Последствия

М. Картер, 2021

События первого тома романа "Последствия", произошедшие в течении полугода, знакомят читателя с героями, которым предстоит предотвратить войну, уже уничтожившую одну из ветвей реальности. Шаблон сюжета прерывают метаморфозы личностей и сознания героев, которым, до того как снова объединиться и совершить прыжок в другую Вселенную, придётся разобраться в себе, привести свою жизнь в порядок и найти друг друга.

Акт I

— Мы зашли в тупик. Это не обратимо. — подбежав к мужчине, задыхаясь, проговорила она.

— Что делать? Она увеличивается.

В десятках метров от укрытия, в котором находились герои, с каждой секундой разрасталась чёрная дыра, поглощающая всё на своём пути.

— Это пространство нам не спасти, у него нет будущего. Зато у прошлого оно есть.

— Ты о чём?

Ничего не ответив, девушка схватила своего спутника за руку, и в тот же миг они пропали.

Лера Аксакова

«Смеркается. В небольшой комнатке столичной квартиры своей тётки засыпает Лера. И раз впереди у нас много времени я проявлю инициативу, немного рассказав о ней. Начнём с того, что в Москву Лера приехала вчера из небольшого провинциального городка. Девушка окончила школу не отлично, но для её оправдания в ваших глазах, скажу, что и не ужасно. Тётка её небедна, не замужем и детей не имеет, в общем и целом светская львица второго уровня, не получившая первый из-за прохождение возрастного порога.

Устав от надоедливых братьев и сестёр, в количестве двух штук каждого пола, последовав примеру папиной сестры, Лера решила начать свой путь во взрослую жизнь, мгновенно окунувшись во все её тяготы. И первым шагом на пути к присвоению собственного номера среди ничем не отличавшихся от девушки людей было поступление в университет. Единственным школьным предметом, с которым у Леры сложились дружественные взаимоотношения, была география. И ей ничего не оставалось, как выбрать специальность, связанную с этой наукой.

Но отвлечёмся от и так ни у кого не вызывающей приятных ассоциаций школьной темы и ещё ближе познакомимся с Лерой. Особенных увлечений девушка не имеет: супергеройские фильмы, полупопулярная музыка и всё в таком духе, что всегда поддерживает молодёжь, и что им же будет кажется абсурдным через пару лет.

Как и многие её современники, Лера меняется в зависимости от человека, рядом с которым находится. И это не сверхспособность, а обычный пример адаптации. В арсенале девушки заготовлено бесчисленное множество „ масок“, применяемых ею в зависимости от обстоятельств. Даже наедине с собой, заигравшись, она доходит до крайности, „ маска“ не снимается и впитывается в Леру. К своему счастью, девушка каждый раз вспоминает об этом аксессуаре.

Ах, да. Чуть не забыл про внешность, один из главных атрибутов этого мира. Природа наградила Леру чрезвычайно эстетически красивым лицом. Как это часто бывает, когда каждая черта лица отдельно от других идеальна, то общая картина выглядит ужасно неправдоподобно. Но у неё всё было наоборот. Светло-карий переменчивый взгляд, недлинные, вьющиеся к низу, тёмно-русые волосы, прямой носик и пухленькие губки сливались на её средних размеров лице в нечто мягкое, притягивающее. Слушая описание героинь классических романов, рассказываемых учителем литературы, Лера находила много сходств со своей внешностью. И это правда. Если одеть девушку в старинное бальное платье, собрать волосы в аккуратную причёску и отправить в прошлое, никто не догадается, что перед ними девушка из XXI века.

Как вовремя я подошёл к концу, уже начинает светать. Надеюсь, вам удалось составить пока что незаконченный, но раскрытый портрет Леры. А меня ещё ждёт пара неотложных дел. И далее повествование я передаю в руки автора.»

Письмо

Ранним утором просыпается город. Некоторые спешат на работу, а другие напротив — спокойно идут домой после ночной смены. Но Валерия не торопилась. Неохотно встав с кровати, после того как будильник во второй раз прозвенел пять минут назад, переодевшись и позавтракав, она вышла на улицу. Думала Лера только об одном — как побыстрее отдать документы и вернутся домой.

— Этот первый. — сказала девушка, проходя мимо колон старинного здания.

На стенах, не скрытые облупившейся краской, белели пятна извёстки; встроенные в глубокие ниши статуи потеряли былое величие, их белые тела отдавали желтизной. Войдя в просторный холл, Лера пошла по пути, проводившему её стрелкой «Приёмная комиссия». Указатели вели Леру через живописные светлые коридоры, что она не могла оценить, выслеживая следующую стрелку. Последний провожатый указал Лере в конец коридора, где среди многочисленных кабинетов, открыта была только одна дверь. Не постучавшись, аккуратно Лера заглянула в комнату.

Все столы, в количестве трёх штук, были завалены бумагой и папками, тоже с бумагами, а на центральном, стоявшем напротив окна, лежала стопка книг. За ней что-то шуршало.

Лера аккуратно прошла вперёд, но старая, скрипнувшая, паркетная доска выдала её присутствие. Шуршание ускорилось, потом затихло, и из-за книг показалось женское лицо.

— Всё принесли?

Вопрос был настолько неожиданным, что Лера, не поняв значения обращённых к ней слов, никак не отреагировала и изумленно уставилась на девушку.

— Вы пришли подавать документы?

Лера ожидала увидеть шаблонную, злобную, недовольную всем женщину, а уже подошедшая к другому столу и подозвавшая Леру к себе девушка, всего на пару лет была старше её самой. Отдав копии документы и заполнив бумаги, будущая студентка, выбравшись из университета, забежала в пару похожих заведений и вернулась домой.

Как по волшебству прошли несколько недель, хотя Лера этого не заметила, проведя их за просмотром телевизора и походами по бесчисленным московским торговым центрам.

В назначенный день оглашения результатов приёма Лера, ни на что не надеясь, открыла почту. В папке непрочитанных значилось одно сообщение такого содержания:

«Здравствуйте, Валерия Аксакова.

Администрация университета N. поздравляет вас с зачислением на бюджетное место по направлению 05.03.02 „ География“. Для получения более подробной информации обращайтесь в 112 кабинет главного корпуса.

С уважением,

Приёмная комиссия»

Разослав копии письма родственникам, с добавлением неправдоподобно-радостных комментариев, Лера, с восторгом, всё-таки пробудившимся от удивления, пошла в кухню, где рассчитывала застать тётю. Женщина, с невозмутимым видом сидя за столом, пила чай, из которого шёл пар, и листала журнал.

— Не угадаешь, что произошло. — подходя к ней, сдерживая радость, проговорила Лера.

— Раз ты в этом так уверена, то я даже не буду пытаться.

Тётя закрыла многотиражку и поставила на неё чашку, а Лера встала рядом с ней и изобразила барабанную дробь, стуча пальцами по столу.

— Я поступила!

— Поздравляю. — лицо женщины практически не изменилось, она слегка улыбнулась глазами и, встав, обняла племянницу.

Пожелав успехов в учёбе, тётя переместила чашку на более привычное для неё место около раковины, журнал выбросила в мусорное ведро и ушла в свою комнату.

«Ну на большее я и не рассчитывала.» — подумала Лера и прибавила в слух.

— Я же просила тебя, не выбрасывать бумагу с остальным мусором.

— Ага, прости. — ответ прошёл эхом по квартире.

«А вот и незаписанная деталь характера Леры. Снова здравствуйте. Если вам интересно, закончил ли я с важными делами, то да. И как раз успел вовремя. Что же ещё дополнит список её интересов?»

Немаловажным увлечением, переросшим в пристрастие, была рьяная борьба против неперерабатываемых отходов. Другие члены Лериной семьи никогда не заботились об этом, но девушке, нашедшей своё хобби в заботе об окружающей среде, а в её случае — сортировке отходов, это приносило невообразимое удовольствие, так же успокаивавшее её.

Достав журнал и переложив его в ящик, отведённый для макулатуры, Лера пошла в свою комнату собирать вещи для переезда в общежитие.

Первая встреча

Первые дни Лера изучала корпуса университета и общежитие. Хотя здания были расположены группами в разных частях города, девушка остановилась только на тех, в которых будут читаться лекции. Не обошлось и без ненужных знакомств. «Можно ли считать знакомством стечение обстоятельств, в котором главную роль играет двухместная комната?»

Как Лера удивилась, когда вместо такой же неопытной первокурсницы, её соседкой оказалась Маргарита — девушка, помогавшая приёмной комиссии именно в тот день, когда Лера пришла подавать документы. Перешла она на второй курс и училась на искусствоведа. Распознав в Маргарите «обычного» человека, Лера сразу же подобрала подходящую маску. На следующий день после заселения, наступило второе сентября, первый в этом году учебный день.

Первую неделю Лера закончила отлично, конечно, не в плане оценок, а в приобретении полезных знакомств как среди преподавателей, так и всех однокурсников. Но, забыв зарядить телефон, студентка проспали первую пару вторника — физику. Переборов нежелание, через неделю ей пришлось идти на этот злополучный предмет.

— У нас с ней антипатия ещё со школы. Она меня не любит, а я её ненавижу. — входя в первый корпус, оправдывалась Лера.

— Да ладно. Тебе точно понравится хотя бы преподаватель. — подбадривающе отвечала Маргарита.

— Не в этом дело…

Проходивших по коридору первого этажа девушек привлёк шум, доносивший с лестницы, производимый сбегавшем с неё высоким мужчиной лет 30, одетым в клетчатую рубашку и джинсы. За ним шла ректор.

— Я ещё раз повторяю вам, Вячеслав Владимирович, и больше этого делать не буду. — почти крича говорила она. — Перестаньте запираться на ночь в лаборантской! И отдайте мне от неё ключ.

— Кому я мешаю? Пары веду, отчёты сдаю. Что ещё надо? — повернувшись к женщине, расстояние до которой было равно одному лестничному пролёту, перекрикивая коридорный гул, громко возразил мужчина.

— Для обычных преподавателей, может быть, этого и достаточно. Но вы — декан факультета — должны быть примером для всех. Посмотрите на себя, во что вы одеты?

— В моём договоре про дресс-код ничего не написано!

— Эту ошибку я исправлю. Теперь в каждом договоре этот пункт будет чётко прописан. А через два года и в вашем.

— С чего вы решили, что я буду его подписывать?

Ректор явно не предвидела такого ответа и, помедлив, продолжила:

— А о себе вы подумали? За переработку вам не доплачивают. Сколько ещё так продержитесь? Месяц, два. А потом? Да и чем вы там занимаетесь?

— Это уже не ваше дело. — сказал мужчина и, спрыгнув с лестницы, пошёл в ту же сторону, куда направлялись Лера и Маргарита. А ректор, покачав головой, ушла на второй этаж.

— Кто это? — спросила Лера у подруги, когда коридор снова наполнился монотонным откликом голосов студентов.

— А это и есть твой препод по физике. Я же говорила, что он тебе понравится. Не красавчик, но по характеру лучше других.

— В смысле «по характеру»? Надеюсь, ты не путаешь характер человека и этих всезнаек, которыми они становятся от звонка до звонка.

— Ну лично я, вне универа, с ним не общалась. Но здесь он лучший: домашних задаёт мало, хотя приходится писать много лабораторных и практических, с которыми он всегда помогает, если тема ему будет интересна. Но главное, что мы для него не очередные необразованные нелюди, он прислушивается к замечаниям, а когда кто-то допускает ошибку, объясняет правильное решение. ВВ даже ведёт курсы по физике после пар, хотя я думаю, для него это не так уж и сложно… Некоторые говорят, что он живёт в лаборантской.

— Подробности его жизни меня не интересуют. Что ж, надеюсь с таким подходом по физике у меня будет отлично.

— Сейчас ты в этом сама убедишься.

Расставшись около лестницы, подруги разошлись по кабинетам.

Людям свойственно удивлять

Хотя «настоящей» Лере учёба была безразлична, всё же поступление на бюджетное место играло с её самолюбием. За всю жизнь, это стало первым значительным достижением, вставшим на второе мест после собранной девушкой в прошлом году полной коллекции виниловых фигурок героев серии комиксов.

Единственный выходной день — воскресенье — был на половину посвящён посещению тёти. Каждое из которых ничем не отличалось от предыдущих. Кроме одного.

— Сколько не учи вас, всё равно делаете по-старому. — зайдя на кухню и увидев выброшенные в один контейнер бумаги, продукты и др., проворчала Лера и от негодования ударила руками по бёдрам.

— Дорогая, я не вижу в этом смысла. — чуть слышен был женский голос, не преображённый эхом.

Не отвлекаясь на оправдания тёти, Лера начала вносить свой вклад в реанимацию планеты.

— А это что такое?

Достав следующий листок, она прочла: «Денежный перевод за оказание платных образовательных услуг, предоставляемых Вашей племяннице, произведён успешно.»

Картина сразу же прояснилась.

«Низкие баллы… один из лучших ВУЗов… да и её безразличие, могла бы для вида улыбнуться. И почему я тогда не посмотрела в списке поступивших на сайте? Но врать мне о такой бессмысленной вещи? Серьёзно? Хотя, учиться на бюджете или на платном, за которое потратили деньги не родители — без разницы. Всё же обидно.» — нервы, часть которых была оглушена неспокойной столичной жизнью, взбунтовались, но сначала только в Лерином беззвучном монологе, во время которого разгорячённая девушка уже шла к родственнице.

— Что это? — сказала она, протягивая бумагу тёте.

— Мне и правда следовало самой разобрать этот чёртов мусор.

Казалось, женщину ничем не возможно обескуражить, и даже в этом неприятном положении она только, прошипев замечание самой себе, выключила звук телевизора.

— Значит, в этом всё-таки есть смысл. — ехидно передразнила Лера тётю её же словами.

— Ты проходила только на платное. Я рассказала это брату, и они попросили меня заплатить. Даже если бы он этого не сделал, я бы предложила.

— Даже так. Но зачем ты скрыла это? Как ты раньше меня узнала предварительные результаты? Ты не верила, что я поступлю на бюджет, поэтому заранее заплатила?

— Поверь, я никогда не сомневалась в твоих знаниях, но ты прыгнула выше своей головы. Несколько моих хороших знакомых работают в том университете. У них я и спросила о твоём месте. Успокойся. Оплачен только один год обучения. Если захочешь, можешь бросить университет или поборешься за бюджетное место, или я оплачу следующие года.

Опустив бумагу, Лера безмолвно занимала место в комнате: она не могла ничего возразить, но и просто уйти, не прокомментировав ситуацию, ей не хотелось.

— Тебе надо подумать. Иди. — тётя вернула голос ведущему новостей.

— Для этого мне не нужно твоё разрешение.

Бросив листок на диван, Лера вышла не только из комнаты, но из дома.

Дорогу в общежитие она выбрала самую длинную. Ей хотелось остаться наедине с собой, своими мыслями, чистым небом и прохладным осенним воздухом. В первую, единственно-важную очередь Лера злилась на себя. Все лучшие человеческие качества: справедливость, открытость, доброта и доверчивость — выдаваемые Лерой за свои, как она предполагала, должны были составить для неё безупречную репутацию спокойного и рассудительного человека, всегда способного прийти к соглашению. Люди должны были раскрываться перед ней, а она, зная все секреты, могла руководить жизнью каждого. Что у Леры часто получалось. Но такого предательства её «Ангельской маски», девушка не ожидала. Как и тётя, которая впервые услышала от племянницы дерзкий ответ.

«Что ж, если хочет, пусть платит. А когда выучусь… там и решу, что с ней делать.» — отклонив все предыдущие варианты, решила Лера.

После неприятного для обеих сторон разговора, воспоминание о котором указывает Лере на неточности в подобранных эмоциях и игры образов, девушка ещё несколько раз гостила у тёти, но, чувствуя отстранённость, вызванную возведённой между ними стеной, визиты прекратила.

На крыше

Тем же вечером в комнате общежития.

— Понравился фильм? — спорила читавшая на кровати книгу Маргарита, когда Лера вошла в комнату.

— Ты о чём?.. А, не очень.

— Убежала и меня с собой не взяла. — с упрёком произнесла Маргарита и, закрыв учебник, села. — А вот когда я куда-нибудь иду, ты всегда навязываешься.

— До сеанса оставалось меньше часа, и ты бы всё это время потратила на то, чтобы подобрать «к этим джинсам одну из этих футболочек». — цитируя подругу, парировала Лера.

— Тогда мы могли пойти на следующий сеанс.

Лера упала на кровать, где первый раз за весь день её напряжённые мышцы смогли отпустить тяжёлый скелет.

— И во сколько бы пришли? На три часа позже, чем я. Мне ещё реферат по физике учить. В.В. — тиран. Только на одних докладах допуск зарабатываю. А кое-кто говорил, что он лучший препод.

— Ну я же не знала, что у тебя с физикой всё настолько плохо. — Маргарита пересела на кровать подруги. — В следующий раз мы идём в кино вместе, возражения я не приму.

— Ладно… Но это он к вам, гуманитариям, лояльно относится, а нас гоняет так, как будто я не учусь, а работаю на него инженером. Лабораторные каждую неделю. Даже думать сейчас об этом не хочу.

— Пока ты, бросив меня здесь, убежала развлекаться, пришёл комендант и передал это. — Маргарита подскочила с кровати к столу, что-то с него взяла и, сперва сев Лере на ноги, скатилась на матрац. — Сказал, что тебе от какой-то девушки.

