Милый друг

Майя Сохумели, 2020

Любовь умирает медленно, сбрасывая мечты и надежды подобно осенним листьям. Разве можно сказать дождю, чтобы он перестал идти, солнце перестало светить, а ветер перестал развевать колосья и кроны деревьев. Разве можно остановить осень, не погружаясь в спячку зимы? Нельзя! Так и любви нельзя запретить рождаться в сердцах, даже, если эта самая невозможная любовь из всех. Самый чувственный роман, основанный на подлинной истории одного мужчины, которому суждено было пройти много испытаний за одну короткую жизнь. Но имевшего великое мужество сохранить благородное и трепетное сердце.

V

К нам подошла молодая официантка, глаза ее были наполнены неким очарованием, а когда она слегка наклонилась, чтобы поставить кофе, то я услышал легкие нотки шафрана, переносящие меня в далекие восточные страны. Красота пленительного востока подобна этой молодой узбечке с темными, как ночь, глазами. Луноликая не смела взглянуть нам в лицо, а лишь трепетала от возможности обслужить. «Как нелеп этот мир, если красавицам приходится работать официантками», — подумал я и поймал взгляд Давида. Удивительное дело, но только в это мгновение я ощутил полное с ним взаимопонимание. Он будто прочел мои мысли и улыбнулся самой доброй и непосредственной улыбкой. Той самой улыбкой, какой он улыбался дома своим детям и своей собаке. Что-то нежное и понимающее было в этой улыбке.

— Ваш кофе, — произнесла девушка и поставила свежезаваренный восточный напиток. Ее голос, словно соловьиная песня, пронесся у меня в ушах, и я уже нагло не отрывал от нее взгляда. Она же скромно развернулась и ушла в сторону барной стойки.

— Да ты, мой друг, романтик, — посмеялся Давид, увидев, как я взглядом проводил девушку до барной стойки.

— С чего вы взяли? — отдернулся я, будто пришел в себя от сладкого сна и не желал, чтобы кто-то узрел мои сладкие грезы.

— Да так, догадки есть, — уже во весь голос засмеялся Давид.

Я на мгновение смутился, мне стало не совсем приятно, что я был, как мальчишка, пойман на чем-то провокационном для юноши и таком естественном для взрослого мужчины. Щеки налились румянцем и, сам того не понимая, я выдавал жуткий инфантилизм, который все же блуждал по моей душе.

— Так вы оказывается женаты, — резко вернул я своим вопросом Давида к реальности, и его заливистый смех сменился грубым и холодным взглядом. Он затянул сигарету и глубоко всмотрелся в меня.

— Да, женат, что же ты, мой милый Миша, так этому удивляешься? — спросил он меня.

Я знал ответ, почему меня это так удивляет, но не мог выговорить его вслух — мне было жутко любопытно, но, с другой стороны, мне до ужаса не хотелось нарушать границы, которые с каждой секундой, казались, будут навсегда нарушены. Но мое любопытство, которое порой сводит меня с ума, взяло верх над тактичностью.

— А как же Эва? — вырвалось у меня.

Давид не отреагировал никак — он просто сделал еще одну затяжку, затушил сигарету и посмотрел на меня.

— А что Эва? — искренне удивился он.

— Она знает, что вы женаты? — настаивал я на своем.

— Недавно узнала, — ответил Давид.

— И что? — вновь бестактно спросил я.

— Давай я расскажу тебе о своей операции, — вдруг задумчиво произнес Давид.

— Но… — хотел перебить я, но он уже принялся рассказывать.

— Обещаю, что ты удовлетворишь свое любопытство, но позже.

***

Это была обычная больница, как и все остальные, в которых мне доводилось раньше лежать. Больница, которая полностью поглотила меня. Я не знаю, что происходило, пока я лежал в бессознательном состоянии под многочасовым трудом хирурга, пытающегося спасти мою жизнь, собрав мое сердце. Но все, что происходило после, я никогда не смогу забыть. Никогда не забуду глаза матери, когда я, наконец, очнулся, и она поняла, что все позади и я жив. Этот переполненный боли взгляд моих близких, окруживших мою кровать. А в этот момент я лежал и не мог шевелиться, каждая косточка моего тела изнывала от боли. Я как отбивная, бездвижный кусок мяса, который не мог встать и прыгать, как мне того хотелось. Я хотел говорить, но боль была до того сильной, что голос порой пропадал, и я издавал мычание и вой, напоминающий мне последний рывок подбитого волка. Мне казалось, что я стою на пороге смерти и мне нужно сделать лишь один шаг, чтобы переступить реальность и проститься с этим жестоким миром. Я готов был это сделать, но мысль о моей матери меня не отпускала, и я не мог позволить себе бросить ее одну. Да и друзья, абсолютно каждый, который приходил ко мне, говорили мне о каких-то делах, о том, что я быстрее должен им помочь, что у меня нет времени тут лежать! Я понимаю, что они делали это специально, но они мне помогли. Мысль о моих детях грела меня, что я, наконец, встречусь с ними. Мой разум приходил в себя, и я уже не думал о смерти, лишь в периоды острой боли я хотел, чтобы это все прекратилось, не хотел чувствовать этой боли! За долгие месяцы реабилитации в больнице я познакомился с потрясающими людьми, которых никогда не смогу забыть в своей жизни! Они подарили мне столько тепла, сколько не смог бы я получить в иной ситуации никогда. Были, конечно, и те, которые усугубляли мое положение, но о них и вспоминать мне не хочется.

