Штурм России

Максим Забелин, 2022

Комедия положений, выпущенная издательством «Эксмо» в 2005 году, была позже переработана автором и сохранила свою актуальность.Два иностранца – эстонский нувориш и финский проповедник – волею судеб вынуждены пересечь всю Россию на перекладных – от Москвы до Владивостока. Они – беглецы от правосудия. На трудном и тернистом пути их ждут встречи с безумным ученым, поэтом-неудачником, преступным авторитетом, сумасбродным гаишником и продажным политиком.

Департамента охранной полиции КАПО

.

(

^* Случилось так, что перед публикацией мое повествование изучил Критик, который теперь дает свои комментарии по любому поводу.

Кайтсеполицай — КАПО — по его словам, — это спецслужба Эстонии, относящаяся к местному МВД.)

События развивались стремительно.

Густав Сирманн, еще вчера — спокойный и рассудительный редактор эстонского телевидения, дорожащий своей работой и тем образом жизни, которого придерживался в силу культурных традиций, сегодня — беглец от правосудия, волею случая, оторванный от корней и пущенный по ураганному ветру. Словно воздушный змей без опознавательных знаков и габаритных огней он мчался прочь от привычных ориентиров, давно потеряв из вида землю, вперед, в непроглядную и густую мглу…

Ровно одно мгновение перевернуло его жизнь — тот самый миг, когда он, стоя под проливным дождем на холодном ветру в отблеске молний, сделал шаг в сторону неизвестности. Именно здесь линии его судьбы сошлись в один пронзительный пучок, полыхнули яркой вспышкой и сожгли позади все мосты. Обратной дороги теперь не было. Он прошел точку невозврата.

Все случилось вчера. Дождь зарядил с самого утра и холодный ветер с моря бросал его косые струи на окна фургона. Густав как обычно приехал на работу в русское телешоу, давно смирившись со своей скромной ролью. Вместо того, чтобы предлагать новые, свежие идеи, яркие неожиданные ходы, он — Профессионал с большой буквы — следил всего лишь за мониторами прямого эфира. Больше ничего.

Русские все делали сами, они привезли с собой даже водителей и уборщиц, а эстонца пригласили только потому, что по контракту с властями в составе съемочной группы должно было быть не менее одного представителя коренного населения. Иначе им не разрешили бы здесь снимать. Формально русские выполнили этот пункт. И теперь Густав Сирманн, практически стопроцентный эстонец с классическим университетским образованием, человек, которого в лицо называли «незаменимым» на эстонском телевидении, следил за мониторами прямого эфира. Работа, с которой справилась бы даже мышь! Специально обученная, конечно.

Один из мониторов работал постоянно — и днем в серых тонах балтийского неба, и ночью в трепетном свете факелов — в прямой эфир и в интернет передавалась картинка главного приза — стоящий на невысоком каменном постаменте сундук с наваленными доверху пачками евро. Вот они — ценности современного мира! Деньги, цветные бумажки, так манящие к себе участников телешоу.

Густав как-то задумался, что же будет ждать победителя, который получит главный приз? Что он будет делать с деньгами? На что потратит? Обычные вопросы, на которые всегда есть ответы из серии «а вот я бы…».

Мысленно вкусив эту жизнь, в которой он бог бы управлять Bentley, жить на Пикк Ялг, и питаться в «чесночном» ресторане на Ратушной площади, Густав в отличие от многих, философски продвинулся дальше — за парадную ширму. И опять же мысленно обнаружил там жуткую боязнь эти деньги потерять, подозрения, что друзья и близкие тоже будут иметь виды на его миллион, а главное — разочарование оттого, что все это досталось не за упорный труд и недюжинный талант, а просто так. Словом, эстонец в очередной раз убедился, что его жизнь хороша именно такая, как есть. Замечательно, что в ней нет никаких неожиданностей, все идет по плану и развивается постепенно. А в этом и есть главная эстонская ценность — спокойствие. Нет, для себя он определенно не желал испытаний неожиданно свалившимися деньгами.

С тех пор он больше не возвращался к этой мысли, хотя сундук в мониторе видел каждый день. Густав просто привык к нему, как привык к обшарпанному столу, раздолбанному стулу на колесиках с одной отломанной ручкой, вешалке, железному ящику с коммутацией и унылому пейзажу за окном. Похвастаться тем, что за время съемок он нажил себе верных друзей, которые травят тебе последние анекдоты или заходят выпить пивка, он не мог. Слишком очевидна была культурная пропасть между ним и остальной съемочной группой. И вплоть до сего дня отношения были приятельские, но не более.

Но вот, буквально накануне, неожиданно, к Густаву подошел один упитанный русский мужик из режиссерской группы и сообщил, что: «ребята из его смены хотят пообщаться со своим эстонским коллегой. Узнать больше о стране, и вообще, почему Таллинн пишется с двумя «н».В итоге, русский предложил со своей стороны — пиво, а со стороны Сирманна — копченую салаку, которой так славятся здешние места.

Поэтому, прибыв на рабочее место, Густав выложил пакет с салакой на стол перед мониторами и стал ждать. Спустя полчаса в фургон в его фургон ввалились четверо — мужик из режиссерской группы, смурной рыжий техник и два здоровенных охранника, которые должны были сегодня заступать на остров, охранять сундук. Как не пытался Густав в течение следующего часа «сдружиться с ребятами», рассказывая им смешные эстонские анекдоты, они лишь непонимающе переглядывались и, молча налегали на салаку. Было даже как-то неловко. Как будто «ребята» накануне визита внимательно изучили басню Крылова, все детали поведения ее героя. Короче, эстонец распинался, а Васька слушал, да жрал себе за обе щеки!

Все это было как-то нехорошо, думал Густав, сложившись вдвое от очередной собственной шутки, — и предчувствие не обмануло эстонца. Время шло, салака была съедена, пиво выпито. И в этот момент, как по команде, и охранники, и техник, и, главное, мужик из режиссерской группы изобразили на лицах «приближение поезда», и, картинно заламывая руки, отправились в лазарет с подозрением на пищевое отравление. К вечеру все они валялись на кушетках, держась за животы и отпуская в адрес суверенной Эстонии ноты протеста.

Вот так наживать себе друзей среди русских! Удивительно, что сам Сирманн остался цел и невредим — салака показалась ему превосходной, не в пример русскому пиву… В итоге — казалось бы, дикость! — сундук на острове остался без охраны.

Словом, не считая неприятности с «друзьями», в этот вечер не произошло ничего не обычного. Спокойствие вернулось. Его ждала такая же работа, как и всегда. Ровно мерцают мониторы. Прямой эфир. Сундук на месте. Задача — только наблюдать, чтобы все камеры работали…

Неожиданно Сирманн вздрогнул. Похоже, он слегка задремал и его разбудил щелчок рации. В динамике зашипело, и механический голос произнес:

— На эфире?!

— Да, — ответил Сирманн, наклонившись к микрофону.

— У нас тут проблема с четвертой камерой, пока устранят, дай ночную запись.

— Понял.

В принципе, в этом тоже не было ничего необычного. В последнее время четвертая барахлила уже несколько раз, в ней что-то подкручивали, но все не могли заменить. Это было типичное русское разгильдяйство — камера снимает миллион евро, а на ее ремонт не могут найти пару тысяч! Поэтому, когда режиссер попросил включить эфир, Густав выполнил простую формальность, предусмотренную инструкцией: вставил кассету и вывел запись на эфирный монитор. Это днем можно было заметить скачок в освещении, а ночью — все одинаково. Запись ничем не отличалась от эфира — тот же сундук, те же деньги.

— Готово, — сообщил Сирманн.

— Двадцать минут, камеру отключаю, — ответили ему из режиссерской.

Двадцать минут это было больше, чем обычно, но Сирманн не придал этому значения. Пусть сами разбираются. Похоже, он опять задремал, потому что ответил нее сразу.

— Эй, рыбный поставщик, ты на месте? — издевалась рация.

— Да, да! Включать?

— Включай, — после некоторой заминки ответил собеседник.

Густав поменял план, вернув прямой эфир — все было по-прежнему. Сундук на месте.

Прошло еще минут десять, после чего Густав не выдержал. Почему они не предусмотрели самое необходимое?! В фургоне нет обыкновенных удобств! Теперь придется тащиться через весь лагерь в биотуалет — он же не мог позволить себе делать это прямо с крыльца на улицу, как эти варвары! И как назло, зонтик куда-то утащил русский сменщик.

Натянув воротник куртки повыше, Густав глянул на свои кроссовки — точно промочит ноги — и вышел на улицу. Тьма — хоть выколи глаз, кто догадался по лагерю рубануть электричество?! Далекий прожектор на пирсе не спасает. Грязь чавкает под ногами, но ничего, добрался. Через минуту стало легче, и теперь, открыв дверцу туалета, Сирманн с тоской посмотрел на свой домик — метров 100 и опять под дождем. Не хочется снова мокнуть, а придется…

И вдруг в неровном свете далекого прожектора он увидел быстрое движение. Чуть правее режиссерской, в нескольких десятках метров от туалета, черная полусогнутая фигура быстрыми шагами пробиралась к грузовику. Блеснула молния, фигура резко присела, а Густав инстинктивно прижался к стенке, затаив дыхание. Глаза привыкли к полумраку, и он все прекрасно видел из своего укрытия. Докатился раскат грома. Таинственный незнакомец огляделся, скользнув глазами по приоткрытой дверце туалета, привстал и через несколько крадущихся шагов был у грузовика. Он прижался к борту и ловким движением вскочил внутрь — колыхнулись полы брезента.

Сердце эстонца учащенно билось — происходящее было явно противозаконным, но что он мог сделать? Выйти и громко окликнуть незнакомца?! Это было неосмотрительно! Вокруг ведь никого не было, кто мог бы прийти на помощь. Участники игры — в палатках на островах, основная съемочная группа — в гостинице. Еще несколько — больно даже вспоминать — в лазарете. Так что он, фактически здесь один. Нет, благоразумие было привито Сирманну с детства вместе с БЦЖ. Он оставался в туалете еще пару минут, когда брезентовое укрытие вновь распахнулось и снаружи появился неизвестный. Все так же низко наклонясь, он быстро двинулся в сторону режиссерской, достигнув ее, повернул за угол и, вероятно, скрылся.

Густав стоял в оцепенении. Он никак не решался двинуться, намокшие кроссовки стали ледяными, куртка практически не грела — он окоченел. И только когда тело начало трястись мелкой дрожью, Сирманн оторвался от стены и сделал шаг под дождь. Вглядываясь в угол режиссерской, куда скрылась фигура, он быстро, но как можно более бесшумно, направился в свой домик, в теплое кресло к знакомым мониторам. Утром он все выяснит, а пока…

Вновь блеснула молния, и Густав инстинктивно присел. В этот момент он как бы оказался в точке невозврата, на ровном расстоянии от туалета, грузовика и своего фургона. Глянув за угол режиссерской, он убедился, что далеко, вплоть до забора никого нет. Незнакомец исчез, да и вряд ли бы он так надолго задерживался. Теперь можно было спокойно вернуться в фургон, но…

Что он все-таки прятал в грузовике?

Сделав шаг по инерции вперед, эстонец опять остановился. Обернулся и посмотрел на грузовик. Дождь струился по лицу и заливал за воротник. По телу вдруг побежали мурашки, возникло ощущение того, что сейчас он совершит что-то абсолютно противоестественное. В ту же секунду какая-то тайная, неведомая ранее сила заставила благоразумного и добропорядочного редактора эстонского телевидения изменить свой путь. Словно в полусне, пренебрегая инстинктом самосохранения и наплевав на здравый смысл, он двинулся в сторону и вскоре стоял уже возле борта грузовика.

«Что я делаю?!» — испуганно билась мысль.

Холодея от страха, он положил руки на борт, резко подтянулся и нырнул внутрь. Присев на пол, он некоторое время привыкал к практически полной темноте. Ну и что? Что теперь делать? Он не курит, спичек и зажигалки у него нет… Зато есть мобильный, с ярким цветным дисплеем!» Благоразумные эстонские граждане всегда берут с собой в туалет мобильный телефон. Осветив пространство перед собой, Густав убедился, что вещей в грузовике было не много. Какие-то автомобильные штуки — свернутый трос, поваленная на бок канистра. Шаг вперед. Длинный брусок, банка с машинным маслом. Все в беспорядке. В углу стояла железная бочка, из которой торчали какие-то тряпки. Действуя скорее по наитию, Густав подошел и, подсвечивая себе, откинул тряпки. Дерюга, штаны, старая «болоньевая» куртка. Вообще непонятно, зачем все это здесь?!

Сумка!

Небольшая черная спортивная сумка. Недолго думая, он вытащил ее — она оказалась довольно легкой — открыл «молнию», внутри была какая-то пестрая бумага. Стоп! Сирманн едва не сел от неожиданности. Эту картинку он видел каждый день на экране своего монитора. В раскрытой сумке, стоящей у его ног, в темном и пыльном кузове грузовика были вперемешку навалены пачки денег! Густав готов был поклясться, что это и есть призовой фонд. Кто-то только что его стащил и спрятал здесь в бочке. Секунду, на экране сундук ведь был полный? Сколько было времени, чтобы выгрести деньги, подложить внутрь куклу и набросать несколько пачек для вида сверху? Минут двадцать — вполне достаточно! Одиночка? Да нет же, одному это не провернуть. Барахлящая «четверка», «отравление» копченой рыбой, остров без охраны, наконец, ночь, когда вся съемочная группа в городе. А это же целый заговор! Тщательно исполненный план. И сколько людей в нем участвует, сказать трудно, может, сразу все, кроме него — Густава Сирманна! Но ведь все откроется, о чем они думали? Все же откроется! И тогда подозрение ляжет… Густав вдруг отчетливо ощутил, как внутри у него заскребли кошки. Его подставляют. Подставляют расчетливо и безжалостно.

Решение пришло быстро.

«Теперь уже никогда не будет, так как раньше, — думал он, забрасывая сумку на плечо и бросая тряпки обратно, — Что ж, это не я начал». Он осторожно высунул голову на улицу, дождь по-прежнему был сильным, и только на горизонте небо стало едва заметно сереть. Близился рассвет.

Осторожно и как можно быстрее, Густав добрался до своего рабочего места. Вытащил с полки свою спортивную сумку с вещами. Вынув из нее футболку, запасные джинсы, питьевой йогурт, зарядное устройство для телефона, он поставил внутрь свою находку, сознательно удержавшись от соблазна посмотреть, сколько же там. Он просто сел в кресло, доработал до конца смены, и, едва сменщик переступил порог, сказал, что неважно себя чувствует и отправился домой.

Это было только вчера, а кажется, в прошлой жизни. Уже сегодня, всего за несколько часов он настолько отдалился от точки невозврата, что все происходящее, казалось, было не с ним. Жизнь его изменилась совершенно. Как меняется ровная гладь тихого лесного озера, когда на его берег из чащи выходит разнузданный браконьер и высыпает прямо в прозрачную воду ведро карбида. Вода на секунду проседает и тут же обращается белой пеной, встает горбом, зло бурлит и, расползаясь в стороны, источает едкий запах преступного умысла. А наглый браконьер, криво улыбаясь, потирает заскорузлые ладони в ожидании большого улова.

Представляя себе, насколько рассвирепеет браконьер, узнав, что весь улов вынес на своих добропорядочных плечах среднего роста белокурый гражданин, с мелкими чертами лица и министерской стрижкой, Густав опасливо оглядывался по сторонам. Сегодня он был одет в приличный джинсовый костюм и мягкие кожаные туфли. Сидел в пластиковом кресле Таллинского аэропорта и ожидал свой рейс. Нужно было как-то отвлечься.

«Узнав из газет о намерении Американского фонда Космонавтики вручить 10 млн долларов первой частной компании, которая отправит человека в космос, житель подмосковных Химок, 18-летний Евгений Кисин не стал откладывать дело в долгий ящик. В течение недели он зарегистрировал свое ИП, и уже сегодня попытается реализовать смелый проект.

План Кисина таков: привязать к последнему вагону скоростного поезда Москва-Санкт-Петербург гигантского воздушного змея, длинна веревки которого — 40 км. Когда поезд наберет ход, змей вместе с отважным космонавтом поднимется в воздух, где преодолеет пределы стратосферы. В открытом космосе Кисин пробудет до прибытия поезда в Петербург. Затем аккуратно приземлится и получит 10 млн. долларов за вычетом налогов…»

Около минуты он просто сидел, глядя на строки и пытаясь постичь тайный смысл прочитанного. Первая мысль, которая пришла в голову: «А как же он будет пролетать мосты и тоннели?!» Сирманн невольно поморщился: грубость в обращении с фактами и пренебрежение всеми законами физики поражали, словно неприятный запах. Он перевел взгляд на соседнюю полосу. Газета была явно из России, об этом, помимо языка, свидетельствовало простое, как лапоть, и четкое, как приказ, название. Она называлась «Бригадир».

Номер вчерашний, значит, этот Кисин уже должен был приземлиться, решил Густав, и тут же одернул себя — что за бред! Вот он — наглядный пример того, что никакие барьеры Еврозоны не могли сдержать потоки крепкого русского слова, размывающего хрупкие берега эстонского самосознания. Подобные издания прочно обосновались на газетных лотках его родины.

Оторвав взгляд от заметки, на которую натолкнулся взгляд во время долгих минут ожидания, Густав внимательно оглядел владельца периодического чуда, только что перевернувшего его представление о пилотируемой космонавтике.

Лицо незнакомца, наполовину скрытое газетой, выражало крайнюю сосредоточенность. Кажется, он даже шевелил губами во время чтения. Его и без того широкий веснущатый нос раздувался, а близко посаженные глаза бегали, пытаясь слепить из газетных строк хоть какой-то смысл. В том, что оборотная сторона газеты содержала такие же шокирующие откровения, что и лицевая, Густав практически не сомневался. Одет незнакомец был в черный, несколько затасканный костюм старомодного кроя и лаковые туфли.

В этот момент он…уфф!.. оторвался от газеты и добродушно глянул на Сирманна.

— Ехай Русия, — заявил он на чрезвычайно ломанном русском, и тут же добавил, чтобы отсеять всякие сомнения о своем происхождении, — от Финляндия.