Лера взяла небольшой, свёрнутый листок, раскрыв который, обездвиженными губами прочитала: «Сегодня в 21:30 на крыше главного корпуса.»

— Что там? — спросило распирающее Маргариту любопытство.

— Ерунда. И фильм был скучным.

Показав всем видом неодобрение такой скрытности, Маргарита вернулась к чтению, в то время как Лера осталась в горизонтальном положении.

« И что это значит? Незнакомый девушка, записка, встреча ночью на крыше. Все, с кем я общаюсь, знают мой номер телефона, значит мы её не знаем. Вот и незачем с ней встречаться.» — рассудила девушка и, не вставая с кровати, бросила смятый листок на стол.

Следующим вечером комендант снова передал подругам бумажку, но на этот раз от мужчины с точно таким же содержанием и просьбой принести прошлую записку.

«Это начинает надоедать. Ну раз они так сильно хотят со мной встретиться, не будут отказывать им в этом удовольствии.» — решила Лера.

— Марго, я скоро вернусь.

Простившись с соседкой, проводившей её до выхода из общежития, Лера, не торопясь, направилась к университету. Было ещё не поздно, но её появление перед закрытием ВУЗа, могло привести к неуместным допросам охраны, и Лера, не желавшая тратить на них минуты сна, который был запланирован ею после встречи, обошла здание, у края бокового ребра которого находилась пожарная лестница, беспреградно ведущая на крышу.

Тяжело дыша от преодоления нелёгкого пути высотой в три этажа, Лера перелезла через ограждение и, обойдя большую площадь крыши, вышла к человеку, стоявшему к ней спиной и зачарованно наблюдавшему за звёздами.

— Чем обязана? — пытаясь взять ведущую позицию в разговоре, выказывая недовольство, начала Лера.

— Очень рад, что на этот раз ты пришла. — повернувшись к удивившейся девушке, сказал Вячеслав Владимирович. — Ответить на твой вопрос подробно или кратко?

— Понятно.

«Бла, бла, бла. Зачем слушать эти нелепо связанные фразы, когда можно непосредственно там поприсутствовать?»

Вчера. Утро. Лаборантская кабинета физики.

— Так. Это сюда, прямая из точки, Т в С…

Вячеслав Владимирович переносил изменения на каждый чертёж, находившийся в бесформенной куче бумаг, расплывшихся по столу, не замечая девушку, стоявшую за его спиной.

— Здравствуйте. — сказала она.

— Ты кто? Как ты сюда вошла? — вздрогнув и оторвавшись от работы, растерянно, и от чего невнятно скомкав слова, выбросил преподаватель.

— Вообще-то дверь была открыта.

— И положения своего она не поменяла, уходи. — попытавшись возвратить своему голосу твёрдость, попросил Вячеслав Владимирович.

— Вы должны меня выслушать. Я, Лера Аксакова.

— Нет.

— И могу это доказать.

— Девушка, я не шучу… У тебя порвана одежда, подтёки крови, тебе стоило идти в больницу. — Вячеслав Владимирович отошёл от стола, тем самым закрыв собой большую его площадь.

— Мне это не мешает. — Лера поправила грязную, рубашку.

— А мне ты мешаешь. — преподаватель начал подходить к ней. — У меня нет времени слушать твою болтовню.

— Если я скажу то, что знаете только вы, ваше учёное недовольство помолчит несколько минут, и вы выслушаете меня. — она попыталась избежать его прикосновения, шагнув в сторону.

— Нет. Вон!

— Ваше изобретение-машина времени! — выкрикнула Лера, увернувшись от руки Вячеслава Владимировича.

После недолгого молчания, остановившись с выражением безразличной неуверенности, Вячеслав Владимирович отреагировал.

— Нет.

— Вот теперь вы говорите неправду. — парировала Лера и подошла к столу.

— Я проектирую прибор… и этот кусок метала даже не похож на машину времени. — при произношении последнего словосочетания голос преподавателя содрогнулся и упал на долю звука.

— Кусок металла-машина времени. — самоуверенно посмотрев в глаза Вячеслава Владимировича, настаивала Лера.

— Во сне приснилось, ведение? — усмехнулся он.

— Вы не единственный «гениальный изобретатель» такого аппарата.

— Второй, что ли, ты? — облокотившись о стол, Вячеслав Владимирович стал более уверенным. — Покажи.

— Она у вас.

— У меня — моя.

— У моего вас.

Перед тем, как предложение приобрело смысл в сознании Вячеслава Владимировича, преподаватель на несколько секунд задумался.

— Брат близнец? Параллельные миры?

— Альтернативная вселенная. — быстро поправила Лера.

— Пока болезнь не перешла в неизлечимую стадию, обратись к специалисту. — в попытке вывести девушку из лаборантской, сказал Вячеслав Владимирович, взяв её за предплечье.

— Перестаньте выставлять меня сумасшедшей. Мы оба знаем, что это, и в отличие от вас, я понимаю, как она работает. — отпрыгнув от Вячеслава Владимировича и сильнее сжав руками живот, возразила Лера.

— Ты знаешь это лучше меня? Просвети! — скрестив руки на груди, преподаватель остановился по средине комнаты и неуверенно улыбнулся.

— Скажите ещё кнопку за вас нажать. Сегодня вечером вы должны будете встретиться с Лерой Аксаковой.

— То есть с тобой? — Вячеслав Владимирович указал на девушку.

— Нет. С вашей студенткой.

— А ты тогда кто?

— Я её сестра, но мой отец умер до моего рождения из-за меня. — прокашляла Лера.

— Это как? — Вячеслав Владимирович перешёл на более плавное изречение, приняв то, что Лера понимает, о чём говорит, и веря в нечто большее чем мир, который попадет под угол его видения.

— В альтернативной, по отношению к вашей, вселенной мы путешествовали во времени, и я убила его, случайно…

— Это невозможно. Тебя не должно существовать. — оставаясь в полуметре от противоречащего существа, покачал головой Вячеслав Владимирович.

— Парадокс убитого дедушки. После того как это произошло, образовалась незначительная пространственная трещина. Мы не обратили на неё внимание и продолжили перемещение. Так как мой отец умер, из-за взаимосвязи случайных событий, здесь его вообще не существует. Позже в одном из миров нам пришлось участвовать в войне, из-за которой разлом разросся и превратился в что-то похожее на чёрную дыру. Теперь пустота разрушает миры моей реальности. Боюсь, что так же, как и моего отца здесь не существует, в вашем будущем может появиться этот разлом.

— Может быть, а может и нет. Разлом произошёл по твоей вине, тебя здесь не существует, значит не будет и его. — развёл руками Вячеслав Владимирович.

— Если и ваша вселенная должна погибнуть из-за разлома, то он образуется, если уже не появился. И это не зависит от того, что меня здесь нет… Хотя сейчас я стою перед вами, значит вероятность существования разлома возросла… — ощутив вину за возможное убийство триллионов существ, запинаясь, проговорила Лера, сжав губы.

— Молодец! Обрекла свой мир на исчезновения, теперь подставила под пылесос вселенной и мой! Чем ты думала?

— Там, где я находилась, думать было некогда… — Лера выглядела растерянно. — Я хотела спасти вашу вселенную.

— Герой, который разрушает весь город ради того, чтобы снять котёнка с дерева.

— Живите настоящим. — она пыталась собралась собрать не подчинённый боли рассудок. — Вселенную надо спасти.

— Ты серьёзно?

— Это похоже на шутку? Вам… — глубоко вдохнув и задержав выход углекислого газа на несколько секунд, Лера продолжила. — придётся предотвратить войну.

— Так, притормози. Зачем ты хочешь спасти мою реальность, подобных тысячи? Это глупо. Ты собираешься перемещаться в каждую, увеличивая их шанс на образование разлома?

— Нет, это заблуждение. Существует два пространства — альтернативные вселенные, а в них находятся миры. Пространства не связаны физически, но аномалии случаются. Они как отражения друг друга.

С каждой секундой, приливающая энергия, выплёскивалась в мышцы, двигавшие ноги преподавателя, не стоявшего на месте.

«Мне хочется ей верить. Хотя перспектива уничтожения вселенной не красочна, но его можно предотвратить. Переместиться в другой мир, остановить войну — фантазия в реальной жизни. А это ведь то, что я хочу получить от готовой машины! А у неё она уже есть. » — подумал Вячеслав Владимирович.

— То есть ты пришла… переместилась для того, чтобы убедить меня взять с собой твою сестру. Или кем тебе приходится Лера из моей вселенной?

— Наши отцы были братьями. Но здесь… у её отца-сестра.

— Ты переместилась недавно и уже об этом знаешь?

— За те десять лет, что мы разрабатывали машину, был выстроен ген, позволяющий узнавать всё о состоянии своих родственников на расстоянии.

— Телекинез?

— Только без мысленных диалогов. Я чувствую дядю и женщину с генами отца.

— Ещё день работы и машина будет готова. Переместимся, вы с сестрой сделаете то, что ты хочешь, и разойдёмся.

— Нет. Из-за отсутствия у вас достаточной квалификации, с перемещением могут возникнуть проблемы.

— Недостаточной квалификации? — вспомнив какого труда ему стояли все учёные степени, а таковых имелось две штуки, и килограммов бумаги, исписанных рефератами, раздражённо заявил Вячеслав Владимирович, наступая на девушку.

— Это зависит не от вас. — Лера осталась на месте, и преподаватель не дошёл до неё нескольких шагов. — В данном временном промежутке квантовая теория и понятие о строении атома сформированы и изучены не полностью, и вам придётся ещё десять лет дорабатывать машину. А я дам правильный чертёж.

После слов девушки, окончательно принявший решение получить весь спектр эмоций, не прочувствованных ни одним человеком его мира, Вячеслав Владимирович просяще протянул руку, в которую Лера вложила оторванную часть страничного листа.

— Это половина. Встретившись с Лерой, получите вторую.

— Когда? М Вячеслав Владимирович поворачивал листок, но не мог определить его верного положения.

— Сегодня. Здесь всё написано. — опёршись о стену, Лера положила на бок руку.

— А если она не придёт? Как мне с тобой связаться?

— Я умру вместе с моим пространством. Вы должны встретиться с ней любым способом. Сегодня я её предупредила.

— А где я из твоей вселенной. — положив часть чертежа на стол, Вячеслав Владимирович повернулся к Лере.

— Он не в таком состоянии, чтобы прийти сюда. Как вы уже заметили, несколько часов назад я была в центре тех событий, которые вы должны предотвратить.

— Вас надо отвести в больницу. — разглядывая исхудавшее тело девушки, сквозь грязную одежду, где на боку, за который держалась Лера, расползалось тёмное пятно.

— Скоро станет не так больно.

— Как хочешь. В каком именно из миров я должен переместиться? — будто не обращая внимания на предсмертное состояние девушки, спокойным голосом спросил Вячеслав Владимирович.

— Настройки уже заданы в машине, если вы всё сделаете по чертежу. У вас будет достаточно времени, а обратно, повторно нажав кнопку, вы перенесётесь туда, где были до того, как произвели прыжок в другой мир. И моя сестра обязательно должна быть с вами. — настаивала девушка и шёпотом, которой Вячеслав Владимирович смог понять через несколько повторений в своей голове, прибавила. — Берегитесь его, не знаю какой облик он принял в вашей вселенной, но он тоже есть.

Ослеплённый неожиданной вспышкой, похожей на шаровую молнию, Вячеслав Владимирович закрыл глаза. Лера исчезла.

— Она же сказала, что машина не у неё? — вспоминая слова Леры и осмысляя произошедшее, до последнего не веря девушке, но убедившись в правдивости её слов, недоумевал преподаватель. — И кто этот «он»?

«Брат сделал всё, что предписывалось в Аркаиде… Теперь вернёмся на крышу.»

— Ты так вчера и не пришла. Сегодня я искал тебя в университете, заходил на переменах в аудитории, но тебя нигде не было. Пришлось оставить записку в общежитии. Повезло ещё, что мне там никто не знает. А то было бы неловко. — добавил Вячеслав Владимирович, стоявший полубоком к недоумевавшей Лере.

«А о предотвращении войны он умолчал.»

— Местная столовая лучше любого ресторана. — Лера растягивала время для остановки взбунтовавшихся мыслей.

— Ого! — выражая восхищение, продолжила она. — Вы думали, что я поверю в это бред? — выждав, пока собеседник начнёт произносить первое слово своей реплики, Лера перебила. — Я слышала, как ректор кричала на вас и полностью с ней согласна. В вашей лаборантской вы сошли с ума.

— Просто отдай мне первый листок.

Достав записку, Лера передала её физику. И пока Вячеслав Владимирович сопоставлял бумаги, бросила:

— П-ф, конец света. Конечно, он произойдёт, взорвутся все атомные станции, отхлынут приливы, перестанет дуть ветер, исчерпается газ и уголь, выгорят спички, и тогда произойдёт.

— Ребячество. — прошептал учёный, не собираюсь оспаривать.

Уже после второго поворота, перед Вячеславом Владимировичем предстал чертёж, незначительно отличавшейся от оригинала, вычерченного им.

— Видишь, я не вру! — выставляя листы перед лицом Леры, в отчаянном восторге крикнул преподаватель.

— Фальсификация. Детская игра. Мне эти «путешествия» даром не сдались. Забирайте бумажку, а мне пара. — безразлично дёрнув рукой и неуклюже развернувшись, отрезала Лера.

— Это твой выбор. Отговаривать не буду.

К окончанию предложения, Лера подошла к лестнице, и последний раз бросив взгляд на сумасшедшего преподавателя и близкий звёздный небосклон, спустилась на землю.

Пытаясь не «забивать свою голову чужими тараканами», а особенно теми, которые бегали в черепной коробке преподавателя, как рассуждала Лера, торопливым шагом направилась к общежитию.

Сказав Маргарите, что встречалась с однокурсником, который признался ей в любви, но она ответила отказом. Лера уснула под вздыхающие трели подруги.

В жёлтый дом

«Не думал, что эта зубочистка способна на такой прыжок — оплошность брата. Но Крэйский кристалл запущен, и двое не смогут остановить Начало. Хотя это только первые страницы их приключений, и ты, читатель, всерьёз не воспримешь всё сказанное мной, так что оставим объяснения до того момента, когда появятся вопросы.

Кому интересно наблюдать за однообразной жизнью студента, все дни которого проходят в томительном скитании между общежитием и университетом? Мне нет. А вам? Хоть и не скажу, что ваше мнение мне безразлично, но всё же глазами не только автора, но и моими, вы наблюдаете за происходящим, и вам не остаётся ничего, как следить за тем, на что я обращу взор писателя. Так что посмотрим на повествование под новым углом.»

Несколько дней Вячеслав Владимирович пытался найти ошибку в чертежах самостоятельно, но в подтверждение слов альтернативной Леры, для науки, современной настоящему, расчёты преподавателя были выверены до мельчайших точек, соприкосновенных истине. Хотя физик доверял девушке из другого пространства, безупречность его изобретения была неоспорима, но после пары тестов, не увенчавшихся успехом, он решил прибегнуть к полученному чертежу. Поражаясь замене всего лишь нескольких деталей, мужчина завершил машину времени.

«Сейчас она точно заработает!» — уверял себя Вячеслав Владимирович, смеясь и держась руками за голову, в припрыжку кружа по комнате, разрываясь от нетерпения и жажды поделится этим открытием хоть со всем миром.

Через несколько часов эйфория утихла и перешла в чувство опасения за сохранность временного процесса, повреждение которого неминуемо при вовлечении в него посторонних субъектов.

За громкими, как привык Вячеслав Владимирович, рассуждениями вслух в одинокой лаборантской бездушного конца коридора, его застала Лера:

— Вячеслав Владимирович… не отвлекаю? Я принесла реферат. Рассказать сейчас? — заглядывая в подсобное помещение кабинета, спросила она.

— Лера, заходи, заходи. — заправляя торчавшие складки рубашки в джинсы, попросил Вячеслав Владимирович.

Взяв у девушки папку, он, приземлившись на стул, начал рассматривать страницы конспектов.

— Обедать собрались? — показывая на лежавший на столе нож, поинтересовалась Лера.

«Могу ли я ей рассказать? Такая, как она не забывает ни одного разговора, и тот на крыше тоже.» — подумал Вячеслав Владимирович.

— Помнишь наш разговор на крыше? — положив доклад рядом с холодным оружием, встав со стула и взяв нож в руки, спросил Вячеслав Владимирович.

— И очень хорошо. Я зайду к вам позже, хорошо? — медленно пятясь к двери, подняв левый край губ и вопросительно выгнув брови, сказала Лера.

— Это не простой нож, а машина времени! — горделиво и торжественно, под фанфары, прозвучавшие в его голове, провозгласил Вячеслав Владимирович.

— Положите его на стол.

— Да посмотри ты. — приблизившись к Лере, попросил преподаватель, но сказался несколькочасовой выплеск энергии, в судороге пошатнувший ноги мужчины, за счёт инерции неосознанно продолжавшего пусть на девушку.

Расценив действие как попытку нападения, Лера выбежала из кабинета.

«Она расскажет, обязательно расскажет. Меня не поймут. Дурак! Надо её остановить!» — вскрикнул внутренний голос Вячеслава Владимировича, заставивший его побежать за студенткой, но в скоростной спешке мыслей, руки оставили нож при себе.

