Записки бывшего афериста, или Витязь в еврейской шкуре. Том 1

Максим Камерер

Автор долго тужился в бесплодных попытках как-то кратко описать понаписанное им безобразие, но потом решил привести определение жанра из википедии. Там ни прибавить, ни убавить.«Плутовской роман picaresca, от pícaro, что означает „плут“ или „негодяй“ – жанр художественной прозы. В нем рассказывается о приключениях плутоватого, героя который живет своим умом в коррумпированном обществе. Плутовские романы обычно выдержаны в реалистическом стиле. В нем часто присутствуют элементы комедии и сатиры» Книга содержит нецензурную брань.

Мои армейские говнодавы

У Акунина в одном из романов есть эпизод про написание на спор рассказа о чем угодно. Выбор пал на сапоги. Герой романа за 5 минут слепил про этот неромантичный предмет целую историю. Попробую и я.

По приезду в часть нам выдали хб. По принципу — «на драку собаку»

Старшина выволок ком зеленого тряпья, швырнул на пол-и «сами разберетесь»

Кое-как разобрались, тем более о элегантности речь не шла. Я было начал хвалить чей-то фасон и удачный крой плеча, но был послан дальше Сэвил-Роу.

Мда. Видимо тут хорошие манеры не в ходу.

Подобным же образом старшина поступил с сапогами.

И тут меня ждал жесткий облом. 47го размера не было. Я уныло перебирал вонючие кирзачи и нигде не находил заветных цифр.

— Тащщщ прапорщик!

— Ы?

— Сапоги не подходят.

— Сено к лошади не ходит. Тебе надо — сам к ним и подойди, воин.

— Та не. У меня 47 размер.

— Это твои проблемы, воин.

Хм.

В голове роились всякие мысли, но к сапогам они не вели. Может, ограбить кого?

Мимо казармы в темноте народ из соседних рот шлялся в самоходы, сяду в засаде ночным татем, и ну народ босоножить. Тюк прямо в темя и пожалуйте разуваться.

Одна проблема. Как я найду свой 47й? Это ж сколько народу глушить придется ради заветного. Прям представил себя унылым упырем, сидящим на куче бездыханных окровавленных тел.

Босиком.

Позвали на построение. Решил идти по-домашнему, в тапочках, ибо гражданские шкары у нас отобрали.

Неожиданно нарисовался похмельный комроты. Всех построили. Командор прошелся туда-сюда кавалерийским шагом, прошипел «понавезут всякое говно», брезгливо подергал пару ремней, оторвал пару подшив, распрямил ударом по башке несколько кокард. Потом хищно замер. Узрел мои босые глезны. Долго, набычась, смотрел на нарушение. С какой-то пещерной ненавистью. Шея его налилась кровью, глаза покраснели, рожа пошла пятнами.

Привычка в любой стремной ситуации вести себя максимально идиотским образом и тут меня не подвела.

Я сделал книксен.

Капитана накрыло божественное безумие. Орал он минут 15, одной бесконечной фразой, начинающейся на букву Х, причем не вдыхая. В конце его спича (буква Й) я стоял в состоянии легкой контузии, покрытый слизью его слюней, ощущая, что никогда больше не буду прежним. Доселе я не слыхал, что бы связная речь состояла из такого количества мата. Оказывается, матюгами могут быть существительные, глаголы, подлежащие, сказуемые, междометия, союзы и даже знаки препинания.

В ушах звенело. Единственное, что я понял из сказанного, что вряд ли я стану генералом. Покачиваясь, как молящийся раввин, я шептал горячечными губами:

«И в лице твоём, полном движенья,

Полном жизни — появится вдруг

Выраженье тупого терпенья

И бессмысленный, вечный испуг.»

Потом позвали прапора. И уестествили прям перед строем. Затем, уже с прапором, разрумянившимся от пистона, и прибежавшим на крики замполитом произвели дознание. С каким умыслом я посмел отрастить себе неуставные ноги? А?! Что бы подорвать обороноспособность страны? Что?!

Наученный горьким опытом я только смиренно повторял «Виноват, так точно, виноват», и шмыгал носом. В конце концов мне эта инквизиция порядком поднадоела и на очередное ехидство замполита — «А что у тебя еще не как у людей? Голова?», ответил: «Это вы еще мой неуставной хер не видели, товарищи офицеры. Могу показать»

Повисла тяжелая тишина. Я прям почувствовал, как прохладная стеночка спину освежает поутряне. Последняя цигарка. Крик «Всех ластоногих не перебьете, гады!», команда «Пли!!!» и досрочный дембель.

