Буря Предвестие

Максим Лазутин, 2017

За два с небольшим века Долина пережила множество войн, среди которых война с чудовищами и одна крестьянская. Со временем старые раны улеглись и жизнь потекла своим чередом. Но однажды на прием к князю приходит иностранный посол и весь жизненный уклад летит к черту.

Глава 6.

Когда пропели третьи петухи, Святополк вышел на балкон главной башни, возле которой уже собрались его люди, проснувшаяся ночная смена, а также очнувшаяся после ударов дубинками дневная. Всего сотник насчитал около полусотни человек. Кто-то перешептывался, другие потирали голову — не исключено, что ушибленную — пытаясь вспомнить, почему приказы раздает не обычный смотрящий, а какой-то новый человек, третьи стояли вытянувшись в струну, готовые к новым распоряжениям. В последних Святополк узнавал бойцов, которых привел с собой в крепость. Среди собравшихся было двое бойцов, одетых лучше остальных.

«Десятники, — понял сотник, — что ж, попробуем донести изменившиеся обстоятельства и посмотрим, что из этого выйдет».

— Бойцы и десятники крепости, — начал он, — к сожалению, Творимир — прежний смотритель этой крепости — сейчас не в состоянии выполнять свои обязанности.

Внизу стали раздаваться возмущенные голоса.

— Успокойтесь, — вскинул руку Святополк, — он жив, пусть и не совсем здоров. Пока он не поправится, я буду исполнять его обязанности. Вижу, у многих из вас болит голова. Не знаю, от того что перебрали вы вчера меда или от того, что свалились с кроватей, но вам определенно нужно отдохнуть. Поэтому, идите, набирайтесь сил, а ночной караул вас сменит. Для новоприбывших у меня будут особые поручения.

— Говоришь, что Творимир болен? — сказал один из «местных» десятников, — А не брешешь ли ты часом, аки сивый мерин? Мне никто ничего не доносил, что, дескать, смотритель с хворобой слегши?

— Может, для начала представишься, смелый молодец?

— Любомысл.

— То есть, ты, Любомысл, считаешь меня самозванцем?

— Я этого не утверждал, хоть и есть у меня таковые подозрения, — проговорил тот.

— Может, кто еще считает, что я тут не пришей кобыле хвост?

По толпе пронеслись возгласы, свидетельствующие о том, что десятник не одинок в своих подозрениях.

— Что же, — он остановил жестом своих людей, собравшихся было задавить недовольство силой, — пусть Перун решит, кто из нас прав. Я вызываю тебя на бой, Любомысл. Один на один.

Когда Святополк спустился на главную площадь крепости, присутствующие расступились, давая простор для боя. Десятник, глядя исподлобья на новоявленного смотрителя, достал из ножен меч. Сотник вытащил из-за пояса кинжалы. Участники начали двигаться по кругу, стараясь обойти противника. Любомысл внимательно следил за руками Святополка, стараясь не пропустить замах. Последний же не сводил глаз с туловища, прекрасно зная различные обманные движения, вводящие в заблуждение неискушенных воинов. Улучив подходящий миг, он напал, но десятник был готов к этому — выставив меч вдоль земли, он отразил удар. Раздался звон клинков, Святополк попытался достать противника вторым кинжалом, но Любомысл отскочил назад, одновременно отводя отраженный в сторону.

Менее подготовленного бойца такой прием мог бы выбить из равновесия, но сотник лишь раз взмахнул руками и занял устойчивое положение. Десятник попытался нанести косой удар. Обычному воину такой мог бы отрубить голову или нанести серьезную рубленую рану шеи, но заметивший направление удара Святополк скользнул влево, и меч рассек воздух.