При приближении к началу коридора количество студентов на квадратный метр увеличивалось, и Вячеслав Владимирович, расталкивая всех отброшенных на него Лерой возмущённых ленивцев, был похож на крокодила, следовавшего за антилопой через заросли камыша, добрался до кафетерия, расположенного в начале второго этажа.

Привлечённый криками девушки, весь этаж собрался в буфете, а самые предприимчивые сбежали за охраной, отсутствовавшей на посту, когда мимо него пробегали преследуемая и преследователь. Не задумывавшийся об исходе «догонялок», сквозь оглушительное сердцебиение и закрывающиеся глаза, вид в которых был обрамлён чёрными кругами, Вячеслав Владимирович слышал как неразборчивое объяснения Леры с Маргаритой, поймавшей растерянную подругу у стола, так и ругательства, и упрёки со стороны собравшихся: «Алкоголик!», «И этот человек считается лучшим преподавателем.», «Странно, что он всех нас по одиночке не вырезал. », «А я часто замечал, что этот странно на Лерку поглядывает.»

Попытка преподавателя подойти с уже убраным в карман ножом к Лере была пресечена преградившей подругу Маргаритой.

— Отойдите на безопасное расстояние.

— Лера, ты меня неправильно поняли. Пожалуйста, я объясню тебе всё… только не здесь. — выглядывая через плечо девушки, просил Вячеслав Владимирович

— Спасибо, Марго. — отдышавшись, сказала Лера, обходя соседку так, что сама встала в полуметре перед Вячеславом Владимировичем.

— Прости, если напугал. Но я не мог не предупредить тебя…

— Не стоит. Вам надо предупреждать не только меня, но и всех, кто находится рядом с вами о вашей невменяемости. Наркотики? Алкоголь? Или что-то похуже — раздвоение личности, нервное расстройство? Что с вами? — под конец перейдя на крик, встретила свой звёздный час Лера.

— То, что я сказал несколько дней назад — правда. — не повышая голос, продолжал оправдываться преподаватель.

— Да, как и то, что мы сейчас в Австралии. Я пыталась подыграть вам все эти дни, но просила не доставать меня этим. А вы решили, что я также безумна? Такому сюжету любой фильм позавидует. Продайте идею и живите спокойно. Подальше от меня.

— Лера, но твоя сестра сказала, что без тебя это остановить не получится.

— Моей сестре двенадцать лет. И вы хотите сказать, что она приехала в Москву, чтобы рассказать вам о гибели вселенной? Не позорьтесь, замолчите.

— Как жаль, что чудо стало для нас настолько обыденным, и встретив его, мы называем сумасшедшими тех, кто в него истинно верит. — прошептал обвиняемый.

«В жёлтый дом! » — донёсся голос из последних рядов, подхваченный несколькими единомышленниками, под который прибежавший к этому времени дежурный повёл участников происшествия к ректору. Самые любопытные следовали за ними, до того момента, как перед их носами за Лерой закрыли дверь.

Обсуждение длилось не больше получаса. Смирившийся с однозначностью своих действий Вячеслав Владимирович безмятежно смотрел на ректора, которая выражала крайнее неодобрение поведения декана. Последние извинения Вячеслава Владимировича Лера приняла более лояльно, и после того, как потерпевшая высказала свою точку зрения на произошедшее, ей было выделено три выходных, и, под присмотром Маргариты, досрочно закончив сегодняшнее обучения, была отправлена в общежитие. А Вячеслав Владимирович, выслушивая молчаливые вздохи ректора, остался дождаться полиции.

Как ни пытались замять дело, оно всё же было предано многомиллионной огласке. За выделенные для отдыха дни, разрываясь межу докучавшими звонками родственников и раздачей интервью как местным, так и федеральным каналам, Лера стала легендой университета с маленькой буквы, а учреждение получило серьёзный и тяжело восстановимый урон по своей репутации. Вячеслав Владимирович в этот же день был с позором уволен и доставлен в следственный изолятор, где провёл чуть больше недели до заседания суда, в ходе которого у преподавателя было выявлено нервное расстройство на фоне переработки, за что университету был бы назначен штраф, если бы Вячеслав Владимирович не признал свою вину, как и факт переработки в своих интересах. В заключении он был признан нетрудоспособным с назначением на последующее лечение в городском госпитале для психически нездоровых сроком на три года с правом досрочной выписки. Всё имущество, как и нож, провозглашённый, но не раскрытый прилюдно, машиной времени, было опечатано до окончания заключения.

Датский король, Боги, тот, кого нельзя называть, немая, подозрительная, старички и Коля

Массовый интерес к беспрецедентному инциденту начал затухать, внимания к Лере в университете уделялось меньше: её не окликали в коридорах, сочувственные ей речи перестали произноситься; парни, пытавшиеся произвести впечатление на получившую душевное потрясение, предлагали сопровождение девушки в любое время суток, но и они со временем вывелись; не обошлось и без любителей односложных шуток, первые недели подогревавших интерес к происшествию, репродуцируя не многими увиденную сцену, подбегая к Лере с ножом для масла, украденным из столовой, снимая при этом бесценно отличные друг от друга испуги девушки для последующей публикации на всемирное обозрение. К этому времени была найдена замена Вячеслава Владимировича, а самого преподавателя определили в просторную комнату с девятью адекватными постояльцами среди остальных обитателей психиатрического госпиталя, чуть меньше чем десять лет назад построенного за чертой города.

«В число „небуйных“ были записаны: два всемогущих божества, при рождении именованных Борис и Глеб, фамилии и отчества не уточнены, каждое утро, до завтрака, так как после порочного наслаждения пищей, душевная невинность была утеряна (но только на одно сутки), исцеляющие друг друга от неизлечимой болезней — квалифицированные мастера слесарного дела, в подсобном помещении ЖКХ задохнувшиеся угарным газом, разгерметизация баллонов с которым случилось определённо не по причине алкогольного опьянения мужчин, и „воскрешённые“ всеми медицинскими приборами, которыми можно оснастить современную карету скорой помощи, где главная роль досталась самому лучшему и безоговорочно действенному лекарству — бутылке просроченного нашатырного спирта; Крылатов Пётр Семёнович — старичок-дворник, разбирал завалы стекла и пластика после очередного ночного дебоша жителей квартиры номер два, когда на ответственного труженика наехал автомобиль под управлением несовершеннолетнего водителя, который не только забыл включить фары, но и скрылся с места аварии (в последствии был пойман и, за наличием высокопоставленного владельца автомобиля, получив выговор, был отпущен), после „несчастного случая“, как сразу было указано в материалах дела, из Петра Семёновича, даже после самого мягкого удара головой о что-либо, вырывается яростный агитатор под таким же именем, отстаивающий свои гражданские права и едко высказывающийся о свинском обществе коррупционеров и дебоширов, и только в крайней стадии его речи затрагивают тему социальноравного строя с общественной собственностью. А вот пошли и более интересные случаи: Ипполит Матвеевич, фамилия не указана, студент, инженер-наладчик станков лёгкой промышленности, во время практики на Ивановском заводе ажурных тканей потерял сознание (а из-за чего!), испугавшись собственного имени, неожиданно произнесённого начальником цеха, который интересовался временем окончания осмотра станков, прямо за спиной студента, который, в свою очередь, вздрогнув, опрокинул стакан с кофе, выпивающийся начальником, поскользнулся на этой же луже, ударился головой о станок, вследствие чего и потерял сознание. И теперь, каждый раз падает в обморок, когда услышит своё имя. К его не беспокойству он оказался единственным Ипполитом и студентом в госпитале. Четвёртая в списке и третья по прибытии — Довыдова Лизавета Павловна, девушка-пианист. Нема, с детства освоившая нелёгкий инструмент, придумала собственный язык, не воспринимавшийся остальными — нотный. В пятнадцать лет на каждой клавише пиана, канцелярским ножом Лизавета выцарапала алфавит. Оставшимися… так, получается девятнадцатью кнопочками, она не пользуется. Играя, через мелодию, Лизавета говорит с миром, всё равно не понимающем её. Как и шекспировского Клавдия, не вечное исполнение чьей роли обрёк себя Йейский Владислав Андреевич — бездарный актёр пригородного театра. Выпив лишнюю рюмку шестидесятиградусной во время предпремьерной репетиции, на следующий день проснулся другим человеком, когда, выслушивая после премьеры хвалебные отзывы сотрудников театра, удивил их тем, что перед высказыванием каждого заставлял их целовать руку, что продолжил и на второй день. Не вытерпев, директор вызвал нужную машину, и через несколько часов Клавдий въехал в новые владения. Здесь, не по собственной воле, участь его постоянного слушателя выпала молчаливой Власовой Николь Игоревне — безработной тридцати шестилетней женщине, с остро развитой паранойей, подкреплённой лёгкой манией преследования, основанной на неопределённых детских травмах. Не доверившая и датскому королю, но всё же вторая по прибытии, после Владика, постоялица „Небуйной“, где вдвоём они прожили пять лет, вследствие чего, вычеркнула его из списка потенциальных недоброжелателей. Поступившим седьмым, числится Геннадий Львович, фамилия закрашена, ЛевГен среди сожителей, плюшничавший пенсионер, по жалобам соседей на зловонию из квартиры которого, приехавший наряд полиции обнаружил приветливого, опрятного старика, не убиравшегося в квартире около восьми лет, не платившего за коммунальные услуги и складировавшего перерабатываемый мусор для последующей сдачи за денежную компенсацию. Интересно, делая благое дело Лера первый раз не позаботилась о себе, сдавая макулатуру даром. Как указывается в объяснении самого Геннадия Львовича, „… зачем повышать пенсии? Через пару дней продукты снова дорожают. Вот получу на пятьсот рублей больше, на следующей недельке в магазин, а в чеке выходит, что на эту пятисотку я за продукты больше заплатил. Вот так. А если съестное дорожает, то и коммуналка повысится, а на неё уже не хватает. А похоронные тогда как копить? Тебе лет тридцать, не поймёшь меня, пока сам на моём месте несколько лет не проживёшь. Тогда по-другому смотреть на меня будешь…“. И оставшийся, Николай Давидович, фамилия неразборчиво, — симулянт средних лет, отсиживающий срок за убийство в состоянии наркотического опьянения, неожиданным образом потерявший память. За неимением родственников, для реабилитации и ограничении свободы, был передан в госпиталь.

И как мне правильно интерпретировать ваши поступки? Общество отгораживают от людей или уникальных людей от общества? Кто вообще устанавливает эти стандарты?

Но упустим лирическое завершение, подумаю завтра на дежурстве. Сколько интересного всё-таки можно узнать в этой матрёшке. Пойду отдам доктору… медицинские книжки, он как раз пошёл на утренний обход.»

У каждого из них своё прошлое, единственное связывающее в настоящем — госпиталь. Конечно у некоторых из «Небуйной» заболевания на прямую не являются последствиями какого-либо расстройство, даже есть те, которые вообще не имеют отклонений, но для «вашего же благополучия», как утверждали люди, настаивавшие на их госпитализации, не только тем кому она требовалась, а также и их родственникам, «Постановлением суда — ского района было решено поселить (его/её) в учреждении специального назначения.». Так, спустя шесть лет, занялись все койки «Небуйной».

Первые впечатления о новом коллективе у Вячеслава Владимировича сложились неоднозначно. Получив новую одежду, фиолетово-серые пижамные штаны и рубашку, при этом сдав все имеющиеся у него вещи и пройдя процедуру анамнеза, завершившегося небольшим осмотром, после брождения по светлым, запутанным коридорам, слева от бывшего преподавателя, раскрылась неплотная межкомнатная дверь в его новую трёхгодовую обитель. Просторная комната в выдержанных пастельно-оранжевых тонах, с широкими пластиковыми окнами, плотным клеёнчатым полом и десятью железными кроватями с пёстрым постельным бельём в горошек, при первом взгляде на хаотичность расположения которых, не была уловима изначальная закономерность их расположения, утерянная за несколько лет. В комплекте с каждой имелась небольшая тумба с двумя ящиками. Концентрировались в комнате кровати и тумбы весьма неравномерно. У стены с двумя окнами, противоположной входу, располагались друг напротив друга две кровати: слева, плотно прижатая к углу, так что в оконный проем, находившийся над ней, могла поместиться человеческая голова, рядом с кроватью стояли две тумбы; справа, расставленная по первоначальному принципу, без постельного белья, ожидавшая Вячеслава Владимировича. Дальше, спускаясь по правой стене, кривились в диагональ на вход в комнату две параллельные друг другу кровати с также сдвинутыми тумбами; за ними, оставшиеся в той же плоскости, как и место Вячеслава Владимировича (параллельно окнам), стояла ещё пара кроватей, сближение расстояния между которыми, вызванное переездами соседских диагоналей, останавливали тумбы. У противоположной, левой стены, перпендикулярно входу разместились три кровати в боковом сопровождении ящиков, вытесненные завершающим композицию ложем в самом центре комнаты. Как и у центрального, у первого из левых, тумба отсутствовала.

К прибытию Вячеслава Владимировича, ровно в восемь, никто не спал. Внимание учёного привлёк высокий, плотно сложенный мужчина, лет тридцати девяти. Он сидел на тумбе, спиной к учёному, возле маленькой, худой, костлявой женщины, занимавшей кровать у окна, чьё развернувшееся к моноложившему мужчине лицо, Вячеслав Владимирович мог рассмотреть. Выглядевшая на тридцать восемь-девять лет, с короткими до плеч растрёпанными волосами, скуластыми щеками, больным цветом лица и насторожившемся с первой секунды появления бывшего преподавателя, приклеенным к нему быстрым взглядом. Казалось, что она не слушает говорящего, но тот продолжал свою мысль. Двое, упитанные мужички с дрожащим на плечах жиром, с диагональных кроватей, задорно сталкивали ладони друг друга. Четверо попарно беседовали, а один, рассматривая остальных, сидел на своём спальном месте.

Поздоровавшись, тем самым остановив течение времени в комнате, на этот раз приковав взгляды всех к себе, что длилось намного короче, чем предполагал Вячеслав Владимирович, хотя удивлённые глаза мужчины, сидевшего на тумбе, задержались в стороне новоприбывшего дольше, сначала упираясь в него, потом вдумчиво через физика, после чего сожители отвернулись от двери и вернулись к делам, остановленным таким на первый взгляд не вызывающим интерес событием. За Вячеславом Владимировичем зашёл врач, только что собиравший анамнез физика, и подбежавший мужчина, не похожий ни на доктора, ни на санитара. Он передал первому бумаги и остался позади него.

Врач уделял каждой больничной карте несколько минут для проведения опроса-осмотра, в несколько раз упрощённее того, которому был подвержен Вячеслав Владимирович, пока остальные, не замечая подходящей к ним очереди, беседовали друг с другом. Не уделив этого времени Вячеславу Владимировичу, доктор остановился в дверях.

— Напоминаю, что завтрак начнётся через час. Попрошу не опаздывать.

Не отвлекаясь на информацию, пациенты продолжили наполнять комнату тихим, доносящимся до учёного неразборчиво, гулом. Не изъявив желания примкнуть к одной из групп, Вячеслав Владимирович начал окутывать матрац простынёй и остальные вещи постельного комплекта яркой тканью.

За этим занятиям чутко наблюдали глаза лежавшей напротив него женщины.

— Клавдий, — шепнула она мужчине, сидевшему на тумбе, — ты его знаешь? Откуда? Знает? Который срок? Сходи, узнай.

— В безмолвии уходит. — величественно встав и поклонившись слушательнице,

ремаркировал мужчина.

С той же видимой надменностью подойдя к Вячеславу Владимировичу, произнёс:

— Приветствуем тебя, новоприбывший.

Ты в сердце нас, как друга, должен взять.

Нечасто к нам захаживает гость,

Но всё ж, спустя столь долгий час,

Ты здесь, и завершаешь круг.

Надолго ли останешься ты с нами?

— Официально — на три года. Но знаете, хочется пораньше. — заинтересованный театральным произношением, Вячеслав Владимирович развернулся к мужчине.

— Цели твои хоть и скромны, да многим отказали.

Я Клавдий — король славной Дании.

А ты, какого будешь класса?

Фамилия знакома ль нам твоя?

«Шекспировского братоубийцы мне точно в соседях не хватало. Кто же остальные?» — ещё больше заинтересовался Вячеслав Владимирович.

— Меня зовут Вячеслав… Мещанин, преподаватель.

— Смог ты нас удивить,

Причудливое выдумавши слово.

И всё же кто ты? Феодал?

— Обычный горожанин.

— Славно. И как же ты

Попал в нашу обитель?

— Ваше Величество привыкло к представлениям искуснее моего рассказа. — увернулся Вячеслав Владимирович

— О так скажи: мы жаждем это слышать. — настаивал Клавдий.

— Присаживайтесь. — уступая место на уже заправленной кровати, неохотно высказался Вячеслав Владимирович, приглашающе вытянув руки.

— Господа! С моего повеления,

Горожанин Вячеслав расскажет нам свою историю. — повернувшись к центру комнаты, громогласно, похрипывая, провозгласил Клавдий, после чего спустился на кровать.

