Downшифтер

Макс Нарышкин

Представляют ли опасность эти люди для общества – еще никто не задавался целью выяснить. Зато известно, что они – бомба замедленного действия для корпораций. Их мысли – потемки, их души – загадки. Достигнув пика карьеры и получив от жизни все, о чем только может мечтать человек, они вдруг добровольно отказываются от всего. Их называют дауншифтерами. В строгом костюме руководителя, под маской успешного бизнесмена у руля крупной компании может оказаться человек, способный за день уничтожить отлаженный корпоративный механизм и переодеть весь коллектив топ-менеджеров в лагерные клифты. Он уйдет, унося с собой тайны фирмы, и кто станет их обладателем в будущем, не может предсказать даже сам Господь Бог… Дауншифтинг – это не мода. Это осознанная необходимость увидеть мир таким, каков он есть. Это билет в один конец, и придется еще немало потрудиться, чтобы он не стал билетом на собственные похороны.

Глава 1

На алтарь величия этой компании он положил многое, если не все. Когда президент сказал ему: «Дима, я рад, что у тебя будет ребенок, но теперь я понимаю, что семья будет отнимать у тебя время», он велел жене сделать аборт. Уходя, она сказала ему: «Ты псих». Он стерпел это, потому что знал — вернется, успешных не оставляют. Как только он займет освободившееся место начальника отдела, она поймет, ради чего были сделаны жертвы, и вернется. А ребенок что? Он еще не родился, он даже не выглядит человеком на третьем месяце, он весом-то всего с пачку масла, какой это человек? Дети еще будут. И вот когда он займет место начальника отдела, он позволит себе расслабиться и начать тратить то, что заработано за годы сумасшедшей гонки. На жену, детей. Он будет путешествовать. Да, да, обязательно будет. Но чуть позже. Совет директоров не может не видеть его стараний. Через три-четыре года, когда кресло начальника отдела будет для него тесно, ему предложат должность вице-президента.

Он знал наверняка, что предложат. Таковы корпоративные правила. Есть высоты, которых достичь невозможно. Они передаются из рук в руки наследникам, но близость к этому кругу гарантирует невероятные перспективы тем, кто находится внизу пирамиды. И пока есть время и силы, нужно двигаться. Не то движение начнет кто-то рядом и опередит. А это означает потерю не только времени, но и места вообще.

И он двигался. Он забыл, когда в последний раз звонил родителям. Дважды они приезжали из Саранска в его дом, и жена со смущенной улыбкой извинялась за то, что его срочно вызвали в командировку, и он-де даже не успел толком с нею-то попрощаться. А он действительно находился далеко. Неправда жены заключалась лишь в том, что он мог выбрать между поездкой и встречей c родственниками, которых не видел два года. Но теперь, уходя, жена сказала: «Пусть им лжет кто-нибудь другой. Ты — псих, и ради твоей скотской должности я убила свое дитя. Я ненавижу тебя». И ушла.

Но он знал — вернется. Сразу после того как он станет начальником отдела. Конкурс вошел в заключительную стадию, и теперь у жюри не должно быть даже сомнений в том, кто должен занять это место.

Еще в пятнадцать часов, перед самым ланчем, он о чем-то разговаривал с консультантом по продажам Верой Звонаревой, нервно хохотал и, показывая головой на закрытую дверь, за которой заседало жюри, острил: «У них, верно, голова пухнет!» И хохотал. Он точно знал, какое будет решение. Четыре года он отказывал себе во всем. Он убил своего наследника, потерял семью, он уже и не помнил, когда в последний раз смотрел старый добрый фильм или читал что-то, кроме сводок и отчетов, так может ли быть такое, чтобы решение было другим? От бессонницы он лечился порошками, обедал в кабинете жидким горячим суррогатом, предлагаемым «Магги», он бы мог перечислить еще с добрый десяток глупых поступков, лишающих его полноценной жизни, но ни за что бы на свете не вспомнил, когда у него в последний раз был секс. Кажется, как раз в тот день, когда был зачат этот, помешавший его карьере ребенок, которого выскребли сразу, едва президент сообщил ему свои сожаления по поводу беременности его жены. Теперь жена ушла, и секса не было вовсе. Не то чтобы не хотелось, просто не было времени, а за отсутствием его, свободного, хотелось не так уж сильно.

