Записки бывшего афериста, или Витязь в еврейской шкуре. Том 1

Максим Камерер

Автор долго тужился в бесплодных попытках как-то кратко описать понаписанное им безобразие, но потом решил привести определение жанра из википедии. Там ни прибавить, ни убавить.«Плутовской роман picaresca, от pícaro, что означает „плут“ или „негодяй“ – жанр художественной прозы. В нем рассказывается о приключениях плутоватого, героя который живет своим умом в коррумпированном обществе. Плутовские романы обычно выдержаны в реалистическом стиле. В нем часто присутствуют элементы комедии и сатиры» Книга содержит нецензурную брань.

КОЛХОЗ — ДЕЛО ДОБРОВОЛЬНОЕ

После прихода из армии застал в родном альма матер смятение умов. Ну да, институт, не был готов к приему взад такого количества дембелей. Деканат ходил кривовато, болезненно мощась, так как его регулярно мудохали почем зря. Комсомол притих. Партия ушла в подполье. То есть отправив всех студентов в армию-институтское, начальство оказалось совершенно безоружным перед этими оскотиненными человекообразными. Главная угроза-отправить в войска сошла на нет. К тому же, ну чем можно урезонить дембеля в институте? Да ничем. В наряды не отправишь, дисбатом не пригрозишь. И выгнать нельзя-закон такой. Ректорат грезил публичными казнями и передвигался вприпрыжку. А то могли и по шее дать. А тут опять напасть-в колхоз надо слать кого-то. А кого? В приказном порядке нельзя-свобода, мать ее ети, наступила. А сверху жмут. И начальство принимает роковое решение-«А давайте пошлем залетчиков!"Ради индульгенции. Сказано-сделано.

То, что я попал в нужную компанию, я понял еще на предколхозном инструктаже. На трибуне что то неслышно бубнил декан. В зале стояли клубы табачного дыма, слышались здравицы и звон стаканов. Народ спокойно перемешался от застолья к застолью, некоторые шлялись по трибуне. В общем, обстановка напоминала казарму «партизан». Даже портяночные ароматы присутствовали. Декан гундосил страшилку про то, как два студента в прошлом году вскрыли ночью сельпо и выпили весь запас сельской бормотухи. Деньги за выпитое аккуратно положили на прилавок. Там и заночевали. Поутру их отнесли в обезьянник, но они так его заблевали, что местные Аниськины выкинули их на улицу и, умиленные фактом оплаты, не завели уголовного дела. Наконец, он не выдержал.

— МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК! ДА! ВОТ ВЫ!

— Йа?

— ДА ВЫ! Вам ЧТО, НЕИНТЕРЕСНО?

— Валентин Петрович, я эту историю знаю, это я там и был, в сельпо. Вы лучше другим расскажите.

После чего возвращается к прерванному разговору. Декан минуту стоит с открытым ртом, потом глухо матерится про себя и отваливает. Его уход остается незамеченным. Сборы мои были недолгими. Сентябрь. Едем куда то на юг, Халябаля что ли, Где то между Волгоградом и Астраханью. Много ли мне надо? Много. Две пары джинсов, пара маек и трусов, два рюкзака и две сумки с водкой. Я то думал-что поражу попутчиков своей мудростью. Опять ошибся. На перроне стоял грузовик, откуда толпа из рук в руки передавала в вагон ящики с водярой.

Командовал действом высокий джентельмен с внешностью и манерами молодого Байрона. Дюс его звали. Впоследствии мой друг на долгие времена. Дюс окинул благожелательным взглядом мою застывшую фигуру с двумя позвякивающими рюкзаками (один сзади, другой спереди) и парой громоздких сумок, кивнул (то есть дресс и фейс контроль пройден) и жестом пригласил присоединиться к процессу. При погрузке Дюс торопил всех.

— Давайте живее! Десять минут до отправления, а мы еще ни в одном глазу!

