Волнение. Кровь на снегу

М.М. Дрив, 2023

Происходящие в городе Дрив события сотрясают миры героев. Строятся новые основы, разрушаются старые. И что это за ощущение?Погружение в глубины человеческого опыта открывает всегда новые горизонты ранее не доступные. Но что происходит, когда этот опыт выплёскивается наружу сквозь мистические силы?Боль, прошлое и будущее. Кровь на снегу. И выбор каждого героя станет решительным.Так пускай эти решения будут верными. Или нужными.

Логос

Перила «Аугусто-центра» впиваются холодом в кисть, поднимаются ступени к занятому входу, где суетятся и суетятся люди.

Здание, стройку которого начал тщеславный дед, который даже завещал назвать своим именем небоскрёб, и завершил мой отец, когда ещё был молодым человеком, служит некоторым образом символом. Символом города, влияния нашей семьи, может, не символической вершиной строительства, но физической, ведь это единственное семидесятиэтажное здание в городе. Недалеко от исторического центра. Другие вершины в городе не живут.

Также Аугусто служит нижними этажами центром торговли и иных экономических операций. Здесь также на первых нежилых пятидесяти этажах деловые люди делают дела, чувствуют, что делают дела. Многие желают занять офисы, которые «под покровительством» Дрива. Я же вижу это лишь как нахождение под Дривом, в любом смысле. Мы сами, в Оси, ведём дела в соседнем, отдельном здании, всего лишь через дорогу.

Отделка тяжелеющего двухэтажного фундамента Центра в переменчивом стиле была моим отцом плавно преображена в аккуратный модерн, сохраняя «старинный» профиль окружающих видов. Сама башня восстаёт уже всей мощью блестящего ар-деко, теперь уже нео: слегка более лёгкого исполнения, чем было запланировано. И венчает беднеющий в панно, впечатанных в плиты, к вершине пик стекла и нержавеющей стали пентхаус Дривов, что ведёт стиль дальше, утыкаясь в небо высокими рамами окон.

Здесь два этажа занимает жильё нашей семьи. Не то, что было нашим домом долгие века в районе Острова, но совсем новое для нас, обжитое лишь двумя десятками лет, не более того. Я хоть и был совсем маленьким, но до сих пор помню скрипящие коридоры того имения, где на тебя с каждой стены, кажется, пялятся портреты предков. Не хочется туда возвращаться.

Только тёплое пальто, мне нужно схватить только его, может ещё что-то накину, поменяю. Но основное — более тёплое пальто, но не слишком: что-то мне подсказывает, что я не замёрзну. Мороз крепчает, и нам обещают тот ещё холод зимой, надеюсь, что гололёда не будет: терпеть его не могу.

Всхожу по ступеням со свойственной мне поспешностью, но толку от неё нет особо: если бы я и старался, чтобы меня не узнали, то все мои попытки были бы тщетными, особенно здесь.

— Добрый день, Мэтью! — встречает меня у двери Ной — сорокалетний мужчина, что давно здесь работает.

— Добрый-добрый, Ной, — добро улыбаюсь ему, всё же заразная у него приветливость.

— Давно вас не видели, — он меня проводит по холлу, пока я здороваюсь с прохожими — гостями, жильцами и работниками здания.

— Ну, у меня же есть дела, вы знаете, — уклончиво отвечаю.

— Вы слышали про «Древо Штефтов»? — кажется, его очень интересует подтверждение сплетней прямо от меня.

— Да, мне вчера звонили, — наклоняюсь к нему поближе, — и скажу тебе по секрету: у них могут оказаться во владении некоторые цехи, но я ничего тебе не подтвержу.

— Да как же так! — видно, что он сейчас одновременно взбудоражен и удивлён. — Но, но ведь…

— Я ничего не подтверждаю, — повторяюсь я.

И уже добираюсь до лифта, пора наверх. А Ной пускай думает, что хочет, тем более, это лишь слух, что «Ось» переходит к Штефтам, но мы сможем на нём сыграть, если он разойдётся. Кстати, может, она и отойдёт к ним, со временем: у меня особых амбиций на семейное дело не имеется, а основным моим занятием теперь является совсем другое.

Отдельный путь наверх, к отделённым этажам моего дома. Там никогда ничего происходит. На такой вышине, при такой изоляции, кажется, можно слышать звук тишины, если не отвлекает свистящий ветер сквозь приоткрытые окна. Я думаю о слое пыли, который может там лежать собравшимся за недели моего отсутствия. Я ещё никогда и не вызываю никого на уборку, и не пускаю туда, потому что…

Дверь лифта открывается, передо мой небольшая прихожая двадцати квадратных метров, которая является маленькой паузой перед входом в мой дом. Здесь стены тёплых цветов освещены светильниками, ведущими рядками к бежевой двери. Подхожу к ней, открываю ключами; ну что же, давно здесь не был, всё здесь было ещё до меня, и всё для меня данное. Вхожу через порог — всё так, как я помню: высокие окна, что растут в два этажа, где первый — огромный зал, который функционирует, как гостиная, столовая, кухня, поэтому в нём выделены зоны под каждое из бытовых дел. Этот зал занимает своей вышиной больше половины пространства. Второй же этаж стоит на опорах, среди которых можно ходить. Это спланировано так: под полом второго этажа — кухня, ванные, гардеробы, в свободном пространстве — мягкая мебель, телевизор, всё подобное, и это всё-всё на фоне пустоты неба за окном, приближаясь к которому становится видимой панорама всего Дрива.

За каждым стеклом — вид на «владения», для меня, наверное, — поле для игры, для предков, скорее, — мастерская. У меня нет планов на архитектуру, совсем. Кстати, по поводу окон. Заставляю мыслями открыться выход на балкон. Наш балкон выпячивается, и огибает почти полным кругом пентхаус, предоставляя дополнительную площадку с той стороны, которая частично скрыта оформленными панелями стенами, сопровождающими лестницу на второй этаж, выход из лифта и комнату прихожей.

С открытым балконом, концентрируюсь на пыли, из всех вещей, на всех поверхностях. Теперь она несётся на улицу, вся поднятая со своих мест, даже тех, до которых я бы никогда не дотянулся. Все личные комнаты — на втором этаже, оттуда пыль также проскользнула под дверьми в окна, которые сами открылись.

Моя комната крайняя, ближайшая к лестнице, взбегаю по ступеням вверх. Захожу в комнату-офис, для меня была выделена часть пространства, чтобы я мог работать, рисуя на огромном экране. На бумаге интерьеры, отдельные предметы. Просто работать за компьютером в уединении: эта часть комнаты вынесена на ту сторону, где простирается своей шириной балкон за панелями, и через окна я всегда смотрю на сторону, обратную основной панораме окон первого этажа. Мне достался вид на Монолиты, так что очень удобно, что там сейчас засел Дин.

В шкафу, который близко к моей кровати, ищу себе пальтишко. Наконец-то выбираю чуть толще того, что на мне, но смотрю, чтобы оно мне не сковывало движения: никакой жёсткой ткани, меховых воротников. И вот.

А теперь… Пошли отсюда.

Быстро топаю вниз. Вернусь сюда попозже, думаю, я могу начинать спать здесь, но не сегодня. Так что, до скорой встречи.

Отправляюсь на улицу, на этот раз миную Ноя, исчезая за стеной поворота в случайный коридор, и моментом позже появляюсь уже в подворотне дома на улице.

День только начинается, так что временно займусь сбором инструментов для вечернего дела. Нам каждому понадобятся фонарь, может, даже с креплением на плечо, чтобы освободить руки, какое-нибудь оружие для Сурта, хотя, не думаю, что он умеет стрелять: огнестрел носят только полицейские, менее приятные лица, но и другу не поможет ничего менее «эффективного»… Так что забыли. Также схвачу простую аптечку: волнуюсь за… Понадобится, может, перекусить, если мы всю ночь будем рыскать, возьмём ещё верёвку, лопату: мало ли, мало ли. Для этого всего дела, может, сумку на плечо… Плюс на будущее всем рации заказать, думаю, мы можем настроить свою волну, заставим Лиама, также скооперируемся с полицией.

И так бежит солнце по небу на запад, пока не остаются на бездне-небосклоне только искры света — звёзды. Да, зимой темнеет раньше, приближается время встречи. Теперь уже без груза в виде быка Сина, но с экипировкой и ресурсами намного проще перемещаться по городу, тем более, я медленно на протяжении дня растягивал свой путь по магазинам в сторону нашего места встречи.