Но тут комроты заржал. С ним грохнул строй, потом дошло и до партии. Только прапор сверлил меня взглядом, не обещающим ничего хорошего. А ну да, у него ж ножки, как у гномика. Завидует, видимо.

— Гляди-ка, борзый! — веселился майор.

— Далеко пойдет — поддержал зам.

— Не дальше дисбата — обнадежил прапор.

В итоге прапора отправили «рожать» мне сапоги. И мстительный кусок таки приволок искомое. Злобно торжествуя.

Я тупо рассматривал эти говнодавы и не верил своему «счастью». 49 размер. Голенища из толстой свиной кожи. На изнанке выбит 1961 год. Долго ж вы меня ждали…

Я мысленно перенесся в ту эпоху. Гагарин… Энтузиазм похмельных ширнармасс, «Космос наш!», 22 съезд партии… В 1980 году советский народ будет жить при коммунизме… А в 1986м я одену эти уебища.

В первый же день я чуть сдох на кроссе. Во второй пожалел, что не сдох в первый.

Ибо вес сапог превращал бег в поднятие тяжестей. В веселые старты кандальников. А если на дворе был дождь, то с налипшей глиной сапожки мои оправдывали идиому «пудовые».

Плюс — два лишних размера обеспечили мне сбитые в мясо ноги. Дело чуть не дошло до гангрены.

Валяясь в госпитале, я обдумал план действий. Нашел на свалке аккумулятор. И, вспомнив детский опыт литья свинчаток, отлил себе несколько утяжелителей, кои вшил в многослойно сложенные и прошитые бинты. Привязал эти приблуды на ноги. И так и ходил. Выписавшись из госпиталя, продолжал самоистязаться, благо что утяжелители мои прекрасно помещались в голенища.

Перед кроссом я снимал свинчатки и — потихоньку втянулся. Ступни к этому времени превратились в копыта, так что зарядка и марш-броски перестали быть пыткой, а превратились в некое подобие удовольствия.

Я даже начал находить в этом юфтевом уебище плюсы. Они теплее кирзы. Отчасти защищают от подлого удара носком в голень. И-пендаль в их исполнении неотразим.

Главное-попасть. Из любого положения, с любым замахом лоу-кик переводил оппонента в состояние «хромого лося»

Плюс-брошенный наугад, в темноту, в строну храпа, сапог производил такие титанические разрушения, что скоро вся казарма спала, как котики. Еле сопя в сопатки.

Один раз я таки спалился. Дотошный старшина заставил разуться и выволок на свет белый мои свинцовые прибамбасы.

Офицерье хищно раздуло ноздри. Бинты они изодрали в клочья. Прощупали пальцами. Понюхали. Заколдобились. Прапор зачем-то укусил свинец.

— Это что такое?

— Свинец!

— А нахера?

— Для утяжеления.

— Чего?

— Тягот. И лишений. Воинской службы. Стойкость переноса тренирую.

— Тебе веса мало?

— Да, тащщ майор. (терять мне было нечего) Не хватает. Мне. Веса. В обществе. И истории.

Я и так имел странноватую репутацию в глазах начальства. Кто читал мои рассказы о армии — поймет, что я ее честно заработал. Свинец в сапогах окончательно убедил их, что я точно пацан с отклонениями. То, что шиза совмещалась с прекрасными физическими кондициями делала ее, по мнению гансов, еще более опасной.

Способы лечения нервных горячек в армии известны всем. Бег, бег и еще раз бег.

В ОЗК и противогазе.

Военные ярые приверженцы теорий Парацельса о исхождении дурнины через пот.

Когда бежишь, обычно повторяешь про себя какой-нибудь стишок. Под бег, например, хорошо ложится речевка Винни-пуха.

«Хорошо живет на свете

Винии-Пух!

Оттого поет он эти

Песни вслух!

Если я чешу в затылке —

Не беда!

В голове моей опилки,

Да, да, да.»

Крутишь эту херь и вроде как в транс впадаешь. Кто бегал-знает.

В тот раз мне на патефон случайно попала частушка:

Пас коров я этим летом

На одну решил залезть!

Я и раньше был с приветом

А теперь и справка есть!

На беду, у меня запотели стекла в противогазе, я не углядел прапора, что умудрился услыхать текст речевки. В армии все понимают буквально, абстракции чужды людям цвета хаки, потому как больше на сельхозработы меня не посылали никогда.

Случай признали тяжелым.