Проводник, как увидел это, смог только мычать. Дюс сунул ему пузырь и царственно дал отмашку кистью-мол, исчезни. И проводник исчез. В вагоне мы его не наблюдали ни разу за всю дорогу.

Кстати о Дюсе. Как и кто его делегировал в начальники-никто и не понял. Формально он был никто. Командовать назначен нами был комсомольский вожак, аспирант Агван, который ушел в запой еще на перроне и не вышел из страны розовых слонов до самой Москвы. Но. То, что мы вернулись все, здоровые, целые-целиком заслуга Дюса. Не обладая никакими способами карательного воздействия, он управлял этой вольницей свободно и умело-как бы походя. И слушались его беспрекословно. Что называется, врожденные лидерские качества. Жизнь только развила их-Дюс. теперь хозяин крупной дорожностроительной компании в Индии. По образу своему это был настоящий белый сахиб. Передвигался он с тросточкой, степенно. Мало того, он прихватил с собой слугу-колоритнейшего персонажа лет тридцати по имени Хохол. Мастера спорта по конному троеборью, отсидевшего три года за мошенничество. Пьянь страшная к тому же. Представляете лексикон? Лошадник и уголовник в одном флаконе. Но колоритен до невозможности. Приехал в костюме, сорочке и галстуке, в которых и провел с нами весь месяц, не снимая. В нем же и спал в ковылях, воровал кроликов, итд итп. К исходу смены Станиславский свое пенсне бы прозаложил, что бы заполучить его на роль Барона в своей постановке пьесы «На дне».

В общем, сели, накатили, тронулись. В углу жалась несчастная стайка баб (штук 5) обалдевшая от такого соседства. Дюс сразу пресек всякую фривольность, объявив их сестрами. Усестрил явочным порядком. Из состава сестер была им назначена старшая. Сестра-хозяйка, если так можно выразиться. Выделено отдельное купе в девичьи светлицы.

В 10 вечера Дюс глянул на часы.

— Кать, детское время кончилось-гони, их спать.

Девки заныли.-

Ну Андрюшенька, ну еще полчасика.

— Я кому сказал! Ну ка брысь!

Дамы уныло поплелись в опочивальню.

По ходу движения все перезнакомились на тему-А: тебя за что? Поскольку ехали, повторюсь, одни залетчики, послушать было что. Мне особо и рассказывать не стоило-я «прогремел» на весь институт. Увел у завкафедрой физики его аспирантку. Мало того: был им застигнут в кабинете физики In flagrante delicto. Мы со Светой как раз облюбовали прибор Реомюра в углу, когда он ворвался. Мамлючков, низкая душа, наябедничал, что я сломал прибор. От этого предожение «пойдем поломаем прибор Реомюра» на долгие годы стало в институте синонимом скоропалительного перепихона.

Время было уже к трем, народ заскучал без женской ласки. Меня, как корифея подкололи, я взвился и вызвался нагнать баб. Дюс отвел меня в сторону.

— Макс. хорош. Какие бабы в три ночи в поезде? Угомонись.

— Анихера. Я пшел.

— Ну смотри. А то, давай я все в шутку оберну? Авторитет не пострадает.

— Не.

В первом же тамбуре до меня доперло, как Дюс был прав. Действительно, какие бабы? И куда звать? Чем манить?

«-Милости просим! У нас там 60 пьяных мужиков истосковались по женскому теплу?"Заманчивое предложение, нечего сказать. Такие завязки сюжета в порнухе прокатывают, разве что. В реальной жизни чаще всего излагаются в протоколе.

Уныло брел я по пустым вагонам. И вдруг. Полная плацкарта пьяных баб. Дым коромыслом. В углу жмутся три задроченных очкарика. Мираж. Я помотал башкой. Мираж не рассеялся. «Текстиль» — автоматически отметил я про себя. Тоже в колхоз едут. Тут меня заметили. Грозно сведя брови, они требовательно вперлись взглядами в мой гульфик. Я автоматически прикрыл сокровенное ладошками. Но взял себя в руки (Это. не то, что вы подумали).