— А-а-а, — ответил Густав. Приятно было, что незнакомец оказался финном, то есть практически собратом.

— Гёйсе Пюйкеннен, — отложил мистер Финляндия газету и, привстав, протянул руку.

— Густав Сирманн, — так же коротко представился эстонец, поднимаясь с места и пожимая широкую разлапистую ладонь.

— От Русия?, — и Пюйкеннен плюхнулся на место, указывая прямо на своего собеседника.

— Нет, нет, я — эстонец, здесь, Эстония, Таллинн.

— О-о-о, — не то уважительно, не то сочувственно покачал головой финн, — Я — Русия, — и он развел в стороны руки, показывая, как высоко в небе летит его серебристый самолет, и продолжил путать слова — Таллинн? Эйропорт? Всреча?

— Нет, нет, никого не встречаю, я тоже лечу в Россию, в Москву, — поделился планами Густав и, заметив, что собеседник смотрит на него как баран на новые ворота, произнес то немногое, что он знал по-фински:

— Puhutteko englantia? (Вы говорите по-английски?/фин./)

— Joo (Да. /фин./), — после некоторого раздумья кивнул Гёйсе.

— I meet nobody, — продолжил Густав, — Just as you, fly to Russia, in Moscow.

В этот момент Гёйсе округлил, насколько мог, свои скромных размеров глаза и после короткой паузы воскликнул:

— We fly together!.. But, — вдруг огорчился он, — Not to the end. I`m goin` to reach the Valadivostokk.(Мы летим вместе! Но… не до конца. Я собираюсь достичь Владивостока. /англ./)

Костюм на секунду задумался, как бы сообщить о цели своей поездки, и в итоге решил сделать это максимально доступными жестами.

— Церква, проповедай, — указал Гёйсе сначала на белую полоску в разрезе воротничка, а затем на довольно большой значок на груди, откуда сверлил взглядом пространство угрюмый скандинав в капюшоне, бывший, похоже, духовным лидером секты, зерна которой и собирался сеять Пюйкенненн в дикой, но плодородной России.

Род занятий собеседника Густава не слишком обрадовал, так как не понаслышке он был знаком с очевидной навязчивостью этих милых людей. Впрочем, не подав вида, он произнес вслух:

— I`m a teacher. Have graduated the Faculty of Russian philology, now I`m going to study the native language for Russian children (Я — учитель. Закончил факультет русской филологии, теперь собираюсь преподавать русским детям их язык. /англ./), — вранье тут же завело его в какую-то беспросветную глушь. Хотя нет, финн принял все за чистую монету достоинством в одну крону.

— Teacher по-русски, — восхищенно протянул Гёйсе. Он, едва познавший первые русские слова (они же и смысл всей русской жизни) — здравствуй, водка, хорошо, — отчаянно нуждался в таком спутнике. Для своей миссии в России ему срочно требовалось подтянуть уровень языка. Одной газеты «Бригадир» в этом деле было мало. Глаза выразили почтение, и тут же затряслись пухлые щечки. Мысль родилась во взъерошенной голове и теперь стремилась наружу.

Он быстро притянул Густава к себе и панибратски похлопал его по спине, — You`ll help me to talk русски, people comes to Церква, I speak with God, master will be glad, give you much of happiness (Ты помогаешь мне говорить «русски», люди приходят в «Церква», я говорю с Богом, учитель будет довольный, давать тебе много счастья. /англ./), — лепетал он в самое ухо, буквально стиснув Сирманна в объятьях.

Густав хотел было освободиться и удрать от этого родственного представителя финно-угорской культуры, но вдруг — какого черта! — почему бы и нет, подумал он, ведь это блестящая идея! С таким прикрытием — церковь, проповедник и все такое — на таможне ему никто не будет задавать лишних вопросов. И он покорно оставался в объятиях своего прикрытия еще в течение четырех секунд.

— Ну, хорошо, — согласился он по их истечении, — As a teacher I can give couple of lessons, but it`s so few time to Moscow. (Я, как учитель, могу, конечно, дать пару уроков, только до Москвы так мало времени. /англ./)

— Ох! — проповедник уверенно махнул рукой, — I`m ready to use every минутен (Я готов использовать каждую «минутен». /англ./).

— Каждую минуту, — поправил Густав.

— Ми-ну-ту… — заворожено протянул ученик, вытаскивая из сумки русский разговорник — Мы… этот… праз-доно-вать, right? — сказал он, наблюдая за одобрительным кивком Густава, — Пить… водка, водка, водка again! — бормотал он, перелистывая страницы разговорника, но, так и не обнаружив, что хотел, закончил, — Пить the red wine!…(праз-дно-вать), правильно?… (водка, водка, водка) опять!.. (Пить) красное вино /англ./)

И, все еще радостно переживая обретение нового друга и репетитора, направился в буфет за разбавленным валютным портвейном.

Неизвестно, почему принято считать, что судьба делает подарки людям только в рекламных брошюрах казино? Ведь то, что происходило в этот момент в таллиннском аэропорту, в присутствии многочисленных, хотя и занятых своими делами свидетелей, иначе, как подарком судьбы, и назвать-то было нельзя. Как будто мысли Густава Сирманна о чудесном решении проблемы материализовались.

Еще несколько минут назад он только и думал о том, каким образом он провезет с собой заветный пакет через надежно охраняемую (правда только с эстонской стороны) государственную границу? И чем ближе подходила процедура таможенного досмотра, тем менее спокойно становилось у него на душе. Может, они уже все рассчитали, может, его только и ждут на таможне, чтобы взять с поличным, может, каждый второй в этом зале ожидания — переодетый сотрудник доблестной таллиннской полиции?

Но вот, пожалуйста! Такой верный шанс! Судьба совершенно четко повернулась к Густаву передом, а к камерам хранения задом.

В его распоряжении была буквально минута-другая, не больше: пока Пюйкенненн навалившись на стойку, объяснял буфетчице, что ему нужно. Глянув на спортивную сумку и огромный матерчатый чемодан на колесах, которые были составляющими финского багажа, Густав сделал выбор в пользу чемодана и двумя руками придвинул его к себе, рядом поставил свой дипломат. Обернувшись по сторонам и убедившись, что за ним никто не наблюдает, он нагнулся, щелкнул замками и торопливо стал расстегивать молнию. Отогнув верх, он увидел, что внутри в три-четыре ряда лежали, краснея обложками с желтым тиснением, Библии, судя по названию, переведенные на русский. Выдернув одну, Сирманн понял, что весь чемодан забит этим высоко ликвидным миссионерским продуктом. Запустив руку глубже и зацепив пальцами еще одно Священное писание из второго ряда, он вынул и его и заметил внизу какой-то потрепанный старинный экземпляр, усыпанный разноцветными стекляшками. Очевидно, это было из бабушкиных запасов — то, что всегда благообразные проповедники берут с собой в дальние края, как талисман. Густав быстро приподнялся — у буфета было все по-прежнему: Пюйкенненн махал руками на девицу, которая крутила пальцем у виска.

Эстонец вернулся к своему занятию и, уверенно открыв дипломат, вынул оттуда достаточно тяжелый пакет, обернутый в красную подарочную бумагу и несколько раз перевязанный скотчем. Бросив на его место классику еврейской литературы, он склонился над чемоданом и попытался вдавить пакет в освободившееся место. Туда он помещался с трудом, поскольку оказался чуть больше, чем книга, хотя следовало признать невероятно удачным стечение обстоятельств, при которых размеры столь разных предметов оказались почти равнозначны. Впрочем, так всегда бывает, когда чрезмерно торопишься: пакет лез туго и Густав вбил его вовнутрь, сверху придавил все это Библией верхнего ряда и, мысленно моля о том, чтобы план сработал… вжик!.. застегнул молнию. Щелкнули замки, и уже через мгновение чемодан откатился на прежнее место, а Густав уже более спокойно поднял дипломат на колени и аккуратно поправил свой экземпляр праведной книги, затем, восстанавливая сердцебиение, прикрыл крышку.

Глубоко вздохнув, наш герой обернулся и увидел, что судьба отвела ему именно столько времени, сколько было для этого нужно, и вновь повернулась к камерам хранения. Пюйкенненн, широко улыбаясь, возвращался на место, держа в руках два пластиковых стаканчика, а под мышкой сомнительного вида бутылку. На поверку это оказались «Три семерки», и присутствие их в баре аэропорта страны, которая уже перешагнула через порог Евросоюза, иначе как чудом назвать было нельзя. Однако ни Сирманн, ни тем паче Пюйкенненн, не придали этому факту никакого значения. Для первого это было просто — ух, какое гремучее! — вино, для второго — ух, какая крепкая! — кровь Господня. Эффективность напитка, впрочем, не подвергалась никакому сомнению. Через минуту после того, как они выпили за встречу, проблемы Густава отодвинулись на второй план, а счастье Гёйсе стало еще более безграничным.

Неизвестно, что было бы с ними, оставь мы их на полчасика, но тут из динамиков аэропорта раздался строгий женский голос, объявивший о начале регистрации рейса на Москву. Гёйсе, подняв голову, вопросительно посмотрел в потолок. Впрочем, голос тут же повторил информацию по-английски, и Пюйкенненн, оживившись, закинул на плечо туго набитую спортивную сумку, ухватил чемодан за телескопическую ручку и потопал на регистрацию. Сирманн так же поднялся, но задержался и прихватил бутылку с собой. Он положил ее в дипломат, рядом с Библией, а стаканчики по дороге аккуратно выбросил в урну.

Вскоре они окунулись в теперь уже спокойную процедуру таможенного досмотра. Таможенник выглядел слегка уставшим — с русскими рейсами всегда были одни проблемы. Они тащили в свою гигантскую страну все, что попадало под их хищную руку: колесные тележки из универмагов, чтобы возить своих младенцев на прогулку, камни из стен Таллиннских замков — возводить на готическом фундаменте дачи, а никелированные трамвайные поручни превращались в дугу на джип марки НИВА. Это была какая-то странная национальная особенность, называлась она «все в хозяйстве пригодится». Национальная же особенность бедного эстонского таможенника состояла в том, чтобы все это изъять и вернуть на прежнее место, а потом снова увидеть торчащим из авоськи очередного русского туриста.

Усталый таможенный взгляд сначала безо всякого энтузиазма скользнул по раболепной физиономии, однако, увидев финский паспорт, офицер приободрился и учтиво кивнул.

— Лети Москва! — раскрыл свой секрет Пюйкенненн.

— Come back soon (Возвращайтесь скорее /англ./), — искренне посоветовал таможенник по-английски, формально пробежав глазами по документам.

Видимо, прав был чеховский дядя Ваня — настоящих проповедников не проверяют. Следом шел Сирманн. Он уже успел придать своему лицу выражение меланхоличной наивности. По его мнению, сложившемуся после просмотра соответствующих телепередач, именно так должно было выглядеть лицо настоящего проповедника.

— Я брат Густав, — ответил он на немой вопрос таможенника, какого шута нужно эстонцу в России, — еду собирать заблудшие души в наше стадо, — и он указал на брата Гёйсе, который все равно почти ни черта не понимал, и поэтому утвердительно кивал.

— Там вы можете делать все что угодно, но, пожалуйста, не надо собирать их в наше стадо, — похоже, несчастный таможенник понял тезис о стаде буквально, и решил, что обратно проповедники вернуться с обычным русским балластом, под личиной паствы скрывающим свое корыстное желание удрать за рубеж.

— Не беспокойтесь, стадо мы оставим на месте обитания, — отшутился Густав, замечая, что второй офицер разглядывает однообразный рисунок на экране, где высветилось содержание чемодана Гёйсе. В ответ на вежливый вопрос о содержимом, проповедник искренне ответил, что Святой книги мало не бывает, после чего его паспорт пополнился штампом, а сам чемодан уехал в багажное отделение.

К Густаву, проводившему взглядом ленту транспортера, отнеслись более придирчиво. После «просвета» его попросили открыть дипломат и, увидев содержимое: Библию и начатую бутылку «Три семерки», поскорее выдворили из страны.

Сирманн взял паспорт и поспешил за своим новым знакомым. Вскоре он, не оборачиваясь, покинул здание аэропорта, а вместе с ним и историческую родину.

II. Пхеньян — город контрастов.

«Этот человек — вот фото — похоже,

взял у наших людей большие деньги.

Постарайтесь успеть в Таллинн, пока он не сбежал.

С эстонцами не связываться. Работаем сами».

Полковник Сергей Матвеев, начальник Следственного управления ФСБ.

О том, что их неожиданное знакомство станет первым звеном в цепи бурных и невероятных событий, Густав и Гёйсе не имели ни малейшего понятия. Каждый из них думал о своем. Один, казалось, мечтал, как благодарные люди прекратят пить, курить и материться, чтобы посвятить себя благочестию и молитве. Другой свято верил, что Россия надежно укроет его, пока не улягутся страсти. Что же будет на самом деле, они даже не могли предполагать. Да и кто, кроме шарлатанов-провидцев, ради которых в средние века разводили каждый второй костер, отважится предсказать, что ждет нас завтра? Будущее загадочно, как утренний туман в распадках влажных лесов, и расплывчато, как показания участника пьяной драки.

Впрочем, известны совершенно необъяснимые случаи, когда люди отчетливо предвидели свою дальнейшую судьбу, чтобы потом с фатальной неизбежностью исчезнуть в ее всесильных жерновах.

Так, один горный лыжник во время не очень представительных соревнований по прыжкам с трамплина, улетел с первой попытки на невероятное расстояние, о котором его соперники могли только мечтать. Это явно был его звездный час: обычно он замыкал, в лучшем случае, десятку, а тут результат — 127 метров! Прыгни он так даже на олимпийских играх, все равно был бы одним из первых, не говоря уже о небольших провинциальных соревнованиях. Немногочисленные свидетели этого чуда, в основном узкие специалисты, списали все это на сильный порыв ветра и застыли в ожидании развязки. Теперь ему стоило просто в тренировочном режиме пролететь дистанцию вполовину меньше, и он внукам бы рассказывал, как пробовал на зуб спортивное золото. Но… произошла совершенно неожиданная вещь. Этот герой, поднявшись наверх, вдруг заявил своему тренеру, что завязывает с прыжками. Ему, мол, пока он летел, покачивая концами лыж рядом с ушами, было видение: посреди большого белого поля, чуть дальше точки приземления, стоит Святой Франциск и держит в руках огромный плакат надписью: «Предупреждаю в последний раз!». Так что теперь он говорит всем «Auch Wiedersehen!» (До свидания /нем./) — либо действие происходило в Германии, либо лыжник любил иногда крепко выразится по-немецки — и отправляется вниз своим ходом.

На что тренер сообщил, что это он, то бишь тренер, предупреждает «в последний раз», если сейчас же этот подонок, в которого он вложил столько времени и своего тренерского таланта, не прыгнет, то он за себя не ручается. Пришлось бедняге прыгать, а что еще делать, если пара коллег покрупнее загибают тебя в позу огородника, а тренер самолично отправляет ногой навстречу золотой медали.

Что было дальше, пересказывать не имеет смысла, так как об этом долго еще шумели местные газеты, и даже телевидение показало прямой репортаж, в котором роль героя, правда, изображал каскадер-самоубийца. Остается добавить только, что Святой Франциск и в этот раз оказался прав, хотя в наше время его советы мало кто воспринимает всерьез.

Однако такие документально зафиксированные случаи единичны, в остальном же подобные рассказы не более чем вымысел, далекий от реального положения дел. Ну а поскольку ни Густав, ни Гёйсе не относились к людям, знающим, что их ждет в будущем, то и было оно для них пока светло и безоблачно.

Так как желающих отправиться в прекрасную Россию из жуткой Эстонии нашлось не так много, они удобно устроились поролоновых креслах эконом класса ближнемагистрального самолета, и, упершись коленями в передние сиденья, вели непринужденную беседу. Сначала она касалась сфер в основном духовных, в которых Гёйсе разбирался как фальшивомонетчик в сортах бумаги. При этом он проявлял завидное упрямство, и когда дело доходило до очевидных фактов, сразу же ссылался на Библию.

То религиозное течение, русло которого проповедник желал направить на Восток, было довольно странным гибридом языческих верований древних карелов и новозаветных страшилок о судном дне. Весь этот «неотеизм» скрепил тоталитарным режимом один безымянный господин, которого в нашем повествовании, под жестким контролем Гёйсе, принято называть не иначе как «Учитель».

По его оригинальной версии, ставшей чуть ли не Пятой Ведой для последователей, окультуренный национальный финский бог, восседавший доселе на золотом троне в бриллиантовом дворце, однажды в конце 50-х явился на грешную Землю. В этот час безработный, промышлявший спекуляциями со страховками, присел выкурить полуденный косячок у памятника одного не очень почитаемого на родине человека, даровавшего Финляндии независимость в 18 году. Не прошло и получаса, как фигура издала характерный только для живых организмов звук (*Критик поправляет меня, что в Финляндии были установлены не памятники, а лишь маленькие бюсты Ленину в городах Турку и Котка, а потому моя попытка сострить насчет «характерного… звука» осталась ему непонятной). В испуге вскочив, спекулянт убедился, что бронза ожила и в нее вселился благородный дух. В своей краткой приветственной речи дух сообщил, что со страховками покончено и отныне свидетель чуда будет его наместником на земле. Напоследок, чтобы подтвердить свои чудотворные свойства, бог даровал ему 100 грамм чистейшей индийской травы и вновь замер.

Сумасбродный мессия, получив такие широкие полномочия, принялся стяжать под свои знамена праздношатающихся. Нужно к его чести отметить, что делал он это довольно успешно, так как в свое время успел поколымить фокусником в шапито. То есть отныне, следуя божественной воле, дама пик всегда оказывалась сверху, а из цилиндра всегда торчали заячьи уши. Публика была в восторге и охотно вступала в члены церкви. Ее же родоначальник упорно шел к своей цели, которая отличает все подобные течения, обильно представленные во всем мире — большие пожертвования на благое дело. Чем больше паствы, тем лучше финансирование — первая заповедь, которая, похоже, начертана на всех сектантских скрижалях. Со временем его организация превратилась в крупный финансовый институт с широкой сетью агентов-проповедников, баллами, возвратными чеками и даже своей системой поощрений, от значка «Учителя» до розового «каддилака». А потому неудивительно, что, завидев первого встречного поперечного, святые люди начинали свою кропотливую работу, сообщая, убеждая, запугивая.