— Лежи, Сережа, не шевелись! — сказала женщина лежавшему на больничной койке мужчине. Мужчина был лет 50, крупного телосложения, невысокого роста и очень слабый на вид. Он не мог шевелиться, ему было невыносимо больно. На руках у него были экземы, похожие на библейскую проказу, я никогда ранее не видел такого ни у кого. И когда он шевелился, я видел, что и ноги все у него покрыты такой проказой. На мгновение мне стало неприятно и противно. Мужчина не мог стерпеть боль и, резко повернувшись на другую сторону, просто упал с кровати!

— Сережа, Сережа! — закричала женщина.

Я приподнял голову и от шока смотрел на него. Рядом сидела моя мама, и она на автомате направилась к нему, чтобы помочь встать.

— Со меурк, — окликнул я маму на родном языке. Я и не заметил, но сделал я это довольно громко, настолько, что жена Сережи взглянула на меня пренебрежительным взглядом.

Моя мама сделала вид, что не слышит, и продолжала идти к нему.

— Мама, иди, позови помощь, — очень громко, почти крича, сказал я. И тут мама поняла, что я не позволю ей подойти к этому мужчине. И она вышла, чтобы позвать медсестру, никаких звонков у нас не было, ничего подобного! Обычная городская больница без признаков удобств.

Жена Сережи больше не взглянула на меня, маленькая и худощавая женщина пыталась поднять огромное тело своего мужа, но у нее не получалось. Попытка за попыткой, и, наконец, отчаявшись, она осталась ждать, пока моя мама дозовется помощи.

Пришли две медсестры, взглянули на него и ничего!

— И что, мы должны его поднимать? — удивились они! Они сказали это настолько пренебрежительно и брезгливо, что мне стало невыносимо противно. Да, их брезгливость ничем не хуже того, что я проявил не так давно, но я оправдывал себя тем, что пытался защитить свою мать.

— А кто, вашу мать, это должен делать? Это ваша работа, вы должны его поднять, — накричал я на них.

Я не сдержал свой гнев, но больше я гневался на свою беспомощность, поэтому отыгрался на них. Мне хотелось встать и помочь ему, мне хотелось броситься к нему, чтобы, наконец, поднять этого бедного человека. А эти девушки с такой наглостью оставили его лежать, что я действительно не сдержался. Медсестры посмотрели на меня с удивлением, и, возможно, испугавшись меня, они помогли женщине и подняли его на кровать. Тогда я немного расслабился и почувствовал, как током по всему телу пронеслась боль от перенапряжения. Я не смог ее сдержать и даже издал стон, а мама бросилась ко мне. Почти бездыханное тело, я, как мешок картошки, перекатился на середину кровати и продолжил лежать неподвижно. Его жена вновь посмотрела на меня, но это уже был другой взгляд. Она со всей теплотой отблагодарила меня за незначительную помощь для ее мужа, но я даже не считал это помощью. В это мгновение я не мог забыть ее первый взгляд и корил себя за то, что проявил себя так. Этот мужчина с кожным заболеванием ожидал операцию на сердце, и я, просто забыв о своей боли, погрузился в его переживания. Каждый день мне приносили очень много еды: мясо, рыбу, курицу, сладости, выпечку — все, что я никогда не съел бы даже в самом бодром состоянии, поэтому я всегда делился с гостями из соседних палат.