— Тээээк. Бабы, Стройсь! В колонну по одному, за мной! Шаааагом-марш!

Почуяв силу и сноровку, дамы покорно потянулись за мной. Колонна растянулась на два вагона. Перед дверью в наш, я остановил шествие, мол, щазз! и вошел в вагон с понурым видом. Толпа встретила унылым «Уууууу!!!!». Дюс пожал плечами-мол, чудес не бывает.

— Что не вышло?

— Ну не совсем.

–?

— Считайте!

Жестом фокусника. Я распахнул дверь.

— Раз.-как звать? — Света! — Заходи! Два.-Таня! Три, четыре, пять…

42.

Потом кто то вякнул, что мол и я бы. Подумаешь.

Дюс сразу оборвал завистника.

— Знаешь, Саш, я вот не хочу от тебя слышать ничего дурного про человека, кто в три часа ночи в поезде «Москва-Астрахань» за десять минут снял 42 бабы. Вообще ничего. Он сделал чудо, а как-это его дела. Так что засохни, мой тебе совет.

По дороге меня срубило. Загрипповал. Температура под 40. Бред. Парохода вообще не помню. Дюс не выдал местным коновалам-наверно потому я и жив. Вызвал как то скорую, купил у них капельницы, медикаменты и сам колол и выхаживал (мама-врач. у него, так что все на должном уровне).

Тащили меня на носилках кои, где-то сперли. Оклемался в два дня. По прибытию выяснилось, что соседями нашими по бараку будут астраханские ПТУшницы. Милые, скромные, чистые разумом девочки. В первый же день на их двери появилась надпись.

«Атас менты, меняй походку»!

А из окон потянулся дым с знакомым ароматом. Особо продвинутые, кому дыма было мало, бегали поутру на первую дойку и варили коноплю в парном молоке. Потом целый день ходили как пыльным мешком по голове нахлобученные. Идиллия. Сельская пастораль. К нам поначалу отнеслись настороженно-зловеще. Мол, готовьтесь студенты. Будет вам Татьянин день. Оказывается, у местных пейзан доброй традицией являлось в первый день дать студентам почувствовать свою любовь. Приходили с чувствами всем селом и давали. За годы это настолько вошло в традицию, что воспринималось, ну как Новый год. Или Первое сентября. Типа: 1 сентября-отправляем детей в школу, 31 декабря-напиваемся, 12 сентября-мудохаем студентов. Но.

Но в этот раз приехали неправильные студенты. Среди прочих там было два персонажа. Один (саша) — ростом под метр шестьдесят-но с 4 — х лет занимался каждый день мордобоем. Второй-парнишка из Люберец (мы до поездки были незнакомы, хоть и земляки) Я слышал про него. Кличка Вася-дюжина. Он как то положил 12 качков из соседнего района. Минуты за две. Человек вообще бил один раз. Бам-тело. Такой славянский шкаф-но очень быстрый. Сальто назад прогнувшись с двумя гирями по 32 кило в руках при мне делал. Из положения стоя. Запросто. Смотреть в поезде, как эти сверхлюди вязку рук в обезьяне отрабатывали-совершенно невозможно с похмелюги было. Башка кружилась.

Ночь. Костер. Я, по обыкновению, что-то вещаю. Вдруг, на границе света появляются добрые лица гостеприимных аборигенов. Я прерываюсь на полуслове.

— Полундра.

Вася с Сашей встают и успокаивающим жестом останавливают подъем.

— Сидите.

Дюс смотрит на них.

— Точно помощь не нужна?

— Не. Справимся. А то травмы будут.

Поворачиваясь ко мне:

— Рассказывай, мы быстро.

Я: Ээээ, не, ну я из Люберец.

Дюс-резко:-да хоть из Валгаллы. Сиди. Продолжай.

