Оливий
150 рублей, как 150 этажей…
Табло автомата пригородных железнодорожных касс застыло на цифре 150. Оливину не хватало пяти рублей. Это означало, что придётся ехать не на скоростном экспрессе «РЭКС», а на обычной электричке. Оливин ненавидел обычные электрички. Запах перегара и пота, который там стоял, вызывал у него рвотный рефлекс. Впрочем, даже если запах отсутствовал, его всё равно подташнивало.
— Одолжить пятачок? — услышал он вдруг за спиной.
Обернувшись и увидев знакомое лицо, Оливин скривился, словно от боли.
— Махаллат, чтоб тебя!.. Сколько раз повторять — выходи на час раньше. Нас могут увидеть вместе!
— Надоела мне эта корпоративная конспирация. Что за детский сад? Андрюш…
— Прекрати, — зашипел Оливин. — Прекрати называть меня по имени. Ты знаешь правила…
— А ночью всё было не по правилам, — девушка прижалась к нему крепко-накрепко. — Ой как не по правилам всё было.
— Это не повод нарушать дисциплину. С этого всё и начинается…
Монахова отпрянула.
— Дурак ты, Оливин!
Девушка нажала на клавишу «пуск», и из автоматической кассы вылез билет.
— Поедем на обычной электричке, — решительно сказала она, запуская в автомат свою порцию мелочи. — Я тоже на мели. Хорошо, что сегодня зарплата — будет, чем за «мерина» проставиться.
— Кстати, а где он?
— Всё еще в автосалоне, где-то на Каширке. Вечером заберу.
— А у тебя права-то есть?
— Шутишь, пять лет назад получила.
— Пять? А сколько ж тебе?
— Зайди в отдел кадров, анкету прочитай! — ответила девушка и проскочила за турникет.
Через пару минут оба стояли в тамбуре пригородного электропоезда и наблюдали за тем, как пара алкашей пытается отжать на ходу двери, чтобы выпустить из тамбура табачный дым от своих вонючих самокруток.
— Может, в вагон пройдём, — предложила Монахова.
— Надо привыкать, — давясь от едкого дыма, ответил Оливин. — Завтра идём на «Серп и Молот». Считай, что у нас сейчас тренировка.
— На «Серпе» таких чудиков не встретишь, там всё цивильно! — усмехнулась Монахова.
Чудики кинули презрительный взгляд в сторону своих соседей по тамбуру и, задымив самокрутками ещё сильней, продолжили попытки отжать дверь.
— А кто там на «Серпе» сейчас главный? — спросил Оливин.
— Некто Гарин Данила Сергеевич.
— Кто это?
— Двадцатилетний пацан, зять Иосифа Раппапорта. Он в нашем «Мордоре» живёт, в башне «Меркурий», в пентхаусе.
— И как, справляется?
— На заводе жесть. Тридцать процентов сократили. Сначала работяг, потом среднее звено. На очереди новая волна сокращений. Нас как раз пригласили, чтоб прокачать мозги оставшимся «белым воротничкам» на тему нематериальной мотивации, оптимизации и всё такое…
— Развлечёмся!..
Глаз Оливина горел. Щеки покрылись румянцем. По коже забегали мурашки. В голове возникла картинка глотающей каждое слово аудитории.
— Слушайте меня, бандерлоги! Подойдите ближе, ближе, я сказал…
Оливин обожал повторять эту фразу удава Каа из «Маугли». Ему нравилось управлять и манипулировать аудиторией, он получал от этого какое-то животное наслаждение.
Впрочем, не все были согласны с его управленческой стратегией. Один из бомжей вдруг оторвался от попытки отжать дверь и спросил:
— Эй, слышь, ботан, ты кого бандерлогом назвал?
От такого развития сюжета Оливин как-то вдруг замер, побледнел, прижался к холодному тамбурному металлу. Засунув руки в карманы, он молча наблюдал, как к нему приближается дымяще-смердящая угроза.
Монахова попятилась назад, к противоположной двери, испуганно шепча:
— Только не это… Только не это…
— Так кто бандерлоги? За базар ответишь? — наступал бомж.
— Это он не про вас. Это такая фраза из мультика, — попыталась вступиться Монахова.
— Не парься, пигалица. Знаю всё про фразу. И про таких хмырей, как он, знаю. Меня из-за такого с работы выперли.
Бомж выбросил свою самокрутку на пол и ухватил Оливина за грудки.
— Только без рук, пожалуйста! — взмолилась Монахова.
Она была сильно испугана. И боялась вовсе не за Оливина.
