Тридцать восемь сантиметров

Макс Акиньшин, 2010

-Это ты, Макс? – неожиданно спрашивает Лорен. Я представляю ее глаза, глаза голодной кобры и силюсь что-нибудь сказать. Но у меня не выходит. -Пинту светлого!– требует кто-то там, в ночном Манчестере. Это ты, Макс? Как она догадалась? Я не могу ей ответить. Именно сейчас не могу, это выше моих сил. Да мне и самому не ясно, я ли это. Может это кто-то другой? Кто-то другой сидит сейчас на веранде, в тридцати восьми сантиметрах от собственной жизни? Кто-то чужой, без имени и национальной принадлежности. Вытянув босые ноги на солнце. Китаец Шин, сидящий в старом кресле Содержит нецензурную брань.

Шесть досок и пила

Будешь работать в моем отделе, сказал он. Это я знал. И знал, кем буду работать. Единственное, о чем я не имел ни малейшего понятия, что тот отдел состоял из двух человек. Об этом толстяк поведал мне, когда мы выворачивали со стоянки.

-Мы неплохо проводим время с Рубинштейном, Макс. Хоть он и сраный старикашка с ишиасом и очки у него толще моей дрыжки, но мозги у него еще будь-будь! У него Драбант, сечешь? — он похлопал пальцами по рулю, показывая, что говорит про машину.

Тачка самого старшего инспектора вызывала содрогание. Это был четырехколесный реликт, созданный затерявшейся во тьме веков индейской цивилизацией. Вполне возможно, что на нем передвигались во время второй мировой случайно наткнувшиеся на него в сельве японские диверсанты. Ацтекомобиль жестоко обходился с моим задом, из дырок в откидной крыше (а это был кабриолет!) в наши лица плевало пылью. Я предполагал, что пока хитрые япы не установили на нем электрический стартер, он заводился от человеческих жертвоприношений и молитв.

К тому же коврики в салоне отсутствовали как класс и, из особенно больших проржавевших отверстий в полу открывался восхитительный вид на несущийся в двенадцати сантиметрах асфальт. Сигнал аппарата напоминал всхлип коровы, которую неожиданно прижало родить. Стоило признать, что Толстый был большой гурман, такую колымагу сейчас уже не найдешь ни за какие деньги.

Продолжая рассказывать про Рубинштейна, он отвлекся от дороги, показывая, как тот протирает очки. И задел Мерседес, поворачивавший направо, солнцезащитные козырьки упали нам на колени, а задний бампер с грохотом отвалился. С металлическим скрежетом монстр старшего инспектора остановился.

-Аллилуйя, брат! Господь захотел, что бы мы встретились сегодня! — проорал он набиравшему воздух в бронхи немцу, выскочившему из помятой машины. Сопровождаемый потоком ругательств, господин старший инспектор быстро сунул бампер в багажник и пришпорил свой гибрид пароварки и часов с кукушкой единственным достоинством которого был грустный пластиковый пес, качающий головой под лобовым стеклом.

-Дойчи, такие же м’даки как и прочие, Макс, — заявил он рассматривая страдальца в зеркало заднего вида, — Он пытается записать номер, прикинь? Ну не болван?!

-Совершенно верно, мистер Мобалеку, — подтвердил я, думая о том, что толстяк даст фору Долсону, по части критической философии. Номер, укрепленный на бампере, лежавшем в багажнике, мог пытаться записать лишь форменный идиот.

-Можешь звать меня Моба…. Прикинь, эти олухи продули Вторую мировую, и все равно ездят по всему миру. На их месте я бы сгорел от стыда, — продолжил разговор мой спутник и тут же поставил диагноз, — у них страшные бабы, от этого все проблемы.

Внутренне я ему аплодировал. Долсон плавал совсем мелко.

-Но машины они делают хорошие. Взять хотя бы Драбант нашего Моисея. Он гоняет на нем как помешанный! — я решил не поправлять свое начальство: пусть будет «Драбант», мир все равно состоит из ошибок. Вместо этого я представил подслеповатого Рубинштейна, рассекающего на гэдээровской помойке сделанной из картона и останков Мессершмитта. За раздавленных кур старик, вероятно, платил больше чем я за еду. Лучшим применение этой газонокосилки, был бы цветник или садовый сарай, что выгодно, как с точки зрения денег, так и потраченных на разбирательства с владельцами домашней живности нервных клеток.

