Быть войне! Русы против гуннов

Максим Кисляков, 2014

Новый боевик о предыстории Руси и подвигах наших далеких предков. Славянские племена объединяются вокруг священного Перунова капища, создав первое русское государство – Русколань. Но чтобы стать наследниками великой Скифской державы, русы должны восстать против кочевников-гуннов и сбросить ненавистное иго. А значит – БЫТЬ ВОЙНЕ! Первой Отечественной войне в нашей древней истории.

3

К вечеру выбрались на большую поляну, лес остался далеко за спиной, дальше вновь ровным ковром расстилается степь. Наемники с трудом стоят на ногах, многие с хрипом и кряхтеньем тут же повалились на травяной ковер. Животные устало мычат, фыркают.

Купец что-то тоненько пропищал — привала не будет! Несколько всадников личной охраны вместе с воеводой объезжают изнуренных долгим переходом воинов. Бранятся, кто-то огрызнулся, тут же получил пинок.

Неровный воинский строй двинулся дальше, ноги нещадно гудят от натуги, вечерний воздух наполнился сдавленной бранью и сквернословием.

Солнце раскаленным шаром висит над головой, палит сильнее вчерашнего. Все чаще среди степного ковыля попадаются проплешины выжженной земли, по ней в разные стороны разбегаются трещины толщиной в палец, сапоги с хрустом погребают норки грызунов.

Лес отступает все дальше, грудится у родников и мелких речушек. Редкие одинокие деревца грустно стоят вдоль тракта, понуро опустили ветви, желто-зеленые листья коробит жара, сворачивает в трубочки.

— О, боги! Никто не скажет, почему мы так летим, будто нас навье войско гонит? — еле шевелит посиневшими губами долговязый.

Он чертыхнулся, носок растоптанного сапога угодил в норку, что-то пискнуло — из-под земли вылетел шерстяной комочек, нырнул в соседнюю дыру.

— Велика загадка! Купчина к ромеям торопится, — промычал белокурый паренек со шрамом во всю щеку. — Я уже второй раз так иду, и что тогда, что теперь — скачем по степи, будто петух в зад долбает. Тогда тоже недоумевали. Чего как на пожар? Оказалось — не поспеваем к отплытию ромейских торговых лодок.

— Да чего гадать! Купец до жути боится наших краев. — Подхватил седобородый ветеран, нарочито держится молодцом — молодым пример! — но по глазам видно, устал не меньше остальных.

— У него там, дома, ирий, что ли?

— Грят, у них там междоусобица одна за другой — отвечает седобородый, облизывает шершавые от сухости губы. — Брат на брата идет с мечом, сын на отца.

— Там — это где?

— Там — это далеко за уральскими горами. Купец-то наш из далекого синьского царства, что лежит на Востоке. Богатая страна…

Йошт лишь усилием воли передвигает давно онемевшие ноги. Голову опустил, в носу свербит от пыли, в глазах стоит дымка, она волнами поднимается с земли и вереницей тянется прямо к солнцу. Но дальше смотреть невозможно — яркий свет тысячами пик вонзается в глаза венеду, выбивает слезы.

— А почто они так? Чего не поделили? — удивленно вскинул брови белобрысый со шрамом.

— Да кто его знает? — пожал плечами ветеран. — Может, и не поделили. Там, слышал, края богатств и несметных сокровищ. Вот и, поди, дележка идет…

Йошт с трудом различает слова, лица перед глазами смазываются, мир вокруг в грязных разводах, дышать с каждым шагом становится труднее. Тяжелым камнем навалилось забытье. В надвигающейся черноте вспыхивают разноцветные огоньки, в голове звенят странные голоса. Слабость наваливается все сильнее, приятное оцепенение растекается по рукам и ногам, наливает свинцом. Внезапно в голову огромным молотом бьет многоголосье!

