов! — говорил он нам, когда мы в очередной раз пришли к нему в гости (это было 17 сентября).

Мы же не могли не порадоваться за Костю. Очевидно, ему удалось связаться со своим знакомым с химпредприятия, и тот оказал нам всем такую милость.

— Главное — верить в конечный успех! — не уставал теперь повторять Костя. — Уверяю вас, что чем больше настойчивости, веры и желания мы приложим — тем более увеличатся наши шансы добиться хоть какого-то результата. Не сомневаюсь, что теперь, когда у нас появился бензол, появится и уверенность! Авось исследование получится!

— Но как же быть с остальными реактивами? Ведь одного бензола мало, — сказал я.

— Безусловно! Надо будет постараться, чтобы добыть что-то еще. Но главное — узнать про арены все то, что мы не знали раньше.

В ту среду мы еще долго говорили о задании и не только… Под конец, когда настала пора расходиться, Костя пообещал попробовать достать в ближайшее время еще какие-нибудь реактивы. Заявление это явно означало его готовность бороться до конца.

Тем временем я решал свои личные проблемы — выбирал вуз, куда буду впоследствии ходить на подготовительные курсы. В принципе, я уже твердо решил, что, помимо основных экзаменов, сдавать буду обществознание и историю. И вообще, в голове моей далеко не первый день вертелась мысль о том, чтобы стать либо юристом, либо социологом, либо политологом. Почему-то именно эти профессии казались мне наиболее интересными и соответствующими моему гуманитарному складу ума. Оттого я и искал гуманитарный вуз, благодаря которому смог бы достойно подготовиться к ЕГЭ и ликвидировать излишнее волнение. Хотя вряд ли я волнуюсь или очкую, но все же…

Итак, после долгих раздумий и странствий по городу от одного вуза к другому, продолжавшихся едва ли не весь сентябрь, я все-таки определился с выбором и записался на курсы. Согласно расписанию, вышло так, что занятыми с утра до вечера у меня оказались два дня — среда и пятница. Что ж, ради ЕГЭ, наверно, можно пойти на такую перегрузку.

Далее же я хочу вернуться немного назад и привести мой разговор с Саней, состоявшийся у него дома в понедельник вечером. Тогда меня особенно волновала тема исчезновения, которое случилось день назад, после кино, — с нее и начали.

— Ты пойми, — говорил Саня, — я не мог оставить Болта одного. Просто не мог! Только подумай, что бы он еще натворил без меня!

— Так ты пытался его утихомирить?

— Что-то вроде того. Просто он был очень взбешен из-за случившегося и хотел устроить хрен знает что на улице.

— С чего бы это?

— Я и сам не знаю. Его вообще в последнее время не узнать. Он немного изменился… Часто злится, кричит; скрытным стал, подозрительным… Будто со всем миром в ссоре! Да и шутки его стали более… вызывающими. Даже почти и потеряли статус шуток.

— Что же с ним случилось?

— Трудно сказать. Я даже и понимать его перестал… Вот хотел как раз догнать, остановить, поговорить по душам…

— Так ты его не догнал? — удивился я, хотя и сам уже видел на лице Сани ответ.

— Не совсем. Болт бежал очень быстро. Я долго выдерживал его темп, но потом устал и понял, что больше не могу. Он неплохо бегает.

— Это да, — подтвердил я. — Но неужели он не видел, что ты за ним гонишься?

— Я подозреваю, что видел.

— Отчего же не остановился?

— Не знаю… Видимо, не хотел. Он знает, что у меня уже давно назрел к нему разговор. Наверно, он к нему еще не готов.

— Как-то странно. Для Болта это нехарактерно.

— И я об этом думаю. Я говорю, я перестал его понимать. А он еще поиздевался: устроил мне эту гонку!

— Вот подлец! — шутя сказал я.

— Подлец еще тот! — со смешком заметил Саня. — Но что делать? Он это любит. Даже хорошо, что хоть такие шутки у него остались. Помнится еще, он немало смеялся, когда я рассказал ему о наших подозрениях на Бандзарта!

— Да ладно?! И что же он сказал? — заинтересовался я.

— Он сказал,… что это вообще полная чушь. Назвал это «нашими сказками». Может, он и прав.

— Ну, это пока неясно! Да и с чего бы ему оценивать Бандзарта? Разве он знает его так, как мы?

— Да я ему не раз про Бандзарта рассказывал. Мне кажется, Бандзарт у меня каким-то монстром получился, — рассмеялся Саня.

— Почему бы нет? — поддержал я.

— Все же это перебор. И Олег так считает. Хотя потом он долго смеялся.

— Да?

— Еще бы! Ему тяжело поверить в наши истории. Он говорит, у него в школе работают «четкие преподы», — красиво произнес Саня.

— Уже завидую, — сказал я и представил себе таких учителей. Впрочем, потом отошел от этих фантазий и решил еще поспрашивать Саню, как человека, хорошо знающего Болта, ибо история его побега уж очень сильно меня заинтересовала:

— А ты разговаривал с ним сегодня?

— Нет.

— А что-нибудь слышал?

— Тоже нет.

— Как же так? Вы же лучшие друзья! Неужели не до общения было?

— Напротив, я хотел с ним поговорить, — ответил Саня, и я заметил, что взгляд его стал каким-то более грустным; он как-то разом весь погрустнел. — Звонил — никто не отвечал. В квартире его тоже не было, я сегодня тоже туда ходил.

— А родичи?

— Да что родичи? Я подозреваю, он опять с ними поругался, — заметил Саня.

— Как же так? Из-за чего?

— Тяжело сказать. Болт часто ругается с родаками. Из-за чего — не знаю. Видно, у них полно непониманий. Вообще, все это мне и понятно, и странно.

— Может, он вообще сбежал из Купчино? — предположил я.

— Все возможно. Болт вполне способен на такое. Не забывай — на него же еще все дворы озлоблены. За его проделки.

— Но тебе не хочется его найти?

— Я бы с радостью… Но все очень сложно. Если уж Болт пропал — найти его почти нереально. Вот где он сейчас может быть? Да где угодно! Хоть в Кот-д’Ивуаре!

— Это ты загнул!

— А что? Это же Болт! От него будь готов всякого ожидать.

— Но где-то же он есть! Купчино не такое и большое, — сказал я, в определенной степени соврав.

— В том-то и дело, что он может сейчас находиться вовсе и не в Купчино. И даже не в пределах города!

— Да вряд ли. Что он будет делать вне Купчино? У него там и дома нет!

— Ошибаешься. У него там, — Саня сделал характерный жест, — миллион домов!

— Да что ты врешь, черт возьми?! — возмутился я, видя широкую улыбку Сани. — Нет у него там никакого дома!

— Смотря, что ты называешь домом. Квартира у него, как я знаю, одна, и он в ней прописан. Но ведь есть еще парки, вокзалы, рестораны, клубы, заводы, кладбища, метро…

— Стоп! Вот тут хватит! Ты еще сделай из него бомжа! — отрезал я и подумал, что Саня сейчас вновь начнет улыбаться. Но он, однако, и не думал этого делать. Напротив:

— А ты что, мне не веришь? Мне, лучшему другу Болта? Э-э-э, да ты, похоже, совсем его не знаешь. Совсем не знаешь… — знаково повторил Саня.

— Как не знаю? — возразил я. — Да еще как знаю. Как и все. Сколько раз встречались!..

— У-у-у… Ты думаешь, что в Компании его полностью узнал? Да? — Я кивнул головой. — О нет! Вот именно в Компании ты его не мог узнать. Запомни: ты не знаешь о Болте и одной сотой той информации, которой владею я, — Саня с очень горделивым видом это произнес.

— Неужто?

— Да-да. Вот скажи: как давно вы познакомились?

— В прошлом году вроде, — ответил я. — Ты же сам нас тогда и знакомил!

— Вот-вот, — улыбнулся Саня, — ты познакомился с ним в прошлом году. А я его знаю четыре года, когда ему было десять. И поверь: он уже тогда мастерски находил миллион приключений на свою жопу. И сейчас находит.

— Ха! Ты так говоришь, словно он — бесконтрольный мальчик, у которого родители — пьяницы и тунеядцы, — заметил я.

— Кстати, ты наполовину прав, — ответил Саня. — Родители его — очень занятые люди. По уши в делах. А вот то, что он бесконтролен, — это факт, железный факт.

— И что, его никто никогда не воспитывал? — не без удивления спросил я.

— Скорее всего, это так. Я не вдавался в эту историю, но из рассказов его понял, что ни мать, ни отец никогда не уделяли ему должного внимания. Он был предоставлен самому себе с шести лет, а с восьми стал активно проводить время во дворе. Общение с кем попало, игры в футбол, прятки, жмурки и тому подобное… Вечно где-то шлялся — иногда по улицам, но в основном по дворам… Приходил домой только к десяти, уже к моменту прихода уставших родаков. И так — всю начальную школу. Учась дальше, он, разумеется, не мог так часто бывать во дворе, как раньше. Однако он продолжал частенько туда наведываться и вскоре уже вполне стал там своим. Его никто не контролировал — в принципе, он запросто мог шататься по двору и весь день, невзирая на школу. Здесь все было на его усмотрение, и нередко Болт выбирал двор вместо школы. Так и вышло, что двор его воспитал. Да, так и знай, Коля, что Болт — истинное дитя двора!

— Погоди, Сань, — сказал я. — По-моему, здесь ничего удивительного нет. Болт — типичный дворовый парень, привыкший к приключениям.

И тут, стоило мне только это сказать, Саня окончательно поймал кураж. Он начал говорить так, словно выступал на какой-то конференции, а не общался с другом. Очевидно, тема Болта его самого зацепила, и он просто не мог говорить о ней спокойно. Таким я его еще никогда не видел.

— О нет! — начал он. — Ты ничего не понял. В том-то и дело, что Болт — не типичный дворовый мальчик, как ты сказал. Он далеко не типичный!.. Начнем с того, что Олег, хотя и был воспитан дворовой компанией, никогда не проявлял конформизма в своих действиях. Он всегда поступал только так, как сам считал нужным. И это при том, что он был еще мелким. Болта можно было назвать эгоистом, ибо он редко когда думал о других, но здесь, скорее, это был его плюс, нежели минус. Что бы ему ни советовали, на что бы его ни уговаривали — он почти никогда никого не слушал и поступал по-своему. Конечно, у него иногда возникали проблемы. Бывало, его унижали, оскорбляли, били… Но он все равно настаивал на своем, и порой его мнение потом признавалось очень грамотным. Собственно, этим он и заслужил определенное к себе уважение, быстро стал своим, и мне, как и многим другим во дворе, сильно захотелось с ним сдружиться. Я просто почувствовал, что мне стал очень интересен этот малый. Кстати, где-то в десять лет, как я слышал, Болт и научился так быстро бегать. Видимо, еще ранее опасность побоев заставляла его быть всегда готовым к тому, чтобы стремительно удрать, — вот он и приобрел такой прекрасный навык. В это же время начались его хулиганства. Мне тогда удалось с ним познакомиться — собственно, тут не было ничего трудного, — и я сразу понял, что нашел в тот момент великолепного друга.

Постепенно Болт менялся: смелость в нем осталась, но он стал больше прислушиваться к мнениям других. И это хорошо — эгоист из него не вышел. Впрочем, двор советовал ему много как хорошего, так и плохого, однако и тут Болт сохранял рассудительность. Я прекрасно помню те компании, в которых мы с ним оказывались. Помнится, были группы из ребят 11—14 лет — мои тогдашние ровесники. Болту же было всего десять, и он уже не первый год наблюдал, как мы все курили, шлялись где попало… Разумеется, я тоже забавлялся. Помню, как хотел еще приучить Болта, но… Как только мы все ни уговаривали его — думали, что он дрогнет, сломается, решится, — да ничего не вышло. Болт был непоколебим. Видно, с самых первых лет уяснил вред курева — да так и решил никогда не начинать. Помню, еще меня пытался отучить: все пугал, приводил цитаты, рисовал на картонных коробках демотиваторы… И ведь у него получилось! Прокурив около года, я все же бросил и даже пообещал, что больше никогда не начну. Правда, сейчас опять тянет…

Ну а вообще, дружба наша становилась все крепче и крепче. Мы днями напролет общались, шутили, освоили все дворовые игры — короче, весело проводили время. В компании он часто прислушивался к моему мнению и считал меня авторитетом, а я старался всячески защищать его при угрозах и поддерживать его идеи. А идей у него было… океан! Фантазией Болт всегда отличался. Так вот постепенно мы стали лучшими друзьями.

Постепенно я понял, что наша с ним разница в три года — полная ерунда. Мы понимали друг друга с полуслова и ощущали истинную общность интересов. А чем больше их у нас становилось — тем более крепла наша дружба. Благодаря мне Болт уже перестал быть просто своим — он начал быстро набирать популярность сперва в нашем дворе, а потом и во всем Купчино. Уже не только подростки, но теперь даже и взрослые его знали. Правда, насколько они его уважали, — другой вопрос, но в среде тинейджеров он стал суперзвездой. Именно тогда, в эти золотые для него дни, всем стала известна его активнейшая деятельность. Болт одаривал всех шутками, приколами и розыгрышами — порой не слишком приятными для жертв, но зато невероятно веселыми для остальных. Впрочем, те, первые его проказы, сравнивая с нынешними, можно запросто назвать «детскими». Впереди все обещало быть куда более серьезным, и Болт сам это отлично понимал, ну а пока мы все вместе просто развлекались — по-детски развлекались.

Но время шло, и шло неумолимо быстро. Болт рос, менялся его характер, менялись его взгляды. Олег стал более жестоким, грубым, начал ругаться с родаками, соседями, друзьями, просто со взрослыми — вообще со всем обществом. В это время многие отворачивались от него — и не потому, думаю, что их отталкивал его тяжелый, взрывной, неуступчивый характер, а также вновь проявившийся эгоизм. Мне кажется, что его просто стали побаиваться. Уже один тот момент, когда он однажды появился во дворе с настоящим цианидом калия в руке и этой ампулой едва не отравил своего бывшего друга, заставил всех отстраниться от него. И ведь потом кто-то проверил — в ампуле действительно находился цианид калия. Но есть и еще причины.

Новых друзей Болт стал находить с трудом — видимо, дворовые толки быстро успели распространиться. Да и те, с кем Олег породнился, были очень странными людьми. Водился, например, он одно время с одним полоумным чуваком и считал его чуть ли не своим братом. Тот, однако, вел себя как-то странно — так, что даже Болту иногда приходилось удивляться. А уж про репутацию того в народе я вообще не говорю — все от него просто старались держаться подальше. Ну и что в итоге? Выяснилось, что этот чел с ранних лет отличался несуразностью в половом сознании — гейские манеры и пристрастие к парням составляли всю его странную сущность. Что ж, оттого и странность, оттого и полоумие… В общем, когда народ об этом узнал, репутация Болта была заметно подпорчена, но и боязнь в отношении него резко возросла.

Был у него и еще один необычный товарищ — Леня Шакалов по прозвищу «Пламя». Разумеется, оно появилось не случайно — дело в том, что Леня с самого детства страдал расстройством психики. Он имел необыкновенную и непреодолимую тягу к огню и всему, что горит. Сначала он просто предпочитал любоваться горящими спичками, кострами, фейерверками и пожарами, а потом, чуть повзрослев, начал устраивать их сам. Ему доставляло удовольствие поджигать любые предметы: коробки, гитары, ткани, одежду, восковые предметы,… — в начале! — а потом он перешел на деревья, мусорки и заброшенные дома. Когда же Леня посетил врачей, те незамедлительно поставили ему диагноз: «Он — пироман!»

Вот такие друзья были у Болта! Я, конечно, и сам не понимаю, где он только таких откапывал…

— А скажи: у тебя никогда не было мыслей прекратить с ним дружбу? Уж больно странным он стал, судя по твоему рассказу…

— Ха! — отреагировал Саня. — Конечно, они возникали. И не раз. Я и тогда понимал, что дружить с Болтом становится опасно; ведь если у него есть друзья-пироманы, то это не к добру… Только представь, сколького он мог понабраться у Шакалова!.. Однако я также понимал, что и прекратить общение с Болтом мне будет нелегко. Да что там говорить — почти невозможно! Уж слишком сильно мы с ним сдружились. К тому же, мне становилось жалко его, когда я представлял себе, как начинаю говорить ему о конце нашей дружбы. Ведь это слезы, истинные слезы! — крикнул Саня. — Фактически у Болта никогда и не было таких друзей, как я. И представь: если я, после нескольких лет дружбы с ним, скажу, что ей пришел конец, что больше ничего нет… Как он отреагирует? Вот как? Это же будет плевок в душу, удар ниже пояса, калечение судьбы! С кем он тогда будет общаться? А? С кем он тогда будет шутить? А с кем он будет развлекаться? — Я молчал и смотрел нервными глазами на Саню. — Да ни с кем! Просто ни с кем. Он на 99% радикально изменит свое отношение к жизни, станет ненавидеть мир, перестанет верить в дружбу, в мир, будет считать всех людей предателями, окончательно переругается со всем обществом и, в том числе, с родителями! Да-да, со своими родителями, которые когда-то дали ему жизнь на Земле, еще не зная, что у них не будет ни минуты времени на то, чтобы эту жизнь направить в верное русло. И вот дальше, когда отношения со всеми будут испорчены, может произойти самое страшное: Болт начнет осознавать, что он лишний в этом обществе, что он здесь никому не нужен, что его судьба никого не интересует, что он маргинал!.. Тогда, находясь в состоянии безысходности, Олег может окончательно сорваться. Он станет курить, попрошайничать, воровать, бухать… в конце концов, колоться! — и на все это его будет толкать чувство глубокой мести. Мести не ко мне, а ко всему обществу. Его будущее станет ужасным. Он полностью превратится в бродягу, навсегда потеряет связь с родителями и друзьями, забросит школу, вступит в криминальную социальную группу, станет преступником!.. Станет убивать, насиловать, совершать поджоги, террористические акты!.. — здесь Саня на несколько минут примолк. — И все это продолжится до тех пор, пока на горизонте не замаячат два пути: либо тюрьма, либо суицид, что, в сущности, есть два слова — трагическая смерть! И вот таковой может быть вся жизнь Болта.

Нет уж, я… не могу его бросить. Как подумаю об этом… — просто не могу.

Саня закончил. Я еще долго молчал, будучи не в силах произнести ни единого слова. И самое ужасное, что Саня был вполне прав. Со своим, конечно, видением ситуации. Но теперь, после этих слов, мне стало искренне жалко Болта. Жалко на все 200%. Я почувствовал в душе своей что-то явно колющее, будто самый кончик перочинного ножа воткнулся в нее и засел там, как самый зловредный на свете клещ.

Сане я сказал следующее:

— Мы обязаны его найти. После всего, что ты сказал, нужно хотя бы попытаться. — Потом добавил: — У меня теперь есть чувство, словно он и душой, и мыслью где-то около меня.

Саня в ответ вздохнул и кивнул головой. Мы договорились с ним рассказать о наших планах всей Компании.

И все представители Компании вскоре уже знали историю Болта.

Глава 9. Теория нелюбви

Очередной понедельник получился для меня тяжелым. Мы снова дежурили, правда, на этот раз я проспал. Причем проспал так, что явился только ко второму уроку. Тут со мной и случилась неприятность.

Я пытался быстро и незаметно пройти по центру второго этажа, чтобы добраться до одного из торцов горизонтального коридора. Разумеется, я не мог оставаться на своем привычном посту, потому что рисковал там встретиться с Чивер. Риск наткнуться на нее был и так велик, так как по понедельникам она всегда особенно активно перемещалась по школе, но, конечно, в любом другом месте, кроме центральной зоны, он немного, но уменьшался, и я как раз планировал таким образом спастись. Но, увы, задача эта была провалена.

Конечно, сегодняшнее дежурство, да еще на самом палевном месте, пришлось совсем некстати. Но выхода не было — от дежурства не уйдешь! — и я сообразил, что можно на время поменяться с кем-то местами, пусть даже по нашим школьным правилам это строго воспрещалось, и побежал в левую рекреацию, что была по другую сторону от кабинета географии, — там стоял Дима. Я подошел к нему, поздоровался и сразу вкратце описал ситуацию:

–…в общем, эта тварь не должна меня сегодня увидеть. Увидит — мне…, — здесь я смачно выругался. — Она меня сегодня хотела спросить.

— Да, — отвечал Дима, — она вспоминала о тебе.

— Ну так что, меняемся? — более решительно спросил я.

— Идея неплохая, — начал Дима, — но я не вижу в ней смысла.

— Это почему? — с громадным удивлением спросил я.

— Ты же знаешь Чивер, — преспокойно отвечал Дима, — она кого угодно найдет. Тем более, что этаж для тебя все равно останется вторым, а это ее этаж. Со своим-то собачьим нюхом она тебя точно найдет.

— Ну а если не найдет? Тебе-то чего стоит поменяться? Она же не тебя ищет! — взволнованно произнес я.

— И все-таки я не вижу целесообразности в твоей идее, — оставался непреклонным Дима.

Признаться честно, после данной фразы мне просто захотелось прибить его. Я был уже на взводе:

— Да как ты не понимаешь, черт побери? Тут все просто. Я не хочу получить «2» за прогул урока и делаю все, чтобы не показаться на глаза Чивер.

— Тогда беги на другой этаж, — продолжал спокойно говорить Дима.

— Да уже поздно. Она меня спалит.

— Тогда выхода точно нет.

— Нет, есть! Останься я тут хоть на одну перемену — она может меня не найти.

— Так оставайся. Вместе со мной, — промолвил Дима, слегка улыбнувшись.

— А на том посту кто будет? — я показал рукой в сторону центра. — Она же сразу заметит, что меня там нет. И начнет искать по всей школе. Если уже не начала…

— Так что я изменю?

— Ты встанешь. Она увидит, что пост занят, и забудет обо мне.

— С ее-то памятью? Вряд ли… — не поверил Дима.

В общем, уговаривал я его всю перемену. И договорились-таки, что со следующей перемены он встанет на мое место. После звонка я, более-менее довольный, пошел на алгебру.

Далее все было очень рискованно. Мне предстояло аккуратно пройти мимо кабинета географии и дойти до математического кабинета. Я несколько секунд раздумывал над тем, как бы не спалиться, и даже хотел сначала остаться в левой рекреации и некоторое время переждать, пока Чивер не подойдет к кабинету и не впустит туда другой класс, чтобы потом быстренько проскочить. Но… потом подумал, как будет ругаться Никанорова при моем опоздании, как испоганится ее настроение, как это негативно скажется на ходе урока и как затем она надумает провести в наказание за мой грешок тест или задать много д/з, и от этого пострадает уже весь класс, — и решил, что лучше не стоять на месте, а идти поскорее на алгебру. Так и поступил.

Как Читатель понимает, речь здесь шла исключительно о секундах. Малейшее ускорение, малейшее проявление сноровки — и я у цели. Так как со сноровкой и скоростью у меня все было в порядке, то я удачно проскочил окологеографическую зону и почувствовал, что от кабинета математики меня отделяют несколько шагов. «Кажется, все супер!» — подумал было я, но, очевидно, подумал напрасно. В ту же секунду меня сзади окликнул знакомый голос. Не повернуться я не мог, ибо мне сразу стало понятно, кто там стоит. Это был Долганов.

— Почему не дежурил? — строго спросил он меня.

Тут я начал оправдываться, как мог. Говорил, что не успел, что задержался, что был в столовке… — в общем, хотел отмазаться по-быстрому, чтобы поскорее дойти до кабинета алгебры (боже, я никогда так еще не мечтал оказаться в кабинете алгебры!), и чтобы Чивер к тому моменту еще не успела доползти, но, видимо, из моих слов вышла какая-то полная ерунда, раз уж я сам почувствовал, что за детский лепет вываливается из моих уст.

Долганов строго посмотрел на меня и пробасил:

— Твое счастье, что сегодня нет урока физкультуры — пришлось бы несладко. Свободен.

Я отошел от него, находясь не в самом приятном расположении духа. «От Чивер прячусь — так еще этот решил поиздеваться. Что за день?!» — досадовал я.

Итак, со следующей перемены я стал дежурить на месте Димы. И… да, пожалуй, он был прав, когда предупреждал меня о собачьем нюхе Чивер… Долганов быстро выяснил, что мы с Ветровым поменялись местами; судя по всему, ему это не понравилось, и он решил все вернуть на круги своя. И вот, когда я в конце второй перемены пошел в сторону места прежнего поста, чтобы просто через него пройти, из-за угла неожиданно показалась голова особы из цвета говна кабинета, и эта особа, конечно, сразу меня узнала, а заодно и тут же вспомнила, что я отсутствовал на сегодняшней географии, — в общем, в голове ее мысленно открылся файл с полнейшей про меня информацией, бывшей для нее сейчас столь важной.

Разумеется, Чивер сразу устроила скандал: начала кричать, показывать неприятные жесты, хитро улыбаться, видя, что я в замешательстве, пообещала поставить «1»… Потом еще позволила себе несколько крепких выражений про 11б — куда ж без этого?! В общем, вела она себя сообразно тому, чего я и ожидал. Когда же Чивер, наконец, выругалась по полной и отошла от меня, я глубоко вздохнул и подумал: «Как же все предсказуемо…»

Впрочем, наверно, я ошибался, ибо никак не мог заранее знать, что, когда уже буду идти домой, мне позвонит Долганов и напомнит, что на этой неделе мы с Соней Картенко дежурим по классу — мол, «мы сами себе назначили эту дату».

— Да, действительно… Что-то такое было, — вспомнил я.

Как Читатель догадался, мне пришлось взять обратный маршрут и вернуться в школу — перечить Долганову при самовольном определении недели дежурства было бессмысленно.

Придя в школу, я сразу встретил у дверей физрука, словно он ждал именно меня. Поручение мне было дано следующее: отмыть весь зал. Я, конечно, ужаснулся, спросил у Долганова, мол, «Не шутка ли это?», на что он только рассердился, заявив, что «Совсем даже не шутка! Работайте!»

Ох и опечалился я в тот момент! Тоска и уныние сопровождали меня, когда я побрел в зал. Сегодня, в этот гадкий понедельник, мне вообще не хотелось заниматься каким-либо дополнительным дежурством (ведь это совсем не то дежурство, о котором я столь много говорил в предыдущей главе!), что уж говорить об отмывании всего спортзала! Но переносить его на другой день недели, когда, возможно, у меня будет более мрачное настроение, я тоже не хотел. Да ведь еще эти курсы по средам и пятницам… В общем, как бы этому треклятому дежурству ни противилось мое тогдашнее апатичное состояние, я заставил-таки себя зайти в спортзал, взять большое ведро, пойти в уборную, чтобы наполнить его водой, вернуться в спортзал, захватить швабру и перейти к скучнейшему делу на свете. Кстати, к моему удивлению, Сони в зале не оказалось. Не знаю, где она пропадала, но после первых пятнадцати минут работы я понял, что уже вряд ли дождусь ее сегодня, — видимо, кто-то свыше решил, чтобы я сегодня пахал в одиночку, и мне ничего не оставалось сделать, кроме как принять эту грустную мысль.

Однако мне повезло. Моя пол еще у самой входной двери в зал, я увидел, что в холле стоит Костя. Похоже, он с кем-то общался, и, возможно, о чем-то важном, и, кажется, собирался уже выйти на улицу. Но я понял: либо кричу — либо остаюсь здесь до вечера, — и крикнул, причем так громко, что даже баскетбольные мячи, лежавшие в ящике в углу, как мне показалось, зашевелились. Костя, конечно, меня услышал и побежал в зал.

Я рассказал ему всю ситуацию, особенно подчеркнув странное отсутствие Сони, и просто, по-дружески, попросил помощи. Не знаю, удивит ли Читателя следующий ответ Кости:

— Да не вопрос. Доставай швабру!

Вот так он меня выручил. Я достал ему швабру, и мы принялись за работу. Разумеется, теперь она продвигалась куда быстрее, чем ранее. Вдвоем нам было работать куда веселее, Костя еще включил музыку на своем телефоне — в общем, дело пошло с удвоенной скоростью. Благодаря этому через час работа была закончена. Зал блестел.

Перед прощанием я еще раз поблагодарил Костю за оказанную помощь. А он, в свою очередь, напомнил мне об очередном «химическом заседании», которое было намечено на 7 часов вечера вторника в квартире Леши. На том и разошлись.

Описывать подробно заседание я не буду — оно получилось достаточно скучным и, наверно, символизировало собой все те дни, что нас ожидали впереди. Действительно, четвертая неделя не обещала принести нам чего-то очень интересного, захватывающего или долгожданного — по сути, она должна была стать аналогом третьей. Все те же скучнейшие уроки, все та же портящаяся погода (даже удивительно, что она так рано стала портиться — как бы до снега дело не дошло!), все тот же стремительно уменьшающийся световой день… Это я еще не все перечислил и избежал конкретики — но ведь и так неделя выходила блеклой. До такой степени, что я даже вообще не хотел приходить в школу; уж слишком угнетающе на меня действовала вся эта безрадостная обстановка с очередными химией, английским, геометрией… В такой ситуации пробудить во мне тонус, сообщить мне мощный энергетический импульс и возродить мое желание ходить в школу могло только какое-то неожиданное и до предела интригующее событие. Но, конечно, я и мечтать не мог о том, что что-то подобное у нас случится, — хотя бы просто потому, что хорошо знал нашу школу после десяти лет знакомства с ней. Да и с чего бы? Вроде ничего интересного не происходит, даже Компания бессильна на какой-нибудь новостной взрыв, этакую сенсацию! Да и класс наш не сильно заинтересован в таких новостях — это уж исторически повелось. Что же может взбудоражить всех и откуда взяться вообще энергетическому событию? Что такое должно случиться? Трудно оценивать… Но именно сейчас, на данном этапе рассказа, мы подошли к очень важному дню — пятнице 26 сентября — дню, который совершенно неожиданно стал знаменательным для всего нашего повествования. Почему? Давайте обо всем по порядку.

Первый урок литературы в пятницу получился откровенно скучным. Мало того, что он, как и все первые уроки, слишком рано начинался, отчего невероятно сильно хотелось спать, так еще и биографию Куприна разбирали с его «Гранатовым браслетом». Полнейшая тоска! Конечно, я заставил себя удержаться ото сна и, как максимум, только вздремнул. Но вот Леша, который сидел сзади меня, не выдержал и отключился через десять минут после начала урока, а проснулся уже со звонком. Удивительно еще, что Федорова этого не заметила. Затем была не менее нудная информатика, на которой мы целый урок слушали монолог Баранько Луизы Вячеславовны про историю развития вычислительной техники, а также смотрели соответствующую презентацию, в которой доминировали голубовато-желто-лиловые тона. От них спать хотелось еще больше. Миша мне даже сказал:

— Черт, у меня уже зрачки «оголубились»! Никогда не думал, что на ИКТ может быть так скучно.

Я его понимал. Раньше, когда у нас преподавала Платова Ирина Максимовна, информатика была и впрямь интересным предметом — мы легко воспринимали любую информацию, пусть даже чертовски научную, и так же легко справлялись со всеми заданиями. У нас даже оставалось время на то, чтобы пострелять, погонять… — в общем, заняться задротством. А иногда мы просто зависали в социальных сетях, причем зависали так, что сам звонок означал для нас лишь пустое, никчемное треньканье. Уходили из кабинета уже под аккомпанемент другого звонка — того, что возвещал о начале нового урока. Увы, сейчас информатика — сплошной геморрой, и ни о каком задротстве при Баранько даже и думать не приходится.

С чувством скорой радости я ждал третьего урока — ОБЖ. Я знал, что, раз там будет Долгов, то наверняка будет весело, и готовился к мини-веселью. Вот и представьте себе мои разочарование и негодование, которые охватили меня, едва только я узнал о том, что Долгов заболел, и что его будет замещать проклятая Чивер — не кто-нибудь другой, а именно Чивер! Ну что тут скажешь?..

Я не слишком удивился, когда заметил, что вошедшая в класс Чивер смотрит именно на меня. Нет сомнений, что она тут же вспомнила понедельник, и первый урок, и мое отсутствие на нем, — впрочем, мне на это было уже наплевать: пара (если не кол) в журнале уже стояла, так что ждать от нее новой подлости мне не приходилось. Все-таки везде должен быть предел садизма.

Однако она неожиданно обратилась ко мне:

— Лавров, иди сюда.

Я слегка опешил, но затем встал и подошел к противной особе.

— Получи от меня задание, — сказала она, протягивая мне некую бумажку. — Тут несколько пунктов. Сделаешь все — и я подумаю об исправлении твоего «неуда». Не сделаешь — пеняй на себя, тебе же будет хуже. Можешь идти.

«Вот те на! Неужто она не такая противная?!» — невольно подумал я.

Что ж, надо признать, что задание от Чивер пришлось как нельзя кстати. Теперь мне не нужно было балдеть на уроке и терпеть ее географические рассказы, да и успеваемость можно поправить. И вот, на фоне таких мыслей, я с воодушевлением приступил к работе.

Урок прошел для меня удачно и плодотворно — я работал в хорошем темпе и сумел выполнить все задания. Теперь у меня хотя бы была надежда на благосклонность Чивер.

На физике нас особо не мучили. Наша физичка, Ломанова Ирина Евгеньевна, объясняла нам правило Ленца и явление самоиндукции. В целом, этот урок мне понравился; было даже интересно.

А затем мы пошли в столовую. Там, как и всегда после четвертого урока, было очень шумно. Казалось даже, будто вся школа оккупировала столовую — в таких случаях обычно говорят «яблоку негде упасть», и я могу заверить, что яблоко, если бы его кто подбросил, действительно не смогло бы коснуться пола.

По традиции, у буфета собралась огромная толпа, для которой, вообще говоря, справедлив такой закон: возраст школьника и шанс купить желанный продукт находятся в прямо пропорциональной зависимости: чем старше школьник, тем выше этот шанс.

Привилегии были только у учителей. Стоило кому-либо из них прийти — и строгое и циничное лицо буфетчицы, словно по мановению волшебной палочки, моментально приобретало добрый, ласковый и мажорный вид. А потом, когда учитель уходил со своим кушаньем, с лицом буфетчицы происходила обратная метаморфоза — снова были заметны грубость и злость, словно здесь никогда и места не могло найтись для улыбки. Вот почему мы не любили частенько заглядывающих в буфет учителей и терпеть не могли буфетчицу.

Недалеко от буфета, по левую сторону от очереди, трое малых из пятого класса играли в так называемый «буфетный баскетбол». Они один за другим, с разных дистанций, кидали пустую бутылку от лимонада в урну, еще не набитую мусором, стремясь, конечно, попасть в цель — типично столовская игра. Победителем в ней обычно становится тот, кто попадает пять раз, если таковой есть, — проигравшие же, по правилам, должны скинуться и купить триумфатору ту или иную еду. Размер взносов определяется заранее. В основном одной большой перемены хватает на две полноценные игры, на маленьких переменах можно успеть провести только одну.

Неудивительно, что многих эти малые раздражали — уж слишком много места занимала их игра, урна почти всю перемену была ими же абонирована, да и надоедливых криков хватало. Поэтому обычно мелких мы прогоняли в какое-нибудь другое место, например, в актовый зал. Они, конечно, сопротивлялись, и недоумевали, и возмущались, но ничего не могли против этого поделать — не выросли еще.

Впрочем, это совсем не дедовщина — мелкие порой так увлекались своей игрой, что попадали бутылками в более старших, а один раз мишенью даже стал Саня. Ох, как он тогда ругался!..

— Твари малолетние! Не наигрались еще? Я эту бутылку сейчас запихаю вам в одно место, а ну валите отсюда!

Разумеется, после такого рыка не прошло и полминуты, как никого из мелких на месте игры не осталось, причем на сей раз перечить они даже и не смели.

А однажды бутылка пришлась прямо в Чивер — вот это точно был запоминающийся момент. Нет, наша завуч не орала — ей, очевидно, было не до этого, — но зато матерок в ее недовольном бурчанье слышался очень хорошо:

— Мотаются тут… всякие… Лучше б на стадион шли и там бы все играли…

Не знаю, поняла ли она тогда сама, что сказала все это не у себя в квартире и не какой-нибудь подружке…

А я продолжу краткое описание столовой. Итак, напротив буфета располагалось много столов, за которыми, как правило, принимала пищу наша начальная школа. Впрочем, нередко эти столы занимали куда более старшие ребята, причем они далеко не всегда именно ели. Был, например, у нас стол мирового списывания — там постоянно кто-то что-то с кого-то скатывал! Рядом находился стол, за которым сидящие любили обсуждать спортивные события: «Сколько подиумов у Свендсена?», «Забил ли Роналду?», «Как дела у Малкина?», «Надаль проиграл?»¹³, — такие вопросы здесь можно было услышать довольно часто. Но был еще один достаточно важный для меня, и далеко не только для меня, стол — «Стол Компании». Как Читатель догадался, за ним обычно собиралась наша Компания.

Но вот нонсенс: в этот раз наш любимый стол был занят. И кем? — какими-то восьмью шестиклассниками, игравшими в мафию. Это мы все сразу поняли, как только услышали знакомое словосочетание: «Город засыпает…»

В общем-то, мы никогда не были принципиальными или придирчивыми людьми и запросто могли бы сейчас пересесть за другой стол — в конце концов, уже прошли тот детский возраст, когда кричали по всяким пустякам, — но проблема состояла в том, нас было очень много, и за другим столом мы бы просто никак не смогли уместиться, а любимый компанейский стол значился в столовой однозначно самым большим (собственно говоря, не зря мы его и абонировали!). Поэтому Косте как лидеру Компании пришлось пойти во всем разбираться. Однако уже по одному его лицу я понял, что грубости нам ждать не стоит, — оно имело крайне миролюбивый, но несколько хитроватый вид.

— Ребята! — обратился Костя к шестиклассникам. — Во-первых, всем привет от Кости Таганова. А во-вторых, — я, конечно, вижу, что игра развивается крайне интересно, и, кажется, мирные жители проигрывают, — но вам придется сейчас немедленно освободить данный стол и перейти в другое, не менее подходящее для «мафии», место, — сказал он невероятно спокойно, в своем излюбленном стиле.

По столу ту же пронесся гул возмущения. Восьмерка уходить явно не собиралась. Саня уже показал Косте характерный жест, который по дворовой легенде значил, что, мол, «не пора бы их уже прогнать?». Но Костя, в свою очередь, ответил Сане отрицательным жестом и еще раз обратился к шестиклассникам:

— Имейте в виду, друзья, что ваша истинная мафия уже давно должна вам всем пятьсот тридцать два рубля сорок копеек, а вы сидите тут и строите из себя мафиози! Да не обманывайте вы себя! Неужто вам не жалко собственных же денег? Да я бы уже давно на вашем месте поднялся на третий этаж, в правую рекреацию, и потребовал бы свои кровные!

И тут мы вынуждены были лицезреть совсем странную картину, понятную, наверно, только Косте. Ни с того ни с сего наши юные мафиози, сразу после его слов, мгновенно выпрыгнули из-за стола, похватали портфели и рюкзаки и бросились бежать. Куда? — это, опять же, мог знать только Костя. Но мы успели заметить на лицах шестиклассников явно воинственные мотивы.

А Костя как ни в чем ни бывало предложил нам всем сесть. Однако мы находились еще в таком удивленном состоянии, что Косте даже пришлось повторить:

— Садитесь, друзья!

Только после этого мы расселись, даже пораженный пуще всех Саня приземлился на скамейку.

Замечу, что потом, спустя уже определенное время, Костя объяснил-таки нам свой подход. Оказалось, что он уже очень давно знаком с учеником 7а класса Антоном Черновым, который хорошо известен нашему школьному обществу как «Вечный вымогатель денег», а точнее, как «Вечный вымогатель денег у шестиклассников». Ох, сколько он им уже задолжал (да еще была у него привычка постоянно скрываться от жертв, когда те уже всей своей мощью готовы на него ополчиться)! Сам Антон рассказывал Косте про свои долги, и надо сказать, что тот изначально не имел уважения к должнику, ибо всегда считал, что требовать деньги у мелких — это крайне низкое занятие. А постепенно Костя и вовсе стал презирать Антона, иногда еще напоминая ему: «Заканчивай эту хрень! Только подумай, каким постыдным делом ты занимаешься!..» Но Антон был глух к советам Кости, и поэтому Таганов сейчас без всяких угрызений совести сообщил шестиклассникам место нахождения подлеца, зная, что у него на очереди была алгебра на третьем этаже, в левой рекреации (но прятался он в такие моменты обычно всегда в правой, потому что боялся, что в левой его настигнут — один на один ему, конечно, легче было действовать…). Не лишним будет также сообщить, что Антон много раз просил деньги у самого Кости — мол, «на сигареты ему своих не хватает», — и Костю, очевидно, это тоже со временем взбесило.