Перешёптывания утихли, но на лицах некоторых проглядывало рвение вернуться к недосказанному разговору. Все уставились на учёного. Вячеслав Владимирович, хотя и понимал в каком обществе он находится, всё равно решил умолчать о бесценном изобретении, вследствие чего в историю вошла только главная часть — нападение на Леру. Что неоднозначно принялось слушателями. Мужчины с диагональных кроватей бормотали: «Прелюбодей. Охотник чистых дев. Покайся!». Женщина с кровати напротив продолжала настороженно следить за каждым движением рассказчика. Мужчину с крайней постели у двери, эта история рассмешила, а его соседи, на вид пенсионеры, качая головами, одновременно легли на кровати, закутавшись в халаты. Парень и девушка в другом углу безэмоционально продолжали смотреть на Вячеслава Владимировича.

— Какие помыслы преследовались тобой? — судейски спросил Клавдий.

— Я не хотел причинить ей вред, мне надо было просто поговорить с ней. — тоже он ответил и следователю, и на заседании суда.

— Поверим мы тебе,

Коль невозможно слышать речи девы.

На этом мы тебя оставим.

Представьтеся и вы ему. — обращаясь к присутствующим, приказал король, шаркая ногами по полу, возвращаясь к тумбе.

Увидев безразличие к своей персоне, не желая расстраивать Клавдия, и всё ещё из-за собственного интереса, уж очень его тянула к людям с другой структурой мысли, в крайности от теоретически стабильных формул, с которыми провёл больший жизненный период, Вячеслав Владимирович решил самостоятельно познакомиться с новыми лицами. Первыми оказались приятели с диагональных кроватей.

— Все мы дети Божьи… Хотя Господь дарует всем своё прощение, некоторые из них, как и ты, не заслуживают этого… Покайся, в греховных помыслах запутывавший душу. — перебивая и дополняя друг друга, подхватывали мужчины.

— Да, конечно, может быть чуть позже. — брезгливо улыбнулся Вячеслав Владимирович и про себя, обходя кровати, добавил. — Вера, которая приводит в жёлтый дом. «Бог им судья», не думал я ещё о вере в него, но осуждать их не могу.

Следующий сокомнатник сам начал разговор:

— Матвеевич. — протягивая руку бывшему преподавателю, представился молодой человек.

— Обходишься одним отчеством. — спросил Вячеслав Владимирович худого, особенно ярко это выражалось на лице, тонких губах, на широких ярких глазах, без блеска, и оголённой под расстёгнутой спальной рубашкой шее, светловолосого человека лет двадцати.

— Я не могу назвать тебе своего имени. И даже если ты каким-либо образом его узнаешь, не называй его при мне.

— Не нравится?

— И это тоже. Это последствие травмы. Я теряю сознание, как только его услышу. — он предложил сесть, Вячеслав Владимирович не отказался.

— Но я не могу называть тебя по отчеству. Есть другие варианты?

— Студент.

— Тогда, будем знакомы. — физик пожал длинную ладонь Матвеевича. — А кто эти? — понизив голос, Вячеслав Владимирович показал в сторону набожных.

— Борис и Глеб. У них на работе авария произошла. То ли током их ударило, то ли что. Я не знаю. Вовремя откачали. Теперь считают себя чуть ли не богами, да и верят в то, что исцелят кого угодно.

— Я им не понравился. Да?

— Они здесь никого не любят кроме меня и Лизаветы.

— Лиза — это ты? — невежественно повернув голову за студента к девушке, сидевшей за его спиной, спросил Вячеслав Владимирович.

— Она.

— А почему сама не скажешь? Боишься? — развернувшись к девушке, улыбнулся, представляя, что так он сможет сильнее расположит её к себе, предположил учёный.

— Немая она.

— А здесь что делает?

— Родители у неё тут работают.

— Разве это законно, оформлять дочь в психбольницу только потому, что родителям так удобнее? — обернувшись к студенту, возмутился Вячеслав Владимирович.

— Может быть и нет, но Лизе здесь хорошо, лучше, чем одной.

— Интересные вы ребята. — избито пробормотал физик.

Весь разговор девушка неохотно поднимала глаза на говоривших и иногда плавно качала головой.

«Божки, немая, которую беспричинно держат вместе с нестабильными, и студент. Всё страннее, но я ожидал чего-то похуже, а пока что более чем интересно. Хоть три года не в тюрьме а здесь, я, чувствую, проведу с приключениями.» — подходя к следующей стене, приободрил себя Вячеслав Владимирович.

— Здравствуйте.

— Да, чего вам? — встрепенулся мужчина.

— Хотел познакомиться.

— С кем?

— С вами. Расскажите что-нибудь?

— Расскажу, что мне рассказывали. — он игриво улыбался и, блестя глазами, вжал голову в плечи.

— Простите, что? — наклоняясь, переспросил Вячеслав Владимирович.

— У него проблемы с памятью. — объяснил, не отворачиваясь от стены ближайший старик.

— Но как вас зовут, вы помните?

— Коля. — выпрямив и снова округлив позвоночник, сказал круглобокий мужчина с небольшой проплешиной на макушке.

— Надеюсь, Коля, вы сможете всё вспомнить.

— Надейтесь. И я буду.

Вячеслав Владимирович хотел продолжить круг знакомств, но новый вопрос Коли остановил его:

— А вы кто?

— Хотите знать моё имя?

— Нет. — смешливо ёкнул мужчина.

— А что?

— А догадайся.

— Извините, но давайте продолжим игру позже.

К первообразному удивлению преподавателя, Коля заплакал, шмыгая носом и всхлипывая, точно ребёнок.

— Нерадивый, дитя невинное обидел. — послышался шёпот с диагональных.

— Подыграйте ему. Он так весь день сидеть может. — подсказал, Матвеевич.

— Как яд, просачивающийся в душу,

Тот шум низов отравит наши уши. — так же не остался в стороне Клавдий.

— Ладно, ладно, Коля успокойся. «Никогда не думал, что придётся нянчиться с сорокалетним малышом. Это заведение не перестаёт меня удивлять.», — глубоко вдохнув, подумал Вячеслав Владимирович и продолжил, сев рядом с Колей, но к нему не притронувшись, — Так давай подумаем…

— Давай. А о чём?

— О том, кто я.

— Хорошо. — качая ногами, не достающими до пола, кивнув, согласился Коля. О том, что мгновение назад мужчина изображал истерику, напоминали натёртые кулаками глаза.

— Ты знаешь, как меня зовут…

— Да.

— Ты хочешь узнать о том, что я делал до того, как пришёл сюда?

— А меня привезли на машине.

— Замечательно. И так до того, как оказаться здесь, я работал преподавателем в университете. Ну всё. Я пойду. — облегчённо высказался Вячеслав Владимирович, решаясь на подъём.

— А я не помню, был ли в университете. — не хотел отпускать его Коля.

— Конечно был.

— Наверное это хорошо. Ладно идите, а то мне ещё до завтрака умыться надо.

— Беги.

«Он же не ребёнок. Но как мне относиться даже ко взрослому человеку, если он себя так ведёт?» — встряхнув головой и убрав упавшие на глаза волосы, замешался Вячеслав Владимирович.

— Пётр Семёнович, пенсионер, дворник, 59 лет. Приятно видеть новые лица в нашем старом коллективе. — улыбаясь сказал следующий сожитель, подымаясь в сидячее положение. — О вас я уже знаю, так что приятно познакомиться.

— Взаимно. Не расскажите, почему здесь? — с удовольствием пожимая протянутую руку, предложил физик.

— Обыкновенное диссоциативное расстройство идентичности.

— Раздвоение личности?

— Да.

— Как оно проявляется? Вы в «этом уме» мне достаточно симпатичны. — выказывая уважение к пожилому человеку, продолжив стоять, Вячеслав Владимирович сложил руки за спиной.

— О, просто не ударяйте меня по голове.

— И сильно вы отличаетесь?

— По рассказам, так сказать очевидцев, полные противоположности.

— Тогда постараюсь к вам вообще не прикасаться. — засмеялся Вячеслав Владимирович.

— О, это, конечно, лишнее. Но делаете, как считаете правильным. А сколько вам назначили?

— Три года.

— О, ну тогда у нас ещё будет достаточно время поболтать, а я начну делать зарядку. Присоединитесь?

— Сегодня занят. Но если вы занимаетесь каждый день, то завтра попытаюсь присоединиться. Физкульт привет! — приободряюще сжав кулак, сказал Вячеслав Владимирович, переходя от весьма воодушевлённого пенсионера к предпоследнему более старому мужчине.

— Малой, я сегодня не в настроении. И с утра, на будущее, лучше со мной не разговаривай. — лёжа, не смотря на Вячеслава Владимировича, сказал мужчина.

«Ага, а сам с Петром Семёнычем болтал, когда я только зашёл.» — молча проходя мимо скверного комочка, заметил бывший преподаватель.

Оставалась последняя, проследившая весь путь Вячеслава Владимировича, женщина.

— Ваше Величество. — слегка наклонившись, вмешался в обособленную тишину Вячеслав Владимирович.

— О чём ты нас хотел просить, Вячеслав? — продолжив наблюдение за окном, спросил Клавдий.

— Как вы и предложили, я поприветствовал всех господ, но осталась только эта женщина.

— Как смеешь ты так обращаться к королеве.

На первый раз тебя прощаем мы такую дерзость,

Коль вновь она не повторится. — раскрыв глаза до физического предела, возмутился король и к словам примирения вернул их в изначальное состояние.

— Простите и благодарю за оказанное доверие. Королева…

— Не королева. — возразила женщина.

— Прекрасная Гертруда — роза райских садов —

Как много лун ты будешь отрекать свой титул?

Преданный тебе как дар венчания со мной. — нежно взмолил Клавдий.

— Король, прошу прошения, что смею перебить вас, но я бы хотел просто познакомиться с вашей женой. Завтрак через пять минут. — посмотрев на часы поторопил Вячеслав Владимирович.

— Ты прав, как скоро ранний пир.

Гертруда, буду я настойчив всё же.

Он к нам с благим намерение прибыл.

Исполни нашу волю.

Криво улыбнувшись, женщина возвратила на свою физиономию холодный взгляд.

— Рад познакомится, Гертруда.

— Руку не пожму. — отвергая протянутую ладонь мужчины, грубо отказала королева.

— Как пожелаете. До встречи.

— Прощаемся. Но не на долго. — добавил Клавдий вслед перешедшего на свою кровать Вячеслава Владимировича.

«Голова начинает болеть от их слов. Но в отличие от Клавдия, Гертруда не говорит стихами. Да и для королевы из «Гамлета» она слишком немногословна, не соблюдает старинные манеры. Но всё же они все…большая их часть открытые, приветливые. Остаётся надеяться, что это не та доброта, которую создают для расположения к себе незнакомого человека.» — обобщил знакомства Вячеслав Владимирович.

Процедуры первого дня

Пролежал Вячеслав Владимирович на кровати до того, как красивый человек неизвестной квалификации, с Павлом Анатольевичем Давыдовым — главным врачом госпиталя, по совместительству курирующий «Небуйную» — упитанным, но не толстым, с чистым цветом безэмоционального лица, вскользь улыбавшейся физиономией, проводивший утренний обход, объявил о начале завтрака. Первым выбежал Коля, за ним проследовал Клавдий под руку с Гертрудой, студент и немая, Божки и старики, процессию замыкал Вячеслав Владимирович. Петляя по коридорам, поднявшись на третий этаж, и так же продолжив поворачивать за каждым углом, «небуйная» добралась до столовой — светлого помещения со множеством пустых, не занятых мебелью пространств. А вся меблировка состояла в следующем: три вытянутых стола, по каждой стороне которых протекали скамейки; каждый предмет, за исключением посуды и столовых приборов, был прикручен к поверхности, на которой располагался. Дырка, окаймлённая одной из стен, служила местом выдачи готовых блюд и являлась первым остановочным пунктом.

— Благодарю. Дитя распробует пусть первым. — отказался от предложенной ему тарелки Клавдий в пользу Коли, взяв вторую.

Остальные молча перенесли подносы на конечный пункт — стол, главу которого занял король, слева от него села Гертруда, которые, после недолгого ожидания Коли, пережёвывавшего пищу, удостоверившись в её безопасности, последними поступили к завтраку.

— Почему здесь только мы и вон те ребята? — быстрее сокомнатников расправившись с пресной кашей, сваренной на воде, и тонкими блинами, спросил Вячеслав Владимирович, севший недалеко от конца скамьи, рядом со студентом.

— В столовой всегда едим только мы. Ну и иногда те, кто ведёт себя хорошо — не дерётся и подобное. Эти здесь уже вторую неделю. — с набитыми щеками выговорил молодой человек, указав на соседний стол.

— А почему одного из них не перевели к вам, если они нормальные, по здешним меркам?

— К нам переводить нельзя. Они у нас не были, а назначены были сразу же в обычные. Но от нас к ним попасть можно.

— И если меня переведут в обычную, то в нашу я снова перевестись не смогу? — дождавшись, когда студент перестанет жевать, предположил Вячеслав Владимирович.

— Ты сможешь — ты сначала в нашей был. Но вот сколько там просидеть придётся, я не знаю.

— Никто не пробовал?

— Пока я здесь — нет.

— А откуда тогда знаешь, что можно обратно? — подловил его Вячеслав Владимирович, изредка поглядывавший на соседний стол.

— Клавдий сказал.

— А он откуда знает.

— Он здесь дольше всех. Может быть, сам так делал. — студент преступил к блинам. — Есть всего три типа комнат: «Небуйная», такая во всём госпитале одна, и обычные. — отодвигая тарелку к центру стола и погружаясь в волновавшую его структуру нового места обитания, вдумчиво слушал объяснение студента после недолгого промедления Вячеслав Владимирович. — Ещё есть одиночные. Если слишком большую перепалку устроил, сотрудника ударил или сбежать пытался, то туда на три месяца — так здесь наказывают. Но в нашей лучше всего, отношение к нам другое, более мягкое.

— А тем, кому в столовую ходить нельзя, еду в комнаты приносят?

— Да. Я бы сказал камеры. Вот у нас комната: окна, кровати двигать можно, тумбы — почти гостиница. Нет, санаторий. А в обычных всё к полу прикручено, вместо тумб один маленьких шкаф на всех, окно одно, с решётками. А в одиночных, говорят, вообще, как в тюрьме.

— Студент. Давай… будем друзьями. Ты открыт к общению со мной, а я тебя легко понимаю. Ты понимаешь, что я хочу сказать? — неуверенно выпуская слова, в уместности которых он сомневался, предложил Вячеслав Владимирович.

— У тебя необычные комплименты. Конечно, я буду твоим другом. Втроём веселее. — улыбнувшись и приобняв мужчину за плечо, подхватил Матвеевич.

— С Лизой?

— Да. Если ты мой друг, то и её. Ты согласна, Лизавета?

Отвлечённая разрыванием блина, девушка вздрогнула, когда студент дотронулся до её локтя, и в ответ на повторённый вопрос одобрительно закивала головой, улыбаясь то Матвеевичу, то Вячеславу Владимировичу, после снова опустила голову и стала поглощать куски подгорелого теста.

— Окончили мы утреннюю трапезу.

Подвергли труд ваш строжайшему анализу.

По нашему указу, сей же час

Благословляет Бог вас. — ознаменовав завершение своего завтрака, обращаясь к поварам, восклицал Клавдий

Выйдя из-за стола и оставив на нём поднос, король медленно, ожидая Гертруду, направился к выходу. Женщина взяла как свой, так и поднос мужа, и отнесла их на пункт первой остановки, и, чуть не бегом, догнала Клавдия в дверях столовой. Остальные, по очерёдности поедания, относили посуду, и уходили, следуя запутанным маршрутом третьего и второго этажей. Оказавшись на этот раз не последним, но оставшись на месте в ожидании студента и Лизаветы, Вячеслав Владимирович, после того как отнёс поднос в его первичный пункт пребывания, занял закреплённое за ним замыкающее место в компании новых друзей. Дорогой Ипполит рассказал бывшему преподавателю распорядок дня «Небуйной»: подъём, неизменный для всех жителей госпиталя, происходил в 7:30, но и здесь комната отличилась, пробуждаясь в начале шестого часа (для тех, у кого выдалась бессонная ночь, график мог сдвинуться на полчаса), в 8:00 — обход, через час после которого завтра, так же длящийся около часа. С 10 начинались процедуры, прерывающиеся в 13:00 для обеда, после которого «тихий час» (два часа) с 14 до 16. Далее расписание становилось более индивидуализированным. Ведь за неимением достаточного количества персонала, прописанного в акте о завершении строительства госпиталя и средней загруженности госпитализированными, занятия некоторых пациентов переносились на послеполдничное время и могли оканчиваться перед ужином; остальное наседание, успевшее пройти все предписания врача, было предоставлено самому себе. В то время как обитатели обычных и одиночных камер могли заниматься чем хотят в переделах отведённых в их пользование четырёх стен, но всё же для некоторых делали исключение, добиться которых могли только самые спокойные, подвергаясь постоянной слежке на протяжении ни одного месяца, как «небуйным», на которых ограничения не распространялись, и им с первого дня прибытия был предоставлен каждый коридор госпиталя. После ужина с 18 до 19, совершался вечерний обход (20–21) и день заканчивался отбоем с 21:05.

На этот раз расстояние от самого тёплого, в прямом значении слова, места госпиталя до их комнаты, было преодолено быстрее первого прохождения, а Вячеслав Владимирович успел заглянуть в пару общих комнат, обстановка в которых достоверно была описана студентом.

