Черная луна

Макс Мах, 2021

Это книга о пути. О том, что делает нас теми, кто мы есть, и о том, как меняет нас дорога, по которой мы идем. А еще это книга о выборе: о том, что выбираем мы, и о том, что выбирают для нас люди и боги, судьба и ее случайные обстоятельства. Герда ди Чента могла иметь множество разных судеб. Она могла стать избалованным ребенком в доме богатого аристократа или жертвой преступления, придворной дамой или беспощадной убийцей, могущественной волшебницей или удачливой наемницей, женой, дочерью, любовницей и подругой. Она могла стать кем угодно, но стала той, кто сам решает, кем ему быть. Черная луна – это и день, когда она появилась на свет, и символ ее судьбы, имя симпатизирующей ей Великой темной богини и прозвище самой Герды. Итак, приключения Герды ди Чента по прозвищу Черная Луна начинается там, где кончается сказка и начинается жизнь, как она есть.

© Макс Мах, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Серия «Современный фантастический боевик»

Выпуск 208

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону

* * *

Предуведомление

Следует иметь в виду, что география и история мира, описанного в данной книге, антинаучны. Все имена и географические названия случайны и антиисторичны. Все совпадения с реальными историческими личностями и подлинной историей человечества случайны, а магии не существует.

* * *

Один человек, овдовев, женился снова. У него была дочка — молодая девушка.

Шарль Перро (Неизвестный переводчик)

Жил-был один почтенный и знатный человек. Первая жена его умерла, и он женился во второй раз, да на такой сварливой и высокомерной женщине, какой свет еще не видывал. У нее были две дочери, очень похожие на свою матушку и лицом, и умом, и характером. У мужа тоже была дочка, добрая, приветливая, милая — вся в покойную мать. А мать ее была женщина самая красивая и добрая.

Шарль Перро (пересказала Т. Габбе)

Жил-был на краю леса дровосек. Жена у него умерла, и остался он один с маленькой дочкой. Жену и дочку он любил, но по прошествии времени женился вновь на женщине, у которой уже было две своих дочери. Три факта, да и те вранье. Во-первых, не дровосек, а лесник. И даже не просто лесник, а вовсе даже вальдмейстер — сиречь хранитель королевских лесов. Жена вальдмейстера действительно умерла, но смерть ее наступила от ран, нанесенных мизерикордом — трехгранным рыцарским кинжалом. Убийцу, впрочем, не нашли. Грешили на самого господина лесничего, но королевское дознание постановило, что жена вальдмейстера стала жертвой ограбления. Как бы то ни было, жену лесничий не любил, а дочь тихо ненавидел.

Источник неизвестен

Глава 1

Бедная сиротка

1

Утро началось плохо, что было, впрочем, вполне ожидаемо. Вечером в королевском замке должен состояться бал, и, значит, с раннего утра в доме барона Геммы дым коромыслом, бестолковщина и содом. Служанки носятся как угорелые, хлопочут камеристки, а челядь мужского пола — камердинер отца, комнатные лакеи и дворня — стараются не попадаться женщинам на глаза и, не дай бог, не заступить дорогу хозяйке и ее дочерям. И ведь это только начало. Часам к десяти начнут съезжаться модистки, портные и белошвейки, шляпники и перчаточники. И все это не считая сапожников, которые привезут шелковые туфли для мачехи и сводных сестер и парадные сапоги для отца, и ювелиров, ведь по случаю большого осеннего бала дамам нужны новые украшения. В общем, как показывал опыт, скоро в доме станет тесно, нервно и слишком шумно, не говоря уже о том, что попросту горько и обидно. Видеть, как другие собираются на бал, на который тебе не позволят взглянуть даже одним глазком, досадно и унизительно. И привыкнуть к этому нельзя, сколько себя ни уговаривай. Однако все так и обстоит: неродные дочери барона на бал пойдут, а родная — нет. И вот что особенно обидно. Никто этому не удивляется, ни король, ни знать. Словно никому в столице не известно, что у Корнелиуса Геммы три дочери. Одна родная и две — падчерицы. Знают, не могут не знать, но все равно молчат, как будто так и следует. А все потому, что никому до бедной сиротки нет дела. И после всего этого сидеть с ними за одним столом? Слушать, как они обсуждают, что наденут на бал и кого ожидают там встретить? Нет уж, увольте!

Герда не стала ждать, когда подадут завтрак, а наскоро перехватив на кухне стакан парного молока и краюху свежеиспеченного белого хлеба, тихой мышкой выскользнула из дома и отправилась гулять. Можно было не сомневаться, что никто ее не хватится. Скорее всего, в поднявшейся суматохе домочадцы просто не заметят ее отсутствия, как не замечали все эти годы, но даже если вдруг обнаружат, что с того? Она им не нужна, они ей тоже. Каждый в этом доме сам по себе, и в большинстве случаев Герду это устраивает: раз неродная, так лучше без крайностей. Других сироток, как она слышала, мачехи держат в черном теле или, напротив, приближают к своим детям, но никогда не позволяют встать с ними вровень.

В этом смысле положение Герды было практически идеальным. Отец ее ненавидел, но из дому не гнал. Мачеха не любила, но не тиранила, а сводные сестры — старшая Элла и младшая Адель — попросту не замечали. Так что, как ни посмотри, грех жаловаться. Чужая, она тем не менее жила в доме не как «принеси, подай» и не «Христа ради». Ее одевали скромно, но не без намека на знатное происхождение: немного кружев, вышивка, серебряные застежки и перламутровые пуговицы. У нее была своя довольно хорошая комната, и ела она за общим столом. Исключение составляли званые приемы. Когда в доме вальдмейстера^[1] Корнелиуса Геммы появлялись гости, Герда к столу не выходила. В такие дни она вообще не покидала верхний этаж дома, где кроме нее жили старенький библиотекарь мэтр Бергт, личный секретарь отца господин Рёмер и гувернантка сводных сестер мадемуазель Лемуазье. Впрочем, это продолжалось только до тех пор, пока Герда не подросла. Лет в двенадцать она в первый раз без спроса покинула дом. Опыт оказался скорее положительным, чем наоборот, если не считать того прискорбного факта, что в тот первый раз ее чуть не изнасиловали. Но бог миловал, на темной улице появилась ночная стража, и насильник предпочел за лучшее сбежать. Впрочем, страхи и опасения Герду не остановили. С того памятного дня она уходила из дому не только тогда, когда к отцу приезжали гости, но и во все прочие дни, если таково было ее желание. Однако дома ее ничего не держало, и желание уйти погулять никогда не проходило.