Теперь он собрал нас всех за столом, и собрал не просто так. Но повестке стоял вопрос о нашем пейнтболе в ближайшее воскресенье, и вот, когда все расселись (а нас было чуть больше двадцати человек + Костя), началась дискуссия. Кто-то еще предлагал поменять пейнтбол на боулинг — дескать, он привычнее, — но Костя — главный вдохновитель пейнтбольной идеи — настоял на своем:

— Нет уж, давайте это все-таки реализуем. Пейнтбол — так пейнтбол! Кстати, кто играл в него хоть раз?

Откликнулись только мы с Саней да Даша Красина.

— Что ж, это понятно, почему многие не хотят. Боитесь, значит… Но ничего — это нормально. Сначала все ратуют за модерн, а — случись что! — сразу превращаются в консерваторов — знакомая ситуация. Но мы не консерваторы, друзья! Мы должны двигаться вперед!

— Так все-таки, — обратился Паша Дубровин, — куда мы идем? В боулинг или в пейнтбол?

— Я все-таки предлагаю попробовать пейнтбол, — отрезал Костя.

— А там не будет убийств? — то ли в шутку, то ли всерьез спросила Вика.

Даша тут же нашла, что ответить:

— Разумеется, они будут! Нас ждет особенная химически опасная, токсичная краска, которая будет либо убивать нас своим запахом, либо разъедать все части тела, на которые попадет.

За нашим столом поднялся смех. Впрочем, Вика не смеялась, а, напротив, приуныла.

— Да не робей, подруга! — обратилась к ней Даша. — Все будет улетно! Ты и не заметишь, как втянешься в войну.

Не знаю, поняла ли Вика юмор Даши, но далее Костя уже стал рассказывать всем нам, куда, собственно говоря, мы поедем. Думаю, что Читателя не слишком заинтересуют подробности рассказа Таганова, поэтому скажу только, что пейнтбол располагался за пределами города, в одном достаточно известном поселке.

Закончив рассказ, Костя увидел, что в пяти метрах от него стоит слушающий музыку Боря Норовский из 9б, спустя секунду я тоже его заметил — это был наш общий с Костей друг и тоже член Компании.

— Чего стоишь? Залезай к нам! — крикнул ему Таганов.

Боря с радостью на лице присоединился к Компании, и Костя тут же и достаточно быстро посвятил его в пейнтбольную тему и предложил поехать с нами в воскресенье.

Положительный ответ того последовал незамедлительно, и Косте лишь оставалось сказать:

— Я всегда знал, Боря, что ты — верный друг Компании.

Тем временем двадцать минут, отведенных на четвертую перемену, закончились. Наша группа разбилась. Костя, Саня, Леша, Даша, Вика, Миша, Карина, Люба, Женя и я — мы медленно-медленно зашагали на литературу. Было такое впечатление, что каждый из нас уже знал, что сейчас там будет полнейшая скука, то есть Куприн и его «Гранатовый браслет», — и это явно не добавляло никому желания поскорее оказаться в кабинете Федоровой. Саня вообще все время твердил: «Давайте не пойдем! Давайте не пойдем!» Его предложение решено было отвергнуть — наверно, из-за каких-то чудесных проявлений антипофига, возникших в наших душах, — однако в тех же душах каждый из нас наверняка мысленно был солидарен с Саней и даже двумя руками и ногами за его идею. Впрочем, как выяснилось впоследствии, мы приняли крайне правильное решение.

По пути к кабинету Федоровой, который находился на третьем этаже, мы встретили Армана (это случилось еще внизу), причем первым его распознала Даша, тут же об этом сообщившая Косте. Подойдя к Арману вплотную, мы тотчас же и обступили его со всех сторон, а Костя строго спросил:

— И где ты пропадал? Почему в столовку не зашел?

На это Арман тут же ответил:

— Да фигня тут одна со мной приключилась…

— И что именно за фигня? — спросил Саня, бесспорно, более всех в нашей группе идущих на литературу интересовавшийся контекстным смыслом этого слова.

— Иду я, короче, в медкабинет. За направлением на флюорографию, — отвечал Арман. — И тут меня встречает Гареева, свинья эта из третьего кабинета. И спрашивает: «А чего это ты, Хатов, не был на двух моих уроках в понедельник?» Я, разумеется, ответил, что у меня есть причина — мол, ездил в военкомат. И, кстати, об этом я ей говорил еще в четверг, после урока, но она, видно, пропустила это тогда мимо ушей — была занята своими делами, блин, а меня не слушала! И вот теперь у нее случился провал в памяти, который я, как мог, пытался ликвидировать.

— И как, успешно? — спросил я.

— Да где там?! Она, видите ли, уже и не помнит, что было в четверг, поэтому я типа прогулял те два занятия. И тут пошел в ход ее излюбленный метод: она отвела меня в свой кабинет, дала до хрена д/з на следующую неделю и заявила, что если я его не сделаю, то она, мол, затрахает меня своими колами. Вот такая фигня!

Как видно из речи Армана, он был очень зол.

— Покажи хоть, что за задания, — со вздохом сказал Костя.

— Да вот они, — сказал Арман, вынув из своего портфеля сразу пять листов, на которых — это и издалека было заметно! — не было ни одного русского слова.

— Да уж, вот это зашибись… — только и смог произнести Костя, который, кстати, знал английский на «5» и даже собирался сдавать его в формате ЕГЭ.

— Зашибись — это мягко сказано, — бросил фразу Саня, также взглянувший на листки от Гареевой, несчастливым обладателем которых был Арман. — Я думаю, что это полный…, — он выругался. — Ладно, ужас.

— Самое ужасное, что я все равно не смогу это сделать, — заключил Арман. — Разве что только попытаюсь.

— И когда ты планируешь попытаться? — поинтересовался Костя.

— Да на выходных, конечно. Больше и некогда. До понедельника же надо…

— И ты всерьез рассчитываешь на успех? А как же пейнтбол? — спросила Даша.

— Да, видимо, с пейнтболом я пролетел… Увы, ребята. Но ведь надо хоть что-то сделать.

— Да понятно, — сказал Костя. — Эх, помочь бы тебе… Да только у самого времени в обрез…

— Спасибо, Кость. Но я уж сам как-нибудь попробую…

Тут в разговор решила вмешаться Люба:

— Погоди, Арман. Давай будем реалистами. Во-первых, выполнить это аспирантское задание даже за три дня невозможно. Ну, тяжело! А во-вторых, ты же слабо петришь в инглише, как и я, — давай уж по чесноку. «Почти на двоечку». Вот и выходит, что сделать это задание тебе просто не под силу. Разве только наугад? Наобум?

— Выходит, что у меня все же будет двоечка, — шутя сказал Арман. — Хотя, наверно, ты права…

— А тут еще ни одного русского слова нет! Даже задания на английском! Жуть!

— И то правда. Ты, определенно, права, Люба! — заключил Арман.

— Она же просто решила поиздеваться над тобой. Так… пошутить разок.

— Так разок-два пошутит — а потом и двояк вкатит!

— Да ладно!.. После таких заданий это даже стыдно сделать! — настаивала Люба.

— Хм… И что ты предлагаешь? — спросил Арман.

— Да просто забить на задание — и все! А Гарееву послать на фиг! Мысленно, конечно.

Арман явно был в замешательстве. Он еще минуты две стоял и раздумывал, как же поступить. Было заметно, что ему пришлось даже поднапрячься, ибо решение, каким бы оно ни получилось, все равно выглядело бы противоречивым. А уж какой удар по ответственности! Вот тебе и пофиг! Опять начинается… Потом мы стали его слегка подгонять, все же еще помня о литературе, и он, наконец, заключил:

— Да, вы правы! Сто раз правы! На фиг английский!

Я даже не стану выражать свои догадки относительно того, что заставило Армана прийти к такому выводу. А впрочем…

— Так что с пейнтболом? — спросила Даша.

— А что тут неясно? Едем! — заключил Арман.

Тем временем мы продолжали всей группой, теперь и с Арманом, тянуться на урок литературы.

Через центральный коридор второго этажа идти было опасно — там был велик риск столкнуться с Барнштейн или Чивер. Поэтому мы решили пойти по обычной лестнице подъема.

Подходя ко второму этажу, мы вдруг услышали чьи-то шаги. Принадлежать они, конечно, могли кому угодно — как обычному школяру-прогульщику, так и директрисе, — и здесь мы не владели точной информацией, равно как и не обладали экстрасенсорными способностями, — поэтому ситуация становилась неприятной; к тому же кто-то явно шел к нам именно со второго этажа. Мы хотели быстренько смыться, но уже понимали, что вряд ли успеем. Решено было всем оставаться на местах.

Итак, человек, чьи шаги мы слышали, уже открывал лестничную дверь. Вероятность, что сейчас появится кто-то из пары Барнштейн-Чивер, была очень велика. Вот еще секунда…

Но, к счастью, все обошлось. Дверь открылась — и перед нами предстала завуч по творческой работе, Щепкина Дарья Алексеевна. Читатель должен знать, что это добрейшей души человек, очень тонкая, творческая натура. Она всегда умела организовать концерт, конкурс, выставку, спектакль или дискотеку в нашей школе — разумеется, только тогда, когда ей это поручали, — и это у нее неизменно получалось очень хорошо, если не сказать больше — блестяще! Она словно всегда знала, чего хочет нынешняя молодежь, что интересно современному поколению, и подстраивала эти вкусы под любое мероприятие, хотя самой ей было уже, наверно, за пятьдесят лет. Компания — надо отметить — очень любила и уважала Дарью Алексеевну. Оттого и неудивительно, что, увидев Щепкину, мы все сразу успокоились, обрадовались и встретили ее самыми дружелюбными приветствиями.

— А мы вас давно не видели, — пожаловалась Люба.

— Да я в отпуск уезжала — и только вчера приехала. А вы опять гуляете, молодежь. Небось, снова в столовой были? — иронично и с пониманием заметила она. — Костя! И ты здесь! — радостно крикнула Дарья Алексеевна и кинулась навстречу Косте для самых крепких объятий.

Тут я должен отметить, что Костю Дарья Алексеевна особенно любила. Она знала, что он — такая же творческая натура, как и она. Впрочем, то же можно было сказать и про Лешу, которого она и так всегда уважала и отмечала.

— Кстати, как обстоят дела с номером? — спросила вдруг Дарья Алексеевна.

— С каким номером? — спросили мы.

— Ну как же! Номер ко Дню учителя, 5 октября. Нужен от каждого класса, а тем более — от вас! Уже немного осталось… Неужто вы забыли?

— Да нет, мы помним, — сказал Костя. — Но ведь еще целая неделя впереди! Все успеем! К тому же праздник выпадает на воскресенье, не так ли?

— Да это не страшно, справим в субботу, — сказала Дарья Алексеевна. — Но мне важно, чтобы у вас был номер. В четверг — пробный просмотр.

— Хорошо, мы все сделаем, — заверил ее Костя. — Как обычно, все будет круто, — сказал он, показав соответствующий жест.

— Я в этом не сомневаюсь, — ответила Дарья Алексеевна, бодро улыбнувшись. — Ладно, бегите на урок.

Мы уже было тронулись, но в это время Дарья Алексеевна подозвала к себе Костю и Лешу, желая, видимо, обсудить с ними некоторые планы праздника. Оставшиеся, в том числе и я, решили подождать их перед дверью, открывавшейся на третий этаж. Через три минуты Костя с Лешей снова примкнули к нам — и мы сразу выяснили, что, оказывается, Дарья Алексеевна попросила Костю что-нибудь сбацать на гитаре на концерте, и что они некоторое время обсуждали, что бы именно он мог сыграть; Лешу же она попросила написать какой-нибудь стих, посвященный празднику, дабы он смог его прочитать перед всеми аккурат при открытии концерта. Леша охотно согласился, сказав, что по такому поводу к нему на неделе обязательно придет вдохновение — и тогда он сочинит лучший стих на свете! Затем Дарья Алексеевна еще раз напомнила Косте и Леше про номер и пообещала, что поговорит на эту тему с Долгановым. Тут она, конечно, собиралась поступить очень грамотно, ибо хорошо знала нашего физрука, а, следовательно, и понимала, что нам активизировать его вряд ли удастся.

Итак, мы оказались на третьем этаже. В класс Федоровой заходить по-прежнему не хотелось, и Леша предложил нам поглядеть на картины, что только вчера повесила на стене Дарья Алексеевна (очевидно, некоторые она привезла из отпуска). Мы с радостью поддержали эту идею.

На картинах были изображены в основном пейзажи. Но встречались и батальные сцены, и морские просторы, и портреты известных личностей. Рядом с ними висела деревянная табличка, уверявшая, что их авторы — прославленные художники, некоторые произведения которых можно увидеть, например, в «Эрарте»¹⁴.

В картины мы вглядывались очень внимательно, пытаясь понять весь тот глубокий смысл, который в них заложили художники. Особенно скрупулезно вглядывался Саня. Его лицо в такой момент выражало собой как одухотворенность — неотъемлемую составляющую диалога с искусством, — так и глубокий анализ, свойственный всем субъектам практически любого вида познания. Картин всего было девятнадцать, и для того, чтобы досконально осмыслить каждую из них, нам требовались определенное время и соответствующий духовный настрой. Но проницательность, помноженная на восхищение, и начальная духовная осведомленность помогли нам достаточно глубоко проанализировать увиденное. Мы словно связались с мыслями художников, создававших эти картины…

Процесс духовного насыщения был закончен, и мы подошли-таки к кабинету литературы. Опоздание было уже довольно большим, и мы все — Костя, Саня, Люба, Карина, Миша, Женя, Даша, Вика, Леша, Арман и я — прекрасно понимали, что Федорова, увидев нас, начнет рвать и метать — по крайней мере, на 90% мы были в этом уверены. Тем не менее такого страха, как если бы мы шли к Бандзарту или Чивер, или — еще хуже — к Барнштейн (правда, по счастью, мы к ней не ходим), у нас не было. Но кто-то должен был шагнуть первым, и этим кто-то не мог быть не кто другой, кроме Кости. Самое интересное, что никто, даже Таганов, еще не озвучил на пробу хоть сколько-нибудь правдоподобную отмазку. При этом вешать Федоровой лапшу на уши вроде бы тоже никто не собирался, ибо уровень нашей общей наглости и так уже давно превысил допустимый предел. Ведь согласитесь, что опоздание на десять минут при общей продолжительности урока в сорок пять минут — это по меньшей мере крайнее неуважение к преподу, и мы, как ни странно, это хорошо осознавали. Поэтому совершенно ни к чему было заходить за край. С другой стороны, сказать Федоровой, что «мы просто ели, оттого и опоздали», было бы глупо. Во-первых, для этого была перемена, причем самая продолжительная — аж двадцать минут, а во-вторых, прошло уж слишком много времени после нее. Неужто мы все тридцать минут ели? Ну, допустим, что полвремени ели, а затем смаковали — типа радовались послевкусию, делились впечатлениями о еде, как это когда-то было в пиццерии, и т. п. Но это еще глупее.

Был вариант сказать, что нас задержала Дарья Алексеевна, — мол, «объясняла нам сценарий Дня учителя, мы долго спорили, не могли прийти к консенсусу — вот и вышло такое громадное опоздание», но… тут на нас нападала совесть. Все-таки Дарья Алексеевна была любима всеми, а потому подставлять и вмешивать ее во всю эту хреновину никому не хотелось. Вот если бы нас задержала Гареева или Никанорова…

Про картины и думать было бессмысленно. Окружать себя ореолом духовности в данной ситуации означало подвергнуть себя под дикий унизительный смех. Ну а вариант с тем, чтобы вообще прогулять литературу — то есть по полной программе, — казался нам, несмотря на весь вакуум нормальных отмазок, не самым лучшим. Нет, конечно, теперь мало что могло помешать нам пропустить всю литературу — и, наверно, это было бы логично. Но вот что нам потом за это будет?.. Ох, горький опыт подсказывает, что ничего хорошего. Если уж десятиминутное опоздание может стать для нас роковым…

Вот такая складывалась ситуация. Не имея толком ни одной подходящей причины, мы должны были как-то выкручиваться. Очевидно, теперь уже спасти нас могла только импровизация — возможно, переполненная лишними подробностями и деталями, возможно, почти неправдоподобная, возможно, напротив, гипербанальная, а, возможно, сумасшедшая… Сумасшедшая — та, на которую способен один на миллион.

— Попробуем изъясниться, — сказал Костя, и открыл дверь кабинета, и первым зашел внутрь. Следом зашли и мы.

Федорова в этот момент стояла, лицом обратившись к классу, и говорила что-то о «Гранатовом браслете». Наверно, она бы сильно изумилась, когда б увидела, как спокойно, гордо и по-хозяйски мы все зашли в ее кабинет. Прямо как высокоуважаемые в обществе леди и джентльмены.

Через десять секунд Федорова заметила, что взгляды сидящих направлены уже не нее. Она обернулась и увидела нас — одиннадцать человек, стоящих всей группой у доски. Разумеется, начались вопросы «Где вы были?», «Почему опоздали?» и «Что все это значит?», и, разумеется, отвечать на них взялся Костя.

— Татьяна Анатольевна, — начал он, — сегодня мы опоздали, потому что произошел казус — совпало очень много обстоятельств, — Костя говорил полуиронично. — Вроде еще Лев Толстой говорил, что событие может произойти только в том случае, если совпадет миллион обстоятельств. Вот у нас так и случилось…

— Постойте, Таганов, — остановила его Федорова. — Толстой имел в виду крупное историческое событие — например, войну, революцию. Вы же сейчас сравниваете войну с опозданием, и, на мой взгляд, это далеко не самое удачное сравнение, — строго заключила она.

— Согласен, Татьяна Анатольевна, — продолжал Костя, — но ведь для того, чтобы случилось опоздание, а тем более десятиминутное, требуется тоже немало причин. Их, конечно, будет не миллион и не сто тысяч, но несколько штук точно найдется.

— Что вы говорите? Назовите хотя бы десять, — с хитринкой на лице потребовала Федорова.

И вот тут она попалась! Костя без труда назвал ей даже больше причин, причем причины эти были самые разные: очереди в столовой, разговор с учителем, мысли о сознательном опоздании, мысли о прогуле, встреча с другом, долгое переваривание пищи, затем смакование ее, размышления об уроках, ненависть к предмету, думы о жизни, прекрасные картины в рекреации, скука на литературе, общая хандра, желание выпендриться и т. д. Конечно, Костя импровизировал, придумывая самые дикие и смешные причины, но он не выделил ни одну из них в оправдание нашего опоздания, а заодно легко ответил на хитрость Федоровой.

— Ну хорошо, — сказала она. — Допустим, что вы столкнулись с невероятными обстоятельствами, причинами и нежеланием идти на мой урок. Но ведь вы делали это сознательно. Вы сознательно решили сократить себе время литературы, что, кстати, с успехом продолжаете делать и сейчас. Не так ли?

— Так-то оно так, — отвечал Костя, — но, может быть, наше желание отрезать часть от урока литературы относится к бессознательному? Это же по Фрейду!..

Теперь уже Татьяна Анатольевна была поставлена просто в тупик. Вряд ли она поняла то, о чем ей сейчас сказал Костя, но, впрочем, она, наконец, решила перейти ближе к делу:

— И все-таки, Таганов, может быть, вы скажете, отчего вам так не хотелось идти на урок литературы? И почему вы подговорили опоздать такую большую группу людей? Что, личная антипатия ко мне? — язвительно спросила Федорова.

— Да нет. Никакой личной антипатии нет. Замечу, что и подговаривать я никого не собирался. Я вас подговаривал? — он обратился к нам.

Мы, конечно, помотали головами.

— Опоздание произошло не только по моей воле, — заметил Костя.

— Тогда по чьей же? — с любопытством спросила Федорова.

— По общей, — спокойно ответил Костя. — Отвечая же на ваш предыдущий вопрос,… литература мне, по правде, никогда не нравилась. А слушать о «глубоком смысле „Гранатового браслета“» мне, честно, неинтересно. Уж простите меня.

— Но почему? Почему вам так не нравится «Гранатовый браслет»? — задергалась Федорова. — Объясните же!

Вот тут началось самое интересное, ибо Костя без всяких удивления, беспокойства, стеснения и боязни начал свое изъяснение. Замечу, что класс, и так уже возбужденный, и заинтересованный, и пораженный прежними словами Таганова, вряд ли мог ожидать, что он скажет дальше.

— Да просто… все последние произведения школьной программы невозможно читать, там все время речь идет о любви! — сразу заявил Костя. — По мне, это как-то скучно, занудно. И вы не представляете себе, Татьяна Анатольевна, как меня эта тема уже достала! Уже вот тут сидит, — Таганов показал на шею. А класс вовсю уставился на него.

— Я не знала, что вас это беспокоит, — заметила Федорова.

Костя, воспользовавшись моментом, решил продолжить:

— Но самое ужасное, что современные писатели вовсю продолжают ее затрагивать! И особенно это касается поэзии — она вообще вся в любви, — Костя показал характерный жест, продемонстрировавший его неприязненное отношение к поэзии. — Но если мы обратимся к рассказу «Гранатовый браслет», то там это вообще доведено до крайней степени. Этот Куприн не просто пишет о любви. Он поднимает тему безответной, неразделенной, истинной любви — и, похоже, совсем не понимает, о чем пишет. Лично я всего этого ни слышать, ни читать не могу! Мне это вообще не нравится! Читать «Гранатовый браслет» и изучать его я вижу крайне постыдным для себя занятием! Вот мое отношение к такой литературе! И вот почему я не хотел идти на сегодняшний урок!

— Но позвольте, Таганов, — обратилась к нему Федорова, которая, в отличие от класса, кажется, была готова к его последним репликам, — неужели вы что-то имеете против любви?

— Да, имею. Много чего имею, — с гордостью произнес Костя.

— Это становится интересно… — произнес я на ухо Сане.

Лица учащихся стали выражать еще большую заинтересованность — в классе, включая Федора и Владимира, не было ни одного человека, которому не было любопытно, что дальше скажет Костя. Ему удалось по полной возбудить публику.

— И что же именно вам не нравится в любви? — последовал новый вопрос от Федоровой.

— Все не нравится! — резко ответил Костя. — На 200%! — шутя, обобщил он. — Все эти свидания, признания, поцелуи, символы,… этот ужасный День святого Валентина!.. Мне это все очень противно. Невозможно идти в хорошем настроении по улице, если рядом — очередная влюбленная парочка! Стоит — и как будто ничего вокруг себя не замечает! Они там постоянно обнимаются, комплименты друг другу сочиняют, потом еще смотрят все время друг на друга, как будто полжизни не виделись… Это ненормально. Такое впечатление, что они заболели. Чего стоят хотя бы эти отрешенные взгляды — это же… ужас. Не знаю даже, как еще это можно назвать…

— И часто вы такое видите? — поинтересовалась Федорова.

— Да везде: в торговых центрах, в автобусах, в школе… Стоят себе очередные двое и при всех говорят друг другу нежности, употребляют какие-то ласковые имена, не устают повторять фразы про свои чувства — типа «не могут они жить друг без друга», «умрут в один день» и тому подобного… Это же явная ложь! Зачем так откровенно лгать, не понимаю?!

— Остановитесь, Таганов! — потребовала Федорова, видя, что эмоциональность того уже перешла определенные пределы. — По-моему, вы зашли слишком далеко. Еще немного — и вы начнете кричать!

— Этого не будет, — спокойно ответил Костя.

— Что-то не похоже… — засомневалась Федорова. — После всех сказанных вами слов!..

— А что я такого сказал? — удивился Костя.

— О, вы многое сказали! Своими словами вы сейчас фактически поставили под сомнение такое прекрасное, такое святое и такое жизненно важное чувство, как любовь! — одухотворенно произнесла Федорова, особенно подчеркнув последнее слово. — А также позволили себе употребить несколько неприличных выражений, — добавила она гневно.

— Уж не знаю, какие там неприличные выражения я употребил, — возразил Костя, — но я знаю точно, что все сказанное мною сейчас есть правда, самая искренняя правда! И поверьте, некоторые люди просто не представляют себе, как сильно они заблуждаются, когда утверждают, что знают, что такое любовь.

— В чем же они заблуждаются? — спросила Федорова.

— Да во всем! — чуть ли действительно не крикнул Костя. — Они считают, что любовь — это великое чувство, без которого невозможна жизнь человека. Они полагают, что любовь — это счастье; что любовь может наступить только в исключительных случаях и только раз в жизни. Эти люди считают, что им невероятно повезло, так как они типа «ощутили и продолжают ощущать свое счастье», — с пафосом произнес Костя. — А я утверждаю, что эти люди глубоко заблуждаются, ибо они еще не знают, как сильно обманулись…

— Эх, Таганов… Похоже, что вы никогда не влюблялись, — заключила Федорова.

— И хорошо! — ответил Костя. — Что называется, повезло. Надеюсь, я никогда и не столкнусь с этим.

— Но почему? Почему вы так сторонитесь любви? Неужели вы ее… боитесь? — удивленно спросила Федорова.

— Ну, пожалуй! — сказал Костя.

— Почему?

— Потому что это довольно страшное явление, как мне кажется.

— А вы пробовали? — поинтересовалась Федорова. — Вы так рассуждаете, словно через все это уже прошли?

— Нет, — сказал Костя, — но я буду очень рад, если мне через это никогда и не придется пройти.

— Интересно, а давно ли у вас сформировалось такое мнение? — спросила вдруг Федорова.

— Я думал над этим, — ответил Костя. — Думаю, сформировалось оно с прошлого года. Даже могу сказать точнее: я начал думать об этом с того самого момента, как услышал «Теорию Идеального Общества», автором которой является Александр Топоров, — в этот момент взоры всех присутствующих в классе обратились на Саню. Тот, в свою очередь, принял очень горделивый вид, словно ему собрались вручить какую-нибудь премию.

— Интересно, что же это за теория? — спросила Федорова Костю. — Вы не лишите нас удовольствия ее прослушать?

— О, это не проблема, — заверил Костя. — Но будет лучше, если ее нам расскажет сам автор. Если, конечно, согласится. Ты ведь согласен, Саша? — Костя обернулся к другу.

— Согласен, — уверенно сказал Саня и уже принялся было знакомить с теорией весь класс, как в этот момент Костя прервал его с целью предупредить слушателей, что, на первый взгляд, она может показаться им откровенно странной и даже бредовой, но это только на первый взгляд; а если же что в ней покажется непонятным, то они — Костя и Саня — не только все разъяснят, но и поделятся со всеми теми выводами и суждениями, которые они сформулировали на основе данной теории.

Итак, Саня рассказал свою теорию. Разумеется, сейчас в его речи отсутствовали грубые слова, да и вообще, надо заметить, Сане как-то удалось, избежав грубости, передать слушателям содержание теории. Пожалуй, была даже надежда на то, что кто-то что-то поймет. Но, конечно, в таких ситуациях рассчитывать на всеобщее согласие, равно как и на понимание, практически бессмысленно. Вот и здесь вышла вполне предсказуемая картина.

После относительно короткого монолога Сани класс разделился на две группы, причем получились они явно неравными. Разумеется, что в первой группе, которая отнеслась к теории Сани с симпатией, было немного человек: я, Костя, Леша, Миша, Арман, Дима и автор. Девушки, что вполне объяснимо, в ней отсутствовали — они все вошли во вторую группу, где, понятное дело, оказался и Сергей Бранько. Нашлись, по традиции, и два пофигиста — да, Саня своей речью заинтересовал Федора и Владимира, но не настолько, чтобы они захотели причислить себя к той или иной группе.

Конечно, во второй группе откровенно посмеивались над «Теорией Идеального Общества» — там было нечто похожее на нашу первую реакцию (мы ведь тоже вначале смеялись). Отмечу, что и мы — те, кто одобрительно отреагировали на теорию, — тоже, наверно, не могли понять всего того, о чем сказал Саня. Да и мнение наше было продиктовано, прежде всего, необходимостью поддержать друга в момент, когда большая часть публики от него отвернулась, и даже некоторые люди из Компании. Безусловно, удивил Дима Ветров. И чего это он так восхитился теорией? Может, увидел что-то свое?.. Впрочем, это сейчас не слишком важный вопрос.

Куда важнее мне состояние Сани. Увы, он находился на грани поражения, ибо народ — и это было хорошо видно по реакции класса — не поддержал его, не оценил теорию… Некоторые лица продолжали откровенно нагловато смеяться, а тут еще Федорова решила, видимо, добавить:

— Эх… Похоже, Топоров, что ваша теория далеко не всех устраивает в этом классе. Я бы на вашем месте как следует пересмотрела бы ее…

В общем, Саню надо было спасать. Причем сначала требовалось спасти его теорию, а уже потом автора. Но как?.. А ведь от теории сейчас очень много зависело для Сани, ибо фактически начала существовать обратная пропорциональность между уровнем критики в адрес «Теории Идеального Общества» и репутацией Топорова.

К счастью, еще не все в этот день сказал Таганов. Он решил обратиться к Федоровой.

— Как вы видите, Татьяна Анатольевна, эта теория еще достаточно сыра. Она явно нуждается в поправках. Ибо, во-первых, здесь как будто все против женщин, а во-вторых, речь идет о стремлении к равенству между противоположными полами, чего, в принципе, быть не может. Ну, и в-третьих, как-то расплывчато в этой теории говорится о любви, да? Но вот так получилось, что, услышав эту интересную теорию, я именно над последним моментом и задумался. Ведь действительно: а что же такое любовь? Что, кто-то знает? — Костя внимательно посмотрел на класс. — Что, у кого-то есть абсолютно верное определение любви? — Наступила пауза: класс думал, Федорова молчала, и я рискну даже предположить, что она уже боялась нового спора с Костей. — Вот!.. Именно эти вопросы и стали для меня крайне интересными! Так как-то все получалось, что ранее я совсем и не задумывался над этим. Считал, что и без меня найдется, кому говорить о любви. Да и нужно ли мне это? Но, видимо, я ошибался… И, поняв это, немедленно задумался над поставленными вопросами.

— И что же? — спросила Федорова.

— Я сразу понял, что любовь — это понятие весьма субъективное, и никто — абсолютно никто! — не может выразить хоть что-то конкретное. Поэтому, возможно, Саша и прав, говоря, что «любовь — это что-то странное и подозрительное». Впрочем… до этого я, наверно, достаточно грубо говорил про любовь… и, должно быть, ввел многих в непонимание. Очевидно, мне необходимо поточнее изложить свою точку зрения. Ну а для объяснения мне снова придется обратиться к «Теории Идеального Общества». И я надеюсь, что никто из вас, — Костя с пониманием посмотрел на зал, — не будет против, если я к ней прибегну.

— Попробуйте, Таганов, — сказала Федорова.

Возражений и не должно было быть. Все молчали. Но не так, как молчат обычно мелкие при крике их классной мамы. Это было поистине сосредоточенное молчание. Сосредоточенное на одном человеке. На Косте. Все ждали, что он скажет дальше.

— Итак, в «Теории Идеального Общества», — продолжал Костя, видя, что он сейчас — король речи, — говорится, что в мире существуют две главные противоположности — мужчины и женщины, и с этим утверждением невозможно не согласиться. Эти две противоположности, разумеется, имеют разные принципы, разное мировоззрение, разные склонности и т. д. Однако в современном обществе они имеют равные права, и это очень важно. Саша в своей теории настаивает на возможности существования Идеального Общества только при условии равенства во всем, за исключением, естественно, половых особенностей, и, конечно, данная мысль весьма сомнительна… — заключил Костя. — Честно, вначале я вообще очень скептически отнесся к идее Идеального Общества, принимая во внимание все условия. Действительно, как могут мужчина и женщина мыслить абсолютно одинаково? Иметь полное совпадение в хобби? Опираться в жизни на одинаковые идеологии? Кажется, что никак. Но теперь мы обратимся к теме любви.

Итак, если предположить, что любовь — это абсолютно нормальное, обыденное явление, то получается, что субъекты любовных отношений должны просто любить и уважать друг друга. Вот видите, как легко все это воспринимается на первый взгляд! Но, в действительности, ничего легкого тут нет! Если люди, предположим, действительно любят друг друга, то они должны более-менее совпадать во вкусах, взглядах, мнениях, характерах… Им суждено любить, понимать и уважать все свои межсупружеские ценности… Они, по идее, не могут не чувствовать, когда кому-то из них плохо, когда у кого-то — явный кризис в настроении или — того хуже! — депрессия… В общем, они должны быть друг для друга индикаторами самых разных человеческих состояний! — уверенно произнес Костя.

— Ну вы закрутили! — заметила Федорова.

— Но позвольте, как же это возможно? — теперь Костя выразил крайнее удивление на своем лице. — Ведь мы же только что говорили о том, что мужчины и женщины по всем возможным признакам, в принципе, несовместимы. Они, конечно, могут иногда совпадать в своих склонностях, хобби и даже в характерах!.. Такое случается. Но они никогда не будут одинаково мыслить и — тем более! — никогда не будут понимать друг друга! И это, видимо, психология! Это основа всех наших отличий и разногласий.

В классе продолжилось молчание, как бы согласное с этим промежуточным выводом Кости.

— А вот теперь возникает главный вопрос, — Костя изобразил жест, который как бы показывал, что он вел свою речь абсолютно грамотно и по плану, а теперь подошел к ключевому моменту, — и жест этот не мог не удовлетворить слушателей. — Самый главный вопрос: если в современном обществе не только абсолютного, но и относительного равенства в мировоззрении и принципах мужчин и женщин быть не может, — это слова специально произносились медленно, — то как же, спрашивается, между ними может возникнуть любовь? Откуда ей взяться ввиду таких различий? — Костя развел руками. — Конечно, можно сколько угодно врать друг другу, но… это уже точно не любовь. И даже не попытка ее построить… — Костя нарочно стал делать между предложениями трехсекундные паузы, чтобы усилить эффект важности анализа данного вопроса, и, на мой взгляд, это было совершенно правильно с его стороны. — Любовь ведь на лжи построить невозможно! Скорее всего, тут речь идет просто о фиктивности. Разве можно быть счастливым, когда тебя все время обманывают?!

— Ну это вы обобщаете, Таганов, — вставила Федорова.

— Хорошо, пойдем по другому пути. Предположим, что любовь возможна между людьми, которые вообще не имеют ничего общего. У них разные взгляды на жизнь, искусство, спорт и т. д. Они не проявляют интереса к увлечениям друг друга. И вообще, каждый из них стремится доказать другому, что его занятия и интересней, и важней. Очевидно, что любителям непредсказуемости такой союз вполне может понравиться, — слегка улыбнулся Костя, — хотя слово «союз» тут совершенно ни к месту. Скорее всего, речь идет о конкуренции двух противоположностей, в результате которой немудрено возникнуть и страсти, — совершенно спокойно заметил Костя. — Но это максимум! И страсть — это не любовь! — тут же заявил он, а потом решил добавить: — Да, она кажется полезной. Но мне кажется, что любая страсть имеет свойство не только неожиданно вспыхивать, но и внезапно затухать. И тогда разрушается сразу все! К тому же это довольно напряженно и неприятно.

Костя решил посмотреть на класс — так сказать, оценить плоды своей речи. Плоды эти, в дальнейшем, еще проявятся — я в этом не сомневаюсь, — но сейчас… Сейчас класс просто офигевал. Вряд ли когда присутствующим приходилось вживую слышать столь интригующую речь, — но именно поэтому внимание к Косте было таким колоссальным. Можно сказать, что это был его час X, — ведь ранее на уроках он никогда так не выступал.

— Что-то я пока совсем не понимаю, к чему вы клоните, — снова вмешалась Федорова.

— Сейчас все станет ясно, — предупредил Таганов. — Идем дальше. В «Теории Идеального Общества» говорилось, что дружбы между мужчиной и женщиной нет. Понять, так ли это на самом деле, нетрудно. Пойдем опять от противного. Пускай дружба между мужчиной и женщиной существует. Вот так! — безапелляционно заявил Костя. — Действительно, зачем думать о любви, когда есть дружба?! Однако дружба — понятие непростое! Да, это не любовь, но ведь и дружба, совершенно точно, строится, прежде всего, на взаимопонимании. Люди, называющие себя друзьями, должны не только иметь хороший контакт, но и в определенные моменты чувствовать между собой духовное единение, союз! Это можно даже считать фундаментом дружбы — без него она просто невозможна! Если же этого нет, то тут можно говорить лишь о банальном знакомстве.

Итак, рассуждая о дружбе между мужчиной и женщиной, я опираюсь на их возможное взаимопонимание и духовное единение. Но вот встает вопрос: как же такое возможно в нашем обществе? Что, отношения между мужчинами и женщинами находятся сейчас на такой стадии, что они способны понимать друг друга с полуслова? — вопрошал Костя, наполовину обращаясь к классу, наполовину к себе. — Неужели мы всегда готовы прийти друг другу на помощь?… Да это все явно не про нас, чувствуете? — рассуждал Костя. — Все это даже и слышится всегда как явная ложь! Что ж, следовательно, и никакой дружбы между мужчиной и женщиной нет и быть не может.

— Что же получается? — возмутилась Федорова.

— Получается как раз, что абсолютно прав Саня, когда говорит, что наши две главные противоположности должны стремиться к дружбе — именно стремиться! Потому что дружба — это их удел. Их единственная реальная возможность. Но и до нее еще далеко. Ну а о любви, как вы сами понимаете, не может быть и речи.

— Как же вы, Таганов, так резко прошлись по двум полам, а потом заявляете, что они должны стремиться к дружбе? — решила уточнить Федорова.

— Да, так и получается: Саша ведь это и имел в виду, когда говорил, что общество должно быть… Идеальным. Вот, где разгадка! — радостно произнес вдруг Костя. — И вот истинно великий смысл того, что сказал Саша! Да, только при Идеальном Обществе возможна дружба между мужчиной и женщиной. Вот, что он, — Костя с почтением и благоговением на лице посмотрел на Саню, — пытался нам сказать! И никто его вначале не понял!.. — Возникла очередная небольшая пауза. — А ведь мы-то — мы-то с вами живем в неидеальном обществе!.. Ну и что же, — вздохнул Костя, и поправил костюм, и улыбнулся, и распростер руки, — получается, что теория Саши Топорова, в целом, верна. Еще как верна! По сути, он допустил в ней только одну ошибку, когда не сказал про тождественность двух важнейших понятий: Идеальное Общество и Дружба между двумя полами. Все остальное, сказанное им, — абсолютная правда! — заявил Костя, снова с уважением посмотрев на Саню. Очевидно, в данный момент на свете не было человека, более пораженного своим положением, чем Саня.

— Так что давайте не будем его осуждать за то, что там было сказано насчет женщин! — ораторствовал Костя. — В конце концов, Саня, как и все мы, является представителем нашего неидеального общества, и вполне логично, что он, защищая позицию мужчин, винит во всех грехах женщин. Это нормально — и перемен в этом пока не предвидится. Я же для себя сделал следующий вывод: эпоха Идеального Общества еще не наступила, но к дружбе мы все равно должны стремиться.

Костя закончил свой монолог. И даже трудно сказать, чего было больше в его финальных словах: грусти от безысходности или затаенной в недрах души мажорной надежды? Но одно ясно точно: те неопределенность и глупость, которыми сквозила «Теория Идеального Общества» Сани, в монологе Кости обратились во вполне разумный и логичный заряд — заряд для построения совершенно новой теории…

После того, как речь Таганова завершилась, мы еще немного поучились, а потом прозвенел звонок, возвещавший — неужели? — об окончании такого длинного и насыщенного событиями урока. Было видно, что у учащихся накопилось множество вопросов в адрес Кости, касаемых его новой теории, и, конечно, практически каждому хотелось подойти и сейчас же задать ему столь важный для понимания сути вещей вопрос, тем более что страшно утомившаяся за этот урок Федорова мигом — и без д/з! — всех отпустила, но… Костя очень быстро удалился из кабинета, и даже я — находившийся все эти минуты рядом с ним и так надеявшийся на скорейший разговор с лучшим другом относительно такой интересной темы — позволил себе упустить его из виду.

В этот день пообщаться с ним об этом мне так и не удалось. Костя не появился даже на химии, и вообще Таганова некоторое время никто не видел.

Впоследствии его монолог мы стали именовать как «Теория нелюбви».

Глава 10. Долгановщина

Разумеется, блистательный монолог Кости еще долго не мог вылететь из наших мыслей. А уж что говорить о самых первых минутах после той знаменитой литературы?!..

Я скажу так: говорить и думать о чем-либо, кроме как о Теории нелюбви, в те секунды было просто невозможно. Костина теория захватила всех и сразу, и еще очень долго мы не могли забыть, как только что один человек своими рассуждениями буквально «оневозможил» любовь…

Эффект был тем более уникальным и удивительным, что перед следующим уроком — то есть перед химией — мы совсем не думали о химии! И даже ни разу не вспомнили о Бандзарте! Да ведь и не было в те секунды никакого Бандзарта! Был только Костя и его теория — в мыслях, конечно, ибо, повторюсь, живой Костя куда-то исчез.