И я делаю скачок: мне хватает всего одного, сегодня я чувствую необычное возвышение духа, воодушевление. Всё же быть крупным игроком, иметь возможность контролировать ситуацию — те ещё привилегия и удовольствие. Пора решать проблемы. На улицах моего города.

Оказываюсь за стеной двухэтажного дома, грузно сидящего кирпичиками под окнами многоэтажки. У фронта дома освещён в вечерней темноте светом нескольких окон небольшой сад, что зимой — палки да узорчатый забор. Над тёмной крышей возвышается старомодный блок дымохода, который, всё же, не дымит. Я узнаю дом сразу: это жильё Сильвестра Де ла Круза, который напрочь отказывается делать только две вещи жизни: использовать свою вторую фамилию и подвергать свой дом реновациям. Он подобен тройке старых деревьев, что окружают его дом: имеет долгие истории, ветхость, но и непреклонную волю к жизни, что заводила его — в отличие от деревьев — далеко, на другую сторону планеты, обратно, и снова в дальние уголки мира.

И, кажется, «старый друг» Симона Вайковского, что пожаловался первый на видения, это именно наш хвастливый старик, который любит подразнить каким-нибудь своим опытом из-за океана любого, кто не высовывался за границу страны ни разу.

Но сегодня мы гости именно Вайковского старшего, жильё которого находится всего через дорогу улицы Краино от своего сына, чуть глубже во дворы.

Он занял уникальное место: на вершине дома, где он разнёс крышу-пирамиду, восходящую над чердаком, соорудив обсерваторию, плавно переходящую в жилое помещение. Честно, я не знаю, можно ли это назвать мансардой, но то, что у него есть угол многоэтажного «дома-книги», который был бы вершиной переплёта, с незарегистрированным собственным сооружением особого, специфического назначения, очень заинтересовало различные службы. И не дают ему покоя каждый раз, когда кто-то жалуется на раздвижную крышу, движение платформы телескопа, его конфигурацию. Однако сложно узнать: то ли ему завидуют, то ли он реально мешает. Я ему предлагал заняться оформлением документов, но его последние «эксперименты» как раз-таки требуют подопытных людей, так что он больше не жалуется.

Хотя он и не жалуется, Дин не раз говорил о том, что это неправильно. Он категорически против постоянного подвергания нежелающих людей силам. Кроме этого у них не мало своих разностей, с этим и связан съезд сына от отца: мировоззренческие расхождения не дают физику, исследователю и верующему человеку жить под одной крышей, рассматривая проблему, споря над ней регулярно. Проблему силы.

Также Симон поздний родитель: ему уже пятьдесят девять, хотя сыну только двадцать третий год жизни сказал «здравствуйте», и ещё единственный родитель, шестнадцатилетней давности развода. В неожиданной манере мать Дина сказала «до свидания» с чемоданами в руках, отправила бумаги на развод, отказываясь от общей собственности, и уехала в другую страну. Отец остался с сыном. Единственный ответственный родитель. Мальчик тогда был абсолютно растерян. Я много об этом слышал от Дина. Они никогда не были близки с отцом до этого и для него его тепло было неприятным и настойчивым. И его требовательность казалось абсолютно выдуманной, а не обоснованной. Могу признать: Симон всегда старался — и до сих пор старается — быть ближе к ребёнку, его попытки быть «на волне» неловкие и жутко милые со стороны, но, видимо, не для моего друга.

Дин может немного потерян в своих чувствах к далёкому, вечно потерянному в исследованиях старику, но я уверен, что он его любит, висят же в подвале вместо выбранных мною картин вышитые на тканях звёзды.

Теперь он живёт отдельно, хотя забавно близко. Но его поиски, общение со своей силой, силами иных людей — своеобразное отражение экспериментов отца по границам возможностей той или иной силы, потенциальным изменениям в полях, что его никак мысли не отпускают, хотя они лишь и остаются иллюзорным его впечатлением о способе действия сверхъестественного. И Дин также всё ищет и ищет, хотя, в отличие от Симона, он ещё и видит, знает. К сожалению Вайковского старшего и к тяжести на плечах младшего, ничто это не означает понимать. Ты можешь видеть все нити, их переплетения, но не иметь и малейшего представления, откуда они идут. Но уж лучше, чем попытки разобраться в том, что для тебя даже незаметно…

Не то, чтобы они никогда не общались, наоборот, они часто видятся, но мой друг всегда себя чувствует неловко, предоставляя отцу отчёт о том, что он узнал, демонстрируя способности, участвуя в симуляциях ситуаций.

Сам же старик тоже не прост, нашлась и ему сила: запись в сознании, перепись памяти. Этот его своеобразный гипноз и позволял ему разбираться с вызовами на него. Не уверен, что это что-то великое, так как область действия жутко ограничена, да и ему нужно быть очень аккуратным, чтобы записать силой своего мышления именно правильную историю. Но Симон пока что справляется.

А я между тем уже дошёл до подъезда его дома, где меня, как и ожидалось, встречают чёрная машина Штефта и сам её хозяин рядом.

— Добрый вечер, Мэт, — Ник машет рукой, — ты притащил с собой всякого?

— Да, забери-ка у меня, — скидываю с плеча сумку, что предназначена другу, — там тебе в поддержку.

— Замечательно, а подгузники ты мне не взял? — он слегка ухмыляется. — Всё будет в порядке.

— Оставишь на будущее тогда, пойдём наверх.

Мы едем в лифте на верхний этаж, проверяю всё ли подходящее есть у меня. Мне во сути нужен только фонарик и еда, потенциально аптечка, однако не верю в проблемы.

— Ты ещё и лопату взял?! — восклицает удивлённо Сурт. — Зачем?

— А если что-то под землёй, и нам достать надо?

— Ты сможешь эксплуатировать свою силу, господин «Хозяин города», — друг делает воздушные кавычки, — ты же можешь поднять кусок земли.

— Хм.

Правда, я даже не подумал об этом, я ещё никогда не «работал» с природой, землёй, мне кажется, что я могу, ведь пока не поддавались моей силе только люди.

Мы на месте и стучим в дверь — нет ответа. Стучим ещё — без ответа. Звонка у него никогда и не было. Я нажимаю на ручку, она поддаётся, и металлическая дверь пропускает нас. Под ногами чистенький линолеум, мы снимаем обувь у двери, со всех сторон слышится лёгкий гул машин. Не буду притворяться, что знаю большинство из них, но сразу распознаю его личный фиксатор волнений в «потоке силы», который на слегка возвышенном прорезиненном основании красуется в центре громадной комнаты, покрытой металлическим куполом. Вытянутые вилкообразные «конечности» конструкта смотрят в центр, нависая над подопытным человеком с различных боков, синие трубки охлаждения вьются змеями среди проводов по рамам механизма, что начинены невесть чем. Неточный, совсем неточный этот инструмент, однако, он хотя бы что-то показывает.

— Дорогие гости, проходите, проходите, — доноситься из другой комнаты дребезжащий назальный голос, — эм, там должен быть крестик на полу…

— Профессор мы здесь… — стараюсь откликнуться в сторону источника звука.

— Да-да, знаю! — прерывает меня Симон. — Подождите же! Я скоро!

— Профессор Вайковский! — восклицает уже Сурт.

— Что же вы голубчики, сейчас мы вас обработаем… — в этот момент начинают медленно спускаться покачивающиеся мелкие треугольные зеркала, связанные между собой — я знаю, что это.

— Уберите усилитель, Симон! — кричу в проход, направляясь в ту же сторону.

— Откуда вы, кхе… — слышится уже совсем близко.

— Это мы: Дрив и Штефт, профессор! — огибаю компьютерный стол, бросая слова перед собой.

Я не достигаю прохода в жилую зону, к нам выходит уже сам Вайковский. Его высокая фигура, широкие плечи, поникшие под грузом возраста, проявляются сквозь тьму. Его черты освещает мерцание лампочки слева и холодный свет лаборатории. Большое лицо с высоким лбом, в глубине глазниц — карие глаза, поджатые узкие губы, спрятанные бородой и усами, крупный, но всё ещё узкий нос, сильный волевой подбородок слегка кривого прикуса, что оставляет его частенько со слабо приоткрытым ртом. Неаккуратные волосы спадают на плечи волнами, иногда они остаются просто спутаны вокруг головы, но сейчас видно, что он приводил себя в порядок. Цвет его волос — соль с перцем, но уже теряет остроту смеси. На морщинистой шее и нижнем лице — борода, совсем короткая, но особенно аккуратная. Он, скорее всего, подправлял её, когда мы пришли сюда.