Йошта словно за шиворот вырывают из приятной прохлады. Внизу живота мерзко подсасывает и скребет. По лицу пробежала страдальческая гримаса. Венед с усилием заставляет веки подняться…

Вокруг радостно галдят, одобрительно кивают, некоторые смеются. Йошта пихнули в бок, он лишь промычал недовольно — сил ответить нет.

— Глянь, а вот и он, Треполье! — радостно воскликнул долговязый. — В прошлый раз этим же путем шли!

— Иди ты… — рядом раздался удивленный голос. — И вправду он…

— Я думал, только к вечеру дотопаем.

— Я б до вечера не дожил бы… И щас кости еле волочу, вот-вот рухну…

Йошт продирается сквозь пелену перед глазами. Мириады светящихся мушек бешеным роем снуют перед проступающей долиной. Через мгновение они уступают место разбросанным на нескольких холмах соломенным крышам, виднеются деревянные поверхи с причудливыми резными коньками. В центре большой холм, вокруг плотное кольцо деревьев, дорога змеей стелется вверх, упирается в высокие деревянные, оббитые листовым железом, ворота. На створках горят выпуклые солнца из желтого металла, точь-в-точь как на кольчужных рубашках дружинников. Сразу за вратами стремятся вверх двускатные крыши теремов, на макушках — цветастые хоругви лениво теребит ветерок. От града веет прохладой — сразу за городским холмом широкой дугой изгибается Днепр.

— Тре-поль-е… — медленно проговаривает смуглолицый воин. — А чего назвали-то так?

— Не знаю. Наверное, большой, как три пахоты, — пожимает плечами долговязый. — Или вокруг него три поля, или…

— Дурень, этот град поделен на три области — сиречь поля, — перебил седобородый ветеран. — В каждом разные жители: торговцы, князь с дружиной, мастеровые.

— Это как наши слободки, что ль?

— Вроде того…

Восточная часть Треполья бежит вниз по склону, теряется в плотном лесу. Рядом из-под земли бьет ключ и тут же уползает под тенистые деревья. Чуть поодаль небольшое святилище и несколько срубных землянок, гордо стоят полукругом деревянные божки, в центре тлеет, подмигивая красными углями, костерок.

Йошт повеселел, прохладный ветерок приятно обдувает иссохшую кожу, ерошит волосы, ноги как-то само собой ускоряют шаг. Кузнечики искрами взлетают из-под истертой обуви.

— Ну наконец-то отдых, — облегченно говорит белокурый молодчик с рубцом во всю щеку. — В тенечке прикорнуть — милое дело! Да водицы свежей испить, моя теплая, до рвоты противная…

— И пыль смыть не помешает.

— Да пожрать бы чего…

— Эй, вы не очень-то губу раскатывайте, — бурчит ветеран. — Купца ваш отдых не очень-то заботит. А этот так вообще гад редкостный. Так что час отдыха — считай, расщедрился, милостью нас одарил.

— Вечно ты, Смык, жути нагоняешь! — недовольно произнес парень со шрамом. — Наш купчина-толстопуз и сам под солнцем спекся. Гляди на него — красный как сваренный рак! Да и кони у него не железные. Еле тянут, пеной захлебываются. Думаю, часа два-три, не меньше…

— Твои б слова да богам в уши…

Караван встал рядом с родником. Радостная весть вихрем облетела купеческий стан — встали на постой до утра. Обрадованные наемники бегают взад-вперед как сумасшедшие. Одни отстегивают уставшую скотину, другие тащат к прохладной водной полоске бадьи, жбаны, ведра. Третьи раскладывают купеческий шатер, ломая голову над диковинной конструкцией, спорят, иные друг другу раздают оплеухи.

Йошт зазевался, получил увесистый удар древком копья по шее, тотчас подключился к работе. Но ноги не слушаются, заплетаются, от усталости и жары вновь перед глазами темнеет. Окованный стальными полосами жбан с водой не раз выскальзывал из трясущихся от усталости рук, приходилось идти обратно к реке. Венед чертыхается, бросается гадами, бормочет в сторону купца ругательства. Несколько раз для бодрости окунался головой в прохладную воду, но облегчения — на пару минут, не больше.