Поняв, что быстрые удары не ведут за собой какого-либо результата, Любомысл попытался пробить броню противника сильным ударом. Прокачивавший все это время его манеру ведения боя Святополк в какой-то момент предугадал такой выпад, и встретил этот удар скрещенными клинками. Поддавшийся ярости десятник вложил в клинок все силы, решив все-таки свалить противника с ног. Однако, сотник сохранил ясность ума и применил простой, но действенный прием с уходом в сторону и одновременным размыканием клинков. Под действием собственного веса Любомысл начал падать на землю, но прежде, чем тело коснулось тверди, в воздухе сверкнул клинок, прочертив светлую линию сверху вниз. Он вонзился в шею падающего десятника и тут же вышел из нее. Когда бездыханное уже тело Любомысла упало на землю, из раны толчками начала выплескиваться кровь в такт последним ударам сердца.

Беда покойного заключалась в том, что он грамотным воином, но не выдающимся. Он прекрасно усвоил то, чему его учили в дружине, но вся подготовка дружинников сосредотачивалась на одном возможном враге — варягах, у которых от роду не водилось ловкачей, подобных алькотилям из Пэрлии или их островных побратимов. Поэтому Любомысл и не мог предвидеть такого поворота.

— Вынести его за пределы крепости и предать огню, — сказал Святополк, ни к кому конкретно не обращаясь, — клинок и доспехи захоронить рядом. Те, кто все еще считают меня самозванцем, могут покинуть пределы крепости. Никаких преследований не будет. Тем же, кто решит остаться, обещаю жалование в полуторном размере от прежнего.

Половина бойцов тут же покинули крепость. Остальные обнажили мечи, поставили их острием на землю и преклонили колени. Они приняли нового смотрителя.

Примерно в это же время перед собравшимися выступил Радомир:

— С этого часа, — начал он, — у вас новый смотритель. Для вас ничего не поменялось. Просто в крепости сменилось руководство. Продолжайте свою службу. Все, что вы будете делать, так или иначе, пойдет на пользу Долине. Вы по-прежнему являетесь глазами и ушами князя на севере.

— Что-то тут не вяжется у тебя, друже, — прищурился десятник из «коренных», — обычно ведь как? Выходит, значица, смотритель, представляет своего преемника, заявляет, что уходит в отставку. Все счастливы. А табя мы знать не знаем, прежнего смотрителя не видать, отставку никто, значит, не объявлял. Неправильно это, господин хороший.

— Раз ты так настаиваешь, десятник, будет тебе по обычаю. Я — Радомир, сотник разведывательного крыла князя Градимира. К сожалению, Молчан не может в настоящее время объявить об отставке. Теперь все приличия соблюдены?

— Хех, — усмехнулся десятник, — Вроде да, а вроде — и нету. Старого смотрителя мы так и не увидели, и не потому ли мы его не видим, что он сейчас с пращурами общается?

— Нет, — отрезал Радомир, — он жив-здоров. Просто он вынужден был спешно оставить свой пост. Как я уже говорил, для вас не меняется ничего. Вы по-прежнему продолжаете нести службу.

— Э нет, — протянул подозрительный десятник, — чаво-то ты крутишь, мил человек. А потому я требую, чтобы это разногласие было улажено по законам чести.

— Не могу отказать тебе в просьбе, — приподнял уголок губ Радомир, — бой один на один, на ножах, без доспехов. Если одержу победу я, вы в полном составе переходите под мое руководство. Если проиграю — вы выбираете нового смотрителя, а мое оружие и броня переходят к вам, точнее, к вашему смотрителю.

— А может, у тебя оружие с броней вкупе стоит пару ярилок, а самое ценное ты запрятал в тайничке?

— Броня моя сделана из дубленой кожи, так что это уже дороже твоей цены, десятник. Лук же мой из ясеня, стрелы, коими я обычно пользуюсь, лиственничные, со стальным трехгранным наконечником и оперением чайки. Что скажешь, десятник? Стоят мои пожитки опасности перейти под мое управление?

— Вполне.