Синий халат, обёртывающий домашнюю одежду, и чёрные тапочки также кричат о домашней идиллии, в которую мы ворвались. Хотя в этой его голове-шторме редко штиль, поэтому ему не привыкать к неожиданностям.

— Я не понял, вы как здесь, ребята? — слышу удивление в этой быстрой фразе, такой же резвой, как и у Дина.

— Дверь была открыта, профессор, — подходит к нам уже Ник, — мы впустили себя.

— А постучать не могли? — оборачивается к нему Вайковский.

Штефт просто поднимает бровь и параллельный ей уголок рта, пожимает плечами сложенных на груди рук.

— В бездну стук, — махает рукой и обхватывает меня ей же за плечи старик, — вы почему не позвонили, дорогуша?

— А, эм, — заминаюсь, — простите, мы забыли видимо.

— Забыли-забыли, ну и всё тогда: повешу звонок, — мы с ним проходим в центр лаборатории, и он говорит нам: — У меня есть для вас новости, я кое-что выяснил.

— Про видения тут рядом? — спрашивает, глядя снизу вверх в глаза профессора, Ник.

— Что? Нет, конечно, чушь какая, — он охватывает подбородок своей рукой и слегка поглаживает. — Хотя это может помочь вам в любом случае: мои исследования дали небольшие плоды, а именно, я смог зафиксировать что-то, точнее я не сумел зафиксировать даже следов чего-то.

— Что же это?

— Моя сила — аномалия в данном плане, которую я ещё не разобрал… Однако! Ни единая сила, которая нам известна, не может влиять на людей, вообще. Всё, что мне рассказал Дин, будь то воздействие на органику, или, скажу, любое вещество, подразумевая поле. Любые волны, которые расходятся по эфиру, работают, останавливаясь только на системе «человек»: и я даже не могу представить, что же является блокировкой для этого. Исходя чисто из логики — источник силы, человек, не может повлиять на любую подобную систему. Даже не являющуюся источником. Я думаю также, что моя сила как-то меняет конфигурацию источника, но я пока не имел никого, кто бы мог мне помочь это проверить. Давно никто не заходил…

— И как же это нам поможет? — не понимаю я.

— Тьфу, я же не это хотел сказать. Короче, невозможно силами воссоздавать, — он начинает считать пальцами, кивая нам с каждым новым словом, — регенерировать, дублировать, разрушать, заменять клетки человека. Под заменой я имею в виду клетки одного человека на клетки другого. Однако!

Мы с другом стоим и наблюдаем, как только что воскликнувший профессор роется в бумажках, накидывая на нос очки для его дальнозоркости, пока он не выуживает одну с пометкой «ДД-89» в правом верхнем углу. И он, отдалив немного от себя листок, зачитывает:

— Можно сделать вывод о том, что временная трансформация живого организма без длительных сохраняющихся эффектов данного процесса возможна. На примере Дрива было доказано, эмпирически, что укрепление химических, биологических связей, повышение свойств твёрдости, эластичности без увеличения хрупкости, мягкости, соответственно, существует. Таким образом, можно потенциально использовать силы для трансформации людей, однако пока не имеется свидетельств о длительном сохранении новообретённых признаков.

— Так, а это как нам поможет?

— Всё тебе не нравится. Говорю тебе о твоих ограничениях пока что, а ты слушай, — Симон поднимает палец вверх, — может тебе придётся столкнуться с другими людьми с силами, будешь знать их ограничения, примерно, но это уже что-то.

— Понятно, — подаёт голос Ник, — вы говорили по поводу людей, что к вам не заходят. Так вот. К вам больше не придёт полиция: мы рассказали всё властям. Потому что был найден первый убитый силой.

— Вот как. — теперь это уже очередь профессора складывать руки на груди. — Как они отнеслись? Что Патриция?

— Всё замечательно, как бы вы сказали по старинке: «Они не встали на пути прогресса». На словах, — кладу руку на локоть старика, — мы с ними работаем с полной свободой действий.

— Хм, законом не описать, силой не обуздать? — слегка улыбается мне Вайковский. — Повезло нам, вот что.

— Да уж, — откликаюсь, — но и нам работать.

— Я не против, — просто отмечает Симон. — Подожди немного.

Он садится на стул и снова ищет в папке моего изучения файл. И достаёт теперь «ДД-2», вместе с этим он говорит, глядя на меня поверх очков:

— Я не разобрался, конечно, в том, что из себя представляют эти силы. И я давно бьюсь над решением загадки твоего перемещения предметов, управления ими, ведь ты можешь и менять их свойства, как будто подвергая реакциям. Но я не зафиксировал никакой силы воздействующей на них, они как будто содержат потенциал сами по себе. Я больше скажу. Я раньше полагал, что ты создаёшь поля различной силы, настройки, и они следуют его направлению, но ты даже не меняешь само поле предмета. Это происходит как запись в книге, из которой всё проявляется в реальность, просто-напросто. Как будто ты просто решаешь, что произойдёт с объектом.

Он снимает очки и поднимается, разводит медленно руки:

— Буду честен: это уже вне моих знаний. Я продолжаю пытаться фиксировать любые изменения, но лишь остаюсь в моём русле. Это метафизика, не физика, хотя что-то здесь есть.

Он встаёт с места и, подходя к нам, кладёт руки каждому на плечо, сжимая их слегка. Он немного молчит, глядя на нас по очереди, нижняя губа поджата, брови нахмурены, он произносит, каждое слово размеренно:

— Что я хочу сказать… Что подтверждает и отношение властей. Вы шагаете теперь километровыми шагами, летя вперёд быстрее всех, хоть и с завязанными глазами, все, кто остался позади, если раньше и видели больше, то теперь также спасуют. Вам гнаться за неизвестно чем самим. Объективности в науке людей в любом случае не существует, тем более, когда мы ничего не понимаем из того, что не можем понимать, то есть всегда, почти. Но, может, вы сможете понимать то, что мы не можем. Это будет вашим делом. Постараюсь помочь.

— Симон, послушайте, — говорю, когда он отпускает нас, отстраняясь немного, — я понимаю, что мы говорим про бога белых пятен, пробелов, но мы пока имеем ему имя — Сила. Это просто, и у нас сейчас есть более, хм, приземлённые задачи. Я пытаюсь сохранить свой город.

— Его людей, — добавляет Сурт, — ничто не угрожает зданиям, земле.

— Да, людей, — продолжаю, пока Вайковский садится на край столешницы, сохраняя баланс упёртыми в поверхность руками, — и это те, кто бежит сзади нас. Может, нас со временем обгонят, но для этого нужно сохранять вообще всех, кто позади. Поэтому у нас сегодня дело.

— Я вас понял. Что вам нужно? — он поднимается и включает кое-какие машины, большой телескоп стоит неподвижной махиной перед ним, за панелями контроля.

— Эти «видения», о которых говорил вам Сильвестр, я полагаю. Предполагаю, что это может быть подобно иллюзиям Николая, — я подхожу ближе к нему, подтолкнув аккуратно друга к машине, — посмотрите схожие возмущения в вашем районе, а конкретно, во-он там, тот пустырь, что в темноте, среди многоэтажек, и всё, что его окружает.

— Хорошо… У меня есть отличная новость, кстати, — он сконцентрирован на работе, но прерывается и обращается к Штефту: — Дорогуша, становись в старую позицию, держись за ручки, и создай, пожалуйста, что-нибудь перед собой по моему сигналу.

— Новость? — напоминаю.

— Ах, точно, — снова откликается профессор, — я теперь могу проецировать свою силу, фиксировать изменения в силе на достаточно большом расстоянии, а именно весь район Монолитов, пока что. Это связано с моими технологиями, а сама сила, сама сила… Как мы давно выяснили, возникает, чем больше ты ей пользуешься. Но, в свете моих недавних заключений о влиянии на людей, я могу сказать ещё… Запомни! Чем больше людей ты сможешь представить в любом виде своей силе, тем сильнее она будет. Ты уже должен быть сильнее, раз о вас знают теперь больше людей.

Тут он останавливается, снова хватаясь за подбородок.

— Что такое?

— Видения, много людей, хм… — смотрит на Штефта, — тот, кого вы ищите, может быть очень даже способным человеком, или сильным источником.

— Давай! — Симон подаёт сигнал Сурту моментально перепрыгнув на новую мысль.

По стене мгновенно начинают подниматься к вершине купола вьющиеся чудаковатые цветы узора глаза человека, что запутаны в цепких травяных стеблях, которые тут и там взрываются комками зелени, расходящейся нитями по конструкции стен, балкам. И звук трещащей под давлением травы, «вуш-фр» распускающихся колоссальных опахал-лепестков не перестаёт заполнять пространство.