Все же Йошту удалось незаметно ускользнуть от строгого глаза воеводы. В неприметном углу от поставленных боками телег устроился, в полудреме грызет былинку, тень шелковым покрывалом окутала рыжеволосого паренька.

Неподалеку княжьи посыльные от Треполья о чем-то переговариваются с дружинниками, кланяются заморскому купцу, спорят, кивают в сторону города.

Купец в повозке сидит без движения, глаза сквозь узкие щели кажутся закрытыми, дремлет. На него уставились несколько пар глаз, ждут решения. Наконец он крякнул, махнул рукой, коротко кивнул посыльным, кряхтит, переминается с боку на бок. Раб с готовностью поправляет помятые толстым задом подушки, разминает затекшую спину купца.

Посыльные радостно гикнули, пришпорили коней, едва не врезались в людской поток у поднимающегося к воротам раскатанного телегами тракта.

— Вот ведь как. Даже в отдых прибыль не упустит, — сквозь сладкую дрему услышал Йошт.

— А на то он и купец, чтоб о прибытке заботиться.

Кнут всадника рассек воздух, плеть звонко щелкнула возле широкой спины рослого детины, тот отскочил в сторону, копыта звонко выбивают дорожную пыль. За всадником неспешно едет воевода, глядит поверх голов. За ним раскачиваясь ползет купеческий фургон, слышны щелчки погонщиков. Крестьяне и ремесленный люд уступает дорогу к воротам, с почтением клонят головы, глаза скользят по материи заморского фургона. На алом полотне застыли птицы без перьев с большими головами, свирепые драконы с длиннющими усами. За купчиной тяжело ползет груженная доверху повозка, поскрипывает, считает ухабы.

В град Треполь велено никого не пускать. Назначенный вместо воеводы старшина словно огрел огромной грязной палкой меж ушей — из лагеря ни ногой! — завтра на рассвете в путь, воевода обещал всех пересчитать по головам. Кого не досчитается, высечет прилюдно. Воеводу знали как облупленного — слово сдержит.

Наемники разбрелись кто куда, лица злые, недовольные. Один за одним в долине зажигаются костры, в нос бьет вкусный запах жареного мяса.

Йошт оторвался от палочки, внимательно рассматривает — свистулька не выходит, — недовольно цокнул, костер с жадностью поглотил деревяшку.

Венед окинул взором утонувшую в темноте поляну: яркими точками горят костры, волы заботливо накрыты рогожей, громко посапывают, слышится тихое ржание пасущихся у реки коней. Но взгляд как заговоренный косится на стены Треполья, на высокие поверхи боярских теремов. От городских улочек вкусно несет хлебным духом, острый запах дубилен вперемешку с кисловатой гарью кузниц приятно щекочет ноздри.

Седобородый ветеран долго перемешивает обереги в кожаном мешочке, достает по одному, бросает на землю. Третий раз кряду выпадает одно и то же: сокол, меч, огонь. Ждет впереди сеча страшная…

— Смык, да брось ты эти деревяшки! Давай лучше кости перекинем, — предложил долговязый. На него зашикали.

— Я вот и бросаю… Недобрые знаки, недобрые… — задумчиво произнес ветеран, бросил еще раз. Вместо сокола выпала змея. Рядом в ухо цыкнул парень со шрамом во всю щеку. — А что до костей — как бы свои не сложить.

— Типун тебе, Смык!

— Чего под руку говоришь? — буркнул недовольно ветеран. — Надо еще разок бросить…

Все замерли, не дыша следят за рукой ветерана, смотрят вслед брошенным на траву дощечкам, те крутятся, вертятся. Воины шлепают губами, заговаривают на удачу. Но вновь «птица», «меч» и «пламя». Все разочарованно выдохнули, кто-то сплюнул, ругнулся.