Добравшись до «Небуйной», учёный, рассчитывавший провести оставшиеся полчаса на кровати и уже приготовившийся получать от этого наслаждение, был отвлечён Клавдием, как и при первой встрече, сидевшим на тумбе подле Гертруды.

— Как птица в клетке, терзающаяся спасением на воле,

Скитаньем в этих вот стенах обременённа нашла доля.

Безропотно мы в подчинении не то ли,

Как в белом одеянье безмятежны боле.

— Ваше Величество, простите за дерзость. — подняв руку, отозвался Вячеслав Владимирович.

— Коль хочешь молвить, говори. — Клавдий дозволительно кивнул.

— Ваши речи несут в себе неточности, известные мне.

— Осведомлён ли ты о том,

Что все законы писаны не только Божьим гласом.

Неточностей в моих слова, будь это не секретом,

Ещё ни разу не озарялись светом. — тяжёлой поступью приблизившись к кровати спорщика, заявил Клавдий.

— Нет, позвольте. Вы утверждаете, что можете находиться только в этой комнате.

— Поменьше бы искусства.

Обличишь ли ложь ты толком?

Я вижу, ты считаешь это долгом.

— Вам позволено выходить из комнаты. И вы не можете сравнивать себя с птицей, сидящей в клетке, ведь у неё нет возможности вылететь.

Рассмеявшись, Клавдий, установившийся перед кроватью, парировал:

— В твоём распоряженье есть то, чего я недостоин?

Иль ты слепец? Взгляни в окно?

Вот там свободу истина хранит

Сюда же манит нас хрусталь её ланит. — поворачиваясь к жене, бросил

комплимент Клавдий.

— Остряк, такого поискать.

Остёр не ум твой, а язык.

Коль будешь чаще нас смешить,

Увидишь снисходительность владык.

С широкой желтозубой улыбкой, отворачиваясь от изумлённого Вячеслава Владимировича, взявшего в расчёт слова Клавдия без поправки на то, что есть люди, не способные смириться со своим положением, и жертвующие чем-то ради другого, король отошёл к Гертруде и подал женщине руку, с помощью которой она встала, и пара направилась к выходу. Провожая монархов, взгляд физика вознёсся к часам, висящим над дверью, стрелки которых заняли место равноценное без пяти десять. Столкнувшись в дверном проеме с мужчиной неопределённойспециальности, самодержавцы, не останавливаясь, вышли, после них в комнату повернул мужчина. Застёгнутый халат висел на палкообразном его теле, то ли от худобы, то ли от величины размера. Скулы на вытянутом и слегка сплюснутом лице не выражались, зато стеклянные глаза молниеносно бликовали попадавшим на них светом. Тёмно-коричневые волосы, не отдававшие в чёрный, а более в дубовый, были подстрижены коротко с боковым пробором и небольшой чёлкой, волнами спадавшей на половину лба. С мешковатыми джинсами соседствовали кожаные, вычищенные до блеска, чёрные туфли — стиль того, кто знает толк в одном и привередлив в его качестве и элегантности, в другом предпочитает дешевизну удобство.

— Вячеслав Владимирович, — обратился он к учёному, бездумно смотревшему в его глаза, — сегодня я проведу вас на занятия.

— И как долго вы будете со мной ходить? Мне кажется, долго. Эти петляющие одинаковые коридоры… — бодро встав с кровати, сбросив с мыслей разговор с королём, размышлял Вячеслав Владимирович.

— Два дня. Я уверен, каждый путь вы запомните с первого раза. — его голос казался слегка грубым, но не вызывающим.

— Придётся постараться. — усмехнулся мужчина, пропускаемый вперёд при выходе из комнаты.

— Коридоры здесь не так однотонны, как вам кажется.

— Раз так, ведите. — готовые дополнить выстроенный в воображении макет госпиталя, возбуждённо ввернул Вячеслав Владимирович.

Начав первый маршрут к первой процедуре с дороги к столовой, сотрудник госпиталя огласил очерёдность занятий:

— Сегодня, во вторник…

— Постойте, извините, что перебил, но мне к вам обращаться? У вас ни бейджа нет, ни вы не назвали своего имени. — обернувшись к шедшему сбоку мужчине, беспокойно проговорил Вячеслав Владимирович.

— Я заканчиваю интернатуру, так что уже можете называть меня врачом.

На вид он был стар для интерна, но учёного это не смутило.

— Но вы её не закончили. — поправил его Вячеслав Владимирович.

— Называйте, как хотите. — отвернувшись от госпитализированного, в отвращении к дотошности мужчины, дёрнув ноздрями, бросил интерн. — Сегодня, в четверг и воскресенье у вас самые незагруженные дни. А теперь вам придётся напрячь вашу скудную память и запомнить: ЛФК, живопись, живая музыка, «психологическая помощь». Порядок во все дни одинаков. У вас будет около пятнадцати минут, на переход в другой кабинет.

— Ай, голова. — схватившись за уши, простонал Вячеслав Владимирович, чуть не упав с первой ступени лестницы, если бы не быстро сжавшая его рубашку рука медработника.

— Посмотрите на меня. Не беспокойтесь это скоро пройдёт.

Поддерживая Вячеслава Владимировича за руку, интерн поднялся на третий этаж.

— У нас ещё есть время? Мы можем остановиться? — проскулил учёный.

— Конечно… Рассказать вам о других занятиях?

— Да. И постарайтесь по-человечески назвать их, если с помощью их названия можно вызвать демона. — облокотившись о стену, попросил Вячеслав Владимирович.

— Вы интересуетесь оккультизмом? — улыбаясь поблёскивающими лучами скрытого в лёгкой дымке облаков солнца, удивился интерн.

— Ничто не может превозмочь существование человека. Я не верю ни в Бога, ни в Сатану. А это — общепринятое мнение. Не в обиду медикам, но латынь устрашает… Что там про оставшиеся процедуры?

— Понедельник, среда, пятница, суббота: «грамотный стиль общения», «отказ от вредных привычек», профориентация и занятие, на котором проходят подготовку к действиям в чрезвычайных ситуациях.

— Но их ровно столько же, как и сегодня. А вы сказали… — поднимая голову, начал Вячеслав Владимирович.

— Я знаю, что я сказал. Как бы вам объяснить. Занятия эти сложнее для мозга, чем те, которые вам надо пройти сегодня. Сами завтра сравните.

— Надеюсь, вы неправы. Мы, наверное, уже опаздываем, пойдёмте.

Более бодро, чем пару минут назад, но всё же ленивей обычного, Вячеслав Владимирович продолжил следовать за «почти» врачом.

— Я никогда не думал, что в подобных заведения лечат такими гуманными методами. — придерживая рукав халата интерна, высказался физик.

— Здесь не лечат, а реабилитируют, готовят к возвращению в общество. Этот метод придумал ваш врач, он же и директор госпиталя.

— Действенный?

— Я переведён сюда из Курска, и если вы спрашиваете о методе, то при мне никто не был выписан. Но госпиталю ни одна пятилетка. И если хотите знать лично моё мнение — бесполезный.

— Но он же ещё существует, значит какой-то прогресс есть. — заступился Вячеслав Владимирович за то, о чём слышал в первый раз и только из-за того, что считал, что действенно всё, если оно подкреплено научными знаниями, даже если ему говорят обратное.

— Кто знает, для чего государству нужны не оправдывающие себя дорогостоящие заведения. — не утерпел интерн, и на этом их разговор закончился.

После столовой стены коридора стали рифлёнее, а в конце этажа у некоторых камер ярко проглядывали впадины и трещины.

— Вот первое занятие. Вы помните какое? — неприятно улыбаясь, спросил интерн, остановив учёного у двери.

Тщетно высматривая на стене табличку с названием кабинете, и не найдя и так несуществующего предмета, Вячеслав Владимирович назвал первую вспомнившуюся ему аббревиатуру:

— ЛФК.

— Вот видите, а жаловались на память. — снимая руку Вячеслава Владимировича с края халата, похвалил интерн.

— Мы не опоздали?

— Заходите. Я подойду к тому времени, как занятие закончится. Но если не успею, ждите здесь. Поняли? А то заблудитесь, и придётся мне бегать по всему госпиталю. — с перешедшей в заливистый смех улыбкой, как бы от того, что он представил растерянного Вячеслава Владимировича, в испуге заворачивая круг за кругом по одному этажу в поиске выхода, предупредил интерн.

— Хорошо. — оскорбившись, проскрежетал мужчина.

Глухо постучав в дверь, которую закрыл за ним поршневой доводчик, Вячеслав Владимирович зашёл в кабинет. В светлом, просторном зале, оборудованном различными спортивными тренажёрами, уже занималось несколько человек разного вида: худые и пышные девушки и женщины, имеющие небольшую форму мышц и хилые старики и мужчины. Среди всех крайностей развития человеческого тела, заметно выделялось среднее сложение Вячеслава Владимировича, как минутная стрелка часов в момент схождения с секундной и часовой.

— Новенький? Ты пришёл вовремя. Представься, и мы начнём занятие. — сказала пожилая женщины в спортивном костюме, сидевшая за столом у двери.

— Здравствуйте. Меня зовут Вячеслав.

— Привет, Вячеслав. — хором отозвались собравшиеся вместе с преподавателем.

— Встали в шахматном порядке. И… начинаем. — включая колонки, прокричала врач.

Заиграла медленная, успокаивающая музыка, не нашедшая резонанса в действиях женщины, энергично выпрыгнувшей из кресла в центр зала. Несколько минут длилась растяжка, затем альбом сменился на более ритмичный, быстро набравший темп, а упражнения перешли на бег, прыжки и приседания, неуклюже исполнявшиеся Вячеславом Владимировичем. Менялось и место тренировки: с середины зала к тренажёрам, стоявшим у настенных зеркал.

Урок лечебной физкультуры дался учёному с небольшой сложностью, происходившей из-за остаточных откликов головной боли. Но, списав всё на стресс и недоедание, ведь остальные в зале выглядели бодрее, мужчина продолжил занятие. После физических упражнений, временная протяжённость которых составила сорок минут, от начальной и до последней ноты, вышедшей из колонок, Вячеслав Владимирович перешёл к упражнениям духовным.

Интерн не подвёл и, как только физик вышел из зала, повёл его к следующему кабинету, снова во время передвижения спросив название занятия и получив правильный ответ — живопись, точно запомнившуюся госпитализированному. Помещение находилось в конце коридора, завершавшегося решётчатым окном.

Нецензурная лексика, вытекавшая из-за двери кабинета в коридор, замедлила Вячеслава Владимировича.

— Не смущайтесь, заходите. — интерн подтолкнул его к двери.

— Вы их не остановите? Вообще-то это административное правонарушение. — развернув к своему проводнику удивлённое лицо, из глубины отдающее испугом, воскликнул Вячеслав Владимирович.

— Нет. В кабинете есть специалист и эта его обязанность. Поэтому зайдите и выскажитесь об этом ему. — приобняв мужчину и открыв перед ним дверь, прошептал интерн.

Постучав по открытой двери, Вячеслав Владимирович, боязливо заглянул внутрь.

Трое худых мужчин стояли в центре комнаты, держась за банку с белой жидкостью. Из публицистических слов, часто высыпавшихся из их уст, можно выделить только «моё» и «отдай», иногда звучавших вместе, но чаще всего между ними стояла пара неприятных существительных или прилагательных. Как и в спортивном зале, в кабинете рядом с дверью стоял стол, на этот раз за которым расположился парень лет двадцати двух, увлечённо наблюдавший за неутихаемым спором.

То ли закрывшаяся дверь, то ли что-то иное втолкнуло Вячеслава Владимировича в кабинет.

— З…здравствуйте. — после шумного перебирания ногами, для установления устойчивой позиции, выпрямившись, пролепетал физик.

— Ага. Фамилия? — быстро спросил молодой человек, не ожидавший иных предметов отвлечения от спора, кроме его завершения.

— Конников.

— Новенький что ли?

— Да.

— Проходи, проходи. — отмахиваясь к краю кабинета, сквозь зубы прошипел молодой человек.

Дописав в тетрадь фамилию учёного, работник госпиталя продолжил с заинтересованным удовольствием наблюдение за спорщиками. Вячеслав Владимирович, прошедший несколько шагов к ближайшему мольберту, остановился, заметив за ним невысокого человека, посмотрел в цент кабинета и вернулся к столу.

— Извините, но это безобразие незаконно. — с лёгкой твёрдостью заявил физик.

— Что именно?

— Это. — показав на мужчин с баночкой, возмущённо объяснил Вячеслав Владимирович. — Вы должны остановить их.

— И что же в этом незаконного? — сдвинув взгляд со спорящих, но не перенеся его на учёного, спросил молодой человек.

— Нецензурные выражения в общественном месте — административное правонарушение.

— Извините, если вас это задело. Конечно, я сейчас же их остановлю. — бросив глаза на Вячеслава Владимировича, приложив руку к ключицам, пересластил парень.

Встав с обезображенным недовольством лицом, и подойдя к спорщикам, он шепнул что-то, и те сразу же стихли и ушли к холстам, после чего тот возвратился к человеку с сильной гражданской ответственностью. А банка осталась на центральном столе.

— Если никто не против, то я это возьму. — оглядываясь, сказал Вячеслав Владимирович, подходя к стекляшке раздора.

— Вам это не понадобится. Вы новенький и не знакомы с нашими правилами. Мы всегда рисуем с натуры: с одногруппников или предметов. И по традиции, новенького мы рисуем обнаженным. — расслабив все лицевые мышцы, не моргая, объявил сотрудник госпиталя.

— Простите… но я отказываюсь. — не понимая правильно ли он расслышал вопрос, оторопев, возразил Вячеслав Владимирович.

— Как вы можете быть таким стеснительным эгоистом. Здесь мы ничего не скрываем друг от друга, ведь наши физические оболочки отличаются скудным набором параметров и составлены из одинаковых частей. Жизнь, которую душа художника вкладывает в картину — вот индивидуальность, и каждый пришедший должен доказать свою открытость искусству. Чтобы открыть разум для изменений, надо забыть всё стесняющее вашу душу, раскрыть перед всеми её часть. Сложные рельефы человеческого тела развивают навыки живописи, а она развивает мозг. Неужели из-за своих комплексов вы отберёте у нас возможность совершенствования, а сами, не сможете раздеть скованную сущность.

— Это не мой эгоизм…

— Тогда просим на постамент. — парень показал на белый квадрат.

Ошеломлённый внезапным заявлением, Вячеслав Владимирович смотрел в блестящие глаза юноши, прикрытые образовавшимися складками нижнего века, подмигивающими в правый угол. Проследовав за ними, учёный заметил только что бушевавшую троицу, хищно и злобно посматривающую в его сторону.

Представляя последствия отказа, Вячеслав Владимирович исполнил традицию. Стараясь не смотреть на собравшихся, в числе которых была одна женщина, стоя на тумбе, с самого начала он чувствовал чей-то неотрывный взгляд из конца комнаты, выделявшийся своей обособленностью от расположения точек начала других. Собравшись мельком взглянуть на этого наблюдателя, Вячеслав Владимирович, увидев кем тот был, продолжил смотреть только в угол комнаты. Пётр Семёнович сосредоточенно всматривался в ноги бывшего преподавателя и, не поднимаясь выше, переносил взгляд только на холст и нижние конечности учёного.

Через час Вячеслав Владимирович смог ощутить прохладу, коснувшейся его кожи одежды. Улыбаясь, около выхода, его встретил, как услышал мужчина, учитель изобразительного искусства.

— Вот видите, а вы стеснялись. — сказал он громко, обнимая Вячеслава Владимировича. И шёпотом добавил. — Никогда не смей указывать мне, что делать.

Отбросив от себя опустошённого мужчину, учитель продолжил оценивать картины госпитализированных, которые, выходя, складывали их у стены.

Вышедшего из кабинета, под перешёптывания и усмешки художников, Вячеслава Владимировича, поймал интерн и хотел потащить его на следующее занятие, но тот остановился.

— Подожди. Я хочу поговорить кое с кем. — стягивая его ладонь со своего запястья, всматриваясь в толпу одногруппников, попросил Вячеслав Владимирович.

— У тебя пара минут.

К счастью, Пётр Семёнович вышел одним из первых. Выудив его из потока людей, Вячеслав Владимирович подтянул старика к себе.

— О, привет. — улыбнувшись произнёс тот.

— Виделись только что.

— Я тороплюсь на следующее занятие. Ты что-то хотел? — встав за дверью, так чтобы она служила перегородкой от шумной толпы, спросил Пётр Семёнович.

— Ты же понимаешь, что я в подобном заведении первый раз и не знаю ещё всех ваших обычаев, но мне кажется, что эта традиция даже здесь выглядит странно. — возмущённо сорвался Вячеслав Владимирович.

— А у нас и нет никакой традиции.

— Ты же там был. Не слышал? Тот парень… учитель сказал, что у вас всех новичков рисуют раздетыми. — с испуганным непониманием дёргая глазами по всем возможным направлениям, повторил Вячеслав Владимирович.

— О, я его никогда не слушаю. Что-то говорит, говорит, а к рисунку это никакого дела и не имеет.

— То есть и тебя так рисовали?

— Нет. До тебя никто себе такого не позволял. Вообще, каждый день дежурный убирает класс и выбирает тему или предмет. А я не подозревал, что ты такой раскрепощенный. Если у тебя ещё есть вопросы, задашь их перед обедом. — кивая и отходя от Вячеслава Владимировича, предложил старик.