И стоит ли говорить о том, что сразу после литературы среди нас пошли серьезные споры относительно того, как относиться к теории Кости?! Встречались совершенно разные выражения, например:

— Он прямо как философ! Так все объяснить!..

— Интересно…

— Что за ерунда! Какой бред он нес! — это, разумеется, слова Сергея Бранько.

— Супер! Я теперь буду мечтать об Идеальном Обществе!

— Теперь понятно, что такое рай. Но кто знал, что имя ему — Идеальное Общество!

— Эх, надо все обдумать!..

— Вот это теория!

Разумеется, это лишь малая часть того, что говорили люди — а, как видите, говорили они многое. И ведь — заметьте! — далеко не все готовы были разом согласиться с теорией Кости, ибо уже одно слово «нелюбовь», впервые упомянутое, кажется, Саней, заставляло воспротивиться многих. Да и мне сначала было нелегко принять все то, что сказал Костя, — и вообще, на свете, наверно, не нашлось бы ни одного здравомыслящего человека, который бы сходу готов был подписаться под всеми словами Таганова! Оттого совсем неудивительным выглядит спор между Саней, воодушевленным невероятным спасением собственной теории, и Арманом, признанным скептиком, всегда старающимся сначала самому докопаться до главного смысла, пусть даже и сугубо индивидуального — армановского — смысла, а уже потом поверить услышанному.

— И все-таки странно, что он так легко рассказал эту теорию. Неужели она действительно верна? — задавался вопросом Арман, который, как мы видим, обладал еще и развитым чувством подозрительности и сомнения ко всему новому, только что открытому.

— Что ж тут странного? Это же Костя! Я думаю, он может любую теорию сделать верной.

— Да, но сегодня он был сродни философу. Платон бы на его месте просто обосрался! Но Костя!.. — уже восхищенно заметил Арман. — Только интересно, откуда у него такая теория выплыла?..

— Что ж тут неясно? Из головы, конечно, — уверенно сказал Саня и добавил: — Не из жопы же! (Здесь я отмечу, что так как я стоял рядом и все видел и слышал, то мне хорошо было заметно, что последнее выражение пришлось одинаково по душе и Сане, и Арману, поэтому впоследствии они несколько секунд дружно смеялись.)

— Сомнения у меня, впрочем, все равно есть, — сказал Арман.

— Какие на фиг сомнения? Откуда? — удивился Саня. — Отбрось их немедленно и верь Косте — он точно прав в своей теории!

— Ну, как же можно без сомнений? — возразил Арман. — Теории для того и создаются, чтобы их можно было обдумать, выразить мнение, в чем-то засомневаться…

— Но ты же согласен с Теорией нелюбви? — спросил его Саня.

— Как ты хорошо ее назвал! — оценил Арман (как Читатель понимает, именно с этого разговора и закрепилось данное именование). — Ну конечно, я согласен! Прекрасная теория! Не нашлось бы, правда, опровержения… И ведь есть наверняка иные точки зрения…

— Забей на них. Нам их незачем знать, — посоветовал Саня. — Пусть идут на хрен все иные точки зрения! Они только все испортят.

— Не думаю, что они испортят Теорию нелюбви. Даже будет лучше, если произойдет столкновение двух теорий: Костиной и… еще чьей-нибудь. Это же интересно! Получится великое философское противостояние!.. — представил себе Арман.

— Эх, Арман… — заключил Саня и махнул рукой.

Заранее замечу, что впоследствии Арман еще не раз будет упоминать о том, что зря сомневался в Теории нелюбви. Это типичные действия Армана.

Ну а тем временем прозвенел звонок, и класс пошел на химию. Хотя… Если б можно было взглянуть на лица учащихся 11б в тот момент, то логично было бы заключить, что они отправляются куда угодно,… но только не на химию!

Бандзарт сразу заподозрил неладное. Он видел, что мы находимся в некой прострации, и не мог понять, в чем дело. Несомненно, это был исторический момент — мы еще никогда не присутствовали на его уроках в состоянии такой отрешенности. Создавалось впечатление, будто сама Теория нелюбви ворвалась в пространство химического кабинета и решила уничтожить напрочь все возможные мысли о предмете Бандзарта.

Конечно, Феликс ничего не знал о прошедшей литературе — Федорова уже в конце пятого урока выглядела такой утомленной, что вряд ли решилась бы что-то кому-то рассказать, а тем более — Бандзарту. К тому же тот, скорее всего, не знал даже, что у нас сейчас была именно литература. Но… Внимательно осмотрев наши лица — а на это у него ушло всего несколько секунд, — он, думается, наверняка догадался, что до этого урока случилось что-то такое, отчего химия в классе отошла на второй, если не на третий—четвертый план.

Сначала он старался не обращать на это внимания, но на десятой минуте урока все-таки позволил себе заметить:

— Да что с вами такое? Какие-то вы странные… Вот, вы, например, Московский, — обратился вдруг Бандзарт к Леше, — скажите: о чем вы сейчас думаете?

— О химии, разумеется, — соврал Леша.

Бандзарт внимательно посмотрел на него и заключил:

— Что-то не похоже… Лучше отвечайте, что с вами произошло! — потребовал он, обратившись уже ко всему классу. — И побыстрее!

Но класс молчал. Может, никто и не боялся сказать сейчас о Теории нелюбви вслух, при живом, рядом стоящем Бандзарте, но каждый просто боялся высунуться. Впрочем, долго так тоже продолжаться не могло, к тому же Бандзарт мысленно давил на нас. Давил одним своим взглядом, показывая, что ждет ответа.

Все постепенно поняли, что находятся под колоссальным напряжением. Каждая секунда только усиливала его, а отсутствие ответа на вопрос Бандзарта грозило впоследствии серьезными мерами с его стороны. На это класс пойти не мог, и, пожалуй, абсолютно правильно поступила Даша, решив взвалить на себя всю ответственность и аккуратно приоткрыть для Бандзарта завесу тайны:

— Просто у нас сейчас был очень необычный урок литературы, — сказала она.

— Необычный? И что дальше? — спрашивал Бандзарт.

— Просто мы еще не отошли от него.

— Что значит «не отошли»? — не понял Бандзарт. — Там что-то случилось?

— Не то чтобы случилось… — замялась Даша.

Тут Бандзарт резко оборвал ее:

— Стоп. Я только сейчас заметил: а где Таганов?

Феликс умел ставить вопросы ребром, причем ребро это у него всегда получалось очень острым, — поэтому никто никогда не знал, как на них отвечать.

Вот и сейчас возникла та же проблема. Несколько человек делали попытки объяснить Бандзарту ситуацию, произошедшую на литературе, и в их числе были Саня, Арман и я, но, похоже, тот наши попытки совсем не оценил. Впрочем, наверно, надо признать, что и «объяснители» из нас вышли никудышные. Действительно, внятно рассказать Бандзарту про монолог Кости у нас так и не получилось. Более того, ярые попытки некоторых других лиц сделать это привели к доселе невиданной вещи — начался всеобщий шум и гомон, который достаточно быстро перерос в так называемый базар-вокзал — фантастика! — на химии! Такое на уроках под началом Бандзарта произошло впервые!

Действительно, ранее Феликс даже шутя и отдаленно не позволял нам устраивать на своих уроках различного рода споры, а о более шумных диспутах речи и вовсе идти не могло! Поэтому стоит ли говорить о том, какую невероятную злость вызвали у него наши «попытки»?! Он с невероятной спешкой поднялся на кафедру и на fortissimo¹⁵ потребовал тишины, а нам уже тогда стало ясно, что Бандзарт просто так не посмеет забыть наши выкрики.

И вот, когда до конца урока оставалось пять минут и Феликс увлеченно рассказывал про водородную химическую связь, — его монолог вдруг охватила пауза. Замечу, что в тот момент мы уже жаждали начала конца урока и с уверенной надеждой полагали, что каких-либо сюрпризов не предвидится, — однако тогда же наступило и начало конца наших надежд. Бандзарт решил подложить нам очередную свинью.

После недолгой паузы, означавшей, как оказалось, конец его монолога, он принялся с большим азартом раздавать нам одинарные листы, которые, кажется, уже лежали специально заготовленными именно для таких случаев у него на столе. За двадцать секунд проделав эту нехитрую операцию, он затем подошел к доске, взял в руки мел и быстро-быстро обозначил на ней несколько формул:

C₃H₇COOH, K, NaOH, C₄H₉OH, C₆H₅OH, Br₂, MgO,

— после чего вкратце объяснил нам суть задания:

— Здесь, как вы видите, семь формул. Ваша задача: написать десять уравнений реакций между данными веществами за оставшееся время. Желаю удачи.

— Но позвольте, — возмутилась Даша, — времени слишком мало. Мы не успеем.

— Если не будете говорить лишнего — точно успеете, — резко ответил Бандзарт. — Желаю удачи.

Чуть позже, через полминуты, он добавил:

— Я хочу, чтобы мой урок запомнился вам так же сильно, как и предыдущий.

Ну, все стало ясно — мы сами виноваты, очень уж сильно восхитились теорией Кости. Но каков Бандзарт — как он это все понял!.. И как быстро нам отомстил!..

Естественно, его задание не имело никакого отношения к теме — Бандзарт просто решил проверить наши остаточные знания, которые он любил называть «нашим ликбезом»; впрочем, ранее мы так часто имели дело с подобными заданиями, что, конечно, нисколько удивлены не были. Поразила, еще раз повторюсь, его феноменальная и моментальная оценка ситуации. Ну а если Читатель ждет моих слов о том, как мы справились с заданием, хотя слово «справились» здесь едва ли уместно, — то я скажу ему, что, по большому счету, ни хрена мы не справились. Кто-то, как я, написал пять реакций, кто-то — три, а некоторые — и того меньше. У Сани, к примеру, обозначилась на бумаге только реакция калия с бромом… Даша — похоже, лучшая в эту пятиминутку, — сумела написать аж восемь реакций! — но как же жаль будет, если Бандзарт за «минус две реакции» сразу влепит ей «3», и как же рад я буду, если удача в виде милосердия Бандзарта все же ей улыбнется.

В целом — увы, это опять так — настроение наше после химии заметно ухудшилось. И даже Теория нелюбви на время утратила свое чарующее действие… Добился-таки Бандзарт своего!..

Но радость от выхода из кабинета химии у нас все же была, ибо где-то недалеко мысленно всем уже виднелось очертание дома. Однако… Судя по всему, эта пятница все никак не хотела выпускать нас так просто из школы, потому как, выйдя в центральный коридор второго этажа, мы увидели Долганова. Первая мысль была — поскорее удрать, ибо такое внезапное появление физрука на горизонте наших путей к дому вряд ли могло означать что-то хорошее. Но… и тут нас постигла неудача. Во-первых, мы бы и так, наверно, не успели — Долганов уже перегораживал нам наш заветный путь, — а во-вторых, громкий голос физрука не мог не заставить нас остановиться:

— 11б, все бегом в мой кабинет!

Про кабинет Долганова я обязан сказать особо, ибо, располагавшийся аккурат напротив раздевалок — то есть рядом с залом, — он представлял собой, наверно, нечто среднее между комнатой в общежитии, и сараем, и каморкой Раскольникова, и комиссионным магазином. Здесь было много различного хлама — от древних, с царского режима, ящиков и явно ненужного этому «кабинету» тряпья до каких-то старых, полностью покрытых пылью кубков, неизвестно почему не поставленных на Доску почета, что находится перед входом в зал. Вообще, пыль занимала особое положение в этом параллелепипеде — строго говоря, она была везде и, наверно, не слишком хорошо сочеталась с фразой «Физкультура — залог здоровья!», аккуратно выложенной на одной из стен большими красными буквами, которые, к слову, тоже были достаточно паразитированы этой пылью. На столе, который, в принципе, целиком и полностью значился одним из мест работы Долганова (вторым таким местом был, естественно, зал), лежало много бумаг, всевозможных наклеек (в основном посвященных «Зениту»), флажков, значков и небольших плакатов, а также лежала целая куча спортивных газет (их Долганов, очевидно, любил покупать ежедневно); ну а на самом верху этой кучи располагался наполовину съеденный бутерброд с сыром и колбасой; рядом стоял чай. Стены кабинета были полны различных картин, иллюстрирующих какие-то спортивные события, и вырезок из газет — кажется, еще советских; по бокам стояли два шкафа, из которых заметно выглядывала различная, большей частью спортивная, одежда. Немалое место в комнате занимал диван, и он тоже был забит всевозможными предметами, порой мало имевшими хоть какое-то отношение к спорту, — но, что интересно, у любого, кто взглянет на него, практически наверняка возникнет чувство, будто на нем кто-то каждодневно спит. Проглядывали и подушка, и простыня, и наволочка, и даже теплый плед — очевидно, для зимы, — и все это выглядело крайне мятым и потрепанным. Из этого следует, что предметы, обитающие на столе, наверняка время от времени меняют свое местоположение, — значит, комната приобретает еще большую захламленность. Нельзя не упомянуть еще и окна. Хотя правильнее будет сказать «окно», ибо одно из тех двух, что есть в кабинете, полностью замуровано; другое же закрыто плотной и крепкой решеткой (первый этаж!) — такой, что сам смысл окна едва ли остается в живых; ну а не менее плотные и достаточно засаленные черно-оранжевые занавески по вечерам и ночам этот смысл убивают окончательно.

Пусть Читатель не удивляется, что я смог так подробно описать кабинет Долганова — за несколько лет учебы под его классным руководством я бывал здесь очень часто и, конечно, не мог не обратить внимание на еще одну, наверно, самую важную особенность: для классного руководства пространства здесь явно не хватало. И дело не столько в хламе, занимавшем, действительно, немало места, сколько в изначальной площади этой комнаты — она была крайне мала. Настолько мала, что треть нашего класса, если не больше, стабильно не могла здесь поместиться, и некоторые классные вопросы приходилось решать в коридоре (символичное место для нашего класса, не правда ли?). Зал же практически все время был кем-то занят, если не считать того памятного дня, когда мы с Костей его отмывали, хотя иногда Долганов, зазывая туда нескольких из нас, решал классные вопросы и там, на скамейках, и совершенно не парился, что кто-то там в этот момент бежит, или разминается, или играет в волейбол. Вопрос «Хватит ли здесь пространства, чтобы хоть как-то поместиться?» встал перед нами и сегодня, когда мы уже заходили внутрь, однако прежде нас ожидал приятный сюрприз: оказавшись в параллелепипеде, мы увидели, что в главном кресле Долганова сидит — кто бы мог подумать? — Костя, собственной персоной.

Мы успели перекинуться с ним несколькими фразами — в частности, он сказал, что все время урока химии просидел здесь, у Долганова, — ну а затем пришел сам физрук. Та часть нашего класса, которая дошла до кабинета, каким-то чудесным образом поместилась целиком и полностью, правда, некоторые, в том числе и я, оказались совсем уж прижатыми, притиснутыми к стене, так что данное положение никак нельзя было назвать удобным. Костя освободил кресло для Долганова и встал по правую сторону от него. Физрук же уселся и сразу, не заметив даже наш сокращенный состав, заявил:

— Вот что, друзья! Я собрал вас всех здесь, чтобы предупредить о скором Дне учителя. Он будет отмечаться 4 октября, так как пятое число выпадает на воскресенье, — весьма умно заметил Долганов. — Ко мне сегодня подходила Дарья Алексеевна и сказала, что ей от вас нужен какой-то театральный номер. Я к этим темам равнодушен, но мы тут с Костей посовещались и пришли к выводу, что номер должен быть посвящен теме учителя, — не менее умно подчеркнул Долганов. — Ваш друг уже успел набросать несколько вариантов, так что вы сейчас все обсудите и решите, кто и с чем выступит. Предлагаю это сделать немедленно. Я же вам вряд ли смогу помочь, да и вы уже — люди взрослые, так что я тут постепенно буду собираться, ну а вы — шагом марш в зал, — скомандовал Долганов очень бодрым и довольным голосом.

Так мы оказались в зале. Там бегали по кругу несколько мелких под присмотром другого препода, но нас это не волновало. Мы аккуратно пошли вдоль стены и плюхнулись на скамейки. Конечно, все это было типично по-долгановски: дать нам задание и потребовать самостоятельности. При этом он, дескать, как бы ни при чем — но главное, чтобы мы что-нибудь да выдумали. Фраза же «Вы уже — люди взрослые» звучала из его уст и в седьмом, и в восьмом, и в девятом классах… — поэтому практически ничего нового мы на сей раз не услышали. Куда новее и удивительнее была бы ситуация с более активным и заинтересованным в продвижении дела Долгановым, но… видимо, на это можно не надеяться — физрук наш верен консервативным принципам.

Разумеется, в зале все сразу обступили Костю, и многие тут же начали спрашивать его, где он пропадал, — мол, не веря тому, что Костя мог целый урок просидеть в одном помещении с таким нудным человеком, как Долганов.

— Мы обсуждали варианты номера. Он же сказал, — отвечал на такие вопросы Костя.

Далее, как и следовало ожидать, на Костю посыпались вопросы о Теории нелюбви, но он сразу заявил:

— Нет, об этом позже. Все, что касается теории, — потом. Лучше подумаем о номере, ведь, похоже, нам опять выпало все делать самим, — заметил Костя.

В этот момент из кабинета вышел уже одетый по-уличному Долганов, крикнул нам «Пока», потом весело помахал рукой и направился к выходу.

— Ну да, так и есть, — заключил Костя.

— А может, попросить помощи у Щепкиной? — предложил Арман.

— Только в крайнем случае, если все будет совсем ужасно, — ответил Костя. — Может, мы и сами сделаем такое, от чего вся школа будет в потрясении.

— Ну да, надейся… — пессимистично заключила Люба.

— Кстати, а что вы с Долгановым надумали? — поинтересовалась Карина.

— Думал только я — он лишь слушал, — честно ответил Костя. — Но если в общем смысле, то идея проста: показать один день из жизни школьного учителя, разумеется, со всеми важными деталями. Ну, что скажете?

— Не слишком ли банально? — заметил Арман.

— Согласен, что банально, — ответил Костя. — Но на все небанальное у нас нет ни времени, ни возможностей. Да и прочие темы уже порядком избиты, а повторяться не хочется. Про один день вроде бы еще никто не рассказывал…

— И как мы все это будем ставить? — недовольно спросил кто-то.

— Этот вопрос мы решим чуть позже. Для начала надо определиться с идеей. Итак, есть у кого иные варианты?

Времени на долгое обдумывание идеи у нас не было. К тому же к концу шестого урока все уже настолько устали, что ни за что не стали бы напрягать свои мозги ради такого второстепенного дела. Костя предложил устроить голосование, и, конечно, практически все поддержали «Один день…». Единогласия не получилось из-за того, что воздержался Дима.

— Что ж, принято, — заявил Костя. — Теперь надо решить, кто будет участвовать в действии. Короче, кто вообще хочет?

Этот вопрос уже заставил нас задуматься. Честно говоря, впервые услышав про праздник от Дарьи Алексеевны, я подумал, что опять будет какая-то хрень. Причем подумал так не из-за какого-то внутреннего убеждения, а просто потому, что все предыдущие годы так и выходило. Скучнейшая программа, постаревшие артисты, дряхлая сцена, еле работающие микрофоны… Все это мы уже видели, и не раз. Но, возможно, что все это именно так и проходило только по той причине, что Дарья Алексеевна обычно не занималась подготовкой дня учителя. Мероприятие это готовили, на словах, ученики и их классные руководители, хотя общим ходом репетиций обычно заведовала специально подготовленная для таких событий «Творческая группа Барнштейн», во главе, разумеется, с самой директрисой. Однако… Поняв, видимо, что такой ежегодный кошмар более продолжаться не может, Щепкина решила в этом году взять всю ответственность на себя — она заявила, что будет лично заниматься подготовкой концертной программы и церемонии непосредственного поздравления, и никто — ровным счетом никто — не посмеет даже попытаться помешать реализации ее творческих планов.

Эх, как тут не вспомнить того бреда, что царствовал здесь 5 октября прошлого года, когда главными в «Творческой группе» были Чивер и Долганов?.. Да-да, именно их Барнштейн назначила тогда ответственными, и, наверно, в своей школьной жизни я еще ни разу не встречал решения более глупого и абсурдного, чем это. На том прошлогоднем концерте солировал, конечно, наш знаменитый купчинский певец Исидор Трубов, а по школьному радио несколько перемен подряд звучала какая-то непрекращающаяся школьная мелодия, то ли из фильма, то ли откуда еще…

Впрочем, решение Щепкиной, и вообще все ее бравые намерения, не могли не обнадеживать. К примеру, после своего громкого заявления она сразу отметила, что «никаких старых артистов в этот раз даже ждать не стоит! Не появится и Исидор Трубов. Песни будут выбирать сами учителя, причем исполнять их предстоит самым голосистым школярам. Вообще же, для проведения праздника мы выберем самых активных, креативных и заинтересованных ребят, и, более того, кому-то из них даже выпадет честь быть на данном мероприятии ведущим. А номера будут интересными. Вот увидите!»

Короче говоря, из слов Щепкиной выходило, что все будет просто супер. И… знаете? Я ей очень даже сильно верил. Да, тогда я тверже твердого верил во все то, что она нам обещала!

Здесь, возможно, Читатель захочет спросить меня, откуда такая уверенность. Да все просто: Дарья Алексеевна недаром несколько минут столь увлеченно беседовала с Костей и Лешей, когда мы постепенно подходили на литературу. Разумеется, она успела поведать им о некоторых своих планах и замыслах, и, разумеется, из уст наших творческих друзей я и услышал все то, что сейчас изложил несколькими строками выше.

Но я возвращаюсь к вопросу Кости и, в свете последних новостей, отмечаю, что во мне вдруг со стремительной скоростью стало просыпаться желание поучаствовать в подготовке праздника. Очевидно, что теперь он обещал стать самым успешным и интересным за последнее время. Сталкиваться с Чивер и Долгановым лицом к лицу в творческой деятельности точно не придется, а вот поработать под началом Щепкиной — что может быть заманчивее? Тем более, что мы ее знаем уже не первый год, — а вот опыта совместной работы за десять с лишним лет, увы, явно маловато, и на то есть самые разные причины. Но не время ли восполнить пробелы прошлого? Не время ли осуществить свои желания? И почему бы не помочь Косте реализовать его идею? Все! После таких мыслей у меня сразу вырвалось:

— Я хочу! — и крик мой был еще более выделен резким поднятием руки.

Удивительно, но, судя по всему, мой пример и мои мысли передались и остальным. Руку подняли Арман и Саня, и, конечно, Леша. Впрочем, пятерых человек (включая, естественно, и самого Костю) было явно недостаточно — для номера требовалась хотя бы десятка. Разумеется, Костя не мог не начать тормошить народ:

— Ну давайте, друзья! Поактивней! Быстрее определимся — быстрее свалим отсюда.

Призыв Кости подействовал на Дашу — она тоже подняла руку. Впрочем, кроме нее добровольно соглашаться пока никто не стал. Очевидно, дело затягивалось. Все уже видели перед глазами свои дома, но с проявлением активности никто спешить отчего-то не собирался. Здесь не могло не возникнуть тупиковой ситуации, из которой надо было как-то выбираться. Должно было найтись какое-то решение. Но как его найти и что вообще делать? Вот вопрос, ответить на который никто не желал по причинам, хорошо известным только их создателям. И тогда…

И тогда Костя просто приступил к уговорам — к тому, что он страшно не любил делать, если не учитывать крайних ситуаций. Сейчас именно такая ситуация и возникла, и Косте пришлось начать приводить нам различные доводы и аргументы, используя в основном язык жестов, без которого все его уговоры оказались бы бесполезны.

Вполне естественно, что сидящие пришли в явное оживление. Возник шум, начались споры. Кто-то тут же стал жаловаться на такие моменты, как нехватка времени, личная антипатия к некоторым потенциально возможным участникам, банальная лень, отсутствие желания работать в таком-то составе, пофигизм. Базар-вокзал быстро распространился по всему залу, и никто не желал успокаиваться. Кричали что-то вроде:

— Слишком хреновый состав.

— Даешь сольные выступления!

— Идея неплохая, ресурсов мало.

— А на фиг этот номер! Пошло все…

— Блин, свалить бы уже…

— Время уже…

Впрочем, к счастью, после всех долгих споров, волнений, размышлений и предположений десятка артистов наконец была окончательно сформирована. В нее вошли: Костя, Саня, Карина, Арман, Даша, Сергей, Юля, Катя, Леша и я. Нас, безусловно, очень удивило нежелание участвовать Миши, Жени, Любы и Вики, из-за чего Косте даже пришлось утверждать таких людей, как Юля и Сергей, с которыми у него всегда были туго натянутые отношения, но пусть Читатель не пытает меня вопросами типа «А почему они отказались?» — этого и сам лидер Компании не смог понять, хотя, вне всякого сомнения, он очень рассчитывал на четырех вышеперечисленных, и не просто как на друзей, а хотя бы как на членов той же Компании.

Но главное, что основная сегодняшняя задача все же была выполнена. Костя протолкнул под дверь кабинета Долганова записку, на которой были отмечены название утвержденной идеи и список будущих участников, и наверняка тот, посмотрев на нее, заметно обрадуется и невольно подумает, как здорово, что и в этот раз ему удалось свалить на нас всю ответственность, а самому остаться в стороне, довольным и беззаботным. Эх, ну что тут скажешь? Сплошная долгановщина!

Но, идя домой, я вдруг подумал: «А что, если бы мы ничего не стали делать? Что, если бы мы забили на все? Наврали б ему с три короба про нашу деятельность, а самого бы потом подвергли под прессинг Барнштейн?! Что, если так? О, представляю я, что бы тогда сталось с Долгановым!.. Вот это был бы эпизод! А как поучительно!..» Признаться честно, некоторое время я даже раздумывал над тем, чтобы позвонить Косте и предложить ему такой вариант; и вот уже я окончательно поверил в его правильность и необходимость и взял в руки мобилу, но…

…передумал. «Все-таки Костя — правая рука Долганова. Он не такой. Он не подведет его!..»

Глава 11. Репетиционная неделя

Вот и наступил октябрь. После долгой одиннадцатимесячной отлучки он вернулся к нам ночью среды, а к утру мы уже могли лицезреть его замечательного спутника, коим был яркий солнечный день. Естественно, в такую прекрасную погоду мы не могли не пойти после школы на футбол, ибо как будто уже знали, что не только утро, но и весь день будет озарен светом желтого карлика (да простит меня солнце, что я так неласково его обозвал), — а потому сразу, еще перед первым уроком, обо всем договорились.

Теперь, наверно, мне стоит извиниться перед Читателем за то, что я уже так долго ничего не говорю про химию, хотя мы между тем продолжали собираться. Очередное наше небольшое «заседание» произошло в понедельник, 29 сентября. До этого, правда, к нам пришла одна достаточно хорошая новость. Заключалась она в том, что на последних сентябрьских уроках химии, что прошли в субботу, Бандзарт заявил, что задание абсолютно точно будет растянуто почти на весь год, — а значит, спрашивать он нас начнет не раньше, чем в апреле. Аргументировал же он это тем, что, мол, «во-первых, исследование — очень важное дело, и чем больше времени на него будет отпущено, тем качественнее оно будет сделано, а во-вторых, скажите спасибо Людмиле Анатольевне Барнштейн, что она над вами так сжалилась». Да, лучше бы он сразу назвал вторую причину…

Конечно, цена задания таким образом сразу возросла, и всем стало окончательно понятно, что Бандзарт действительно ждет от нас многого, — следовательно, не испугаться в определенной степени мы не могли. Впрочем, новость, в целом, все равно всех обрадовала.

У нас, напомню, благодаря Косте, уже был бензол. Однако… этого, конечно, было недостаточно. Он до этого несколько раз говорил, что попытается связаться с некоторыми химическими заводами, чтобы получить необходимые реагенты, но… Уже тогда это слышалось достаточно странно.

Во-первых, ни у кого из нас не было друзей-химиков: что с заводов, что с вузов, что с лабораторий… Не было среди наших знакомых человека, который мог бы гарантированно обеспечить нас всеми необходимыми реактивами, ибо даже Костиного друга с предприятия хватило лишь на один бензол и всякие мелкие реактивы, которые нам, скорее всего, даже и не понадобятся в ходе исследования. А во-вторых, о заводах… точнее, о людях, работающих там. Ну вот скажите, кто-нибудь, как, спрашивается, мы должны с ними связываться? С помощью телефона и электронной почты? Допустим, это хорошая идея. Но они нас не знают, равно как и мы — их. Тогда кто мы такие? Да просто несовершеннолетние подростки, даже и денег на реактивы почти не имеющие! Более того, еще надо бы узнать, где все эти заводы находятся и как в них попасть. Да, тут интернет в помощь, но… Но все это, конечно, бесполезно, ибо, учитывая наше положение… вряд ли кто даже согласится говорить с нами! Нет, безусловно, можно связаться и с лабораториями, и тут дело вроде попроще обстоит, чем с заводами, да. Впрочем, если подумать, то легче от этой мысли все равно не становится. Очевидно одно: здесь нужны связи, и совсем не такие, какие есть у Кости со своим знакомым, который добыл нам бензол. С такими при одном бензоле мы и останемся, но вот за что-то большее… — и цена должна быть большая, и связи соответствующие. Так вот где нам — обычным купчинским парням — знать размеры этой цены? И только ли в денежной форме она выражена?..

Впрочем, в данное время мы занимались еще только теоретической частью работы: постепенно искали весь нужный материал для нашего большого реферата, составляли его план, думали над оформлением… Параллельно, правда, уже обдумывали структуру нашего видео с будущими опытами, хотя здесь, очевидно, пока еще лишь делили шкуру далеко не убитого медведя, так как об опытах с одним бензолом не могло идти и речи.

Нас по-прежнему радовала новость об увеличении времени на задание, хотя постепенно новость эта начинала немного давить. К тому же мы очень хорошо понимали, что время пролетит быстро, а там и других дел будет достаточно… — разумеется, в первую очередь, я имею в виду ЕГЭ, но ведь есть и другие уроки, и окончательное определение с вузом, и военкомат… Да и любимые дела Компании никто не отменял! И все-таки вообще… черт его знает, какие сюрпризы нас ожидают весной! Так что о задании лучше думать сейчас и не надеяться на время. Оно уже в нашем возрасте является таким ненадежным субъектом…

И вот еще одно важное дело: подготовка ко Дню учителя! И ближайшая репетиция намечена как раз на среду, 6 урок (мы специально заранее снялись с биологии). Кстати, здесь я сразу хочу поставить знак неравенства между этим делом и заданием Бандзарта, и виновато опять время. Если в исследовании мы пока можем позволить себе иметь больше вопросов, чем ответов, — этакое маргинальное состояние, — то с Днем учителя тянуть никак нельзя, ибо дней до начала праздничного концерта осталось совсем немного. Вот и возникает неизбежная ситуация — приходится выбирать то, что «горит», чтобы успеть как-то это самое «горит» потушить и еще превратить его во что-то более восхитительное. Но…

…Я еще продолжу тему химии. Тем более, что она далеко не исчерпывается одним заданием.

Немалую важность для нас — членов Компании — имел вопрос о Бандзарте. Причем включал он в себя целый комплекс подвопросов: «Если Бандзарт не химик, то кто он есть на самом деле?», «Как он появился у нас?», «Связано ли это дело с блатом? Или с чем-то другим? И с чем именно?», «Кто еще может быть тут замешан?» и др. Разумеется, пока что все они были лишь гипотетческими и не до конца обдуманными. Ну конечно, кто же станет вот так просто — ни с того ни с сего — обвинять Бандзарта — такую знаковую, знаменательную фигуру? Но фигуру вместе с тем и странную, и скрытную, и подозрительную, окутанную пеленой неизвестности… Это ли не повод возбудить соответствующие подозрения? Пусть даже и такие «зеленые», совсем не серьезные, почти пустые… Это ли не толчок к тому, что ответить на поставленные выше вопросы необходимо?..

Более того, сейчас — и именно сейчас! — нам очень важно понять, существует ли какой-либо заговор против нашего класса. И если существует, то зачем и кому он нужен. Не знаю почему, но многим, в том числе и мне, казалось, что узнать всю правду о возможном заговоре, или хотя бы попытаться ее узнать, можно, в первую очередь, через Бандзарта. Подчеркну, мне трудно это объяснить. Скорее всего, это просто какое-то бессознательное предчувствие. Хотя, возможно, и попытка зацепиться за наиболее подозрительного субъекта.

Итак, ключ к истине виделся нам в Бандзарте. Но как же удивительно, что стоило нам только дойти до этой мысли, как буквально через день, в среду, далекий металлический блеск ключа стал неожиданно светиться на горизонте тайн!

Началось же все с того, что перед физикой ко мне в явно взволнованном состоянии подбежал Саня и сказал шепотом:

— Коля, у меня к тебе важный разговор. Тема — Бандзарт. На перемене надо обсудить. Ок?

— Не вопрос, — так же тихо ответил я и в этот же момент почувствовал, как волнение охватывает и мою заинтригованную душу. — На перемене поговорим.

Разумеется, на первом уроке физики я не мог сконцентрировать все свое внимание исключительно на этом предмете. Меня то и дело доставали мысли о том, что на грядущей перемене состоится этот важный — без сомнения, очень важный! — разговор с Саней. Да и на какую тему!.. Возможно даже, я узнаю что-то новое — точнее, наверняка узнаю что-то новое, — но вот что? Конечно, я был донельзя заинтригован. Но пока…

…Пока Ломанова решила устроить нам письменный опрос по теме «Явление электромагнитной индукции»; она провела его, — а затем ей захотелось еще и повызывать нас к доске, чтобы проверить, насколько хорошо мы помним пройденный материал. Спрашивалось несколько параграфов сразу — понемногу из каждого, — и я был уверен в том, что меня, как обычно бывает в таких случаях, спросят. Это был бы отнюдь не самый хороший вариант развития событий, ибо мысли мои о важном разговоре с Саней напрочь убивали все попытки хотя бы прочитать параграфы, — но, к счастью, все обошлось: сегодня меня не спросили.

А вот Сане не повезло. Ломанова вызвала его к доске и начала спрашивать по теме «Магнитный поток», и, надо честно признать, Сане понес такую чепуху, что еще дешево отделался, получив свою «3». Впрочем, я знал, что какую бы оценку Топоров ни получил, на наш с ним грядущий разговор она бы все равно никак не повлияла, ибо к любым сюрпризам, как приятным, так и горьким, Саня всегда был готов.

Но вот наконец-то прозвенел звонок. Мы с Саней на удивление синхронно вышли из зала и так же синхронно направились вниз. Там, на первом этаже, мы уже оба прекрасно знали, в какое именно место направляемся.

Однако этого еще не знает мой Читатель, и я ему, конечно, сейчас все расскажу.

На первом этаже есть один кабинет, который мы привыкли называть «Переговорным пунктом Компании». Он представляет из себя в буквальном смысле маленькую заброшенную комнату с обозначением «26» на двери. Раньше, лет пять тому назад, здесь находился кабинет труда, а точнее — его хранилище. Тут валялись различные материалы, ткани, деревянные детали, швейные машинки… и многое другое. В этой небольшой комнате — бывшем хранилище — есть еще одна дверь, которая и вела раньше непосредственно в кабинет, где мы занимались технологией. Вспоминаю я также, что и в эту комнатку мы частенько захаживали, когда нам срочно требовался какой-то предмет. Ну и еще я не могу забыть, как во время бывших ранее игр в прятки именно это помещение нередко становилось едва ли не нашим основным местом для укрытия.

Итак, это было лет пять назад, когда я, получается, учился еще только в шестом классе… Но прошел год, и в нашей школе наступила пора капитального ремонта, за который тогда со всей ответственностью отвечала Л. А. Барштейн. И вот, на фоне всеобщих изменений, решено было полностью изменить и кабинет труда. Дело это не заставило себя долго ждать, работа спорилась, а наша технология стала проходить в совсем другом кабинете. Уже тогда нам было известно, что из бывшего кабинета труда собираются сделать новый роскошный и уютный класс для начальной школы, — и так оно, в будущем, в общем-то, и получилось. Ясно было и то, что из нашего хранилища наверняка тоже что-нибудь придумают — например, сделают чисто игровую комнату, чтобы малышам было где развлечься, или что-нибудь наподобие той… Но вышло все несколько по-другому.

Новый кабинет для начальной школы, как я уже сказал, сделали, и он действительно вышел на загляденье, но тогда же на самый простой замок закрыли и проход в бывшее хранилище. То есть попасть из кабинета в комнату №26 было всегда возможно, а вот совершить обратное перемещение можно было только в том случае, если с противоположной стороны был открыт замок. И так как маленьким детям, ввиду их крайнего любопытства, было бы нежелательно показывать новые закрома нашей школы и их класса, чтобы не довести это любопытство до крайних пределов, то замок практически всегда сковывал двусторонний проход, превращая его в односторонний. Все это, конечно, было очень странно, и я никак не мог понять, какими должны быть причины, чтобы вот так лишать детей возможности увидеть все то, что им наверняка покажется потенциально интересным, но… таковы были правила, и не я их придумал.

Но вот самый удивительный факт: если бывшую технологию полностью преобразили, то наша маленькая комната после достаточно продолжительного по меркам школы ремонта… не претерпела практически никаких изменений! Разве что единственное окно хрен знает зачем заделали кирпичом, — а так… все, что тут было, — все то и осталось. Честно говоря, у нас — в те дни еще семиклассников — сложилось впечатление, что эта комната, несмотря на заделанное окно, в общем, как бы осталась незамеченной; о ней, вероятно, попросту говоря, забыли. Но, впрочем, этот вопрос явно не входил в круг наших забот, — к тому же новость о полном сохранении комнаты №26 нас даже обрадовала. Единственное, что огорчало, — появившийся на портальной двери замок, хотя… Вряд ли он мог каким-то образом нас раздражить. Ну, висит себе на двери — и пускай висит; там ему самое место. Для нас же главным моментом было сохранившееся пространство нашей любимой комнаты (тем более ввиду «узости» кабинета Долганова).

Сохранение в прежнем виде маленькой комнаты, надо сказать, удивило многих. Ведь еще недавно, до начала ремонта, Барнштейн говорила, что «все недостатки и пустоты в школе будут рассмотрены и ликвидированы. Наступит модернизация!» И — надо заметить! — модернизация в школе действительно произошла: за небольшое время полностью изменили свой вид кабинеты химии, биологии, географии и многие другие; наконец-то адекватно стала выглядеть наша столовая и в особенности буфет; рекреации сделали несколько более красивыми и изящными — такими, что там теперь не грех и картины повесить; преобразился холл; приемлемо теперь выглядит школьное крыльцо… «Немодернизированными», правда, остались наши актовый и спортивный залы — но, видимо, не все сразу. Да и не столь это обидно, ибо, в общем, — результаты налицо!… Только вот непонятно, что же именно Барнштейн называла «пустотами»; и если самое, по сути, ненужное школе (я подчеркиваю: школе!) место, каким — не буду скрывать — является комната №26, — не есть пустота, то я очень близок к тому, чтобы обвинить Барнштейн в ложности ее заявления.

Но я, наверно, слишком критично высказываюсь о двадцать шестой комнате… А между тем, какой бы «пустой» характер этот кабинетик ни имел, важность данного места для Компании нельзя недооценивать. Я сказал, что сохранение комнаты удивило многих, но, конечно, спустя время те же многие уже стали забывать о таком «чудесном спасении». Время шло — и кто-то и вовсе начал говорить о том, что она уже давно ликвидирована, кто-то просто ничего о ней не говорил… В общем, строго говоря, большую часть школы судьба комнаты вообще никак не интересовала, отсюда и шли глупые, неправильные в корне утверждения, и, наверно, это вполне естественно. У народа были свои мысли в голове.

Мы тоже постепенно забыли о том, что еще существует двадцать шестая комната, и, наверно, никогда бы о ней так и не вспомнили до конца дней своих школьных, но… Так было только до одного великого дня — дня, когда Костя основал Компанию. Конечно, сначала она была столь немногочисленна, что о каком-то особом месте для коллективных переговоров и речи не было. Все наши беседы проходили в самых различных рекреациях, или на улицах, или по телефону, и этого Компании вполне хватало. Однако по мере того, как Компания стремительно обретала свою популярность и распространяла сети по многим-многим классам, а народ в нее все приходил и приходил, — стало понятно, что без собственного переговорного пункта — и желательно школьного — просто не обойтись. Проводить дискуссии в неопределенных местах — бессистемно, да к тому же и неудобно, и Костя, уже с головой окунувшийся в дела Компании, понимал это как самую очевидную на свете вещь. Он с большим азартом призывал всех подумать над тем, где нам комфортнее будет встречаться, куда нам всегда удобно будет прийти, где не возникнет ни единой проблемы… — мы думали и, в общем, методом перебора самых подходящих вариантов вспомнили о маленькой комнате. Дальнейшее — моментальное превращение бывшего хранилища материалов в Переговорный пункт Компании — видится мне настолько понятным, что, я думаю, нет никакого смысла пояснять его как-то более подробно. Скажу лишь, что с того момента комната №26 стала едва ли не самым нашим любимым и всегда открытым местом, где все члены Компании чувствовали себя как дома.