— Ты давеча хотел удаль показать? — обратился парень со шрамом на лице к долговязому, кивнул на обереги. — Как видим, случай представится…

— Да уж, заговорил на путь-дорогу… Плесни-ка лучше кваску.

Йошт и сам хмурится, смотрит на палочки. В гадания хоть и не особо верует, но холодок при каждом броске гадальных палочек покусывает низ живота. А может, и вправду впереди сеча? Да ну его, в сердцах махнул рукой Йошт, тоже мне, ведун-кудесник!

Из-за трепольских ворот послышался протяжный звук дудочки, ей вторят нестройные голоса, хлопки в ладоши, смех.

Наемники умолкли. По лицам пробежала тень.

— Веселятся! — буркнул парень с рубцом на щеке. — А мы тут землю задницами полируем!

— Это купец виноват! — раздраженно гаркнул долговязый. — И воины его — все как один морды степняцкие. А все одно — им дорога открыта в град любой. Потому как гости, мать их, заморские.

— Да враки это, — сморщил гримасу седобородый. — Дело в другом. Вот, други, только представьте — с полсотни таких, как мы, пустить в город, ясное дело, с дороги кто брагой, кто молодым вином, пивом пенным жажду станут утолят. Э-э-эх! — бросил ветеран в сердцах, махнул рукой. — Такое, браты, начнется…

— Это ты верно заметил, Смык, — довольно лыбится парень со шрамом. — Весь город с ума сойдет — так гулеванить начнем!

— Ага, а там и кулак почесать захочется о чью-нибудь хмельную голову. И поводы найдутся враз…

— И не говори!

— Никак боятся нас?

— А чего нас бояться — мы ж не враги какие, свои…

— Свои… Свои разные бывают! — замечает седобородый ветеран. — У нас в деревне как-то почти все куры пропали, так тоже говорили — свои…

— Да зачем нам их куры-то, щас бы пива пенного, холодненького глотнуть… — мечтательно, аж зажмурившись, говорит долговязый. — А там и потешиться можно, девиц в граде видимо-невидимо.

— Ох, раздразнил! Мне уже не терпится шмыгнуть за изгородь, напиться и дивчину какую на сеновал, — захохотал парень со шрамом. — И чтоб обязательно с косами, их хорошо на кулак наматывать…

Опять воздух содрогается смехом.

— Я недавно одну приметил: коса до пояса, глаза большие, как золотые монеты ромеев, щеки румяные, как спелые яблоки, и вообще девка самый цвет — кровь с молоком.

— Эй, хватит дразнить!

Долговязый заговорщицки подмигнул.

— А ежели рискнуть? Ночью через стену перемахнуть — плевое дело! — предложил долговязый, а сам косится на ветерана. — Помню, как в прошлый раз стояли мы возле…

— Это кто там под покровом ночи куда собрался? — обрубил седобородый. — Кто осмелел?!

Все хихикают. Долговязый и парень со шрамом картинно смотрят в небо, посвистывают, мол, я не я и корова моя с краю.

— Нишкни! Наказ старшины не слышали? Я вам щас каждому огрею по уху, прочищу — чтоб слышали в следующий раз!

Все недовольно сморщились, они, конечно, помнят про воеводин наказ.

— Так что советую заняться чем-нибудь полезным, а в сторону града даже косо не смотреть! Ослушников воеводе самолично на аркане притащу.

— Ну что ты, Смык, даже в мыслях не было.

— Ни к чему нам туда.

— Разве что девок молодых пощупать маненько.

Наемники развеселились, глаза в отблесках пламени смеются, кто-то бросает колкие шуточки. Слышится хохоток. Седобородый ветеран мотнул головой, рявкнул, но сталь в голосе куда-то улетучилась:

— Ладно-ладно! Разгалделись! Вы мое слово знаете.