— Запах! Добавь запаха цветов, мне нужно как можно больше возмущения! — быстро что-то настраивает профессор с боку.

— Я не совсем хорошо знаю их, — откликается Ник.

— Монстров он знает, а цветов нет, — Симон быстро оборачивается, — не смеши меня!

— Ладно-ладно, — соглашается Штефт, — одно мгновение!

Пока не перестаёт свой рост широкая арка расползающегося по куполу и снова вниз слоя растений, нижние её уровни распадаются слоями бежево-розовых цветков бальзамина, каждый размером с шину. Их тонкие венчики дрожат, как будто пытаясь отстраниться друг от друга, пестрят в глазах полоски, пролегающие через центр лепестков. Тонкий, еле слышимый аромат расходится от цветков заполняя атмосферу лаборатории аккуратным напоминанием о себе, что кажется иллюзией в квадрате, ведь через некоторое время запах несуществующих трав уже невозможно уловить.

— Та-ак, так, — лицо Вайковского полно напряжения, и если приглядеться, то тот же странный контраст, что вчера вечером ложился на Дина, наползает и на черты его отца. Лишь небольшим напоминанием о себе поиск, принятие силы цветёт, готовясь дать плод.

Проходит минута, не более. Симон нажимает на клавиши, вытаскивает провод из коммутатора, рука меняет положение переключателя. Аппарат в центре престаёт свою работу, Николай замечает это, и иллюзия исчезает в момент.

Профессор оборачивается, и на удивление с досадой говорит:

— Молодец, Николай, но я ничего не выяснил, кроме того, что вы уже знаете, всё подобное сконцентрировано на том пустыре, или рядом.

— Совсем ничего полезного? — смотрю ему в лицо.

— Ну, сегодня что-то есть, — он ведёт плечами, — так что большой шанс, что вы будете иметь улов. Но это лишь как хороший прогноз погоды для рыбака — дождь.

— Я не против намокнуть, — подходит Сурт.

— Тогда, — с выдохом говорю, — спасибо вам огромное, Симон, вы очень помогли… В целом.

— Не говори глупостей, это всё, что я делаю теперь, — отвечает он, — ну, вам пора, пока не совсем поздно.

Да. Мы уходим, собираемся, а Вайковский пока включает телевизор и становится рядом, провожая. Мы надеваем обувь, пока он нас приглашает приходить к нему почаще теперь, особенно если не будет «гостей» больше у него.

— И послушайте, — говорит он быстро, — Дин в последний раз приходил, говорил что-то про создание мне подобия некоторого образа… «Оракул» или что-то такое простецкое. Я ему напомнил про определённого персонажа с подобным псевдонимом, и он, раскрасневшись, почти вылетел отсюда. Не ожидал, что старик разбирается в его молодёжном, смутился.

— Вы передайте ему, что я с ним согласен принимать любые образы. Всё, что он для меня придумает, — он слегка улыбается, отводя глаза, позже смотрит прямо на нас и, указывая двумя указательными пальцами, произносит напоследок: — Держитесь моего сына: он будет вашим ориентиром.

Он завершает кивком. Мы уже уходим.

Улица встречает нас холодным воздухом, но я не чувствую неприятной морозности, и как бы ветер не пытался дать мне пощечину ледяными пальцами, теперь только приятная свежесть холодка наполняет мой дух уверенностью. Мы двигаемся в сторону провала тьмы, травянистой проплешины в узоре домов, что теперь обеднела: угрюмые кустики полыни, мятлик, лёгкий кострец, зверобой, цветастый горошек — всё под покровом смеси льда, земли, песка и хрустящей под ногами белизны снега. Только чёрные мокрые кости редких высоких кустарников торчат над зимней пустошью песчаных холмов, ям, оставшихся после стройки района, над уже улёгшейся, ранее развороченной землёй. И где-то здесь находится наш источник беды.

— Давай сначала обойдём вокруг, может что-то встретим, — мои слова сопровождает облачко пара.

Штефт мне кивает. Мы идём по брусчатой дороге длиной в три дома, что является самой протянутой прямой полосой вокруг пустыря, метров триста, остальные меньшие линии охватывают местность, создавая смесь двух треугольников: две самые длинные дороги у домов — вершина острого угла, две другие — прямой угол. И соединены они по центру в странный ромб: то ли одна половина вытянута, то ли другая придавлена.

Воздух иногда просвистит ветром, однако тишину больше ничто не нарушает, снег сегодня вечером опадает с угрюмой плавностью: его мелкие частички не торопятся сливаться с покровом под ногами. А покров хрустит, мягкий и податливый, шаги оставляют за собой стылые следы глубиной по щиколотку. Мы так проходим первую часть пути, впереди всего три, и ничего не бросается в глаза, даже тревожно рыжие фонари не превращают случайные тени в образы, что могли бы напугать. Мы не видим ничего.

— Профессор подтвердил, что здесь есть сегодня что-то, — говорит Ник, — ты можешь почувствовать что-то в городе, или в районе?

— Я могу попробовать, но я не совсем так ощущаю: город скорее целостность под моей волей, чем её элементы, и неделимая целостность.

Я смотрю в пустоту, и не вижу ничего. Логично. Я пытаюсь концентрировать внимание на малейших деталях: может, что-то хрустнет не в том месте, где-то произойдёт зарождение существа, может сила потянется из одного места в другое. Хотя я не могу чувствовать силу отдельно вообще, для меня любое действие, как просто свободное движение разума, неограниченность окружением. И от меня прямо здесь и сейчас ускользает возмущение.

— Может ты что-то видишь? — спрашиваю я. — У меня ничего.

— Я могу видеть сквозь иллюзии, создавать их, но не думаю, что смогу искать что-то.

— Хм, пойдём дальше.

Мы ждём и ждём, пока на нас натолкнётся одно из тех чудовищ из описания местных, но на нашем пройденном пути ещё двух коротких путей прямого угла не встречается ничего, никого.

— Ну что, абсолютно бесполезное обращение вокруг пустыря? — спрашивает Штефт, я замечаю, что ему, в отличие от меня, холодновато: он не стоит на месте и секунду, двигает ногами, трёт кисти, прячет в карманах. — Может прямо в центр пойдём?

— А может мы просто подождём, пока станет ещё позднее? — поглаживаю подбородок. — Тогда могут начаться и видения.

— Тоже рабочий вариант, но сколько нам ждать? — поворачивается поглядеть в темноту Штефт. — Всегда есть возможность, что мы упустим.

— Тогда постоянный патруль? — говорю и тут же добавляю: — Не вокруг, конечно, но по всей территории.

— Пойдём как минимум в центр, потом поглядим.

— Согласен.

Мы собираемся идти по сугробам пустыря, поправляем штаны и обувь, ведь там снег намного глубже — середина голени. И я замечаю, что на пути, который мы не взялись пройти, отсутствует часть брусчатки, я вижу, что из ленты дороги вырван клочок. Куда же его утащили?

— Хей, Ник, — обращаюсь с находкой к другу, — Ты видишь там?

— Не хватает камня? — откликается он. — Это вижу.

— Да. Кому бы он мог пригодиться? — думаю вслух. — для стройки маловато, ограждение цветов, кустов — не оправдано, так как вырвано из доделанной дороги, а не во время стройки, только если кому-то специфически понадобилось. Именно здесь.

— Ты можешь попытаться копать землю, что осталась под камнями, — предлагает Сурт.

— Могу, — с этим словом сужаю глаза, сгущая внимание на то, что произойдёт с дырой в дороге, когда я…

Ком земли размером с крупную бочку ежесекундно поднимается в воздух. Я копаюсь, ковыряюсь в нём, под ним мозгами, и пусто, пусто, пусто. Немного щебня замешано, немного корней спящих растений, мелкой живности, совсем не важной мелочи. Швыряю землю в сторону: абсолютно бесполезно.

Дальше, я могу поглядеть дальше. Волна, потревоженная волна городских путей по моей воле запускается от места нашего нахождения. Один за другим взмывают всё новые и новые плитки, бордюры, слои фундамента. Я вижу, вижу всю ту же землю, те же камни, и всё бесполезно: никаких диковин, артефактов, мистических деталей чего-то зловещего. И дороги моего города так же послушно укладываются, возвращают свой прежний облик. Как непотревоженные.

— Ничего, — бросаю в сторону друга, — совсем ничего.