Впрочем, о том, что она часто и, разумеется, без спроса уходит из дому, домочадцы — и хозяева, и слуги — наверняка знали, но никто в ее жизнь не вмешивался. Всем было попросту наплевать. Поначалу это смущало Герду и даже ставило в тупик. Она долго не понимала, что к чему, — ведь вроде бы это хорошо, что ей предоставлена полная свобода, — а потом до нее дошло. Ее репутация, как, впрочем, и жизнь, никого по большому счету не волновали. Иди куда хочешь, делай что захочется. И вот сегодня ей захотелось пойти на бал в королевском замке, и она даже знала, как это сделать. Но праздник должен был состояться только вечером, а до тех пор Герде предстояло провести почти целый день на улице.

Особняк барона Геммы стоял почти посередине Липовой аллеи — широкой, обсаженной старыми деревьями улицы, одним концом выходившей на Гильдейскую площадь, а другим — на Королевскую милю. Был соблазн пойти именно туда, чтобы в очередной раз полюбоваться на замок на горе, но по здравом размышлении Герда направилась в Столярный переулок. Прошла до конца Липовой аллеи, пересекла Гильдейскую площадь и оказалась на Белом конце. Пробежалась мимо мастерских белошвеек, полюбовалась нарядными платьями в ателье госпожи Бриаль и, обойдя Старый собор, который перегораживал улицу, вышла наконец к Столярному переулку. Здесь располагались мастерские столяров и краснодеревщиков, но Герда шла не к ним, а к старику Эггеру, жившему на другом конце переулка.

Эггер, как заведено, уже что-то выстругивал в своей мастерской. Он не был ни белодеревщиком, ни мебельщиком, хотя тоже работал по дереву. Старик Эггер делал великолепные скрипки и виолы и был достаточно знаменит, чтобы получать заказы не только от известных музыкантов, но и от титулованных дворян. Герда познакомилась с ним случайно, когда искала убежище от внезапно обрушившегося на город ливня, и с тех пор была в его доме практически своей. Прибиралась, выметая стружки и смывая с пола и столов пятна лака, варила старику суп или просто болтала с ним обо всем на свете.

— Привет! — сказала она, входя в мастерскую. — Ты как? Как твоя поясница?

— Поясница болит, — улыбнулся старик, — но дела мои обстоят скорее хорошо, чем плохо. Смотри, какую красавицу я сделал для графа Юэ!

Скрипка и в самом деле была изысканно красива, аристократически изящна и сияла невероятным алым лаком.

— Красавица! — признала Герда. — А как звучит?

— А вот натянем струны и узнаем.

— Сварить тебе пока суп?

— Сегодня не надо, — отмахнулся Эггер. — Лучше сыграй что-нибудь классическое!

— Как скажешь, старик! — засмеялась Герда и пошла к спинету^[2], который по прихоти хозяина стоял не в жилой части дома, а в мастерской.

Эггер был скрипичным мастером, но играть Герду на клавесине научил именно он.

— Вивальди? — спросила она, усаживаясь за инструмент. — Концерт ля-мажор, вторая часть? Или «Бабочки» Куперена?

— На твое усмотрение.

На свое усмотрение Герда выбрала «Хроматическую фантазию» Баха и, пока играла, как часто случалось с ней и раньше, забыла обо всем на свете. Вернее, ушла от повседневности в мир грез, где возможно даже невозможное…

…За обедом она все время злилась. И домочадцы, как сговорились, не переставали ее бесить. В говяжьей похлебке не хватало перца и шафрана, о чем Герда вежливо сказала слуге, разливавшему суп. Но за повара вступилась Элла, которую тут же поддержал отец. Все они утверждали, что похлебка получилась просто замечательная и что перца и шафрана в нее положено в меру. Герда не стала спорить, поскольку привыкла не связываться, но, когда еще и хлеб оказался черствым, она не смолчала. Однако сделала этим только хуже. Адель заметила, что некоторые изображают из себя знатных дам, хотя живут в доме из жалости. Герда вспыхнула, но вовремя взяла себя в руки.

«Глупость какая, — подумала она в раздражении. — Еще скажите, что я не знала этого раньше!»

Между тем обстановка за столом накалялась — бестактные замечания сводных сестер, холодный взгляд мачехи, презрительная усмешка отца — и в конце концов стала настолько невыносимой, что захотелось встать и уйти, но правила приличия сделать этого не позволяли. Герда осталась сидеть за столом, но только для того, чтобы ее снова унизили, теперь уже при разделке жаркого. Она выбрала себе взглядом аппетитный кусок, который по всем расчетам должен был достаться именно ей, но получила вместо него какой-то жалкий обрезок. И тогда ее охватил гнев. Рассудок уступил место чувствам, и, схватив с блюда разделочный нож, Герда полоснула им мачеху по горлу. Никто не успел и слова сказать, а Герда была уже рядом с отцом. Барон мог бы оказать ей сопротивление, но Герда была стремительна и не оставила ему ни единого шанса… Затем был зарезан заступивший ей дорогу слуга, а две замершие от ужаса «сестрицы» словно сами просили пресечь их никчемное существование.

А потом все кончилось, и Герда с любопытством осмотрела дело своих рук. Картина резни оказалась поистине ужасна: разгромленный стол, кровь, много крови, и мертвые тела… Но вот что любопытно. Она не испугалась. Напротив, внезапно Герда ощутила, как на нее нисходят покой и умиротворение.

«Какое счастье! — думала она, глядя на устроенную ею бойню. — И как это я раньше об этом не подумала! Давно надо было их всех убить…»

Увы, это был только сон. Музыка закончилась, и Герда очнулась от грез.