— Кажется, тебя можно поздравить, — сказал консультант по работе с дебиторами Гриша Заев, проходя мимо стола, на котором сидели в ожидании решения жюри он и Вера.

Он глупо улыбнулся, отмахнувшись тем, что, мол, нет ничего смешнее этих заседаний. Всем ясно, что ему место не светит, что на него больше подходит Григорий Заев, он говорил еще что-то, из чего, напротив, следовало незамедлительно догадаться о его уверенности, что выберут непременно его, а не Заева.

Его можно было пригласить в курилку и там посмеяться над формализмом совета директоров вместе, но четыре года назад, узнав, что никто из совета не курит, он бросил сразу и решительно. Он даже увлекся конной выездкой, потому что лошадей какой-то особенной, нежной любовью любил президент.

Он скакал на лошади в Тропаревском конном клубе, как на корове, отбивая себе яйца и почки, но бросить это занятие уже не мог. Его тоже засасывала любовь к лошадям. Он стал различать в их глазах печаль и грусть и, когда президент просил подержать ему стремя, с готовностью соглашался, сетуя на то, что Эфир нынче немного нервен, и советуя президенту быть осторожнее.

Вечерами, говорят те, кто бывал у него вечерами, он не мог успокоиться, все время порывался говорить о продажах, вставал из-за стола, расплескивая пиво, и быстрым шагом шел к столу, торопясь записать идею, подвернувшуюся во время разговора, который этого совершенно не предполагал.

Он приближался к своей цели столь уверенно, что самой мысли о том, что выберут не его, а Заева, в голове его не присутствовало.

А потому, когда его пригласили на заседание и объявили, что начальником отдела продаж выбран Заев, он продолжал улыбаться и смущенно мять пальцы. Да, конечно, Заев. Все правильно. Президент и совет директоров ошибиться не могли. Здесь не ошибаются. Иначе бы компания не была столь могущественна. Вот на таких вот винтиках, как он, Заев, и президент и компания и движутся вперед. В едином корпоративном порыве, когда вся семья единомышленников…

Ему сказали, что после долгих обсуждений двух кандидатур выбор было решено остановить все-таки на Заеве. Рвение второго кандидата оценено по достоинству, и нет, верно, причин, унывать. Все будет, сказал президент, и ему вторил совет, о’кей.

Он вышел из зала и направился прямиком в кабинет. «Ну, можно поздравить?» — спрашивали его по дороге. Он нервно кривил рот, полагая, что улыбается, и говорил о том, что был уверен в выборе Заева.

Зайдя, он заперся и зачем-то позвонил жене. Разговор не склеился, из фраз жены выходило, что на развод она уже подала, и встречать ее не нужно, поскольку это делает другой, и чего еще не нужно, так это нелепых сцен, поскольку все люди серьезные, а он так в первую очередь, поскольку лучше всех знает, что такое нравственный самоконтроль. Глупо, глупо, сказала она и, помявшись, сообщила о том, что три дня назад ей звонили на сотовый его родители, и она на всякий случай сказала, что он в командировке, но он обязательно перезвонит, как только вернется.

Не найдя на столе ничего подходящего, он увидел сумочку Веры, нашел в ней помаду, машинально, как привык делать это всегда, запомнил, что от «Буржуа», придвинул к стене стол, забрался на него и стал писать. Писал он до тех пор, пока тубус не начал царапать покрытие.

Когда дверь сломали, женщины с криком попятились, а я на правах вице-президента вошел первым…

Он привязал шнур от портьерной кисти к трубе у самого потолка, затянул на своей шее петлю и, поджав ноги, прыгнул с подоконника. Веревка оборвалась, но за мгновение до этого сломались его шейные позвонки.

И сейчас он сидел, прислонившись спиной к стене, и его розовая сорочка до самого ремня была залита вылившейся из горла кровью. Галстук сиял от влаги, и казалось, что это именно он, а не петля был виной тому, что Журов, самый, наверное, жизнерадостный и целеустремленный человек в компании, перестал жить.

На стене слева от него аршинными буквами было написано: «Я НЕНАВИЖУ ВАС, ТВАРИ! Я, А НЕ ЗАЕ…» Видимо, последнее слово было — «Заев». Должен был быть, вероятно, и восклицательный знак в конце. А то и два. Но помада кончилась, и об окончании послания нам, «тварям», можно было догадываться, лишь приглядываясь к глубоким царапинам на штукатурке.