Густав, по сути своей умеренный атеист, придерживался иных, так называемых, научных взглядов на жизнь. Оспаривая сомнительные утверждения, он чувствовал, что Гёйсе, как скользкий сом постоянно уворачивается от прямых вопросов, но при этом ставит его самого в неловкое положение, когда опровергать уже нечего. И все вроде так и выходит, что Земля — это панцирь Черепахи Гамба, которая плавает в божественном пруду бога Яхве, что, выплачивая деньги, ты покупаешь райское блаженство и так далее, пункт за пунктом. В общем, сплошная мешанина из суеверных страхов и обрывков евангельских историй. В какой-то момент разгоряченный Густав даже полез за бумажником, чтобы поставить десятку на второе пришествие, но во время остановился. Буквально схватив проповедника за руку, он вернул купюру обратно и с большим трудом перевел разговор на другую тему.

Какими были родители Гёйсе Пюйкеннена? Интересный вопрос. Но еще более интересным был рассказ, который поведал Гёйсе своему новому другу. В силу невероятной страсти к обучению проповедник постоянно пытался мастерить фразы на языке большой страны, оттого рассказ занял не 20 минут, а целый час, да и то лишь потому, что Густав после первой трети взмолился, чтобы финн продолжил по-английски. В итоге Сирманн кое-что домыслил сам, и вот что из этого получилось.

Мама Гёйсе, Ирма Койвисту, в то время еще семнадцатилетняя активистка Финского Коммунистического Фронта, неделями не бывала дома, пропадая на различных демонстрациях и митингах в защиту марионеточных режимов, которые большой брат Советский Союз поддерживал в странах третьего мира. Ее успеваемость практически равнялась нулю, она до одури спорила с учителями даже в те редкие дни, когда все-таки посещала школу. Она доводила их до бешенства рассказами о всеобщем процветании трудового народа. Особенно же они свирепели, когда она сообщала, что после победы Мировой революции, всех учителей, как проводников лже-наук перевешают на соседних столбах. Она даже пошла дальше, и теперь, возвращаясь из школы домой, учителя видели, как на столбах белели их имена. Ее давно бы выгнали, четвертовали, растлили (особенно учитель физкультуры), однако раз в месяц в школу на машинах с мигалками приезжал папа Ирмы, грозный Ярно Койвисту, и на стол директору ложился чек на крупную сумму, половину которой директор честно оставлял себе на пропитание, а остальные шли на содержание школьного имущества. Папа Ирмы, вымогатель и взяточник, был далеко не последним человеком в местной полиции, и все уважали его за необузданный нрав и любовь к выпивке.

Как тесен мир! — восклицаем мы, часто даже не понимая насколько этот мир тесен в провинциальном финском городке. Однако, факт: В полицейском участке под началом грозного папы Ирмы служил скромный новобранец по имени Тимму Пюйкенненн. Его жизнь текла размеренно и мирно, все было в ней предсказуемо и безынтересно до одного момента.

Однажды под вечер в участке взревела сирена: Все силы срочно стягивались к центральной площади, где несколько десятков пьяных хоккейных фанатов, ведомых уже известной нам хрупкой девушкой, устроили беспорядки под лозунгом: «Коммунизм побеждает даже в хоккее!». Когда синий микроавтобус плотно набитый полицейским авангардом прибыл на площадь, и из жаркого нутра вывалились новобранцы в съехавших на глаза шлемах, в них полетели пивные банки и грязные ругательства. Новобранцы совершенно не готовые к такому развитию событий, столпились в неорганизованную кучу возле автобуса, растерянно озираясь по сторонам. Фанаты между тем перешли в наступление: им действительно было обидно, что русские на очередном чемпионате снова разделали Суоми под орех, да еще прямо у них дома (^*Видимо, имеется в виду чемпионат мира в Финляндии в 1974 году, — информирует меня Критик, — когда Чемпионом стала сборная СССР. Финны заняли 4 место). И вину за то, что произошло, они возлагали целиком и полностью на стражей порядка. Ирма тонко почувствовала неожиданно приобретенное преимущество и, высоко подняв лозунг, пошла прямо на кучу полицейских.

Но ничто не длится вечно, и ее радость вдруг сменилась жестким огорчением. Юный Тимму, которому шлем закрывал почти весь обзор, а бронежилет заставлял стоять в полу-присяди, вдруг в порыве страха махнул резиновой дубинкой и — надо ж такому случится — попал гордой и неприступной Ирме прямо в ухо. Ирма тихо вскрикнула и осела на землю, лозунг выпал из ослабевших рук, а пьяные фанаты, по природе своей трусы и подлецы, бросили своего лидера на произвол судьбы и пустились врассыпную.

Столь блистательная победа полиции над хулиганами до такой степени вдохновила местных журналистов, что на утро все газеты пестрели заголовками типа: «Полисмен избивает женщину на глазах изумленной публики!!!» Однако сама городская полиция пребывала в состоянии эйфории. Такого решительного отпора преступность в Финляндии не получала со времен Гурдихильда Злого, известного тем, что у викингов, которые были замечены в краже, он собственноручно отнимал краденное и присваивал себе. И в связи с этим радостные отцы основатели вручили Тимму перед строем латунный значок: «Лучший новобранец».

Но этот доверчивый парнишка с покрасневшими от волнения ушами, став сегодня халифом на час, даже не догадывался, что такое женское коварство. Ирма, исполненная чувства мести, уже на следующий день, по выходу из больницы, рыдая, рассказала папе историю, от которой даже у лысеющего стоика волосы встали бы дыбом.

Этот лгун и ничтожество Тимму Пюйкенненн, с которым она познакомилась в библиотеке (!), в тот же вечер заделал ей ребенка (!!), несмотря на решительные протесты (!!!). А после того, как она ему об этом сообщила, зло рассмеялся и сказал, что теперь порешит и ее, и ребенка (в теории это был Гёйсе). Где только она не скрывалась от этого психопата! Но он пробился даже сквозь плотные ряды хоккейных фанатов, культурно обсуждающих проигрыш национальной сборной, и только чудо спасло Ирму от неминуемой гибели: в последний момент неуравновешенный Тимму поскользнулся, и удар дубинкой пришелся вскользь. Иначе бы, ты папа, не обнимал сейчас свою дочку, а шел в первых рядах процессии, задыхаясь в дизельных парах катафалка.

Уже упоминалось, что глава семейства Койвисту обладал необузданным нравом, поэтому он пришел с совершенное неистовство, и в нецензурном кратце описал Ирме всю процедуру завтрашнего надругательства над своим подчиненным новобранцем. В качестве апогея возмездия он решил отобрать у Тимму значок.

Но тут уже воспротивилась Ирма, которой такая месть показалась слишком мягкой. Она сказала папе, что все равно любит этого гада и жить без него не может, поэтому пусть папа повременит пока и с надругательством, и со значком, а лучше убедит его жениться. Она же в свою очередь подарит папе очаровательного внука с таким же необузданным нравом и крепкой любовью к жизни. Какая логика двигала ей в тот момент?! Наверное, та же, что и всеми остальными коммунистами.

Для ветерана финской полиции такое решение было не самым подходящим, однако, представив свою девочку с огромным внебрачным животом, он все-таки согласился, там более, решил он, в перспективе ему никто не помешает надругаться над зятем по полной программе.

На следующий день Тимму, ничего не подозревая, пришел на работу с начищенным до блеска значком. Он всю ночь грезил о повышении и поэтому даже с некоторым удовлетворением выслушал сообщение о том, что его прямой и непосредственный начальник (а так же будущий тесть) Ярно Койвисту, ждет его в своем кабинете. Чеканным шагом вошел он туда и на подкашивающихся ногах выполз через полчаса. Судьба его была решена. Имя ему было найдено — Вещь!

Что до Ирмы, то она примерно в это же время отдавалась учителю физкультуры прямо на матах, в спортзале. Нужно же было ей как-то заиметь обещанного ребенка!

Свадьба влюбленных пташек состоялась через месяц. Не то, чтобы она была очень веселой или шумной, но все прошло в рамках приличия: Белая невеста, едва достигшая совершеннолетия с пламенеющим взглядом и манящими открытыми плечами, и серый бесцветный жених, шаркающий ногами и не поднимающий взгляд дальше, чем на 45. Это унылое зрелище заставляло даже закоренелых циников жалеть бедняжку. Невесту, конечно. Самым счастливым человеком на свадьбе был старый бродяга Райву, которому удалось набить брюхо треской, и теперь не думать о еде, по крайней мере, сутки, а самым несчастным — учитель физкультуры. Он вдруг понял, что лучшее в его жизни осталось в прошлом, на матах, в спортзале, и, возможно, никогда уже не повторится: Ирма держалась с ним очень холодно и делала вид, что вообще впервые видит.

Для Тимму Пюйкеннена церемония, как, впрочем, и первая пара лет совместной жизни прошла в забытьи. Он практически не принимал участия в зачатии, рождении и воспитании ребенка — славного малыша, появившегося на свет марте. Все его мечты были поруганы, все идеалы низвергнуты. Так и оставшись в полиции персоной нон грата, он уже не мог надеяться на повышение, семейная жизнь представляла собой тихий ужас, поэтому неудивительно, что он с головой ушел в религию, и со временем стал всерьез полагать, что Бог обрушивает на его голову несчастия не просто так, а с какой-то целью. Тимму ежевечерне стал посещать собрания радикальных сектантов, которые исповедовали сомнительные ценности, прикрываясь именем национального финского бога Яхве, а еще через несколько лет приобрел значительно влияние на своих единоверцев, став одним из патриархов их непризнанной Церкви.

К этому времени многое в его жизни изменилось. Если сначала жена Ирма всецело царила в доме и упивалась своим превосходством, сначала просто потому, что у нее побаливало ухо, а после потому, что муж оказался совершенно бесхребетным существом, то спустя годы они поменялись ролями.

Первый звонок прозвенел, когда Гёйсе стукнуло девять. Ярно Койвисту, бравый полицейский офицер, в очередной раз пренебрег рекомендациями врачей, и в канун рождественских праздников, окончательно совращенный зеленым змием, что называется, сгорел на работе. Для Ирмы это был настоящий шок. Несмотря на то, что папа не разделял ее увлечение коммунизмом, он все-таки оставался для нее единственной поддержкой и опорой. Лишившись ее, она замкнулась в себе и даже перестала появляться на собраниях и митингах, которые без нее протекали вяло и нерешительно, а вскоре и вовсе прекратились, навсегда отойдя в историю. Она продолжала работать секретарем в полицейском архиве, и все реже появлялась дома. Ребенок рос очень самостоятельным и практически не требовал опеки, дома ей почти было нечего делать — муж пахал за десятерых. Однако вскоре он, осознав, что больше пьяный тесть не будет с ним играть в бутылочку и заставлять бегать за пивом, стал частенько подавать голос, и постепенно взял бразды правления семьей в свои руки. К его чести нужно сказать, что мстить Ирме он не собирался. Может, над ним довлела идея всепрощения, а может, как человек мирный и тихий, он просто не любил скандалов. Одним словом, старший Пюйкенненн старался с ней общаться мало, и все свое внимание сосредоточил на сыне, справедливо полагая, что если за него возьмется жена, то мир получит второго Ильича Рамиреса. Он все чаще брал Гёйсе с собой на собрания, где сын впитывал в себя рассказы прихожан о двух подряд трефовых парах во вчерашнем преферансе или о чудесном избавлении от газов естественным путем. Все эти проявления Бога на Земле настолько поражали детское воображение, что, став постарше, он не мечтал о доле иной, кроме удивительной судьбы проповедника.

Ирма сначала яростно сопротивлялась, устраивая даже истерики с битьем посуды, однако события, потрясшие мир накануне 17-летия Гёйсе, совершенно ее подкосили. Распался Советский Союз и все надежды матери на то, что Финляндия станет шестнадцатой сестрой в дружной семье его республик, пошли прахом.

В один прекрасный вечер она зашла в комнату Гёйсе и долго с ним разговаривала, пытаясь в очередной раз заронить в его сердце любовь в дяде Карлу и дяде Фридриху. Однако Гёйсе, занятый библейской историей про человека, блестяще поправившего свои финансовые дела путем выдачи властям бродячего шамана, слушал очень невнимательно, поэтому мама грустно улыбнулась и ушла.

А на следующий день на кухонном столе Тимму и Гёйсе обнаружили записку, которую она адресовала своему мужу: «Прощай, идеологическое ничтожество!», и с тех пор ее никто не видел. Единственное, что доподлинно известно, накануне она купила туристический тур на двоих: «Пхеньян — город контрастов» и так и не вернулась обратно. К слову, в тот же день пропал учитель физкультуры. Однако два этих события не решились связывать воедино даже самые отъявленные сплетницы, посчитав это простым совпадением.

—

А Пхеньян есть Корея, — грустным тоном завершил свой рассказ Гёйсе, — Pohjois

(Северная /фин./).

Густав вдруг отчетливо представил себе крепкую светловолосую женщину в каске, униформе, с нанесенными на лицо черными разводами. В тусклом свете зеленой ракеты решительно блестят ее глаза. На 58-й параллели она с «калашниковым» в руках охраняет последний бастион коммунизма.

Еще раз пережитая история жизни возбудила в проповеднике самые печальные воспоминания. Он громко всхлипнул и попросил у стюардессы мятный леденец. Похоже, потеря матери в столь юном возрасте стала для него тяжелой утратой, сравнимой разве что только с потерей космического спутника в атмосфере Юпитера.

Обо всем, что было дальше, Сирманн мог догадаться и сам. Тимму Пюйкенненн вскоре совершенно убедился, что его так называемый сын, похож на него, как турнепс на авокадо и поэтому, как одного из самых верных своих адептов, отправил Гёйсе к черту на кулички, то бишь, пардон, во Владивосток, чтобы словом жег он заскорузлые сердца тамошних жителей. Доля молодого проповедника была нелегкой, как груз Сизифа, и даже опасной, как посещение уличного туалета зимой.

Что же касается истории, которою в ответ на откровения Гёйсе, поведал ему Густав, то она, как и всякая другая ложь, скорее напоминала отчет об исполнении госбюджета, чем реальную жизнь.

Мол, мама учитель, папа рабочий. Счастливые, но бедные. Сам учился в школе, потом — университет. После Дня Независимости русский язык стал никому не нужен. Густаву едва исполнилось 30, а папа уже сказал что-то про медаль, висящую на шее, и отправил сына на заработки в Россию. С визой проблем не было, с деньгами на билет помогли родственники. Говорят, в России всех эстонцев принимают очень дружелюбно…

Кто поверил хоть слову, поднимите руку. Вот то-то! Стало нынче в мире мало доверчивых людей. А Гёйсе поднял. Поднял и поверил всему, включая знаки препинания, и избавил, таким образом, Густава от необходимости вертеться как уж на сковородке, выдумывая все новые и новые небылицы.

Полет прошел спокойно, можно даже сказать превосходно. После того, как подали горячий ужин, и новые приятели сдобрили его остатками трех семерок, настроение Густава повысилось десятикратно. За ним не следили, его не преследовали, а если и захотели бы найти, то наверняка на прочесывание России им потребовалось лет двести. План, которого хитрый эстонец придерживался с самого начала, действовал. Случай, разумеется, внес в него кое-какие коррективы, но они были настолько благоприятными, что Сирманн тоже начал немножко верить в Провидение.

Москва, Шереметьево и Россия в целом встретили путешественников сырой вечерней прохладой. Когда они спускались по трапу, над городом висела плотная серая пелена. Воздух был необычайно теплым для этого времени года, и все говорило о том, что вот-вот начнется мелкий моросящий дождик. Желтые автобусы медленно катили по летному полю. Многим такая погода не по душе. У них ноют суставы, голова раскалывается на четыре части, и они начинают проклинать тот день, когда Паскаль изобрел низкое атмосферное давление. Вероятно, к такой породе людей относился и Гёйсе. Он втянул шею в воротник, был малоразговорчив и бледен.

Но Густаву всегда нравилась пасмурная погода. Те дни, когда небо становилось серым и всякая живность в округе забивалась в норы, на чердаки и переставала галдеть, шуметь и трещать, он проживал особенно радостно. Теперь он в новой стране, с новым другом и его ждет новая жизнь. Напряжение вдруг куда-то исчезло. И он рассеяно воспринимал окружающей мир.

Его ожидания насчет русской таможни полностью подтвердились, никто не задал никаких лишних вопросов и даже не поинтересовался содержимым ручной клади проповедников. А поскольку еще в самолете они договорились, что в гостиницу поедут вместе, так как рейс Гёйсе на Владивосток был только на следующий день, Густав пошел искать такси, оставив своего спутника у места выдачи багажа. В этом багаже ему кое-что причиталось. Гёйсе с готовностью поддержал мысль о такси и, вынув из кармана трубку, изъявил желание позвонить. Звонок в Приморье единственному на весь Дальний Восток адепту финского бога, с которым церковь познакомилась по Интернету, гласил, что он незамедлительно прибывает и готов начать проповедовать хоть у трапа самолета.

Есть печальное правило — беда приходит всегда, откуда ее меньше всего ждешь. Едва Густав поверил, что все проблемы позади, и подхваченный расторопным пареньком-таксистом, наслаждался своим хорошим настроением, как она появилась. Первый взгляд, который он бросил на спешащего к ним Гёйсе, вызвал смутную, пока не оформившуюся, тревогу. Проповедник шел налегке, без чемодана!

— А где багаж? — осторожно спросил Сирманн, чувствуя, что голос все-таки предательски задрожал.

— О, ба-гаж?

— Да, чемодан?! — нарисовал в воздухе прямоугольник Густав.

— А! Очень good, новый service of Аеропорт. (Очень) хорошо, (новый) услуга (Аеропорт) /англ./)

— Что?.. Какой сервис?

— О! — гордо протянул рекламный проспект святоша.

Густав машинально принял бумаги и быстро прочитал:

«Новая услуга компании!

Вы делаете пересадку и летите дальше?