— Сегодня ты играла необыкновенно хорошо, — похвалил ее старик. — И у тебя, деточка, было такое одухотворенное лицо, что я чуть было не пустил слезу…

«Знал бы ты, Эггер, о чем я грезила на самом деле!»

* * *

К обеду она все-таки вернулась домой. Правила следует соблюдать, тем более что она все еще является несовершеннолетней дочерью барона Корнелиуса Геммы — человека жесткого, иногда жестокого, но готового предоставить ей невероятную для девушки ее возраста и положения свободу, лишь бы она играла по правилам. Герда старалась, она знала, что такое играть по нотам, — нотным знакам ее обучил все тот же старик Эггер, — как, впрочем, знала она и то, что такое импровизация. Поэтому ей до сих пор удавалось довольно ловко сочетать одно с другим, оставаясь в рамках приличий и в то же время творя все, что в голову взбредет.

Обед прошел спокойно. Без ужасов и кровопролития. И вскоре Герда снова обрела свободу идти, куда хочется, и делать все, что заблагорассудится. На этот раз она выбрала Игровое поле. Там, под западной стеной королевского замка, в это время обычно упражнялись солдаты гарнизона, но сегодня бились на мечах исключительно гвардейцы. Те, кто помоложе, знали Герду давно, звали по имени и даже немного с ней флиртовали, но никогда не переходили черты. А Герда любила смотреть, как они стреляют из луков и арбалетов или тренируются в искусстве мечников. Она бы и сама с удовольствием поучилась чему-нибудь эдакому, но, увы, ей совершенно естественно не хватало для этого сил. Она никак не могла натянуть лук, взвести арбалет или поднять меч. Однако ей нравилось смотреть, как дерутся другие. Иногда Герда могла даже вообразить, что это она сама машет до ужаса тяжелым и восхитительно опасным куском железа. Увлекательное зрелище и переживания волнующие. Так что время пролетело незаметно, и она ушла с Игрового поля только тогда, когда начало смеркаться.

Наступил вечер, настало время волшебства. Время магии, чудесных превращений и колдовских чар. Но метаморфозы, как известно, не случаются сразу вдруг. Их надо тщательно подготовить и умело претворить в жизнь. Однако Герда не была ни колдуньей, ни ведьмой, и у нее, увы, не было крестной феи. Впрочем, Герда превращалась не в первый раз, а опыт — хороший проводник даже в темном лесу. Суть же ее чар была невероятно проста. Если сменить скромное девичье платье на хорошо сшитый наряд взрослой дамы, спрятать косу, надев шляпу с вуалью — или попросту заплести ее на взрослый манер, — встать на высокие каблуки, набросить на плечи шелковый плащ, тебя никто нипочем не узнает. Выдать может только лицо, но и с этой проблемой легко управиться, если наложить правильный грим…

2

Уйдя с Игрового поля, Герда отправилась в сторону Старого рынка. Добраться туда можно было двумя путями — коротким, идя напрямик, или длинным, через центральную часть города. Герда выбрала короткий, потому что не любила много таскаться пешком. Тем более, по мощенным булыжником улицам. Но у короткого пути имелись не только преимущества. Чем дальше она углублялась в безумный лабиринт Приречной слободы, тем уже и грязнее делались улицы, тем опаснее становилось там идти. Герда это знала и в глубине души опасалась, что рано или поздно любовь к простым решениям выйдет ей боком, но, с другой стороны, кто не рискует, тот стирает ноги о камень мостовых.

Вообще-то, ей надо было попасть на Продажную улицу, расположенную так, что, с одной стороны, она являлась неотъемлемой частью Приречной слободы, а с другой стороны, пройди улицу до конца, пересеки рыночную площадь, и ты уже в Чистом городе, в самом сердце Бегонии — квартала, в котором расположено большинство театров, дорогих гостиниц и самых известных в столице ресторанов. А неприятности поджидали Герду буквально в двух переулках от квартала Красных фонарей и Продажной улицы, делившей квартал надвое. Она как раз свернула в очередной переулок, когда на нее выскочил зареванный парнишка, по виду одних с ней лет или немного помладше.

— Тетенька! Тетенька! — запричитал он, глотая слезы. — Помогите, сделайте милость!

— Ну, какая я тебе тетенька! — хмуро ответила Герда. — Шел бы ты, пацан, просить милостыню в другом месте!

— Ох! — взмахнул руками парнишка. — Извините, барышня! Это я просто сослепу не разобрал. И я не побираюсь. У меня деньги есть, сам вам могу заплатить, только помогите!

— Ну что там у тебя стряслось? — Герда еще не знала, как поступить. То ли помочь, коли это в ее силах, то ли нет.

— Сестра с сеновала упала, — буквально прорыдал парень, в очередной раз сорвавшись на нерв. — Ногу сломала. Кость вот тут торчит, — показал он на себе. — И кровь идет. А она… Она сначала кричала, а потом сознание потеряла. Наверное, от боли. А дома никого нет. И все соседи ушли к замку смотреть на гостей короля.

Парнишка казался искренним, а его история — настоящей, и, хотя сердце подсказывало не верить, Герда все-таки решила помочь.

— Показывай!

— Ой! Спасибо вам, барышня! — запричитал парнишка, показывая дорогу во двор дома за углом. — Я уж совсем отчаялся. Думал, никто не поможет!

— Добрых людей больше, чем злых. — Зачем она это сказала? Бог весть. Но так ей тогда подумалось.

— Ваше слово, барышня, да богу в уши! Это здесь, — показал он на открытую дверь сарая, за которой теплился неяркий свет фонаря.

— Ну, пошли!

Герда вдруг засомневалась в своих благих намерениях — как бы к худу не привели, — но было уже поздно. Она вошла в сарай, парнишка за ней. Тут действительно на антресолях был устроен небольшой сенник. И фонарь, подвешенный на стенном крюке, освещал помещение. Вот только никакой несчастной девочки в нем не было и в помине. А позади Герды уже скрипнула, закрываясь, дверь.

— Ну, и где твоя сестра? — обернулась Герда.

Как ни странно, страха не было. Он, как и сомнения, покинул ее в тот момент, когда Герда окончательно поняла, что ее обманули.