Переходя с шага на бег и обратно, Пётр Семёнович начал удаляться от кабинета живописи.

— Ты правда сказал этому придурку остановить тех троих?.. Позировать голым. Серьёзно? — сдерживая смехом, и оперевшись о стену, надрываясь произнёс интерн.

— Да. Как главенствующее над ними лицо, он должен был следить за порядком. А вы должны соблюдать субординацию. — пальцем ткнув в интерна, заявил Вячеслав Владимирович.

— Не учитесь на собственных ошибках. Я тоже лицо главенствующее… Может быть меня оскорбляет ваше поведение, и как мне это исправить? — попытавшись пощекотать Вячеслава Владимировича, заметил интерн.

— А с этим вы прогадали. Я щекотки не боюсь. И это не ошибка, а правило.

— Некоторым правилом лучше не следовать, для собственной же безопасности. Пример часа назад — не указывать человеку, что ему делать. — выпрямившись, интерн повернул Вячеслава Владимировича вглубь коридоров, где, в обстреливающей дискуссии, они дошли до следующего занятия.

На этот раз получив неправильный ответ — психолог, интерн поправил учёного — живая музыка. Предупреждённый, о продолжительности занятия, длиной в пятьдесят минут, Вячеслав Владимирович зашёл в тихий зал. Более широкая, чем кабинет изобразительного творчества, но менее длинная, чем спортивный зал, комната отличалась пропорциональной квадратной формой, рёбра и углы которой были скруглены. С правой от двери стены с окнами стояло пианино, и та же часть стены была облицована тонкими гранитными плитками, но несмотря на это в помещение было тепло. С центра и к противоположной стене, занятой акустическим поролоном, как и две боковые, были расставлены стулья.

Представившись медсестре и одногруппникам, Вячеслав Владимирович занял стул в первом ряду — только там места были свободны. За следующую пару минут пришли ещё три человека. Последней вошла Лизавета, опустившись на стул, она подняла крышку пианино, и занятие началось. Отыгрывая мелодию за мелодией, что удивило Вячеслава Владимировича, ведь нот перед девушкой не было, музицирование безостановочно продолжалось от начала и до конца занятия, пока за столом медсестры не прозвенел будильник. В то время как все с блаженным видом расходились, Лизавета осталась доигрывать последнее произведение, и Вячеслав Владимирович дослушал его до конца. Закончив, девушка развернулась, и, увидев единственного слушателя, смущённо улыбнувшись, вышла из кабинета.

— Мужчина! Выходите. — вытягивая гласные, крикнула медсестра, слух которой был перенасыщен количеством поступавшей в него классической музыки.

Не удостоив её удовольствия ещё громче и повелительней выразить своё недовольство, Вячеслав Владимирович быстро удалился из кабинета.

— Последние, к психологу?

— Нет. Сначала обед, потом на «психологическую помощь». И попроси соседей, чтобы рассказали распорядок дня. — посоветовал интерн, разворачиваясь к коридору, ведущему в столовую.

— Я его уже знаю.

— Так даже лучше. Сам сможешь дойти до комнаты?

— Не думаю. — догоняя набиравшего шаг интерна, туго вдыхая, опроверг Вячеслав Владимирович.

— Пора бы уже запомнить. Вам же разрешают ходить по зданию, дак прочитай хотя бы план эвакуации.

— Если поможете его найти.

Через пару поворотов подойдя к столовой, путь от которой до комнаты Вячеслав Владимирович смутно, но запомнил, они сели за стол друг напротив друга, ожидая обеда.

— Я приду за тобой перед последним занятием. — усевшись в удобном положении, насколько позволяла твёрдая деревянная скамья, предупредил интерн.

— А что там за трощены в стенах? — Вячеслав Владимирович показал в коридор.

— Всякие бывают пациенты. Сам подумай, если вы «небуйная», то есть и то, чему противопоставляют.

— Их кто-то царапал?

— Может быть царапал, может быть, пытался удержаться, пока его тащили в камеру, может быть следствие промаха во время драки. Причин много. Возможна любая. — размашисто жестикулируя, объяснил интерн.

Получив ответ на интересовавший Вячеслава Владимировича всё время нахождения в отдалённых коридорах вопрос, оставшиеся до обеда минуты мужчина хотел просидеть молча.

— Это, конечно, нескромно с моей стороны и прошу извинить меня за несоблюдение субординации и правил приличия, но могу задать вам довольно некорректный с моей стороны вопрос? — потакая принципам физика, спросил интерн.

— Конечно. — чувствуя влияние на переосмысление, как ему казалась, поведения мужчины, отозвался Вячеслав Владимирович.

— Что ты чувствовал, когда обрек себя на нахождение здесь, даже на три года? Это всё же большой срок.

— Разочарование… досада из-за недопонимания. — подставив кулак к носу, вдумчиво ответил Вячеслав Владимирович, хотя многие посчитали бы этот вопрос ироничным издевательством.

— Хотел бы ты, чтобы человек, который тебя не понял, испытал то же, что придётся пережить тебе?

— Скорее ни она не поняла меня, а я был непонятным. И это, — Вячеслав Владимирович, поворачивая головой, через рассмотрение столовой, показал, что говорит о госпитале, — следствие моей опрометчивости.

— Если что-то происходит, то с участием не только одного человека. И искать виновного только в одном неразумно, если бы обе стороны смогли найти компромисс, последствия были бы выгодны всем.

— Но иногда одна из сторон не знает контекста событий и делает ложные выводы.

— Как жаль, что умы небездарных людей стараются подравнять в подобных местах.

— И много подобных примеров ты знаешь? — Вячеслав Владимирович придвинулся к интерну.

— Много. Но услышанное тобой предназначалось для моего внутреннего рассуждения, так что постарайся забыть это на ближайшие три года.

— За всю жизнь умственной работы, мой мозг торжествует от такого долгого расслабления. Не беспокойся, твои слова ушли в небытие, как… время, остававшееся до обеда. — посмотрев на часы, завершил сравнение Вячеслав Владимирович.

— У вас продолжается отдых, а сейчас и одна из самых приятных его частей, а мне пара начать работу. — опёршись на две руки, поставленные локтями вверх на стол, сказал интерн.

Оба встали и направились к пункту выдачи. На взятом у окна подносе интерн смог разместить шесть тарелок горячего, когда неопытный Вячеслав Владимирович взгромоздил на свой первое, второе, если считать без аперитива, начиная с супа, и хлеб с чаем. Одновременно закончив сервировку подноса, оба отошли от окошка. Выждав подходящее время, чтобы успеть к тому моменту, как мужчина начнёт заворачивать к столу, интерн попрощался:

— Не забудь, у тебя ещё одна процедура.

И, обогнав Вячеслава Владимировича, вышел из столовой, а учёный, остановившись у горизонтальной поверхности, выложил тарелки с подноса, после чего сел. За время употребления первого блюда, в столовую прибыло в несколько раз человек больше, чем к завтраку, среди которых физик рассмотрел несколько одногруппников. Первым из соседей по «Небуйной», к огорчению Вячеслава Владимировича, вернулся Коля.

— Фу, опять бергамот. Который месяц им травлюсь. — расположившись напротив сокомнатника, брезгливо заявил мужчина и тут же, набросился на еду, не ответив на приветствие Вячеслава Владимировича.

А к середине второго блюда физика «небуйная» сидела в полном составе. Рассказами о первых занятиях, по приказу Клавдия, доев, Вячеслав Владимирович начал развлекать обедающих. Эмоции соседей абсолютно не отличались от тех, которые они высказали во время рассказа о прошлом мужчины. И не изменённым утренним составом вернулись в комнату, когда (с 14 до 16) часы отводились для сна, что и сделал Вячеслав Владимирович, заснув днём первый раз в своей жизни после получения частичной дееспособности.

Необычайно скучное, а к концу даже раздражительное сновидение посетило учёного: то кто-то невидимый пытался с ним заговорить, то тряс мужчину за плечи, иногда слышался и не один голос. Устав от непонятных наваждений, Вячеслав Владимирович решил сбежать от них в мир реальный, из-за чего и проснулся, чувствуя себя хуже, чем после прочтения всех лекций, которые можно уместить в один день.

— Мы уже подумали, что ты впал в кому. — улыбаясь белоснежными зубами, сказал стоявший возле кровати интерн, и более серьёзно добавил. — Я же просил не забывать о занятии. Одевайся.

— Уже опаздываю? — отходя ото сна, растирая глаза, пробурчал Вячеслав Владимирович.

— Если пролежишь так ещё три минуты, то да.

Учёный скинул с себя одеяло, под которым находилось укутанное в одежду для постояльцев госпиталя его тело. И через полминуты, потраченные на заправленные кровати, пара вышла из наполовину опустевшей комнаты.

— Парадокс людей, чем больше спишь, тем сильнее хочется спать, когда проснёшься. — высказался интерн об уставшем виде учёного, сворачивая с известного коридора третьего этажа в новый.

— В этом я с вам полностью согласен. Что в этой методике полезного? Здесь же все взрослые люди?

— Все старше восемнадцати лет.

— Вот, и зачем нам спать днём?

— А в детском саду ты днём спал?

— Да.

— Ладно. Попробую объяснить по-другому. В расписании это записано как «тихий час», и нет установки, что в это время надо спать. А сказано, что следует вести себя тихо в определённый промежуток времени. Чем ты будешь заниматься — твой выбор.

— И что ты мне предлагаешь делать «тихо» два часа?

— Погуляй, почитай книгу. Ты же преподаватель…

— Ага, уже бывший. — сдёрнув корочку с раны воспоминаний, возразил Вячеслав Владимирович.

— Но из-за этого твой мозг не стал на несколько миллиграммов легче. Вспомни формулы, правила, темы того, на чём специализировался. Не запускай свои способности. Когда ты вернёшься, они наверняка пригодятся. — раскачивая рукой с поднятым вверх указательным пальцем, посоветовал интерн.

— Уж эта зубрёжка ничем не выбьется из моей головы.

Остановившись у кабинета, единственного имевшего на этаже табличку, «психолог», интерн спросил:

— Тебя подождать или запомнил дорогу?

— Подожди.

Вячеслав Владимирович подошёл к двери, когда его за локоть развернул к себе интерн.

— Вообще-то мы опоздали, так что сначала, когда зайдёшь не забудь извиниться, а потом, если врач — молодая — сядь на свободно место молчи, кивай, когда надо и подобное, сам поймёшь. А вот если старуха, то тогда ты станешь объектом её допросов на всё занятие, запомни, не наговори ей лишнего. — уставившись в глазное дно Вячеслава Владимировича, настороженно прошептал интерн.

— А раньше поторопить не мог? — выворачивая руку из ладони работника госпиталя, возмутился физик.

— Все равно бы не успели. Иди, иди.

Стук Вячеслава Владимировича, в теории просчитанный в средней громкости, на практике оказался резким и глухим. Войдя в комнату и извинившись за опоздание, физик увидел то, к чему и предостерегал интерн — пухлую пожилую женщину.

— Новенький? Мне о тебе доложили. Садись. — смотря на вошедшего поверх спустившихся на кончик носа очков, сказала врач.

Вячеслав Владимирович, надеявшийся на более молодого эксперта, предвкушая обещанный интерном допрос, сел напротив женщины.

— Начнём знакомство. Меня зовут Марина Фёдоровна Давыдова, я психолог — аналитик. Теперь ты, новенький.

— Здравствуйте. Меня зовут Вячеслав, я преподаватель физики.

Одногруппники также представились и назвали свою специальность. В середине круга, в форме которого были расставлены стулья, Вячеслав Владимирович увидел Гертруду, здесь назвавшуюся Николь, работы не имевшей. И как обещал интерн, далее следовал часовой опрос на самые отстранённые от актуальной обстановки темы: с одной стороны — болтливая, умолкающая только на несколько секунд, в которые Вячеслав Владимирович вставлял ответ, с противоположной — молчаливый мужчина, первым выбежавший из-под словесной лавины после спасительного звонка, знаменовавшего долгожданное окончание занятия. Остальные как сидели, так и вышли с омрачёнными лицами, только попрощавшись с врачом.

— Кто? — пытаясь заглянуть в кабинет через сплошную стену выползавших госпитализированных, обозначая интерес к возрастной принадлежности женщины, спросил интерн.

— Счётчик Гейгера. — отводя его дальше от двери, пополнившей коллекцию Вячеслава Владимировича боязливо-отвратительных кабинетов, проскрежетал учёный.

— Я тоже знаю много биологических слов, непонятных тебе.

— Бесперебойно трещит.

— Анфиса? Ну тогда всё должно было пройти хорошо. — расслабленно ввернул интерн.

— Марина Фёдоровна.

— Тогда трещать должен был ты. — интерн сдвинул друг к другу брови.

— Она представилась, и уж на имена память у меня хорошая.

— Странно… Напротив, вот всё и прояснилось. — усмехнувшись своим мыслям, поджигал любопытство Вячеслава Владимировича работник госпиталя. И отвечая на вопросительный взгляд учёного, качнувшего тело к томившему ответ, продолжил. — Марина Фёдоровна — жена главврача. Ну и обычно, по рассказам медсестёр, последние несколько лет она была неприветлива, строга, слишком профессионально-порядочна. Настя, конечно, тоже не шестнадцатилетняя девчонка, но шутить любит. А от долгожителей я знаю, что такое поведение наблюдается у неё как раз эти годы, а раньше сквозь её монолог нельзя и слова было вставить, как ты и говоришь, трещала без умолку, громко смеялась, ну и остальные вещи. Значит, что сначала у неё что-то было, потом пропало, и сегодня, а вероятнее всего вчера, снова появилось.

— Твои предположения.

— Оно у меня одно и истинно верное. Но вам — непосвящённым в биологические термины, я не скажу. А то кто ж знает, что вы там пошлого по надумаете про наших лучших врачей.

— А после твоих слов, мне об этом думать не захочется. — иронично заметил Вячеслав Владимирович. — Тогда и я свой ответ тебе не скажу.

— Омерзительнее этого действа в мире не существует. — небрежно высказался интерн, угадав о чём подумал учёный, и повёл мужчину в комнату.

Путь на каждую из процедур лежал через аппетитную преграду ароматов столовой.

— Выучил он расписание! Как же. — неожиданно воскликну интерн, проходя мимо начавшей работу над предстоящим ужином кухни.

— Что случилось?

— Распорядок дня наизусть, вдоль и поперёк знать должен. Мы пропустили полдник! — отчаянно, как будто потеряв единственную радость в жизни, с горечью воскликнул интерн.

— И что? Скоро ужин.

— А то, что сегодня должны были давать печеньки с маслом и клубничный коктейль.

Ускоренным, но всё ещё остававшимся твёрдым шагом, работник госпиталя нацелено шёл к пункту выдачи.

— Печенье и коктейль? Я не знал, что мы сейчас в детском лагере. — не поспевая за ним, передвигаясь порывистыми перебежками, заворачивая за стол, подстрекал Вячеслав Владимирович.

— До комнаты дойдёшь сам. — строго ответил на его язвительность интерн.

— У меня тоже есть право на эту еду.

Догнав остановившегося у окошка интерна, Вячеслав Владимирович встал за его прямой спиной. После ухищирительно — неправдивых уговоров, женщина выдала остатки полдника, и, завладев двойной порцией, интерн, отблагодарив работницу ангельской улыбкой, радостно приударяя каблуками о пол, прискакал к столу. За ним подоспел Вячеслав Владимирович, заинтригованный востребованностью блюда, с двумя бутербродами-печеньями, один из которых раскрошился, а стакан был заполнен коктейлем чуть больше, чем на половину. Сотрудник госпиталя, наслаждавшийся каждой крошкой запечённого песочного теста, размякшего в клубничном молоке, рассматривал пищу, через секунду оказывавшуюся в его пищеводе, прожёванную с закрытыми от наслаждения глазами, что для Вячеслава Владимировича бы чуждо — он никогда не признавал культ еды и не превозносил её.

Получив порцию углеводов для скручивания извилин головного мозга, как выразился интерн, он отвёл учёного в его комнату, из которой физик вышел через полчаса для возвращения в столовую к употреблению ужина. Свободное время перед вечерним обходом Вячеслав Владимирович снова потратил на доклад Клавдию о первом дне процедур, после чего был совершён обход с последующей раздачей каждому госпитализированному индивидуально назначенных препаратов, в том числе и ново-полдня назад прибывшему, во время которого интерн последний раз в этот день появился в «Небуйной». Изучено было состояние и Вячеслава Владимировича, не упомянувшего о головокружительном припадке и некомфортном состоянии, пришедшем поле завтрака и оставшимся с ним весь день. По завершении обхода в комнате выключили свет, что предвещало отход ко сну.

Первая ночь

Заснуть Вячеславу Владимировичу не удавалось. К причинам, созданным окружающей обстановкой, к которой в большей степени относился храп половины сокомнатников, соотносилось и душевно-физические состояние мужчины, нестабильность которого гарантировалась распорядком обычного дня учёного — изобретателя, спавшего столько часов, сколько сможет забрать у его разума измученное тело, и ложившегося спать, когда приглушенный свет настольной лампы не начнёт смыкать веки. А сегодня ещё и ресурсы его организма: некоторые использованные не до конца, а также глубокий дневной сон — продолжали поддерживать работоспособность сознания Вячеслава Владимировича.