— Давай один раз пройдёмся по всему пустырю раз, не только в центр, — предлагает, периодически потирая руки, Ник, — потом минут сорок подождём.

— Пошли, — направляюсь к краю дороги.

Мы двигаемся ка та крыса: от частичного угла, где сходятся дороги к одной из сторон треугольника, а именно, с длинными дорогами-сторонами, основанием в центре. Под нами теперь хруст, хруст и треск незаметно оказавшихся раздавленными тёмных кустиков, случайных веток. Всё та же крадущаяся тишина встречает нас на пару с вездесущей пустынностью. Ни духа, ни разбойного звука, ни наислабейшего движения не проявляет округа. И ползём-ползём, пока не повторяется то же для всего пустыря: абсолютно ничего.

Как же так? Есть же что-то. Или ошибся Вайковский? Нужно посидеть где-нибудь — пускай погреется Штефт, который с холодом не в ладах. Только вот, гляди-ка, упёрто шагает туда-обратно по мёрзлой земле, не жалуется.

— Пошли подождём, — хлопаю его по плечу.

— Идём; треклятая зима, — шмыгая застудившимся носом, говорит Сурт, — нельзя было это всё не зимой начинать?

— Нас никто не спрашивает, — замечаю, — к сожалению.

Мы отправляемся в кафе неподалёку, в том небольшом здании несколько раз пытались открыть хоть что-то. Это была и аптека, и тренажёрный зал, и даже частный детский сад, однако бизнес всё никак не принимал район: все старались отправиться ближе к центру, где уже были знакомые места для всех местных, и надпись «АРЕНДА», сопровождённая номером, разрухой, оставленной внутри, и тёмными окнами стала заменой любому другому назначению строения.

Позже постройку всё же купили, видимо, договорившись заменить аренду на продажу, и теперь на углу одного из домов, где-то на краю двора, светит тёплым светом из окон уютность кафе с серьёзной репутацией. «На углу» как раз и названием рассказывает нам о своём намеренности не лезть в высшую лигу. Сливки здесь только в кофе.

Я был там один раз, сидел в углу зала, в притемнённой занавесками части на небольшой возвышенности, которая приглашала там отдохнуть маленькими подушечками на диваноподобных местах, умещающих два человека. Я тогда сидел один: родители отправились на фестиваль в честь дня города, но я решил сберечь свои уши от топящего всё мироощущение грохота, глаза от вспышек и отправился тут просто посидеть, когда они не вернулись вечером домой. Интересно, что они там делали? Какие бы мы делили теперь… Чтобы я помнил о том дне? Уж точно не оторванные листья осенних деревьев за окном. Только…

Нам повезло, что в кафе не людно. Мы легко находим себе место. Я беру нам два чая, договариваясь поесть еду, что я принёс с собой: у них тут особо нет ничего, чтобы наполнить желудок, если ты не желаешь съесть пару-тройку тирамису вместо ужина. И кто же не знает Дривов? Кажется, человек за прилавком, или делает вид, что не знает. А, может, уважает моё пространство. Тишина нашего парного молчания, подобная уличной, заполняет воздух, пока никто из нас не интересуется ничем, кроме еды. Николаю стоит погреться. А я всё думаю, как же можно поймать хоть малый сигнал о том, что происходит. Если эти существа возникают вокруг пустыря, но с ним не связаны, теория о том, что все дома, дворы «заражены» этаким недугом будет более реальной, а от этого не легче. Мой город, старый, гордый город. И в нём такая беда.

Я замечаю, что Сурт смотрит в окно. Он уже перестал есть и просто попеременно то пьёт чай, то, опуская чашку на блюдце, разглядывает улицу с осыпающимися снежинками за окном. Отсюда можно увидеть немного нашего места блужданий — это не сильно помогает в наблюдении за всей картиной. Но, тем не менее, когда я отрываюсь от наблюдений, чтобы утонуть зрением в открывающемся при питье дне чашки, Ник произносит, явно говоря о пустыре:

— Я вижу что-то!

Этот его возглас тихий, но довольно резкий. Ставлю чашку, киваю головой в его сторону с беззвучным вопросом.

— Иллюзия, — он оглядывается в поисках верхней одежды, оставленной на вешалке, — это иллюзия!

Он не может усидеться на месте; как по рефлексу, прищурив глаза смотрю в окно, туда, куда смотрел раньше мой друг: там ничего. Я ничего даже чуточку не могу разглядеть.

— Что-то похожее, — говорит, вставая со стула, друг, схватывает свою одежду, — я точно не понимаю, но что-то есть.

— Пойдём? — повторяю его движения, собираясь на улицу.

— Да, быстрее.

Мы говорим «спасибо», проходя мимо суетно работающего над парой кофе человека за стойкой, и быстро покидаем зал кафе. Всё тот же вечер, но позднее время лишь цементирует в нашем видении молодую ночь, которая пестрит разве что светлыми пятнами фонарей, переливами снега. Небо не подаёт и вида заинтересованности о делах земных, само прячась за тучами от наших взглядов, и луна, звёзды — вчерашние воспоминания.

Быстро шагаем в сторону пустыря, пока мы приближаемся, я стараюсь хоть что-нибудь почувствовать, разобрать в темноте, может образы, но всё тщетно.

— Ты мне хотя бы скажи, — между тяжёлым дыханием, выпариваю я, — что ты там такое заметил?

— Ничего, — в той же манере отвечает мне Ник, — а должно быть что-то.

— Что? — снова спрашиваю.

— Ну, — начинает пояснять друг, — выглядит как попытка что-то скрыть: я не вижу абсолютно ничего, но, кажется, что было таковое намерение. Это подобно инородной вуали в моих глазах, которая огибает всё пространство.

— Значит, активная иллюзия, которая показывает объёмное изображение пустоты на то, что там на самом деле присутствует? — я думаю в слух. — А ты так можешь? Невидимость?..

— Без запаха и звука тоже, — отмечает он. — Я никогда не пробовал ничего так скрыть, но это требует серьёзной концентрации, чтобы следить за скрываемым, при этом поддерживая всесторонне изображение «сквозь» цели.

Хм, звучит серьёзно. Профессор не шутил про опасность: это должно быть что-то мощное. Кому это может понадобиться? И более того. Это не объясняет пугающие людей видения, ведь они не скрывались совсем. Даже…

— Как ты думаешь, — спрашиваю друга, — кто-то пытается заметать следы? Чтобы больше не было видений?

— Это может быть начальным этап их призыва, скажем так, — отвечает слегка выдохшийся Штефт, — сначала спрятать источник, потом начать террор. Вижу, что уж очень громадное скрытие, так что оно скорее что-то прячет.

— Или кого-то, — добавляю.

Мы на месте. Дома — мне так кажется — отступают от пустого места, отворачиваются и немного даже дрожат. Я слышу, как они… Полагаю, что мы идём прямо в центр. Тут и думать нечего.

— Держись слегка сзади, — говорю, поворачиваясь головой к Николаю, — не думаю, что твои реальные силы тут помогут, только видящие иллюзии глаза: будешь моими.

Тонут в свежем слое снега ступни, под нами хруст, хруст и треск незаметно оказавшихся раздавленными тёмных кустиков, случайных веток. Всё та же крадущаяся тишина встречает нас на пару с вездесущей пустынностью. Ни духа, ни разбойного звука, ни наислабейшего движения не проявляет округа. И медленно, нервно озираясь, продвигаемся, пока меня не хватает за плечо Ник:

— Под ногами, — он приближается и шепчет.

— Я ничего не вижу, — признаюсь я, поглядев вниз.

— Но почувствуешь, — говорит он, — поступай слегка ногами.

Я немного хожу на месте, немного в сторону, немного в другую, и не могу понять, пока… Неровность! Да, я могу понять разность в снегу: тут нога тонет, а тут уже уплотнение, какие-то неровности и… Колеи, как от грузовиков. Такие крупные. Но это значит, что тут тяжёлая техника. Зачем?

— А теперь не пугайся, — подходит ещё ближе Сурт, охватывает мои плечи рукой, пока другой проводит в воздухе перед нами, — гляди.

Мы ещё туда не добрались, но в отдалении другой половины ромба, за центром, кажется, занимая небольшое углубление, окружённое с одного боку заснеженным кустарником, находится группа людей. Все они стоят рядом с огромным костром, недалеко от них тот самый грузовик, и наваленная, нет, неплохо сложенная конструкция из чего-то.

— Что это, бездна возьми, происходит? — спрашиваю у напряжённого Штефта, вперившего неотрывный взгляд в сторону людей.