Я смотрел на него, сидящего у батареи отопления, с тем равнодушным отвращением, с которым всегда смотрят на умершего неблизкие ему люди. С таким же чувством я смотрел бы и на жабу, прыгнувшую мне на ботинок, и на проползшего мимо меня ужа, и на дохлую собаку. Ни жаба, ни уж, ни собака не сделали мне ничего плохого, они были отвратительны только потому, что были. Так устроен мир — кто не любит жаб, ужей и дохлых собак, тот их ненавидит без каких-либо на то причин. И это бездыханное тело с мутными глазами, вывалившимся языком и заострившимися чертами лица мне тоже ничего плохого не делало сейчас и не сделало ранее. Напротив, оно делало только то, что хотел я. Но это был уже не тот человек, которого я знал и немного презирал, а нечто лишнее в этом кабинете, предмет, совершенно не вяжущийся ни с политикой компании, ни с ее слоганом «Мы делаем жизнь лучше». Скорее он, этот труп, опровергал слоган. Он всем своим видом противопоставлял себя корпоративной дисциплине.

Если бы не начальник службы безопасности по фамилии Гома, остановивший мое распоряжение сразу, едва оно прозвучало, то его незамедлительно бы выполнили: вынесли труп на улицу. Я слышал о том, что смерть человека нужно описать, оприходовать и что тело после увезут с какой-то бумагой на специальной машине. Но все мое существо требовало немедленно вынести тело из здания. Прежде чем прислушаться к начальнику службы безопасности и отменить приказ, я успел подумать о том, что все равно труп нужно вынести. Само его нахождение здесь отрицало принципы конструктивной политики компании.

Президент был того же мнения, но было ясно, что это не что иное, как шок.

«Конечно, мы поможем семье и организуем похороны», — сказал я следователю, уже убедившемуся в том, что причиной суицида стало число 600. И только после этого узнал, что жена от Журова ушла, что он приказал убить собственного ребенка и что родители у него живут, оказывается, в Саранске.

А теперь о числе 600. Следователь подкатил на удивление образованный, почитывающий в свободное от расследований время книги философов. Я точно знаю, что долго он при такой образованности не удержится. Руководители на дух не переносят людей, знающих то, чего не знают их руководители, особенно если эти знания неожиданно интересны. Но вот, посмотри-ка ты! — он знает о числе 600. То есть мы с ним читали одну и ту же книгу. Не знаю, в чьей редакции читывал ее он — мне кажется, что в другой, поскольку у меня есть основания полагать, что он не знает английского, мне же таить нечего. О числе 600 я узнал из источника, заслуживающего мое доверие, — из материалов исследований американских психологов, состоящих на службе в ЦРУ.

Оказывается, если у тебя срезали кошелек, можешь смело записывать в свой пассив 30 очков. Если у тебя умер дядя — 60. Мама — 100. Если тебя отматерили на улице — вноси в графу 10 очков, если избили — 50, а если при этом сняли вещи — 70. Если от тебя ушел любимый человек, то, как бы ты ни старался логически обосновать необходимость его ухода, придется внести в графу «потери» не менее 80. Предательство друга янки оценивают в 70, известие о заражении венерическим заболеванием — в 50, потерю работы — в 100, авторитета — в 80 и так далее и тому подобное. У каждого явления существует свой тариф. И каждую неприятность, предлагаемую жизнью, тебе придется выкупать за предлагаемую сумму независимо от твоего желания.

Все ничего, смерть близкого человека сама по себе — потрясение, но потрясение проходит, как и все в этом мире. Рано или поздно ты все равно списываешь набранные очки, как списываешь финансовую задолженность авансовым отчетом. Но в американской теории есть трагедия, поскольку иначе и быть не может, чтобы была Америка, но не было трагедии.

Главный принцип теории американских психологов заключается в том, что нельзя себе позволять накапливать неприятности. К потере денег или к разводу нужно относиться максимально спокойно. Но рано или поздно в жизни многих случается так, что часы бьют неожиданно, и ты оказываешься не готов к встрече нового дня. Дело в том, что само по себе число 100 или 30 ничего не значит. Однако если у тебя утром срезали кошелек, в обед ты узнал, что скончалась твоя тетя, а ближе к вечеру ты возвратился домой и обнаружил, что тебя обворовали, и обворовали как раз в тот момент, когда жена занималась любовью с соседом в квартире напротив, то все числовые значения произошедших событий придется сложить. И штормить тебя будет, стало быть, уже по полной программе того числового значения, на которое ты набрал взяток при игре с жизнью в покер.