Эти двое, подбадривая местных, уводят их подальше. Темнота взрывается дикими воплями. Такое ощущение, что там роту солдат кастрируют ржавым шанцевым инструментом. Вдруг, из тьмы вылетает совершенно обезумевшее существо и, не разбирая дороги бежит сквозь костер. Мама, да что они там делают то с ними? Через пару минут толпа разбегается. Те кто на ногах. Парни возвращаются к костру. Ни царапины на обоих. Мне —

— Мы ничего не пропустили?

Село потом вымирало при нашем приходе. Нелюди. Ладно бы стенка на стенку. Отправили двоих, те загасили село, а остальные даже жопу не подняли. Мне потом дедок все пенял в сельпо-мол, не по людски этих зверей на людей было травить. Я ему:

— Да ты что, диду? Это ж у нас самые дохлые были. Потому и послали их, вас жалеючи. Никого ж не убили? Во! А ты бы знал, что в прошлый раз. Кишки на деревья… Эээээххх, ладно, что говорить.

Дед онемел. Мелко перекрестился и бочком из магазина. На следующий день приперся председатель совхоза и давай орать, да ногами топать. По его выходило, что нам надо было рожи подставлять да спасибо за науку говорить. А то его робяты уси на бюллютне. Робыть некому. Помидор сгниет. Кавун перезреет. Дыня стухнет. Дали в дыню и председателю. Шоб нежнее был. И унимательнее к людям. (ударение на первом слоге).

Птушницы растаяли и повисли на плечах героев. Но мне приглянулась врачиха-студентка меда из Астрахани. Главное-у — нее был отдельный вагончик. С душем! Этого было вполне достаточно для глубокого искреннего чувства. Поначалу у нас не задалось. Одна из отроковиц упилась молоком до отвалу. И отвалилась. И тут-то Ната-медичка жидко обкакамши. Все ее реанимационные действия свелись к тому, что она скакала, мелко тряся крупом, вокруг пациентки, и визгливо причитала. «Миленькая только не умирай! Миленькая, потерпи!»!

Впечатленные такой квалифицированной медпомощью, мы с Дюсом взялись за дело. Я поскакал за грузовиком. Дюс рылся в медикаментах, глухо матерясь, так как Ната вообще не помнила, где у нее что. Нашел что — то, кольнул. Телка задышала. В больницу мы прикатили всей теплой компанией. Вышел заспанный врач. Я предоставил слово Наташе.

— Аыыыыввууууыыымммм! — авторитетно начала она.

Врач поднял бровь.-

— Вам плохо?

— Нннуммаааввоооннонаих!

— Чего?

Я отодвинул невменяемую эскулапшу.

— Вон пациентка.

— Что там?

— Анафилактический шок. Похоже передозировка конопляного молока.

— Знакомо. Что то кололи?

— Гормоны. Преднизолон.

— Угу. Вы врач?

— Нет. Вот врач.

— ЭТО?! Вы издеваетесь?

— Правда!

Наташа поначалу была взбешена этим диалогом. Я ее, видишь ли, подставил. Но-недолго. Сдалась через пару дней. Я наконец, приник к заветному душу. Поутру (шепотом)

— Только никому!

— Обижаешь!

Открываю дверь. Там все. Меня хватают на руки и совершают «круг почета». Факельное шествие. Барабанный бой. Наташка в шоке. Потом, махнув рукой, хохочет вместе со всеми. Аж в Москву потом ко мне ездила. Но-без дефицита душевых, того эффекта уже не было. Но скоро наступили трудные времена. Водка кончилась. Антиалкогольная компания была в самом разгаре и в сельпо ее не видели уж полгода как. Самогон у мстительных местных покупать было смерти подобно-нам, бы его на крысином яде настояли бы. В каждом доме, почитай память о нас жила. И болела. И тут… Сам себе не верю. Причем несколько раз у народа спрашивал-подтверждают. Они после истории с бабами в поезде уже ничему не удивлялись. Мистика какая-то. Короче: я нашел в кустах квасную бочку на колесах, полную тархунового спирта. С тех пор от запаха тархуна меня с души воротит. Вот уже двадцать с лишним лет. Но тогда! Сперли мы его чисто: операцией руководил Дюс. Все просчитал, молорик, Даже следы замели ветками. Кстати, чье было богатство-мы так и не узнали. Алкоголизм вновь расцвел пышным цветом. Как то ночью проезжающий мимо прапор на ГАЗ 66 притормозил, на свою беду, спросить дорогу. И остался. Через неделю он одичал, вырыл себе нору, выл ночами, питался подаяними. Тархуном от него несло за версту. Пытались его приручить-но сделался буен. Тогда отдали ему флягу из под сметаны (50л) со спиртом и отстали. Более счастливого человека я не видел никогда. Ни до, ни после. А у нас образовался транспорт.