Берегите свое время и здоровье!

Доверьте свой багаж нам, и по прибытию в пункт назначения, вы сможете получить его в целости и сохранности. При этом вы можете насладиться достопримечательностями столицы, не таская тяжести на себе.

Страховка включена в стоимость отправки…» плюс то же самое по-английски.

Густав оторвался от проспекта. Беда схватила его когтистыми лапами за шиворот и резко тряхнула. Да так, что земля ушла из-под ног. Этот тюфяк отправил чемодан прямиком во Владивосток! Чемодан со всем содержимым!!!

— Где это место?

— Что? — недоумевал Гёйсе.

— Where`s your bagage!!? (Где твой багаж!!? /англ./) — взревел Густав и, вырвав из рук проповедника квитанцию, ринулся в ту сторону, куда тот машинально указал.

Понятно, его здесь не ждали. Очередь в несколько человек у стойки степенно обсуждала новую услугу компании. Растолкав всех, Сирманн едва не вцепился в приемщицу:

— Где багаж по этой квитанции?!

— Извините?

— Где мой багаж?!!

Девушка испуганно глянула на номера квитанции:

— Машина уже ушла, — сообщила она после некоторой паузы, — Вы сможете забрать ваш багаж в пункте назначения.

— Где? — обмяк Густав.

— В городе Владивостоке, здесь же написано. Доверьте нам заботу о вашем багаже, — и она дежурно улыбнулась

— Нет… — прошептал ошарашенный эстонец, качая головой, словно туземный божок, — Нет…

— Нет, нет! Раньше думать надо было, — грубо отстранили его от стойки, — Лезет еще без очереди. Дайте другим отправить…

Густав уже ничего не слышал, он сделал два шага и остановился. Мысли вихрем неслись в голове: «Бежать! Куда? Требовать, чтобы срочно вернули… Нет, привлеку внимание, я же не владелец… Все кончено…», и он побрел обратно, не в силах постичь происходящее.

«Хорошо, хорошо, — успокоил он сам себя по дороге, — Какие проблемы? Слетаю во Владивосток, все верну! Благо, на билет и гостиницу хватит, — Он вяло улыбнулся и почувствовал, как тошнотворный комок подкатил к горлу.

Гёйсе, опекаемый таксистом, остался практически на том же месте и сейчас удивленно смотрел на возвращающегося Густава:

— Что happened (Случилось, /англ./), майн друг?

— А?

— Что… happened?

— Я… проверял, верно ли они отправили багаж.

— И?

— Да, верно, он уехал во Владивосток.

— Гут! Нови услуга! — повторил святой отец, — Where now? (Куда теперь? /англ./)

— В гостиницу, — кивнул Густав и как сомнамбула последовал за своими спутниками.

Когда они вышли из здания аэропорта, он поднял голову — вся пелена куда-то рассосалась, сверху сквозь круглые дырявые тучи пробивалось позднее яркое солнце. Гёйсе, рассеяно моргая и не подозревая об опасности немедленно быть битым, шлепал к машине. Они уселись и двинулись в дорогу по миру, который только что для одного из них перевернулся. А уже спустя считанные минуты стрелой по ленинградке летел дорогой местный автомобиль, летел в город, который в своих недрах скрывал 80% финансовых ресурсов страны и около 10 000 торговцев шаурмой, которые эти ресурсы и контролировали.

III. Бензин и алюминий.

«Господин Координатор,

лучшие сотрудники занимаются этим делом.

Нам стало известно, что он скрылся в России,

причем в сопровождении некоего неизвестного.

Личность выясняется.

Я же полагаю, что это агент ФСБ и не удивлюсь,

если за похищением стоят русские спецслужбы».

Полковник Янис Нульбе, первый заместитель руководителя

Департамента охранной полиции КАПО.

Эти две вещи, несомненно, во многом определяют жизнь современного мужчины. Уровень их присутствия в жизни наглядно показывает, состоялся ли мужчина как мужчина, простите за каламбур, или нет. Вы посмотрите на бомжей, на этих несчастных калек — в их жизни нет ни бензина, ни алюминия. Их настоящее ужасно, их прошлое горько: они могут только вспоминать, как в детстве им удалось похлебать суп из алюминиевой миски. Зачем, вы думаете, они, как тени, бродят между стоящих на перекрестке автомобилей и клянчат мелочь? Неужели только чувство голода гонит их на проезжую часть? Отнюдь! Только здесь они вдоволь могут надышаться выхлопными газами и хоть на некоторое время стать нормальными людьми.

Известна история, в которой компания молодежи приехала на природу за сотни километров от города, где в тенистой рощице журчит прохладный ручей. Воздух наполнен ароматами цветов и стрекотанием всевозможных насекомых. Тишина и покой. И тут один из компании делает два шага и — бум! — оседает на землю. В сознание его не могут привести ни скабрезные шутки, ни даже пинки приятелей. Тогда один, наиболее опытный друг хватает пострадавшего и тащит его к выхлопной трубе. Проходит несколько томительных секунд и, о чудо! он оживает. Оказывается, потерял сознание от переизбытка кислорода! Компания поспешно рассаживается по машинам и, бурно обсуждая происшедшее, отправляется обратно в город.

Или вот. Перед нами солидный бизнесмен, он богат и, кажется, всемогущ. Чем он богаче, тем больше в его жизни бензина. Его загородный дом от фундамента до крыши отделан алюминиевым сайдингом. У него дорогой, прожорливый автомобиль, который постоянно накачивают топливом до отказа. Его окружают, помимо черного седана класса люкс еще генератор на даче и бензиновая зажигалка в кармане. Его живо интересует все связанное с ценами на бензин. Высокие цены — самая приятная для него новость и самая ужасная — бензиновый кризис. Если он настоящий король, значит он король бензиновый. Бензин — это настоящая страсть — огненная и взрывоопасная.

И даже когда его враги нанимают убийцу-психопата, чтобы свести с ним счеты, они отдают ему последнюю честь: после контрольного выстрела киллер обливает его бензином из небольшой алюминиевой канистры и поджигает. Какая возвышенная правда жизни!

Что до алюминия, что именно он помогает творить возмездие! Канистру находят, на ней отпечатки пальцев, ловят киллера, тот колется, выходят на заказчиков, но у них — железное алиби и стальные нервы! Раз, два, железное алиби на поверку оказывается сплошной ржавчиной, стальные нервы сдают при одном только виде детектора лжи! Сталь и железо — устаревшие понятия. Они пришли к нам из прошлого века и теперь должны уступить место более точным и совершенным формулировкам. Если бы у них были алюминиевое алиби и алюминиевые нервы, их отпустили бы через пять минут.

Я ввожу крылатые фразы прямо здесь, и отсюда они разойдутся по миру:

Он холоден как алюминий! Ему бы гнуть алюминий!! В его глазах алюминиевый блеск!!! Ну и т.д., и т.п.

Я, надеюсь, убедительно доказал, что бензин и алюминий — основы основ для настоящего мужчины. Многие начнут оспаривать эту очевидную истину, вводя в систему мужских жизненных ценностей любовь, семью, еду и прочую чепуху. Но посмотрите, кто эти многие?! Это говорят нам женщины. Они терпеть не могут ни бензин, ни алюминий! Выйдете на заправке из машины. Сами возьмите в руки пистолет, и сами вставьте его в бензобак. Остерегайтесь! Заправщик, который должен делать это за Вас, будет очень недоволен! Держите пистолет голыми руками, даже если на улице зима, и слушайте, потому что нет приятнее звука, чем журчание мощной бензиновой струи, бьющей из горловины пистолета! И вот вы садитесь обратно в машину, и теплый салон заполняет этот запах. Чудесная смесь бензина и алюминия. Но Ваша жена ненавидит этот запах, она сначала просит, затем настаивает, а потом требует, чтобы вы открыли все окна настежь и проветрили салон!.. Теперь вы убедились? Женщинам этого не понять. Бензин и алюминий для них — пустой звук.

Шофер «лады» — Василий, да какой там Василий — Вася Ярчик, всецело оправдывая свою фамилию, был яростным приверженцем этой теории. Она была для него аксиомой, прописной истиной, не подвергавшейся никакому сомнению. За нее он готов был начать спор с самым образованным и начитанным человеком своего времени. Теперь же он, постоянно оборачиваясь и жестикулируя обеими руками, излагал ее на жуткой русско-английской смеси двум иностранцам, которые испуганно кивали, лишь бы только вернуть его внимание опять на дорогу. Всего полчаса назад он весьма ловко встретил их в Шереметьево, распихав зазевавшихся конкурентов и подскочив к Густаву с милой улыбкой, когда тот едва появился в дверях перед группой встречающих Таллиннский рейс.

— Такси, мусье… о, икскьюз ми, сер?!

Вася был доволен. Похоже, проповедники — а род занятий этих благословенных людей он определил моментально по одному только выражению лиц — действительно раньше никогда не бывали в Москве и главное совсем не считали деньги. Они даже не моргнули, когда он сообщил им цену. Теперь Вася катил по ленинградке, выжимая из самой новой и перспективной отечественной модели (без кондиционера и с механическими стеклоподъемниками) почти 100 % ее полутора-литровой души.

Вы в Москве, господа. Сколько удивительных рассказов и прекрасных воспоминаний дарил вам каждый, кто хоть раз побывал здесь! Ожидание большого и чудесного праздника не покидает вас, когда вы из окна автомобиля смотрите на стальные своды мостов, каменные набережные, широкие проспекты и бесконечные потоки счастливых улыбающихся людей. Столица живет и дышит, но воздух чист и прозрачен. Нет, из окна автомобиля вы не увидите, как скинхеды громят рынки, а «черные» мовсесы-жоры-мамуки испуганно удирают, таща за собой груженые телеги и теряя по дороге спелые помидоры; вы не увидите, как дородный старшина в метро отбирает деньги у щуплого приезжего, потому что регистрация у него все равно липовая и жаловаться ему некуда; вы не увидите, как на небольшой площади у железнодорожной платформы сидит сидит одноногий бородатый мужик с гармошкой и орет «Шумела буря, ивы гнулись!», пытаясь перекричать проходящий мимо без остановки «скорый».

Нет, господа, для вас Москва останется сказкой, в которой старые здания завораживают великолепием и роскошью, церкви ослепляют золотом истинной веры, а Петр Первый горделиво протягивает руку над городом, который он, надо признаться, всю жизнь люто ненавидел.(^*По мнению Критика, это весьма сомнительный факт, не имеющий прямых доказательств).

«Лада», срезав пол-перекрестка на мигающий зеленый, через 2 сплошные проскочила в полупустой переулок. Вася, как мог, исполнил немного странные просьбы пассажиров. Требовалось место, где а) нет полиции и б) много заблудших душ. Это был не Рэдиссон, не Балчуг, не Метрополь. И Вася привез их в то место, где однажды, заняв у приятеля денег, снял одноместный номер, в котором с полной и угреватой, но готовой на все одноклассницей Людой, открывал первые страницы азбуки любви. Завершилось это все свадьбой через 4 месяца и совместным проживанием с крепкой тещей в однокомнатной квартире.

Места, более точно соответствующего требованиям, он найти бы не смог и поэтому, получив сверху еще денег, срочно ретировался.

Гостиница, в целях привлечения иностранных гостей (в основном азербайджанцев с соседнего рынка) называлась дорогим импортным словом «Kuzminkee». Надпись на фасаде была выполнена в лучших традициях афиш кинотеатров 80-х годов: холст, водоэмульсионка, неизв. художник конца ХХ века. Войдя внутрь, наши герои были встречены со всем однозвездочным почтением и радушием. Дядя Шура, охранник, швейцар и носильщик по совместительству, развалившийся на стуле, оторопело протер глаза и убрал ноги из прохода. Администратор Валентина, отложив в сторону «Крылья Голубки» на месте, где «их губы встретились», напряженно замерла. Очкастый меняла Коля с табличкой «бир сом, бир сум, бир манат = 23 коп» оторвался от калькулятора. А в противоположном углу прервался важный спор двух сутенеров, Вовы Зубатого и Лени Шейфеля, которые тут же вперили хищный взгляд в потенциальные жертвы.

— Ми хоти жить! — неожиданно точно произнес Гёйсе, оказавшись в самом центре этого пристального внимания и пропустив слово «здесь», — Ми — луди церква!

— Будьте добры, номер, поскорее, — сказал Густав, который хотя и строил из себя проповедника, но вполне точно подмечал происходящие вокруг метаморфозы.

Зал ожил. Из дальнего угла к ним перебежками приближался меняла, повернув табличку другой стороной «$ — Є — rubles», Шейфель коротко и громко свистнул, сообщая таким образом своим подопечным о готовности номер один, а не по годам шустрый носильщик уже пристраивался к сумке Гёйсе, которую тот закинул за спину.

— Господа желают два номера? — откашлявшись, приятным голосом спросила Валентина и при этом подняла средний и указательный пальцы вверх, пытаясь быть наглядной. И не успел Густав открыть рот, как мистер Пюйкенненн взял инициативу на себя.

— О найн, — выдохнул он, очарованный улыбкой из нержавейки, — Я и майн друг… have to talk a lot about, double please (Я и майн друг) нужно о многом поговорить, двухместный номер, пожалуйста /англ./), — на этих словах он слегка наклонился вперед и загнул указательный палец администратора. Красноречивый жест, родившийся после этой нехитрой операции, заставил радостно забиться сердца сутенеров — небельмес в иностранных наречиях, но доках — в языке жестов. Клиентов даже не надо было обрабатывать, а товар можно было подавать прямо, так сказать, к столу! Гёйсе же, как не в чем не бывало, протянул кредитку.

— Нам двухместный, — уточнил Густав, видя замешательство администратора, которая с удивлением стала разглядывать карточку. Вынул кредитку из ее рук, и вложил туда 20 евро:

— Этого хватит?

— Конечно! — он тут же получил в руки ключи, — Добро пожаловать, господа! Ваш номер 312. — — Будьте как дома.

Кратко буркнув «спасибо», Густав настойчиво развернул зазевавшегося проповедника и буквально потащил его за собой к лифтам с надписью «Только по четным». Носильщик, не отставая ни на шаг, как домашняя почвенная мушка, вился рядом с сумкой, и в итоге, заметив это, Гёйсе с облегчением сбросил тяжелую ношу в его растопыренные руки. А Густав оставался погруженным в свои мысли, пока ехали на шумном лифте, пока шли по длинному коридору, выстланному затоптанной ковровой дорожкой, пока открывали дверь заедающим ключом, до тех пор, пока носильщик не расшаркался, получив свою пятерку, и не скрылся за порогом.

Пюйкенненн тут же прильнул к окну и сообщил что-то лестное по поводу местной коробочной архитектуры. Что ж, Ганс Христиан Андерсен тоже увидел сказку в сломанной швейной игле. И, в конце концов, давайте скажем честно, архитектура после 20 лет в очереди на квартиру действительно была прекрасной.

Сирманн же в это время присел на кровать и только сейчас понял, как он уста за последнее время! Напряженная ситуация, возникшая в его жизни, серьезно взвинтила его прежде спокойные эстонские нервы. Пока внешне не проявляя себя, он чувствовал, что внутри все дрожит, и равновесие вот-вот будет потеряно. Густав мог вспылить от любой мелочи, но менее всего сейчас ему следовало привлекать к себе лишнее внимание. Поэтому он поднялся, и как можно спокойнее произнес:

— Я, пожалуй, приму душ, и будем спать.

— О, да, — закивал головой Гёйсе.

— И еще… Я звонил на новое место работы — снова начал врать Сирманн, да настолько неправдоподобно, что поразился сам, — At my new work, they told I will be excepted 2 weeks later, сказали, Россию посмотрите пока. And I made a decision… to take a trip in Vladivostok with you. Never being there. I would… (На моей новой работе. Они сказали, я буду нужен через две недели. (Россию посмотрите пока) И я решил, слетаю тоже во Владивосток, никогда там не был. Я бы… /англ./)

Буря чувств не замедлила себя ждать:

— О чудесен! Яхве все видит и… lead us (ведет /англ./), майн друг! — и он бросился обнимать Густава

— Хорошо, я тоже рад, — выдохнул Сирманн, слушая, как трещат ребра, — Только сейчас я хочу принять душ и поспать.

— Учи русски, помогай… — бормотал, топя его в объятьях, Гёйсе.

Эту обструкцию прервал довольно тихий, но настойчивый стук в дверь. Пюйкеннен отстранился и, бросив удивленный взгляд на своего спутника, пошел открывать. Густав отрешенно повернулся к двери и взглянул на своего спасителя от удушья и переломов: В открытом проеме горела звезда ночных рандеву и валютных баров по имени Наташа. Белокурая невинность, на которой негде было ставить пробу, была явно довольна произведенным ей эффектом. Простенькое синее платьице, белые чулочки, чуть-чуть помады и — опа! — Открывший двери бюргер стоит с отвисшей челюстью, а второй, у стены — совсем помялся, едва дышит, бедняга. Лямур творит чудеса!

— Я к вам, святой отец, — проворковала Наташа, с видом грешного ангела, явившегося на исповедь. Ее «продюсер», как его было принято называть, или просто Вова Зубатый, сообщил, что в номере остановились похотливые проповедники, которые уже в холле, едва появившись в гостинице, стали всем показывать на пальцах, что им нужно в этот долгий вечер. Поэтому, начинай сама, а дальше пришлем Верку, и, если потребуется, еще кого-нибудь. Главное, найди, где у них деньги. Тебе — честно — 10 %. Эх, Вова, Вова, за 10 % паши сам, а сегодня делить буду я.

Однако, Гёйсе, не будучи глубоким знатоком женской натуры, истолковал все совсем иначе. Визит неожиданной гостьи в столь поздний час, а тем паче обращение «святой отец», он отнес к явлению божественной Воли и решил, что эта скромная девушка станет первым звеном в прочной цепи русских последователей финского бога Яхве. Он восхищенно потер рукавом висящий на груди значок и отступил от двери, приглашая гостью внутрь. Битва титанов началась.

Наташа прошла в номер, и, бросив полный обещаний взор на Густава, присела на краешек кровати:

— Меня зовут, Наташа, господа.

— О, Наташа! — радостно воскликнул Гёйсе, мысленно натягивая на голову этой монашки клобук, — Кто ви бить?