«Нашел все-таки дурочку, сукин сын!»

— Ну, и где твоя сестра? — спросила, хотя знала уже ответ.

Но правила созданы для того, чтобы их соблюдать, и, следуя заведенному порядку, «курица» вроде Герды должна была задать этот вопрос. Вот она и спросила. И, разумеется, получила ожидаемый ответ.

— А нетути! — паренек уже не плакал, а напротив, улыбался, поспешно стирая с лица «всамделишные» слезы свободной рукой, в другой он держал длинный нож. — Дура ты, девка! Как есть коза. Деньги-то есть, или у тебя в кошеле камешки лежат?

— Два серебряных гротена, — честно ответила Герда и, сняв с пояса кошель, протянула грабителю.

— Клади на полку! — кивнул парень на прикрепленную к стене длинную полку, на которой были расставлены какие-то горшки.

Герда не стала спорить. Подошла к стене, положила кошель на полку и снова повернулась к парню. Сейчас, если она не ошибается, начнется самое интересное.

— Теперь иди туда! — приказал парень, указывая ножом на кучу сена, у противоположной стены, как раз под фонарем с масляной лампой.

— Зачем? — Герда предложению не удивилась, но решила все-таки уточнить.

— Не догадываешься? — усмехнулся в ответ парень.

— Нет.

— Ну, я тебе сейчас объясню, — улыбнулся мелкий ублюдок, парнишка был мелковат, но наверняка сильнее Герды. — А ты давай, не тяни время, ложись!

— Платье помну, — попыталась она воззвать к его жалости.

— Это меньшая из твоих бед, — отрезал ублюдок и приблизился, поигрывая ножом. — Ложись, кому сказано!

Герда легла.

— Подол подними!

— Ах, вот ты о чем! — сказала тогда Герда, задирая подол. — Так бы сразу и сказал, что собираешься меня изнасиловать.

— Не болтай! — остановил ее парень, с явным интересом рассматривая ноги Герды. Они у нее действительно были красивые. Длинные и ровные. Герда полагала, что в мать.

— А это что у тебя такое надето? — удивился между тем парень, показывая ножом на шелковые штанишки, которые начала недавно носить Герда, благо получила их в «наследство» от матери целую стопку. Шелковые, батистовые, шифоновые, и разного покроя.

— Это штанишки, — объяснила она мужлану, никогда не видевшему женского белья. — Мне их снять?

— Снимай!

Герда сняла штанишки, аккуратно положила их рядом с собой и развела ноги. Это был интересный опыт. Она еще никому — ну, кроме служанки и доктора Хольца — не показывала свое сокровище.

— Нравится?

— Да, — парень с трудом сглотнул слюну и, сделав пару шагов, приблизился к Герде почти вплотную.

— А может быть, отпустишь? — не слишком надеясь на успех, спросила она.

— Отпущу, — кивнул мелкий злодей, начиная к ней нагибаться. — Отымею пару раз и отпущу.

— Ну, как знаешь, — усмехнулась ему в лицо Герда, и в следующее мгновение в ее левой руке появилась наваха.

Щелкнуло, открываясь, лезвие, напоминающее формой медвежий коготь, и тут же — Герда била без замаха, — вошло насильнику в низ живота.

От боли и неожиданности тот отпрянул, а Герда уже перекатилась через плечо и вскочила на ноги.

— Что? — выпустив из рук нож, парень обеими руками схватился за пах. — Что ты сделала, сука?!

— Больно? — поинтересовалась Герда, осторожно обходя согнувшегося от боли парня.

— Сука! Ты! Ты!

— Я, я, — передразнила его Герда и, оказавшись, наконец, позади несостоявшегося насильника, нанесла смертельный удар в печень. Ударила, провернула клинок и поспешно отошла. Не хватало еще платье кровью заляпать.

— Я, между прочим, девственница! — сказала, наблюдая за агонией истекающего кровью человека, кровь у него шла даже изо рта. — А ты в меня своим членом пихаться вздумал! Козел!

Она отошла в сторону, надела снятые давеча штанишки, убрала в потайной кармашек, спрятавшийся в складках платья, смертоносную наваху, забрала свой кошель и, удостоверившись, что ее противник уже не оживет, покинула сарай. Несостоявшийся насильник стал первым человеком, которого она лишила жизни. Герда ожидала, что это событие потрясет ее до глубины души, но нет, ничего ужасного с ее душой не случилось. Даже угрызений совести не возникло.

Единственный вопрос, который занимал ее по дороге к дому Кирсы, это зачем она вообще взялась кому-то помогать? Парнишка, конечно, был замечательным актером и сыграл всю сцену довольно естественно. Во всяком случае, ей — дуре — хватило. Но разве это было ее дело, идти куда-то, спасать кого-то? А если бы там, в сарае, оказался еще кто-нибудь? Не один этот ублюдок, а несколько таких же? Ответ был на удивление прост: если бы их там было несколько, сейчас на сене в сарае лежала бы она, голая, изнасилованная и с перерезанным горлом…

* * *

Пользоваться навахой ее научил старик Эггер. Он же подарил Герде нож. Эггер, вообще, был добр к ней. Учил всяким разностям, а знал и умел он много такого, чего скрипичные мастера обычно не знают и не умеют. Рассказывал истории одна интереснее другой. В общем, очень быстро после первого знакомства стал для нее едва ли не любимым дедушкой. И Герда платила ему взаимностью. Прибиралась в доме, помогала варить клей и скрипичный лак, готовила, чему он же ее и научил, и зашивала прорехи на одежде. Она даже обстругивала иногда заготовки, из которых он потом вытачивал детали скрипок, альтов и виол.

Однажды, когда старик полировал деку будущего альта, он спросил Герду:

— Так ты ходишь по городу одна?

— Одна, — ответила Герда, не слишком хорошо понимая, зачем он ее об этом спросил. — С кем же мне еще ходить? Гувернантки у меня нет, друзей, ну, кроме тебя, Эггер, тоже.

— Ты странная девочка, — сказал он тогда. — Дочь барона, а гуляешь в таких местах, куда порядочные девушки никогда не заходят. Не страшно тебе?