— Без малейшего понятия, но… — он скидывает свою руку с моего плеча и образ пропадает, даже дым, уходящий далеко вверх не имеет следов, хотя в темноте я бы его и не разглядел.

Тут же, не прекращая движение, друг тянется руками в сторону увиденного, выпрямляется во весь рост и шумно выдыхает пар; я жду, Николай — застывший в одном положении уже некоторое время, я могу видеть, как кривит он губами, пальцы его дрожат, стопы врезаны устойчиво в землю. Со временем пальцы рук, ладони создают иллюзию того, что он толкает что-то тяжёлое, сопротивляется напору. И в-вух! Ветер пролетает мимо, обдавая мою щёку душем из снега и мороза.

Можно подумать, что толчок в спину сбивает с ног Штефта, который «прорывается» сквозь сопротивление и падает вперёд. Я пытаюсь поймать его просто руками, но, видимо, быстрее думает моя голова, и от его ступней вырастает большой сугроб, который останавливает его в полулежащем, полустоячем состоянием. Это всё его не спасает от намокания и встречей лицом к лицу со снегом, но я тут же помогаю ему подняться. Сугроб остаётся на месте.

Но мы теперь не стоим в темноте: неровным светом огонь едва отражается на нас, бросает тени далеко за наши спины, дрожит сумрачными ветвями под ногами.

— Да уж, — отмечаю я, — не слабая иллюзия.

— Угу, — Ник скидывает с себя остатки снега. — Как ты думаешь, Мэт, нас увидели?

— Думаю, что да, — киваю ему. — Но они понимают, что ты развеял их пелену?

— Нет, я и не развеял, всё это видим только мы, — он отвечает, а мои брови поднимаются в удивлении.

Я его спрашиваю:

— Этот весь труд только для нас двоих?!

— Ага. Поэтому, Дрив, я тут не поиграю. Твоя очередь с ними возиться, — Ник обтирает мокрое лицо платком.

— Пойдём. Поговорим.

Идём.

Но, когда мы движемся ближе, нельзя не заметить, что люди прекращают свою активность, группируются и, видимо, готовятся нас встречать. Хотя всё это не только видится, но теперь ещё и слышится. И хруст костра, его шипучее недовольство холодной водой под основанием, сопровождает ещё что-то. Люди переговариваются, в полный голос, они не стараются скрыться. Скорее всего, специально, чтобы убедиться даже самыми неприкрытыми действиями, когда мы совсем близко, что мы их не видим. Теперь можно лучше разглядеть и конструкцию, что я приметил раньше. Это лишь не совсем ровный блок, сложенный из более мелких, его покрывают неряшливо накиданные ткани, свисающие края которых дуются зимним ветром, и что-то лежит среди тканей, что-то, что я не совсем могу понять.

Совсем мы уже близко, когда среди людей возникает беспокойство, и, предполагаю, их лидер с громким «Тш!» сквозь зубы, выступает вперёд, двигаясь навстречу. Этот человек одет… По-зимнему. Но уж очень вальяжно на нём выглядит тёмная шуба, пушистый ворот которой распахивается под шеей, укутанной шарфом. И он быстро подходит…

— Хей! — окрикивает он нас в непринуждённой манере.

— Добрый вечер, — сразу подхватываю его манеру, выступая чуть вперёд друга.

— Здравствуйте, — он приближается. Растянутая зубастая улыбка, постоянно поправляемые рукой неуложенные русые волосы, которые должны были бы лежать, спадая на затылок средней длиной на верхушке, но создают скорее неровные «шторки», удлиняющиеся к лицу, которое сложно разглядеть, так как он стоит спиной к огню.

Он протягивает мне руку:

— Венсеремос Сото.

— Дрив, Мэтью Дрив, — я ему подаю свою руку. Он слегка выше меня, но намного шире в плечах, немного грузен в форме.

Он просто пожимает руку, но нельзя не заметить на нём признание имени, сопровождённое недолгим смятением.

— А, эм, — он ищет слова, сбившись с мысли. — Что же вы тут делаете в такое время?

— Гуляем, — перехватываю инициативу, поднимая уже свою бровь интереса, — а вы, Венсеремос?

— То же, то же, — он как будто находит в себе комфорт и даже визуально, подобно нахохлившейся вороне, распучивается шубой. — Вот только необычное место… Для вас.

— Да что же тут необычного? — продолжаю. — Мы, тут, с Штефтом, смотрим пустые пространства, основание фундамента, вы же понимаете.

Он ранее, с поглощённым мною вниманием, не сильно глядел в сторону Ника, но услышав вторую звучащую фамилию, и даже, видимо, признав Николая в лицо, отступает немного в бок, создавая треугольник общей беседы.

— А… Ну это, да, конечно, — он снова даёт себе время подумать, растягивая предложение, — ваши дела, ещё как…

Но вдруг он находится:

— На самом деле у меня к вам есть просьба. Я, понимаете, человек искусства немного, и моей душе дорого одиночество, и сегодня я думал над одним дизайном…

— Так вы дизайнер? — наседаю я. — Дизайнер чего?

— Конечно, не архитектурный, — он слегка кивает в мою сторону, выгибая бровь, — но то же для домов: интерьерный. Я как раз-таки думаю над способом сделать зимнюю пустоту в ограниченном пространстве. Эти одинокие ветви, светлый снег…

— Я бы подумал ландшафтный, — усмехается сзади Штефт, — вас получается с Мэтью двое тут, дизайнеров.

— Да, я в отличие от отца, так же как и вы, занимаюсь интерьером, — не могу при словах удержать улыбку, пока на лицо Сото наползает величайшее выражение, принадлежащее человеку, который обломался во лжи, но пытается это скрыть всеми силами. Его экспрессивность ему тут не помогает совсем.

— Ах, ну, это же чудесно, — Венсеремос пытается быстро перевести диалог в мою сторону, — над чем же вы работаете?

— Я только выпустился из вуза, однако, — продолжаю его игру, — я пытаюсь воспроизвести определённую эстетику лёгкого гедонизма нашего века, заглядывая чуть назад. Мебель, обитая бархатом с орнаментами глянцевитых рельефных линий, которые шириной своей проявляют мягкость. Но яркими цветами ковров, или более тёмными для диванов, кресел вьются в оптическую иллюзию дополнительного объёма, которого на самом деле нет.

Сото внимательно слушает, но при этом немного поворачивает тело, чтобы поглядеть быстро на группу людей у огня.

— Вы, конечно, узнали какое течение было для меня основой в создании такого интерьера? — крючок погружается в воду.

— Теория. Теория никогда не была моей сильной стороной, — оборачиваясь быстро назад, пытается ответить хоть что-то он. — Я больше следую своему чутью.

— Чутью… В любом случае, если вам так нужно одиночество, то я думаю… — оборачиваюсь в сторону Ника, чтобы увидеть его подтверждение кивком. — Мы можем уйти.

Напряжение, которое не покидало его выражение, сползает с него расслабленными цепями, и с выдохом он растёт в своей уверенности. Можно заметить, что он встрепенулся, оживился и снова его презентабельность берёт силу, пока он протягивает руку в бок от неглубокой ямы и с той же зубастой улыбкой говорит:

— Давайте я тогда вас провожу. Вот же! Не каждый день ведь вас встретить можно.

Он начинает двигаться слегка в сторону. Хорошо, значит та группа людей не стремится к столкновениям с другими. Значит, наши шансы лучше при возникновении оного. Попробуем-ка понаглеть.

— Подождите, Венсеремос, можем ли мы уйти, проходя мимо одного места? — обращаюсь уже к повернувшемуся идти Сото.

Он заметно напрягается, стараясь скрыть это. Если бы я не знал, что тут происходит, то мог бы подумать, что человек просто устал от непрошенных гостей, желает избавиться от них скорее. Что недалеко от истины.

— Конечно, в какую сторону вам нужно? — оборачивается он.

— К во-он той впадине, — жестом показываю ровно на людей у огня.

— Тут же впадина в другом месте, — его тело застывает, он смотрит быстро в другую сторону и показывает туда рукой. — Там она, кажется, я сегодня проходил её.

— Но я же отчётливо вижу её, — отвечаю я на это ему.

— В такой темноте? — совсем тихо, как будто это предназначалось только себе, произносит он быстро.

Тут Сото срывается с места.

Он несётся в сторону группы людей, ничего не сигнализируя. Просто бежит, резво для своей формы, в ту сторону, пока группа начинает своё движение, рассыпается, часть её — к каменному объекту, остальные — к грузовику, кто-то из них — к костру.