— Вы так хорошо говорите по-русски, — не отвечая на его вопрос, наигранно удивилась Наташа.

— М-м-м! Майн друг — о-кей, учитель по-русски, я — найн… О! — и он вежливо склонился, вспоминая русскую фразу, — Мени зови святей отец Гёйсе Пюйкеннен.

Добрый вечер, — осипшим голосом откликнулся Сирман, осторожно набирая в легкие воздух.

— Как хорошо у вас, — сообщила Наташа, обводя глазами фронт предстоящей работы, и неосознанно похлопала при этом по кровати. Отец Гёйсе понял все без слов, и с готовностью присел рядом.

— Do you know, — начал он долгий и тернистый путь возвращения заблудшей души к царству света, — что мире есть a lot of unanswerable факт!? For example, when Мария and Абрам… делай Иисус, Абрам has been loving Мария from distance `cause He`s been watching them! (Знаете ли вы… (что мире есть) много необъяснимых (факт)!? Например, когда (Мария и Абрам… делать Иисус, Абрам) любил (Мария…) на расстоянии, потому что Он наблюдал за ними. /англ./) — И он обернулся с Густаву, чтобы тот помог с переводом.

— Необъяснимый факт, когда кто-то наблюдает за тем, что делают Мария и Абрам, со стороны, — произнес тот, не заботясь о смысле.

«Да они действительно извращенцы», — подумала видавшее на своем веку всякое дитя порока, — «один, значит, будет смотреть, а другой в это время…» Однако Гёйсе вдохновенно продолжал:

— It was two thousands years ago! Nobody can do it until! Why? О, я — ответ! Because Яхве is a God! Он тоже… дружить Мария distance (Это было 2 тысячи лет назад! С тех пор никто не смог сделать так! Почему? (О, я — ответ!), Потому что Яхве — Бог! (Он тоже дружить Мария на расстоянии, /англ./), — запнулся Гёйсе, пытаясь подобрать нужное слово. Густаву опустил подробности и вновь перевел просто:

— Это было очень давно, и Яхве тоже дружил с Марией издалека.

— По интернету что ли? — простодушно удивилась Наташа, слегка заинтригованная таким началом.

— По Святая Книга! — торжественно произнес Гёйсе. Он поднялся и вскинул указательный палец вверх. Теперь его взгляд пылал, и весь он как будто вырос, стал величественным и могучим. — Я есть показать! — И он ринулся к сумке.

«Он будет делать это со мной на книге» — мелькнуло в голове у ночной бабочки. В это время Густав скрестил руки на груди и присел на табурет: происходящее стало приобретать интересный оборот.

— Святая книга, святая книга, — пел Гёйсе, копаясь в сумке, — Ага! Here`s a lot of (Есть много, англ./) интерестний Святая Книга, — продолжил Пюйкеннен, возвращаясь к представительнице паствы. Наташа в это время не сводила взгляд с толстого томика, пытаясь понять, не слишком ли сильно будет у нее после всего этого болеть спина, — Но люди — нет время: too many words, rules, устать читай, take a lot of time. But actual preacher have to use a… ясык! (Но люди — нет время): слишком много слов, правил, (устать читай), отнимает много времени, поэтому настоящий проповедник должен использовать… (ясык). /англ./) — И он открыл рот, при этом поболтав кончиком языка между зубами.

— У людей нет времени, чтобы тратить его на книги. А потому, чтобы не тратить много времени, настоящий проповедник использует свой язык, — констатировал Густав. Гёйсе в этот момент облизывал губы и демонстрировал достоинства своего языка.

«Вот это святоши!» — даже слегка брезгливо подумала путана.

— Have to use a ясык, to make you верить. One man не верить Яхве, he said (Должен использовать (ясык), чтобы заставить вас (верить). Один человек (не верить Яхве), он сказал…/англ./): «Я иметь мама! Я иметь жена!, — неожиданно затараторил Гёйсе по-русски, — Я иметь баран! Почему Яхве? Я всех иметь без Яхве!»…

— Ну, нет!, — вдруг прервала его тираду Наташа. Она вскочила с кровати, и по всему было видно, что слова Гёйсе ее серьезно задели, — За кого вы меня принимаете?! Может, вы там у себя, за границей, и делаете все это, но я с вами после барана не буду! Понятно? Мне это, может, неприятно! Меня сейчас вообще стошнит, — добавила она и, действительно, с трудом сдерживаясь, пулей вылетела из номера.

В комнате воцарилась тишина. Проповедник с раскрытым на полуслове ртом и поднятой вверх рукой удивленно замер. Он не мог понять, что же так обидело его первого слушателя в этой большой перспективной стране. Он вопросительно обернулся к Густаву, но тот только пожал плечами, так и не успев перевести гостье все тонкости финской проповеди. Медленным шагом Пюйкеннен вышел в коридор и слабо, безнадежно крикнул:

— Наташа?, — однако той и след простыл. К слову сказать, эта история произвела на нее такое сильное впечатление, что она в тот же час собрала свои вещи и, выплатив откупную Зубатому, покинула город. Теперь она, возможно, верная супруга и мать двоих очаровательных малышей, живет в каком-нибудь провинциальном городишке, но что мы можем с уверенностью утверждать — она больше никогда в жизни она не взяла в рот ни кусочка баранины.

Кристальнейшей души человек, никогда не мысливший ничего дурного, Гёйсе Пюйкеннен стоял посреди пустого коридора и печально смотрел вдаль. В эту минуту он являл собой скорбное и жалкое зрелище. На глаза ему навернулись слезы, все лицо его стало серым, и возле переносицы возникли две трагические морщины. Он словно прибавил в возрасте десять лет и потерял в росте десять сантиметров. Библия выпала из его рук на мягкую дорожку. Святой отец был чудовищно расстроен произошедшим. Он стоял и всхлипывал, глядя вдаль, пока через пару минут не появился Густав, и не увел его в номер. Спустя некоторое время они, не разговаривая, улеглись на кровати, и вскоре их поглотил неспокойный московский сон.

IV. Ход конем.

«Та-а-ак…Он прилетел в Шереметьево.

И не один, а с сопровождением.

Срочно выясните личность этого второго

и объясните мне, что происходит?!

Сам идет к нам в руки? Подозрительно. Не стоят ли

за всем этим эстонские спецслужбы?..».

Полковник Сергей Матвеев, руководитель Следственного управления ФСБ.

Вещие сны — миф или реальность? — такой оригинальный заголовок, набранный шестым петитом, украшает одну из полос популярной бульварной газеты, которую мы читаем по дороге на работу. Нам недалеко до тридцати, и мы внимательно читаем газету: рядом с нами пыхтит уже отжившая свое бабуля, и когда вагон покачивается, она испуганно хватается за поручень. Бабуля наивно ждет, когда освободится наше место, но нам ехать до последней. А газета между тем сообщает:

В самом центре Африки, под большим баобабом, до сих пор живет первобытное племя Масаи. Согласно фотографиям со спутника, они собирают коренья и с удовольствием едят сырое мясо, а по большим праздникам прыгают через костер. Их жизнь беззаботна и предсказуема, они в точности знают, будет ли в этом году в Экваториальной Гвинее снег, и когда, наконец, мусульмане и евреи станут добрыми друзьями. Считается, что Масаи разгадали тайну сна, и таким образом постигли будущее. Сон для них — куда больше, чем просто возросшая активность мозга накануне пробуждения.

Каждое утро дети племени приходят к старому морщинистому вождю и рассказывают ему свои сны, а вождь и другие старейшины племени внимательно слушают и объясняют детям, что может означать лев с черной гривой или банан со вкусом манго. Они учат детей управлять своими снами. «Управляя сном, ты управляешь своим будущим, — говорит вождь, — если падаешь с пальмы, представь, что трава внизу мягче страусиного пуха, если на тебя нападает крокодил, кусай крокодила первым. Побеждая во сне, ты можешь ничего не боятся в реальной жизни». Вдохновленные полученной информацией и пытаясь припомнить, что же снилось нам сегодня ночью, мы покидаем вагон.

Интересно, смог бы объяснить мудрый вождь Масаи, что значил удивительный сон, который привиделся Густаву Сирманну лунной русской ночью, первой из тех, что он еще встретит на этой чужой земле?

Цветной калейдоскоп рассыпался и, отражаясь в шести зеркалах, вновь соединялся невероятными группами. Радужные пятна пыхтели и били друг друга боками, все фигуры были вычурными и напоминали странные и враждебные цветы, которые даже пчелы облетали стороной. Их гудение, медленное и тягучее, как мед в сотах, вскоре заполнило весь эфир. Однако в тот момент, когда Густав ожидал уже увидеть полосатое брюшко и мохнатые лапки, чтобы вскинуть руку и крикнуть: «Привет, пчелка!», он понял, что это гудит грузовик. Двигатель, дававший 350 лошадей, не меньше, теперь находился прямо под ним и пучил воздух двуокисью углерода.

Сам Густав сидел рядом с водителем в не очень чистой кабине. За окном полз знакомый редколесный пейзаж. Солнце, желтое и влажное, словно вымытое золотое блюдце, катилось над кронами деревьев со скоростью километров 20, вместе с автомобилем. Дорога, а точнее колея, вела на съемочную площадку. В раскрытое окно дул свежий морской воздух, продувая душную кабину насквозь, теребя воротник рубашки и разбрасывая по лбу челку. Море находилось совсем рядом, буквально за деревьями, и иногда виден был то тут, то там его синий лоскут с далекими белыми барашками.

Лагерь, в котором жила съемочная группа, белел выгоревшими крышами фургонов. Между ними передвигались полуголые загорелые люди с добрыми, как у чеширского кота, улыбками. Они именно передвигались, потому что ходьбой эти странные движения назвать было нельзя. То по диагонали, то прямо — по шахматным правилам. Чуть в стороне расположился автобус: передвижной комплекс с аппаратурой, рядом — на автомобильной раме с широкими колесами — кран с корзиной для оператора.

Все повторялось. Бывает так, что где-то за пределами сна ты понимаешь: неправда, иллюзия, но краски и образы настолько реальны, что все, кажется, происходит на самом деле.

Водитель машины, кучерявый и желтозубый, сигналил, приветствуя всех вокруг, взмахивая в окно красной рукой. Густав тоже улыбался, скорее из вежливости. Перед ним вдруг, прямо по лобовому стеклу, поползли строки, которые он увидел в какой-то местной газете: «…почти вся съемочная группа из России. Исключение составляет лишь один наш соотечественник — настоящий профессионал, который приглашен с Государственного телевидения в качестве консультанта. С его помощью программа, конечно, приобретет завершенный вид и получит художественный смысл…»

Машина остановилась, зашипел воздух в тормозных цилиндрах, и Густав спрыгнул на землю. Он шел на свое рабочее место, в автобус, подчиняясь общим правилам, принятым в этом сне, прямо, строго направо, по диагонали, еще две клетки и он уже рядом. Вот — маленький стол, на котором громоздились монтажные контроллеры, а сверху висели мониторы. Один из них работал постоянно, на нем бежал тайм-код прямого эфира. Щелчок. Еще раз.

Он снова шел на рабочее место и смотрел по сторонам на знакомые лица охранников, рыжего техника и упитанного мужика из режиссерской группы. Он шел, осознавая, что он не должен быть здесь, что здесь — сейчас самое опасное место. Две клетки вперед… Его, конечно, уже хватились, ему звонили, но он отключил телефоны. Одна направо…Может, к нему даже приезжали домой, но так и не нашли. Две по диагонали. Вокруг улыбки и улыбки, но уже не такие добрые. Когда он превратится для них, или уже превратился, из просто не пришедшего пару дней на работу сотрудника, не самого важного, без которого вполне можно обойтись, в человека, которого будут искать беспрестанно, методично, проверять каждый след, который он мог оставить? Сколько времени у него есть, чтобы бросится отсюда стремглав, пока его не схватили? Тяжелое чувство охватило Густава, но он продолжал двигаться, как и все остальные, по странной закономерности, управляемый свыше неведомыми и могущественными игроками, разыгрывающими эту партию. Его охватило неприятное чувство, он вдруг понял, что от него ровным счетом ничего не зависит и его фигура может быть в любой момент разменяна.

Границы лагеря разъехались. Остался только кран, который делал над всем полем широкие «проезды», а из корзины оператор выкрикивал одну и туже фразу: «Прямой эфир подделать невозможно!». В этот момент Густаву прямо на лицо опустился огромный указательный палец, перекрыв видимость и частично дыхание, а за ушами ухватили большой и средний. Он быстро поднялся в воздух и совершил стремительный перелет на другую позицию. Вновь получив способность видеть, он обнаружил на соседней клетке таможенника, который прекратил ставить разрешительные штампы и грубо спросил:

— Как твое имя? Что в дипломате?

— Я — брат Густав, — отозвался главный герой этого необычного сна, — у меня там только Библия.

— Не верю. Открыть!

Густав начал копаться с замком, тщетно пытаясь вспомнить шифр. Цифры ускользали от него, колесики останавливались на каких-то непонятных символах, которых там никогда не было.

— Открыть! — повторил таможенник багровея, за его плечами, перешептываясь, стали толпится какие-то люди в однообразной спортивной одежде.

— Я сейчас, — процедил Густав, отступая.

— Все, что вы ищите, — сообщили у него из-за спины, — Он переложил ко мне.

Густав обернулся, перед ним стоял Гёйсе. Одет он почему-то был в гавайскую рубашку и шорты, на голове — соломенная шляпа, а глаза скрывали зеркальные очки. Слова он произносил безо всякого акцента, прибегнув, на сей раз, к помощи эстонского языка. Одной рукой он приобнимал Наташу в синем платьице, а другой еще какую-то девицу в камуфляже и боевой раскраской на лице. За спиной проповедника стояло несколько толстых овец, которые настойчиво блеяли.

— Это моя мама, — сообщил Гёйсе, прижимая к себе девицу и широко улыбаясь. Мама в ответ на это криво усмехнулась и достала откуда-то из-за спины знакомый увесистый пакет, который неимоверно ловко, даже как будто сквозь Густава переправила на таможенный стол.

— А-а-а! — восторженно взревел таможенник, — Все изымается! Деньги пойдут на защиту государства, — и он швырнул пакет через себя, прямо в толпу зевак, над головами которых развевался алый транспарант: «Коммунизм побеждает в хоккее».

Они сразу же включились в борьбу за пакет, толкая друг друга плечами. Густав рванулся к ним, чтобы все вернуть, но уперся грудью в леерное ограждение. Таможенник оттолкнулся и поехал задом к группе охотников за чужими деньгами. В руке у него уже был свисток, который он поднес ко рту и прерывисто свистнул. Народ расступился, но вместо пакета на ровной поверхности оказался черный предмет. Это была шайба. Пока Густав оторопело смотрел на нее, таможенник вновь свистнул, и игра началась снова. Вдоль борта, у которого стоял Сирман, закружили хоккеисты, на майках и шлемах у них было написано: Добро пожаловать в СССР.

В этот момент он проснулся, широко открыв глаза и глядя в темный потолок. Минуту приходил в себя, и только после, окончательно поняв, что привидевшееся — лишь дурной сон, глубоко вздохнул. На соседней кровати умеренно и ровно храпел его новый знакомый. Потолок, освещенный слабыми предрассветными сумерками, начал только проступать из темноты. Занимался суетливый и напряженный столичный будень. За окном, едва слышно, но вполне отчетливо в остальном безмолвии, возникал веретенообразный звук пока еще редких, проезжающих по проспекту автомобилей.

С трудом возвращаясь к реальности, Густав поднялся на кровати. Сегодня ему предстояло сделать одну простую вещь: купить билеты на рейс во Владивосток. Отправиться туда вместе с финном, чтобы завтра утром забрать из его багажа пакет в подарочной бумаге. Только и всего. В запасе у него есть еще некоторое время, пока он может путешествовать по своим документам. Ситуация с отправкой чемодана на другой конец земли его расстроила? Пустяки! Он, как человек рациональный, буквально внушил себе мысль, что все случившееся — лишь мелкая неприятность, которая не должна испортить общего плана.

Окончательно оправившись от ночного кошмара и решив, что больше он спать не будет, Сирманн поднялся и направился в душевую. Здесь он совершил важнейший утренний моцион, при этом несколько раз коснувшись коленями холодного фарфора, а затем обернулся к зеркалу и включил воду. Минуту он просто стоял, облокотившись на раковину и разглядывая себя в зеркало. С собой в дорогу он не взял ни щетки, ни пасты, ни бритвы, вообще ничего, однако — это же не повод для расстройства! Ведь теперь на него смотрел не просто уверенный в себе, напористый и жизнелюбивый, но и теперь весьма небедный молодой субъект, слегка заросший двухдневной щетиной. Густаву вполне понравилось отражение, и он, набрав в рот воды, стал чистить зубы пальцем до тех пор, пока подушечка не заскрипела по эмали. Затем он влез под душ и нарочито сделав воду похолоднее, стал фыркать и кряхтеть, подставляя тело под бодрящие и свежие струи. Так он как будто прогонял страх из недавнего кошмара. Вскоре, натираясь казенным вафельным полотенцем и напевая под нос двусмысленную песню про дроздов, эстонец прыгал по холодному кафельному полу. Через несколько минут, чистый и подтянутый, он натянул брюки и вышел в сонное царство комнаты. Гёйсе мирно похрапывал, а часы на стене показывали только полседьмого. Внутри было душно и поэтому, Густав, прихватив свой дипломат, юркнул в коридор. Неслышно пройдя по ковровой дорожке в гробовой тишине, он присел прямо в холле в потертое кожаное кресло и сунул руку в карман, вынимая бумажник. На случай, если его кто увидит, он открыл дипломат и сделал вид, что перекладывает вещи. Сирманн вынул из бумажника все деньги и положил их внутрь открытого дипломата. Наличных было совсем немного — 2 пятисотенные, три сотни, полтинник и две десятки. Всего тысяча триста семьдесят с мелочью. Нужно было обменять этот небольшой запас на рубли, не густо, но на билет во Владивосток должно хватить. Куда именно он поедет после Приморья, Густав представлял себе не вполне четко, собираясь сперва отсидеться в каком-нибудь тихом городке, а уж после решить, в какую сторону дует его попутный ветер.