Что ж, как Читатель уже понял, именно в Переговорном пункте Компании сегодня должен был состояться наш разговор с Саней.

Мы зашли внутрь, крепко закрыли дверь, и Саня сразу начал:

— Я расскажу тебе про свой вчерашний день. Точнее, про один эпизод. Еду я, значит, на тэшке¹⁶ с курсов. Вроде все обыденно, спокойно — ничего странного не предвидится. И вдруг, — Саня сделал микропаузу в стиле Кости, — на одной из остановок в нашу «Газель» заходит человек — в коричневом плаще, темных очках и с кейсом в руке. Естественно, я сразу его узнал — это был Бандзарт, — тут Саня опять сделал паузу, уже более продолжительную, увидев, наверно, что я аж вздрогнул от одного упоминания о химике. — Я, конечно, такого не ожидал и слегка охренел, но, к счастью, успел пригнуться и спрятаться за находившимся впереди сиденьем, так что он меня не заметил. Сам он сел на два ряда впереди, спиной ко мне, и я почувствовал, как мне сразу стало немного легче, — сказал Саня, и мне как будто тоже стало легче. — Народу, кстати, в тэшке было не слишком много — помимо меня и него еще человек пять, не больше.

— А в каком месте он поймал маршрутку? — перебил я Сашу, с интересом ожидая услышать ответ на свой вопрос.

— На Благодатной. Между Витебским и Московским.

— Но вы в Купчино ехали?

— Да. Но слушай дальше. Бандзарт — я это хорошо видел — сразу стал рыться в своем кейсе. Похоже, он что-то там искал. Так как я сидел в двух метрах позади, то разглядел у него в руках какую-то записную книжку. Наверно, он ее и искал. Затем взял в руки мобилу и стал кому-то звонить.

— Кому же? — нервно спросил я.

— А хрен его знает, — ответил Саня. — Понятия не имею. Но важно, что далее последовал такой грубый разговор!.. Бандзарт хамил, с жаром жестикулировал, требовал какой-то информации — судя по всему, тайной… Но слышала вся тэшка! — горячо и эмоционально заметил Саня.

— Да ладно!.. Что это с ним случилось?

— Неизвестно. Но вскоре он произвел еще один звонок — и тон заметно изменился.

— Даже так?

— Ага. Я подозреваю, что разговор шел с неким важным лицом…

–…И Бандзарт хорошо говорил с ним? — предположил я.

— Ну не совсем. Хотя ни крика, ни мата не было. Ощущалось, правда, волнение и еще… нервозность… Но это был крайне спокойный и доверительный разговор.

— Занятно… Но Бандзарт редко когда так говорит. А может — никогда, — заметил я.

— Но он до этого, блин, так ругался!.. — крайне эмоционально произнес Саня.

— Да верю, верю. Хотя ранее я думал, что он любит орать только на нас…

— Я думаю, ему не привыкать.

— Возможно, — сказал я. — Но все-таки понял ли ты хоть слегка, с кем он базарил?

— Да откуда?

— Ну вдруг?.. По манерам, по интонациям…

— Ага! Так и понял!.. Ясно только, что на том конце был его враг.

— Да неужели?! — иронично воскликнул я. — После всего того, что ты мне рассказал, это уж несомненно. Хотя… Кто ж поймет Бандзарта? Он мало чего болтает. Может, он специально так?

— Что «так»?

— Ну, орал.

Саня не без удивления посмотрел на меня; сверление взглядом продолжалось до тех пор, пока я не втолковал ему:

— Пойми, это может быть игра. По его правилам. Вот придумает себе еще двадцать таких звонков, и…

— Но зачем? На фига ему такая игра, если он меня не заметил?

— Да?.. А с чего ты так уверен?

— Как с чего? У меня было все под контролем!

— Базаришь?

— Отвечаю! Он не мог меня заметить. Поверь, Коля, просто не мог.

— Уверен? — спросил я Саню.

— На все двести. Можешь не сомневаться, — заверил он.

Эти слова прозвучали из уст Сани настолько уверенно, что я более не мог сомневаться в его показаниях. Признаюсь, я отчасти и проверял его на честность, потому как в былые времена уж очень часто Топор любил переврать сюжет, дабы сделать его более захватывающим, особенно когда правда представлялась ему скучной, и особенно когда Болт всячески навязывал Саше различные идеи. Теперь же, после всех расспросов, сомнений в правильности описанной им картины у меня не осталось. Зато появились новые вопросы, и причина этого состояла, прежде всего, в том, что в рассказе Сани Бандзарт мысленно предстал передо мной в совсем новом — хамско-развязном, хотя и все еще скрытном, — виде. До этого в нашей школе были описаны случаи, когда Бандзарт по голосу превращался едва ли не в оратора, то есть менял свой голосовой облик, но… были и определенные пределы грубости, которые в рассказе Сане совсем отсутствовали. Хамить в тэшке — на это был, конечно, способен такой препод, как Бандзарт; но при посторонних — это было уже интересное проявление, для нас — модификация поведения Бандзарта.

И тем не менее, вспоминая некоторые особо неприятные моменты его уроков, я не могу так просто исключить возможность образования данного вида. Пусть такой вид существует, а мы будем думать, что же могло заставить такого, в общем-то, закрытого человека, как Бандзарт, так враз выплеснуть все свои имеющиеся в наличии (как видно, большом) эмоции при одном — может быть, самом заурядном — телефонном звонке. Вряд ли он, конечно, был заурядным, но, действительно, даже коллеги, а тут я могу сослаться на некоторые их мнения, никогда не отмечали какую-либо излишнюю эмоциональность или экспрессивность у Феликса. Да и представить, что он перед кем-то из посторонних или просто знакомых людей — под такими можно понимать тех же коллег, например, — стал бы исповедоваться или раскаиваться, очень тяжело. Бандзарт никогда не рассказывал на публике о своей личной жизни — он, думается, вообще никогда и никому о ней не рассказывал; если же говорить о его семейном положении, то за те пять лет, что он работает в школе, у народа успели развиться лишь только серьезные подозрения на то, что Феликс холост. Дальше них дело пока не продвинулось, но и те еще не вызывали абсолютную уверенность. Впрочем, оно и понятно, ибо словосочетания на эту тему звучали, по крайней мере, в пределах нашей школы не чаще, чем название какой-нибудь химикалии звучит на уроках литературы. Массу догадок имели и развивали учителя нашей школы относительно Феликса и его жизни, но все они целиком, так или иначе, лишь составляли один большой вопросительный кадастр, который едва ли не каждый человек в нашей школе мечтал приоткрыть хоть на одну десятую процента.

Мы с Саней еще обменялись парочкой реплик по теме вчерашнего случая, а потом решили попытаться хоть как-то связать его с заговором.

— Вряд ли она есть, — говорил Саня о связи. — Подозреваю, что тот звонок — это часть сугубо личных проблем Бандзарта.

— Личных?.. А с чего бы им не повлиять на заговор? Ведь вот и отражение: проблемы в личной жизни не могут не сказаться на жизни в школе.

— Тогда какие же это должны быть проблемы? — заинтересовался Саня, всерьез ожидая, что я ему сейчас все скажу.

— Ну, если бы я знал… — ответил я. — Это все равно, что мне — быть Бандзартом! Но что, если эта история как-то связана с его приемом на работу? Мы ведь как раз пытались понять, как он к нам попал, — напомнил я Сане.

— Ха, интересно!.. Тогда здесь важна и фигура Барнштейн! Но сколько у нее тайн? — спросил Саня.

— У нее-то? — удивленно ответил я, как бы не веря, что Саня задался таким очевидным вопросом. — Там их океан! Вот хоть один прием Бандзарта на работу — уже какая тайна!

— Да, ты прав, — согласился Саня. — Да вообще: ситуация какая-то запутанная…

— Ну да. Пока вопросов больше, чем ответов. Если последние вообще имеются… Но один подозрительный момент ты уже заметил. Может, он тоже — часть тайны?

— Типа ключа?..

— Может, и так. Жаль только, что у нас нет иных фактов. Но стоит запомнить место его появления: интересно, что он мог забыть на Благодатной?..

— Да что угодно! — заявил Саня. — Дела-то уж везде можно обнаружить.

— Это ты хорошо сказал. Но Благодатную предлагаю иметь в виду. Так, на всякий случай. К тому же… больно уж мне интересны его дела, — задумчиво произнес я.

На том наш разговор завершился. Прозвенел звонок, и мы пошли в кабинет физики.

Конечно, потом, на следующих переменах, о вчерашней истории Сани узнали многие представители Компании, в особенности наши одноклассники: Арман, Костя, Леша, Вика, Миша, Даша… Замечу, что реакция у всех была разной. Арман, к примеру, ничуть не удивившись, сказал:

— А что тут странного? Этот Бандзарт на все способен.

Даша явно была заинтригована:

— Любопытно. Жаль, меня не было в этой тэшке.

Костя к случившемуся отнесся философски — так, как, наверно, ему и следовало к этому отнестись:

— Что ж, эти крики о многом говорят… Но в любом случае надо попытаться раздобыть о нем еще больше информации — и только тогда могут последовать первые выводы. Мне, например, интересно, где он родился, учился, чем занимался…

— А интернет? — заметил Арман.

— Вряд ли, — сразу ответил Костя. — Я уже искал, там ничего нет.

Тем не менее Арман, конечно, удивился и смог сказать разве что:

— Печально. Как же теперь?..

Костя же на это ответил, что работать придется самим.

Однако тут вмешался Саня:

— То есть как «самим»? Вы хоть думали, как мы это будем делать? Это же жесть! У нас нет ни малейшего сведения о Бандзарте, кроме его имени, фамилии, возраста и места работы, но мы, похоже, собираемся надеяться и ждать, когда же вновь окажемся в одной тэшке! — возбужденно заявил Саня.

— Потише, Сань, — весело приговаривал Костя. — Ты слишком громок для центральной рекреации.

— Да, возможно, но я… — тут Саня, очевидно, вновь собирался высказать какую-нибудь очередную свою гневную мысль, но Костя быстро оборвал это намерение, жестом показав тому, что во избежание проблем стоит и впрямь вести себя потише.

— А насчет маршрутки — это все, конечно, странно. И ничего страннее и придумать нельзя, — размышлял Костя. — Но имя вкупе с фамилией могут уже очень многое нам дать! И не стоит забывать об этом, — сказал Костя крайне грамотно с точки зрения интонации, помогая себе еще соответствующими жестами.

— Мы и не забываем, — ответил за всех Леша. — Но почему о нем нет информации даже в инете?

— Ну, я еще не на всех сайтах искал… — отметил Костя. — Хотя меня это тоже удивляет. Чтобы ни одного слова… Но я предлагаю собраться на неделе и устроить коллективное surfing the Net¹⁷! Авось что-нибудь да найдем.

— Хорошая мысль. Только когда? — спросил Миша. — Сегодня футбол…

— Да, это святое, — заметил Костя.

— Но есть четверг. По-моему, просто идеальный день, — предложил я. — Как вы полагаете?

— Я завтра занят, — заявил Миша.

— Да и я тоже, — добавила Даша.

— А, может, в субботу? — обратился ко всем Костя. — Сразу после уроков и всех этих празднований.

— А что, в субботу мне и так не фиг делать, так что пойдет! — твердо произнес Саня.

— Ну, давайте, — согласился и я.

— Сойдет, — решил Леха, — только ненадолго. Мне еще на курсы ехать…

Тут же свои соображения относительно субботы высказали Вика, Карина, Арман, Женя и Люба, и я сразу скажу, что такая дата им понравилась. Действительно, почему бы в субботу, 4 октября, после тяжелой монотонной октябрьской недели и столь важного праздничного концерта, где у нас будут свои роли, не собраться на квартире у друга и не посвятить какое-то время попыткам раскрыть тайну Бандзарта?! Тем более, что тайной этой заинтересовались уже очень многие члены Компании, и даже некоторые ученики пятых и шестых классов. А Даня Таганов, младший брат Кости, уже и в своем 2а сумел так распространить эту интересную тему, что некоторые юные любители сплетен и слухов — вот это да! — перестали о ком-либо говорить, кроме Бандзарта. И пусть Читатель не сомневается в правдивости сей информации, но поверит в то, что у меня к одиннадцатому классу набралось так много всевозможных знакомых и товарищей из средней школы, что я легко мог, общаясь с ними, узнавать всю самую последнею информацию из их классов.

Конечно, крайне смешон и удивителен тот факт, что о Феликсе многие школяры из пятых, шестых и седьмых классов были наслышаны так, словно они уже давно поняли, что такое химия с Бандзартом, хотя, в действительности, еще даже не имели шансов это понять, ибо сама химия начинается только с восьмого года обучения, а замещения Бандзарт брал крайне редко. Но зато Читатель может запросто представить себе, какой обсуждаемой фигурой в школе был наш химик, если слухи о нем распространялись далеко за пределы восьмых—одиннадцатых классов. Наверно, дело еще заключается в том, что представители более младших классов, которые не раз слышали и уже имели представление об авторитарных уроках Феликса, прекрасно понимали, что в преддверии тех лет, когда им тоже придется столкнуться с этим ужасным человеком, неплохо было бы хоть что-то — а лучше как можно больше — о нем знать. И такая стратегия представляется мне крайне правильной: как гласит одна хорошая поговорка, врага надо знать в лицо. Эх, позволял бы еще Бандзарт все о себе знать… Но все же радует, что в особенности седьмые классы так активно вникают в наше компанейское дело о Бандзарте, пусть и находящееся пока еще на самой ранней стадии.

Но, увы, полной и достоверной информации о Феликсе было крайне мало. И не только у Компании, ибо, как нам рассказывала Дарья Алексеевна, даже учителя, когда о том заходит речь, при вопросе «Что вам известно о Бандзарте?» испытывают значительные затруднения. И, пожалуй, только два человека в нашей школе могут знать о Феликсе нечто большее, чем все остальные. Это, конечно, Чивер и Барнштейн. Но… И они наверняка не знают всю историю жизни нашего химика, пусть даже Людмила Арнольдовна как-то и сказала: «Я знаю всю подноготную всех тех, кто учится или работает в этой школе. И только при этом условии они могут здесь находиться!»

Что ж, заявление это громкое, но едва ли правдивое, и, конечно, Барнштейн произносила эти фразы, скорее, для того, чтобы снова себя возвысить и блеснуть в глазах коллег редкостным профессионалом. Понятно, что даже про нас она вряд ли могла бы сказать что-нибудь секретное или сугубо личное, — что уж говорить о Бандзарте?! И все же все мы чувствовали, что Барнштейн владеет той информацией о Феликсе, которую нам — обычным купчинским школьникам — знать никак нельзя, и эти чувство и внутренняя уверенность — надо признать — явно нас перед ней принижали. Но вот оно — социальное разделение, против которого мы пока бессильны.

До субботы осталось совсем немного дней, и мы обязаны переключиться на тему праздника. В среду состоялась наша первая репетиция.

План выступления у Кости уже был готов. Вообще, им заведовала также и Даша, но она больше занималась костюмами и декорациями. А так, помимо них двоих, я напомню, в нашу десятку артистов входили: Арман, Саня, Карина, Леша, Юля, Сергей, Катя и я. Отмечу, что Бранько изначально не понравился факт ответственности Кости и Даши за выступление — он всегда относился к ним с презрением и считал, что «они слишком много на себя берут», — но понятно, что на самом деле Сергей просто завидовал их активности. Думаю, он понимал, что на их фоне он выглядит вечно отстающим. Кстати, раз уж я заговорил о Сергее, то должен отметить и тот факт, что Бранько всегда резко отрицательно относился к Компании. И не только потому, что ее создал Костя. Сергей считает, что «Компания — это на редкость глупейшая затея, основанная на больном воображении, ненормальной фантазии и недостатке у Константина игр в детском возрасте». Читатель наверняка захочет спросить меня, откуда мне известно его мнение, но я сразу скажу, что все это слухи, образовавшиеся из-за чрезмерного общения Сергея с нашими девушками; впрочем, слухи весьма правдоподобные. Что же касается самой фразы, то я не испытываю особого желания комментировать ее; скажу лишь, что в прежние годы Таганов и Бранько не раз спорили между собой на эту тему, и Костя, как мог, пытался доказать Сергею правильность тех базовых принципов, что заложены в идеологии Компании. Он говорил ему о вечной дружбе, позитивном настрое, оптимизме и добре — тех категориях, что делают Компанию одной большой сплоченной командой, — и заявлял, что именно они позволяют самым разным людям свободно общаться между собой и объединяться для совместного досуга. Он пытался объяснить ему всю пользу диалога между седьмыми классами и десятыми, одиннадцатыми и шестыми, восьмыми и девятыми. Он употреблял термин «мини-глобализация», перечислял все духовные прелести данного процесса. Бранько, конечно, все это слушал, видимо, не желая показать себя бестактным собеседником, но…

Но никогда Костю не понимал. У него были свои понятия о дружбе, сплоченности и любви, и нередко они становились причинами жгучей ненависти, коренной неприязни и даже конфликтов внутри класса. Несколько раз спор между Костей и Сергеем доходил чуть не до драки, причем особенно жесткий конфликт вышел в восьмом классе, когда Сергей впервые во всеуслышание заявил, что, мол, «Костя пропагандирует в нашем классе крайне ложную и опасную идеологию, пытаясь за словами „дружба“ и „команда“ скрыть свое истинное отвращение ко всем окружающим его людям! Он пытается устроить псевдообъединение, чтобы, в действительности, всех презирать!» Вот такие ужасные слова произнес тогда Сергей, после чего у возмущенного до предела Кости уже не было выбора, благо их сразу разняли… Важно сказать, что и после того случая, когда Бранько некоторое время ходил угрюмым и, строго говоря, замкнутым, он продолжал делать выпады и заявлять, дескать, что «вот так себя ведет лидер команды!», однако Костя на это уже махал рукой и лишь приговаривал, что «он вполне готов помириться с Сергеем и попробовать обуздать в нем дьявола».

Дьявол со временем утих, но не совсем, и все же теперь Косте и Сергею предстояло оказаться вдвоем на одной сцене. И пусть их роли различны, но ради достойного выступления на празднике им предстояло как-то прийти к консенсусу. На кону — честь класса.

Теперь настало время рассказать Читателю о плане Таганова относительно нашей постановки, которая, как уже говорилось, называется «Один день из жизни школьного учителя».

Итак, по сюжету, главная роль, то есть роль учителя, принадлежит Леше — после некоторых переговоров и размышлений выбор пал именно на него. В плане не написано, какой именно предмет ведет Леша, но, по-видимому, это и не так важно. Пусть будет русский язык. Роль строгого, требовательного и придирчивого к учителям директора — у Армана. Коллегой Леши, по плану, является Юля. Все остальные — это обычные ученики, с которыми приходится сталкиваться учителю в этот — а, может, и не только в этот — день. Как Читатель понимает, роль учеников у меня, Даши, Кости, Сергея, Карины, Сани и Кати.

Сам сюжет весьма прост. Главный герой, учитель Александр Степанович, коего играет Леша, как обычно, рано утром приходит в школу и… тут же понимает, что его ждет очередной тяжелый — кошмарный! — день. С самого начала ничего у него не ладится: он, промокший под дождем, с трудом успел прийти к началу рабочего дня, впереди еще шесть уроков плюс репетиторство, надо также зайти к строгому директору, ни в коем случае нельзя забыть и про классный час, на котором нужно обсудить вопрос предстоящей экскурсии, и про проверку массы тетрадей и самостоятельных работ, — а желания и сил работать нет никаких! Все буквально валится из рук! Настроение плохое, Александр Степанович хочет спать, он выглядит измученным… — в общем, все это состояние должен будет показать на сцене наш Леша.

Начинается урок — русский язык. Мы порешили, что зритель увидит лишь краткие отрывки из урочного процесса, но зато и комичные, и курьезные, и серьезные. Все это по времени занимает всего несколько минут, а потом наступает перемена. И тут…

…происходит первый кошмар. Ученики со всех сторон подбегают к Александру Степановичу, облепляют его, теребят… Он, погрязший в делах и обязанностях, потерян, не знает, что ему делать и как отвечать на все их требования и вопросы. И хорошо еще, если только вопросы.

Так проходят все шесть уроков, от перемены до перемены. Наступает время классного часа, и на нем — во имя демократии! — сами ученики должны принять решение, на какую экскурсию и куда они поедут. Разумеется, начинается галдеж, базар-вокзал — самое непременное проявление демократии, — и после очень долгих споров, когда у Александра Степановича уже нет сил все это слушать, принимается-таки решение ехать в Выборг.

Александр Степанович отпускает своих подопечных и решает заглянуть к строгому директору, которого, напомню, играет наш Арман, чтобы рассказать о прошедшем классном часе и о принятом решении. Но тот — сразу при входе несчастного Александра Степановича — встречает его криками, и критикой, и недовольством. Впрочем, потом разрешает-таки присесть — правда, затем лишь, чтобы по уши нагрузить его работой, да еще напоследок выразить недоверие, и сомнение, и поугрожать выговором и даже увольнением!.. С чувством огромной ненависти к такой жизни Александр Степанович выходит из кабинета директора, радуясь разве, что пока его еще не уволили, но теперь начинает горько думать, как же ему со всеми своими проблемами справиться, и чесать лоб, и теребить волосы от волнения, хотя…

…не успевает и подумать, как к нему подходит коллега, Елизавета Львовна, препротивнейшая русичка, требующая от него назавтра замещения двух уроков, так как, мол, «больше некому», а у нее — дела… Неизвестно, правда, какие… Но наш герой, конечно, не смеет ответить этой даме отказом.

Итак, финальная сцена. Показан кабинет, в котором за столом сидит наш бедный Александр Степанович — сидит и держится за голову, пытаясь осмыслить все, что на него свалилось, и придумать, как бы весь этот груз свалить на кого-нибудь другого. Но ведь так свалить, чтобы еще ему не досталось, а то… и уволят!.. Эх, ничего не идет в голову Александра Степановича! Все идеи — одна хуже другой. «Что ж, видно, раз все так хреново, остается два варианта: либо совершить невозможное, либо… уволиться прямо сейчас…» — понимает он. Но тут внезапно заходит в его кабинет школяр Ваня (его играет Костя) — и, кажется, он тоже уже что-то готов потребовать, еще даже не поздоровавшись, готов его «достать», однако… видит, что его учитель сидит, склонив голову на стол, и закрыв лицо ладонями, и ничего не отвечая, и… Ваня понимает, что тот не в духе, не в форме, что Александра Степановича надо подбодрить, необходимо как-то… развеселить его! Такое заключение приводит его и всю сцену к временному молчанию, но потом Александр Степанович отрывает голову от стола, замечает Ваню и… удивляется, что тот не пристает к нему со всевозможными расспросами! Момент настолько удивительный, что в это время на сцене даже выключается свет! Проходит две секунды, сцена снова озаряется лучами софитов, — и Александр Степанович уже стоит в центре кабинета, а Ваня — то есть Костя — подходит к нему с гитарой в руках и начинает наигрывать премилую мелодию — дальше — песню, посвященную учителям. Первый куплет исполняет один Леша, далее Костя начинает подпевать ему, ну а на третий куплет выходят уже все остальные участники спектакля, и пение приобретает дектетный характер. На том заканчивается наше выступление.

Естественно, что в среду, на первой репетиции, после того как Костя озвучил план так же подробно, как его только что описал я, у всех возник один главный вопрос: «Как мы все это будем ставить?» Нашлись и такие, кому не понравились декорации; например, возмущалась Юля:

— Зачем показывать кабинеты?! А поинтересней ничего придумать нельзя?

— Что же ты предлагаешь? — жестко спросила у нее Даша.

Юля задумалась, но так и не смогла ответить на этот вопрос.

Разумеется, некоторые люди были недовольны своей ролью:

— Вот почему я, — Сергей особенно выделил это местоимение, — простой ученик? А нельзя ли меня тоже сделать директором?

— А, по-твоему, в школе есть два директора? — спросил Костя.

— Да и ничего страшного, что нет! Мы же фантазируем…

— Но не до такой степени…

— И что?! По-моему, второй директор школе бы не помешал! — всерьез заявил Сергей.

— На что же? Хочешь подчинения? — догадался Костя, на что Сергей без всяких раздумий ответил:

— Да! — причем ответил гордо и надменно.

— А я всегда чувствовал твои замашки… — заметил Костя. — Но ты это оставь. А то с твоим нравом ты можешь быть разве что директором помойки.

Тут, конечно, многие рассмеялись. Но Сергея это только разозлило, он не унимался:

— И все-таки это несправедливо! Я бы пересмотрел роли!

— А что? Сережа прав, — вмешалась Юля. — Как мне кажется, он уже давно заслужил главную и по-настоящему стоящую роль!

— А Сережа у нас что, великий артист? — возмутилась ее словами Даша.

— Я считаю, что у него огромный талант! — заявила Юля.

Вряд ли кому ее слова могли так понравиться, как Сергею, и Бранько — очевидно, в знак благодарности — подошел к Юле, и они стали обниматься. Костя, поневоле ставший свидетелем данного действа, в самый момент полуотвернулся от этой парочки и скривил для нас такую противно-забавную физиономию, что я, равно как и остальные, завидев ее, просто никак не смог сдержать в себе внезапно нахлынувший поток смеха. Даша же обернулась на все 180 градусов, чтобы не видеть ни Сергея, ни Юлю.

Когда столь противный эпизод остался позади, мы, наконец, начали репетировать. Но… буквально тут же выяснилось, что у нас не хватает реквизита для сцены. Пришлось бежать за стульями в кабинет физики (из актового зала стулья мы взять не могли — они были сцеплены между собой по тройкам и нам не подходили). Итак, когда проблема с мебелью была решена, на сцену все же вышел Леша. Как и следует из плана, ему предстояло открывать наше представление. Слова Леша уже более-менее знал, однако выглядел пока еще как малоуверенный и не совсем вжившийся в роль актер, — поэтому Костя и Даша, наблюдавшие из зала, наверняка были не совсем довольны его действиями. После двух дублей между ними, как и следовало ожидать, начался разговор на тему, что может быть не так.

А в это время мы — пока не задействованные напрямую в репетиции актеры — собрались у пианино. Так как никто, кроме Леши, нормально играть на этом инструменте не умел, начали вполне ожидаемо «бомбить» по клавишам. Особенно рьяно веселился Саня, впрочем, не отставали от него и Арман с Кариной.

Поначалу эта «игра» была еще хоть чуть-чуть терпимой, потому как шла относительно громко, но потом, когда дело дошло уже до fortissimo, стало понятно, что проводить репетицию в таких условиях и дальше просто не представляется возможным.

Даша, поняв это быстрее всех остальных, подошла к кучке «пианистов» и начала просить о тишине. Мы отреагировали и вроде как успокоились. Но, как оказалось, ненадолго. Снова начали доноситься громкие стуки, и лязги, и визги, которые Леша весьма компетентно охарактеризовал как «раздражающие слух тритоны»… А потом еще Саня достал свой плеер и стал слушать музыку на всю катушку!.. Более того, в противоположном углу Сергей с Юлей продолжали тискаться и говорить друг другу всякую хрень, причем достаточно громко, — и, в общем, от всего этого количества децибелов создавался такой огромный диссонанс, что проведение репетиции вконец стало невозможным, и Костя понял, что теперь вмешаться придется ему. Он отправился в закулисье, порылся там и вышел на центр сцены уже с большущей палкой, очень сильно похожей на посох Деда Мороза, после чего незамедлительно начал стучать ею по полу — так, что тот аж весь затрясся, и показалось даже, что что-то там на сцене сейчас вот-вот возьмет да и обрушится! Тут же Костя прекратил это действие, да больше оно, впрочем, и не требовалось, ибо шумящий народ от стуков тоже всколыхнулся и отошел от своих поистине громких дел.

–…! — выругался он. — Че вы делаете?! До выступления три дня, а у нас еще и конь не валялся! — во всю мощь крикнул Таганов и стал продолжать уже спокойнее: — Мы же так ни хрена не успеем! Заканчивайте этот «бомбеж» — только инструмент портите. И больше внимания, Сергей! — обратился он к Бранько. — Что вы тут устроили! Лучше посмотрите на сцену, — чуть тишедобавил Костя. — И вообще: все слушаем Лешу. После него, кстати, ваша очередь.

На том речь закончилась. Ничего не скажешь, Костя может обуздать сошедший с рельс спокойствия коллектив, ибо — действительно! — после его слов в зале стало заметно тише. Да, многие еще разговаривали между собой, но ни лишних выкриков, ни громыхания клавиш не было слышно, да и разговоры были столь тихими, что никак не могли повлиять на ход репетиции.

Впрочем, та все равно получилась откровенно провальной. Только мы добрались до середины постановки, то есть до разговора Александра Степановича с директором, как вдруг в этот момент необычайно бодро прозвучал звонок, и…

— Да… Даже до конца не довели… — огорченно заключил Костя и обратился далее ко всем: — Что делать-то будем? Когда устроим следующую репетицию?

— Завтра, разумеется, — ответила Даша. — Причем потратить на нее придется, как я думаю, целых два урока. А то опять все так растянем, что даже полный прогон не сумеем сделать.

— Да, это верно, — согласился Костя.

— Дальше все будет легко. По декорациям проблем не возникнет. С костюмами все тоже нормально — для выступления нужна обычная школьная форма, и никаких джинсов и футболок!

В этот момент многие справедливо засмеялись, так как на Даше сегодня были именно джинсы; да и прическа ее явно соответствовала молодежному стилю. Впрочем, она очень часто именно так и одевалась.

Тем не менее по костюмам и репетициям народ полностью согласился, особенно оценили мы будущий пропуск двух уроков. Вот когда радуешься репетициям! Вот когда понимаешь, что в душе каждого из нас живет прогульщик, который так любит регулировать нашу урочную деятельность!

— Теперь давайте подумаем, на каких уроках состоится репетиция, — предложил Костя. — Что скажете?

Неудивительно, что после его слов начался горячий спор: люди стали предлагать в качестве вариантов самые различные уроки, от первого до шестого…

Однако тут нужен был логический анализ, самый банальный анализ. Ведь изначально было понятно, что с алгебры и русского нас не отпустят — здесь впереди ЕГЭ. Самый реальный вариант — физкультура: во-первых, Долганов только обрадуется, когда узнает, что вместо урока с нами он может просто сорок пять минут преспокойно посидеть в своем любимом кабинетике — отдохнуть, а во-вторых, раз он сам взвалил на нас всю ответственность за выступление, то пусть не удивляется, что мы собираемся пожертвовать его уроком ради такого важного дела, как этот праздник.

Биологию, в принципе, возможно было бы пропустить, но только не вторую подряд, — так что не вариант.

А вот завтрашний английский не только можно, но и нужно было ликвидировать — по крайней мере, если руководствоваться правилом, что чем страшнее урок, тем дороже возможности для его прогула! К тому же сразу семь человек из нашей творческой десятки входят в группу Гареевой, это: я, Костя, Арман, Леша, Даша, Катя и Саня. Поэтому, уже исходя из одной ненависти к Гареевой и ее урокам, упустить такой реальный шанс прогула нельзя. Никак нельзя!

Историю же пропускать мы и сами не хотели — уж больно интересными являются уроки Ставицкого.

Итак, несмотря на горячий спор, после данного анализа уже всем стало очевидно, что выбор, конечно, должен пасть на английский и физ-ру. Он так и состоялся, и Костя сразу после этого решения побежал к Щепкиной, чтобы окончательно с ней обо всем договориться, — он очень хорошо знал, с кем лучше всего обсуждать такие вопросы.

Вряд ли кто-то мог сомневаться в том, что Щепкина даст добро на завтрашние репетиции. Но все же, когда возникают подобные ситуации, всегда поневоле испытываешь некое чувство возможного провала. Провала идеи, плана, мысли… Но, впрочем, сейчас вероятность неудачи практически равнялась нулю, да и сама идея не представляла из себя что-то глобально невыполнимое. Речь шла всего лишь о пропуске двух уроков, отнюдь не самых для народа важных, причем больше нас интересовала последующая реакция Гареевой (о Долганове я все уже сказал). Но Щепкина заверила Костю, что с ее реакцией все будет в порядке, более того, она распорядится перенести некоторые другие репетиции младших классов, запланированные на то же время, чтобы нас никто не мог отвлечь от работы. Да, что и говорить, — наш класс она действительно любила!

Костя передал нам ответ Щепкиной без особой эйфории — скорее, она наступила у нас. Что ж, оно и понятно — теперь нам не нужно было готовить на завтра перевод большущего текста про английское кино и выполнять пять заданий, соответствующих ему. Но… Как же жаль нам стало в этот момент Мишу, которому завтра на третьем уроке придется едва ли не в одиночку отдуваться за всех нас — актеров. А с его-то английским… Да, надо было ему тогда тоже примыкать к нашей команде…

После репетиции мы скорехонько разошлись домой, договорившись предварительно встретиться у школы в 15:40, — надеюсь, Читатель еще не забыл о наших планах на футбол. Увы, как ни обидно мне было, но сегодня, в столь прекрасный день, я мог позволить себе поиграть лишь час — потом мне надо было бежать на курсы.

Итак, мы встретились (кстати, на этот раз, к счастью, обошлось без сильных опозданий — да, впрочем, это было бы просто преступлением перед футболом и прекрасной погодой) и пошли по направлению к находившемуся между улицей Димитрова и Альпийским переулком стадиону. Там, разумеется, уже был народ, и в частности наш друг Кирилл, который, кстати, учился именно в той школе, к которой прилегал сей стадион. О том, что Кирилл был прекрасным футболистом, я, может, ранее и говорил, но если — нет, то теперь Читатель точно об этом знает.

Разумеется, на стадионе игра шла уже полным ходом, и мы это сразу поняли по доносившимся с поля голосам, которые были полны традиционного футбольного азарта и задора. Сам стадион находится на небольшой низине, поэтому для того, чтобы увидеть всех игроков, в том числе тех, кто сидит на скамейке запасных, нужно подойти к нему совсем близко.

Кирилл при встрече проявил себя по-настоящему своим. Он быстро, но горячо поздоровался с нами, побежал о чем-то договариваться со своими товарищами, и вскоре мы уже все были включены в команды. Кстати, забыл сказать, что нас — пришедших — всего было восемь: Леша, Костя, Саня, Миша, Арман, Джахон, Павел и я. Потом подошел еще Ярослав Туманов из 11а.

Игра увлекла нас всех с первых минут. Мяч, пинаемый всеми двадцатью людьми, метался по полю и по воздуху, как ошпаренный. В командах было по семь человек, но по бокам стояло еще так много людей, ждавших своей очереди, что каждое действие каждого игрока на поле невольно приобретало крайне нервный, напряженный и очень важный характер. Играть жаждали все, но матчи шли так быстро (пять минут «грязного» игрового времени до двух голов, или до одного, если время уже завершилось, или обе команды садятся в случае ничьи), что на поле с колоссальной быстротой появлялись все новые и новые люди. Так, спустя всего пятнадцать минут, очередь дошла и до некоторых из нас, и как же здорово, что до этого Кирилл вовремя позаботился о том, чтобы мы как можно быстрее были при игре и при командах! А то бы ждать пришлось еще… Но вот кто-то из наших — кажется, Павел и Арман — уже выходят на поле. Следом очередь Кости, Сани и меня. Все! Мы в игре!

Правила игры я уже коротко обозначил. Замечу еще, что играли мы на выбывание: победившая команда остается на поле на следующий матч, проигравшая — уходит и становится, соответственно, в конец очереди, начальная команда которой идет на поле давать бой победившей команде. Команд вокруг, повторюсь, было так много — пять или шесть, что ли, — что я даже не обращал внимание на их составы — видел лишь, что практически все готовящиеся к матчам игроки разминались, или играли в теннисбол, или тренировали дриблинг, или улучшали технику чеканки, или просто «чертили» квадраты своими весьма точными, еще немного — и ювелирными, пасами.

Так получилось, что я, вместе с Саней и Костей, попал в достаточно сильную команду. Да еще с нами играл Кирилл!.. Так что состав был впечатляющим, едва ли не dream team¹⁸. Ну а сама игра…

…А про саму игру нечего и говорить. Вообще, описывать наше любимое футбольное действо мне не хочется, ибо тот, кто играл хоть раз в футбол, и играл против достойных соперников, — тот знает, что это такое. Знает, каково это — стоять на воротах, чувствуя на себе невероятную ответственность за исход всего, что происходит на поле, бежать из нападения в защиту и из защиты в нападение, успевая и караулить форвардов соперников, и подключаться в атаку, бросаться на фланге в яростный подкат, как заправский крайний защитник, вступать в ожесточенную борьбу за право завладеть мячом, ощущать себя диспетчером, то есть определяющим игроком команды на поле, раздавать ювелирные пасы на выход один на один, вести верховую борьбу на угловых, подсказывать своим партнерам при самых напряженных ситуациях, отбиваться в меньшинстве, как армия, которую решили сломить количеством… — эх, всего и не перечислишь… Но поэтому и считается, что для многих это своего рода жизнь — небольшая, правда, но полная таких же неоднозначных моментов, и спадов, и падений, как и наша обычная — внефутбольная — жизнь. А чего стоит хотя бы динамизм происходящего, когда, находясь на поле, ты совершенно забываешь о времени игры!.. А оно, в свою очередь, катится так быстро и незаметно, что не успеваешь и войти во вкус, как уже надо прощаться. И вот уже и счет на табло, и рукопожатия, и мгновенный анализ случившегося, и усталость, и как будто ты вовсе не наигрался даже… Не то же ли самое происходит вечно и в нашей жизни, когда миллионы людей умирают в состоянии еще полной готовности играть, и побеждать, и радоваться, и готовиться к новым победам, но… Ничего удивительного, потому как если кто и говорит, что жизнь и игра — понятия разные, то пусть посмотрит на их диалектику и поймет, что мы, живя, поневоле подчиняемся правилам игры, пусть и таким суровым и жестоким, но — подчиняемся каждому правилу этой одной большой Игры!

А время на футболе действительно летит. Пока блистали Костя с Кириллом, забивавшие один гол за другим, и наша dream team неизменно побеждала, минуты моего будущего опоздания скопились в таком количестве, что я, взглянув на часы, чуть не обалдел. Мне уже давно пора было сидеть в вагоне метро, а я… все еще находился здесь, словно прикованный к любимой игре. Что ж, пришлось быстро-быстро со всеми попрощаться и бежать к метро, чтобы успеть хоть на половину занятия.

Разумеется, путь к метро «Купчино» я выбрал самый короткий — через дворы. Я знал его уже очень давно — более того, великолепно помнил каждую нужную тропинку, каждую петельку, каждую арку… И порой даже засматривался подолгу на такой знакомый мне маршрут…

Но сейчас я дико спешил и воспроизводил маршрут, тупо двигая ногами, на чистом автомате. Я почти не оглядывался на людей, на детские площадки, на окна, на деревья… — кажется, я уже издали видел впереди только метро. Но вдруг…

Проходя по тропинке в одном из дворов, я услышал, как кто-то громко крикнул мое имя. Я подумал, что кто-то меня зовет, и, несмотря на сумасшедшую спешку, решил обернуться.

Обернувшись, я увидел, что недалеко от меня, у дерева, стоит какая-то кучка тинейджеров, которые крайне активно что-то обсуждают, и — не знаю, почему, — но я вдруг сразу почувствовал, что среди них есть тот, кто кричал мое имя. Неизвестно, что за помутнение возникло у меня в голове — то ли от внутренних чувств, то ли от спешки, — но уже потом, добегая последние свои метры до метро, я вдруг понял, что тем человеком, кто кричал, был… Болт.

Да, я так его перед собой и увидел! Сейчас. А тогда просто не узнал или не успел разглядеть, потому, наверно, что слишком быстро бежал. Так бежал, как он сам тогда улепетывал из кино. Но сейчас… Я еще раз перепроверил свою память… — да, действительно, на 99% это был Болт. Да никто это больше и не мог быть! Я даже сразу вспомнил его черно-синюю куртку, темно-зеленую кепку, которую он любил надевать и зимой… В общем, вспомнил всего его!