Мы не стоим на месте: раньше меня начинает погоню Штефт, я сразу за ним. Ноги сильными ударами зарываются в снег, который хватает стопы, мешает хрусткому, шумному бегу.

— Эй! — кричу в спину Венсеремоса. — Стоять!

Нет смысла его хватать силой, нам всё равно нужно отправиться к остальным, чтобы всё выведать, тем более они могут сейчас улизнуть.

Я делаю упор в землю, рывок, ещё рывок с места. Чувствую, как сила сопротивления толкает меня с каждым моим движением, я сбито концентрируюсь на ней, ищу землю под каждым своим новым шагом и говорю ей направить на меня силу. Сначала совсем неловко, с излишним ударом, мою ногу выбивает из-под меня вперёд. Как будто при прыжке на батуте упруго отбрасывает мою конечность в несколько раз сильнее, чем я ожидал. Чуть не падаю, но успеваю поставить вторую ногу, которую уже легче отталкивает земля, поправляя мой баланс. Сохраняю момент. Импульсы вплетаются в устойчивую амплитуду, и я уже бегу, с каждым толчком преодолевая сразу несколько метров.

За спиной быстро остаются другие бегущие и не могу разобрать, что кричит сзади Сото.

Я оказываюсь на краю углубления, когда моё движение останавливается врезанием обеих ног в землю, чтобы прервать инерцию. Пытаюсь быстро изучить ситуацию: на меня смотрят около двух дюжин людей, все они разные, нет никакого общего признака, что я мог бы разглядеть в свете лишь пламени, которое трещит накиданными в высокую кучу ветвями, но аккуратно загруженными в центре брёвнами. С левого боку от меня, в отдалении, видно и крупный транспорт, видно, что он привёз сюда всех, а также ту структуру, которую я теперь могу разглядеть в нескольких десятках метрах. Я сразу узнаю в элементах, складывающих блок ту самую плитку, что была украдена из дороги, её, видимо, давно оттуда достали, для своих целей. На ней…

Среди различных тряпок, из которых я могу разглядеть только самую крупную, малахитового оттенка покрывало с чёрными узорами, мне кажется есть не что-то, а кто-то…

Обёрнутая в разные слои ткани, брошенная на спину с вытянутыми конечностями, окончания которых связаны с конструкцией нитями, под летящим холодным снегом лежит девушка. На ней нет никакой одежды, из всего тела покрыто только туловище, но она находится, видимо, специально ближе к огню, чтобы сохранять всю конструкцию в тепле.

Я успеваю так же разглядеть и кровь, кровь, текущую даже не ручьями, реками с неё, фонтанирующую из предплечий, нагих бёдер. Как долго это продолжается?

Но времени нет, я кричу в сторону группы людей:

— А ну, все остановились!

Тут успевает подбежать к «своим» Венсеремос, и теперь его очередь вещать:

— Братия! В нашем месте вторжение! Непрошенные гости!

— Заткнись! — это уже подбегает Ник, крича на мужчину. — Никому не двигаться!

— Не слушайте их, доставайте мару! — его голос теперь дребезжащий крик, и, он, заметив, что в руках у братии уже посверкивают необычайные трёхгранные кинжалы с длинными узорчатыми ручками, добавляет: — Защищайте сосуд!

Он спрыгивает к центру и становится грудью перед всеми. Возникает напряжённая пауза, пока он развязывает шарф и откидывает в сторону, выхватывает из чьих-то рук пару кинжалов самому себе.

— Ни шагу! — он тычет остриём оружия в мою сторону прямой рукой. — Вам здесь не рады.

— Ник, ко мне! — подзываю друга, который тут же подбегает к моему боку. Он напряжённый, но потерянный, пытается собрать мысль в идею.

— Что вы делаете с этой девушкой?! — стараюсь со всей доступной мне угрозой в голосе прокричать на толпу.

— Не ваше дело! Убирайтесь, и никогда мы вас не встретим более! — отвечает тем же напором Сото.

Во мне растёт раздражительная отчаянность: время уходит. Я мешкаю. Надо, надо что-то сделать. Сейчас, сейчас…

Раньше меня успевает Николай.

— Полиция! — из-за кустов появляется десяток сотрудников в форме, в руках оружие, нацеленное в людей. — Руки! Всем поднять руки!

— Всем стоять! — рёвом скалится на растерявшихся вдруг людей вокруг себя Сото, он гневно дышит, активно вздымая грудь, пар вырывается клубами изо рта; мужчина поворачивается опять же ко мне с Суртом, кривит губами, насупливаясь: — Это иллюзия.

Его взгляд упирается мимо меня, в Ника, тот отвечает ему тем же. Полицейские разрываются на части ветром, разлетаясь вместе со снегом в пустоту.

— Так, Венсеремос, — мне противно, противно от того, что я замешкался, меня уже топит в злобе. — Вы забыли! Чей. Это. Город!

Слово за словом громче, я делаю шаг вперёд, пока толпа ощетинивается кинжалами. Поднимаю руки, лишь слегка. Когда последнее слово гремит, дрожит на воздухе моим криком, я бросаю руки вверх. И со всей силы возвращаю к поясу.

Под ногами людей взрывается земля. Послушная движению рук, она без ожидания выполняет волю, ежесекундно снег пеленой застилает воздух вокруг людей, начиная сразу снова опадать, пока ступни группы хватает почва. Потом песок, плотный, стремительно ползущий вверх по голени. Раз, оплетён каждый — не пошевелить ногами. Песок — муравейник, мелкие частички бегают туда-сюда, твердея, медленно растёт личная для каждого гора, захватывая всё выше конечности. Теперь она должна сохранять свой капкан, которым я приказал земле быть.

Сото пытается рвануться ко мне и падает вперёд, не способный оторваться от земли. Но он не останавливается: он рявкает, отталкивается руками, с неожиданной скоростью отбрасывает тело назад и цепляет ножом горло ближайшего человека рядом.

Если раньше люди восклицали от неожиданности, то теперь ужас примешивается в разрастающийся вопль, пока следующего, ещё одного, другого вырезает меткими ударами Венсеремос. Его образ начинает пестрить, охваченный пламенным светочем: всё быстрее и быстрее он двигается, пока… Твум! Он прыгает в воздух, переворачиваясь невероятно прямым овербахом, и приземляется, пока разорванная земля фонтаном разлетается вперёд, осыпая нас с другом.

В тот же момент он пробегает один раз с места туда и обратно среди людей, и сочный «хряк» сопровождается видением разрубленных шей, различной глубины ударов. Где-то застывшие уже выше пояса в земле тела держат головы, пока по склону сбегает поток крови, иные головы отлетели в сторону, оставляя тошнотворно хлюпающий обрубок, у других голова висит сбоку, покачиваясь без опоры позвоночника на остатках тканей.

— Твой город? — он уже не двигается, лишь поворачивается к нам. — Я не слышу! Твой?!

Он распахивает руки с мару в каждой и кричит эти слова, пока во мне должен был бы расти страх, но я ощущаю только ярость. Отталкиваю Ника назад — он отлетает на пару метров, падая кувырком в снег. Я расстёгиваю пальто, Сото, заметив это, усмехается, хватает себя за грудки и разрывает пропитанную кровью шубу одним движением. Он сам залит алым, влага стекает, капая с растрепавшихся волос. Остатками шубы он вытирает голову и лицо, как полотенцем, и отшвыривает к выкинутому шарфу.

Он ведёт плечами, и потягивает, разогревая, руки. Момент — растянутые в стороны руки перехватывают перед грудью оружие готовое к атаке. Всё замирает…

Я стараюсь медленно, незаметно снова поднять руки, концентрируясь на всём, что меня окружает. Я чувствую, как глубоко идёт это пустырь, где все дороги и дома, я слишком далеко от построек, чтобы взывать к ним, тонкие ветки, что-то мне подсказывает, его не остановят. Так что это лишь песок, что я могу уплотнить, где-то камни. Успею ли я попасть в него камнем?

— Давай! — рявкнув, Сото рвётся вперёд.

Я не успеваю пока ничего придумать. И он уже тут.

Ка-дф!

Импульс удара его оружия расходится по выросшему столбу песка, который рассыпается, покрывая меня слоем распылившегося колючего облака. Я лишь временно защищаюсь.

И снова, в абсолютном молчании, но с хрустом снега под ногами, два шага — удар сзади. Мне лучше не смотреть: не могу уследить взглядом. Стараюсь чувствовать.