Второй бомж, видимо, уловив волну, буркнул:
— Валентиныч, отстань от парня! Видишь, он в штаны наложил.
Воинственный бомж чуть умерил свой пыл. Отпустив Оливина, он снисходительно произнёс:
— Ладно, ботан, живи. Дверь отжать помоги.
— Обязательно, — прошипел в ответ ботан и, вынув руки из карманов, резко ударил бомжа по ушам.
Тот как-то глухо всхлипнул, стал было осаживаться, но неожиданно ловкие и сильные руки ботана остановили падение. Оливин подхватил падающего, прислонил его одной рукой к тамбурной перегородке, а второй рукой стал бить того по лицу. Неспешно, размеренно и очень точно, так что захлебывающийся от смеси крови и собственных зубов бомж даже кричать не мог, лишь что-то булькал в ответ.
— Андрей, прекрати, — шептала Монахова, но шептала неуверенно и робко, словно зная: кровавый спектакль закончится, только если занавес решит закрыть сам режиссёр.
Когда тушка бомжа окончательно обмякла, а лицо превратилось в кровавое месиво, Оливин приподнял того над полом и швырнул в сторону.
Второй бомж со страха так рванул одну из дверей, что та вдруг зашипела, резко распахнулась и тело некогда воинственного приятеля быстро, юрко и почти бесшумно проскользнуло в проём.
Примерно с минуту тамбурная троица растерянно смотрела то на открытую дверь, то друг на друга.
— Может, стоп-кран дёрнуть? — предложила наконец Монахова.
— Скорость маленькая, полежит немного на насыпи и очухается, — сказал Оливин.
Оба посмотрели на державшего дверь второго бомжа. Тот отпустил дверь и безвольно произнёс:
— Валентиныч и не такое видывал.
Затем тот быстренько прошмыгнул из тамбура в вагон и был таков.
— На следующей станции в милицию пойдёт, — предположила Монахова.
— Никуда он не пойдёт, — ответил Оливин, вытирая кровь с рук влажными салфетками, которые всегда носил с собой. Белая рубашка тоже была в крови. — Вот ведь козёл какой, новую рубашку забрызгал. А сегодня важное совещание…
— Зайдём ко мне на сорок третий, там застираем, — предложила Монахова и нежно улыбнулась.
Оливин тоже улыбнулся. Он вдруг вспомнил, как хорошо им было сегодня ночью. А ещё он почему-то вспомнил школу, факультатив по истории и улыбку той самой девочки, то ли Анастасии, то ли Александры. Он вспомнил, как бил её. А та ничего не понимала и зачем-то ему улыбалась. Он вспомнил, как оказался в полиции, как отец порол его ремнем до остервенения. Перед глазами мелькнула кадетская школа, институт. Снова чья-то окровавленная улыбка и страх разоблачения. Вспомнился психиатр Аристофан Ильич, прописавший какую-то дурь, от которой сильно болела голова. Негритянка с семинара в Воронеже, молдаванка с семинара в Париже. Лолита — жена шефа и их свидания по вторникам и четвергам. Всё спуталось в голове. Ничто в жизни не имело логики и смысла ровно до того момента, пока не появилась она — «Вертикаль».
— А меня сегодня на совещание позовут? — словно подслушав мысли Оливина, спросила Монахова.
— Какое совещание?
— Андрюш, перестань. Ты сам только что сказал про важное совещание. Я видела расписание. Сегодня совещание по проекту «Вертикаль». Вы ж меня в рабочую группу включили. Почему же не зовёте?
— Сегодня рутина: план-графики, сметы, оргвопросы…
Монахова вдруг прижалась к Оливину и прошептала.
— Оргвопросы — как раз моё. Вы там красивых графиков и схем как обычно нарисуете, а кто их потом реализовывать будет, а?
Оливин закачал головой:
— Это вовсе не те оргвопросы, о которых тебе положено знать.
Монахова отпрянула:
— Как грязную работу выполнять, так положено. А как бюджет пилить — не положено!
Оливин удивлённо застыл.
— Думал, я не в курсе, что сегодня совещание по бюджетной политике, — усмехнулась Монахова. — Если меня там не окажется, то нам на сорок третий снова гроши перепадут? И сама я, как обычно, тоже мимо кассы…
— Кто бы говорил! — усмехнулся Оливин. — А «мерседес»?
— «Мерседес» шеф у спонсоров отжал. Ни рубля на него из бюджета проекта не потратил. Это не часть моей доли, а бонус за того говнюка, — напомнила Монахова. — И потом, автомобиль — статья расходов, а не доходов.