Если сумма неприятностей зашкаливает за 600, человек уже не владеет собой. Его ведет что-то другое, упущенное вниманием бога, нечто темное и невероятно сильное духом, точнее, бездухом. Человек хладнокровно наматывает на локоть срезанную на балконе веревку, вынимает из футляра опасную бритву или вставляет в прорезь карточку метро, точно зная, что через две минуты окажется на рельсах. И его ничто и никто не сможет остановить. Через десять минут он или повиснет в ванной, или вскроет вены, или размажется по всей длине рельсов на станции «Серпуховская».

Через неделю после того как Журов был похоронен, а следователь закончил свое следствие, я сел за стол в своем кабинете, чтобы закончить свое расследование.

На моем листе красовалась цифра 500. Столько очков я насчитал в послужном списке самоубийцы за последнюю неделю его жизни. Десятки людей, очевидцев, психологов и приятелей Журова восстанавливали недельный цикл жизни самоубийцы так же, как собирают в ожерелье сотни жемчужин руки детишек из Юго-Восточной Азии. Я всеми силами старался найти недостающую сотню, и начальник службы безопасности, с которым я провел эти семь дней, решил, наверное, что я тоже тронулся. Но последних ста баллов я так и не сумел отыскать.

Отвергнутый советом директоров кандидат на пост начальника отдела региональных продаж сунул свою голову в петлю, имея в пассиве 500 баллов.

И это скверно для моего следствия, поскольку американские психологи уверяют в том, что решение расстаться с жизнью к человеку неминуемо приходит только тогда, когда судьба над ним посмеялась на все 600.

Я был тем, кто при подавляющем количестве голосов против Заева встал и сказал:

— Уважаемое жюри, я знаю Журова шесть лет и, как первый заместитель президента компании, не могу сказать о нем ничего плохого. Однако назначать на один из ключевых постов компании человека, о котором можно сказать лишь то, что о нем нельзя сказать ничего плохого, было бы непростительной глупостью. Он чересчур старателен, факт, он обладает хорошей памятью, поспорить и с этим невозможно. Он хочет подняться по служебной лестнице, и это похвально. Но у него нет той восхитительной особенности очаровывать людей, какая присуща Заеву. Мой выбор — Заев. Прошу жюри принять обоснованное, беспристрастное решение, мою же речь рассматривать только как желание члена жюри высказать свое мнение. На то имеет право каждый из нас, не так ли?

Буду откровенен, среди этих двоих куда больше мне нравился Заев. Была в нем какая-то жилка, не до конца еще развитая, но уже с намеками на мастера. Ему, как и Журову, не хватало чуть-чуть опыта, немного сообразительности, оригинальности и дерзости. Но Заев потерянные очки мог набрать уже через год, он двигался вперед, спотыкаясь о камни маркетинга, но все-таки поднимаясь. А Журов, тот волок за собой воз по ровной, наезженной колее, и ему не хватало сообразительности чуть-чуть прибавить, чтобы груз был доставлен быстрее. И он не поднимался, он не смотрел по сторонам, пытаясь понять, где находятся участвующие с ним в одной гонке конкуренты, он просто пахал без отдыха, как добросовестный госслужащий. Я не берусь утверждать, что это плохо, но компания по продаже сухих смесей — очень хрупкая инстанция. Если ее своевременно не подпитывать энергией и хитростью, она рухнет, подняв облако из этих смесей.

Последние несколько месяцев совет директоров пристально наблюдал за этими двоими. Выбрать из дерзкого и упрямого и педантичного и взвешенного оказалось непростой задачей. Совет следил за тем, как они реагируют на рынок, какие идеи их ведут и как Заев и Журов относятся к поражениям. Признаюсь, я помогал Заеву. Что-то подсказывало мне, что именно он, а не его честолюбивый соперник укрепит наши позиции в регионах. Вместе с советом я смотрел за их работой без комментариев ровно месяц. Когда же убедился в том, что смотреть за тем, как работает Заев, мне приятнее, я стал ему помогать. Негласно, конечно, узнай об этом совет, эти мнящие себя гениями производства и сбыта бонзы посчитали бы себя оскорбленными. Еще бы, мать-перемать! — они тут целых тридцать дней не спят, не едят, все наблюдают и оценивают, свою бесценную энергетику транжирят на лохов, а Бережной тем временем с ними в дурачка играл!

