…Так навсегда!

Майк Лебедев

Когда-то я хотел написать три книжки. Одну – про детство: ну, какой же русский писатель без своего «Детства»? Вторую – про людей, без которых я бы ни за что не вырос тем, кем вырос, и никогда бы не стал тем, кем стал. Ну и третью, само собой, – про московский «Спартак». Потом немного подумал и понял, что на самом-то деле это все об одном и том же, просто разными словами. А иногда и одинаковыми.

Комиссия

Каратэ, на короткий срок легализованное в те дни на нашей Родине, захватило наши сердца мгновенно и полностью, вытеснив из них все остальное. Из сердца Алексея Кузнецова даже на какой-то период была вытеснена Анна Козлова. Личный рейтинг каждого отдыхающего складывался теперь исключительно из количества знаемых им «блоков», все остальные параметры были упразднены. Удары типа «урмаваши» и «ёкогири» отрабатывались при каждом удобном случае и без получения согласия объекта, так сказать, отработки. То есть того, на ком отрабатывались. Если он, конечно, не успевал выставить соответствующий «блок». Я, как умел, тянулся вслед за старшими товарищами. Ну и уже излишне, думаю, говорить, кто служил основным источником информации по предмету.

«Там, значит, самый главный — Ояма. Только он может черный пояс присуждать… а у самого у него их — два. Он и брату моему присудил… Ояма, если его в наручники заковать, разрывает, и стенку бетонную может голыми руками пробить, если в тюрьму посадят, и даже от пуль может уворачиваться. Мне брат показывал как, только сказал, что никому больше показывать нельзя. И патронов мне брат из Афгана привез, целую обойму… да не гильз, говорю тебе, гильзы вон и после „Зарницы“ можно насобирать, на черта они, стреляные-то! Патроны, настоящие… И на кимоно у него на правой руке и ноге по нашивке, что ему ими бить нельзя, потому что смертельный удар. Но вообще, Ояма — за справедливость и никогда первый не бьет. Он и брата моего так учил: только если на тебя нападут, тогда уже можно…» И мы, разутые, потому что настоящие каратисты не носят обувь, жадно впитывали каждую крупицу Знания.

Вскорости до нас дошло очевидное. Если наш Володя — курсант школы милиции, почти уже выпускник, то наверняка же он знает каратэ! Ведь как иначе он будет задерживать преступников, если, скажем, оружие заклинило или патроны закончились? Да наверняка знает. И покажет нам новые приемы, блоки и удары, потому что Фиолетов, знамо дело, повествует увлекательно, но показать конкретно всякий раз отнекивается, якобы брат не велел, и мастерство наше не прогрессирует, и такими темпами мы до конца смены оформить себе черный пояс не успеем, а хочется.

Всю эту информацию Володя подтвердил, а потом, собрав нас для приватной беседы, веско сказал:

— Но вы должны понимать, мужики, что каратэ — это искусство защиты, а не нападения. И что настоящий каратист никогда не ударит первым, а сделает все, чтобы драка не состоялась, и вообще: главное — это Справедливость. Усекли?

Мы яростно закивали головами в знак усечения.

— Отлично. Тогда скоро начнем.

Знаете, что такое Счастье? Так вот это было — Оно!!!

Правда, по техническим причинам начать скоро нам не удалось. Сперва на нас обрушилась подготовка к смотру строя и песни, а к этим компонентам, как нетрудно понять, в лагере под юрисдикцией МВД внимание было повышенное. А затем настал черед и самого ответственного (с точки зрения взрослых) события — Комиссии…

«Комиссия» — это такой набор высокопоставленных и уполномоченных дядек из обозначенного Министерства, которые один раз за смену прибывают в месторасположение, дабы со вкусом, на свежем воздухе и в приятной компании выпить за казенный счет маленько водки под сбалансированное подростковое пита… то есть я хотел сказать — тщательно, скрупулезно проверить, как проходят летние вакации у подрастающего поколения, всем ли довольна будущая смена своих отцов и матерей, нет ли у них каких вопросов, нареканий и так далее. По результатам проверки возможны как поощрения и благодарности руководящей верхушке вплоть до присвоения внеочередных воинских званий, так и… Впрочем, нет. Никаких «так и…» быть не может.

Потому что за три дня до внезапного прибытия Комиссии весь лагерь переводится на усиленный режим несения отдыха. Корпуса и прилегающая территория силами личного состава приводятся в состояние зеркального блеска, и за брошенный на «зону пионерского действия» фантик, а у старших так называемых «детей» не дай бог окурок весь отряд в полном объеме может загреметь на гауптвахту и остаться без сладкого. Творчески одаренные ребятишки под бдительным присмотром репетируют насыщенную и идеологически выверенную концертную программу, пугая неодаренных сто тридцатым за день громовым исполнением «Марша нахимовцев», а те отрабатывают действия массовки в зрительном зале и в который раз выслушивают указания вожатых на случай возможных разумных контактов с Комиссией на уровне «вопрос — ответ». Все очевидно.

И вот час пробил. Можно даже сказать — «тихий час» Дня Комиссии. По одобрительному выражению лица Володи мы понимали, что уж во всяком случае наш отряд со своей задачей справлялся отлично. Промаршировали, проорали «Наш девиз!» на твердое «пять», в столовой за обедом продемонстрировали отменный аппетит и неплохие навыки культурного поведения за столом, четко отошли к дневному сну — оставалось лишь, не снижая темпа, провести полдник, после чего с высокой вероятностью можно было прогнозировать убытие Комиссии восвояси и подачу команды «Вольно!..».