Он все хорошо обдумал. Менять только на рынках, понемногу, чтобы не привлекать внимание. Там, где ты никогда не появишься во второй раз. Ты будешь последним идиотом, если расплатишься им в супермаркете или ресторане! Все номера купюр известны и они только будут ждать момента, когда они всплывут. Все, что ты захочешь купить, покупай только за «чистые» деньги. Это все, дальше — да прибудет с тобой сила!

Конечно, совсем скоро им будут известно, что он в России, единственное, над чем они будут ломать головы, почему он поехал сюда, сюда, а не в Европу, не в Латинскую Америку, да мало ли, где можно укрыться от преследования?! Догадываться об этом мог только один человек. Это была единственная ниточка из его таллиннской юности.

Раньше они с ребятами ходили в старый клуб за Ратушной площадью послушать, как бренчит на гитаре под аккомпанемент безликого трио старый рокер по имени Томас. Он, казалось, никогда не выпускал гитару из рук. А потому, чтобы он не играл, создавалась ощущение, что музыка оживает, и все вокруг наполняется изысканной и сочной мелодией.

Однажды, еще до начала выступления, только усаживаясь на свой табурет и пытаясь попасть «джеком» в гнездо, он вмешался в спор двух студентов, которые даже под плотной пивной пеной продолжали семинарский спор. Касался он того, что они увидели в телескоп обсерватории. Один орал, что это была черная дыра, а другой, куда более проницательный, сообщал, что у телескопа был просто закрыт глазок. Томас прикрикнул на разошедшуюся молодежь. Густав находился рядом, и все прекрасно слышал.

— Если и есть на свете черная дыра, — сказал глухо рокер, — то она совсем не в космосе, а всего лишь за восточной границей. Кто из вас бывал в России? То-то, а я знаю эту страну не понаслышке. В ней исчезает и растворяется все, что вы только можете себе представить, деньги, люди, жизни… Мои лучшие годы тоже остались там.

И он рассказал историю, которая, буквально врезалась в память Густаву. 1982, жаркое лето. Всенародно любимая звезда Тынис Мяги дает единственный концерт в «России». Томас, в то время еще молодой и волосатый музыкант, играет на гитаре в модном ВИА «при звезде». Давка неимоверная, билеты продаются с рук в два-три раза дороже и все равно их рвут на части. Штатские с выправкой не в силах бороться со спекулянтами, которых успех Мяги окрыляет, и они перемещаются по толпе быстрее, чем мысли в голове генсека. В зале — фурор, после каждой второй песни овация, после каждой третьей пионеры дарят цветы. Одним словом, все так чинно, благородно! Однако на словах:

«Любовь нас выбира-а-а-ет!..» (Критик обличил меня в лжесвидетельстве — на самом деле эту песню исполнял Як Йола.)

годами выработанный распорядок эстрадных концертов дает сбой. Примерно из шестого ряда, не в силах сдержать обуревающие ее чувства, вскакивает плотная москвичка. Она кричит что-то совершенно необузданное, очевидно эротического характера, и бросается к сцене, по дороге теряя очки. Сквозь мигание цветных прожекторов Мяги видит быстро приближающуюся меломанку (фанатов тогда еще не было) и понимает, что заслушавшаяся полиция все равно не успеет на перехват. Он сжимается и инстинктивно ищет пути для отступления. А сколько шагов требуется всесоюзной звезде, чтобы юркнуть в суфлерное окошко? В 1982-м — ровно два. Однако в мигании прожекторов и густом глицериновом дыму близорукая дева не замечает обмана, и, выпустив вперед руки, жадно шарит по сторонам. Первое, что она находит, оказывается гитаристом ВИА Томасом Тримме, но для москвички это — долгожданный контакт с Мяги. Она валит щуплого музыканта на пол и пытается прильнуть к «волнующим губам». Гитара молкнет на Ля минор. Ударник от неожиданности берет синкопу и умолкает, а басист съезжает на пол-тона выше. Жуткий си-бемоль висит над залом ровно секунду, пока опытный звукооператор рывком не сводит мастер «Саундкрафта» на ноль. В зловещей тишине и рассеивающемся дыму как выстрел, раздается щелчок.

Фоторграф из 34-го ателье, Женя Свиягин, доставший билет по большому блату, безошибочно узнает в этом щелчке «Никон-700», с длиннофокусным объективом, который практически из любого жизненного события может сделать фотографию-конфетку повышенной четкости. Такую машину он видел только раз в жизни, во время короткой командировки в Болгарию, когда возле знаменитого памятника сытый американский журналист под чутким присмотром КГБ делал фото репортаж про подвиг неизвестного солдата Алеши.

В следующую секунду из-за кулис вылетает взвод молодого резерва УВД и гаснет свет, скрывая от зрителей оргию, творящуюся на сцене. По залу прокатывается волна удивленного ропота, и публика вдруг начинает мигрировать. В этой суматохе даже зорким «соколам Андропова» чрезвычайно трудно обнаружить автора исторического снимка, и он бесследно исчезает. У организаторов концерта по партийной линии становится плохо с сердцем. А в это время у пульта находчивый звукооператор толкает в магнитофон первую попавшуюся под руку кассету. Невероятно, но факт — это оказывается государственный гимн СССР! В торжественной темноте он гремит из динамиков так, что «верха» хрипят, а усилители «пикуют». Вся людская масса неожиданно замирает, и сидевшие вскакивают с мест. Соответствующие органы вдруг получают полутораминутную передышку, и когда последний аккорд молкнет, и в зале вспыхивает свет, уже ничто не напоминает о недавних событиях. Сцена пуста, и только микрофон слегка покачивается, повиснув на стойке — журавле. Публика, получая на выходе убедительные наставления, не болтать о произошедшем, расходится по домам.

На следующий день в программе «Время» невозмутимый Игорь Кириллов клеймит империалистическую прессу за искаженное изображение социалистической действительности, рассказывает об успехах в борьбе с тунеядцами и невероятных урожаях зерновых. О концерте Тыниса Мяги — ни слова. А за океаном, передовица «Нью-Йорк Таймс» выходит под заголовком «Империя зла погрязла в разврате!» (Критик, вычитывая это место, справедливо заметил, что в 82-м такого заголовка быть не могло, т.к. впервые термин «Империя зла» появился в NY Times только после трагедии с Южно-Корейским Боингом в 83-м.)

На фотографии — вывернувшийся из цепких рук меломанки, но при этом потерявший все пуговицы на рубашке музыкант со спущенными штанами, стоит на четвереньках. Сама виновница торжества близоруко и блаженно прильнула к его причинному месту.

Может, об этой истории никто и не узнал бы никогда, не будь у Томаса приятеля, эстонского еврея, который укатил за рубеж еще в первой волне, а уже после перестройки привез своему старому другу бережно сохраненную вырезку из «Таймс». (С нее таки катался со смеху весь Брайтон!) С тех пор она хранится у Томаса в рамке, и стоит на полке, в баре рядом с лучшими сотами спиртного.

Тынис Мяги больше никогда не давал концертов, эпизод с его участием вырезали даже из «Песни-82», а «Мелодия» изъяла из продажи весь тираж пластинок. Последний факт запомнил даже сам Густав, бывший в то время еще ребенком.

Этот случай возбудил в нем самое приятное настроение, которое только может случаться по утрам. Он слышал, как начали ездить лифты, как засуетились постояльцы этой уютной гостиницы, которым еще нужно было успеть на рынок, разложить на лотки помидоры, начинавшийся день не таил в себе никаких бед и тревог. И даже воспоминания о тяжелом и непонятном сне быстро рассеялись.

Молодой эстонский нувориш поднялся с кресла и отправился будить своего соседа. На его счет он давно уже все решил. После Владивостока их пути, конечно, разойдутся. Пусть остается там и сколько угодно духовно практикует. У самого Сирмана были свои планы, и наличие попутчика они теперь не предполагали. Впрочем, он все же чувствовал себя несколько обязанным — о, эта ужасная совесть! — перед финским пастором, и поэтому решил устроить для него и себя заодно праздничный обед.

V. Гид Федор.

«Мы подняли всех агентов в Москве и все без результата!

Сдается мне, что русские затеяли с нами опасную игру.

Нет сомнений, его спутник — подлый агент ФСБ.

Мы обязаны защитить честь страны и вернуть преступника!»

Полковник Янис Нульбе, первый заместитель руководителя

Департамента охранной полиции МВД КАПО.

Вера всегда творит чудеса с людьми. Это знают даже дети. Слепые прозревают и становятся снайперами, хромые встают на ноги и бьют чечетку, бесноватые затихают и впадают в спячку — успевай только утку менять. Таких уникальных случаев в архиве даже самой захудалой церквушки найдется не один и не два. А сколько передается народной молвой их уст в уста?! Жаль нельзя их проверить, а то наверняка, они, как архимедов рычаг, перевернули бы наше представление об окружающем мире.

Все эти истории были хорошо известны Гёйсе, но он никак не мог понять, почему его истинная вера накануне дала такую неприятную осечку. Конечно, из-за врожденной скромности он не мог назвать себя выдающимся проповедником, хотя, по сути, это так и было. И пусть он не провел всю свою жизнь в келье, задрав к верху зад и стукаясь лбом о холодный каменный пол, но зато прекрасно овладел ораторским искусством и мог, при случае, убедить даже вакхабита признать главенство финского бога Яхве. Его страстные речи срабатывали даже в самых, казалось, безнадежных случаях.

Так, однажды, и этим он поделился с Густавом, будучи еще подростком, он решил испытать, насколько сильна его вера. Темным вечером, когда луна впала в отчаянный надир, он отправился в самый опасный район города, где возле мрачного ночного клуба собирались заклепанные в кожу металлисты, чтобы на концертах рок групп предаться своим традиционным развлечениям — машпету и стэйдж-дайвингу. Гёйсе, холодея от ужаса, но все же непоколебимый в своем решении, присел за небольшим кустиком и стал дожидаться окончания концерта.

Часы пробили полночь, и разгоряченная толпа, как огнедышащая лава, готовая испепелить все на своем пути, вывалилась на улицу. Еще некоторое время обдолбленные металлисты громко спорили, чем бы им заняться сегодня. Жечь кресты вторую неделю подряд им уже надоело, шарахаться всю осеннюю ночь по кладбищу, взывая к мертвецам, было довольно прохладно, поэтому решили — просто подраться. Найти какого-нибудь случайного прохожего и по малейшему пустяковому поводу его побить.

И вот эта масса, человек пятнадцать, подавляя в своих рядах разброд и шатание, направилась в сторону неприметного кустика, стоявшего, по случаю, прямо у них на дороге. Не прошли они и десяти шагов, как пресловутый «случайный прохожий», призвав Господа в свидетели, самостоятельно вышел им навстречу.

От неожиданности передние ряды остановились, а задние налетели на них, отдавливая ноги и грязно ругаясь. Решимость, с которой этот одинокий безумец преградил им дорогу, озадачила и породила куда больше вопросов, чем ожидали их кулаки.

— Ты кто? — прорычал предводитель этой процессии, стараясь говорить басом, но,

по молодости лет, изо рта у него вырывался только шепелявый тенорок.

— Я пришел с миром, — заявил Гёйсе и сделал шаг навстречу, протягивая

предводителю руку. Вся публика в недоумении замерла, мысленно прокручивая варианты экзекуции, которая должна была произойти с секунды на секунду.

— Друзья мои, я задержу Вас ненадолго, всего на несколько минут, и потом вы

пойдете по своим, несомненно, важным делам. Но, сперва, ответьте мне на простой вопрос: вы любите получать подарки? — продолжил молодой Пюйкеннен спокойным и уверенным тоном, пожимая руки тем, кто стоял впереди. Они в свою очередь растерянно переглядывались. Нетрудно предположить, что такие сложные текстовые формы, в которые облачал свои мысли Гёйсе, были не совсем понятны металлистам, привыкшим говорить просто: Стоять, чуваки, есть базар, подарков хочите? Впрочем, идея получить подарок, прямо здесь, в темной подворотне, показалась им приемлемой.

— Я хочу подарков, чипсы и жвачку с пузырями! — сказал вдруг рокер справа,

настолько волосатый, что не видно было ни глаз, ни носа.

— Молчать! — крикнул главный, — Я первый! А что у тебя есть? — добавил он после

некоторой паузы. Слушатели приятно оживились, жвачку с пузырями хотелось всем.

— У меня есть подарок куда лучший. Его дали в свое время мне, и теперь я хочу им

поделиться с вами. Это — истинная вера, которую ниспослал нам великий национальный бог Яхве. Его нельзя увидеть, к нему нельзя прикоснуться, но он всегда с нами, он все видит, он совсем рядом! И даже сейчас, когда мы с вами разговариваем, он внимательно за нами наблюдает, — в этот момент, словно в подтверждение его слов, поднялся ветер, и громко зашумели листья на деревьях. Металлисты принялись испуганно озираться, пытаясь в черных ветвях и на соседних крышах разглядеть силуэт этого таинственного наблюдателя. Гёйсе между тем продолжал:

— Яхве каждый вечер записывает все, что он увидел за день, в свою большую тетрадь. В ней все страницы из чистого золота, а переплет усыпан алмазами. Если кто-то ведет себя плохо, например, мусорит на улице, или матерится нехорошими финскими словами, тогда он ставит напротив фамилии минус, а если кто-то ведет себя хорошо, верит в него и ходит на собрания в церковь, то он ставит плюс. И в конце жизни, когда человек прощается с этим миром, Яхве приходит к нему, садится рядом и считает все плюсы и минусы. Если хорошего больше — тогда тебе счастье, ты попадаешь в небесный Дворец, там много вкусной еды и тебе всегда везет в карты.

— А там есть электрогитара? — вдруг прервал его тот самый волосатый рокер.

— Конечно, там есть электрогитара. Она вся из чистого золота и струны у нее усыпаны алмазами, — поспешно ответил несколько сбитый с мысли Пюйкеннен.

Толпа одобрительно загудела. Наличие электрогитары в небесном Дворце было приятным сюрпризом, означавшим, что там вполне возможно проходили и рок-концерты, причем, наверняка, на них пускали бесплатно.

— Но если в тетради больше плохого, — продолжил Гёйсе, подняв вверх палец и повышая голос, — тогда Яхве сердится и бросает тебя в пруд, где плавает гигантская черепаха Гамба. Она глотает тебя и тебе уже никогда не выйти наружу! Внутри у нее так страшно, что невозможно описать! Там огонь и злые дикие звери, там некуда спрятаться и много таких ужасов, которых лучше и не знать!..

Гёйсе замолчал, стих ветер, и воцарилась зловещая тишина. Слышно было только, как испуганно дышат металлисты. Рассказ их совершенно протрезвил, каждый представлял себе нутро черепахи Гамба в меру своей распущенности, но возникающие картины в любом случае были пугающе ужасны.

— А можно нам тоже верить Яхве? — теперь уже робко и едва слышно промямлил предводитель золотой молодежи. Он обернулся к своим спутникам, и те с готовностью закивали.

— Да, вы можете начинать верить прямо сейчас, — осчастливил их Гёйсе, — а в субботу приходите к нам на собрание. Вот визитки, здесь адрес и время…

Таким был далеко не единственный, но очень характерный пример из духовной практики Гёйсе. Тем не менее, Густав заслушался и даже не заметил, как такси остановилось, и они оказались в старой части города.

Через несколько минут они уже размеренно двигались по Арбату в сопровождении маленького и юркого человечка, который без умолку стрекотал про достопримечательности этого исторического места. Половину из сказанного, они все равно не понимали, однако Гёйсе в начале пути сам потребовал, чтобы объяснение происходило исключительно по-русски. Таким образом, он старался активно восполнить пробел в своих знаниях, который накануне привел к исповедальному фиаско.

Гид Федор, как он назвался, протягивая свою горячую ладошку туристам, возник в их жизни, а так же в холле «Kuzminkee» около двух часов назад, после того, как они спустились из номера. Свежим и выспавшимся господам, один из которых, однако, был совсем невесел, хотелось совершить краткую экскурсию по городу — сегодня вечером им предстояло покинуть Москву и держать путь на Восток. А еще нужно было купить билеты, обменять деньги и как следует пообедать. Поэтому лучшего помощника, переводчика и экскурсовода, чем Федя, по словам администратора, к которой они обратились с этой просьбой, им было не найти. Гид обязался показать им самый большой и лакомый кусок Москвы в кратчайшее время и доставить их в целости и невредимости обратно, чтобы они успели забрать вещи и к шести вечера попасть в Шереметьево.

Первое, что сделал Федор, отвел проповедников в ближайшую подворотню, где они совершили один за другим две незаконные сделки с валютой. Гёйсе сначала запротестовал, утверждая, что «нужно ходить банк!», однако, после фразы гида «в банках всегда дурят», подтвержденной настойчивым согласием Густава, он все же покорился. Второй действующей стороной в процессе обмена, был уже знакомый гостиничный меняла, предложивший «самый выгодный в Москве курс», и наваривший на этом деле около 10 евро от Густава и пятерку от Гёйсе. Как говорится, ловкость рук и никакого мошенства! Затем Гид Федор, довольный объемом наличности, покоившейся в иноземных кошельках, свистнул такси, и они рванули за впечатлениями.

И вот, теперь они на Арбате, среди десятков непризнанных Брюсовых, непòнятых Цоев, и неудавшихся Куклачевых с маленькими и злыми собачками, вынужденными проводить бòльшую часть своей жизни на задних лапах со шляпой в зубах. Словом, гости столицы принадлежали в этот день к числу почтенной публики, ради которой весь этот сыр бор и был когда-то затеян. Пройдясь по брусчатой мостовой, и вдоволь напитавшись впечатлениями, они вдруг вспомнили о хлебе насущном и, к сияющей радости гида, выразили желание пообедать. К этому моменту на голове Гёйсе красовалась солдатская шапка с кокардой, в одной руке он, к собственному удивлению, держал клетку с сонной подержанной канарейкой, а под мышкой другой — 30 минут ожидания, но, в конце концов — довольно удачный портрет самого себя с блуждающей улыбкой и подслеповатым взглядом.