В результате мне набили РД (рюкзачок) песком и велели с ним не расставаться. С утра до вечера. Месяц. Пошли навстречу пожеланиям, так сказать. Как ни странно, втянулся я довольно быстро, благо ноги перед тем накачал основательно. До сих пор на ляжках орехи молотком колоть можно. Прошло полгода. Всем выдают кирзачи-мне облом. Нетути. Год. Та же история. Уж как я их только не латал. В ход шли гвозди, шурупы, проволока, леска, изолента и даже пластилин. Один хрен-сапоги воду пропускали, как дуршлаг. Через полтора года в мои ботфорты МХАТ оторвал бы с ногами. С таким реквизитом пьеса «На дне"заиграла бы новыми красками. И запахами.

Можно сказать, сапоги мои смрадно дышали на ладан. К концу жизни несчастные говнодавы приобрели некоторые старо-алкашьи антропоморфные черты. Эдакая побирушечья синева жалобно-похмельно выпирала из их трещин и заплат.

А тут очередной забег на приз кого-то лампасоносного. Зачет по последнему прибежавшему. Сколько стартовало-столько должно прибежать. 10 км. В выкладке. На третьем километре у сапога отлетает подошва. Залет.

Думал я недолго. Тут не до шуток — дембель и репутация в опасности! Одно дело — подставить ганса. Это святое. Но подгадить обчеству — да ни за что! Сапоги-долой, Хозяйственно перевязал их бечевкой и перекинул через плечо. Намана. Октябрь, еще не подморозило, мозоли на ногах крошат камни, не бегу-лечу.

Под конец скачек, для усиления образа рачительного крестьянина, спешащего на городскую ярманку, привязал говнодавы к АК. Народ в строю подвывал от хохота.

На финише нас встречало заезжее начальство. Увидав мои болтающиеся на бегу хоругви, генерал со свитой по-жабьи выпучили очи. Заинтересовал я их, нечего сказать.

Кокарды их синхронно поворачивались по мере моего пробегания мимо. Запахло проблемами. Ничего хорошего я от такого внимания не ждал. Учен.

Добежали, посчитали, построились.

Их превосходительство, подойдя ко мне, ткнули пальчиком в свисающее морщинистое вонючее и выдохнули интимно

— «Это что?»

— Сапоги тащщ генерал-майор!!!

— А зачем?

— Для всемерного сбережения военного и народного имущества, тащщ генерал-майор!!! — я прогавкал ответ с максимально дубовой рожей. Сочетание цитат из присяги с явными признаками легкой дебильности на лике воина — услада глаз начальства. Это я усвоил твердо.

Генерал задумчиво оглядел сбереженное военно-народное имущество, оценил состояние, фактуру, амбрэ и поманил командира пальцем. Тот на рысях прискакал и разинул уши.

— Это что за детство босоногое, майор?

— Тык, тащщ генерал, не хватает нам обуви. Они ж на ТСП, считай, ноги до жопы стирают. А у этого не ноги-ласты.

— Тебе когда эти шкары выдали, боец?

— Полгода назад, тащщ генерал! (дураков нет начальство подставлять. Енерал уедет-а они останутся)

— Пизди мне больше.

— Никак нет, тащщ енерал, не пиздю!

— Хм. Хитер бобер. Смышленая у тебя рванина, майор. Сколько ты так бежал?

— Не могу знать!

— Километров семь, буркнул кто то из строя.

— Покажи ноги. Мда. Херасе копыта. Ты конь, что ли? Понятно. Значит так, майор. Рота твоя первая прибежала, молодцы. Но если завтра у этого коня не будет уставных копыт, неполное служебное ты схлопочешь прям вслед за благодарностью. Я ясно выразился?

— Так точно!

— Фамилия?

— Ррррядовой Камеррррер!

— Херасе. Еврей? А что ты ТУТ делаешь? (В нашей конно-спортивной части аид был одинок, как карась в канализации)

— Служу Советскому Союзу! (рано или поздно этот ответ на N-й вопрос приходит в любую еврейскую голову)

— Ишь ты! Находчив, шельма! Смотри, майор, я завтра проверю.

Наутро у меня были новые шкары. Навряд ли кто-то когда-то так радовался обычным солдатским сапогам. Пошатываясь от счастья, я прижимал к груди такую легкую, прочную, вожделенную, уставную и невыразимо прекрасную кирзу. Никакая чиппева, мартенсы или тимбы, гламурные балли, суровые коркораны или творенья фрязских задосуев не наполняли мою душу таким экстазом обладания.

П-сы. «Конно-спортивными» в СА именовались части, где военнослужащие выполняли функции коней. А не всадников