Как-то ночью сильно захотелось еды. А все сожрали. Недолго думая, мы с Дюсом сели в газон и поехали на охоту. Идея была надавить себе в полях свежей говядинки. То есть мы разгонялись по полю и неслись на стадо коров. Хер там. Вам когда нибудь переходило дорогу стадо? Помните эту лень, неторопливость, эти ступорозные взгляды из-под рогов, эту кучу навоза перед машиной? Так вот-это, все буффонада. Спектакль. Вам просто показывают ваше место под луной. Как только дело доходит до серьеза-как, в нашем случае, они становятся прыткими и прыгучими, как кузнечики. Мы раз пять повторяли попытки-ни, одну даже не задели! Только пастух нам исхлестал кнутом весь тент. Мужественный человек-нечего, сказать. С кнутом наперевес под грузовик бросаться-это вам не мышка пукнула.

— Вот потому то они танки в 41 под Москвой и остановили-пробормотал. — Дюс, разворачиваясь. Оценив мужество, мы свалили, несолоно хлебавши. В поля меня особо не брали. Точнее, один раз я там был. Полчаса пособирал. Наскучило. Ну и устроил там Томматину-ту, что в Испании раз в году делают. Вытоптали полгектара, расстреляли весь помидорный боезапас и пошли мыться в пруд, ничего не собрав.

В обед дед на мерине привозит бидоны с обедом. Мерин-явный буддист. Он видел все, его уже ничего не интересует и не может удивить. Он никуда и никогда не торопится. Глядя на него, не верится, что он вообще куда-то скакал. Только брел или волочился. Хохол (мастер спорта по коныкам, напоминаю) пошептался с Дюсом. Дюс налил деду тархунной отравы. Дед с удовольствием отравился и занюхал рукавом. Повторили. Лепота. Пока дед злоупотреблял, Хохол распряг животное и вскочил верхом. Мерин удивился. Взбрыкнул. Не тут то было-железная, рука жокея быстро привела лентяя к послушанию. Хохол дал ему шенкелей. Ополоумевший мерин рванул с места с пробуксовкой. Хохол гнал его на изгородь. Конь явно пытался ему что — то объяснить. Но его никто не слушал. Со стороны этот незримый диалог между конем и всадником читался совершенно явно.

— Ты. сбрендил?

— Давай!

— Убьемся ж нахрен!

— Не! п. ди!

— Да я не в жизнь.

— Молчать!

— Эххххбллллля!

Перед препятствием Хохол как то хитро пнул пятками скотину — и! Они перепрыгнули!

Конь аж обернулся. Такой недоуменной морды у лошадей я не видел никогда.

— Это я?!!! — читалось на ней.

Обратно они взяли барьер уже без напряга. Дел подвывал рядом, закусив зубами шапку. Подъехав, Хохол лихо соскочил с коня, похлопал его по морде и кинул поводья деду. Ополоумевший дед попытался запрячь скотину в телегу. Не тут то было. Резвый рысак, возомнивший о себе, не хотел в ярмо. Мы чуть не сдохли от хохота от этой картины. Всего, что было и не опишешь. Одно знаю точно-после, нас совхоз категорически отказался от такой «шефской помощи».