— А что такого? — удивилась Герда, которая, несмотря на частые прогулки по городу, в некоторых вопросах все еще оставалась наивной, как ребенок, которым на самом деле она и была.

— В городе много опасных людей. Особенно в Приречной слободе и на Медовой горке, а ты, случись что, даже постоять за себя не сможешь.

Герда задумалась. То, что городские улицы могут быть опасны, она уже знала. Но не сидеть же из-за этого в четырех стенах? Там скучно, тесно и то и дело натыкаешься на кого-то из домочадцев…

— Так что, мне теперь из дома не выходить?

Вот тогда старик и показал ей наваху.

— Это очень опасное оружие, девочка, но его удобно носить с собой, — сказал он, раскрывая нож. — Лезвие короткое, но поверь мне, длиннее тебе и не надо. Возьми, — протянул он нож Герде, — почувствуй его в руке.

— Что скажешь? — спросил через минуту.

— Я девочка, Эггер, и я выросла в баронском доме. Меня драться на ножах никогда не учили. Что я буду делать с твоей навахой?

— Защищать жизнь, — пожал плечами старик. — Или честь. Или и то, и другое вместе. А научиться может любой, надо только захотеть. Ты хочешь?

— Да, — решила тогда Герда, — я хочу.

И старик начал учить ее приемам боя с навахой. Как, где и при каких обстоятельствах сам он овладел этим смертоносным искусством, Эггер никогда не рассказывал. Впрочем, Герда его и не спрашивала. Понимала, что не стоит. У каждого есть свои скелеты в шкафу, — ну, кроме, детей и ангелов господних, — и не след проявлять к ним нездоровый интерес. Тем более что к делу это никакого отношения не имело, учителем старик оказался отменным, и вот сегодня Герда впервые воспользовалась его наукой. Рука не дрогнула. Силы хватило. И ударила она именно туда, куда метила. Прав оказался Эггер, девушка должна уметь себя защищать — или очень быстро перестанет быть девушкой. Возможно даже живой девушкой.

За мыслями об Эггере и сегодняшнем происшествии Герда незаметно дошла до дома Кирсы, расположенного в самом конце Продажной улицы. Оттуда уже недалеко было до Бегонии с ее ярко освещенными улицами, оперным театром и варьете «Парадиз». Только рыночную площадь перейти, и ты уже там. Но по эту сторону площади текла совсем другая жизнь. Квартал Красных фонарей потому так и называется, что красные фонари висят здесь едва ли не на каждом доме. И дом, куда направлялась сейчас Герда, от других в этом смысле ничем не отличался. Он был невелик и стар, но все еще производил приличное впечатление. Первый этаж снимали у Кирсы три девушки, зарабатывавшие на жизнь известным делом. Не веселый дом, — для настоящего заведения, как объяснила ей Кирса, шлюх маловато, — но что-то сильно на него похожее. Сама домовладелица прежним ремеслом уже почти не занималась, включаясь в игру, только если кому-то из гостей не хватало подружки, и он мог заплатить за ее компанию приличные деньги. Впрочем, Герда ко всем этим стыдным делам отношения не имела. Она лишь снимала у Кирсы крохотную каморку на втором этаже, куда можно было попасть по скрипучей деревянной лестнице с заднего двора.

В комнате этой Герда никогда не спала, да в ней и кровати не было. Некуда ее там было поставить. Всей обстановки: стол, стул и табуретка. На столе свечи в дешевых подсвечниках, квадратное зеркало, баночки с гримом, кисточки и прочая мелочь. А на колышках, вбитых в стену, висят в холщовых чехлах два плаща и три платья — два попроще и одно шикарное. Шляпы лежат одна на другой, пристроенные на табурете в углу. Там же, в углу, ютится и обувь, прикрытая чистой простыней. Вот, собственно, и все.

Герда зажгла свечи, сняла платье и села к столу. Посмотрела на свое лицо — к сожалению, она и вполовину не была так красива, как ее мать, — и принялась за дело. Косу сегодня она прятать не собиралась, но вот заплести ее следовало иначе. Не по-детски, а на женский лад.

— Что-нибудь вроде лассарской короны, как думаешь? — спросила она себя вслух.

— Да, пожалуй, — решила после недолгого раздумья и, распустив волосы, принялась творить свое небольшое волшебство.

Плетение лассарской короны — непростое ремесло. Делать же эту прическу самой себе и того труднее, но Герда тренировалась не первый месяц и в конце концов научилась.

«Если не будет другой возможности, наймусь к кому-нибудь камеристкой или куафером, — думала она, сооружая себе прическу, достойную королевского дворца. — А кстати, бывают ли куаферы женщины? Надо бы узнать…»

Вообще-то, лассарская корона лучше всего смотрится на блондинках. У Герды же волосы были светло-русые, но проблема эта, как показывал опыт, решаемая. Перед плетением она натерла волосы соком, добытым из листьев сизой потравы, которой полно на любом кладбище, и в результате получила невероятный эффект. Ее волосы словно бы посветлели, и среди них вроде бы появились седые прядки. Неожиданно и очень красиво, но главное — вся эта красота легко смывается теплой водой с мылом.

— Отлично! — признала Герда, придирчиво осмотрев свою прическу. — Теперь лицо.

Кожу лица она натерла «холодными сливками»^[3] и покрыла тонким слоем снежно-белой пудры из Надира. Положила на губы темно-вишневую помаду и сурьму на брови и ресницы, отчего потемнели даже ее прозрачно-голубые глаза, и вот он образ «знатной иностранки». Молодая женщина, но никак не девушка-подросток. Однако женщина — это отнюдь не только лицо.

Вместо короткой нижней рубашки Герда надела ушитое по фигуре бюстье — она была чуть тоньше своей матери, — не забыв вложить в него сшитые как раз на такой случай мешочки, набитые хлопковой ватой. После этого и платье, сшитое когда-то в княжестве Борго и предназначавшееся для куда более зрелой женщины, село на Герду как влитое. Туфли на высоких каблуках — Герда училась ходить в них и танцевать почти целый месяц — добавили ей еще четыре дюйма^[4] роста, а шелковая полумаска, которую она наденет позже, окончательно превратит Герду в таинственную незнакомку. В другого человека. В молодую женщину с другой судьбой.