Густав, и это было втройне удивительно, остался практически при своих деньгах, оплатив только трюк одного бесстрашного факира, который, совершая годами выверенный фокус с превращением шелковой ленты в ползучего гада, был неприятно удивлен, когда вместо привычного ужика Сёмы в руках у него вдруг оказалась совершенно незнакомая змея. Искренне вскрикнув «Ой!», факир отбросил змею на мостовую, где она тут же изогнулась и зловеще зашипела. Публика бросилась врассыпную, а факир, отойдя от шока, стал в трехэтажных выражениях поминать своих приятелей, которые сыграли с ним такую злую шутку. При этом он обернул руку в полиэтиленовый пакет и, подойдя к змее, ухватил ее прямо за морду. Густав, уже встречавший в своей жизни такое обращение к опасным пресмыкающимся и действительно впечатленный его бесстрашием, сделал шаг вперед и опустил в шапку денежную купюру.

После таких событий действительно стоило подкрепиться. Федор, на поверку оказавшийся тонким знатоком национальной кухни, уверенной рысью поскакал вперед, указывая едва поспевающим туристам дорогу. Они спешно прошли пару кварталов, пересекли оживленную улицу, и вскоре очутились в узком проулке с двойным труднопроизносимым названием. Здесь они под звуки немеркнущей с годами русской народной песни

«Как-то шли на дело я и Рабинович,

Но зашли в шикарный ресторант…»,

проникли в довольно уютный зал небольшого, но «очень приличного», по словам Федора, кафе. Благо, таких «рабиновичей» с бритыми затылками и синими наколками на толстых бицепсах здесь оказалось не более половины зала, поэтому Густав и Гёйсе, опасливо оглядываясь, разместились за столиком в самом дальнем углу, а вместе с ними присел и уставший гид. Финн поставил канарейку на соседний стул, а сверху положил свой портрет, с шапкой он на всякий случай решил не расставаться.

Вышколенный официант в косоворотке прибыл незамедлительно и протянул всем троим меню. Это, видимо, был действительно традиционный ресторан, известный лишь узкому кругу лиц, так как даже листы меню были отпечатаны ижицей, которую не каждый-то русский прочтет, не то, что растерявшиеся проповедники! Однако, не желая показаться беспомощными, наши друзья наугад с умным видом тыкали в замысловатые названия, пытаясь угадать по удивленному лицу официанта, что же именно они заказали. Гид Федор справился с задачей куда быстрее и проворнее, и через некоторое время перед ними оказались:

Селедка в масле с кольцами лука, запеченная тыква и стакан молока — перед Густавом.

Постная тюря, бутылка мутного самогона 0,7 л и бублик «московский» — перед Гёйсе.

Икра белужья особого посола, салат мясной по-полежаевски, пельмени ручной лепки в глиняном горшочке, молодой цыпленок в винном соусе, нежная нерка под маринадом, шашлычки пикантные «Ассорти», душистый отварной картофель, водка «Столичная» 200 г., водка «Русская» 300 г., бокал свежевыжатого яблочного сока, домашний ржаной хлеб, блины и мед — перед Федей.

Трапеза началась. Густав подцепил лук, стряхнул с него каплю масла и, морщась, стал жевать. Гёйсе набрал в деревянную ложку тюрю и теперь напряженно ее обнюхивал. Федя трескал за обе щеки, обильно запивая все содержимым обоих графинов. Через десять минут, когда в графинах иссякло, он, раздобревший и с горящими щеками, любезно согласился обменять бутылку Гёйсе на что-нибудь из своих припасов. Густав и Гёйсе, все еще испытывая культурный шок, молча принялись за еду.

Вскоре гид основательно набрался, его лицо осунулось и приняло обычное одутловатое выражение, как будто вместе с водкой он впитал в свой организм еще и лишнюю Х-хромосому. Несомненным было только то, что все его прочие, в основном скрытые, таланты исчезали и меркли перед одним — умением стремительно нажраться за чужой счет.

— Я хочу предложить тост за друзей, которых мы обретаем… — наконец решился Густав, приподнимая рюмку с щедро налитым Федей самогоном. Гёйсе все так же боязливо поднес свою стопку к носу и принюхался.

— Ура, — хрюкнул гид и, в лучших традициях, опустился лицом в салат. Густав брезгливо отер со своего рукава брызги майонеза:

— И которых мы теряем, — добавил он и залпом выпил.

Самогон обжег горло и расцвел внутри горячим цветком. Пюйкеннен закашлялся и страшно скривился, но так же проглотил зелье. Спустя еще несколько минут они уже хохотали, живо обсуждая свое путешествие. И даже канарейка пару раз звонко чирикнула, поддавшись минутной слабости и вызвав у Гёйсе бурю восторга. Все столики как будто заволокло туманом, и они по ненадобности растворились в нем. Остались только два разгоряченных иностранца, самогон, великолепные кушанья, да изредка бормочущий гид. До вечера было еще довольно далеко, и они решили подольше посидеть в этом приветливом русском кафе. Но веселье их продолжалось недолго. Из тумана вдруг возник официант и достаточно резко попросил их успокоится, а потом наклонился и вполголоса сообщил:

— Господа, вот счет, оплатите, пожалуйста, и лучше уходите скорее, а то братва уже начинает нервничать.

В центре зала и вправду возникло движение совсем не миролюбивого характера, и когда Сирманн отсчитывал последние купюры, за соседним столом уже сидели два громадных детины, сверкая золотыми зубами и, как пел один знаток таких ситуаций, «кося лиловым глазом». Туристы быстро поднялись и, бросив Федю на произвол судьбы, — хотя мало кто сомневался, что с ним будет все в порядке — с портретом и канарейкой поспешили на улицу. Здесь они остановились, чтобы перевести дух, повернулись друг к другу, и после короткой паузы вновь расхохотались.

— Я думать нас убивать, — сквозь смех сообщил Гёйсе.

— Если бы нас убили, на могилу нужно было бы поставить вот этот портрет, — и Густав ткнул пальцем в изображение, которое в новом свете им обоим показалось очень смешным.

— А птичка сади рядом петь траурный песня, — и они вновь зашлись в приступе смеха.

В этот момент раздался довольно громкий и неожиданный звук. Приятели замолчали. Густав удивленно вскинул глаза на финна, который вдруг поставил клетку на землю и озабоченно полез во внутренний карман куртки. Звук повторился, и Пюйкеннен извлек из кармана сотовый телефон. Нажав на клавишу, он глазами извинился перед своим собеседником, и, сдвинув шапку на бок, что-то быстро сказал в трубку. По изменившемуся лицу Гёйсе было понятно, что звонок был важный и не требующий отлагательства. Он отошел на несколько шагов от Густава, повернулся спиной и стал что-то очень быстро вполголоса объяснять звонившему:

— Скоро, скоро! — расслышал последние слова Густав.

Он немного протрезвел и теперь благодарил судьбу за то, что под действием крепкого самогона там, в зале ресторана, чуть было не рассказал Гёйсе — случайному человеку, которого сам знал без году неделя, о своем секрете, укрытом в далеком финском чемодане. Смешно, однако всего пару минут назад он даже собирался пересмотреть свои планы и в дальнейшем, возможно, даже субсидировать его миссионерство. Теперь, на свежем воздухе, у него на секунду возникло ощущение, что Гёйсе как-то сам так искусно подвел к этому разговор, что если бы не подошедший официант, то он бы точно раскололся! «Да, нет, глупые подозрения, — одернул себя Сирманн, — опять начинают мерещиться скелеты в шкафу. Все в порядке». И он вновь рассеяно улыбнулся, глядя, как его знакомый, закончив разговор, повернулся и ободряюще кивнул:

— Звонит… Звонил майн друг, — и он вновь указал на значок на груди, — говори, ты быть Владивосток? Я — скоро. Друг от Эстония. Учи Библия!

— Гёйсе, дело в том… — начал Густав…

— Ei! (Нет! фин./) Надо бистро, — озабоченно прервал его проповедник, пряча трубку и поглядывая на часы, — Фиодор спи, ми don`t know, where to go (не знаем, куда идти /англ./).

— Туда я возвращаться не буду, — указал Густав на дверь ресторана, — Мы доедем сами. Мне кажется, все таксисты знают, где наша гостиница.

— О`кей, — кивнул Пюйкеннен и, подхватив клетку с канарейкой, быстрым шагом направился к дороге. Густав вздохнул и пошел следом.

Он не знал, как ему теперь избавиться от проповедника. В его душе смешались чувства. С одной стороны, он готов был подозревать кого угодно — настолько сильно опасался за свой пакет. И в этом смысле друзья ему были не нужны. Но с другой стороны, этот добродушный финский парень, слегка неуклюжий, но искренний и, казалось, такой честный во всем, разве мог не вызывать симпатию? Кого он еще узнает в этой большой и чужой стране, кому еще сможет здесь доверять? Не случится ли так, что сейчас он избавится от лучшего друга и останется совсем один? Выбор было сделать нелегко. С такими тяжелыми мыслями он вышел вслед за Пюйкенненом на тротуар, где тот, вытянув руку с перепуганной канарейкой на проезжую часть, пятился по краю бордюра, пытаясь остановить автомобиль.

Вскоре ему это удалось, и у обочины со скрипом притормозил небольшой и экономичный вестник урбанизации — трехдверная Ока. Пока водитель, солидных размеров лысый дядька, навалился на пассажирское сиденье и открывал окно, Густав уже был рядом. Подав Гёйсе сигнал глазами — договариваться буду я — он постарался, как можно чище, по-русски произнести.

— Нам нужно в авиакассы, а потом в гостиницу… Кузминка.

— Шо, не местные шо-ли, — пропел дядька, — ну сидайте быстрее, а то здесь рядом ГАИ вместе с ГИБДД працюе.

Густав запрыгнул назад, через наклоненное дядькой сиденье, а Гёйсе передал ему свои арбатские сувениры и сам сел впереди.

— Только, — попросил Сирманн, едва они тронулись, — пожалуйста, поскорее.

— Да тут ехать трошки, — успокоил его дядька.

Однако, как и следовало ожидать, набивая цену своим услугам, он попер в объезд. Направо, налево, дорога длинная, а деньги капают. Внутри салона было душно, несмотря на то, что Пюйкеннен не стал закрывать свое окно до конца. Нудно трещало радио, изрыгая лучшее в русской поп-культуре. Густава постоянно качало, головой он упирался в потолок, в один бок ему давила клетка с канарейкой, а другим боком он боялся помять творение художественного искусства. Гёйсе глазел по сторонам, и вдруг из его уст вырвался восхищенный возглас: из-за поворота показались огромные купола Храма Христа Спасителя. Когда машина поравнялась с ним, финн схватил водителя за руку и тот послушно остановился.

— Брат Густав, — Гёйсе обернулся назад и шарил рукой по карманам куртки, — ты ехай, buy билет, самольет. Then you`ll come back (Потом ты вернешься, /англ./). Я — смотреть болшой церква. Это — мой паспòрт, — добавил он, отыскав, наконец, свои документы.

— Но… может, ты это сделаешь потом?

— Потом не быть времен!

— Да тут недалече, зараз обернемся, — вдруг вмешался дядька. Разъезды, возвраты,

ожидания давали ему право накинуть сверху еще несколько сотен, а, может, и… тыщу, и он зажмурился от удовольствия.

Таким образом, несмотря на возражения, Гёйсе отправился знакомиться со своим главным конкурентом в борьбе за местную паству — Русской православной церковью. Ну а Сирман с двумя паспортами, зажатый на заднем сиденье между клеткой и портретом, катил к ближайшим авиакассам. Они оказались на редкость далеко. Дядька колесил по городу самозабвенно, делая немыслимые зигзаги. Он распознал в пассажирах иностранцев, и теперь мечтал о том, что его карман, возможно, пополнится валютой. Порой Густаву казалось, что они едут по другой стороне улицы, на которой уже бывали чуть раньше. Он уже собрался сообщить об этом дядьке, как тот прижался к обочине и выдохнул:

— Ну, приихалы, ты ступай, а я тут обожду.

Густав выглянул в окно и действительно увидел крыльцо с покосившейся дверью, над которой висел плакат с выгоревшими буквами «Авиакассы». Войдя внутрь, он сверился с часами, висевшими по четырем углам комнаты. Нью-Йорк только-только продрал глаза, в Лондоне время к обеду, а Москве стрелки уже перевалили за полдень. На четвертые часы он не глянул, так как сообразил — времени у них, на самом деле, оставалось не так много, часа полтора, два от силы, и он спешно прошел к столику, за которым стригла ногти необузданного вида девица. Напротив, опершись на тумбу локтем сидел разморенный охранник, его взгляд скользнул по посетителю и вернулся к привычному ежедневному созерцанию декольте кассира.

Голова Густава после спиртного, а может, и после гонок по Москве в микромобиле, неприятно гудела. Поэтому он, отводя глаза от налакированного взглядами охранника выреза, присел на край стула и произнес:

— Два билета во Владивосток, на сегодняшний рейс.

— Сегодня два рейса, номер 1 из Домодедово и 725 из Шереметьево.

— Шереметьево, — уточнил Густав и протянул паспорта.

— В Шереметьево билетов нет, — дерзко ответила девица, при этом, даже не прекращая заниматься ногтями.

— Что? А… Тогда в Домодедово.

— В Домодедово билетов нет.

— То есть на сегодня билетов во Владивосток нет? — спросил Густав, удивленный, зачем, вообще, стоило заводить такой ненужный разговор. На этот раз девица даже не открыла рта, а просто покачала головой.

— Тебе в центральные надо, на Волхонке, может, там еще есть, — сжалился над эстонцем охранник.

— Спасибо, — раздраженно произнес Густав и направился на улицу, оставив этих рыбок тонуть в бездонном море служебной любви.

Дядька, увидев его, проворно перегнулся через сиденье и открыл дверь.

— Едем назад, за моим другом, потом быстро в центральные кассы на… Волхонку, — вспомнил он.

— Будет сделано, — понимающе кивнул шофер, и машина понеслась обратно.

Про себя Густав отметил, что обратный путь занял у них куда меньше времени, видимо, дядьку озадачил тон пассажира и он решил его лишний раз не нервировать. Прибыв на место, Сирман приказал Оке подождать, а сам выскочил из автомобиля и быстрым шагом направился к Храму. Гёйсе нигде не был видно. Подойдя к входу, он еще раз внимательно посмотрел по сторонам и решил глянуть внутри. Однако, едва он сделал первый шаг, как его вдруг одернули за рукав. Обернувшись, он увидел скорбную старушку, согнутую советской властью в три погибели и на закате лет прибывшую сюда за индульгенциями. Старушка тяжело дышала, и ее голова тряслась в дружеском треморе:

— Замели его, — молвила бабуля, плотнее обхватывая руку Густава, — единым махом замели.

— Кого замели? — не понял Сирманн. Для него такая встреча стала полной неожиданностью.

— Корешка твоего, — кашлянула бабуля, — тож был такой, нерусский. Ходил тут, лекции читал, черепахой пугал. А его и замели, вот только шапка осталась, — и она указала на валявшуюся у бордюра затоптанную ушанку с кокардой.

— Куда замели? — начал прозревать Густав, — кто?

— В шешнадцатое, наверно, куда еще? Тут больше нету. Полиция всех туда метет. Где пачпорт, говорят, а пачпорта нету. Ну, друг любезный, шпиен вражесткий, полезай в наш кузовок. Замели его, так-то, — и призрак коммунизма, исполнив свою роль, зашаркал прочь.

Густав стоял недвижимо, уставившись в одну точку. Нет паспорта. Вот оно! Финна увезла местная полиция. У него же не было с собой никаких документов! Вот ты, черт! Что делать? В гостиницу, к администратору? Долго. А вдруг Гёйсе ненароком болтанёт и про него. Имя, фамилия. Ему же все известно. А вдруг между Россией и Эстонией хорошо налажена связь и меня уже ищут? Как же я так не позаботился о втором паспорте? От этой мысли Густаву стало не по себе. Паника, перемешанная с неутихающей головной болью, зрела в нем, затмевая собой здравый смысл. Нет, нужно срочно вытаскивать Пюйкеннена, и бежать из этого города куда подальше. Так, шофер. Ему, похоже, можно доверять, — думал Густав, спеша обратно к машине.

— Птичка ваша, робяты, — загудел дядька, видя, как он приближается, — с насесту як бухнулась так и не виткликается, я ее веточкой, а она — молчок… — он осекся, заметив, что господин иностранец имеет весьма нездоровый вид, — Тюю, та на тебе лица нема.

— Слушай меня… моего друга… забрали в отделение, — задыхаясь, ответил ему Густав, садясь в автомобиль, — у него… паспорта не было.

— А куды? — понятливый шофер сразу завел машину.

— В шестнадцатое… Знаешь, где это?

— Та це ж на соседской улице, знаю.

— Поехали.

VI. Значок.

«Они уже сутки в Москве, а вы ничего не можете сделать?

Мне нет дела, что все аэропорты,

вокзалы перекрыты. Пробейте все явки.

Вы так и не узнали, кто на самом деле этот второй!?»

Полковник Сергей Матвеев, руководитель Следственного управления ФСБ.

Мы часто не обращаем внимания на детали, а между тем самые с виду незначительные и пустяковые вещи могут сыграть в нашей жизни неожиданную роль. Одно лишь яблоко, павшее на голову ученому, порождает страдания целой армии школьников, вынужденных зубрить урок вместо футбола во дворе. Мелкая причина иной раз может иметь невероятных размеров следствие.

Так, один известный французский император, притязания которого распространялись куда дальше, чем позволял его собственный рост, однажды, — казалось бы, что такого, — забыл помыть руки перед едой. С жадностью набросился он на свежие хлебы и свиную ногу, изумительно приготовленную личным поваром-арапом. Он ел и при этом, поглощенный планами грядущей победы, почти не жевал. Спустя 10 минут все было кончено. Обглоданным маслом погрозил он в сторону собравшихся бить его народов, а затем, сытый и довольный собой, прилег в тени вековых дерев, ожидая грозного реванша.