Но удивительно, с какой же прытью я должен был тогда мчаться, чтобы вот так вот не остановиться перед знакомым человеком. Да еще таким знакомым! Фантастика! Тут же я вспомнил и разговор с Саней, состоявшийся 20 сентября, и последнюю фразу, в которой говорилось о том, что Болта надо непременно найти, и что он мысленно где-то около меня… Невероятно, какими же меткими иногда бывают некоторые фразы! Они будто в точку попадают! Ведь сегодня Болт был, возможно, не только мысленно, но и географически около меня! Но я…

Я как последний дурак умудрился упустить шанс пообщаться с ним, спросить, как его дела, как складываются отношения с родителями… Человек, являющийся другом лидера Компании, так бездарно просрал возможность по-братски поговорить с человеком, воспитанным двором!.. Эх, а ведь как был бы рад нашему разговору Саня!.. Саня, который, как никто другой, переживает за судьбу Болта. И плевать на эти курсы, плевать на это обществознание, которое я собираюсь сдавать!.. — да, в эти минуты я понял, как бездарно поступил… Но Саня! Саня! Мог так обрадовать человека, мог возбудить в нем счастье!.. Ведь разве можно сомневаться в том, что Саня был бы бесконечно благодарен мне за любую информацию о своем закадычном, но временно потерянном друге?! И вот теперь… Что я ему скажу? Как упустил шанс, как бездарно пробежал?.. Как я проявил себя диким эгоистом?.. Как потом, уже в метро, стал сожалеть об этом?..

Но стоп! Позвольте! А если… если это был не Болт? Вот не он! Просто это был не Болт, а мне, значит, показалось?.. Привиделась такая психологическая галлюцинация, основанная на стремлении выдать желаемое за действительное. Ха, да и кто сказал, кроме меня, что это был Болт? Точно Болт. Кто это подтвердит? Ведь я очень быстро бежал — так, как, возможно, еще никогда не бегал в своей жизни! — и сначала вообще не распознал того подростка в зеленой кепке, что кричал мое имя. Только потом, добежав до метро, я вспомнил…

Но почему же тогда у меня возникли мысли именно о Болте? Почему я подумал, что увидел его? Вроде ответ очевиден: одежда! Хорошо… Но сколько еще людей в нашем районе носят черно-синюю куртку, дополняя ее темно-зеленой кепкой? Кто одевается хотя бы схоже? Да много кто! Тем более в среде молодежи. Так что… утверждать, судя по одной одежде, что я видел Болта, — это по меньшей мере глупо. Глупо и бессмысленно. К тому же… я не видел его лица. Вот! А ведь лицо идентифицирует индивида! Следовательно, получается, что я предположил, что видел Болта, но даже не провел при этом мимолетную идентификацию. И после этого так уверен…

Но все-таки Болт! Почему именно Болт? Очень странно, что в данном случае я подумал именно о нем. Другое дело, если бы эти думы пришли ко мне во время бега, особенно постоянные думы, — тогда, с точки зрения психологии, все было бы логично. Но я, когда бежал к подземке, совершенно не вспоминал Болта. Да, я готов голову на отсечение дать, что этих мыслей у меня не было, — более того, со дня того памятного разговора с Саней, который, надо сказать, задел меня за живое, я еще ни разу, как это ни удивительно, не размышлял о судьбе друга (и это — каюсь перед Читателем — достаточно больной удар по моей совести и моему альтруизму). Мчась к метро, я думал лишь о том, как бы не опоздать (здесь прошу меня понять: опаздывать на первое же занятие курсов — это весьма неприятно, тем более что причина — футбол). Но тогда почему вдруг я принял того тинейджера за Болта? Было ли это абсолютно случайное воспоминание или что-то в моей душе сознательно заставило меня вспомнить Олега? А если вообще все произошло на самом деле? И мне ничуть не показалось, что там, у дерева, стоял Болт? Но вот идентификация…

Все эти вопросы всерьез мучили меня, пока я ехал в вагоне метро. Так и получилось, что из-за описанных выше размышлений я случайно пролетел мимо нужной станции, и мне пришлось потратить немало времени на обратную пересадку. Вот и вышел мой первый день курсов кувырком — я позволил себе катастрофическое опоздание.

Потом я долго думал, рассказывать ли мне своим друзьям историю бега. Вроде все было очевидно — конечно, да, это важно для Компании, ибо судьба Болта волнует действительно всех. С другой стороны, информация, и я это чувствовал, была непроверенная, неоднозначная… Такую информацию я обычно всегда предпочитал держать при себе, чтобы не вводить своих друзей в заблуждение. К тому же здесь я выставлял себя неудачником, раз уж так и упустил «потенциального Болта». Но вот скрыть все это от Сани, оставить его с мыслями о том, что все совсем беспросветно, и что Болт пропал… — нет, на такое я пойти не мог. И я, больше ни секунды не раздумывая, решил все ему рассказать, что и сделал в четверг — разумеется, в «Переговорном пункте». Потом, впрочем, не побоялся поделиться своими мыслями и воспоминаниями и с остальными, но уже в коридоре.

Саня, замечу, сразу очень обрадовался, когда услышал из моих уст слово «Болт», но потом понял, что радоваться, строго говоря, еще очень и очень рано. И все же, несмотря на понимание того, что о Болте пока еще по-прежнему ничего толком не известно, Саня сохранял улыбку на своем лице — видимо, в знак того, что все в этой истории должно закончиться возвращением Олега к друзьям. Что и говорить, Саня иногда проявлял истинные качества оптимиста.

Когда же я разговаривал с членами Компании в рекреации, у меня вдруг возник вопрос:

— Интересно, а вы не могли его видеть?

— А с чего? У нас был футбол, — ответил Арман.

— Ну, просто показалось, что он был недалеко от вас.

— Показалось?.. — спросил Павел.

— Я подумал, что на обратном пути вы могли его встретить. Или он — вас.

— Вряд ли, — сказал Костя. — Играли-то долго, чуть ли не до темноты. Болт уже наверняка свалил.

— Как сказать… — возразил Саня. — Он иногда до двенадцати по дворам мотается.

— Ах да, — вспомнил Костя, — я забыл, что ему дома обычно не сидится.

— Просто ему там нечего делать, — добавила Даша.

— Верно, — согласился Саня. — Но он еще с родаками не в ладах. Это накладывает отпечаток.

— И все-таки, — вмешался я, — вы точно его не видели?

— Ха! Да если б видели — сами бы тебе все рассказали, — ответил Костя. — Хотя после вчерашних игр мы не обращали внимания ни на людей, ни на животных, ни на погоду… Нам просто дико хотелось пить!

— Да уж, пить хотелось ужасно, — подтвердил Арман.

— Неплохо вы… — заметил я.

— Блин, мы так устали… Я потом еле до дома дополз! У меня еще нога болит после того удара, — Павел рассказал, как против него неудачно подкатился вчера один из соперников.

Поговорив о футболе, мы обсудили еще некоторые темы, в частности, заговорили о ближайших репетициях. Костя сказал, что сегодня все должно пойти по плану, так как жизненно необходимо доработать вторую часть спектакля и скомпоновать все в одно прекрасное целое. Вообще же, было заметно, что планы у него на сегодня велики, и, в первую очередь, это касалось именно двух репетиций.

Однако с первых секунд оных стало понятно, что планам этим не так уж и легко будет сбыться. Похоже, что мы так сильно обрадовались пропуску английского с Гареевой, что наше ударное настроение выплеснулось и на репетиции. С одной стороны, это было неплохо, так как бодрость для творческой работы у нас была что надо, а с другой, хаоса и веселья при таком тонусе избежать было нельзя. Собственно говоря, мы и не избежали.

Еле-еле первая сценка (только с Лешей) была доведена до конца, а потом опять пошло повторение вчерашнего. Вряд ли стоит отдельно описывать уровень нашей репетиционной ответственности — во всяком случае, Костя был очень недоволен ходом подготовки.

— Вот скажи, Арман, — обратился Костя к Хатову, — на фига ты вечно кривляешься на сцене? Тебе нужно изобразить строгого директора, а не вот это… — За кулисами характерно рассмеялись от его изображения. — Ну, сыграть-то нормально можешь?

— Да могу я. В чем вопрос?

— Да в тебе! — крикнул Костя. — Ну давай, пофантазируй; сочини уже какой-нибудь образ. Дерзни!

Но дерзнуть Арман пока не решался. Да и образ у него выглядел еще плоховато…

Вообще, конечно, подобных вопросов и претензий у Кости за первые две репетиции была целая куча, и так просто даже он ее ликвидировать не мог, как ни старался. А еще его отвлекали посторонние разговоры:

— Серег, ну выходи ты уже на сцену! — требовал Таганов. — Сил нет слушать твою болтовню с Катей.

Катя, кстати, тоже взбунтовалась:

— А мы разве чем-то мешаем? Разговор, вроде как, не преступление.

— Он мешает репетиции… Даже очень мешает! — ответил Костя, добавив: — Блин, неужели вам хочется возиться со всем этим дерьмом, что взвалил на нас Долганов?

— А что изменится? Потом он возложит на нас еще какой-нибудь груз, — сказала Катя.

— И мы снова с ним справимся! — заверил Костя.

— Но это же бесконечно…

— До конца мая.

— Еще столько времени!.. — добавила Катя.

— Тем более. Расслабься, — посоветовал ей Костя. — Подумайте, как круто: все то, что требует от нас Долганов, мы упорно и упрямо делаем сами. И у нас неплохо получается!

— Зато потом все почести достаются Долганову, — прямо сказала Катя. — Да и Чивер с Барнштейн вечно нами недовольны…

— Да пофиг! — заявил Костя. — Насрать на них! Кто они такие, чтобы оценивать нас? Сами ни черта не добились, а еще судят! — злостно сказал Таганов.

Катя, кажется, поняла, что ей нечего ответить. А вот Костя разошелся не на шутку:

— Я вообще не понимаю, какого черта мы на них ориентируемся?! Неужели у вас, дорогие артисты, никогда не возникало чувства гордости за проделанную работу? Причем проделанную самостоятельно, без чьей-либо помощи! И неужели вам никогда не хотелось отметить свою удачу? Да пусть Чивер с Барнштейн хоть все время критикуют нас! — это их удел. Мы же — не они; мы продолжим делать так, как хотим, — как нам нравится!

Все замолчали. Костя своей речью в очередной раз привлек внимание окружающих.

— Давайте в эту субботу сразим всех! Пусть охренеют от нас! Поверьте: все, что мы делаем, — это не фигня! Это наша фантазия. Наш будущий звездный час. И мы должны воспользоваться им и проявить себя перед публикой! Кто вообще такая публика? — сборище людей, уставивших свои глаза на нас. И это уже круто, так как мы — в центре внимания. Только мы. А если нет, то вот и повод постараться — заставить их смотреть! Главное — удивить их, на остальное вообще пофиг. Взять хотя бы наше отношение к поднятой теме!.. А дальше — все будет ок. Зато потом можно собраться всем коллективом и устроить чаепитие — в знак того, что все постарались и заслужили отдых.

— Отличная мысль! — заметил Арман. — Я согласен!

— Ага, — поддержал Саня.

Согласно кивнул и приободрился даже Сергей.

В общем, как и следовало ожидать, идея о чаепитии понравилась всем.

— Только где мы его устроим? — задался вопросом Бранько. — Не в долгановском же кабинете!

— Вот-вот, только не в этом дерьме! — согласилась Юля.

— Ну зачем же?.. Есть одно хорошее место: небольшая комнатка на первом этаже… — сказал Костя и посмотрел на нас, чтобы убедиться в том, что мы понимаем, о какой комнатке идет речь.

— Что еще за комнатка? — заинтересовалась любопытная Юля.

— Вот в субботу и узнаешь, — ответил ей Костя. — А сначала надо выступить! И обязательно на все 100%!

Эх… жаль, что слова Кости пришлись уже на конец третьего урока. Хотелось бы нам сейчас продлить его!.. Действительно, все артисты после слов Кости так как-то разом приободрились, что… немедленно захотели порепетировать! И как-то жутко обидно стало на душе, что звонок уже прозвенел, а мы снова ни черта не сделали…

Но Костя быстро понял наше состояние и произнес:

— Не унывать! У нас впереди еще одна репетиция, и уж на ней мы выложимся полностью! Поработаем так, что все участники праздника потом еще будут нам завидовать… А они точно будут нам завидовать!

Из зала он вышел первым — с невероятно боевым выражением лица. А мы шли за ним, обрадованные напоминанием об еще одной сегодняшней репетиции.

Стоит ли говорить о том, что она получилась ударной?! Нам удалось успеть буквально все! От первой и до последней секунды! Причем наше превосходное настроение никуда не пропало, но оно помогло нам при работе над образами. Костя же смотрел на все из зала и был, бесспорно, очень доволен. А в конце сцены, в соответствии с планом, он сам вышел на сцену и проговорил свою речь (кстати, сделал он это очень неплохо — с чувством!). На гитаре играть пока не стал, хотя Леша очень того хотел, — он говорил, что пение у него выходит уже вполне добротным.

— Это сделаем завтра, — решил Костя. — Кстати, что у нас теперь с репетициями? — спросил он у Даши.

— Надо решить. Хотя и так ясно, что мы хотим пропустить, — ответила она, посмотрела на остальных и, кажется, убедилась в правдивости своих слов.

Но Костя засмеялся:

— О нет, друзья, бросьте. С химии мы даже под заслоном Щепкиной не уйдем…

— Так в чем проблема? Шестой урок… Ты же сам неделю назад… — вспомнил Саня.

— Нет, это было другое, — оборвал Костя. — Я находился в кабинете Долганова.

— А сейчас что не так? Есть же Щепкина! — недоумевала Юля.

— То, что Дарья Алексеевна есть, — хорошо, конечно. И мне ничего не стоит к ней обратиться. Но какова будет реакция Бандзарта? Только вдумайтесь. Он же нам потом устроит!.. Да еще на Щепкину начнет давить… Нет уж, этого я допустить не могу! — заключил Костя.

После этих слов артисты призадумались.

— Но ведь тогда, с Долгановым?.. — не унимался Саня.

— Да что ж ты заладил про Долганова? — рассердился Костя. — То был совершенно другой случай! Во-первых, речь шла только обо мне, а нас сейчас до хрена. А во-вторых, Бандзарт к Долганову относится всяко лучше, чем к Щепкиной. Вспомни же, как в прошлом году Дарья Алексеевна рассказывала нам о своей ссоре с Бандзартом! И произошла она тогда тоже из-за пустяков!

— Да, было дело… — признал Саня.

— Вот-вот. Так что их сталкивать не надо. Хотя я до сих пор не понимаю, как Долганов решился на смелость договориться с Бандзартом, — видимо, он допинг храбрости принял. Но у Щепкиной такое точно не получится, уже ввиду той ссоры, о которой Феликс вряд ли забыл.

— Да, он должен это помнить… — сказал я.

— Вот! — подтвердил Костя. — Поэтому идею о пропуске химии предлагаю забыть — она изначально провальная. Но есть ли иные варианты?

Тут опять все было ясно. Оставался один прекрасный вариант — литература. Его и утвердили. Костя снова сходил к Дарье Алексеевне, а позже сообщил нам, что теперь мы можем спокойно порепетировать как на первом, так и на пятом уроках.

— Тем лучше, — сказал он. — Больше репетиций — больше уверенности!

Думаю, что нет смысла сейчас подробно рассказывать Читателю о том, как прошли наши пятничные репетиции, ибо они немногим отличались от той, ударной, что прошла в четверг. Пожалуй, единственная изюминка состояла в том, что Костя взял с собой гитару, и наша компания артистов услышала пение Леши. Надо сказать, что и песня, и исполнение всем понравились — очевидно, слова собственного сочинения, да еще под отличную мелодию, Леша пел очень легко. В целом же было видно, что последний эпизод красиво и необычно завершал весь номер.

Уже после уроков мы с Костей шли из школы и беседовали о предстоящем выступлении:

— И все-таки у меня есть чувство, что завтра все должно получиться. И даже Чивер с Барнштейн будут довольны! — сказал я.

— Я надеюсь, что так и будет, — ответил Костя. — Не зря же старались.

— Интересно, как все отреагируют?

— Ага. Но пока — вообще неясно. Может, скажут, что номер блестящий. Ну или все как обычно…

— Но почему «как обычно»? Должно же хоть раз все произойти не так, как обычно. А то надоела уже эта долбаная критика, недовольство, возмущения… Неужели все, что делал наш класс ранее, настолько бредово? — размышлял я.

— Ну конечно нет! Я уже говорил, что дело не в нас — дело в них, — ответил Костя.

Он помолчал, но потом продолжил:

— Видишь ли, всему виной стереотипы. Увы, встречаются такие люди, которые, если им что-то однажды не понравится, потом всю жизнь будут испытывать к этому форменное отвращение… И что бы ты ни делал, как бы ни пытался их раззадорить, развеселить, удивить, обрадовать или увлечь, — все без толку! Называется «даже не пытайся!». И впрямь, если и большинству что-то понравится, то им — никогда. Эти мрази везде найдут, к чему придраться.

Вспомни: когда мы в первый раз выступили на сцене, а это было, кажется, в шестом классе, очень многие учителя были нами недовольны. Если я все правильно помню, нам даже не аплодировали. Но тогда, невзирая на возраст, мы действительно выступили хреново. И, по-моему, Гареева же тогда назвала наше выступление говном.

— Да, вроде, — улыбнулся я от таких воспоминаний.

— Вот так. А что сказали Чивер с Барнштейн? Они же нас вообще больше не хотели видеть на сцене, за то выступление; считали, что мы отстои, — заметил Костя. — Да, конечно, все это лишь слова, но приятного в них тогда было мало.

— Да, мы тогда расстроились, — вспомнил я.

— И еще как! Кто-то вообще плакал… Но время прошло, мы подтянулись, и уже в следующем году, я считаю, вышли на очень хороший уровень. Вспомни: нас тогда назвали самым поющим классом! И то правда: Карина тогда здорово спела!.. — восхищенно, но с грустью заявил Костя. — Да, преподы и то были в восторге! Они утверждали, что мы «неплохо так изменились». И это слова Никаноровой!.. Что ж, даже Гареева заявила, что «на сей раз все получилось просто excellent¹⁹!» И Долганов был несказанно рад! Однако… Чивер с Барнштейн все равно нас обругали. И эти их «вы могли выступить лучше…», «мы ждали большего…» и «вы еще не доросли до…» — ну, в общем, все было понятно. «Если вы утверждаете, что нашей публике что-то нравится, то поговорите прежде с Чивер и Барнштейн», — вот это я давно понял.

— Классная фраза! — оценил я.

— Спасибо, конечно, но слишком уж она печальна. И больше всего меня удручает тот факт, что Барнштейн с Чивер вечно ругают именно наш класс. Другие на коне, а мы…

— Но где же твой оптимизм, Костя? — спросил я.

— Да, ты прав! И впрямь пессимизм навеваем, — взбодрился Костя, но добавил: — Хотя я до сих пор не знаю, как изменить отношение Чивер и Барнштейн…

— Но ты же не думаешь, что здесь уже ничего не изменишь? — испугался я.

— Нет-нет, я не хочу так думать. — моментально ответил Костя. — Но ты видишь шанс понравиться им?

— Не знаю… — ответил я и задумался.

— Вот и я не знаю… Но, впрочем, подумай сам: оно нам надо? Ведь мы должны знать, что выступаем для всех, а, значит, не следует подстраиваться только под Чивер и Барнштейн. К тому же… Кто они такие в обычной жизни? Ха! Да это у них здесь высокий социальный статус — вот и командуют всеми подряд. А так… Они же самые простые люди, и… наверняка недалекие — короче, ничем не лучше нас с тобой! — заявил Костя так, что у меня даже улыбка на лице появилась, но дальше — больше: — И ведь, строго говоря, они просто тупые! А мы… Мы хоть выступаем! Учимся! И развлекаться умеем! И вообще, главное — относиться к этому спокойно: не тушеваться, не нервничать, не плясать под их дудку; и, конечно, знать, что есть и другие люди, которые всегда будут с тобой на одной стороне!

— Ты имеешь в виду Щепкину?

— Разумеется. Но не только ее. Вот мне интересно, с Бандзартом можно договориться?

Признаюсь, сейчас я не очень хотел говорить с Костей о Бандзарте, и вообще не хотел вспоминать Феликса, — поэтому на том разговор наш и прекратился. Мы дошли до места распутья: после прощания Костя повернул в сторону своего дома, я пошел к своему.

Но я, идя, еще долго думал о том, что сказал мне Таганов. И все выходило верно.

Его слова отражали мнение уверенного в себе человека — может, чуточку развязного, но хорошо знающего людей и общество, и способного легко устанавливать контакт с незнакомыми людьми, и знающего, как поступать в конфликтных ситуациях. Но одного я не понимал. Допустим, ты видишь, что тебя кто-то явно недолюбливает, и это никак нельзя изменить. Все фигово. Тогда приходится обращаться за помощью к «другим, которые всегда будут с тобой на одной стороне». Но вот вопрос: «А всегда ли такие люди найдутся и будут рядом?» Что, если они не готовы встать на твою сторону? Не хотят? Может, боятся? И чем не вариант тогда уж попробовать наладить отношения с врагом — тем, кто тебя ненавидит? Пойти на уступки — вдруг что-то изменится? Но ведь все это сложно, очень сложно… У некоторых людей стереотипы настолько давние, что искоренить их едва ли возможно, хотя если ты дашь их владельцу миллиард долларов, то… вероятно, он все же увидит в тебе некие благородные начала (я специально назвал их «некими»! )… Впрочем, даже тогда он сочтет тебя за полного придурка, который не брезгует разбрасыванием таких больших денег.

И все же первые вопросы заставили меня задуматься. Я проразмышлял над ними весь вечер. И только утром, кажется, докопался до истины.

Не зря говорят, что утро вечера мудренее, — и то правда! Действительно, как я раньше не додумался до таких очевидных вещей?! Ведь все просто. Для того, чтобы человек не попадал в ситуацию, когда поддержать его некому, надо — виват банальности! — просто иметь таких друзей. Конечно, для этого нужны связи, знакомства, нужен непременно широкий круг знакомых (то есть не обязательно друзей); однако главное — ни в коем случае нельзя забывать своих друзей, переставать поддерживать с ними отношения! — ибо такой путь есть путь неумолимого развала дружбы, — столь грустного и неприятного процесса. И, в общем-то, в этом и весь ключ. С хорошими друзьями все враги будут казаться слабаками! При этом нужно всегда интересоваться жизнью этих хороших людей…

Но надо же, неужели я только сейчас осознал, какой глубокий смысл заложен в нашей Компании?! Компании Таганова! И не случайно именно он вчера повел свое размышление о людях! Основатель Компании, как теперь я понял, говорил совершенно правильные слова; говорил о том, что всегда надо помнить, и особенно в нашем нынешнем обществе, во время прохождения процесса социализации, о своих друзьях! Основатель Компании, очевидно, так хотел, чтобы я его понял, что не мог не прибегнуть к столь долгим, но крайне важным размышлениям, которые только теперь, спустя время, стали мне понятны. И это прекрасно — он не зря так старался.

Но стоит ли иногда идти на уступки другим? Вот еще неплохой вопрос, и вроде бы ответ на него очевиден: конечно, стоит. Но ведь есть и другая сторона. Как быть с человеком, которого ты именно ненавидишь? И, может, не неделю, не год и даже не двадцать четыре месяца!.. Стоит ли унижаться перед ним, даже если потом это пойдет во благо тебе, или нужно искать другие методы? И что делать, если от этого зависит еще и твой дальнейший жизненный путь?! Очередной ком вопросов навалился на меня, и я пока не мог найти на них ответы…

…А найти очень хотелось, ибо все семнадцать лет я мучаюсь из-за своего неоднозначного характера! Еще раньше, когда я учился в 5—9 классах, у меня были весьма тяжелые отношения со многими людьми. Мне часто приходилось хамить, ругаться, идти наперекор всем социальным нормам… Но другого выхода я никогда не видел, так как понимал, что, в противном случае, мне пришлось бы подчиниться их прихотям, а это для меня — совершенно неподходящий вариант. Вариант, который противоречит всем моим принципам, понятиям и амбициям. Я никогда не мог пойти против них, пусть и нередко становился их уязвленной жертвой, но все же… Тот скрытый конфликт между принципами и желаниями, что уже несколько лет я терплю в себе, близок к тому, чтобы потухнуть. Он мне надоел; я хочу избавиться от него и установить гармонию между всеми моими ожиданиями и характером, разрушив все противоречия, которые существуют во мне и по сей день. Но для этого я должен победить в себе противоборство между своими добротой и хамством, а прежде — ответить на все мучающие меня вопросы и покончить с ними.

Если кто-то понял, о чем я сейчас рассуждал, то это отрадно. Однако я не претендую на понимание, ибо знаю, что такие вещи даже читать тяжело — что уж говорить о большем?.. Но одно меня радует: у меня есть друзья, которые всегда будут на моей стороне! Впрочем, одно и огорчает: существует вероятность, что их в нужный момент может рядом не оказаться. И тут, конечно, Читатель наверняка спросит меня о том, что такое истинная дружба и почему друг проверяется именно в беде… Еще может и заявить, что те, кто не окажутся со мной рядом, — вовсе мне не друзья, а так, праздношатающиеся маргиналы… Но я привык верить в хорошее. И я не случайно верю в Костю, верю в Компанию, верю в нашу дружбу!.. Да и не приходится сомневаться в том, что вопросы дружбы для Кости эквивалентны по важности вопросам о жизни. Замечу при этом, что тут наши позиции абсолютно пересекаются, и полученная точка пересечения, безусловно, является одним из связующих узлов всей Компании.

Новый школьный день обещал быть необычным. Праздничный концерт должен был состояться на шестом уроке, и это уже радовало, потому как авторитаризм Бандзарта по времени ограничивался всего сорока пятью минутами. Впрочем, и этой продолжительности нам вполне хватало.

На четвертом уроке состоялась генеральная репетиция предстоящего действа, и получилась она, надо сказать, весьма успешной. Мы сделали контрольный прогон и в быстром темпе проработали еще некоторые, наиболее трудные, моменты. Костя, следивший за всем и со сцены, и вне ее, заявил, что «все ок!» и что в нашем выступлении есть изюминка, которую — он в это верит — обязательно оценят зрители. Отмечу, что и мы в это верили.

Волнения практически никакого не было — все-таки мы не первый класс, чтобы париться, к тому же нас довольно много. Да и сколько лет уже знаем эту сцену!.. Ладно я, ладно Арман, Саня, Миша, — но Костя, Леша!.. — вот наши постоянные артисты, без которых бы ни один из предыдущих номеров не состоялся.

И все же, несмотря на абсолютное хладнокровие и спокойствие, мы не хотели перед выступлением испытывать дополнительные трудности. В частности, на химии — предмете, где эти трудности вылезают из ниоткуда со скоростью какой-нибудь быстрой химической реакции. Поэтому пусть Читатель представит себе, как мы успели перепугаться, когда Бандзарт заявил, что собирается сегодня провести к/р, — лица наши моментально испортились и едва не лишились всего того прекрасного творческого оттенка, что сегодня так сильно должен был нам пригодиться. Впрочем, к счастью, с нами сегодня был Костя. Бандзарт явно был доволен его появлением и, когда тот попросил перенести работу на 10 октября, согласился. Поломался, конечно, немного, но все же согласился. Приятно, что у него хоть в такой день проснулась совесть. Впрочем, насчет грядущей пятницы он нас еще раз предупредил:

— Воля ваша. Главное, чтобы вы потом сами не пожалели о переносе.

Подобные фразы Бандзарт откровенно любил произносить, и в них всегда таилась угроза, помноженная на коварность. Мы по-разному на них реагировали, но сейчас реакция наша была нулевой, потому что перед выступлением никто из артистов не желал думать о чем-либо другом, кроме концерта.

После звонка, когда все уже вышли из кабинета Бандзарта, Костя сообщил нам важную новость:

— Боюсь, сегодня собраться у нас не получится. В моей квартире ремонт, и…

— И никак? — спросил Арман.

— К сожалению, нет. Я очень рассчитывал созвать вас всех и заодно всем вместе поесть, но… — не судьба. Впрочем, давайте в понедельник!

Разница между понедельником и субботой хотя и была в определенной степени велика, но не настолько, чтобы отказываться от предложения Кости, и его, в итоге, все приняли.

Однако… Разговоры — разговорами, а время концерта уже пришло. Все выступающие сразу стеклись в актовый зал, а гости — в основном учителя, конечно — пока подходили в очень неспешном, вальяжном темпе. Атмосфера, надо сказать, была торжественной: зал оформили так, словно сюда с минуты на минуту должен был приехать кто-то важный. Во всяком случае, большего количества праздничных лент и плакатов — по крайней мере, в нашей школе — я еще никогда не видел, и пусть все они были посвящены учителям, но у меня создалось впечатление, будто сегодняшний праздник является поистине всеобщим — настолько все вокруг было красочно и радужно. Очевидно, здесь постаралась несравненная Щепкина.

Последними в зал вошли Барнштейн и Чивер. Странно, но они совсем не улыбались и, судя по выражениям лиц, похоже, были на кого-то очень злы — даже осмотр наряднейшего сегодня зала не добавил им положительных эмоций. Они без особой торжественности плюхнулись в свои кресла в первом ряду, и это говорило о том, что праздник пора начинать.

Да… Пройдет время, а этот блестящий концерт я вряд ли когда-нибудь забуду. И не только по той причине, что его подготовила и провела Дарья Алексеевна, хотя, конечно, это определяющий фактор, — просто, в моем понимании, именно так и должны проходить все школьные мероприятия — интересно, познавательно, привлекательно, нетривиально, душевно, живо!.. Да, только так! Впрочем, я все же расскажу о нем поподробнее.

Концерт начался с выступления танцоров. Это были представители 10а и 11а классов, которые бойко и бодро плясали под различные мелодии. Очевидно, данный номер был отличным ходом Щепкиной, которая еще задолго до концерта решила, что «именно с танцев все и начнется, так как с самого старта действа необходимо публику развеселить, разогреть и заинтересовать!» Что ж, идея ее сработала на все 100%: после столь зажигательных танцев уснуть было просто невозможно, зато пропитаться позитивом и восхищением — вполне! Лица зрителей мгновенно озарились лучезарными улыбками, и даже Чивер с Барнштейн, похоже, скривили на своих лицах весьма довольные ухмылки.

А дальше — больше!

После яркого выступления танцоров на сцену, под торжественные объявления ведущих, коими, кстати, стали девушки-красавицы из 10а, и громогласные аплодисменты зрителей, вышла сама Дарья Алексеевна Щепкина. Она произнесла несколько вступительных фраз и заодно некоторые хвалебные слова в адрес учителей, но сделала это так быстро, что никто из зрителей даже не начал позевывать, как нередко случается в подобных ситуациях. Замечу, что не стала она и вызывать на сцену всяких важных лиц: никаких депутатов, делегатов, известных артистов и других почетных особ… Если они и были здесь и сейчас, то только сидели в зале и молча внимали действию.

Далее же, сразу после ухода Щепкиной в зал, десятиклассницы объявили выход гитаристов. Так на сцене появился сводный школьный ансамбль, собранный фактически тупо из всех тех, кто хорошо умеет играть на гитаре, и образованный наверняка специально ко дню концерта. Я посчитал: гитаристов было восемь, — и среди них явно выделялся наш Костя. Безусловно, явление его меня ничуть не удивило — ни один школьный номер с гитарами не обходился без него с того самого дня, как он впервые что-то нам сбацал; однако об этом номере заранее вообще ничего не говорилось, это был чистый сюрприз, который неизвестно когда и где успели подготовить, — впрочем, сюрприз крайне приятный — я вообще люблю слушать гитаристов. Ну и, конечно, я не могу не отметить Щепкину, которая сохранила атмосферу строжайшей секретности до самого праздника.

Гитаристы заметно порадовали публику, исполнив две лирично-веселых композиции, под которые потом стали подпевать (умудрилась же Дарья Алексеевна подобрать такую чудную музыку, а Леша сочинить хорошие стихи!), а затем на сцену вышли певцы. Это были ученики восьмых—девятых классов (многих из них я знал) с очень приятными всякими там сопрано, меццо-сопрано, тенорами и басами, и все такие сладкоголосые, и так легко поют, что слушать их можно было бесконечно, но нарадоваться — никогда. Их романтичное пение, как мне показалось из закулисья (оттуда я иногда через щель поглядывал на зрителей), даже выбило слезу восхищения у Гареевой — она так расчувствовалась, что не удержалась и встала в финале номера, чтобы затем поаплодировать юным талантам.

Потом пошли театральные выступления. Впрочем, правильней будет сказать — театрализованные, или даже смешанные, ибо… чего только в них не было! И музыка, и клоунада, и мимика, и юмор, и трагикомедия… Но, знаете, смотреть все это было вполне даже можно, пусть и выступали представители самых разных — может, тоже в некотором роде опальных, — классов — девятых, седьмых, шестых, восьмых, одиннадцатых… Разумеется, мы, как самые старшие, выступали последними, но так увлеклись просмотром предшествующих номеров, что едва не проморгали свой выход. Хорошо, что Костя вовремя нас предупредил, однако ведь было чем увлечься!..

Но рассказывать о них подробно я не буду. Скажу лишь, что все классы выполнили основное требование Щепкиной: «Контролировать время! Ни к чему разводить канитель!» Мы, правда, наверно, слегка подзатянули, но нам простительно: наш номер был последним, и после нас зрители уже могли собираться на выход, — хотя, после такого блистательного концерта, вряд ли они того сами хотели…

В целом, наш номер, как и мы сами, выглядел достойно. Как я уже говорил ранее, в нем была своя изюминка — и она, конечно, не могла ускользнуть от внимания зрителей, ибо являлась, по сути, ядром номера. Леша, как артист экстра-класса, блистал, но и мы не отставали, каждый раз выходя к нему на сцену и говоря соответствующие фразы. Особенно же хорошим и качественным получился диалог между Лешей и Арманом — там было все: и эмоции, и страсть, и переживания, и много-много тяжелых размышлений! Не испортил картины Сергей (да мы за него и не волновались), очень здорово — и я это признаю — смотрелась Юля. Ну и, конечно, превосходно выглядела конечная сцена с Лешей и Костей, особенно финальная песня, которая символизировала, в целом, праздничное настроение! Леша здорово почувствовал мотив и сразу начал идеально попадать в ноты, потом его пение подхватил Костя — получился этакий промежуточный дуэт, — ну а дальше вокализировалась и вся наша десятка. Отмечу, что на репетициях некоторые проблемы у нас возникали именно с пением, хотя вряд ли вокал был нашей ахиллесовой пятой; но сейчас о проблемах и думать было некогда — мы собрались и выдали на суд публике великолепный дектет. И нет сомнений, что публика оценила его по достоинству, тем более что гитара Кости все продолжала звучать…

Как только песня закончилась, мы подошли к краю сцены и дружно поклонились зрителям — и тогда же можно было обратить все внимание на реакцию зрителей. Ну, самое первое, что бросалось в глаза, — хлопали практически все, причем хлопали бурно. Веселились Никанорова, Баранько, Долгов, Гареева, Долганов (этот так вообще веселился пуще остальных)… Явное восхищение выражало духовно удовлетворенное лицо Федоровой. С уважением смотрел на нас Ставицкий. Вне себя от радости была Конторкина. У Ломановой и Шаровой Ольги Вячеславовны (препода биологии) было прекрасное настроение. Что особенно порадовало, так это то, что улыбались даже Чивер и Барнштейн. Не знаю, что на них нашло, но, кажется, им в первый раз в жизни понравилось наше выступление. И это не шутка.

Я не хочу сейчас думать, ошибался ли Костя или нет, когда говорил про стереотипы. Возможно, что да, раз Барнштейн с Чивер улыбаются, возможно, что нет, если они только делают вид… Но не думаю, что в данный момент это так важно. Куда важнее впечатление от всего действа.

Оказывается, не мы должны были завершить выступление. Вернее, и мы, и все остальные участники концерта, так как подытожить его должен был финальный танец — это еще одна блистательная задумка Щепкиной. Из динамиков зарядила мощная танцевальная музыка, и уже не только на сцене началась мини-дискотека, но и в зале кресла вмиг опустели — практически все учителя и гости бросились навстречу ритму и движениям. Тут уже нечего было комментировать — началось просто повальное веселье. Кто-то, правда, успевал еще благодарить и поздравлять Щепкину, кто-то — делать иные комплименты своим коллегам; здесь же дарили цветы; Щепкина, кстати, чуть позже начала беспрерывно благодарить нас — очевидно, она уже записала нас в великие артисты, и это было хотя и несправедливо, но крайне приятно. А еще приятнее было то, что финал праздника сопровождался такой музыкой и такими танцами!

Через некоторое время дискотека (вот еще суперидея Щепкиной: праздник-дискотека!) все же завершилась, и Дарья Алексеевна решила напоследок сказать еще несколько слов:

— То, что сделали сегодня они, — она показала рукой на группу участников концерта, — просто фантастика. Уважаемые коллеги, я надеюсь, вы поняли, как много талантов обучается в нашей школе! И это не может не радовать! Пройдет время — и вы увидите, во что выльются эти блестящие перспективы наших юных певцов, танцоров, музыкантов и юмористов… — да просто артистов! Вот и надо стремиться к тому, чтобы все наши школьные праздники давали им возможность раскрыть еще больше свои перспективы, свой творческий потенциал, свои недюжинные способности! Ибо разве не это главная цель подобных мероприятий?.. Вот!.. Вот что наиболее важно! — сказала Щепкина и вскинула вверх указательный палец. — Ну а напоследок — еще раз огромное спасибо от меня всем ребятам! Вы — молодцы! Вы — наше все! Браво!

Итак, речь Дарьи Алексеевны закончилась, и теперь наступило самое лучшее время для финальных, но продолжительных и бурных аплодисментов. И действительно, начался просто-таки шквал рукоплесканий! Учителя и гости хлопали чуть ли не пять минут! Но хлопали не все…

Глава 12. Проблемная задача

Не хлопал Бандзарт.

Да, вероятно, можно было уже подумать о том, что праздничный концерт прошел идеально, без каких-либо эксцессов и недоразумений. Что ж, с точки зрения обычного зрителя, так оно и было. Но что могла увидеть наша Компания, которая, если брать совокупность всех ее представителей, явно не являлась обычным зрителем? А тем более если учесть появившиеся подозрения на Бандзарта! Я должен отметить, что с тех пор, как они возникли, то есть с того момента, как Саня рассказал нам о случае в маршрутке, очень многие товарищи стали следить за поведением Феликса. Вообще, сомнений в его, так скажем, «чистоте» с каждым днем становилось все больше и больше.

Тот день, когда состоялся праздник, дал нам еще больше поводов для этих сомнений. Я сразу скажу, что Бандзарт по ходу концерта вел себя несколько странно, но давайте вернемся к началу шестого урока, и даже к предшествующей ему перемене, чтобы более подробно осветить всю ситуацию и попытаться сконструировать кое-какие выводы.

Итак, на пятой перемене гости стали приходить в зал и активно заполнять зрительные места. Мы прибежали в актовый сразу после химии, а уже через минуту здесь появился Бандзарт. Он быстро выбрал себе место в самом конце зала, словно уже заранее решил, где расположится, и сел. В этом состояла первая странность, ибо учителя, по плану Щепкиной, вообще-то должны были занять первые ряды, но никак не галерку. Можно, конечно, допустить, что Бандзарт об этом не знал или забыл (хотя едва ли это возможно с его-то великолепной памятью и привычной осведомленностью обо всех делах), но я полагаю, что он так устроился специально. Интересно, что, только я об этом подумал, как он сразу достал из кармана пиджака (сегодня на нем был неплохой костюмчик!) какую-то вещь, похожую на блокнот. Первым, кто остро это воспринял, был Арман:

— Что это у него?

Все тут же обратили свои взоры на Феликса, и уже через пять секунд Леша сказал:

— Похоже, просто обычный предмет для записей… Блокнот.

Далее Бандзарт достал из другого кармана телефон, но не стал звонить, — видимо, его интересовали другие функции этого устройства. Конечно, наиболее логично было предположить, что Бандзарт пишет смс, или пользуется wi-fi, или просто играет, но параллельно работе с телефоном он еще что-то записывал в свой блокнот. Разумеется, нас это тоже заинтересовало, и Костя предложил следующее:

— Вот что, друзья: так как мы все выступаем, следить за ним не получится. А хотелось бы! Поэтому надо кому-нибудь из не участвующих в концерте поручить…

–…следить за Бандзартом, — подхватил Саня.

— Именно! — подчеркнуто тихо сказал Костя, чтобы показать таким образом Сане, что фамилию «Бандзарт» в данный момент не стоит произносить громко.

— И кому же?

— Ну, например, Мише, — решил Костя.