— Весьма! — решила Герда, изловчившись посмотреть на себя в небольшое настольное зеркало.

Конечно, и платье, и плащ с капюшоном, вообще, все, что надела сейчас Герда, было сшито не меньше чем пятнадцать лет назад. Но мода, — думала она, — понятие относительное, да и меняется она в достаточной мере хаотично. То, что модно сейчас в Эриноре, не обязательно является таковым в Лассаре или Горанде. Иди знай, может быть, в Горанде снова в моде фасоны, кружившие женщинам головы в Эриноре лет пятнадцать-двадцать назад?

— Время! — напомнила себе Герда и, закрыв дверь, покинула дом.

— Не то чтобы я лезла в чужие дела, — сказала ей Кирса, стоявшая возле калитки, — но ты ведь в курсе, милая, что женщинам такого класса платят не серебром, а золотом?

— Спасибо, Кирса, — улыбнулась Герда. — Не бойся, я не продешевлю…

О такой возможности она еще никогда не думала, но это не означает, что не подумает впредь.

«Отчего бы и нет? — размышляла она, направляясь в сторону Бегонии. — Другие же продаются, а чем я лучше этих женщин?»

Она пересекла пустынную в этот час Рыночную площадь, прошла по короткому чистенькому переулку, — там она, наконец, надела полумаску, — свернула в другой точно такой же — и в результате вышла на улицу Черных рейтаров сбоку от «Северной красавицы» — одной из самых дорогих и известных далеко за пределами города гостиниц. Теперь она могла взять извозчика, — а их здесь всегда было несколько, — и все будут думать, что она знатная иностранка, остановившаяся как раз в этом отеле. Однако жизнь иногда подкидывает неожиданные подарки. Не успела Герда пройти по улице и двух десятков шагов, как рядом с ней остановилась карета, украшенная незнакомым гербом.

— Надеюсь, мадемуазель, вы направляетесь в королевский замок?

Через окно кареты к ней обращался симпатичный молодой человек в офицерском мундире с золотыми галунами. На эрне^[5] он говорил сносно, но с ужасным акцентом.

— Вы крайне догадливы, генерал, — улыбнулась из-под капюшона Герда.

— Увы, я пока не генерал, — молодой человек покинул карету и остановился перед Гердой, он был высок и широкоплеч, и от него хорошо пахло. — Разрешите представиться, мадемуазель, граф Иван Давыдов. К вашим услугам!

— Вы из Московии? — заинтересовалась Герда.

— Мы называем свою страну Гардарика, — поправил ее офицер.

— Гардарика? Ну, конечно! Какое у вас звание? — продолжила расспрашивать Герда.

— Лейб-гвардии поручик. Но, — улыбнулся граф, — я ответил уже на три ваших вопроса, мадемуазель, а вы ни на один.

— Во-первых, граф, вы ответили всего на два вопроса, — уточнила Герда. — Остальное вы сообщили из вежливости. А во-вторых, вы задали мне пока всего один вопрос, и я на него ответила. Впрочем, извольте. Да, поручик, я направляюсь на королевский бал. А теперь скажу вам, как вежливый человек вежливому человеку. Я из Горанда. Эдле Маргерит ди Чента. Услуги не предлагаю, ибо неприлично. И предупреждая ваш следующий вопрос: нет, у меня нет своей кареты.

— О! — восхитился внимательно выслушавший ее длинную отповедь граф. — Какая удача. Моя карета в вашем распоряжении, эдле, и позвольте мне перейти на горанд, его я знаю много лучше.

— Спасибо! Ваше предложение с благодарностью принимается, — ответила Герда, переходя на знакомый собеседнику язык.

— Позвольте предложить вам руку, мадемуазель?

— А кстати, с чего вы взяли, что я барышня, а не вдова или не убеленная сединами матрона? — спросила Герда и, опершись на руку молодого человека, поднялась в карету.

— Интуиция, — коротко ответил граф, последовав за ней.

— Итак, — сказал он через мгновение, — судя по вашему безупречному эрну, вы в Эриноре не в первый раз?

— Вы проницательны, поручик, — улыбнулась Герда. — Вам удалось догадаться об этом с первого раза.

— Вы смеетесь надо мной?

— Есть возражения?

— Похоже, что нет.

— Ну, и славно! — завершила обмен репликами Герда, однако новый знакомый и не думал замолкать:

— Надеюсь, вы не обидитесь на меня, если я скажу, что вы очень необычная девушка.

— В чем же заключается моя необычность? — раз уж начала, приходилось продолжать.

— Вы раскованны, уверены в себе, ведете разговор на равных и к тому же невероятно отважны.

— Это эвфемизм? — усмехнулась в ответ Герда. — Это вы, граф, меня так в дурости упрекнули?

— Ни в коем случае! С чего вы взяли?

— Села в карету к незнакомому мужчине…

— Вот я и говорю, что вы решительная и смелая девушка.

— Почем вам знать, сударь, а что, если так и есть, и у меня в складках платья спрятан стилет?

— У вас есть стилет?

— Отчего бы не быть? Я путешествую одна… А что касается моей раскованности… Что, если я путана? Ведь может такое случиться?

— Нет! — твердо возразил ей собеседник. — Не может. Вы уж извините, эдле, но, чтобы купить такую девушку, как вы, не хватит ни одного из известных мне состояний. А я их, уж поверьте, знаю немало. И размеры этих состояний иногда достигают невероятных величин.

— Это комплимент?

— Ну, разумеется, комплимент!

— Хорошо, я подумаю, — усмехнулась Герда, мысли которой неожиданно повернули куда-то не туда.

«А что, если и в самом деле? — подумала она лениво. — Сколько может стоить моя девственность?»

— О чем, простите? — граф ее не понял, но Герда была готова все объяснить ему своими словами.

— Подумаю о том, сколько может стоить моя любовь…

* * *

Как легко, оказывается, вскружить голову галантному кавалеру.

«Даже странно, — думала Герда, пока карета везла их с Иваном на замковый холм, — он ведь меня даже толком не рассмотрел. Просто не мог. Тогда что он увидел? Кого?»