Все собирались у моей палаты, и каждый пытался что-то рассказать интересное, а медсестры шутили и сурово всех разгоняли. Как-то одна из медсестричек бросилась всех разгонять — надо было поставить мне капельницу, а я ее как шлепну по ее круглой молодой попке. Она лишь улыбнулась и заметила: «Больной, да вы приходите в себя». Но более всего я полюбил дядю Колю. Он был очень веселый мужчина чуть старше 60 лет, очень умный и начитанный. Он с радостью рассказывал разные истории, а при появлении своей жены и детей он то и дело начинал с ней разговор с того, что ругался на нее. Как он говорил, много лет назад он практически эмигрировал в Канаду, но его жена не захотела оставлять Советский Союз, поэтому он сейчас из-за нее в этой стране, полуживой и несчастный. Он, конечно, все это говорил в такой форме своего разговора, что у меня начинали ломить все кости от смеха. Я не мог сдержаться и ржал во всю глотку. Он рассказал, что стал инвалидом совершенно случайно — он всю жизнь мучился болями в спине, и, опять же, его жена посоветовала ему сходить к костоправу, который сможет ему вправить кости.

— Вправить бы ей мозги! — шутил дядя Коля.

И что-то случилось во время сеанса, что теперь он не ходит. Долгие суды, доказательства врачебной ошибки — и вот он не может ходить уже больше 10 лет. А теперь еще ему нужно делать операцию на сердце. Дядя Коля мне стал ближе всех: когда мне становилось неимоверно холодно, озноб до такой степени овладевал мной, что я начинал трястись, будто голый находился посреди Антарктики, он в наглую отбирал у всех теплые одеяла и накрывал ими меня. А когда мне посреди ночи становилось настолько больно, невыносимо, что я кричал, медсестры, конечно, в это время спавшие, не слышали меня, он же из соседней палаты слышал меня и пытался докричаться до медсестер. Я слышал, как он кричал и будил всех вокруг, кроме, конечно, медсестер. И тогда дядя Коля, ничего не говоря, просто поднимался, руками помогая себе, карабкался на свою коляску и доезжал до медсестры. Он все равно добивался того, чтобы помочь мне. После укола я засыпал, а просыпался от того, что по всей палате стоял гогот.

Дядя Коля рассказывал байки, и мне становилось так хорошо и так приятно на сердце, мне хотелось плакать! Знаешь, порой мне было так больно, что я не произносил ни слова, только терпел! А иногда придет мой друг, посмотрит на меня: он вроде и говорит мне что-то приятное, говорит, что скоро мы с ним в горы уедем, а я смотрю в его глаза — и у меня слезы пробиваются. Я не плачу — это душа сама плачет без меня! А ночами выл в подушку, не от боли, нет, а оттого, что не мог поверить, что я беспомощный лежу сейчас в надежде на одного или двух человек. Мне становилось дурно, порой мне было очень и очень дурно! Я не загнулся, выжил, и мне и до этого приходилось много раз выживать, но только в этот раз я будто оказался на самом краю, понимаешь? На том краю, откуда нет возврата назад, и этот страх овладел мной полностью. Я хотел почувствовать жизнь во всем ее многообразии. И мое хмурое лицо сменялось на милую забавную мордашку, и я возвращался к обыденности. Начал строить планы, уже реальные, не те, которые с надеждой мне предлагали друзья. Нет, это уже были реальные планы. И вот, когда я, наконец, захотел прочувствовать всю любовь, всю теплоту, всю гамму этой жизнь, которая, мне казалось, за эти месяцы в мертвом состоянии от меня ускользает, в тот момент и появилась Эва.

***

Он закончил говорить, его глаза наполнились каким-то светом, потому как от его рассказа он становился все тусклее и тусклее. А по завершении своей истории у него появился маленький лучик света, который помог ему выбраться из мрака собственной печали.

— Вы познакомились с ней сразу после того, как вышли из больницы? — спросил я совершенно ненужный и неважный вопрос, который никак не открывал картину, просто мне хотелось как-то поддержать его, и из всех слов ободрения я выбрал самое неподходящее.

— Нет, позже больницы, — сухо заметил Давид.

— А как вы с ней познакомились? Вы обещали рассказать, — с интересом напомнил о его обещании.

— Как же люди охотно напоминают об обещаниях, которые были даны им. И как же быстро забывают о тех, что сами порой обещают, — сказал он, вздыхая.

— Это чья-то фраза? — спросил я с улыбкой.

— Это моя фраза! — улыбнулся Давид.

В его улыбке я прочел, что ничего сегодня больше не узнаю кроме того, что мне было сказано. Он вызвал мне такси, вновь поставив меня в неудобное положение, оплатил его и отправил по адресу. Когда машина отъезжала, я видел, как Давид прошелся к набережной, и, скорей всего, еще долго наслаждался прогулкой и своими мыслями.