Вот когда мы поняли, какой плюс сокрыт в том, что Миша — не в нашей десятке. Впрочем, Саня не упустил возможность покритиковать его:

— Этому жирдяю? Да он же все завалит!

— Ну, не будь так уверен, Топор, — возразил Костя. — Мы ему намекнем на важность дела. Кстати, где он сейчас?

— Кажется, он хотел зайти к Гареевой — переписать работу… — сказал Арман.

— Что, прямо во время концерта? — удивилась Даша, тоже участвовавшая в нашем разговоре.

— Вряд ли. Скорее всего, на перемене.

–…! — выругался Саня. — Лучше времени не нашел!

— Но надо привести его. Или попросить другого… — думал Костя. — Арман, можешь сбегать за ним? Вдруг он освободится, или Гареева заспешит на концерт?..

— Ок, — ответил Арман и выбежал из зала. Признаюсь, нас очень порадовало, что уже через две минуты он вернулся к нам вместе с Мишей (оказалось, кстати, что тот вовсе не собирался переписывать тест, а хотел лишь сдать предыдущее д/з).

Костя быстро рассказал нашему коммунисту план по наблюдению за Бандзартом, и Миша с охотой согласился посодействовать нам в этом деле. Он сразу, пока не заняли все удобные для реализации плана места, уселся недалеко от Бандзарта (буквально на расстоянии метра) и, таким образом, получил возможность хорошо контролировать все действия Феликса. Наша же восьмерка артистов (пока только восьмерка, так как не появились еще Юля и Сергей) до отправки в закулисье временно села с другой стороны зала, но пока еще Бандзарт был нам виден достаточно неплохо. Конечно, по мере заполнения зала разглядеть Феликса было уже тяжелее, но нас не особенно это волновало, так как мы знали, что рядом с ним сидит наш Миша.

Итак, к началу шестого урока зал был заполнен до отказа. Концерт стартовал, и надо сказать, что поначалу ничего подозрительного со стороны Бандзарта мы не заметили. Даже Миша, постоянно косивший на него свои глаза, потом заявлял нам, что «Феликс спокойно наблюдал за концертными номерами и лишь изредка заглядывал в телефон и что-то записывал». Впрочем, одно это уже настораживало. В середине концерта, по словам Миши, Бандзарт на несколько минут отлучился из зала, но вскоре вернулся; однако в конце снова куда-то удалился и возвратился в зал только к последним словам Щепкиной, после которых все и стали долго и бурно хлопать в ладоши. Вообще же, как говорил Миша, «Бандзарт в кресле под конец чувствовал себя неспокойно. Ему явно хотелось, чтобы все это поскорее завершилось, и никак не сиделось. Он как будто нервничал…»

Что ж, не поверить Мише мы не могли, поэтому, уже после окончания концерта, когда он нам все это сказал, мы заметно насторожились. Тем более, что Феликс, дотерпев до конца аплодисментов, потом не стал терять времени: он быстро удалился из зала, и только позже выяснилось, что он направился в кабинет химии.

После концерта мы еще некоторое время оставались в зале и обсуждали только что завершившееся мероприятие, как-то совсем забыв и о Бандзарте, и о запланированном чаепитии. Потом все же спустились в гардероб, взяли куртки и стали одеваться. По мере этого Леша говорил мне:

— И все-таки превосходный праздник! И почему Дарья Алексеевна не отвечала за него раньше?

— Так ей и в этот раз не хотели отдавать его подготовку. Хорошо, что она настояла! А то б не увидели такого зрелища!.. — ответил я.

— Но номера просто отличные! — вскрикнул Леха. — Это же… венец разнообразия!

— Это ты верно сказал, — оценил я, — но главное, что даже Чивер с Барнштейн оценили.

— Еще бы они не оценили! После такого-то триумфа!..

В этот момент мы — я, Леша, Миша, Даша, Костя, Карина, Арман и Саня — внезапно обратили внимание на лестницу. По ней в темпе allegro, держа в руке некий черный кейс, спускался Бандзарт. Он проскочил мимо Василия Сергеевича, охранника, даже не попрощавшись с ним, и выбежал из школы, широко раскрыв при этом входную дверь, — очевидно, куда-то сильно спешил.

Тут мы могли бы оказаться в самом глубоком замешательстве или растерянности, да уже почти и оказались в ней, но вдруг Костя, как заправский полицейский, крикнул:

— Вперед, на выход!

Команда эта оказалась настолько действенной, что и наша Компания тоже мимолетом промчалась мимо Василия Сергеевича и тоже не попрощалась с ним.

Итак, мы — восемь человек — очутились на улице.

Мы успели увидеть, что Бандзарт побежал вглубь двора, скрывшись за 9-этажным домом, и, разумеется, направились туда.

Добежав до дома, мы остановились; заглянули во двор — увы, Бандзарт был потерян из виду. Возникла ожидаемая заминка.

Впрочем, все понимали, что далеко Бандзарт убежать не мог — не настолько он быстрее нас. Пусть и выбежал он из школы чуть раньше, чем мы.

— Может, он зашел в дом? — предположил я.

— Все возможно. Но надо обойти дом со всех сторон. Загляните во все ближайшие дворы! — скомандовал Костя.

Итак, мы принялись осматривать территорию. Ни у кого из нас не было сомнений, что Бандзарт находится где-то рядом, но для большей эффективности поисков пришлось разбиться на четыре пары: Костя и Леша, Карина и Даша, Саня и Миша, а также я и Арман. Разделившись, мы разбрелись по разным сторонам.

Арман предложил мне пойти на север, и я поддержал эту инициативу. Мы решили сначала продвинуться на двести метров, чтобы осмотреть небольшой дворик, что находился по левую руку от нас, однако, к сожалению, Бандзарта мы там не увидели. Вообще же, по ходу всех поисков — и это сразу надо отметить! — я, как и Арман, старался обращать особое внимание на людей в черных куртках и кепках — желательно с оттенком синего, — ведь именно по этим отличительным приметам можно было хоть как-то найти и распознать Бандзарта или хотя бы заподозрить, что он недалеко. Разумеется, таких прохожих мы видели не раз, и не два, и не три, — но каждый раз, догоняя их и заглядывая к ним в лица, убеждались, что это не тот человек, который нам нужен. Увы, мы с Арманом еще и не помнили, какие примерно брюки были на Бандзарте, и это заметно усложняло поиск.

Двигаясь на север, мы таким образом все ближе и ближе подходили к проспекту Славы. Когда мы проходили через Альпийский переулок, у меня, наконец, возникла мысль:

— Не пора ли повернуть назад? Я чувствую, мы все дальше и дальше удаляемся от цели.

— А я бы еще прошелся. Дойдем хотя бы до Славы, — предложил Арман.

— Но там больше площадь. Ты представляешь, сколько дворов нам придется обойти? — сказал я.

— И все же…

— Кстати, — перебил я Армана, — если Бандзарт там и был, то наверняка уже исчез.

— А мы его и найдем! — весело и уверенно произнес Арман.

Что ж, его оптимизм меня порадовал, но я все же спросил:

— Но ты же не думаешь заходить в дома?

— Нет, конечно, — ответил Арман.

— Тогда что ты предлагаешь? Верить в чудо, что он не успел исчезнуть?

— Возможно… Мы достаточно быстро идем.

— И что теперь? — ухмыльнулся я. — Может, он вообще бежал?

— Вряд ли он настолько быстрее нас… Но я чувствую, что где-то рядом со Славой… — утверждал Арман.

К сожалению, чувства подвели его. Мы прошли не одну сотню метров по всему проспекту (дошли даже до парка Интернационалистов, а потом свернули в сторону улицы Турку — и там искали Феликса), однако пользы это не принесло — Бандзарта около Славы мы так и не увидели.

Около получаса — по милости Армана — нам пришлось идти назад. Но мы еще спорили:

— И все-таки он где-то там! — махал руками Арман.

— Где «там»? — спросил я.

— Около Славы, разумеется.

— Да ты достал уже, экстрасенс, блин! — не выдержал я. — Ну откуда такая уверенность?

— Просто мне кажется, что проспект Славы — очень подходящее место и для Бандзарта, и для таких, как Бандзарт, — заявил Арман.

— И с чего ты это взял? — не понимал я.

— Да с того, — четко отвечал Арман, — что проспект Славы — это центральная магистраль Фрунзенского района…

— Зашибись!.. — среагировал я.

–…и здесь эпицентр людского оживления! Если Бандзарт куда-то и спешил, то он не мог не прибыть сюда. Есть даже вероятность, что Феликс в одном из этих нескольких домов, — Арман показал рукой на огромные жилмассивы по бокам так, что нельзя было даже понять, о каких именно домах тут может идти речь.

— Ок. Но если Бандзарт имеет какую-то тайну, которую он усиленно скрывает — и не только от нас с тобой, но и ото всех! — то зачем, спрашивается, ему нужно появляться на такой оживленной магистрали? Ведь тут же до хрена народу! А для тайных дел нужны тишина и глухомань.

— А если он хочет слиться с толпой? А если это вообще специальный обман? — настаивал Арман.

— Но тогда Бандзарт должен быть в курсе, что мы пытаемся разгадать его тайные идеи, — а это вряд ли так.

— И ты думаешь, — с удивлением спрашивал Арман, — что такой человек, как Бандзарт, может находиться в неведении относительно наших действий?

— А откуда ему все знать? Мы же Феликсу ничего такого не говорили, да и тема еще не на пике славы. И откуда вообще могут взяться эти подозрения? Что, он, — с паранормальными способностями?

— Да нет, экстрасенсорика тут ни при чем, — возразил Арман. — Просто известно, что Бандзарт знает о нас больше, чем нам кажется.

— Хм… Уж не думаешь ли ты, что я его недооцениваю?

— О нет, ни в коем случае! Да ты, небось, и сам знаешь, к чему может привести недооценка.

— Конечно, — мигом ответил я. — Но если Бандзарт все знает, во что я пока не верю, то получается, что у него должны быть помощники, которые могли бы сообщать ему о наших планах… по рации! Но это уже форменная фантастика! Я надеюсь, ты не веришь в нее?

— Нет, но до этого он как-то узнавал скрытую информацию, — в том числе и о нас!

— Ну, на то могут быть свои причины. Те же болтливые учителя или враги из класса… Допустим, Владимир с Федором… — как насчет сговора, а?

— Вряд ли. Они же все время молчат!

— Вот это-то и странно! — заключил я. — Хрен ли они себя так ведут? И общаются только друг с другом?..

— Да они просто закрытые типы и не любят вмешательства в личную жизнь, — заверил Арман. — Типа достаточно того, что мы и так знаем их увлечение — керлинг, а все остальное — уже чересчур! Так что, какой там сговор?..

— Ну, окей — сговора нет. Но вдруг они шпионят и работают на ненавистных нам преподов? Ведь на переменах часто рядом — все видят, все слышат… Так и донести недолго. А потом нас все ненавидят!..

— Ха, забавная логика, — оценил Арман. — Мне нравится. Но даже если предположить, что Бандзарт получает в разговоре с коллегами информацию, которую те услышали от Владимира с Федором, то, по-моему, получается перебор. Те двое не могут о нас столько знать! Да и с преподами Феликс редко общается.

— Так на что ты намекаешь? — с нетерпением спросил я.

— На то, что, может быть, у Бандзарта есть какая-то супертехника, с помощью которой он считывает всю информацию?..

— Блин, это слишком. Он простой учитель, а не Джеймс Бонд, — засмеялся я.

— У простого учителя, — уверял Арман, — вряд ли бы имелась какая-то тайна. Да и одежда, и вид… — все весьма странное. А еще рассказ Сани про маршрутку…

— Ну, да… Наверно, я погорячился, когда назвал его «простым учителем». Хотя перегибать с фантазией тоже не стоит.

— Безусловно, — согласился Арман.

Постепенно, в таком же ключе продолжая разговаривать, мы и подошли к школе — месту, где все наши четыре пары должны были вновь воссоединиться. Под конец пути мы с Арманом немного прибавили в темпе, так как уже жаждали увидеть своих друзей и услышать много нового о Бандзарте, однако… Нас ожидало разочарование — крыльцо школы пока пустовало.

— Странно, — удивился Арман. — Нас столько времени не было!.. Может, — вдруг испугался Арман, — они уже напали на Бандзарта и сейчас… следят за ним? — с этим вопросом он обернулся ко мне.

Я был не менее взволнован и насторожен, но не знал, что ответить, — поэтому сказал просто:

— Не знаю…

Кстати, Арман не ошибся: бродили мы с ним, по ощущениям, действительно долго. С другой стороны, темп был хорошим, да и за разговором время пролетело весьма быстро.

К счастью, долго волноваться нам не пришлось: уже спустя минуту к нам подошли Карина и Даша. Они тут же стали нам рассказывать о том, как видели человека, будто бы очень-очень похожего на Бандзарта, и как наблюдали за ним… Как незаметно шли по его следам добрых полтора километра и как потом с огромной досадой поняли, что это не он, — а случилось это прозрение только на улице Олеко Дундича, — в общем, это было повествование о не самых удачных поисках, и мы с Арманом, будучи также неудачниками в прошедших преследованиях, смогли разве что посочувствовать двум горе-шпионкам.

Пришедшие вскоре Саня и Миша рассказали нам много интересного. Правда, темой их сообщения были вовсе не попытки найти Феликса — по этой части они тоже вчистую провалились, — но мы услышали превосходные свеженькие анекдоты и воспоминания о том, как они здорово развлеклись во дворах, подшучивая над прохожими. Ничего не скажешь — это было довольно смешно, так что все мы, давясь от смеха, на какое-то время даже забыли о нашей главной задаче.

Но оставалось дождаться еще Костю с Лешей, и наша шестерка не могла просто так покинуть околошкольное пространство. Тем более, что эти товарищи действительно долго не появлялись, а, значит, внутри нас поневоле росла надежда, что от них-то мы уж точно что-нибудь услышим о Бандзарте. А пока время преспокойно шло, и мы так же преспокойно разговаривали на самые разные темы: обсуждали перспективы «Зенита» в очередном розыгрыше Лиги Чемпионов (сейчас как раз наступило горячее осеннее лигочемпионское время), говаривали о планах (и в том числе компанейских) на ближайшее будущее, фантазировали на тему космоса (поверьте, это была крайне интересная тема!), грустными красками обрисовывали картину в учебе, а потом даже играли в «Города», и в «Ассоциации», и в другие подобные игры… Не забыли словечко вставить и о погоде, то есть о температуре, а она нынче была из разряда «серединка на половинку» — одиннадцать градусов.

Однако время все шло, а наши главные шпионы все никак не появлялись. Не помню, через какое именно время, но постепенно начались волнения, и вот уже Даша предложила пойти на запад, чтобы попробовать найти-таки пропавших друзей. Выбранное Дашей направление, что логично, соответствовало направлению, в котором шли Леша и Костя, впрочем, — феноменально! — но стоило нам только тронуться в путь, как вдруг мы увидели, что именно с запада навстречу нам шагают в умеренном темпе члены Компании — Таганов и Московский.

Они пришли! Выглядели слегка уставшими, но страстно желавшими рассказать нам что-то очень важное. Мы не могли не выслушать их, поэтому вмиг замолчали и окружили двух путников, — и окружили не только своими телами, но и крайне любопытными взглядами.

— Вы, кажется, удивлены, — заметил Костя, оглядываясь на всех нас.

— Что вы так долго? — спросила Карина. — Мы вас ждали целый час.

Действительно, по времени вышло около шестидесяти минут (плюс-минус две минуты).

— Моя ошибка — со временем не условились, — заключил Костя.

— Мы думали, что нашли его, но ошиблись… — сказал Леша довольно возбужденно.

— Так где вы были? — поинтересовался Арман.

— Видишь ли, — начал Костя, — первые метры дистанции мы шли на запад, как и договаривались. Потом, никого не найдя, рассудили, что стоит вернуться назад, — вернулись. Но здесь тоже никого! Мы поняли, что есть еще время для поисков, и перед нами встали три направления: север, восток и юг. Леша предложил юг, и мы пошли именно туда.

— Как мы с Дашей, — заметила Карина.

— Да, — согласился Костя. — Не знаю, много ли мы прошли, мало ли, — но вдруг Леша на одной из улиц оглянулся в сторону какого-то дома, и ему показалось, что в парадную зашел… Бандзарт! Так ведь, Леша?

— Да. Я ясными глазами взглянул на того человека, и — клянусь чем угодно! — он был очень похож на Бандзарта! На нем была и черная куртка, и синяя кепка,… да еще в руках нечто похожее на кейс… Конечно, лица его я не увидел, ибо он стоял ко мне спиной, а вскоре зашел внутрь дома, но цвета одежды я точно разглядел!

— И что вы сделали? — спросил Саня.

— Ну как что — решили пойти в дом. — ответил Костя. — Правда, ключи от домофона там были не такие, как у нас, но мы решили подождать, пока кто-либо не войдет или не выйдет.

— В конце концов, дождались, — продолжил Леша, — и мы вошли внутрь дома. С парадной ошибиться не могли, но мы понимали, что если Бандзарт где-то и находится, то явно не на лестнице — иначе зачем он входил в этот дом?

— Может, он там и живет? — предположил Миша.

— Сомневаюсь… — ответил Костя. — Хотя, черт побери, разве можем мы знать, где он живет?

— Тогда к чему сомнения? — спросил Арман.

— Просто… Долганов как-то раз случайно обмолвился, что Бандзарт живет не в Купчино… Хотя где именно — этого, похоже, он и сам не знает…

— Но ведь вы были в Купчино? — спросила Карина.

— Разумеется, — ответил Костя.

— Тогда дозволь уточнить, на какой же именно улице вы увидели тот дом и ту парадную?

Костя с Лешей слегка призадумались, но потом Костя молвил:

— Кажись, на Дундича…

Тут Даша с Кариной рассмеялись. Костя и Леша, конечно, не поняли смысл смеха, но я быстро рассказал им, что, оказывается, Даша и Карина, тоже бывшие на юге, также видели там очень похожего на Бандзарта человека, и шли они за ним именно до улицы Олеко Дундича.

— Интересное совпадение!.. — оценил Костя.

— Но вы не договорили: долго вам пришлось бродить по тому дому? — поинтересовался я.

— Нет, не очень, — ответил Костя. — Повторюсь, мы понимали, что шансов у нас все равно очень мало, — вскоре и вышли.

— И что ж вас так долго не было? — спросил Саня.

— Ну, мы вышли из дома и решили кое-какое время посидеть во дворе — авось выйдет. Так и просидели все время, — ответил Леша.

— Но чего вы были так уверены, что тот человек — Бандзарт? — не понимал Арман. — Ведь Леша не видел его лица.

— Да уверенности и не было. Просто больше не за что было зацепиться — вот и решили банально ждать, — сказал Костя.

— Сколько же вы ждали? — спросил я.

— Минут двадцать, — ответил Леша. — А затем пошли по другим дворам…

— И все без толку? — спросила Даша.

— Да нет, знаешь, — вспомнил Костя, — мы… видели нескольких людей, отдаленно напоминавших Бандзарта, — даже по походке! Но… Видимо, не судьба. Все это были просто обычные люди.

— Значит, — с юмором заключила Карина, — Бандзарт уже не просто обычный человек?..

— Конечно, да! — решил посмеяться и Костя. — С его-то прохимиченными мозгами…

Тут уже все мы рассмеялись.

— Тем не менее… Кто бы ни был тот человек, Бандзарт или кто другой, а успеха в поисках мы все равно не добились. Кстати, что у вас? Судя по лицам, хороших результатов немного… — сказал Костя.

Что ж, мы рассказали ему про свои «путешествия» — вкратце, конечно, — чего уж тут сочинять?! — и Костя с Лешей поняли, что нам тоже не удалось справиться с задачей.

Но расставаться на такой грустной ноте не хотелось — члены Компании вообще не любят понятие «минорный эпилог», — поэтому Костя предложил нам подойти к ближайшей площадке, — но не для игры в песочнице, разумеется, а ради разговора о чем-нибудь хорошем. Вообще, в таких ситуациях сплочение происходит невольно, — так получилось и сейчас.

Все мы, пусть и успели сегодня наговориться, однако с радостью поддержали эту идею, и вскоре уже очутились на площадке. Саня предложил сдвинуть одну скамейку поближе к другой во имя взаимного удобства, и уже через десять секунд две скамейки уставились друг на друга.

Темы для разговора рождались как бы сами собой, что и неудивительно, ибо было их великое множество: музыка, кино, спорт, живопись, интернет, реклама, осенние каникулы, «любимые» три буквы — ЕГЭ, вузы, бильярд, боулинг… — балакали долго. Впрочем, как обычно и бывает в таких случаях, полчаса пролетели как-то очень быстро. К тому же на улице было еще светло, так что никто не думал о времени, — и даже Леха, который, кажется, собирался сегодня съездить на курсы.

Сдается мне, Читатель может понять, что при такой спокойной ситуации — дружеском общении — никто из нас не был готов к непредвиденному. Да и с чего быть готовым? С того ли, что Леше показалось, что он видел Бандзарта? Или с того, что сегодня просто мог быть такой день, когда следует быть особо готовым к любым неожиданностям? Конечно, все это бред сивой кобылы, ибо мы хорошо понимали, что свой шанс в этот день уже упустили, однако…

Вовсе и не упустили. Из-за случая, которым, видимо, нас сегодня более всего можно было удивить.

Мы еще продолжали разговор, причем особенно активными были Арман с Дашей — они базарили так увлеченно, что вряд ли бы кто даже посмел решиться на то, чтобы их остановить; не отставал и я. Но вдруг совершенно внезапно (то было одно удивительное мгновение) Саня вздрогнул и начал что-то очень быстро показывать жестами. Вернее, он даже на кого-то показывал. Мы обернулись и, вопреки всякой теории вероятности, увидели…

…того, кого вроде бы и искали, но при этом боялись вот так спокойно — пусть именно на этой площадке — лицезреть. Мы увидели Бандзарта.

Но, разумеется, бежать к нему с распростертыми руками для самых крепких дружеских объятий никто не собирался. Да и были мы еще в таком шоке, что решиться на это все равно бы не смогли. Бандзарт же шел по дороге — вернее, тропе, — но шел не один: его сопровождали двое не известных нам особ мужского пола. Мы сразу подметили их свободную, в чем-то даже развязную, походку, а также наиболее ярко бросающиеся в глаза и заметные издали черты внешнего вида. Впрочем, тут все очень кратко: один — лысый, в коричневых одеждах, да еще с черными очками на башке, другой — в черной шапчонке, напяленной им на свою голову как-то явно небрежно, волос почти не видно, в одежде — преимущественно серые тона. Первый, лысый, был в обычной куртке и темно-коричневых штанах, на втором были пальто и джинсы. Больше мы ничего разглядеть не успели, ибо Бандзарт и эти двое приближались, и нам пришлось срочно скрыться за скамейками (точнее, под ними). Еще повезло, что он, со своим-то нюхом, сразу нас не увидел — активно говорил о чем-то с теми двумя. А то если б увидел!.. Ведь стоило только нам укрыться, как он сразу повернул голову в сторону скамеек (через небольшую щель это было хорошо видно) — видимо, все же что-то почувствовал… Ох, это было очень опасно!..

Нас сразу заинтересовали спутники Бандзарта — мы сгорали от любопытства узнать, кто они такие. Подогревали его еще и мысли, появившиеся при первом их попадании в наш ракурс. Отчего-то нам сразу показалось, что они представляют криминальный мир. Да… Все это становилось крайне интересным.

Бандзарт и его знакомые шли небыстро. Он продолжал им что-то говорить — как будто вдалбливал какую-то информацию, — и при этом невербалика Феликса непременно сопровождала весь этот процесс. Впрочем, у нас — глядящих издали — создалось впечатление, что компаньоны Бандзарта не слишком его понимали.

Внезапно все трое остановились. Причем пит-стоп этот случился аккурат возле тропинки, которая прямиком вела к нашей школе. Бандзарт, как нам показалось, из-за чего-то рассердился — возможно, дело даже попахивало дракой, — и вообще, издали (даже издали!) он показался нам крайне эмоциональным. Видеть это было крайне удивительно — впрочем, не так удивительно, как если бы мы не знали об истории Сани про маршрутку. Его рассказ нам хорошо запомнился, а в нем о Бандзарте говорилось многое… Вот и вышел случай еще раз вспомнить историю Шпалова.

— Вот он тогда точно так и выглядел! — сказал мне шепотом Саня. — Сердился, размахивал руками и кричал! Может, с этими парнями и базарил по телефону.

Тем временем ситуация на тропинке накалялась. Бандзарт все кричал, и это было уже очевидно, однако понять, что именно он орет, мы не могли, ибо все же находились на почтительном от него расстоянии, да еще за скамейкой. Но наше любопытство усиливалось и приобретало определенную долю риска, — и у Карины даже возникла безумная мысль:

— А может, вмешаться? Так ведь и до драки дойдет…

— Ты с ума сошла! — остановил ее Костя. — Если мы вмешаемся, то станем первыми жертвами.

— Кстати, это интересно: как бы он повел себя при нас?.. — сказал я.

— Вряд ли нам стоит об этом думать, — заключил Костя. — Главное — никому не высовываться! — строго сказал он, даже немного повысив тон, — но так, что Бандзарт все равно ничего бы не услышал. А ответ на свой интересный вопрос я так и не получил.

Надо сказать, что драки между Бандзартом и его двумя знакомыми так и не случилось (впрочем, мы и тогда бы не вмешались). По всей видимости, Феликс понял, что силы в данной ситуации будут не равны. Однако эта тройка еще долго обсуждала какую-то проблему, причем видно было, что она, хотя и, в общем, важна, но особенно тревожит именно Бандзарта — это чувствовалось по его нескончаемым жестам.

Встал вопрос: «Что же это за проблема?» Ну а следом посыпались еще загадки: «Кто есть эти двое?», «Откуда такая эмоциональность у Бандзарта?», «Связан ли со всем этим криминальный мир?» и многие другие… Все это всерьез интересовало нашу восьмерку — впрочем, даже на один вопрос из перечисленных мы сейчас никак не могли получить ответ.

Тем временем Бандзарт и его компаньоны ушли, продолжая разговор уже за пределами нашего ракурса, и мы, наконец, решились вылезти из-за скамейки. Тут, конечно, сразу начались бурные обсуждения увиденного, которые я не вижу смысла приводить, но важные слова произнес Костя:

— Ясно одно: тут что-то нечисто. И если до сего дня сомнения у кого-то и оставались, то теперь их можно смело убить. Я уверен, что у Бандзарта есть некая тайна, и наверняка эти двое играют не последнюю роль. Жаль, мы не знаем, как их зовут… Но ладно: у нас есть интернет. Так что послезавтра приглашаю всех ко мне — попробуем что-нибудь найти. А заодно поговорим о химии — тут тоже есть что обсудить.

— А если инет не поможет? Если ни хрена не найдем — что тогда? — вопрошал Саня.

— Тогда мы чего-нибудь придумаем и будем действовать по-другому! Попробуем отыскать какие-либо связи — хорошо бы, чтобы они нашлись!

Что ж, насчет понедельника мы условились быстро и без канители. Правда, Леша вспомнил, куда он сегодня должен был идти, и на секунду ужаснулся, — впрочем, потом моментально успокоился и решил, что перенесет курсы на понедельник, так что Костя может его не ждать. Мы немного посочувствовали столь занятому человеку, но пообещали непременно все ему рассказать о результатах интернет-поиска, — как и всем членам Компании, максимально заинтересованным в развитии дела о разгадке тайны Бандзарта. Ведь это задача не только нашей восьмерки — это задача всей Компании, а, возможно, если я не преувеличиваю, и всей школы.

Впрочем, все было не так просто. Мы всерьез надеялись на то, что в понедельник интернет-ресурсы раскроют нам все секреты и позволят заполучить разом всю необходимую информацию о Феликсе; даже рассчитывали на частичную, если не полную, разгадку тайны Бандзарта! Однако прав был Саня, когда ограничивал нашу веру в интернет и высказывал некие прогнозы относительно нулевых результатов, — но как ошибались все мы, считая, что дело о Бандзарте закончится, едва начавшись!

Итак, давайте обо всем по порядку.

В понедельник, 6 октября, мы рассказали всем членам Компании о наших субботних приключениях. Теперь уже в теме было очень много человек, причем даже те, кто не входил в Компанию, наверняка уже узнали все подробности из уст своих друзей-представителей Компании. Что ж, такая массовая осведомленность говорила о практически всеобщем интересе учащихся к делам Компании, и тогда это, конечно, не могло не радовать, — однако сейчас я, как повествователь, не берусь гордиться данным фактом — даже напротив, я смею думать, что История очень хорошо показала его оборотную сторону.

Но мы не знали, какие новые сюрпризы преподнесет нам, и в частности мне, дело о Бандзарте, зато уже точно считали, что у Бандзарта есть тайна. А за это говорило сразу несколько фактов: странное поведение Феликса на протяжении всей его работы в школе, история Сани, нервозность и подозрительная спешка Бандзарта, субботние события… Наверно, держа в уме все эти наблюдения, действительно трудно было поверить в то, что у Феликса нет никакой тайны. Впрочем, конечно, это все субъективно и пока, по большей части, бездоказательно, но… всему свое время!

После уроков, как и договаривались, мы собрались у Кости. Нас снова было восемь, единственная перемена состояла в том, что вместо Леши с нами была Женя. По давней традиции, Костя сначала всех нас накормил, а затем мы перешли к делу.

— Ну, пойдемте к компу, — предложил Костя.

У компа сели Костя и Женя — поистине продвинутые в IT люди, — остальные шесть человек окружили их. У всех нас было чувство, что сейчас что-то случится, что, наконец, прольется свет на мрачное неизвестное, но…

Ранее я уже намекал на то, что здесь нас постигла явная неудача. И, увы, на какие только сайты Костя ни залезал, какие только подсказки ни давала ему умная Женя, да и все остальные… — сегодня нам ничего найти не удалось.

— Что за хрень?.. По результатам, людей с фамилией «Бандзарт» вообще нет!.. — досадовал Костя.

— Очень странно… — заметила Женя. — Такого вообще не должно быть!

— Но оно есть, — недоумевал Костя, — и ни один поисковик не может найти!

— Ха! Что ж он, реально какой-то шпион? — заявил Саня.

— Но этот шпион превосходно знает химию, — заметил я.

— Учился! — ответил Саня. — Правда, чего он у нас забыл?

— Связи есть, — сказала Карина. — Та же Барнштейн…

— Вот! Я об этом тоже думала, — согласилась Даша. — Значит, что-то здесь не так. Я не думаю, что он просто так согласился бы работать в ее школе.

— За деньги? — предположила Карина.

— Ну если он такой богатый!.. — сказал Саня.

— Но как-то странно: с чего бы Барнштейн скрывать тайну Бандзарта? Даже за деньги, — рассуждал Арман. — На что ей дался этот Бандзарт?

— О, это отдельный вопрос… — заметил Костя.

— Я думаю, тут все дело в характере Барнштейн… и ее сущности, — предположила Даша. — Если Бандзарт как-то с ней связан, и ему есть что скрывать, и имеются деньги, — то вот и условия для Барнштейн. И условия крайне выгодные. При них она станет скрывать все что угодно.

— И все же… об этом еще рано говорить, — заметил Костя.

— Возможно, — сказал Арман, — но даже после субботы я с трудом верю в то, что Бандзарт связан с криминалом. Это уж как-то слишком. Неужто Барнштейн будет с таким связываться?

— А почему бы и нет? — продолжала Даша. — Ведь мы не знаем, кто есть сама Барнштейн.

— Логично, — заметил Арман. — Но окей: давайте пока не спешить с выводами.

Что ж, споры продолжались долго. Предположение о криминальной сущности Барнштейн прозвучало так откровенно едва ли не впервые и очень неожиданно, так что многие из нас были либо всерьез удивлены, либо не готовы. Лично я, например, почти и не думал об этом, хотя всегда чувствовал, что Барнштейн неспроста стала нашей директрисой. Но теперь, когда эта мысль прозвучала, я просто не мог не проанализировать ее, ибо она уже тогда показалась мне очень интересной…

Действительно, если Барнштейн связана с Бандзартом, то это очень многое меняет. Ведь видели мы в субботу знакомых Феликса, которые на вид — довольно подозрительные типы. Хм, еще ничего не известно — может, и Феликс такой? Но если это справедливо, то получается, при связи Барнштейн с Бандзартом, что и та тоже в деле с ним. А тут еще женщина по фамилии Чивер может быть причастна… Она же постоянный заместитель Барнштейн — чем не повод? Но Бандзарт, имея какую-то тайну, — наверняка имея! — не мог быть так легко принят Барнштейн на работу… Даже за деньги! Ведь для нее должна быть важна сама тайна… «объем» этой тайны! Директриса обязана все знать! Впрочем, а если она знает?.. Да… какой тут поворот! Это же сообщники!.. Но — стоп! Опять я забегаю вперед.

Пока я думал, а Арман, Даша, Саня, Карина и Миша спорили-базарили, Костя и Женя уже пришли к печальным выводам, которые Таганов и озвучил:

— В общем, ни черта здесь нет. Можете, конечно, тоже посмотреть, — да только вряд ли вы чего-то найдете.

Короче, полный ноль. Весь поиск — полный ноль.

Удивление накрыло нас всех, и Костя на всякий случай добавил:

— Не знаю, может, завтра еще попробую…

Итак, поиски на сегодня закончились, причем, как уже понятно, закончились полным провалом — на Женю, хорошо разбирающуюся в IT, вообще было больно смотреть, — но, впрочем, и все остальные гости были крайне разочарованы. После такого оставалось только обсудить дальнейшие идеи и предложения относительно дела, — однако и тут мы пока ничего не придумали.

Была у нас еще одна наиважнейшая тема — наше химическое задание. Ее нельзя было не поднять, к тому же выпал шанс узнать, как продвигаются дела у команды Даши, — такие вещи знать и иметь в виду всегда полезно. Сначала тем не менее мы вновь погоревали за нашу печальную ситуацию — Читатель, я полагаю, догадывается о том, что с мертвой точки дело тут до сих пор не сдвинулось: в теоретической части закончено было еще далеко не все, а о практике речь даже и не шла. Впрочем, такое положение вещей Костя оправдывал нашей большей сосредоточенностью на другом деле, куда более интересном и знаковом, из-за чего химическое задание Бандзарта волей-неволей отошло на второй план.

Затем мы все-таки узнали, как обстоят дела у команды Даши, в которую, напомню, входили также Карина, Люба, Вика и Женя. Оказалось, что резон интересоваться этим (хотя мы его и не знали) был, — хотя бы уже потому, что ситуация здесь развивалась чуточку поинтереснее, чем у нас. Не знаю как, не знаю вопреки чему, но Карина уговорила девчонок обратиться за помощью с реагентами к Бандзарту (несмотря на то, что Костя не рекомендовал бы ей этого делать), — однако Феликс в день прошения, как рассказывала Даша, был явно не в духе и в помощи отказал. Это был своего рода удар для команды, и пришлось в экстренном порядке связываться со знакомыми-химиками, коих, конечно, у девушек было немного. Связаться удалось. Впрочем, и они — нашедшиеся знакомые — почти ничем не помогли — добыли для команды Даши только какое-то соединение с фосфором. Кстати, темой девушек были кислотные оксиды, и вроде бы с реагентами у них все должно было сложиться проще, в отличие от нас. Однако… помимо этого соединения фосфора, в распоряжении команды Даши был пока еще только кислотный оксид кремния — в виде песка, конечно, взятого из простой детской песочницы. Как быть с остальными реактивами? Этого пока никто не знает. Выполнение задания у девушек, на данный момент, распространяется только на теорию; практика совсем хромает. В общем, порадоваться здесь нечему — пока, во всяком случае.

Я уже говорил о том, что время нынче летит очень быстро. Вот и минуты нашего визита к Косте подошли к концу, и мы постепенно стали собираться.

— Ближайшие две недели надо будет понаблюдать за Бандзартом. Это самый верный способ что-то выяснить. Вот сейчас навангую, что нас ждет много нового!

Пожелание Кости мы уяснили себе очень хорошо. Но главное — решили воплотить его на деле. Так в течение этих двух недель, с 6 по 19 октября, мы старались — по возможности, конечно, — следить за Феликсом, дабы хорошенько уловить, заметить, почувствовать — тут всякое слово подойдет! — любые странности в поведении Бандзарта. Возможных проявлений странного поведения мы готовы были ожидать с его стороны когда угодно, в самую неожиданную секунду! Каждый его шаг отныне попадал в эпицентр нашего внимания!

Конечно, для самых лучших и точных наблюдений нам нужно было немало времени. Однако не это нас более всего заботило. Мы сразу условились, что будем вести слежку так, чтобы Бандзарт ничего не понял — ни одного пункта нашего плана. Ну а если что-то пойдет не так, то постараемся запутать Феликса так, чтобы он вообще ничего не понял. Это, кстати, был едва ли не самый главный аспект среди всех наших замыслов. Однако мало кто подозревал, что самый главный окажется еще и самым сложным. Действительно, порой нам приходилось специально шататься по центральному коридору второго этажа (что уже могло вызвать немалые подозрения у некоторых лиц), поближе к кабинету химии, даже стоять напротив оного, но только чуть сбоку — так, чтобы можно было и наблюдать самим за действиями Феликса, но и не стать наблюдаемыми им же. Разумеется, диаметр нашей видимости из-за этого значительно уменьшался и эффективность наблюдений тоже понижалась. К тому же со стороны наши действия наверняка выглядели глупыми и смешными. Ну, представьте себе, как вы идете по нашей центральной рекреации и вдруг видите нескольких старшеклассников, столпившихся у кабинета ровно в одной точке, под острым углом, с присогнутыми спинами и внимательными глазами, но иногда озирающихся по сторонам, как будто сейчас на них вот-вот кто-то нападет, хотя и глазеющих в основном на дверь, словно она полуживая и может славно поговорить, пусть и мысленно, или представляет из себя таинственный портал, который с минуты на минуту должен открыться, — интересно, что бы вы подумали?

Да, наверно, наши наблюдения были очень глупыми. Более того, ничего экстраординарного в эти дни со стороны Бандзарта мы так и не заметили, так что пользы от них никакой не вышло. Я подозреваю, конечно, что Бандзарт мог догадаться о нашей затее, или почувствовать, что за ним следят, или просто как-то увидеть все наши действия… А, может, некто, кто нам явно не друг, все передал… В общем, он мог понять эту ситуацию и начать вести себя крайне спокойно — так, чтобы и 0,001% подозрений не возникло. Но это все — лишь гипотетические рассуждения, и, естественно, верить им при отсутствии каких-либо доказательств никак не стоит.

И вот что интересно: за эти две недели у нас даже постепенно начало складываться впечатление, что Бандзарт — абсолютно нормальный и самый обычный школьный учитель, без всяких странностей и заморочек, и что наши подозрения о тайне вообще напрасны. Не знаю, отчего вдруг к нам так скоро пришла эта мысль, — но, наверное, ввиду отсутствия сенсационных новостей о Феликсе, этого стоило ожидать. Единственное, что еще заставляло сомневаться в правильности таких выводов, — это специфический стиль в одежде, которому Бандзарт оставался верен. Но, впрочем, подозревать человека в чем-то нехорошем из-за того, что он одевается как-то не так, как все, — едва ли это умнее наших наблюдений. К тому же во всем остальном Феликс проявлял форменную строгость и невероятное спокойствие, не обнажая никаких признаков отклоняющегося поведения. Даже по телефону — во время наблюдений мы это хорошо уловили — Бандзарт стал говорить довольно редко, но, когда приходилось, он производил разговор в очень вежливом ключе и, кстати, вполне спокойно.

На уроках, правда, диктатура его продолжалась, хотя было заметно, что Бандзарт старается не перегибать палку. Обещанную контрольную, отмененную благодаря Косте в день концерта, он нам все-таки дал, и мы сразу поняли, что она настолько сложная, что без переписывания здесь никак не обойтись, — впрочем, никто и не сомневался, что так оно и будет.

Нам, признаюсь, особенно любопытно было подслушать разговоры Бандзарта с коллегами. И пусть, как я уже говорил, Феликс всегда был скрытным человеком, не любившим попусту базарить с другими преподавателями, иногда он все же на это шел. Уж поверьте. Неизвестно, правда, на какие темы он тогда разговаривал, но думается, они касались исключительно учебного процесса — по крайней мере, о своей личной жизни Бандзарт наверняка не стал бы говорить.

Итак, мы пытались застать его при каком-нибудь таком разговоре и что-то подметить.