Город успевает ответить: ещё столб песка, снова от гулкого удара осыпается временный барьер, и я лишь ухаю, рефлекторно пытаясь увернуться склонением головы. Но ни секунды нет и на такое промедление: опробовав мои возможности, Сото начинает разрываться настоящим барражем ударов, лишь испустив ещё один гулкий яростный рык.

Они всегда говорят, что в такие моменты время замедляется, всё кажется ненатуральным, размытым, но для меня как-то это не явно: один лишь раз время для меня замедлялось, и это точно не сейчас. Сейчас я даже не могу, как мгновения вслух, подсчитать каждый удар, что несётся к своему завершению то ли кистью, то ли лезвием. И остаётся в пространстве выбухом песчаной преграды. Ощущаю себя в одном из тех аттракционов, где нужно отклоняться от летящего цилиндра, и только воздух весь запылен, разлетаются вокруг меня куски земли, и противно дышать, глотая песок. Ну что теперь? Нужно постараться нанести хоть один свой удар.

Я пытаюсь довериться Дриву, и он, как напарник, что успешнее меня в моей же обороне, ведёт бой. Точнее поддерживает бой, ведомый Венсеремосом, которого нужно…

Вш! Я пытаюсь запустить по его ногам отвердевшим песком, но он быстрее. Ещё! Мимо. Не могу, совсем не могу его увидеть. Особенно мешает весь этот песок, который заметно Дрив выметает от меня, позволяя дышать слегка свободнее, но не может избавиться от него в моём поле зрения.

Волна! Я выбираю сторону, приказывая земле бить по ногам, в виде конуса, берущего начало у моих ног, но, мне кажется, что снова мимо. Однако я замечаю небольшую паузу в ударах: вместо очередного оборванного песком полёта руки в мою сторону — ещё хруст снега, и дыхание рядом. Быстро возвращается напор, но этого знака было достаточно, чтобы понять, что и он не успевает всё сразу. Тогда ещё волна.

В своём личном урагане, я ныряю вниз. Я стараюсь оттолкнуть от себя противника, и земля послушно щетинится разрастающимися колючками песка вокруг. Рискую, стараясь направить старания Дрива на это вместо обороны. И, кажется, успеваю уйти от одного удара без защиты, но мне достаточно, чтобы выпустить три волны, что смогут заставить Сото отскочить… Он…

— Вр-рах! — я слышу выше моей головы, и пролетая в воздухе над моим ударом, Венсеремос приземляется, бросает взгляд в мою сторону.

Я успеваю услышать его короткое выплюнутое слово:

— Мало.

Он пытается сорваться с места.

— Нет! — мои слова подхватывает та же злость, что я чувствовал раньше, и разносит вокруг.

Моя рука с жестокостью выбрасывает кисть вперёд, и мысль выбивает из земли тонкое, хрустящее щупальце. Неистовое его стремление — в сторону Сото. Он пытается увернуться, отпрыгивая в бок в последний момент, но кисть тут же почти конвульсией сжимается в кулак, пока послушный отросток заворачивает, отрезая пути для побега, оборачивает широкой дугой Венсеремоса, желает закольцеваться.

В прыжке у него нет опоры, чтобы маневрировать, особенно при таком быстром движении. И он бьёт по щупальцу двумя руками, выводя зажатые в кистях мару своеобразным апперкотом вверх. Он выбивает свою свободу, но ненадолго: разлетевшийся песок не просто опадает вокруг, и уже живёт второе щупальце, которое начинает своё формирование прямо в воздухе. Там, где песочное облако разбитого щупальца разлетается, создаётся окончание крюка, который должен захватить Сото. Да, я могу зафиксировать его в воздухе.

Я могу… Дрив может. Хватит этого мельтешения. Хватит!

Пока Венсеремос разрывает очередной не успевший окрепнуть песок, который встаёт у него на пути, я забываю про щупальца. Даю ему приземлиться.

Я создам для него клетку: куб земли под моим взглядом ссыпается в воздухе. Растёт. И мне теперь времени хватит, ох, хватит, чтобы притащить к себе кусок камня издалека, и размозжить эту тварь.

А пока мой противник приземляется, и, кажется, всеми четырьмя конечностями отталкивается от земли. Я даже не успеваю заметить, что разбуженная твердь уже полностью скинула своё белое одеяло, и посреди этой пустоши теперь в песке я и Сото. Я понимаю, что он замечает моё строение, и торопиться выпрыгнуть одним мощным движением поверх стен. Ну же, ну же, его клетка почти готова… Плотные стены восстают снизу, а крыша, засыпается с небес подобно снегу.

Он больше не ждёт — вдавливает ноги вместе с руками глубже и делает прыжок.

Пять метров над землёй. Сходятся поверхности куба. Это последние. Ещё чуть-чуть и станет глухим тот угол верхних рёбер. Да! Давай же… Он уже всё, почти всё, только укрепить…

Но Сото опережает Дрива: в том углу, что, только затянулся, выбивается кусок стены и с громким хрустом вылетает вышвырнутой тряпкой тело. Я вижу, что он выбросил из рук кинжалы и, что важнее, он выбил угол своим плечом, которое ненатурально низко свисает, волоча за собой руку. Сам он движется медленнее, я вижу его направление. Не успеваю его словить, но хорошо понимаю план его дальнейших действий: ему нужна ещё кровь. И он движется к девушке.

Качнувшись на месте, почти падая лицом на землю, Венсеремос обхватывает здоровой рукой плечо и мчится к конструкции из плитки. Ему нельзя позволить добраться до неё. Камень, где ты?! На свет! На свет!

— Тиб Ша! — слышу я от него, пока уже совсем близко приближается для удара камень. — Не сейчас, не бросай!

Нет смысла за ним бежать: нужно по нему попасть. Вот… Так! Бросок невидимой руки воли запускает прилетевший крупный камень.

Мимо. Сото толкается ногой, отскакивая в сторону. Врезаясь в землю, камень заставляет её плеваться песком, но через мгновение снова взлетает. Нужно ещё.

Опять и опять, я уже не просто наблюдаю. Пытаюсь двигать камень своими руками, и одна, вторая по очереди перерезают воздух передо мной в движении броска. Лицо сдавливает напряжение, я чувствую, как капелька пота сбегает за ухом, и тает мокрый снег в волосах; я не могу остановиться, клокочет во мне стремление, остервенелость, и всё машу, машу. Но это лишь тело, камень быстрее и быстрее, чем руки, и Сото спотыкается от фонтанов взлетающей поверхности прямо под ногами на том месте, где он долю секунды назад находился. Но всё так же молниеносно встаёт. Ему приходится двигаться широким зигзагом, но он всё же приближается к цели.

Я падаю на колени и тянусь в сторону девушки в попытке заставить город защитить её как угодно, не переставая атаку на Сото. Но песок не поднимается вокруг, сколько я не стараюсь создать барьер. Что?.. Он не слушается. Нет, нет-нет. Не может быть… Что?..

И вот тут… Тут время замирает. Я ощущаю вопрос. Или, или, скорее, интерес ко мне. Как будто я что-то должен показать, или увидеть… Отметить? Как будто пространство требует моей конкретной воли… Требует, но знает, что я не могу дать, знает, что я не у руля… Он же сам знает… Что я…

Я не веду! Защити её! Ну же! Что ты?! Что… Что я могу?!

У меня начинает кружиться голова, проворачивая десятки идей в ней каруселью, но рядом нет ничего, чтобы я мог использовать: песок не хочет слушаться, камень всё ещё бьёт, но не успевает, здесь не осталось моих сил для действия. Где же город? Почему он молчит? Где он?!

Точно… Плитка под девушкой. Они же её украли из дороги!

Вверх! Я вскакиваю на ноги — Венсеремос почти на месте, он уже не скачет от земли, а упорно отталкивается, приноровившись, от камня, что летит в него. До цели несколько скачков… Но это если он успеет взлететь вместе с Дривом…

Камни образуются в чудаковатую люльку, заполненную окровавленными тканями, и стремительно поднимаются в сторону от Сото, прихватывая с собой девушку. Это моё последнее усилие. Теперь всё зависит от того, успеет ли он.

И он делает его. Последний прыжок. Ему нужны те же примерные пять метров в воздухе, что раньше. И он уже без опоры рук, останавливаясь на мгновение, присаживается, согнув колени, и отталкивается от земли, оставляя камень занять его место. Тот дальше за ним не летит: бесполезно. Сото взмывает в воздух, и тянется рукой, чтобы ухватиться за край «колыбели», застывшее время каменеет, не способное прийти в движение, так оно тянется для меня, не давая покоя, пока…

Конец ознакомительного фрагмента.