Зрелище выходило забавное. И почему он не купил «Релиант»? Сэкономил хотя бы на резине. Неверно истолковав мою улыбку, Моба проговорил:

— Но лучшие машины делает Англия. — тут он принял вид, как будто собрался спеть «Правь Британия», — возьми хотя бы мою. Классический «Астон — Мартин» я его недавно красил. Ты заметил, как красиво отражаются облака в лаке? С ним шел комплект зимней шипованной резины.

Рассматривая пальмы, растущие вдоль дороги, я сказал, что комплект зимней резины еще никому не мешал. А облака в лаке действительно отражались. Довольный попутчик закурил, бросив руль, ради чахлого огонька спички и сменил тему разговора.

— Так ты из самого Китая. Макс?

— Я из России не из Китая, Моба. Жил в Манчестере пару лет. До этого полгода в Москве. — вся моя жизнь умещалась в паре–тройке строк. Родился — жил — умер.

— Баба есть у тебя?

Я вспомнил Алю. Белые хлопья, сыплющие с темного неба, Темные деревья, люди, снующие вокруг, и Аля в вязанной ромбиками шапке. Она плелась рядом, ее лицо было серо, а глаза пусты.

— Дай мне тысячу, Макс, дай тысячу, — просила она. — Мне очень нужно. Ну, пожалуйста.

Я рылся в карманах, вытягивая смятые бумажки. У меня их немного и на них почему-то была подмигивающая королева. Она хохотала, путаясь в короне. Аля вырвала купюры из рук и исчезла. Шагнула в передоз. Навсегда. Аля, Аленька. Пушистая девочка ромашка. На хмуром. В восемнадцать. Я не видел ее лица, я уже почти все забыл. Зиму, Кемерово, холод, деревья… Все.

-Ну, так что? Есть у тебя баба?

-Нет, Моба. — ответил я. Он хмыкнул и посигналил зазевавшемуся мотоциклисту. Мычание нашего аппарата, заставило того обернуться и показать средний палец.

-Кстати, мы потеряли мою картонку, прикинь? Так что наши потери не меньше, чем у того грустного мерзавчика на Мерседесе, — он довольно хохотнул, а потом продолжил — Самые большие м’даки, Макс, это армяне. Представь, один раз, нас с Ритой позвали на прием. Обещали фуршет. А вместо рубона дали фильм. Он назывался «Аккорд Маньдяни», это была плохая замена хавке, просекаешь? Ладно бы хавка, но фамилия! Маньдяни, прикинь?! Лопнуть можно. Все там, в Армении, наверное, угорали над его табличкой на двери. И что он ее не поменял? С такой погремухой и писать музыку нужно иметь стальные бубенцы. Он, наверное, возил с собой подушку, что бы плакать в нее по ночам. Музыканты — они такие ранимые. Там еще мужик залез на дерево и кричал, что хочет бабу.

Добрых десять минут господин старший инспектор путано излагал сюжет, пока я не догадался. Мне стало весело. И я засмеялся, вызывая его болезненное недоумение.

— Мастрояни, может быть? «Амаркорд», Моба. Фильм называется «Амаркорд». Только режиссер Феллини, по-моему.

— Их армян не разберешь, Филимили, Мандяни, — отмахнулся тот. Я обрушил все его логические построения с табличками и музыкантами, и он немного на меня надулся. — Моя Рита говорит они все мошенники. У нее есть безумная тетушка. Старуха совсем спятила и оторвала себе гостиную из каталога «Сделай сам». Его тоже выпускают армяне. Три с половиной тысячи монет, представь! Знаешь, что ей прислали? Ты не поверишь, Макс. Знаешь?

— Прихожую? — я смутно разбирался в мебели.

— Ей прислали шесть досок и пилу! — возвышенно уничтожил меня Моба, — армяне повсюду, кто бы, что не говорил.

— А гвозди?

— Что гвозди?