Сделать это, однако, оказалось нелегко — Бандзарт в таких случаях всегда хорошо следил за соблюдением приватности. И даже если понимал всю обыденность некоторых разговоров, то все же не хотел, чтобы посторонним лицам были известны их темы. А ведь наверняка иногда обсуждались и школяры, и классы, и наш 11б!.. Поругать нас он и так любит, а если еще при какой-нибудь Никаноровой… Ну, стоп, хватит! — пора прекратить развитие этой темы, а то я сейчас еще больше начну печалиться, что из-за чрезмерной скрытности Бандзарта тайну его редких бесед с коллегами нам выяснить не удалось…

Что ж, завершая разговор про эти две недели, я еще раз отмечаю, что никаких дивидендов и никакой новой информации они нам не принесли. Только одни неудобства и разочарования! Поэтому мы решили на время оставить мысли о тайне Бандзарта и прекратить всякие наблюдения, — однако с тем условием, что при первом же появившемся подозрении или вспыхивании какой-нибудь маленькой, но нетривиальной детали, касающейся Феликса, они продолжатся, и, соответственно, возврат к предположению о тайне Бандзарта будет осуществлен.

Пока же я решил вспомнить об учебе. Во-первых, я вошел в число той доброй половины, что завалило последнюю контрольную по химии, и теперь собрался ее переписать, а во-вторых, по-моему, уже настало то время, когда надо постепенно сосредоточиваться на плановой подготовке к ЕГЭ и сдаче всех долгов, которые к середине октября успели скопиться у меня уже в очень большом количестве.

Глава 13. В ожидании каникул

Я не случайно заговорил об учебе. Читатель может подумать, что наша Компания ничем, кроме дела о Бандзарте, не занимается, да и что сами мы все просто страдаем фигней, совершенно не думая об уроках и д/з и не готовясь к ЕГЭ. Однако это не так. Я уже говорил о том, что хожу по средам и пятницам на курсы (молвил как-то, что, помимо обязательных предметов, буду сдавать обществознание и историю — собственно, эти предметы и подтягиваю), а иногда и осуществляю самостоятельную подготовку к экзаменам дома.

Однако на обычные школьные уроки времени порой просто не остается. Вот и приходится сначала забивать на домашку, а потом рассказывать преподам очередную сказку о вырубленном электричестве, походах по врачам, о том, что забыл или не успел… Что ж, бывает, что прощают, понимают, как, например, Конторкина или Ломанова, но, правда, в основном они злятся и угрожают «неудом» в полугодии… — это я про Гарееву, про Никанорову, про Бандзарта… Но ничего не поделаешь — такая у нас школа! — а злиться нынче, видимо, модно.

Впрочем, признаюсь, что оценки меня всегда мало волновали. Я не только в журнале, но даже и в дневнике-то их редко просматривал! И вообще я считаю, что школьные оценки — это самый субъективный показатель знаний из всех хоть мало-мальски объективных. Ни хрена они на самом деле не показывают, а только служат оружием ложной мотивации у педагогов. Именно поэтому никогда я особо не интересовался тем, что стоит у меня в дневнике или в журнале, и уж тем более никогда не переживал, если у моей успеваемости что-то складывалось не так. Те же люди, которые решаются ради этих циферок на клоунаду позора перед преподавателем, вообще меня удивляют, — впрочем, их я обычно и отношу к категории странных людей.

Но — странная вещь! — от нечего делать я на неделе с 20 по 26 октября все же заглянул в дневник! Даже не помню, в какой день случился сей удивительный эпизод, — но можно ли себе представить, до какой степени дошла тогда моя хандра? Да, в тот день я действительно ленился вообще что-либо делать, даже готовить себе ничего не хотел — очевидно, это на меня так повлиял тоскливый товарищ Октябрь, — но открыть свою макулатуру (так я обычно именовал дневник) все же решился. Кстати, вспомнил еще, что Долганов недавно — тоже, наверно, от нечего делать — проставлял всем нам оценки, так что резон заглянуть туда, какой-никакой, но был.

Замечу сразу, что лучше бы я никуда не смотрел. Поначалу ничего фантастического в макулатуре я не увидел. У меня, по традиции, все было отлично с обществознанием и историей, почти так же — с биологией; лишь одна пара портила картину в литературе — впрочем, это еще ерунда; неплохо шли мои дела в физике и геометрии; с алгеброй пока все было туговато, равно как и с географией; а вот в химии и английском… я пока находился на явном дне, если не ниже… Тут уж я не поленился и сосчитал: вышло, что Гареева за два месяца поставила мне аж пять двоек! Куда уж больше, если учесть, что даже Бандзарт ограничился всего тремя!..

От такой неожиданности — признаюсь, что в этот момент я захотел взять все свои предыдущие слова об оценках назад! — я аж встал и почесал затылок. Да, все было средне с русским, физикой и ИКТ, — но эти двойки!.. Черт, даже для моего скромного подсчета восьми двоек на два предмета было многовато! Да… еще немного — и я точно возьму все свои слова назад!..

Поглядев на свои «результаты» еще несколько секунд, я закрыл дневник.

Ах, как же мне было скучно в последние две октябрьские недели! Душа моя уже вовсю жаждала каникул и отдыха, но приходилось еще в течение этих двух гадких недель тащиться в школу. Увы, я катастрофически не высыпался. До такой степени, что иногда мой сон продолжался на первых уроках. А ведь так и хотелось порой в какой-нибудь понедельник встать попозже да прийти ко второму уроку… Но я знал, что еще один прогул географии может мне очень дорого обойтись — по крайней мере, не дешевле моей дремоты на английском 20 октября, когда Гареева увидела мою склоненную голову и решила наказать меня двойным заданием на четверг. Вот пакостная тварь! Ведь наверняка одну из пар влепила мне за то, что я каким-то образом отключился на одном из ее уроков в сентябре!.. Впрочем, плевать на нее. Раньше все время спал на английском и дальше спать буду! И пускай думает, чего хочет! Вот только… как бы мне теперь эти двойки закрыть?..

Надо сказать, что настроение у меня в эти две недели было смешанным. С одной стороны, погода на улице медленно портилась, и деревья обнажались, и вообще весь октябрь чернел, — а настроение мое всегда очень сильно зависит от погоды — это я уже давно приметил! — вот и сейчас чернело оно вместе с октябрем и, наверно, даже быстрее… С другой же стороны, каждый пережитый день только приближал наши каникулы, а об этом я не мог не думать. Лишь только снова захватывали они мои мысли, как я тут же представлял себе, как скоро зажгу, и повеселюсь, и развлекусь, и устрою офигенный отдых!.. — но сначала высплюсь как следует, а то иначе мой организм будет не в состоянии по полной воспринять все радости жизни… Да, такие мысли неплохо боролись с той состоявшей из грусти, тоски и хандры черной дырой, что постепенно засасывала в себя мою неуступчивую бодрость.

Но пока эти две предканикулярные недели продолжали идти. И продолжала меня сковывать ужасная тоска.

Хорошо еще, что есть на свете Костя, который хоть немного старался взбодрить народ в это печальное время. Он то к себе в гости нас приглашал, то на футбол зазывал, то байки на переменах травил… — в общем, его настроению можно было всем позавидовать. Он неизменно являлся в школу в великолепном расположении духа, с улыбкой на лице, с добрыми отзывчивыми глазами, с замечательными идеями — как хороший человек, как настоящий оптимист! Впрочем, он всегда и был оптимистом.

Интересно, что Костя даже спать на уроках редко когда хотел — он как-то высиживал все сорок пять минут, и даже ненавистную литературу, а потом удивлялся, что мы все такие ужасные сони, так как вечно хотим спать. Что ж, на это мы ему ничего ответить не могли. А ведь сам Константин обычно ложился поздновато — в час, два…

Признаюсь честно, я всегда удивлялся этой его феноменальной бодрости. Хотя Костя на это предпочитал отвечать так:

— Ха! Ты думаешь, у меня никогда не бывает грусти и хандры? Что я мистер Бодрость? Мистер Тонус? — Костя смеялся. — Да нет, конечно. Как и все нормальные люди, я по себе знаю, что такое хандра. Но — послушай, Коля! — в такие моменты я всегда стараюсь думать о хорошем. Не удивляйся, что все так банально, так по-детски просто, ведь оно на самом деле так и есть. Вот я чувствую, например, что сегодня мне грустно, что ничего ни великого, ни нового, ни интересного не происходит… — да, это печаль. Но зато я знаю, что завтра, или послезавтра, или после послезавтра мне будет хорошо!

— Почему? — невольно спрашивал я.

— Действительно, почему? — переспрашивал сам себя Костя. — Да, наверно, хорошо может быть по разным причинам: солнце выглянуло, снег растаял, «Зенит» победил, я сходил в «Макдак», «Евровидение» началось, новую мелодию на гитаре разучил… Кстати, гитара в таких ситуациях — как раз отличная вещь: от нее хоть что угодно может пропасть — не только хандра. И вообще, я просто верю, что когда-нибудь настанет и мое счастье. Пусть не сейчас, а потом, — но настанет!

Вот так он всегда говорил. А я отвечал:

— Мне бы твой оптимизм! Я просто реально не понимаю: как можно думать о хорошем осенью?! Я понимаю еще — зимой! Когда там Новый год впереди, праздники — все понятно. Но не осенью…

— А что не так с осенью? — не понимал Костя.

— Ну… как что? Грустно как-то. Разве не может повредить настроению то, что все вокруг портится? Морозы… Даже в футбол не сыграть!… Что, даже это не мешает тебе думать о хорошем?!

— А, ты про природу… — понял Костя.

— Ну да.

— Ты все верно сказал, Коля, — заметил Костя, — но… блин, человек — это тоже природа. Вернее, часть ее. И мы должны принимать все то, что она дает. Дала снег — принимай. Дала минус двадцать — принимай. Это типа гармония, понимаешь? — Костя сделал микропаузу. — Однако человек, я думаю, вообще не должен находиться в застое! Да, он должен принимать состояние природы, понимать его,… но не брать на себя! Надо двигаться, развлекаться, общаться, развиваться!.. И, опять же, ни о каком застое не может быть и речи! — добавил Костя. — Кстати, мы с тобой жаловаться не можем! У нас есть Компания! С компанией и думать о скуке некогда! С ней любой месяц пролетает очень быстро! — гордо заключил Костя.

— Да, это супер, — ответил я. — Но эти долбаные уроки и преподы — они не могут не бесить!

— Да, это всегда так было… — согласился Костя. — Но ничего. Я тоже иногда сижу один дома, вечером, и вижу в окне темноту. Настроение — говно, — а надо еще сделать анализ какого-нибудь текста по литературе или там что-то перевести… Ха, в такие моменты… я не желаю быть один! Не хочу! — намекнул Костя на Компанию.

— Здорово! — оценил я.

Вот так мы с Костей иногда и разговаривали. И каждые его слова были для меня насколько приятными, настолько и удивительными. Как же все, оказывается, выходит легко?! И не нужно никаких тяжких мыслей, незачем думать о какой-то там депрессии… Кстати, Костя мне не раз говорил, что он вообще не знает такого слова, как «депрессия», и не хочет о нем и думать, равно как и не хочет думать о слове «любовь»:

— Любовь — это оружие пессимизма! Каждая мысль о любви — тяжкая, и она так или иначе неминуемо заканчивается застоем и хандрой. Так что долой любовные мысли!

Про музыку Костя также очень любил говорить. Он всегда настаивал на том, что «музыка — это лучшее лекарство, а песенный человек — это один из лучших примеров оптимиста». Кстати, аналогично он отзывался и о рисовании, и о кино… — что и говорить, творческий человек!

Но как же все-таки долго тянулись эти две недели!.. Даже с музыкой. Вообще, создавалось впечатление, что кто-то назло уменьшил темп движения секундной стрелки, а теперь радуется, глядя на нас. Впрочем, все это, конечно, лишь шуточные мысли; к тому же первая неделя (20—26 октября) все же подошла к концу, и до каникул жить осталось уже немного.

Здесь я сообщу для Читателя, что Бандзарт вот уже три недели вел себя на удивление спокойно. По-прежнему в его действиях не было замечено ничего подозрительного, и в нашей Компании пошел уже очень серьезный слух об ошибочности мысли о существовании тайны Бандзарта. Теперь лишь немногие продолжали в нее верить. Но, что интересно, к таковым относился сам Костя. Наверно, — немного, впрочем, сомневаясь, — в нее продолжал верить и я.

Тем временем в среду, 29 октября, на уроке геометрии в кабинет Никаноровой зашел именно Бандзарт. Собственно говоря, урок уже подходил к концу, и до звонка оставалось около минуты, — поэтому появление Феликса можно было назвать неожиданным. И не очень приятным, так как Бандзарт собрался огласить нам результаты контрольной.

Они оказались неутешительными. «Отлично» получил Костя, «хорошо» — Даша, Арман, Сергей и Юля, на троечку натянули Дима с Катей. Все остальные… — ну, Читатель знает, что получили все остальные.

Раздался звонок, — однако Бандзарт успел предупредить, что переписывание состоится в пятницу, на седьмом уроке. Впрочем, он еще добавил:

— Вы знаете, что в субботу будет лишь четыре урока. Но, возможно, я останусь в школе и после них… Так что, если кто хочет, — пусть приходит в субботу к пятому уроку. Подчеркну — все переписывания в моем кабинете, — заявил Феликс; засим распрощался и ушел.

Да, конечно, до его объявления мы знали, что в субботу в честь наступающих каникул состоится только четыре урока, и знали, что волею каких-то невероятных высших сил оставшиеся два урока — пятый и шестой — совпали с химией, и глупо говорить, что сей факт нас радовал, однако нужно было еще решить вопрос с переписыванием, — а вот здесь для меня все было не так просто. Переписать контрольную необходимо, и я это особенно хорошо понимал, — только вот в пятницу, когда к Бандзарту пойдут едва ли не все двоечники, в частности Саша, Миша, Леша, Карина и другие (насчет этого они быстро сумели договориться), у меня это сделать не получится. Седьмой урок — и так позднее время, да еще и неизвестно, сколько минут (или часов) займет у меня решение заданий Бандзарта, — так что я, если останусь, запросто могу пропустить добрую половину курсовых занятий, а на это мне идти не хочется. Остается суббота, но тогда, если я и приду 1 ноября к Бандзарту, то буду выглядеть явным лохом, ибо… кто же переписывает контрольную по химии в одиночку?! Ведь, случись завал, — никто же мне не поможет! А сам я вряд ли справлюсь… И опять получу свою пару — уже четвертую в этом полугодии. Мне этого совсем не хочется…

Но как-то надо было определяться. И не знаю, сама ли судьба захотела, чтобы я хоть немного знал курс химии за 11 класс, или просто закон подлости сработал, но мне пришлось выбрать-таки скрепя сердце второй вариант — субботу. Признаюсь, тогда я жутко разозлился на то, что судьба заставила меня принять такое решение, и мне совсем не хотелось искать в нем какие-то плюсы, или радости, или дивиденды…

Четверг же с пятницей получились не такими серенькими, как предыдущие дни. Не скажу, что в нашем классе уже витало радостное настроение — предвестник скорого счастья (едва ли в 11б такое возможно), но перед каникулами многие люди заметно оживились и взбодрились, и, наверно, этому процессу не могло помешать даже вторичное решение контрольной по химии. Кстати, как я и ожидал, все двоечники, кроме меня, пошли на переписывание именно в пятницу, 31 октября, — видимо, рассчитывали, что день Хэллоуина каким-то мистическим образом принесет им удачу. Не знаю, почему, но я полагал, что многие из них опять все завалят — Костя с Дашей уже ушли, Армана рядом тоже нет… — с кого списывать-то? Может, спасало их чувство коллективной работы — того, что меня завтра точно не ждет? Ведь известно, что в окружении друзей писать любую работу всегда легче — тут и посовещаться можно в отсутствии препода, и ответы сверить… А там — чуточку везения, — смотришь, — и уже на заветную троечку накатил — есть повод для безудержной радости; а «4» — это уж вообще победа!.. Да, здесь мы явно не в равных условиях. Впрочем, Бандзарт ведь наверняка с ними будет сидеть… Да и не химики же они все, черт возьми! Так что еще посмотрим… Но пока я прекратил об этом думать и еще раз пожелал всем переписывающим ни пуха ни пера.

Наверно, странно, что в одиннадцатом классе мы так паримся из-за какой-то контрольной. Со стороны можно только посмеяться над нашими волнениями — типа почему бы не найти все в инете, списать и получить бы свои законные тройки? Эх, как я завидую тем, у кого все вот так просто. Впрочем, оно понятно: в других школах бандзарты не обитают, это только мы так жестко попали. А кабы знал еще кто, какие задания составляет нам сам Феликс, кабы кто видел, какой труднопроходимый химический лабиринт в них заключен, и попробовал их решить!.. — думаю, что не говорили бы мне потом знакомые из других школ, что, дескать, «ну что ты паришься? Спиши все с ГДЗ²⁰ — и базарь потом с преподом, что ты все это сам как нефиг делать решил». А так мне все и советовали, с кем только мне ни доводилось общаться, — и я, признаюсь, искренне завидовал их положению.

Но — ладно! — долой размышления. Перейдем лучше к делу.

Итак, 1 ноября наступило. Погода с утра была откровенно мрачная, но синоптики, кажется, говорили, что распогодится, и даже слово «солнце» фигурировало в их речах.

Четыре урока прошли на сей раз очень быстро. Наверно, это было как-то связано с предстоящим переписыванием, ибо я совсем не горел желанием на него идти, а, как известно, время перед самыми пренеприятными событиями всегда движется неумолимо быстро. Вообще, для меня поход к Бандзарту — это как визит некоторых людей к дантисту: больно, неприятно, но необходимо. Да, к сожалению, необходимо, и я все же собрался и окончательно — тверже некуда! — решил для себя, что пойду сегодня к Феликсу.

Урок с Долгановым остался позади, и я, попрощавшись с друзьями и поздравив их с уже наступившими каникулами, отправился в нужном направлении. Отмечу, что ребята перед прощанием сказали мне несколько слов о контрольной (из их слов следовало, что Бандзарт дал им для переписывания несколько облегченный вариант — такой, что его вполне можно написать хотя бы на «3») и, в свою очередь, пожелали мне успехов.

Медленно, но верно я доплел до второго этажа и вышел на центральный коридор. Дверь в кабинет химии была открыта, и оттуда, кстати, пробивался в рекреацию свежий ноябрьский воздух — по всей видимости, Бандзарт решил банально проветрить помещение. Зайдя в кабинет, я оглянулся — весь класс был пуст.

«Должно быть, он в лаборантской…» — подумал я. Действительно, очень часто Бандзарт сидел там во время проветривания кабинета и попивал чай или кофе.

Я зашел в лаборантскую, — но увидел, что она также пуста. Ни души.

Теперь у меня было два варианта: либо ждать появления Бандзарта, хотя неизвестно, сколько времени это займет, либо пойти домой, а контрольную переписать в другой раз. Немного поразмыслив, я решил выбрать второй вариант, а обосновал его для себя так: «Раз так сложилось, что я именно сегодня должен переписать контрольную, и я морально подготовился, но теперь в кабинете никого нет, — значит, 1 ноября — все-таки не лучший день для химии». Тем более, что за последние дни я так толком и не успел повторить материал, поэтому моя вторая попытка может оказаться столь же неудачной, как и первая, — так что лучше отправиться домой, там отдохнуть, подготовиться, а уж потом на каникулах или после них — все переписать. «Главное, чтобы Бандзарт разрешил, а я уже буду готов, — в общем, свою тройку я точно получу!» Что ж, после таких логичных мыслей мне теперь ничего не оставалось сделать, кроме как направиться к выходу — сначала из лаборантской, а потом из кабинета. И я уже дернул ногу в сторону двери…

…Но вдруг оглянулся по сторонам и по левую от себя руку увидел на крохотном столе недопитую бутылку колы. Увидел совершенно случайно — настолько сильно я уже хотел идти домой и пошел бы, — но рядом с бутылкой лежала залитая солнцем (правы все-таки были синоптики!) черно-белая картонка — как оказалось, фотография. Мне она показалась любопытной, и я поспешил взять картонку в руки. Что же я там увидел?

На новом, еще совсем не потрепанном покрытии фотографии было изображение мужчины, на вид — лет пятидесяти, с густой черной бородой, черными, слегка поседевшими и немного кудрявыми волосами и — что особенно выделялось! — с пугающе злыми и напряженными глазами. Очевидно, это был чей-то портрет. Я также обратил внимание на свитер и крест мужчины. Свитер был старым, шерстяным, а крест — большой, православный — зиял на его фоне.

«Что бы это значило? — задумался я. — И почему здесь?..»

Я перевернул фотографию, — и там, на обороте, карандашом и корявыми буквами была написана чья-то фамилия. Полслова разобрать было невозможно, и я понял только последние пять букв:

«……. е ц к и й».

Глава 14. «Колбаса»

Итак, каникулы начались. Конечно, я встретил их с необычайно радостными чувствами, и пусть погода была уже далеко не летняя, но снега не предвиделось, — а это не могло не настраивать на оптимистичный лад. А вообще, я крайне не люблю позднюю осень, особенно ноябрь — гадкий месяц. Понятно, что это еще не зима, но в том вся и пакость, что она еще впереди, — значит, впереди морозы, метели, холода, темнота, — но уже и сейчас поддувает… А главное — в ноябре так мало солнца!.. Да и вообще день крайне укорочен… Только приходишь из школы, — и уже через два часа — мрак. Ну что хорошего?! А если задержишься на часок-другой, то и вообще света белого не увидишь. Ощущение, будто ты в тундре с ее полярной ночью. Да еще этот холод…

Впрочем, наступили каникулы, — и все мои скверные мысли о ноябре на время улетучились. Этому способствовала и погода — она была, как ни странно, вполне неплохой. Да, темнело рано, но солнце все-таки еще не спешило покидать Северную столицу. Холод чувствовался только поздним вечером и ночью, а днем царила благоприятная умеренность — столбик термометра поднимался до уровня в десять градусов Цельсия. Для ноября это неплохо.

Разумеется, я рассчитывал провести эти каникулы весело. Планировал сходить и на футбол, и в бильярдный клуб, и в кинотеатр!.. И про отдых в виде сна не забывал!.. Договаривался же в основном с Костей — по телефону и Вконтакте.

Из наших с ним разговоров я понял, что он сейчас занят организацией различных дел. Что ж, Костя всегда любил собирать народ самостоятельно, — так что я вполне чувствовал степень его заинтересованности в этих делах. Конечно, звонки мои имели некоторые цели, не касающиеся обсуждения и организации нашего компанейского досуга, — к примеру, я хотел рассказать Таганову про фотографию, найденную в лаборантской кабинета Бандзарта, но… пока решил ничего не говорить. Все же это очень важная и, я бы даже сказал, — особенная тема, поэтому к ней надо будет подойти крайне серьезно и… не сейчас.

Кроме того, я поставил себе еще одну цель — попытаться во что бы то ни стало найти Болта. Ну, может, «во что бы то ни стало» — это громко сказано, но пусть Читатель поймет мои намерения и надежды. Увы, в октябре они закончились полным провалом и, наверно, даже позором… Да, я по-прежнему думаю, что тем человеком, мимо которого я пробежал, когда спешил на занятия, был Болт, — и, конечно, я полностью во всем виноват, ибо проявил себя как последний дурак, и хорошо еще, что никто из Компании моей неудачи не увидел!.. Но пусть это будет лишняя мотивация для меня. На прошлых неделях мне мешали занятия в школе, я думал об учебе, у меня было немного свободного времени, — однако теперь у меня есть аж семь дней, чтобы все-таки найти его. Ради Сани и ради Компании.

Но странная вещь: несколько раз в октябре я появлялся-таки во дворе Болта. Мотался повсюду, искал его… Но так нигде и не встретил. Это весьма удивительно, ибо, как я уже говорил, Болт — человек двора, и, согласно всем теориям вероятности, хотя бы один раз я все же должен был его встретить. Однако… не встретил. Был, правда, тот злополучный момент, когда я пробежал, и, может, он и соответствовал положениям теории, но… Если это так — то это уже форменный закон подлости, получается, ибо во все те дни, когда я намеренно ходил по двору Угарова, дабы увидеть его, мне даже ни один отдаленно похожий на Болта человек не встретился. Но вот тогда, когда я был одержим ужасной спешкой, он заявился! Причем внезапно! Если, конечно, это точно был он.

Впрочем, я понимал, что Болт может находиться где угодно. Если не в своем родном дворе, то, вероятно, в другом… Если не в Купчино, то, возможно, в Рыбацком… Кстати, Болта, как я уже, может, говорил, в родных местах все очень хорошо знали и ненавидели, так что повод скрываться у него, пожалуй, был. Но неужели все так серьезно?..

В попытках это узнать и проверить мне пришлось мотаться чуть ли не по всему Купчино в поисках Болта. Я обошел множество улиц и посетил океан дворов. Простые прохожие могли видеть меня как на Белградской, так и на Софийской; как на Фучика, так и на Малой Балканской… Но нигде я не видел того прохожего, который так интересовал меня.

Толку в моих «странствиях» действительно было мало. Я вполне осознавал, что в момент моей прогулки по улице Димитрова Болт может любоваться красотой Стрелки, или открывать для себя Девяткино, или бродить по Ленинскому… Ведь если правда все то, о чем так эмоционально говорил мне Саня в сентябре, то, в принципе, после кино он вполне мог в пух и прах разругаться со своими родителями и на эмоциях уехать куда подальше, забив на школу и даже на всех своих друзей из Купчино. А там и до маргинала недалеко!.. Вот и вся судьба!

Но во мне по-прежнему жила надежда. Надежда на то, что в будущем нас еще ждут и встречи, и разговоры, и вечеринки… Но — главное! — дружба — то самое святое, что связывает нас и его. Пусть хоть она вечно будет с нами.

Итак, найти Болта — это моя личная цель, и немногие знают о моем настрое. Даже Саня не знает. Хотя и он, конечно, пытается связаться с другом. Ах, если бы успешно!.. А то ведь я невооруженным глазом вижу, как он расстраивается порой, и не шутит, не смеется… Вот и в воскресенье, когда мы в очередной раз собрались на футбол, я первым делом, из всей Компании, заметил Саню в отдалении. Он одиноко стоял у забора.

— Чего ты? — спросил я.

— Да так, — отвечал он, — отдыхаю.

— Классный отдых, — пошутил я, и Сане это понравилось:

— Ага. Интересно, как там Болт?..

Я сразу понял, что он неспроста его упомянул. Может, почувствовал, что меня тоже беспокоит эта тема?.. Я тут же спросил:

— Не слышно там о нем?

— Да нет, — ответил он и добавил: — Вроде… Не знаю. — Может, Саня хотел как-то смягчить свой ответ, но он не соврал. Действительно, ни одной новости о Болте ни у кого в Компании не было.

— А дворовые что говорят? — спросил я со скрытой, но все же заметной заинтересованностью.

— Да разное…

— Ну?

— Да в основном только колкости да смешки. Радостью делятся…

— Понятно, — отрезал я.

Народ тем временем уже собирался. Отмечу, что встретиться у поля мы договорились в 9:45. Постепенно рассветало.

Подошла нехилая мужская часть нашей дружной Компании. Разумеется, подоспел и Костя.

Мы отошли в сторону — разминаться и тренировать пас. На стадионе и около него, несмотря на достаточно раннее время, снова царило вавилонское столпотворение, — так что нам пришлось быстро создавать еще не сформированную окончательно команду и заявлять ее в очередь. А дальше — ждать. Впрочем, мы чувствовали, что минуты терпения не будут напрасными, ибо Костя собрал очень боеспособную шестерку. В ней под капитанством Таганова значились также я, Кирилл, Леша, Павел и Леня Паровозов, наш давний приятель и большой любитель командных игр. Для Читателя скажу, что остальные игроки, такие как Арман, Джахон, Миша, Саня и многие другие, разбрелись по самым разным командам и теперь тоже ждали своей очереди.

Я не знаю, что о нас думали соперники, но, когда началась игра, все собравшиеся вмиг смогли оценить силу нашей команды. У нас получалось многое, если не все. Четыре подряд игры мы рвали и метали на поле, унижая всех по очереди конкурентов, потом началась пятая. В принципе, она не должна была чем-то отличаться от предыдущих, ибо силы, исходя даже из одних составов, были явно не равны, да и усталости мы после нескольких проведенных игр почти не чувствовали. Спустя две минуты Павел уже забил первый гол, и теперь от победы нас либо отделял еще один, либо время — этого было достаточно для того, чтобы выбить данного соперника. Команда Кости по-прежнему чувствовала кураж, и никто — даже, наверно, из всех присутствующих на стадионе — не сомневался в нашей скорой победе. Однако тут случилось непредвиденное. Пока наш вратарь — Леша — вводил мяч в игру, Саня крикнул мне:

— Колян, блин! Покрути башкой!

Я знал, что это означало «оглянуться назад», и повернул голову на сто восемьдесят градусов. Лучше бы не поворачивал — я был шокирован: сзади, перелезая через заборную дверь, один за другим на поле появлялись люди кавказской национальности — в количестве, не поддающемся описанию.

— Блин! Это же даги… — произнес Кирилл с подходящей эмоциональной реакцией.

— Вот это черт!.. Их до хрена! — заметил Леня.

Дагестанцев действительно было очень много — по крайней мере, в рамках этого стадиона: хватило бы на две полноценные футбольные команды с судьями и комментатором да еще плюс штук пятнадцать болельщиков. Все присутствовавшие на поле команды, равно как и наша, были ошеломлены.

— И откуда их столько? — поражался Леша.

— Похоже, это сборище из «Анжи»²¹… — сострил Костя.

Впрочем, было уже не до смеха. Даги прочно обосновались на скамейке и начали переодеваться. Достали футболки схожих цветов, и бутсы, и шорты… Даже гетры откуда-то вынули. Очевидно, они всерьез готовились к настоящей игре — 11x11.

Тем временем совсем другая игра продолжалась на поле. Команда соперников перешла к яростным, массированным атакам, а мы, похоже, думали только о том, как бы наш футбол вообще не накрылся из-за дагов. Контрнаступления противоборствовавшей нам шестерки были очень опасны, но хорошо еще, что Леша в этот день стоял на рамах не хуже Ван дер Сара²² в свои золотые годы в Манчестере: надежно, достойно и уверенно. Однако отбиваться нам пришлось недолго. На поле в один из моментов неожиданно, медленно и спокойно выбежали два дагестанца. Они постояли полминуты, дожидаясь паузы в игре, и при первой же остановке обратились к двум представителям команды соперников.

Должен сказать, что поначалу мы как-то и не замечали особо этот разговор на четырех. Он нам мало мешал, к тому же у нас появился шанс воспользоваться возникшим по понятным причинам численным преимуществом. Но вскоре мы обратили внимание на то, что в дискуссии участвует уже шесть человек. Разговор явно затянулся, и нам пришлось приостановить игру.

Постепенно, по мере повышения тона дискутирующих, до нас стали долетать отдельные слова и фразы. Стояли мы не очень далеко, но все же на определенном расстоянии — на всякий случай, — но, наверно, не зря, ибо уже через минуту послышались первые жаргонизмы и мат. А затем произошло еще одно интересное событие: один из дагестанцев неожиданно поднял вверх руку и начал ею махать. И вдруг, словно по команде, все остальные даги, завидев сей жест, отошли со своих мест и стали постепенно стекаться к месту разговора. Еще несколько секунд — и около центрального круга уже стояло порядка тридцати человек. Тут Костя решил, что пора и ему вмешаться, — так, он подозвал Саню (Костя хорошо знал, что Саня обожает подобные разговоры), и вместе они тоже направились к центру.

Время шло. Место, где обычно начинается игра, стало уже невероятно оживленным, и, как говорят в таких случаях, даже яблоку было негде упасть. Костю с Саней мы уже давно потеряли из виду, но они наверняка еще стояли там, ибо разговор все не кончался. Напротив, чувствовалось, что агрессия только нарастает. В конце концов, мы не выдержали и, гонимые любопытством, тоже пошли к скоплению.

Подойдя, мы сразу поняли, что там уже вовсю идет крайне жаркий диспут. Это было понятно по следующим фразам:

— А в чем, блин, проблема? — вопрошал кто-то.

— Нам — …, нужно доиграть! — поддерживали его.

— Да у нас тут реальный футбол будет! А не ваша…, — слышалось в ответ.

— Что ты там сказал?

— Ты слышал.

— Ты б за базаром следил!..

— Ты это мне говоришь?

В общем, назревала драка. Договориться желающим играть никак не удавалось, и вскоре, как и следовало ожидать, началось то, что Саня обычно называл «скрытым мясом». Зачинались отдельные стычки, или столкновения головами, кое-где между шестью людьми завязывались легкие потасовки, последовала толкотня… К счастью, до более жестких вещей дело не дошло, да и тяжких последствий удалось избежать — вовремя успокоились. Но договориться удалось только на еще один час игры. Затем наступит их время — время дагов, — и на том наш футбол в конкретно этом месте точно закончится. Но сейчас гости тихо и мирно вновь отправились на скамейку.

А мы за несколько секунд до возобновления игры еще успели перекинуться несколькими фразами:

— Жесть вообще. Что они здесь забыли?

— Понаехали, блин,…! — выругался Саня. — Еще права качают!.. Это вообще не их поле!

— Надо еще раньше было собираться… — сказал Леха.

— Куда ж еще раньше?! — изумился Костя. — Темно же. Если только на освещенный приходить…

— Блин, остался час, — удрученно заметил я. — Потом — все, сваливать придется.

— Ну вот на фига они приперлись?! — не понимал Арман.

— Прям футболисты пришли! Сборная Дагестана,…! — не успокаивался Саня.

Итак, после этих реплик мы продолжили игру.

Эх, все-таки не было уже у нашей команды былого преимущества. Видимо, из-за появившихся дагов весь кураж куда-то и пропал! Да, усталость мы по-прежнему не чувствовали, да и разве можно еще ее чувствовать после такой продолжительной паузы?!.. Но… тактику-то нашу все уже давно изучили, еще до появления дагов, — так что теперь нам приходилось тяжелее, чем в предыдущих матчах. Пятую игру мы все-таки вытянули — второй гол забил Кирилл, — но вот шестую довольно быстро слили, причем первый гол в наши ворота залетел уже на десятой секунде. А спустя две минуты последовал и второй — вот такие 0—2. Кстати, выяснилось еще, что небольшую травму получил Костя Таганов — оказывается, во время той стычки с дагами кто-то из них так заехал нашему капитану по ноге, что играть после этого ему было уже довольно тяжело. Вот, может, в этом тоже скрывается корень нашего поражения.

Но все же мы были вполне довольны своим футболом. Заметьте, какое хорошее слово: своим. Действительно, мы не плясали под чью-то дудку, а твердо навязывали соперникам свой футбол, заставляя их мириться с нашим стилем, — а это очень хорошо. Более того, команда Кости аж шесть игр держалась на поле (по меркам дворового футбола это совсем неплохой показатель) и проиграла только тогда, когда бы и самая сильная дружина потерпела поражение.

Наш капитан еще долго растирал свой ушиб, а потом предложил:

— В принципе, можно остаться и поглазеть на их игру. Чувствую, у них заруба будет!

Данная мысль оказалась весьма противоречивой. С одной стороны, посмотреть на игру дагов было бы любопытно, ибо не каждый день удается наблюдать во дворе настоящий футбольный матч, пусть это все-таки тоже дворовый и к тому же ноябрьский футбол. Но, с другой стороны, ждать предстояло еще сорок минут… Не думаю, что это очень много, однако было б еще и не скучно… Неудивительно, что многие наши друзья из Компании не стали дожидаться дагестанского дерби и ушли. Они сослались на какие-то важные дела, и мне, признаться честно, было несколько смешно это слышать, ибо непонятно, какие такие дела могут быть у человека из Компании в это воскресное утро, да еще в период каникул, когда надо гулять и веселиться?.. Но народ разбежался, и ушел даже Саня, который уж точно не мог иметь какие-либо дела в этот день хотя бы только по той причине, что он вообще терпеть не мог слово «дела»:

— Какие у подростка моих лет могут быть дела? Есть двор и Компания — вот главное дело! — не раз говорил он…

…Но сейчас ушел. И не стал называть причину. Однако я догадываюсь, что тут все дело в Болте, и только в Болте. Уж слишком редко Саней овладевает плохое настроение.

Что ж, увы, осталось не так уж и много человек, а именно пятеро: мы с Костей, Кирилл, Павел и Леня. Последние трое что-то очень оживленно обсуждали, — кажется, предстоящий матч между дагестанцами, — и в их трио часто раздавался громкий смех, но я решил не вмешиваться в их веселье и подсел к Косте, который в этот момент с кем-то разговаривал по телефону, — и, кстати, уже по первым интонациям Таганова я понял, что этот разговор для него так важен, что, по-моему, даже удивителен, — тут ведь и мимика Кости сама за себя говорила. И, вообще, он, похоже, был очень заинтересован, если не заинтригован… В общем, мне все это тоже стало интересно, и я решил подождать момента, когда этот телефонный разговор завершится, чтобы тут же обо всем Костю и расспросить.

Долго ждать не пришлось. Однако Костя, положив телефон в карман джинсов, сам обернулся ко мне, причем так резко и стремительно, что я даже несколько опешил, и поспешил обратиться:

— Держу пари, Колян, что ты не догадаешься, кто мне сейчас звонил!.. — смешно и взволнованно проговорил он.

— Наверно, нет. Но я бы хотел узнать…

— А ты угадай! — воскликнул Костя. — Даю тебе пять попыток.

Я не стал долго думать и начал по очереди перечислять всех самых давних друзей Кости. Здесь вариантов у меня было значительно больше, чем пять, и я кого только не назвал!.. Даже имя Болта упомянул. И, кстати, на мгновение подумал, что, наверно, угадал… — уж очень интересным представлялся мне этот вариант; однако Костя отрицательно помотал головой и сказал:

— Это была Щепкина.

— Дарья Алексеевна?

Не знаю, удивило это меня или нет, — наверно, нет; но вопрос в голове у меня все же быстро возник:

— И какова была тема?

Тут Костя ответил незамедлительно:

— Там в школе кое-что случилось. Одно происшествие… — задумчиво сказал Костя.

— Происшествие? — переспросил я.

— Да… Блин, я даже не знаю, как тебе это все рассказать. Но… короче говоря, сегодня Щепкина проводила какую-то репетицию с мелкими. Не знаю, что они там репетировали, — в общем, это была самая обычная, дежурная репетиция. Происходило же все на сцене. Наверно, кто-то ходил за кулисами и бесился, но суть не в этом. Пока они там репетировали, за сценой раздался грохот. Грохот из-за кулис! И какой-то, как мне объяснила Щепкина, странный и непонятный звук.

— Странный звук?.. — не без интриги спросил я.

— Ага. А дальше, как и следовало ожидать, началось какое-то брожение в закулисной зоне. Щепкина не видела его, но по звукам было ясно, что что-то случилось; просто пока не все понимали, что именно. Они же мелкие…

— Ну да.

— Вот. Короче, вскоре выяснилось, что проломился пол. Удивительно, как это могло произойти, — я сам не раз бродил по закулисью, но шаткости в покрытии нигде не замечал. Ясно, что эти мелкие прыгали или бегали… Без этого никак! — Костя брал за образцы наши репетиции. — Но каким же шатким должен быть пол?!

— Даже не представляю…

— И я тоже, — отметил Костя. — Но это не самое удивительное! — важно подчеркнул он. — В образовавшуюся яму свалился какой-то второклассник. Все, конечно, перепугались до смерти, ибо он закричал от боли, начали ему помогать, тянуть за руки… Дарья Алексеевна рассказала, как она сама, засучив рукава, поднимала несчастного. К счастью, все обошлось нормально — паренька вытянули. Но… пока вытягивали, что-то они там нашли.

— Где? В яме?

— Да. Какой-то предмет.

— Не сокровище ли? — пошутил я.

— Ну, сокровище в нашей школе точно никогда не появится, — перешутил Костя, — однако штука интересная. Честно скажу, я так и не понял, о каком предмете шла речь… — то ли коробка какая-то, то ли шкатулка, то ли ящичек… Я уже из телефона услышал дикий галдеж, царящий в зале, так что ничего не понял. А Щепкина так об этом говорила!.. С таким воодушевлением!.. — Костя показал несколько характерных для таких фраз жестов, однако потом сложил правую руку в локте, прислонил ее к подбородку и стал говорить более тихо: — Но не думаю, что это актерские приемы. Я подозреваю, что тут все куда серьезнее. По крайней мере, всех учителей подняли на уши. Уже одно образование ямы не может не вызвать недоумение.

— Да уж… Но что за предмет, ты не знаешь?

— Нет, не знаю. Вообще, Дарья Алексеевна хотела, чтобы я завтра пришел в школу.

— Зачем?

— Просит помочь починить сцену, ликвидировать яму, проверить все покрытие на прочность…

— Ты типа рабочий? — рассмеялся я.