— Ну ты прям финдиректор, — усмехнулся Оливин.
— Я, между прочим, в универе была лучшей по бухгалтерии и финансам. А финдиректором на проект «Вертикаль» эту бестолочь Лолиту назначили. Где справедливость?
— Лолита — жена шефа, о какой справедливости речь?
— Ну вот в следующий раз пусть Лолита свидания чиновникам на крыше и назначает! Пусть её потом следователь допрашивает!
Оливин удивлённо вытаращил глаза.
— Какой ещё следователь?
Монахова вытащила из кармана визитку и с выражением прочла:
— Главное следственное управление, подполковник Панфилов…
— Когда? Где?
— Вчера, после презентации…
— И ты только сейчас об этом говоришь?
— Да я вообще говорить не хотела. Вы ж меня на совещания не зовёте, в тайны ваши великие не посвящаете. Вот и у меня от вас тайны.
— Дура! — Оливин готов был ударить девушку.
— Что, и меня забьёшь до смерти, как бомжа? — сказала та. — Ну давай!
— Он живой, очухается…
Монахова покачала головой.
— Никакой он не живой, лучше меня знаешь. И тот чиновник тоже мертвее мёртвого. Вокруг нас давно трупы…
— Они заслужили, — спокойно вынес приговор Оливин. — А о чём спрашивал следователь?
— Спрашивал, моя ли была записка.
— А ты?
— Сказала, моя. Там же мой почерк, да и подпись моя.
— Ты что, написала в записке своё имя?
— Я подписалась: Махаллат. Но следователь образованный попался. Мы с ним даже за мифологию потрещали, про Ад, про Рай, про демонов, ангелов и всё такое…
Оливин схватился за голову:
— Бредятина!
— Не такая уж и бредятина. Шайка наша — точно сборище бесов. Я тебе книжку умную дам, там про это как раз написано.
— Монахова, прекрати! Ты ж сама на тренингах сотням людей голову морочишь. Как ты после этого умудряешься на всякую мистическую пургу подсаживаться?
— Вот прочитаешь книжку и…
— Ничего я читать не собираюсь, — отмахнулся Оливин. — Лучше рассказывай, о чём следователь спрашивал.
— Спрашивал, когда мы с чиновником познакомились. Когда виделись в последний раз? С какой целью написала записку?
— Ну а ты?
— Всё согласно легенде… Сказала, что познакомились недавно. Шуры-муры были небольшие, без секса, чисто поболтать, пофлиртовать. В ресторан ходили пару раз, в театр. Ухаживал красиво, но был немного странный. Настаивал, чтобы писала ему записки. Просил даже в стихах, но я так не умела. А на днях я узнала, что он женат, что у него двое детей. Поэтому решила отношения прекратить. Встреча на крыше должна была стать последним ну типа романтическим свиданием. Он очень настаивал. Записочку очередную попросил написать. В башне под самой крышей есть отель. Думаю, он просто желал там со мной переспать — отметку в послужном списке поставить. Мне же не хотелось стать цифрой в статистике. Я человек простой, замуж хочу, детей, домашнего уюта. Он точно вариант неподходящий. Знаю таких, насмотрелась. Раз в неделю — отель. Раз в год — Турция. Измучают цветами-обещаниями, но благоверных со спиногрызами ни за что не бросят. В общем, не пошла я на свидание. Кто ж знал, что он от горя с крыши сиганёт. Жалко мужика в общем-то, но сам виноват.
Оливин захлопал.
— Большой театр по тебе плачет…
— В Большом опера и балет — не моё, — поправила Монахова. — Но в одном ты прав: роль свою помню, играю её без запиночки. А вот мои дорогие соратнички, видимо, кое-что забыли.
— Хорошо, хорошо, — Оливин закивал. — Забегу к шефу, попрошу, чтобы тебя тоже пригласили на совещание.
— Мне не надо одолжений, — не унималась Монахова. — Я полноценный член команды. Может быть, самый полезный её член. Скольких трудов мне стоило заманить того козла на крышу. Сколько раз он меня лапал своими потными ручонками. Когда его с брусчатки соскребали, я была самым счастливым человеком на земле.
Улыбка на устах Оливина исчезла. Он вдруг ясно понял, почему ему с Машей так комфортно. Эти стальные нотки в голосе и хищный оскал. Откуда подобный набор в хрупкой девушке?
Оливий обнял Махаллат и поцеловал. Поцелуй казался пьянящим, с привкусом крови и смерти. С предчувствием тысяч смертей…