Выработанный за год нестабильный режим не смог забыться даже после полутора недельного существования в строгих рамках следственного изолятора.

Пролежав неизвестное количество часов или минут, невозможное определить по хождению секундной стрелки, во время подсчёта звонких ударов которой, Вячеслава Владимировича сбивали его собственные мысли, и после ответа на все интересующие его мозг в ночной час вопросы, он заново напрягал слух.

«Разрыв в параллельной вселенной чернее этой ночи?» — незаметно скрывшись так же, как и беспричинно появившись, промелькнуло в голове учёного.

Вскоре монотонные удары гипнотически подействовали на сознание Вячеслава Владимировича, начавшего обретение спокойного сна.

Отдалённое сияние подходившего сновидение развеялось ощущением чьего-то присутствия несоразмерно быстро с тем, как долго Вячеслав Владимирович пытался его достичь. В полумраке не замечая того, из-за чьего вмешательства учёному заново предстояла долгая концентрация, он перевернулся к окну, ожидая, пока глаза начнут что-нибудь различать. И как сердце Вячеслава Владимировича ударило в ушах, когда через несколько секунд он увидел перед своим лицом физиономию Клавдия, присевшего на корточки перед кроватью.

— Решили не ходить в проулки,

Без лишних слов тебя к ночной склонить прогулке.

Хоть это участь юных дев, чьё сердце залито любовью.

Наш повод более глубок, ссудить с тобой о нашем поголовье. — спокойными звуками гортани, изуродованными алкогольным опытом, прошептал король, уставившись на Вячеслава Владимировича.

Учёный, в попытках избавиться от галлюцинации, вызванной, как он считал, приездом в место, пропитанное тяжёлой психологической энергетикой, безрезультатно хлопал ресницами, а после, всё ещё удивляясь, но приняв существование человека, сидевшего в темноте, облокотившись на его кровать, не нашёл повода для отказа.

— Куда мы пойдём? — спустив ноги на пол, спросил Вячеслав Владимирович.

— Поспешностью отметиться твоё рвение,

Но в нужный час имей терпение.

Встав и развернувшись лицом к окну, одно из стёкол, как заметил Вячеслав Владимирович перед дневным сном, доходило до пола, возле которого расположилась кровать учёного, король отодвинул раму, как дверь в вагоне-купе. И, выйдя на небольшой балкон, статно обернулся в комнату, предлагая учёному последовать за собой. Проскрипев пружинами матраца, Вячеслав Владимирович бесшумно добрался до назначенного места и прикрыл за собой дверь — окно.

— Я и не знал, что здесь есть балкон. — удивился учёный, отгоняя оставшихся сирен, запутывавших его в мыслях, закрывавших его глаза, и потянулся, вытягивая руки к земле.

— Ты из немногих, кто знает о нём.

— Мы будем «гулять» здесь? — рассматривая вид ночного пейзажа, обратился Вячеслав Владимирович к организатору ночного досуга.

— Нет.

Через секунду Клавдий, закутанный в одеяло, что заметил Вячеслав Владимирович и так же захватил своё, перевалился через перила — и выпрямившись на земле, начал отходить от здания. Учёный усомнился в адекватности действий, но предложение, предвещавшее получение оправдывающей риск информации или в безрезультатном случае необычное проведение ночи, выкинуло и его тело с балкона второго этажа.

— Постойте, как мы поднимемся обратно? — стоя перед Клавдием, вспомнив об обратном пути, воскликнул Вячеслав Владимирович.

— Не утруждайте разум пустяками.

Прости, что пренебрегаю твоими снами.

И коль я пригласил тебя,

Забота о возвращении — моя. — дойдя до ясеня, а пока томя Вячеслава Владимировича молчанием, ответил король.

«Ладно, буду просто надеяться, что он это предусмотрел. » — успокаивался, снова не вовремя обдумавший свои действия, Вячеслав Владимирович, туже скручивая вокруг себя одеяло.

— То про него, теперь про нас и про собранье наше.

Ты умный человек и, может быть, узнал,

Что беспричинно многих заточал

Невиданный закон сумрачных начал.

А как живётся нам с такими дураками,

На протяженье многих лет, в словах не отражу.

Скрывавших всё пред нашими очами

Сквозь тернии туч не прослежу.

Даря надежду, ты в конец явился,

На то, как за темой небес,

Горящий шар, без окончания светился.

— Мой король, боюсь, я неправильно понимаю ваши метафоры. — Вячеслав Владимирович определённо не имел понятия, к чему подводит или о чём говорит уже прямо Клавдий.

— Я навсегда в оковах этой клетки,

Из радостей — нескорая кончина.

Глотая каждый день несметные таблетки,

Вгоняю часть себя в бездонную пучину.

И лишь околдованный взором её,

Взывает ко мне моё

Мучительное сострадание,

Подстрекающее к выживанию.

Принятый всеми уклад этой жизни,

Заглушил наши чувства, но ты,

Изменивший течение времени,

Ты снова проложил мосты,

Взбодрил сознание наше.

Не можем снова мы в сереющее

Пустоты дней вернуться.

— Я очень рад, что помог вам, но почему вы мне это говорите здесь, не в комнате? — немея в ногах, от поддувавшего в неприкрытые одеялом части тела ветра, переминаясь на месте, не утерпел Вячеслав Владимирович, но остался в вежливом тоне.

— Готов ли подчиниться нам,

Пред Господом скрепив слова в единой клятве? — запрокинув голову к беззвёздному небу, спросил Клавдий.

«Много перед кем я здесь выставил себя дураком. Пора обзавестись важными друзьями. Новая среда, а значит новые правила, и уж для меня всяко будет лучше, остаться с тем количеством врагов, что есть сейчас и не найти ещё больше.» — улыбнувшись своей расчётливой идеи, подумал Вячеслав Владимирович.

«И что за новость? Он был невинным, как человек — заложник ситуации, с такими детскими глазами. Расчётливость в них ни разу не мелькала.»

— Ещё ни разу в жизни я не был удостоен такой почести и с трепетом в сердце приму её. — пытаясь подобрать более торжественные, похожие на употребляемые Клавдием слова, выговорил Вячеслав Владимирович.

— Так, аминь! — датский король положил руку на плечо учёного. —

Отныне и впредь ты неоспоримо подчиняешься нам,

Безропотно исполняешь все приказы.

За то, даруем мы душе твоей небесный храм.

— Готов исполнить любое поручение. — захваченный азартом, сболтнул Вячеслав Владимирович.

— Скоропостижно выпадает шанс,

Где ты докажешь свою верность

И всё ж оставим информацию в аванс. — Клавдий прошёл мимо Вячеслава Владимировича, стоявшего лицом к ясеню.

Подойдя к балкону, король несколько раз прошептал имя жены, в окнах что-то промелькнуло, и из двери-окна вышла Гертруда, держа в руках белый ком, хорошо освещённый светом фонаря, недалеко от которого пару мгновений назад под решётчатыми сухими ветками раскидистого ясеня Вячеслав Владимирович присягнул на верность королю. Развернув ткань, женщина перекинула через ограждение два связанных между собой одеяла, по которым Клавдий резво поднялся на балкон. У Вячеслава Владимировича это вызвало большее затруднение, и вторую половину пути самодержавцы тянули одеяло с повисшим на нём телом учёного.

Вскоре, не решившийся раскрывать морозное с внешней стороны одеяло, Вячеслав Владимирович блином с творогом завалился на скрипящую кровать.

«Что ещё придёт в голову этому алкоголику? И всё-таки дурак ты, Вячеслав Владимирович.»

День второй, вторая ночь, отречение

Слух Вячеслава Владимировича, проснувшегося в ровно огранённом штукатурами кубе, белый свет центральной лампы которого, отражаясь от затемненных утренним небом окон и двери, обесцвечивал их положение в пространстве, заполнился визгом Коли:

— Я не хочу с тобой разговаривать! Это не я сделал! Уйди! — кричал мужчина, топая ногами.

— Пришло в упадок наше королевство,

Из-за таких, как ты.

Тайком, вдали людского взора,

Добрался ты до этого прибора, — осаждал стоявший рядом с ним Клавдий, держа в руках зубную щётку.

— Его услугой безотказной, воспользовался

Ты, не чувствуя греха.

Заменой мы хотим довольствоваться

Коль наша вещь уже плоха.

Но пред подношением этим из уст твоих

Должна изречься мысль, склонившая святых,

Души твоей в мгновение

На это оскверненье.

— Говорил и буду говорить, что не чистил я твоей щёткой унитаз. — прыгнув на кровать, затрещавшую от его тучности, пищал Коля.

— Бездоказательственны суждения твои.

— У тебя то они есть?

— От рук твоих несёт такой же гнилью.

Черна щетина, когда с керамики нет взмаха с пылью.

–Почему я?

— Мы новый ждём прибор с мольбами о прощении. — Клавдий бросил в недалеко стоящее мусорное ведро щетку.

— Ждите. Я этого не делал и извиняться не буду. А зубные щётки ты и сам знаешь, где лежат.

— Успокойтесь оба. — перекрикнул все голоса, звучавшие в этот момент в комнате, Геннадий Львович, всё же назвавший своё имя Вячеславу Владимировичу вчера перед вечерним обходом.

— Ты очень пожалеешь, что не признался здесь. — угрожающе-надменно произнёс Клавдий.

Коля, ничего не ответив, злобно сгорбившись, превратившись из ребёнка в старика, вышел из комнаты. А король вернулся к Гертруде, и сокомнатники забыли

о произошедшем.

— Сплю и чувствую — холодок по телу. Просыпаюсь, трогаю одеяло, а оно ледяное, точно несколько часов на морозе отстаивалось. — замямлил Борис, повернувшись к другу.

— Бесовщина. — прикоснувшись к одеялу, перекрестившись и осторожно посмотрев на Вячеслава Владимировича, откликнулся Глеб.

Учёный, прогулявшись до ванной комнаты, расположенной через несколько дверей после «Небуйной», по возвращении сделав зарядку, после повторного приглашения Петра Семёновича, заметил читающего книгу студента и, вспомнив предложения интерна о том, как можно проводить свободное время, решил узнать способ обзаведения подобной редкостью. Обходя диагонали, исцеляющихся Божков, Вячеслав Владимирович, добрался до кровати Матвеевича и аккуратно уместился на её краю.

— Доброе утро, Вячеслав Владимирович, а я и не заметил, как ты встал. Долго же, однако, ты спишь, а я предупреждал, что здесь все встают рано. Так что привыкай. — закрывая книгу, упрекнул студент друга.

— Вам, студентам, должно быть лучше меня известно, что утро не может быть добрым, особенно если просыпаешься не по собственной воли. — проводя языком по отчищенным зубам, удостоверяясь в их гладкости, заметил Вячеслав Владимирович.

— Коля — наш будильник. Иногда сам начинает беситься, а может и каждого тихо разбудить, но, чтобы ссорится — первый раз.

— Посмотрим, как он сможет меня «тихо разбудить». — Вячеслав Владимирович изобразил свою обычную, приятную и нисколько не изменяющую его лицо кроткую улыбку и перевёл взгляд на книгу. — Кто тебе её принёс?

— Сколь здесь живу, а имени его так и не узнал. — усмехнувшись над своей нерасторопностью, ответил студент. — Ну тот, который во время осмотра за врачом ходит.

— Интерн?

— Не знаю, может быть. Я тебе покажу, когда он придёт.

— А вообще приносить что-нибудь сюда можно?

— Что-нибудь нельзя. Но книгу у меня ни разу не отобрали, значит её можно. Если хочешь, я тебе свою дам почитать. — студент поднял книгу с ног и протянул Вячеславу Владимировичу.

— Но ты только на середине. — заметив количество перевёрнутых страниц, подходя к Матвеевичу, возразил Вячеслав Владимирович.

— Не первый раз читаю, так что бери.

— Я обязательно верну, спасибо.

Получив способ интересного времяпрепровождения, Вячеслав Владимирович засунул его в верхний ящик тумбы и хотел вернуться к студенту, но его подозвал Клавдий.

— Вот маленький нахал.

Присутствовал ли ты при этом театре? — когда учёный встал рядом с его тумбой, спросил король.

— Он почистил унитаз вашей зубной щёткой? — Вячеслав Владимирович в который раз не мог найти удобного места для своего тела и стоял струнно выпрямившись, пока этого не заметил и не согнул спину в более привычное её положение, а руки не завёл за спину.

— Все мы не без греха, особенно они,

Чей ярче солнца дневной лик,

Грязней угля в ночи.

— Но он не признаётся. Может быть, это и не он сделал?

— Предашь, не веря в нашу честность,

Пред Богам данную тобою клятву?

В тебе не видели мы подлеца известность.

— И не увидите. Я верю вам. — заторопился успокоить раздражённого короля физик.

— Дурна твоя привычка.

Коль в каждом слове ты кавычка¹.

— Запомню ваше наставление. — снова пробился сквозь слова Клавдия Вячеслав Владимирович.

— Не долог час, доказывающий

Стремления, тебя обязывающий.

Сейчас же будь покоен

И жди наш зов, как скромный воин.

Повернувшись к тяжёлому взгляду жены возведённого на Вячеслава Владимировича, Клавдий заговорил о сельском хозяйстве Дании, а не задействованный в семейном диалоге учёный отошёл к студенту, стараясь не занимать внимание короля, боясь возобновления к себе обращения.

— Ты принёс клятву на верность Клавдию? — было первым, что услышал мужчина от друга.

— Да, а что в этом такого? — сев около студента, без сомнения в правильности решения, которое даже не задумывался оспаривать, упрекая себя в поспешности, что случалось часто в пору его научных поисков, спросил Вячеслав Владимирович.

— Ты не читал «Гамлета»? — бесконтрольно дёрнув несколько раз ногами, усаживаясь более удобно рядом с другом, прошептал студент, глаза которого распахнулись шире обычного и не моргали, а кисть правой руки захватила одеяло и не выпускала.

— Нет.

Матвеевич, продолжая говорить тихо, хотя для Клавдия его голос и так был сложно различим среди прочего шума, торопливо пересказав сюжет трагедии.

— Теперь понимаешь, под чем ты подписался?

— Он обычный человек, играющий роль. — посмотрев на Клавдия, заключил Вячеслав Владимирович.

— Нет, человек, который живёт ролью своего героя. — правая кисть отпустила одеяло и упала на руку учёного. — Он думает, как Клавдий, и все его поступки, как считает его подсознание, будут совершаться с той точки зрения, как поступил бы король.

— Ты думаешь, что он будет посылать меня убивать? — улыбнувшись нелепости собственного высказывания, предположил Вячеслав Владимирович.

— Да. — студент настороженно, пододвинувшись к другу и сжал его руку.

— Бред. — физик отодвинувшись от него, качая головой, но руку вырвать не смог.

— Пойми, он не таков, каким ты его представляешь. Он болен. Все мы душевно больны, не те, кем являлись до того, как попали сюда. Обдумывай каждое слово, услышанное здесь, и то, которое хочешь сказать.

— И твои?

— Моя болезнь скорее бессознательная, и мыслю я от своего имени. Я лишь хочу сказать, чтобы ты хорошо подумал перед тем, как будешь исполнять приказания Клавдия. — успев добраться до взгляда Вячеслава Владимировича, который в большей степени к концу разговора, устремлялся на кровать, попросил студент.

— Я только подумал, что попал в рай, а оказался в рое ос, где каждое неосторожное движение ведёт к гибели. — забирая свои глаза у глазниц друга, с жалостью смотревших в них, выговорился учёный.

— Ты в нём не оказался, а жил.

Уверив молодого человека в здравии ума и осмыслении поступков, Вячеслав Владимирович пересел ближе к кровати Лизаветы для присутствия в разговорно — жестовом диалоге до начала утреннего обхода, на котором учёный пожаловался на головокружение, притупившееся, но не останавливавшееся со вчерашнего дня, и получил упрёк от врача за несвоевременное сообщение об ухудшении состояния, был заверен в том, что это никак не повлияет на его здоровье. Как только врач ушёл, по отработанному графику «небуйная» отправилась в столовую, путь до которой окончательно отпечатался в памяти внутреннего навигатора Вячеслава Владимировича, на объёмной карте здания, в которой пока существовали только отдельные части некоторых этажей. Не заметив нескольких лиц со вчерашнего завтрака, учёный узнал от Коли, что на вечерних занятиях «философской мысли» мужчины интеллигентно дискутировали о взгляде на картину Джино Северини, после чего их динамично разнимал санитар. Отработанные ежедневным повторением действия, вчера заставшиеся Вячеславом Владимировичем не изменились: Клавдий взял тарелку следовавшего за ним Коли, уселся в центре стола, вышел первым, за ним остальное. В 9:55 из «Небуйной» интерн забрал Вячеслава Владимировича для проведения его на процедуры второго дня.

— Выспался? — спросил он на лестнице межэтажного полёта, не забыв ещё с утра натянуть свою странную улыбку.

— Да.

— И не просыпался?

— Нет. Зачем спрашиваешь? — по инерции поле ответа задав свой вопрос, смотря в пол, но не замечая его, спросил Вячеслав Владимирович.

— Я врач и интересуюсь здоровьем своего пациента.

— Интерн.

— Уже врач.

— И всё ещё без бейджа. — посмотрев на халат врача, заметил Вячеслав Владимирович.