Но я делал так, чтобы никто не узнал.

Хороший флешбэк Заев получил, «присоединившись» по моему совету к гастролям второсортных звезд. Самолеты с «Корнями», «ВИАГРой», Петросяном и камарильей «Фабрик» не успевали присаживаться на взлетные полосы Омска, Новосибирска, Магадана и Туруханска, как в магазинах нашей компании во всю витрину вписывались имена тех, кто приезжал. Трехметровые «виагристки» давили стекло своими бюстами, и у их ног располагалась выкладка из наших каш. Я запретил самодеятельному Заеву делать какие-либо пояснительные надписи или рекламные слоганы. Налетать на первосортные иски по факту незаконного использования лика второсортных звезд в рекламе мне не улыбалось. И без того ясно: «Видите, какие сиси? Это от каш, что под нашими сисями». «Каждое утро мы с Женей едим эту кашу, — должен был додумывать омич, глядя на то, как из витрины магазина нашей компании, из-под горы пакетов, улыбается Елена Степаненко, — и вы знаете, какой кейс от этого образовался? У него тоже появилось чувство юмора!» «Я никогда не пел раньше. Мне и в голову не приходило, что с таким голосом можно петь. Я всегда стеснялся выходить на улицу, потому что нужно было просить прокомпостировать билет в трамвае, спрашивать, который час… Но случилось невероятное. Друзья из „Фабрики звезд“ посоветовали мне есть эту кашу. И вы знаете, я запел», — иного и подумать нельзя было, вглядываясь в лицо Никиты Малинина, вставленное в витраж магазина и обложенное кашей.

Вызываемый постерами эффект оказывался многократно усиленным крупномасштабной рекламой звезд организаторами тура, и я объяснил Заеву, тихо объяснил, чтобы эхо моего голоса не донеслось до совета, что лучший способ продвижения своей продукции — это не вламывание в проект невероятного по масштабам собственного капитала, а библейски спокойное присоединение к чужому проекту. Затраты на PR — 0$. Отдача — едва ли не выше, чем у организаторов, едва не потерявших штаны на рекламе. И, главное, никаких претензий со стороны антимонопольного комитета, второсортных звезд и потребителя. Я не знаю, растут ли от наших каш сиси, но что никто от них не протянул копыта — это достоверная информация.

Так Заев стал начальником отдела региональных продаж, а я спустя неделю после этого не могу найти недостающую сотню очков из тех, что ударили по Журову.

В данный момент я имею: невероятный стресс от смерти исполнительного сотрудника, чудовищную усталость за год, полгода назад умерла моя мать, а две недели назад угнали мой «Ауди». К угону следует добавить трату на «Кайен», который в планах на жизнь не присутствовал. Я уже не могу видеть эти стены, подо мной качается пол, и я не ухожу в отпуск разве что потому, что с каждой неделей мой банковский счет пополняется на тридцать тысяч долларов. Вчера мне стало известно, что Бронислав, президент компании, разговаривал обо мне с Гомой, и в этот же вечер на вечеринке в Доме актера у меня пошла носом кровь.

Пока врач ломал ампулы с дибазолом и папаверином и весело болтал, следя за моими зрачками, пока вдавливал мне в вену смесь и говаривал о том, что неплохо бы мне взять отпуск и попить морского воздуха, я думал о том, куда девалась недостающая сотня Журова. Доктор свидетельствовал, что на Сейшелах нынче удивительно хорошая погода, а я лежал и думал о том, что какой, черт возьми, может быть отпуск, если следящий за каждым моим движением второй заместитель готов тут же представить свой проект на суд жюри. Плохиши в могущественных компаниях приживаются удивительно легко. А еще я думал о том, что еще придумать для розыска недостающей сотни, поскольку если ее не найду, то мне можно смело записывать эту сотню в пассив себе. И чем внимательней я смотрел на свою взбухшую вену, тем отчетливей понимал, что этой сотни может оказаться вполне достаточно для кое-чего.