И Радомир и десятник скинули свою броню и отложили оружие. Сотник положил на стол свою кожаную куртку, лук и колчан со стрелами. Десятник отложил ножны с мечами и кольчугу. Казалось, что бой будет на кулаках, но оставшиеся в одних льняных рубахах противники достали ножи. Десятник держал в руке охотничий нож с пробковой рукоятью, а Радомир — узкий обоюдоострый кинжал, больше напоминающий шило. Оба поединщика не спускали друг с друга глаз, чтобы не пропустить роковой удар. Они пошли по кругу, стараясь зайти противнику за спину. За плечами десятника чувствовался опыт кабачных и уличных драк со всяким отребьем, которое редко бывает милосердно — уж если пускает в ход клинки, то бьет наверняка. У Радомира же опыт был совершенно другой — служба в разведке предполагает милосердие, только если надо взять «языка» и допросить его. В остальных же случаях установки воеводы были четкими и недвусмысленными: бить так, чтобы жертва не издала ни единого звука. Малейший вздох или стон тут же поднимут на ноги всех, а это предполагает провал в любом случае. Даже если лазутчикам удастся перебить всех супостатов, цель за это время может скрыться или уничтожиться. Впрочем, если отбросить частности, то цели у обоих были схожи — убить противника и не дать убить себя.

Первым провел выпад, обладающий меньшим запасом выдержки, десятник. Радомир отпрыгнул назад, и острие ножа съело воздух. Дождавшись, когда рука с ножом пойдет назад, сотник зашел справа сделал взмах на уровне шеи, рассчитывая полоснуть по горлу.

Десятник, оказалось, знаком с таким приемом и присел, одновременно метя ножом в живот Радомира. Сотник едва успел отвести ее встречным выпадом и отпрыгнуть назад. Десятник попытался пересилить Радомира и распахать ему живот снизу вверх. Это могло бы стоить сотнику жизни, поскольку вместо резаной рана получилась бы рваная, а увязающий в плоти клинок распорол бы внутренности, усугубляя положение. Но Радомир держал крепко, не давая десятнику поднять руку. На ристалище вырисовывалась ничья: стоит сотнику ослабить напор, как охотничий нож тут же вскроет его, как свинью; стоит десятнику встать, как он потеряет нож и исход будет предрешен.

Радомир предпринял странное, на первый взгляд, решение: он ударил десятника кулаком в лицо. На короткий миг тот «поплыл» и этого времени его противнику хватило, чтобы отскочить назад и убрать руку. Когда взгляд десятника снова стал осмысленным, рука с ножом уже продолжала прерванное движение. Он потерял равновесие и упал на спину. Подскочивший Радомир выбил ногой нож, который противник держал в руках, прислонил кинжал к шее десятника и сказал:

— Будь ты каким-нибудь отребьем, я бы просто перерезал тебе горло, но ты воин, и умрешь как воин.

Сотник отвел клинок от шеи и ударил в сердце. Когда он вынул кинжал, на белой рубахе начало наливаться алое пятно, которое все больше темнело.

— Похороните его, — почти по-змеиному прошипел сотник, — только подальше от крепости.

Тела из крепости Страж вынесли, пока дневная смена еще спала, а следы крови затерли, а где не получилось — присыпали землей. Когда проснулась освобожденная от завалов смена, следы боя были почти незаметны, а двор держали люди Берислава. Впрочем, и для дружины, напавшей на крепость, этот налет не прошел даром: у кого-то была порезана рука, кому-то посекло лицо, и на месте рассечения белела тканевая перевязь. Кому-то досталось по шлему палицей или другим ударным оружием так, что пострадавшие пока были не совсем боеспособны. Потерянного в поле дозорного так и не заметили.

Сейчас же Берислав выступал перед своими дружинниками и дневной сменой крепости, пока еще не до конца осознавшей, что произошло ночью, а это требовало внести ясность:

Конец ознакомительного фрагмента.