…Не знаю, что на меня нашло. Я никогда не страдал недержанием и, как и подавляющее большинство читателей мужеского полу (я уверен), пожалел об этом один-единственный раз в жизни — на призывной комиссии военкомата. Вот в группе садовской был у нас мальчик — вот он страдал! У него даже матрас был без номера: у всех по номерам, а у него — просто клеенкой обшитый по периметру, даже номера не надо, не спутаешь. А ведь за такой матрас в качестве неоспоримого свидетельства многие дорого бы тогда дали. Особенно низкорослая, ниже 160 см публика, кто по генетическому коду, а кто и по причине недоедания и подросткового курения, и кому на приписное свидетельство ломился подводный флот и три года службы на нем… А так — предъявил такой матрас — и свободен! Но тут мы забежали слишком далеко вперед…

Но вот именно в тот день — нашло. Можно даже сказать — нахлынуло. Предстартовое волнение, не иначе. Или призовой, за отличную маршировку, компот… А беда заключалась в том, что туалет у нас был на улице. Причем весьма и весьма далеко, на самом отшибе, в кустах у забора. То есть, с одной стороны, понятно, не у столовой или «линейки» его учреждать — но с другой… В обычные дни Володя нам, ничтоже сумняшеся, ставил ведро на ночь — нет, а что, да, настоящие каратисты тоже писают. Но, ясное дело, ни о каком «ведре» в день Комиссии речи быть не могло.

— Лёх! Лёх! — шепотом позвал я Кузнецова, на всякий случай не открывая глаз, а то вдруг зайдут в этот самый миг. И кратко изложил ему суть проблемы.

— Ну, в ведро сходи! — так же шепотом из-под закрытых век ответил мне куратор.

— Так нету ведра сегодня… — напомнил я.

— Ну не знаю. Терпи тогда. Можешь терпеть?

— Пока могу. Но недолго еще. До подъема сколько?

— Не знаю. Может, полчаса. А может, и час. Легли недавно ведь.

— Полчаса протерплю. А час — точно нет…

Минуло еще около тридцати колов напряженнейшего внутреннего времени. Две тысячи ударов сердца. Может даже, две с половиной. Вожделенного горна на «подъем» все не было. Я снова позвал пионера Кузнецова:

— Лёх, все… совсем кранты.

— Ну, сходи в туалет. Не обоссаться же тебе теперь, — посоветовал мне попечитель.

— Сходи со мной, а? — взмолился я.

— С ума сошел? А Комиссия? Засекут — обоих из лагеря выпрут. А мы сегодня с Анькой целоваться вечером договорились в кино. Не-а. Иди один.

Ну в самом деле. Не это же самое, как Алексей и сказал.

Судорожно путаясь в штанинах, я кое-как оделся — и пошел.

Территория, вылизанная нашими стараниями, выглядела особенно пустынно. Полуденная тишина была гнетущей. Короткими перебежками, согнувшись и озираясь из-за естественных укрытий, я тенью скользил в требуемом направлении. И вот уже заветный голубой домик — на расстоянии одного, последнего рывка…

Как любят говорить спортивные комментаторы: «Именно этих голов (очков, секунд) ему и не хватило на финише…» В данном случае — не хватило нескольких метров, и, осознавая, что вот уже реально ФИНИШ, я пристроился у какого-то чахленького деревца.

Разумеется!!! Ну разумеется, ровно в этот самый миг из домика выплыла Комиссия в своем самом полном составе. Ряд косвенных признаков свидетельствовал, что голубое строение она навещала не только лишь с инспекционными целями, но и по прямому назначению. Настрой Комиссии после теплого приема был благостным. Пиджаки расстегнуты, галстуки ослаблены, и верхние пуговицы рубашек распущены тож. Впереди, судя по всему, довольно вышагивал самый главный Комиссионер, остальные почтительно семенили чуть сзади. В ужасе, не зная, что и делать, я попытался было, не дожидаясь естественного окончания процедуры, запихнуть свое небогатое хозяйство внутрь. Остальное тоже сжалось и скукожилось в предчувствии самого наихудшего. «Из лагеря выпрут… отцу на работу сообщат… жизнь кончена…» Но неожиданно…

— Вот! — неожиданно радостно воскликнул Самый Главный. — Вот! Я же тысячу раз говорил Пахомову (начальник лагеря. — Прим. авт.)… Все хорошо — но перенеси же ты туалет поближе к корпусам!!! Ну как можно заставлять детей ходить в такие /…/ («глухое, заброшенное место», пер. с рус. — Прим. авт.)!!! Вот видишь — и парнишка даже не успел добежать… Куда ему — тут и взрослый-то еле дойдет. Ты ведь не успел, да?

— Не успел… — сдавленно просипел я в ответ.

— Ну, а я что говорю… Сейчас еще раз обращу на это его драгоценное пахомовское внимание. Ты из какого отряда, малыш?

— Из тринадцатого… — на всякий случай соврал я. Ну, не «соврал»… не сказал всей правды.

— Ну, беги в отряд. Отдыхай, до подъема еще полчасика…

Не знаю, конечно… но, думаю, это сам знаменитый «Ояма» и был. Ну а что — может же он проходить сквозь стены, а значит, и вообще свободно перемещаться если не во Времени, то в Пространстве — уж точно. А самое весомое доказательство — настоящий Мастер никогда не ударит первым. Тем более — слабого. И вообще сделает все, чтобы избежать драки.

Потому что самое главное — это Справедливость.