Она знала ответ. Он мог увидеть высокую женщину в темно-синем плаще и в капюшоне, накинутом на голову так, что даже лица не рассмотреть. Подол платья, на три ладони выступающий из-под плаща, да высокие каблуки, время от времени мелькающие из-под подола при ходьбе. И тем не менее вот она, Герда, едет в графской карете на бал к королю. Без приглашения и без ведома грозного отца, ненавистной мачехи и безразличных сестер. Свободная и счастливая. Не ограниченная ничем: ни правилами, ни запретами, ни совестью. У тени нет и не может быть совести, а Герда всего лишь бесплотная тень. На привидение не распространяются запреты, но кто она, если не «развоплощенный дух»? Она есть, потому что скоро появится на балу у короля, где ее сможет увидеть любой человек, но в то же время ее нет, потому что в природе не существует женщины, которая сейчас направляется на бал.

— Вы давно из Горанда?

— Нет. Приехала только сегодня, — улыбнулась Герда, откидывая капюшон на спину. — Видите, даже карету арендовать не успела.

— Но приглашение на бал получить успели.

— С чего вы взяли? — Ее удивление было искренним. — У меня нет приглашения во дворец. Я еду туда только, чтобы погулять в парке, посмотреть на гостей короля и послушать хорошую музыку.

— Тогда я приглашаю вас пойти во дворец со мной, — предложил граф. — У меня есть приглашение.

— Серьезно? — заученным движением подняла Герда бровь. — Я вас этим не стесню?

— С чего бы? — улыбнулся молодой человек, почти дословно повторив ее собственную реплику. — У меня нет пары, а приглашение выписано, как водится, на два лица.

— Даже не знаю… — задумалась Герда.

— Соглашайтесь! — попросил граф. — Говорят, там будет весело. Я познакомлю вас с земляками. Но обещайте, что первый танец мой!

— Я могу пообещать вам что угодно, — рассмеялась Герда, — но танцую я скверно.

— Не верю!

— Скоро сможете убедиться сами.

— Значит, вы согласны составить мне пару?

— Согласна, но на продолжение не рассчитывайте! Я скромная девушка и не разделяю разнузданных нравов современной молодежи.

Откуда взялась эта фраза? Бог весть…

— Но ухаживать-то за вами можно? — не унимался московит.

— В рамках приличия, — согласилась Герда.

— Разумеется.

— Тогда ухаживайте, я не возражаю.

На самом деле, Герду несколько удивляло настроение графа Ивана. Она не считала себя по-настоящему красивой. Во всяком случае, она твердо знала, что уступает в этом смысле не только своим сводным сестрам, но даже их матери, и уж точно не может равняться со своей матерью, чью девичью фамилию она с такой легкостью присвоила себе в этот вечер. Тогда с чего вдруг такое воодушевление?

«Впрочем, — решила она, — о вкусах не спорят. Может быть, он эстет или извращенец, о которых писал Ибн Сина^[6], и ему нравятся как раз такие девушки, как я?»

Между тем карета миновала запруженную народом Королевскую милю, взобралась мимо любопытствующих горожан на Замковую гору — скалистый холм, на котором находилась резиденция эринорских королей, — и через распахнутые ворота во внешней стене въехала на Гвардейский плац. Налево и направо от этой просторной и ярко освещенной сейчас фонарями и факелами площади открывался вид на аллеи королевского парка, где среди декоративно подстриженных деревьев, кустов роз и клумб неспешно прогуливалась чистая публика, не удостоившаяся, однако, приглашения на бал в самом замке. Карета миновала мощенный гранитными плитами плац и проехала через ворота во внутренней стене. Здесь уже графу пришлось предъявить гвардейцам свиток королевского приглашения, но задержка длилась недолго, и вскоре Герда покинула карету и, опираясь на галантно предложенную руку своего нежданного кавалера, проследовала в Новый дворец.

Слуга принял у нее плащ, и Герда впервые взглянула на себя в ростовое зеркало. Платье матери, которое она надела сегодня, было поистине роскошно и предназначалось как раз для событий, подобных балу в королевском дворце. Фрепон — нижнее платье — из узорчатого, расшитого золотой нитью дамаскета светло-синего цвета, и полупрозрачный, кобальтовой синевы и тоже расшитый золотом шелковый модест, оставляющий открытой переднюю часть нижнего платья с квадратным консервативным декольте и каскадом шелковых бантов, спускавшихся по лифу до самого подола. Такое платье не требовало дополнительных украшений, но одно у Герды все-таки было. На шее у нее был повязан узорчатый темно-синий в тон верхнему платью бант, скрепленный старинной, темного золота брошью, украшенной довольно крупным сапфиром. Такие же сапфиры, только меньшего размера, свисали сейчас с мочек ее ушей на тоненьких золотых цепочках. В этом наряде Герда действительно выглядела кем-то другим. Другим человеком, незнакомой женщиной, но основное воздействие достигалось не платьем и не высокими каблуками туфель.

Трудно сказать, чем был вызван такой эффект, но сок сизой потравы, который должен был всего лишь немного осветлить ее волосы, вместо этого превратил Герду в пепельную блондинку. При этом кожа лица поражала практически идеальной белизной, на которой темно-красные губы казались еще ярче, чем должны были быть по ее задумке. И в дополнение ко всему в прорези шелковой маски смотрели потемневшие под длинными черными ресницами голубые глаза. Красавицей она от этого, разумеется, не стала, но внимание на себя должна была обратить. И, как тут же выяснилось, обратила.

Стоило им с графом, на руку которого она по-прежнему опиралась, войти в первый из парадных залов, как на ней сошлись взгляды множества людей. В основном, естественно, мужчин. Но со смешанными чувствами, легко читаемыми в их взглядах, смотрели и женщины.

— Вы произвели сильное впечатление, — шепнул Иван, чуть склонившись к Герде. — И на меня, если вам это интересно, эдле, тоже.

— Я польщена, — сухо ответила Герда, которую совершенно неожиданно для нее самой охватило чувство тревоги.