Но вдруг — что такое?! — по едва успевшему отойти от обеда пузу прокатилась первая волна неуверенности. Скромные и невидимые глазу создания с немытых рук начали свою черную мессу. Первая волна, вторая,… восьмая… Девятый вал заставил императора, характерно прижав ладони, нестись мимо опешивших адъютантов за ближайший кустик. И там он сидел, прихваченный диареей, четыре часа к ряду, в густом облаке соблазненной мошкары.

Мораль этой басни в том, что Бонапарт, таким образом, пропустил начало сражения при Ватерлоо! Не слабо?! В тот момент, когда союзники двинулись на французские редуты, войска все еще ждали своего императора. С минуты на минуту он должен был появиться на своем чистокровном арабском скакуне и вдохнуть в них уверенность в блистательной победе… но где же он? Или, как выразился по этому поводу Чуковский, ну что же он не едет? Адъютанты мялись, не скажешь же закопченным в боях гренадерам, что, по странному стечению обстоятельств, старшой схоронился в кустах. (*На самом деле, по словам осведомленного Критика, у Наполеона была хроническая кишечная болезнь, и проспал он начало сражения потому, что его аптекарь (вероятно, эстонец Иоганн VIII Бурхард) дал ему обезболивающее с побочным снотворным эффектом. Однако в нашей истории для красного словца не грех и приврать.)

А между тем поползли грязные слухи — если император опаздывает, значит это дело скверно пахнет. В округе, к слову, и вправду разило. И все! Боевой дух войска был повержен, растоптан и обернут в бегство. А казалось, такая безделица — немытые руки.

Но и это еще не конец. Знаете ли вы, что есть тупиковая ветвь исследователей, которая до сих пор считает: после знаменитых слов «Армия, Авангард, Франция» Наполеон добавил — «Ненавижу диарею». Но ее, по понятным причинам, цензоры изъяли из «Всемирной Истории» Ключевского.

Как это ни печально, пустяковой стала и причина страданий Гёйсе, которые понес он в небольшой комнате следователей на втором этаже шестнадцатого отделения Центрального округа столицы. Он сидел на стуле и печально всхлипывал. Руки невыносимо ныли — их ему вывернули, когда заталкивали в УАЗик. В незнавших такого обращения ягодицах разрасталась тупая боль, сюда его пнули, когда открылась дверь кабинета. Макушка зудела от полученных тумаков уже здесь, на этом стуле.

Играли в двух следователей. Следователь Добрый предлагал ему закурить, а когда он отказывался, следователь Злой хлопал его ладонью по голове и громко кричал:

— Курить ты не будешь, да? Ну, это мы еще посмотрим! Ах ты сволочь, террорист афганский. Ты что же думал, мы вас, игиловцев, не поймаем? Отвечай, какое твое задание?

— Ну, что Вы, коллега, — как бы между прочим, замечал Добрый, — пусть человек придет в себя. Может, покурит, подумает, все вспомнит. Кстати, закурить не хотите?..

И все повторялось снова.

А начало у этой истории было совершенно прозаическое. Гёйсе, протянув паспорт своему новому другу, проводил глазами машину и отправился созерцать величественное творение своего духовного соперника. Храм, конечно, завораживал, но молчал. А Гёйсе говорил, он даже собрал вокруг себя нескольких праздношатающихся и начал словом божьим склонять их на свою сторону. Как и подобает истинному проповеднику, вскоре он разошелся и стал привлекать к себе излишнее внимание. Незаметно количество его слушателей резко снизилось, а на их месте возник милицейский патруль в составе двух интеллигентных, прекрасно обученных и вежливых стражей порядка.

Гёйсе огляделся и замолчал. Вокруг уже практически никого не было, местное население, видимо, воздерживалось от близких контактов с теми, кто его бережет, поэтому остался только он и патруль. Один из полицейскиров, высокий и сутулый с бесстрастным желтым лицом, окинул Гёйсе оценивающим взглядом, слегка задержав взгляд на голове, и, вяло козырнув, произнес:

— Сержант шур-буру…ев, — тут же блеснул он перед рядовым умением произносить фамилию (такому, сынок, в учебниках не учат), — Ваши документы!

— О! Майн документ, паспòрт…, — Гёйсе хлопнул себя по карману, — Anteeksi! (Извините! /фин./) Официер, я давай друг. Он ехай, — запутался финн в окончаниях.

— Вот как?! — Сержант заметно оживился, и, делая нарочито понимающий вид, обернулся к своему напарнику, — Он сейчас приедет, и паспорт у него?!

— О, да, — не чуя подвоха, согласился проповедник.

— В таком случае, как Ваше имя?

— Г-гёйсе Пюй… Пюйкеннен, — неожиданно запнулся финн.

— А что мы так заволновались, а? — почти дружески заметил сержант, как бы уравнивая свое положение и положение этого субъекта, хотя между ними была пропасть, — свое имя даже не можем произнести? Откуда мы приехали?

— Ви — оттуда! — и Гёйсе указал в сторону, из которой, как ему казалось, появился патруль.

— Но, но, не паясничать! — резко оборвал его сержант, — Какие-нибудь документы при себе есть? Откуда вы прибыли, я спрашиваю?!

— От Финляндия, — растерянно пробормотал Пюйкеннен, отступая на полшага.

Здесь стоит внести небольшую ремарку о значимости пустячных вещей и их способности влиять на события. Ведь если бы не было этого пустяка у Гёйсе, его бы промурыжили еще минут 10, а потом бы появился Густав, и все встало бы на свои места. Но у Гёйсе этот пустяковый предмет был.

— Врет он все, товарищ сержант, — вдруг подал голос коренастый с торчащими ушами рядовой, — и имя его, и про Финляндию полная брехня, фуфло, как вы говорите.

Сержант сначала хотел дать рядовому по ушам за несоблюдение субординации, а главное, святых порядков дедовщины — пока старший не разрешил — молчи, как рыба. Но, что-то удержало его, и он, снисходительно глянув сверху вниз, процедил:

— Продолжай.

— Вы посмотрите, какой у него значок.

— Ну и чо?!

— Я слышал, что на Востоке разные народы носят на груди значки своих лидеров, ну там, корейцы Ким Ир Сена, и еще другие — своих главарей. А у этого на значке кто? Не узнаете?

Сержант обернулся и внимательно посмотрел на значок. Какое-то чучело в капюшоне: Нос крючком, уши торчком, посередине бантик. Ни хрена не узнаю! Ни на кого он не был похож, может, только носом на полковника Цинцадзе, замполка ДПС, только тот в капюшоне не ходит, в фуражке всегда.

— Ну, похож, что ли… — выжидающе сообщил он.

И тут Гёйсе все окончательно испортил. Он решил, что рядовой желает ему помочь, и стихийно выплеснул:

— О, зольдат правду говори, этот майн учител. Служи бог Яхве.

— Вот видите, — торжествующе подхватил коренастый, — сам сознался!

— В чем? — не понял сержант, чувствуя себя неуютно от того, что упустил что-то важное.

— Да это же вылитый Усама Бен Ладан!

— Кто? — еще больше запутался старший.

— Да главный в мире террорист! Который самолетами в Нью-Йорке торговый центр взорвал. Его же сейчас все ловят!

— Ei, ei! (Нет, нет! /(фин./) — замотал головой Гёйсе.

— А! Сейчас уже поздно! — закричал рядовой, — Смотрите, как испугался. А еще и бога приплел! Яхве — это Аллах, по-ихнему, — закончил он убежденно.

— Террорист, говоришь?! — сержант начал приходить в себя

— Да смотрите! Он же под нашу армию замаскировался, только они там думают, что в России всегда зима, поэтому и с шапкой прогадали. Шапчонка-то выдала тебя, понял?! — прищурился он на Гёйсе, и вновь вернулся к старшему, — У них задания взрывать во всех крупных городах дома и самолеты, они все взрывчаткой обвешаны, как камикадзе, — не унимался рядовой, — может, и у этого бомба под курткой?!

— Что ви? Нет бомба, — пытался оправдаться Гёйсе, совершенно потеряв контроль над ситуацией.

При этом он сделал движение, чтобы задрать куртку и показать милиции чистоту своих намерений. Но сержант вдруг отпрыгнул от него, как ошпаренный, и молниеносно вытащил из-за пояса дубинку:

— Стоять! Не с места!

Рядовой и «террорист» замерли, а он, раскачивая перед собой дубинкой на манер бейсбольной биты, на полусогнутых ногах стал обходить Гёйсе:

— Рядовой, следите за ним, одно лишнее движение и…Руки! — обратился он уже из-за спины финна, — Руки медленно за спину, вот так.

Щелкнули наручники, и толчок в спину повалил Гёйсе на землю.

— Вызывай подкрепление, быстро!.. Нет, стой, обыщи-ка его.

Рядовой опасливо приблизился, но все же похлопал проповедника по бокам:

— Да вроде ничего нет!

— Ну, вот что, ты с ним посиди, а я пока за машиной!

— Товарищ, сержант!

— Это приказ! — и он умчался, вытаскивая по дороге рацию.

Через 2 минуты, перескакивая через бордюры, к месту событий подлетел УАЗик, из него выскочили три человека. Спешно запихав Гёйсе внутрь, они понеслись прямо в отделение. Что было дальше, мы уже знаем. И вот теперь Пюйкеннен сидел на стуле и не мог поверить, что все происходящее творится с ним. Участь его была страшной, как последний день Помпеи и незавидной, как сорокалетняя дева на выданье.

А в это самое время к отделению подкатила Ока, из нее выскочил растрепанный молодой человек и бросился внутрь. В отделении было шумно, на окно дежурного навалилась целая ватага коренных жителей Закавказья. Они все вместе вразнобой кричали в трубку о каком-то Сосо, который ни в чем не виноват. Дежурный отправлял их прямиком к чертовой бабушке. В углу стоял весьма приличного вида гражданин с красными глазами и размазанными по щекам грязными разводами. Рука его была прикована к стояку батареи.

— Где у вас главный? — обратился почему–то к нему Густав.

— Ну вот шо, — вдруг прозвучал за его спиной знакомый голос, — ты обожди трошки в сторонке, а я пока разберусь.

Сирманн послушно кивнул и протянул дядьке финский паспорт. Ну а он, в свою очередь, развернулся и, подойдя к окну дежурного, достаточно бесцеремонно отпихнул от него просителей за Сосо и взял трубку в свои руки.

— Товариш капитан, разрешите обратиться, — сработала в шофере старая армейская привычка, которую не вытравишь даже едкой щелочью.

— В чем дело? — ответил в трубку слегка польщенный капитан.

— Да тут оказия вышла, по ошибке ваши хлопцы не того взяли, — и он сунул в щель под стеклом паспорт Гёйсе.

— Какая ошибка, что вы мелете? — протянул капитан, открывая паспорт, и замолчал.

В течение минуты он созерцал паспорт и менялся в лице. «Я же только звездочку вставил, неужели опять лейтенант?» — мелькнула у него страшная мысль. Ведь он сам принимал «террориста», и сам отправил его наверх к самым крутым «следакам».

— Ждите здесь, — добавил он и поспешно вышел.

Не прошло и десяти минут, как в холл, где возмущенно галдели южане, тайком ронял слезы приличный гражданин у батареи, и молча ждали Густав с шофером, ворвался молодой младший лейтенант. Обшарив комнату глазами, он остановился на шофере и произнес:

— Пройдемте со мной.

Втроем они миновали турникет, поднялись на второй этаж и вскоре очутились в богато обставленном кабинете, где за столом сидел важного вида майор, а по бокам вытянулись в струнку высокий сержант, коренастый рядовой, капитан — дежурный и еще несколько мелких величин. Вид у них был такой, словно сейчас им зачитают их собственный некролог. При появлении гостей майор встал из-за стола и сам пошел им навстречу.

— Прошу Вас, проходите, пожалуйста. Чай, кофе?

— Спасибо, — ответил Густав, — не надо.

— Видите ли, господа произошла досадная ошибка, — начал майор, — протягивая Густаву паспорт гражданина республики Финляндия Гёйсе Пюйкеннена

— Где он? — прервал его Сирманн.

— Не беспокойтесь, все в порядке, он сейчас отдыхает, — майор умолчал, как финну под видом успокоительного подсунули снотворное, и он через пять минут отключился. Его, правда, перенесли в другой кабинет и уложили на диван.

— Дело в том, что у вашего друга, — продолжил он, — не было с собой документов. А это большая проблема у нас в столице. Вы знаете, здесь так неспокойно, — и он покачал головой, — поэтому его пригласили сюда, в отделение, для того, чтобы установить его личность. Вот и все.

— Мы можем его увидеть? — Густав почувствовал, что у него начинает дорожать голос, но, похоже, здесь Гёйсе действительно не задавали лишних вопросов и про Сирманна в милиции ничего не знали.

— Вы так хорошо говорите по-русски? У Вас почти нет акцента, — уклонился от ответа майор, — Вы тоже из Финляндии, дружественного нам государства?

— Нет, я гражданин… — Густав запнулся. Если он сейчас расскажет о себе, его могут потом вычислить. Документы они все равно проверять не будут, вон какие испуганные лица, — Гражданин мира, но по паспорту — Финляндии. Я прошел курсы русского языка.

— Прекрасные курсы, — без задней мысли промычал майор, искренне опасавшийся международного скандала, — а можно узнать Ваше имя?

— Ярно Койвисту, — без запинки ответил Густав. Он ожидал этот вопрос и заранее подготовился, припомнив дедушку Гёйсе.

— Очень приятно, господин Койвисту. А вас? — обратился он к дядьке.

— Так, это ж, Игнат Цупрытко я, товарищ майор, шофер я ихний.

— Очень, очень приятно. Господа, а позвольте узнать ваши дальнейшие планы?

— Сегодня, непременно сегодня мы с моим другом намерены вылететь обратно, домой. И нам еще нужно успеть в аэропорт, — Густав уже понял, что во Владивосток они опоздали, — Хотя я не знаю, не пропустили ли мы рейс?

— Лейтенант! — крикнул майор офицеру, который привел их в этот кабинет, — срочно узнайте, есть ли еще сегодня рейсы в Хельсинки? Минуточку, пожалуйста, — добавил он после того, как хлопнула дверь, и младший понесся по коридору исполнять поручение.

Возникла пауза, которую нарушали только глухие удары загнанных сердец несчастного капитана, еще более несчастного сержанта и еще более несчастного рядового. Густав осматривал кабинет, майор прошел за стол и грузно опустился в кресло.

— Присаживайтесь, прошу Вас.

Густав и Игнат сели. Еще через минуту появился лейтенант:

— Товарищ, майор, разрешите доложить.

— Докладывайте.

— На сегодня рейсов на Хельсинки больше нет. Нет так же рейсов на Питер. Но зато сегодня есть еще ночной с Ленинградского вокзала, утром приходит в Петербург, а там, через 20 минут — автобус в Финляндию через Выборг. Четыре часа — и дома, — почти радостно закончил младший.

— Господа, вас это устраивает?

— Да, — Густав уже все обдумал и с легкостью согласился.

— Прекрасно, — майор поднялся, — капитан, срочно организуйте машины сопровождения, в одну из них положите нашего спящего гостя, да смотрите, не разбудите! Устал очень, — добавил он, повернувшись к Сирманну.

— Господин офицер, — привстал Густав, — можно все-таки его увидеть?

— Конечно, господин Койвисту, теперь все возможно, — для майора было главное сплавить их, пусть не из страны, так хотя бы из города, а там трава не расти, — пройдемте со мной.

Они вышли из кабинета и направились вдоль по коридору. Возле одной из дверей майор остановился и, глубоко вздохнув, толкнул ее. На диванчике в трусах и рубашке, мирно похрапывая, спал чистый и умытый Гёйсе, губы его медленно шевелились, и на них играла слабая улыбка. Брюки и сюртук, вычищенные и выбитые, висели рядом на стульчике.

— Гёйсе, Гёйсе, — позвал Густав осторожно.

— Вы знаете, — торопливо напомнил майор, — он очень устал. Все таки без паспорта по столице… Пусть его лучше возьмут наши бойцы и вслед за вами доставят на поезд. Если нужно помочь с билетами…

— Нет, спасибо, — отказался от билетов Сирманн, — вы доставите его на поезд, и этого будет достаточно. Игнат, пойдемте вниз.

Для Густава так пока и осталось загадкой, почему Гёйсе скоропостижно и крепко уснул. Наверное, действительно, сильно устал, — подумал он и направился к выходу, прощаясь по дороге с офицерами.

Спустя несколько минут жители Москвы могли наблюдать уникальную картину: по улицам города, завывая сиренами, несся самый необычный в истории кортеж. Впереди — черная волга, постоянно приказывающая потоку «принять вправо», в конце — минивен с отдыхающим Гёйсе и в завершение — бело-синие жигули с мигалкой. Ну а посредине — маленькая зеленая «Ока» с восхищенным Игнатом Цупрытко за рулем.

— Игнат, — после некоторой паузы обратился к нему Густав, — Вы и так уже много сделали для нас. Но я попрошу Вас еще об одном одолжении.

— Конечно, шо за вопрос! — отозвался шофер.

— Сейчас мы приедем в гостиницу, я поднимусь за вещами. Они, — и Густав кивнул головой назад, — вместе с Гёйсе останутся внизу. А Вы, пожалуйста, выйдете и позвоните кому-нибудь из своих знакомых, ну таких… покрепче. Вы поможете мне донести моего друга до вагона.

— Так я бачу, там хлопцев целая орава, — удивленно отозвался Цупрытко.

— Мы не поедем в Петербург, — вдруг открылся Густав, — то есть для них мы как будто уедем. Но потом вы поможете мне вытащить его и перенести в другой поезд. У меня подозрение, что его чем-то накачали… Я вам заплачу, — добавил он поспешно.

— Понятно, — ответил шофер после некоторого раздумья, — а я-то бачу, шо спит он больно сильно. Накачали… Вот те на! — Это был совсем не глупый дядька, своим внутренним финансовым чутьем он понял, что лучше сделать то, о чем его просят. Спрашивать, почему так изменились планы, он не стал.

Наделав много шума и вызвав переполох среди администрации гостиницы, равно как и на местном рынке, кортеж прибыл в «Кузьминки». Как договорились раньше, все остались сидеть по машинам — до поезда оставалось минут сорок — а Густав и Игнат выскочили из «Оки» и направились внутрь.

Конец ознакомительного фрагмента.