— Только типа, — поддержал Костя. — Но многие преподы уже свалили, и не факт, что завтра они появятся. Так что на всякий пожарный она просит меня прийти.

— Забавно.

— Очень. Но Щепкина мне сказала, что там есть какая-то неурядица с предметом — мол, его не открыть… — заявил Костя.

— Как не открыть?

— А вот так и не открыть. Представь себе, что какой-то дебил не только спрятал эту вещь, так еще и решил закрыть ее — наверно, на случай форс-мажора. Вот он и случился — форс-мажор. Предмет найден, да ничего с ним не сделаешь!

— Но при чем тут ты? Неужто Щепкина надеется, что ты знаешь, как открыть этот ларчик?

— Это я и не понимаю, — признался Костя. — Может, я ей нужен вовсе не для этого? Может, у нее есть какие соображения?.. — обратился он ко мне.

— Ну, понять ты сможешь, только когда придешь, — ответил я. — Однако нет ли опасений, что предмет может быть нехорошим? Ведь там, черт возьми, все что угодно может быть!

— Ну, вряд ли так… Это уж слишком. Да и кому это может быть нужно?

— Каким-нибудь шпионам, предателям. Да много кому.

— Но это же надо умудриться — заложить предмет под сцену! А до этого — проникнуть внутрь!.. Все слишком сложно — вряд ли кто-то пойдет на такое.

— Но кто-то уже пошел, — заметил я.

— Да, — признал Костя, — но не думаю, что в таком масштабе.

— Ладно, — согласился я. — Тогда, вероятнее всего, это просто чьи-то шутки. Просто при сооружении сцены кто-то что-то оставил.

— Возможно…

— Кстати, если предмет никак не открыть, то нельзя ли его сломать? — предположил я.

— Я думал об этом, — ответил Костя. — Но я даже не видел его, и без понятия, о чем идет речь. Так что завтра придется-таки прийти в школу, чтобы все выяснить.

— Логично.

— Ты со мной? — спросил Костя так, будто уже знал мой ответ.

— Разумеется, — моментально ответил я, понимая, что ответить как-то иначе я не мог, так как во мне уже кипело страстное желание все узнать.

— Вот и отлично. Думаю, что больше никого пока звать не будем, — шепотом сказал мне Костя, заметив, что Кирилл, Павел и Леня еще никуда не ушли, а сидят рядом, но разговаривают о своем. — Щепкина вообще просила меня привести еще кого-то… Так что спасибо.

Я улыбнулся, потому что сама интрига этой ситуации была мне благодарностью.

— Думаю, пока не будем особо распространяться, — заметил Костя, поглазев еще раз на Кирилла, Павла и Леню.

— Поддерживаю, — ответил я. — Но все же интересно, что это за предмет?..

— Потерпи немного, Коля, — завтра мы и узнаем.

Да, легко ему говорить! Сам заинтриговал меня этой странной историей, а теперь вспомнил о терпении. Да разве возможно тут сохранять спокойствие и терпение? — уж едва ли!.. Может, действительно, не будь этого предмета — все было бы куда спокойнее. Однако все и так очень интересно: происшествие на сцене и проблемы с покрытием, — с чего бы это? Ведь прав Костя: столько лет выступали — и ни единого казуса. И вдруг — случилось! Может, как раз из-за срока давности?..

Яма… Ну, ясно, что яма. Только странно, что именно яма образовалась, и при том в одном месте. Ведь если везде твердое покрытие, то откуда же яме взяться? Должно же быть все заделано! Не может быть никакого вакуума под покрытием — иначе, получается, все вообще на соплях держится?! Но это вообще решительно невозможно! Тогда просто бред какой-то выходит!..

А еще предмет. Какой-то странный, неизвестный, таинственный и совершенно несуразный предмет!.. Да еще закрытый! И в яме! Уж он-то как мог там появиться? Что это, блин, за мистика такая? Ведь невозможно! Хотя… Уж не связано ли это все — появление предмета и появление ямы? Да еще проблемы с покрытием! Вот это интересно…

Но кто? Кто мог придумать такое: создать под сценой яму, заложить в нее предмет и заделать все обратно? На это же только форменный психопат способен! Да и тот бы не стал… Надо разбираться.

Так думал я пару минут — до того момента, как Костя, пребывавший эти же две минуты в молчании, не совершил крайне резкий жест, означавший, что он что-то вспомнил, и не воскликнул:

— Фотография!

Этот выкрик был таким неожиданным и экспрессивным, что даже Кирилл, Павел и Леня сделали трехсекундную паузу в своем разговоре, переглянулись, посмотрели на меня, на Костю и только потом продолжили свое общение. А я вздрогнул и, одержимый каким-то странным чувством, спросил:

— Какая еще фотография?

— Я вспомнил! — произнес Костя с крайним воодушевлением. — Щепкина сказала мне о том, что в той же яме, совсем недалеко от предмета, была найдена какая-то фотография. Они случайно ее обнаружили — так же, как и предмет.

Тут уже впору было кричать мне. Мне вообще казалось, что сейчас это сделает за меня то чувство интриги, которое находилось пока еще внутри меня, но уже давно рвалось наружу. Наверно, выражение моего лица в сей момент было таким необычным, что Костя, завидев его, даже решил помахать перед ним рукой.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

— Нет-нет… то есть да… Со мной все норм. Просто ты так сказал…

— Как так? — не понял Костя.

— Не важно. Знаешь, пойдем пройдемся, — вдруг предложил я. — Мне что-то надоело тут сидеть, и игра так себе… По пути обсудим кое-что.

— Ок, пойдем. Я сам насиделся… Да и плевать на этих дагов.

Мы попрощались с Кириллом, Павлом и Леней, которые, очевидно, все же решили понаблюдать за игрой дагестанцев, и пошли к выходу со стадиона.

Что ж, я решил именно в ходе этой прогулки рассказать Косте о моей находке в химической лаборантской. Я так подумал, что, наверно, лучше всего будет поделиться этой информацией сначала только с одним человеком, и, разумеется, с Костей, дабы не превращать загодя это дело в массовую детективную операцию. К тому же нам с Тагановым предстояло завтра явиться в школу, и я ни на йоту не сомневался в том, что там мы узнаем еще больше чего-то нового и неожиданного. Не знаю, что еще сулит нам наш приход, но я надеялся уже завтра найти ответы хотя бы на некоторые мучившие меня вопросы, чтобы хоть слегка выпутаться из этого коварного лабиринта подозрительных фактов, мыслей и неурядиц.

Но сейчас мне нужно было рассказать Косте о том, что случилось первого ноября, причем рассказать так, чтобы он понял всю загадочность моей находки и попытался уловить связь ее с сегодняшним происшествием. В принципе, у меня получилось это сделать, а закончил я так:

–…единственное, что может служить ключом, — это те пять букв, вероятно, из чьей-то фамилии: «…ецкий». Больше ничего.

— Да! — живо воскликнул Костя с явными интересом, удивлением и радостью. — Вот это мне уже нравится! Значит, ты сказал, что нашел эту фотку в лаборантской?

— Именно так.

— Ни фига себе… И никого не было?

— Абсолютно никого.

— Блистательно! — крикнул Костя. — Но ты же понимаешь важность своей находки, Коля?

— Тут нельзя не понимать. Когда речь идет о Бандзарте…

— О да! Бандзарт — это всегда важно! — заявил Костя. — Теперь вопрос: кто именно запечатлен на фотографии твоей и фотографии из ямы?

— Там какой-то мужик…

— Слушай, а ты можешь показать мне свою фотографию? — перебил вдруг Костя.

— Могу, только она у меня дома лежит.

— Отлично. Значит, идем к тебе домой. Ты не против?

— Конечно, нет. В моей квартире сейчас никого нет.

— Прекрасно. Это очень кстати, — заявил Костя, и мы с ним пошли в сторону дома №71 по Будапештской улице.

Было очень здорово, что он так быстро включился со мной в это дело. Очевидно, сущность Бандзарта его тоже всегда и всерьез интересовала, и, конечно, он так же, как и я, хорошо понимал важность любой вещи, могущей иметь к нему отношение. Вряд ли найденная в лаборантской фотография попала туда случайно — было очевидно, что ее кто-то туда подложил, а так как чаще Бандзарта там никто не бывает, ибо Феликс — единственный химик в нашей школе, то все это навевает на новые подозрения… Пока еще нельзя с полной уверенностью заявлять, что Бандзарт как-то причастен к найденной картонке, но вероятность того, что она принадлежит именно ему — пусть Читатель здесь со мной согласится, — достаточно велика.

Однако опять возникают вопросы: «Если вероятность велика, то зачем Бандзарт оставил это фото в лаборантской? Была ли какая-то специфическая цель? И кто еще, если не Бандзарт, может быть владельцем данной картинки?» До ответа на них, — и я это хорошо чувствовал, — было еще далеко, и я даже не надеялся на то, что смогу подобраться к ним уже завтра, в момент нашего с Костей прихода в школу. Ведь не буду же я при возможном большом скоплении учителей говорить о своей находке! Во-первых, на первом месте у всех будет происшествие в зале, и вряд ли кого-нибудь заинтересует мой рассказ, а во-вторых, существует риск, что, если я все и расскажу, то на меня сразу налетят с вопросами типа «А что я вообще делал один в химической лаборантской?» Но такие обратные подозрения мне уже совсем ни к чему, так что, видимо, лучше помолчать и дождаться более подходящего момента, а пока действовать с Компанией, в кругу друзей и соратников. Да, хорошо, что Костя теперь все знает!

Итак, мы с ним пришли к моему дому, затем зашли в парадную и поднялись пешком на седьмой этаж. Медлить я не стал и, зайдя в квартиру, сразу же побежал в комнату, к той полке, на которой лежала та самая наиважнейшая фотография. Уже через две секунды я выбежал в коридор, где стоял Костя, и передал ему то, что он так пожелал увидеть.

Таганов смотрел на фотографию около пятнадцати секунд, явно вглядываясь в изображение мужчины, на ней помещенного. Затем он перевернул картонку и на оборотной стороне так же, как и я вчера, обнаружил пять с трудом различимых букв.

— Что ж, вещь неплохая, — молвил Костя. — У тебя есть предположение, чья фамилия могла тут быть написана?

— Да хрен знает. В России живет, наверно, не одна тысяча человек с фамилией на «-ецкий», но у меня таких знакомых, увы, нет.

— Да, жаль. А само изображение тоже не знакомо?

— Нет, — с тем же сожалением ответил я.

— Фотография и впрямь неизвестная… — рассудил Костя, вертя ее в руках. — Но на паспортную она не похожа, хотя и черно-белая. Хм… Может, этот человек уже умер?

— Все возможно, — заметил я. — Только непонятно, почему фамилия наполовину стерта. Причем стерта так, что первые буквы вообще нереально разглядеть.

— Да, действительно, — согласился Костя, продолжавший внимательно рассматривать фотографию.

— Кстати, это удивительно. Фотка не выглядит старой, но почему тогда карандаш уже так стерся? Может, кто-то специально стер полфамилии? Лишней информации не хочет давать? — предположил я.

— Ты намекаешь на Бандзарта? — догадался Костя.

— Почему бы и нет? Скорее всего, это его фотография. Он чаще всех бывает в лаборантской.

— Допустим. Тогда кто это? «Друзья» его тогдашние вроде бы по-другому выглядели. Да и слегка уже староват этот тип… Лет этак пятьдесят на вид. Бородач, верующий, но глаза недобрые…

— Да, вот глаза его страшные!

— Но на маньяка он мало похож, даже с глазами. Скорее, какой-нибудь святой отец, — рассмеялся Костя. — Уж больно крест его велик.

— Кстати, неплохая мысль. И борода, и крест… Однако глаза пугают.

— Это да. Но я все не могу понять, почему фото черно-белое? Вроде новое, но…

— Может, специально?

— Типа «Еще меньше лишней информации»?.. — сказал Костя. — И все же: кто это?

— Ну, если не церковная особа, то, может, родственник Бандзарта?.. Отец, дядя, тесть…

— Тесть — нет. Я где-то слышал, что Бандзарт не женат. Да и на отца не похож — общих черт вообще мало.

— Ок. Пусть не родственник. Тогда… друг какой-нибудь? В частности, погибший друг… — предположил я.

— Вполне возможно. Хотя… может, это и не его фото, — оторвался от картинки Костя. — И вообще, нам надо обязательно увидеть вторую фотографию. Если совпадут или будут похожи, — значит, дело начнет проясняться.

— А если нет?

— Тогда, боюсь, все вконец спутается, — с ноткой неизбежного реализма в голосе сказал Костя.

— Ну да… — согласился я.

— Поэтому завтра, — подчеркнул Костя, — мы непременно пойдем в школу. Предлагаю встретиться в 10 утра у крыльца. Сойдет?

— Да, разумеется.

— Отлично. Фото пока держи у себя, но завтра непременно возьми его с собой. Только… будь осторожен. Лучше не размахивай им в школе или на улице, — посоветовал Костя, не сдержав смеха. — Его ни в коем случае нельзя потерять.

Это было главное и единственное наставление Кости. Как-то противиться ему было бессмысленно — я понимал, что основатель Компании, как никто другой, чувствует важность всего этого дела и говорит то, что и следует говорить в подобных ситуациях. Больше он ничего не стал советовать; мы вышли на улицу, и я немного проводил его. Затем мы простились до завтра, после чего я снова отправился домой.

Однако, зайдя опять в свою квартиру, я быстро понял, что делать мне там, в общем-то, нечего. Родители мои уехали на дачу, и, кажется, не на один день; по дому никаких дел у меня тоже не значилось, — и я почувствовал, как скука уже мчится в мою парадную. Но на часах еще только 15:00. Что же делать?

Тут в голове моей неожиданно мелькнула мысль: «К столу, может, сходить? Давно уже ни с кем не играл».

Идея оказалась недалека от реализации. Вскоре я нашел ракетку и мячи, на всякий случай отыскал еще сетку, потом сложил все это в рюкзак и выбежал из дома.

В общем, я давно уже был любителем настольного тенниса. Однажды, лет восемь назад, меня на этот спорт подсадил один знакомый, ныне, к сожалению, живущий уже не в Питере, — и с тех пор я все играю и играю… А летом этого года я посвятил своему любимому пинг-понгу особенно много дней, и так много, как в августе, я не играл еще ни в одном месяце своей жизни! Еще давно, лет в одиннадцать, я понял, что люблю настольный теннис беззаветно, но замечательно, что с возрастом эта игра не только не потеряла для меня в интересе, но даже и прибавила, — а иначе мог ли я в этом году играть порой по шесть часов в день?!.. Играть до темноты, до ухода последнего игрока?!.. Да, конечно, после такого досуга белые мячики так и начинают бесконечно зиять перед твоими глазами, а иногда даже не дают заснуть; и я даже не говорю о физической усталости, о выплеске всех сил к концу игры, — но разве может все это омрачить ту радость, которой ты заряжаешься, когда бегаешь вокруг стола в надежде отбить каждый мяч?.. И разве на следующий день еще приходят мысли об усталости?.. А ведь как прекрасно, что уже утром ты вспоминаешь о своем вечернем веселье так, что к шести или даже к пяти уже начинаешь хотеть вернуться к столу, — и ровно в это время, — хотя, может, и минутами позже, — возвращаешься, чтобы продолжить этот бесконечный теннисный марафон! Необыкновенно здорово в такие моменты осознавать, что тебе снова, равно как и всегда, хочется играть, и те вчерашние шесть часов для тебя — просто форменный пустяк, ибо ты все равно не наигрался! Да, может, тогда на ум и приходит чувство, что ты — еще мальчишка, потому что некие более важные, «взрослые» дела — не для тебя, и, может, ты и ловишь себя на мысли, что твои более умные друзья готовятся к экзаменам, читают книжки или углубленно занимаются каким-нибудь там сольфеджио в то время, как ты нарезаешь тысячные круги вокруг стола, — но и пусть! Пусть эти мысли и чувства приходят и уходят, потому что даже самым моим умным друзьям не дано понять, как я рад иногда чувствовать себя еще только мальчишкой! Какое это счастье!

Двор, где летом проходил наш теннисный праздник, находился не так уж и далеко от моего дома. Окольными путями надо было пройти всего лишь триста метров от моей парадной, чтобы увидеть стол. Около него обычно всегда собиралась целая армия любителей пинг-понга — правда, так было летом, а сейчас… Сейчас трудно было представить себе такой ажиотаж — на дворе уже ноябрь, погода несколько испортилась, у людей появились дела… Есть у меня, однако, надежда на то, что в каникулы здесь снова яблоку негде будет упасть, — но тем не менее, если летом у стола веселился и стар и млад, то сейчас, наверно, веселиться будут только школьники. А ведь как хотелось бы снова воссоздать нашу бесконечную «Колбасу»!.. Хотя, может, я слишком рано унываю?..

Но моим самым печальным опасениям, к сожалению, суждено было сбыться. Теперь, в этот осенний день, 2 ноября, когда я пришел в теннисный двор (с этого момента я так и буду впредь именовать его теннисным), мои глаза увидели абсолютно пустующий стол. Только какие-то мелкие лет десяти играли поблизости в салки, причем от них так и слышались выкрики:

–…, щас достану!..

— Лови,…!

— Берегись!

— Вали давай!

— Давай бей по нему!

Даже я, послушав все это, поразился, насколько лаконичны фразы данных деток. Впрочем, думать об этом мне совсем не хотелось — я явно расстроился из-за того, что ни одного товарища по пинг-понгу во дворе не встретил, и мне даже захотелось поскорее отсюда уйти. Но вдруг ко мне со спины налетел какой-то паренек с криком:

— Коля, это ты?!

Я обернулся и сразу же узнал в этом пареньке Виталика Колпакова — тринадцатилетнего фаната настольного тенниса, с которым я в августе успел сыграть едва ли не пятьдесят партий. Мы с ним по-дружески обнялись, и я сказал, что крайне рад его видеть. Он тоже был дико счастлив от нашей встречи — об этом говорила его широченная улыбка.

Про Виталика я не могу не сказать отдельно. Читатель, наверно, уже догадался, что за несколько лет мы успели довольно много поиграть и в паре, и друг против друга… Однако в «Колбасе» мы всегда действовали сообща.

Я отмечу, что Виталик очень неплохо играет в пинг-понг. Конечно, ему иногда не хватает опыта и терпения — из-за молодости, — но зато с ним никогда не бывает скучно. Виталик — что ни говори, — умеет добавить в игру искорку юмора и задора. Он имеет очень хорошие связи в своем дворе и всегда с успехом собирает народ на игру даже в плохую погоду. Не знаю, как ему это удается, но во многом благодаря его уговорам к нам приходят играть и его сверстники, и юноши, и даже взрослые! Наверно, про Виталика можно сказать, что он со своим двором запанибрата — никого не стесняется, со всеми одинаково дружелюбен, приветлив… — действительно, никакой юношеской скованности при общении с разными людьми у него нет и, кажется, никогда не было. Добавлю еще, что в последний раз мы с ним играли в конце августа, и тогда я пообещал ему, что обязательно вернусь, и что мы еще поиграем! И вот теперь мы снова встретились.

— Ну, как дела? Как жизнь? Как каникулы? — сразу спросил я.

— Да неплохо, — весело ответил Виталик. — Только что вот у друга был в гостях — мы с ним такие ржачные видео посмотрели!.. Так угорали!..

— Что же за видео? — поинтересовался я.

— Я тебе скину! Веришь или нет, но офигенно смешно!

— Ок.

— Как у тебя-то? — спросил Виталик.

— Ничего. Дел много, но живу весело, — ответил я с улыбкой.

— А как Компания?

— Аналогично. Слушай, может, сыграем? Заодно поговорим, — предложил я.

— Давай! — ожидаемо поддержал Виталик. — Только… мне надо за ракеткой сбегать… Подождешь?

И он побежал в свою парадную. Любопытно, что возвращение его состоялось уже через три с половиной минуты. Ракетка была при нем.

Итак, мы начали играть. Поначалу не на счет, а просто так, чтобы успевать базарить. Постепенно, однако, разыгрались так, что за разговором уже перестали замечать, как часто делаем друг другу «резаки» (острые атакующие удары), «сопли» (удары с касанием об самый край стола), крученые удары!.. И это с учетом того, что мы практически не позволяли себе «колхозок» (высоких дугообразных ударов — откровенных подстав)!.. Вот такая летняя игра пошла вдруг у нас!

Так прошло два часа. На втором мы уже перешли на счет и успели вдоволь посостязаться. Не помню, правда, кто сколько партий выиграл, но, в общем, за счет большего опыта я все же его переиграл. Во время игры мы каким-то образом умудрялись еще и активно общаться — из-за этого, наверно, я и не уследил за количеством выигранных партий. Кстати, именно через два часа стало темнеть.

— Ну вот! — с досадой произнес Виталик. — Уже и сумрак на город опускается!..

— Это ноябрь, брат. Что поделаешь? — ответил я.

— Эх… а я только разыгрался!.. Только на взрослый стиль перешел!.. И так некстати…

— Ну да…

— Жаль, тут фонарей нет. Или прожекторов — как на «Петровском»²³.

— Вот это верно.

Еще через полчаса стемнело окончательно. Мяч был почти не виден — только при отскоке от своей половины перед ударом. Уже даже время сумерек прошло, и мы решили завершить на сегодня игру.

— Ну как? Вроде неплохо сыграли? — спросил у меня Виталик.

— Ага, — ответил я. — В «Колбасу» бы еще сыграть…

— Так давай! — радостно поддержал он.

— Надо только народ собирать…

— И что?

— Так ноябрь уже. Как тут соберешь?.. Все, небось, дома сидят, и не захотят выйти…

— Это можно исправить! — бодро заявил Колпаков.

— Думаешь, возможно? Летом тут с утра народ шатается, а сегодня в три часа — никого…

— Попробовать-то можно! Человек десять, думаю, наберется, — смело рассуждал Виталик. — Для «Колбасы» — в самый раз. А если ты еще Компанию приведешь…

— А что? Наверно, приведу, — воодушевился я. — Ведь давно уже не играли… Глядишь — и интерес появится! А?

— Тем более.

— Да, можно попробовать! — с еще большим воодушевлением заявил я.

— Ну так отлично. Только когда мы пойдем играть?.. — поинтересовался Виталик.

— Да… завтра, конечно, — придумал я. — Чего тянуть? Погода неплохая, и желание будет! Можно с трех. Как раз я из школы приду, и…

— Ты что-то переписываешь? — удивился Виталик, намекая на каникулы.

— Да так. Есть одно дельце… Но я успею. Лучше пообещай, что ты сможешь собрать достаточно много людей для «Колбасы». Не меньше десяти!..

— Ха, не вопрос! Ты же меня знаешь. Вот увидишь — кто-то точно придет! — заявил Колпаков.

— Базаришь?

Виталик утвердительно заулыбался:

— Только ты тоже приводи — Армана, Лешу, Костю…

— Ну, ок, — ответил я, все еще поражаясь уверенности Виталика. — Что ж, тогда… до завтра.

— Давай.

Итак, мы обменялись рукопожатиями, и я ушел — веселый и довольный, а главное — ждущий понедельника.

«Неплохой, однако, денек намечается, — думал я. — Сначала я узнаю, что там случилось в школе, а, возможно, и про Бандзарта, а потом меня ждет несколько часов „Колбасы“. Когда еще я так ждал понедельника?!»

Размышлял я и над словами Виталика. Да, как ни странно, меня так поразила его уверенность, что я… вдохновился ею и теперь всерьез надеялся на то, что ему и впрямь удастся собрать хотя бы десять человек. Сам же тоже решил не откладывать дело в долгий ящик, — теперь я знал, что впереди у меня — вечер звонков и сообщений.

Итак, вечером я обзвонил многих друзей из Компании с целью предложить им завтра пойти играть в пинг-понг. Забавно, но мне показалось, что далеко не у всех было желание начать каникулярную неделю у теннисного стола — по крайней мере, я опять услышал слова про некие дела и про колоссальную занятость… Да, конечно, большинство людей ответило согласием на мое предложение (иначе и быть не могло — мы же Компания!), но у меня внутри оформилось совершенно четкое чувство, что некоторым моим друзьям идти куда-либо в понедельник было просто лень. Тот же Миша, к примеру, очень долго ломался — сначала он рассказал мне историю о том, как отец попросил его съездить в какое-то посольство, которое, мол, работает только по понедельникам и средам, затем, поняв, что это слабенький аргумент (ввиду наличия среды), Миша начал жаловаться на «жуткий бардак в доме, который, наверно, было бы неплохо ликвидировать уже в ближайшие дни», но потом, видимо, совсем запутавшись в своих отмазках, Шпалов просто заявил, что хочет завтра выспаться. Тут я его и уговорил, заверив, что слишком рано начинать игру мы и не собираемся; более того, привел несколько хороших вопросов типа «А как же ты сегодня?», «Неужто ты и в эту ночь не спал?», — добавив, что «Еще вся неделя впереди — по-любому успеешь выспаться!» Миша, очевидно, понял, что на это ему ответить нечего, и, поборовшись еще несколько секунд со своей ленью, он все же согласился завтра подойти к столу. Отмечу, что моя телефонная деятельность оказалась очень даже успешной, — прийти пообещали и Миша, и Саня, и Леня, и Карина, и Даша, и Джахон, и Леша, и Боря, и Кирилл, и Павел, и Арман, и еще некоторые лица, чьи имена я сейчас не буду указывать, чтобы не потерять Читателя в этом водовороте инициалов. В отношении Виталика еще раз скажу, что я верил в то, что у него получится собрать свой народ. Таков уж он: если сказал, что соберет, — значит, на 99% соберет. В любом случае я свою задачу почти выполнил — теперь дело за ним.

Однако откуда у меня взялся этот 1% сомнения? Да я и сам не знаю. Но, наверно, всегда, когда речь идет о каком-то сборе или мероприятии и когда нужно тупо собрать народ, у организатора присутствует определенная неуверенность в конечном успехе сего действа. И даже если все в один голос крикнут, что, дескать, «мы пойдем!» и «куда ж без нас?!», необходимо все равно учитывать возможность форс-мажора. Я не случайно говорю об этом, потому что даже наш великий организатор Костя не раз сталкивался с этим, и, кстати, именно отсюда и проистекает его громадный опыт. Но, действительно, сколько раз соратники из Компании в последние секунды перед чем-то важным заболевали, просыпали, отравлялись, все на хрен забывали или находили какие-то неотложные дела?!.. Да много раз! Так что пусть Читатель рассудит вместе со мной, что если собрать воедино все эти возможные форс-мажорные ситуации, то вот и получится 1% сомнения, волнения и страха за полный провал. Да, наверно, следующий день убедительно показал и доказал, насколько ничтожными и пустыми они были, но… ведь все это уже случилось после.

Тем временем мои ожидания поспешили материализоваться — наступил долгожданный понедельник. Погода предстала в сей день не особенно радостной — не было солнца, — но сегодня меня это волновало не так сильно, как возможность дождя и сильного ветра. В Питере осенью дождь — частый гость, а ветер — постоянный, — однако в этот день оба были совсем нежеланными, ибо они обычно главные враги при дворовой игре в пинг-понг. Но пока, к счастью, их не предвиделось, и это уже радовало.

Следуя договоренности, мы с Костей встретились в 10:00 у крыльца. Я сразу же рассказал ему про теннис и про Виталика, — а в ответ, к безумной радости, увидел всенепременное желание Таганова принять участие в намечавшемся теннисном празднике. Кстати, подумали мы и о том, чтобы пойти к столу сразу же после выхода из школы, — но тут, конечно, все уже целиком и полностью зависело от времени. Нужно было еще зайти домой за ракетками… да и вообще, сейчас мы больше думали о вчерашнем школьном происшествии.

Поднявшись на второй этаж, мы сразу же встретились там с Щепкиной, которая, очевидно, вовсю нас ждала. Без промедлений она провела Костю и меня в актовый зал, где, как оказалось, уже трудились некоторые учителя.

Там был, разумеется, наш трудовик Михаил Геннадьевич Басурманов — он активно работал, стремясь закрыть образовавшуюся яму, но, судя по всему, столкнулся с непредвиденными трудностями, поэтому лицо его выражало недовольство и озадаченность одновременно. Рядом суетился Долганов, наверняка обдумывавший в голове, как бы сделать все это побыстрее, — чтобы как можно скорее свалить из школы. Дело в том, что он всегда очень трепетно относился к своим выходным, а понедельник для него таковым и являлся. Поодаль стояли еще какие-то женщины (видимо, учителя начальных классов) — они о чем-то базарили, причем по эмоциональности их болтовни я быстро смекнул, что беседа их продолжается уже как минимум час.

Дарья Алексеевна обратила внимание Басурманова и Долганова на наш с Костей приход, и вскоре мы, наконец, увидели суть проблемы.

Заключалась же она, строго говоря, в том, что добрая четверть закулисной части сцены была в поистине критическом состоянии. Помимо ямы, именно в этой четверти выделялись и хорошо чувствовались все дефекты покрытия; там ощущалась явная непрочность… — в общем, того и гляди, что на хрен все провалится.

После того, как мы с Костей с осторожностью осмотрели состояние сцены, у Таганова появились очень интересные мысли:

— Очень странно… Такое впечатление, что здесь специально было сделано пустое пространство. И сделано не так давно, — заметил он. — Как будто так и планировалось…

— Но это невозможно! — строго произнес Басурманов, у которого, к слову, был очень громкий, ясный, слегка грубый, но всегда заметный голос. — Эту сцену проектировали еще двадцать пять лет назад! Я еще только начинал здесь работать!

— Кстати, в других местах сцена вроде бы прочна, — заметил я. — Нет даже и намека на пустоту. А вот в этой зоне…

В это время в зале появились Долгов и Никанорова, и, глядя на их лица, я понял, что они тоже очень заинтересованы произошедшей историей. А чуть позже явилась Барнштейн, но, увы, ее реакцию я уже не видел, так как разговаривал в этот момент с Костей.

— Странно, — размышлял лидер Компании, — что происшествие случилось именно в закулисье. По идее, большая нагрузка должна приходиться на переднюю часть, но там все в порядке. Яма же не такая большая, но покрытие около нее не является надежным…

— Может, кто-то из рабочих допустил просчет?..

— Да вряд ли. Эту сцену еще в том веке делали. А яма наверняка появилась недавно.

— Тогда как? Даже во время капитального ремонта изменили весь зал, но не сцену, — вспомнил я.

— Да, это точно.

— Я вообще не понимаю, как могла так просто провалиться сцена?!.. Для этого нужно особо жесткое хулиганство или вандализм!

— Нет, это сразу исключаем. Дарья Алексеевна говорила, что грохот раздался внезапно, и никто даже не пытался что-либо сломать.

— А мелкие?

— Ну им бы тяжести даже всем вместе не хватило!..

— Да, логично.

Внезапно я рассмеялся от очередной мысли:

— А там не мог быть какой-нибудь потайной пункт? Именно под сценой!

— А вот это интересная мысль! — неожиданно оценил Костя. — Безумная, но интересная. Ведь, в принципе, если это так, то расчет наверняка был на то, что никто никогда бы не догадался, что он там есть. Действительно, ну разве можно предположить, что внутри помоста сцены может что-то скрываться?!

— Нет, конечно, — заверил я.

— Вот именно. Если бы происшествие не случилось, то никто ничего бы не узнал! Но теперь!.. Слушай, это реально интересная мысль, — загорелся Костя.

Неожиданно для себя я и сам понял, насколько необычным, но стоящим является мое предположение. Поэтому решил напомнить:

— Тем более там нашли предмет…

— О! Вот это правильная тема! Нам же надо не забыть поговорить с Дарьей Алексеевной о предмете…

Но прежде нам пришлось поработать — и помочь Басурманову и Долгову ликвидировать яму. Все остальные учителя, кроме Дарьи Алексеевны, уже успели покинуть помещение, — так что работать нам фактически никто не мешал. Отмечу, что наши совместные действия на четверых увенчались успехом, и пробоина, наконец, была засыпана; после этого оставалось еще уложить новое покрытие, но его пока не было. Впрочем, Басурманов заверил Щепкину, что сам все купит и сделает, а мы с Костей и Долгов можем быть свободны (кстати, он еще успел поблагодарить нас за помощь).

После этого Таганов сразу обратился к Щепкиной:

— Дарья Алексеевна, не могли бы вы показать нам с Колей найденные вчера на месте происшествия предметы?

— Точно! — ответила она. — Идемте.

И мы пошли в ее кабинет. Замечу, что, выйдя из зала и шагая по коридорному пути, я не раз оборачивался по сторонам и с удивлением обращал внимание на то, что многие кабинеты открыты. «Что ж, видимо, преподы работают и в каникулы», — подумал я. Закрыты были, впрочем, кабинеты Чивер — она, как я слышал, уехала в командировку, — и Бандзарта — Феликс, по-видимому, тоже куда-нибудь смотался.

Тем временем мы подошли к кабинету Щепкиной. Поначалу нас с Костей удивило, что он был открыт, однако тут же выяснилось, что Дарья Алексеевна сознательно решила лишний раз не использовать ключи.

— А зачем? В школе сейчас нет посторонних лиц, — уверенно сказала она, разумея наверняка мелких.

Мы с Костей оценили ее логику и вошли внутрь. Разумеется, Таганов сразу принялся осматривать помещение, вглядываясь во все стороны и пытаясь увидеть какую-нибудь бросающуюся в глаза вещь, но, увы, ничего такого он, видимо, не обнаружил и, наверно, скорее, от любопытства, не выдержал и спросил:

— Где же предмет, Дарья Алексеевна?

Тут Щепкина, только что зашедшая в свой кабинет, сразу устремила взоры на письменный стол, однако… не прошло и двух секунд, как раздался недоумевающий вопрос. Мы с Костей так и вздрогнули, а уже в следующее мгновение Дарья Алексеевна с застывшими руками повторила:

— Я не поняла. Где она?

— Кто «она»? — слегка испуганно спросил Костя.

— Да коробочка, — вне себя от удивления произнесла Дарья Алексеевна. — Вот тут, — она показала на стол, — лежала коробочка.

— Какая? — спросил Костя.

— Да маленькая такая, металлическая, серого цвета… С фотографией, — добавила она.

— С какой фотографией? — попросил уточнить Костя.

— Да с той самой!.. — ответила Щепкина.

Через несколько секунд мы немножко пришли в себя, особенно Дарья Алексеевна, и Костя уже спокойно ее спрашивал:

— А вы не могли ее куда-то переложить? Случайно, допустим?..

Вопрос этот, мы догадывались, был дурацким, но Костя не мог его не задать. Впрочем, и ответ выглядел соответствующим:

— Да что ж я, совсем уже беспамятной стала? — возмутилась Щепкина, продолжая глазами оглядывать стол. — Ведь уходила час назад. Еще проверяла, все ли на месте. Хотела, вот, вам показать…

— Так поищите! Должна же она где-то быть? — утверждал Костя.

— Минутку!.. — сказала Щепкина. — Может, кто-то из учителей забрал? — предположила она, слабо взмахнув указательным пальцем правой руки вверх (это был едва ли не любимый ее театральный жест). — Вроде Михаил Геннадьевич грозился сломать эту штуку…

— Вы ему уже показывали?

— А как же! Все учителя, небось, в курсе.

— Даже Бандзарт? — невольно вырвалось у меня.

— Нет. Людмила Арнольдовна говорила, что он уехал куда-то… за город. По делам, — бегло вспоминая, ответила Дарья Алексеевна, и тут мы с Костей выдохнули. — Ладно, я пойду поспрашиваю, — заявила Щепкина и тут же пулей вылетела из кабинета, — так что нам с Тагановым оставалось только переглянуться и признать, что это весьма правильные действия Дарьи Алексеевны.

Что ж, я представляю, с каким азартом она врывалась во все кабинеты, пугая своих коллег и задавая им один и тот же вопрос: «Не брал ли кто находку из актового зала вместе с фотографией?» Я представляю, как быстро она перемещалась по коридорам, лестницам и этажам, с каким остервенением жаждала увидеть хоть в каком-нибудь месте этот злосчастный предмет!.. Но… вряд ли кто сегодня в этой школе мог знать, где он теперь находится. Даже директриса, по словам Дарьи Алексеевны, ровно ничего не могла сказать. Все сочувствовали Щепкиной, многие предлагали ей свою дальнейшую помощь, Басурманов вовсю ругался, что «это есть проявление уже… крайней наглости!», Конторкина пообещала оказать Дарье Алексеевне психологическую поддержку, охранник Василий Сергеевич, который, как оказалось, вообще не знает, как выглядит предмет, посоветовал Щепкиной впредь закрывать кабинет на ключ и вообще быть крайне внимательной и наблюдательной, но… все это, конечно, слабо могло утешить завуча по творческой работе. Дарья Алексеевна обращалась к уборщицам, к медсестре, как ни странно, к местному электрику и даже к помощнику оного, однако и они не смогли сказать чего-нибудь путного. Все клялись, что, конечно, не брали предмет, и, наверно, у Щепкиной не было оснований им не верить, но, строго говоря, теперь все это означало лишь одно: предмет, неожиданно найденный в яме, так же неожиданно пропал. Повторюсь, каково сейчас его местоположение, наверно, никто из присутствующих в школе не мог сказать.

Правда, у нас с Костей возникло предположение, что предмет могли взять какие-нибудь ребята — вроде тех, что посещают и на каникулах, и всегда факультативные занятия, — или, может, какие-нибудь двоечники, пришедшие досдавать долги, закрывать хвосты и что-то переписывать, — так что мы решили тоже покинуть кабинет и спросить всех обитающих ныне в школе ребят, мол, не знают ли они чего-нибудь о предмете из кабинета завуча по творческой работе? Но, как, наверно, Читатель уже догадался, и нас в этом деле постигла явная неудача. Мы с Костей, конечно, предположили, что захватчик предмета может уже давно быть не в школе, а любоваться своей находкой где-нибудь на улице или у себя дома, даже решили спросить у Василия Сергеевича, не видел ли он у кого-либо из выходивших какой-нибудь небольшой металлической коробки или другого подозрительного предмета, — однако охранник заверил нас, что ни у кого из проходивших мимо людей он не видел ничего хотя бы отдаленно похожего на некую коробку. Таким образом, последние наши надежды узнать что-нибудь о предмете (я уже не говорю о том, чтобы увидеть его) были разбиты.

Итак, после нескольких минут расспросов мы трое — я, Костя и Дарья Алексеевна — снова встретились на первом этаже. Сказать что-либо позитивное нам всем было нечего, но, правда, очень многое говорили наши досадные от результата лица. Ясно, что более всех была расстроена Щепкина — она понимала, что раз предмет был у нее в руках, а дверь от кабинета была открыта, то и вся вина теперь лежит на ней, — но, увы, нам было нечем ее утешить. Оставалась еще какая-то глупая надежда на то, что, когда мы опять зайдем в кабинет, предмет магическим образом объявится и будет вновь лежать на столе, — наверно, иногда такие чудеса случаются, — но… этого, конечно, не произошло.

Как только мы вошли, Дарья Алексеевна сразу же подошла к столу, бухнулась в кресло и, прикрыв глаза ладонями, заключила:

— Надо же было не уследить!..

— Вы только не расстраивайтесь, Дарья Алексеевна. Может быть, вы все-таки где-то его оставили… — все еще предполагал Костя.

— Да где я могла его оставить?! — недоумевала Щепкина. — Я же совершенно точно помню, что предмет лежал здесь, на этом самом месте! — она показала пальцем на край стола.

— Тогда наверняка какой-нибудь работник взял. К вам же часто заходят. Вот кто-нибудь зашел, увидел интересный предмет — да и решил взять из соображений любопытства.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Памятник бравому солдату на Балканской площади в Купчино.

2

«Манчестер Юнайтед».

3

Извините (англ.).

4

Деньги (англ.).

5

Четыре сыра (ит.).

6

Упражнения (англ.).

7

Тринитротолуол — взрывчатое вещество.

8

Цианистый калий — сильнейший яд.

9

Бодро, весело (ит.).

10

Позиция на игровом столе, когда биток закрыт от прицельного шара другим шаром и не может пройти к нему по прямой с обеих сторон.

11

Имеется в виду рест — приспособление для установки кия.

12

Хорошо (англ.).

13

Эмиль Хегле Свендсен — норвежский биатлонист, Криштиану Роналду — португальский футболист, Евгений Малкин — российский хоккеист, Рафаэль Надаль — испанский теннисист.

14

Музей современного искусства.

15

Очень громко (ит.).

16

Маршрутное такси.

17

Поиск в интернете (англ.).

18

Команда мечты (англ.).

19

Отлично (англ.).

20

Готовые домашние задания.

21

Футбольный клуб из Махачкалы.

22

Нидерландский футболист, выступал на позиции вратаря. В 2005—2011 гг. играл за «Манчестер Юнайтед».

23

Стадион в Санкт-Петербурге.