Что-то было не так с этим местом или с этим временем, или, быть может, с этими людьми. Понять, что к чему, она не могла, но ощущение тревоги не уходило, а напротив усиливалось по мере того, как они с графом углублялись в недра дворца. Как и любая жительница столицы, Герда мечтала оказаться однажды в королевском дворце. И вот она здесь среди всего этого великолепия, но не может наслаждаться моментом или восхищаться окружающей ее поистине королевской роскошью. Она в смятении, в замешательстве и недоумении, и боится одного — впасть в панику и разрушить неверным движением то волшебство, которое сама же так долго и с таким старанием создавала, чтобы в конце концов оказаться гостьей на балу в королевском замке.

— Разрешите, эдле, представить вам моего старинного приятеля князя Друцкого!

Слова Ивана вырвали Герду из состояния, близкого к ступору, и она нашла в себе силы улыбнуться новому знакомцу. Оказывается, граф Давыдов подвел ее к небольшой группе московитов и вентийцев, которых связывали между собой давние дружеские отношения. Последовали взаимные представления, галантные комплименты от мужчин и колкие замечания от женщин. Однако за те несколько минут, когда Герда вынуждена была вести с этими незнакомыми ей людьми вежливый, ни к чему не обязывающий разговор, ее тревога незаметно ушла, исчезло охватившее ее было смятение, и даже недоумение по поводу этого странного состояния рассеялось, как не бывало. И, напротив, стоило ей под первые звуки вальса выйти с графом Иваном в круг, как ее охватило совсем другое чувство. Это был подъем, восторженное воодушевление и ощущение невероятной свободы, когда способен без преувеличения буквально на всё.

По-видимому, ее состояние не укрылось и от ее партнера.

— Могу поспорить, эдле, что еще пару минут назад вы были чем-то сильно озабочены, а сейчас вы едва не светитесь от… Не знаю, право, что бы это могло быть. Возможно, это музыка или танец, но я отчетливо вижу ваш свет, и он прекрасен.

— Куртуазно, — улыбнулась Герда приятному ей молодому мужчине. — Эдак вы, граф, меня в грех введете!

— Грех? — переспросил Иван, легко подхватывая заданный Гердой игривый тон. — Что вы такое говорите, эдле! Разве можно так легко бросаться настолько тяжкими обвинениями?

И пошло. Она скажет фразу, он ответит, и так слово за слово весь танец. Возможно, этот милый флирт продолжался бы и дольше, но после вальса Герду пригласил в круг сначала какой-то эринорский придворный, которого она раньше нигде не встречала, затем князь Друцкой, а после него полковник Нидберг, неоднократно бывавший в доме ее отца, но с ней лично не знакомый. Танцевать оказалось интересно и приятно даже при том, что в самом начале Герда опасалась выдать неловкими движениями свою недостаточную подготовку. Все, что она знала о танцах, было приобретено с помощью кражи — подглядыванием за теми счастливцами, кого приглашали на балы и музыкальные вечера. А всему, что она умела, Герда научилась, самостоятельно разучивая танцевальные па под воображаемую музыку. Так что ее сомнения относительно своей способности составить подобающую пару приглашавшим ее на танец мужчинам были вполне основательными, но живой опыт «движения под музыку» довольно быстро доказал, что ее страхи были напрасными. Она двигалась в такт музыке, с легкостью позволяя партнерам вести себя в танце, и, судя по всему, не ошибалась в выполнении тех или иных па.

В результате настроение у Герды взлетело ввысь, еще больше подогретое несколькими бокалами шампанского, которое она пила впервые в жизни. Однако не будешь же рассказывать галантно ухаживавшему за ней графу Ивану или принцу Максимилиану, который тоже заинтересовался таинственной незнакомкой, что на самом деле ей всего шестнадцать лет, и она впервые попала на бал. Шампанское же оказалось дивным напитком, и, если бы не остатки здравого смысла и осторожный патронаж со стороны красавца-московита, Герда пила бы его не переставая. Алкоголь ожидаемо ударил ей в голову, но, к счастью, до настоящего опьянения дело все-таки не дошло. Голова Герды кружилась не столько от игристого вина, сколько от музыки, чувства свободы, легкости, с которой она принимала многочисленные комплименты от совершенно незнакомых ей мужчин, от ревности и зависти, которые она читала в глазах женщин, в том числе и в глазах своих сводных сестер, которые ее, как ни странно, так и не узнали. Единственными людьми, проявившими к ней беспричинную враждебность, оказались ее отец, который, благодарение богам, тоже ее не узнал, и король, с которым она, естественно, не была знакома, хотя и видела пару раз издалека во время торжественных процессий. Что уж там такого увидели в ней двое этих столь не похожих один на другого мужчин, можно было только гадать. Герде казалось, что все дело в платье, но полной уверенности в этом у нее, разумеется, не было. Однако факт налицо: что один, что другой смотрели на нее зверем. И от их взглядов ей становилось по-настоящему страшно.

Тем не менее вечер прошел великолепно, да и закончился неплохо. Граф Давыдов, составлявший ей компанию во все время бала, — он просто никуда от нее не отходил — отвез Герду к гостинице, около которой они познакомились в ранних сумерках. Дождался, пока она войдет в фойе, и уехал. Она же улыбнулась ночному портье, заговорщицки приложила палец к губам и, выскользнув из гостиницы, поспешно вернулась в свою каморку на Продажной улице, чтобы перед рассветом тенью прокрасться в отчий дом — спасибо слугам, никогда не закрывавшим дверь на задний двор — и, как хорошая девочка, лечь спать в свою девичью постель в комнате на третьем этаже.

Примечания

1

Вальдмейстер — в данном случае придворная должность — хранитель королевских лесов.

2

Спинет — небольшой домашний клавишный струнный музыкальный инструмент, разновидность клавесина.

3

Считается, что знаменитый врач древности Гален создал смесь из спермацета, воска, миндального масла и воды, называемую «кольдкрем» — «холодные сливки».

4

4 дюйма = 10,16 см.

5

Эрн — язык королевства Эринор.

6

Имеется в виду «Канон» Ибн Сины, в котором этот средневековый врач среди прочего описывает и половые извращения.