— Ну, гвозди не прислали? — он недоуменно посмотрел на меня, а потом запрокинул голову и засмеялся, издавая звук засорившегося унитаза. Увлеченный он едва не пропустил поворот. И его классическому Астон-Мартину пришлось изрядно поскрипеть. От натуги одно из креплений крыши открылось, и, так как второго не было в помине, матерчатый верх задрался и нелепо торчал над нами весь оставшийся путь. Колпак соскочил с колеса и унесся в обильные заросли по обочине. Сжавшись на сидении, я с тревогой ждал худшего. На удивление, колымага старшего инспектора еще немного подрожала как конь при смерти и, наконец, выровняла траекторию. Встречный мужик на форде, прокричал толстяку что-то обидное, получив в ответ мычание коровы на сносях и вытянутую черную руку, на сгибе которой лежала другая.

— Смотри на дорогу, денегерат. — крикнул ему Моба. В ответ, тот нажал на клаксон. Разъехавшиеся машины так и не дали им поговорить по душам, о чем мой спутник, которого я про себя уже назвал «Мастодонт», сильно сокрушался.

-Таких коржиков надо держать дома на валиуме, Макс. Никаких водительских удостоверений, только мягкие стены. Сегодня он чуть не устроил аварию, а завтра? Завтра может, дойдет до того, что не заплатит за хавчик в Бургер Кинге! Дескать, там много калорий, а его об этом не предупредили. А он заботится о своем здоровье. И боится помереть от холестеарина. Кретин, да? Помереть от холестеарина, может только полный м’дак. Что ни говори все болезни от нервов, — заключил он.

-Кстати, Макс, ты знаешь анекдот про бедолагу, который хотел выставить гей бар? Нет? Так вот, взял он с собой бейсбольную биту и подходит к бармену. «Голубок», — говорит он ему, — «А ну быстро метнулся…»

К счастью продолжить он не успел, через пару сотен метров мы остановились у маленького домика, тонувшего в цветущих бугенвиллиях. На его веранде в кресле, подле которого стоял столик с бутылкой, сидела сухая старушка в бриджах и белой блузке и курила трубку.

-Благослови вас Господь, тиа Долорес! — заорало мое толстое начальство и уже тише поведало мне, — Бабуля глуховата, но ты привыкнешь. Рубон и отдельная комната всего восемьдесят монет в неделю. Шик-модерн! Если не понравится, можешь свалить.

Можешь свалить! Я уже с трудом вспоминал свою берлогу с прожженным окурками диваном, которую покинул всего-то шестнадцать часов и десять тысяч километров назад. Там было много хуже. Совершенная, рафинированная, стопроцентная тоска. Где-то на краю моего сознания шевельнулась мысль о Лорен. Была ли она частью состояния того уныния и безысходности из которого я выполз под эти одуряющие цветные бугенвиллии? Для себя я так и не решил. Ее красный, приносящий удачу помпон, лежал в моем кармане.

-Только выпивка в счет не входит. — озабочено информировал Моба.

-Кто там с тобой, Эдвард? — воскресла тиа Долорес, дым почти скрывал ее. Она беззаботно потягивала из стакана, рассматривая нас.

-Один китаец, тиа!

-Надеюсь, у него не пахнут ноги? — спросила она между затяжками.

-Нет, тиа! — громко ответил старший инспектор и подмигнул мне, — Вы тут знакомьтесь, а я поехал. Сегодня Рита делает баранье седло. Я тебе скажу, Макс, когда делают баранье седло, то домой нужно приезжать пораньше. Иначе, моя женушка не оставит ничего на ужин. Ведь ей надо пробовать хавку на соль, чтобы не ошибиться.

Он сел в машину и тут же посигналил. Я обернулся и увидел, как он бешено крутит ручку стеклоподъемника.

-Знаешь, — крикнул толстяк, — ты был прав! Ей так и не прислали гвозди!

-Кому?

-Безумной тетушке Риты! — сделав ручкой, он со скрежетом отъехал. Я стоял у заросшей калитки маленького домика тиа Долорес и думал, что мы обязательно подружимся с господином старшим инспектором. Обязательно.