— Если ты его не видишь, не значит, что он не лежит в моей сумке.

— Прими тогда мои поздравления. — без видимого радостного настроения, физик подняв большой палец вверх.

— Похвала никогда не будет лишней. А вот ты забыл какие сегодня процедуры. — интерн быстро прижал к себе несколько листков бумаги, будто скрывая что на них написано.

— Но ты их конечно же знаешь. — не заявляя о том, что и правда их забыл, перескочил Вячеслав Владимирович.

— Я позволил в честь такого праздника их не запоминать. — открывая медицинскую карту Вячеслава Владимировича формата блокнотного листа, радостно заявил Интерн.

Кабинеты для занятий, помещения с инвентарём госпиталя и камеры больных располагались неоднородно по всему периметру этажей. И кабинет «грамотного стиля общения» умещался между двумя одиночными камерами, а за его дверью, когда перед ней остановился Вячеслав Владимирович был слышен твёрдый, звучный, хриплый голос Клавдия.

— Кого назвать могу я другом?

И вы, вокруг меня сплотившись кругом,

Лелеете узнать ответ,

На тот вопрос, которого и нет.

Оставьте эти препирания!

Кто дружбы ищет — тот дурак,

Не слыша ваши оправдания,

В друзьях я вижу только мрак.

В попытке на перебить стихотворную речь короля, величаво выпрямившегося перед рядами стульев, Вячеслав Владимирович осторожно прикрыл за собой дверь и, сев на ближайшую поверхность, продолжил слушать монолог Клавдия, заметившего вошедшего подчинённого.

— Но как бы не был сложен мир.

Товарищ другом может стать,

Коль жизнь свою, тебе вверяя

Святою клятвой присягая,

Скрепив её мечом о меч,

В поступок праведный вливая душу,

Покой он сможет твой стеречь,

В лесах бок о бок выследив лису.

Разделите её между собою

Как истинную дружбу пред Луною.

— Вы снова покоряете нас своим талантом. — стоя аплодируя, восхвалила речь короля преподаватель.

В пятый раз Вячеславу Владимировичу пришлось знакомиться с каждым участником группы и половину занятия развёрнуто, когда через каждую скудную реплику, преподаватель заставляла его благозвучнее подбирать слова и снова высказывать мысль, отвечал на вопросы женщины, после чего каждому уже кроме учёного и Клавдия пришлось отходить к стене, размышляя над поставленным преподавателем вопросом.

— Готов ли ты присягу доказать? — прошептал севший после монолога рядом с Вячеславом Владимировичем Клавдий во время высказывания согруппника.

— Сегодня?

— Прошу тебя не спать в полночный час.

О сроке ты заботься сам, проси не нас.

Провизии, которой будешь обеспечен, у нас большой запас.

— Постараюсь исполнить всё, что будет в моих силах, Ваше Величество.

— Вот любящий и милый нам ответ! — криво улыбнувшись, сказал Клавдий, откинувшись на спинку неустойчивого стула.

«Что ж студент говорил вдумываться в каждое слово. Из этих подозрительно только «большой запас». Да и какой смысл он мог внести в это словосочетание в стихотворной речи? Мог использовать ради созвучия.» — вспомнив предостережение друга, рассудил Вячеслав Владимирович.

Отправившись после «грамотного стиля общения» на «отказ от вредных привычек», которые во время всей относительно недолгой жизни мужчины, за ним замечены не были, где прослушал лекцию о вреде аэрозолей, использование которых приводит к разрушению озонового слоя. На занятии так же присутствовал ЛевГен, впрочем, взгляды и мысли сокомнатников не пересекались, хотя людей сложно оценить за полтора дня, но ни Вячеслав Владимирович, ни старик не испытывали ни отвращение, ни привязанность друг к другу.

В пространственно — временных промежутках между занятиями, во время сокращения дистанции между кабинетами просиженного и нового занятий, Интерн узнавал у Вячеслава Владимировича о его самочувствии и о мнении мужчины о госпитале, в форме развёрнутого соцопроса.

Последним перед обедом, после которого числилось ещё одно занятие, оставался «профессиональный ориентир», проводившийся в большой аудитории, с группой ровно в три раза превышавшей число участников остальных процедур, под руководством пожилого горбатенького мужчины, за всё время занятия от которого были услышаны только три фразы: приветствие, повторение для Вячеслава Владимировича своего обращения и прощание. Бывший преподаватель был вызван к кафедре для описания ранее имевшейся профессии, с предоставленным ограничением в сорок пять минут. Вспомнив отрывок часовой речи, произносившеся им для абитуриентов несколько месяцев назад, Вячеслав Владимирович рассказал о незаменимом месте физики, как части современного мира. Из центра второго ряда доносились неодобрительные «…это божественный замысел существования…», «…осквернители…» и радостные «… и всё-таки непостижим.», «… лезут куда не просят, а потом из-за этого страдают.». Борис и Глеб, как не противны они были Вячеславу Владимировичу из-за постоянных уместных и неуместных колких замечаний, входили в число оценщиков лекций, в конце занятия выставлявшие баллы отвечающему. Разговорившись после «грамотного стиля общения», учёный получил, как он впоследствии узнал от Интерна, один из самых высоких баллов — 5,5 (из 10).

— Чем займёшься сегодня во время тихого часа? — спросил Интерн, когда они двигались в направлении столовой.

— Ты мне вчера книгу предлагал почитать. Я взял одну у соседа, говорит интересная. — Вячеслав Владимирович уступил в узком для трёх человек коридоре шедшей им на встречу медсестре, улыбнувшейся Интерну, что тот решил не заметить.

— Ну так не пойдёт. У вас у каждого кровать своя, так и книга не может ходить из рук в руки. Верни её соседу, завтра принесу тебе какую захочешь. — неожиданно пылко заявил мужчина.

— Отдам, но вечером.

— Хорошо. Какую принести? — усмирившись, ласково спросил интерн.

— Любую, но интересную. Может быть что-нибудь из приключенческой классики: «Дети капитана Гранта», «Том Сойер». Что-нибудь с необычным сюжетом.

— Лучшее и примитивное описание.

— Ну как могу, так и объясняю.

— Ладно, я тебя понял. — осадил негодующего мужчину Интерн.

Переступив порог столовой, которым служил стык кафельных плит помещения и бетона коридора, ровно в час дня, интерн забрал еду для буйных жителей обычных камер и спешно вышел из столовой, когда Вячеслав Владимирович, выбрав более наполненную тарелку супа из заранее выставленных на пункте выдачи, на второе взяв котлету по-киевски и картофельное пюре, и компот, занял внегласно

закреплённое за ним место. «Небуйная» имела в своём распоряжении собственный стол, и, хотя на нём этого написано не было, и сокомнатниками была занята только его половина, на вторую часть никто из госпитализированных не претендовал. Так как количество столов было закреплено за кастами учреждения поровну, то госпитализированные не садились за стол, занятый сотрудниками медицинского учреждения.

Как и завтрак, весь процесс обеда в точности повтори вчерашние события, и, дождавшись студента и Лизаветы, замыкая колонну, Вячеслав Владимирович отправился в «Небуйную». В размеренно начавшемся тихом часу с засыпания стариков и прочтении первых страниц книги, учёный стал отвлекаться на неугомонные перешёптывания противоположного конца комнаты. Убрав скучное чтиво в сторону, попутно удивляясь тому, как студенту могла понравиться эта не объясняющая поступков и намерений героев книга без завязки, с остановившимся на мёртвой точке зацикленным сюжетом, перевёл наблюдение на быстро развивавшийся, не законченный с утра спор Клавдия и Коли.

Пока в Вячеславе Владимировиче боролись чувство справедливости и интерес развязки событий, учёный заметил, что ни он один с интересом бездвижно

наблюдает за бесплатным представлением. Все взгляды комнаты, в том числе и проснувшегося Петра Семёновича, ближе всех расположенного к эпицентру, как и ЛевГен, но тот беспробудно спал.

Все реплики, сказанные с утра, были перенесены в неизменённом виде или перефразированы, и ядовито-надрывисто шептались Клавдием или смешно

пищались Колей, забавляли «небуйную». Остановить поединок смог Интерн, открытие двери которым разогнало мужчин, и, застав блаженную картину бесшумного спокойствия «Небуйной», улыбнувшись, он вышел. Поединок отложили на более позднее время ради удобства беспрепятственного устранения разногласий.

Оставшееся до полдника время все решили провести в кроватях, кроме Вячеслава Владимировича, тело которого устало обдуманно находится в вертикальном положении, вставшего с кровати в направлении балкона, но прерванного смотревшим в окно Клавдием, заметившим намерение учёного открыть окно — дверь.

— Вячеслав, забыли мы сказать тебе…

Чего ты ждёшь же, подойди! — лёжа на животе, прошептал король.

Подошедшему к кровати Клавдия Вячеславу Владимировичу, под тяжестью нависшей над его шеей рукой короля, оставалось только наклонится и услышать хрип мужчины:

— Напомним мы, что о веранде,

Положено узнать не всем.

И впредь не открывай ни по команде.

— Вы всерьёз верите, что никто из них, живущих здесь несколько лет, не знает о существовании балкона.

— Никто. И ты до лучшего забудь.

— Да, мой король. — как мальчишка после разговора с отцом о снова полученной наихудшей оценки, повесив голову, отозвался Вячеслав Владимирович и, высвободив голову, отходя от кровати, услышал скрип пружин, после чего громкий голос Клавдия возвестил:

— Настало время, господа, для послеобеденной трапезы.

«Небуйная» зашевелилась, заскрипела пружинами, зашуршала одеялами, и через две минуты быстро выстроившаяся процессия двинулась на третий этаж.

Наслаждаясь отвратительными бутербродами с кабачковой икрой, рядом с Вячеславом Владимировичем сел Интерн, полдничавший за соседним столом, когда госпитализированные вошли в столовую.

— Мне казалось, что за этим столом можем сидеть только мы. — обращая свои догадки о не проявленном интересе остальных госпитализированных к столу «небуйных», поинтересовался учёный.

— Тебе так казалось. Хочешь меня выгнать? — продолжая есть и не готовясь быть выгнанным, бросил мужчина.

— Нет.

— Ну тогда и проблема исчерпана. — победно заблистав зубами, облепленными оранжевыми кусками, вгрызаясь ими в хлеб, бросил Интерн.

— Знаете, я не очень люблю икру…

— Давай, давай, — сгребая хлеб с тарелки Вячеслава Владимировича в свою, пробурчал Интерн, пережёвывая откушенный кусок. — Еде пропадать нельзя.

«Положить эту гадость в рот, и уже тошнит, а он добавки просит. И как они это едят?» — подумал Вячеслав Владимирович, повернувшись в начало стола, где

сокомнатники с таким же энтузиазмом, точно копируя выражение наслаждении с физиономии Интерна, и без малейшего отклика отвращения мышц лица,

поглощали продукт.

— Не забывай, тебе ещё на ОБЖ идти. — выпрямившись, удовлетворённо созерцания приумножение вещества в своей тарелке, напомнил Интерн. — Так что подожди меня.

— ОБЖ? — спросил, студент подслушивавший их разговор. — И у меня сейчас это занятие.

— Ты доел? — обратился к вступившему в разговор работник госпиталя.

— Заканчиваю.

— Вот и славно, тогда вдвоём и идите. И чтобы привёл мне его в палату без травм и со всеми конечностями… синяки и царапины разрешены.

— Что-то не нравится мне эти слова. — Вячеслав Владимирович переглянулся с Интерна на Матвеевича.

— В предложении всегда есть завершающие слова. А их смысл тебе он объяснит. — запихивая в рот очередной кусок хлеба, сбрасывая с себя обязанности провожатого, улыбаясь с растянутыми щеками, пробурчал Интерн.

— Пошли, Вячеслав Владимирович. — студент поднял тарелку со стола.

Попрощавшись с Лизаветой, убрав за собой столовые приборы и посуду, друзья прошли мимо оставшегося сидеть за столом «Небуйной» Интерна, не обратившего на них прощального взгляда, как это сделала девушка, а продолжавшего с упоением пережёвывать склизкий хлеб.

Спустившись в противоположный входу в здание конец коридора первого этажа, где располагался кабинет последнего на сегодня занятия, Вячеслав Владимирович, вошедший после студента, был оглушён басистой командой:

— Встать в строй!

В раскрывшийся, после того как студент убежал к стене, панораме светлого кабинета перед шеренгой стоял плечистый, увесистого, струнного телосложения мужчина лет пятидесяти в военной форме, чей возраст выдавало только рифлёное глубокими морщинами лицо.

— Выполнять приказ, больной! — обратился он также резко к Вячеславу Владимировичу, который последовав примеру студента встал в конец ряда. — Живот втянуть, дышать полной грудью! Ждём Иванчука и Амбарова.

С прибежавших, чему свидетельствовала глубокая отдышка и топот в коридоре, ранее названных человеком военной выправки госпитализированных, вставших в строй за Вячеславом Владимировичем, началась перекличка, остановленная на учёном.

— Новый, шаг вперёд марш! Василий Иванович — офицер в отставке. Назовись! — отчеканил мужчина.

— Вячеслав Владимирович — преподаватель физики. — ответил физик, копируя дикцию мужчины

— Служил?

— Нет.

— Учёные люди тоже нужны. На моих занятиях ты получишь все важные для выживания навыки. Из всех на которых ты был, это самые необходимые занятия во всей больнице. Понял?

— Да.

— Вернись на место. Продолжить перекличку!

Когда попеременно сменяющие друг друга голоса затихли в противоположном конце зала, был объявлен план занятия:

— Выживание в условиях дикой, непредсказуемой природы — то, чем занимался человек с самого начала своего существование. Вы — выросшие в городах, изнеженные благами цивилизации — утратили все важнейшие и основные навыки. Вместо яростной, сосредоточенной охоты, где вы из нападающего в мгновение из-за неосторожности, треска незамеченной щепки, можете стать жертвой, вы построили легкодоступные магазины. Тепловые электростанции, выхлопные газы автомобилей, самолётов и подобных транспортных средств, из-за которых возникает… парниковый эффект, приводит к изменению климата. Сегодня вы снова воссоединитесь с природой, прочувствуете этот первобытный звериный инстинкт. — в руке Василия Ивановича загорелась спичка, вытащенная им из засаленного коробка, лежавшего в кармане болотных солдатских штанов. — Сменить обмундирование!

Толпа хлынула, унося с собою Вячеслава Владимировича, к открытым шкафам, находившимся у двери, на полках которых лежали утеплённые куртки. Замешкавшийся учёный, надевая неизвестно каким образом попавший в его руки экземпляр, растерялся в большей мере, когда одежда сжала плечи. Добротно сшитая материя не треснула, и при любом отклонении от лекала, безжалостно надрывала кожу. Пробираясь сквозь встречное течение обратно к шкафу, Вячеслав Владимирович застал его полки пустыми, и под предупреждения о скором догорании дерева вернулся в строй.

— Привыкайте, Вячеслав, привыкайте. — туша спичку, и бросая её к ещё шести на пол, улыбаясь неопытности учёного, как решил Вячеслав Владимирович, пожалел Василий Иванович.

— Извините, но у меня…

— Отставить извинения. У нас есть только полтора часа, так что налево! Сидоров, открыть дверь! Вперёд шагом марш!

Невпопад импровизированный взвод вышел на улицу через индивидуально выбуренные для кабинета ОБЖ двери. Прохладный ветер обдувал ноги, укрытые миллиметрами пижамной ткани, но по-зимнему утеплённая куртка более больших размеров, доходила до колен и счастливцы, ухватившие нужный размер практически не ощущали дискомфорта, когда Вячеславу Владимировичу, не получившему подобной привилегии, оставалось согреваться натиранием подмерзающих бёдер и передвижением небольшими скачками; оба способа сразу же пресекались Василием Ивановичем. Знавший о вне кабинетном занятии студент предусмотрительно достал две пары сапог, что составило преимущество «небуйных» перед теми, кто это сделать забыл или не успел, вследствие чего вышедшие в открытых пляжных тапках, надетых на утеплённые носки.

Продвинувшись к спортивной площадке, часть снарядов которой напоминала Вячеславу Владимировичу тренировочные препятствия, располагавшиеся в военных частях, госпитализированные, остановившись после команды Василия Ивановича, из перпендикуляра перегруппировались в параллель.

— Этот спортивный комплекс сегодня послужит нам той самой дикой местностью, — оборачиваясь к железным джунглям, продолжил мысль, остановившуюся в помещении, Василий Иванович, — если кто-нибудь из вас обладает, пусть оно будет и скудное, но воображением, представит в виде глухого тропического, например, леса. Деревья умеренных широт у нас имеются,

остальное — ваша забота. Бездумно лазить я вам не дам, но для отработки навыков устроим полосу препятствий. Проходить будете парами на время. Кому на прошлых занятиях не хватало пары?

— Мне. — отозвался студент.

— Будешь с Вячеславом. Разминка десять минут.

Выбрав тактику повторения за имевшими понимание о разминке госпитализированными со стажем, Вячеслав Владимирович в стягивающей уже по натёртым местам куртке пытался ускользнуть от проницательных глаз отставного офицера, занявшего выгодную позицию на расстоянии от разминавшихся, где, даже без поворота головы, был виден каждый, и знавшего все тонкости своего ремесла бездействие учёного не укрывалось, и через несколько предупреждений Вячеславу Владимировичу пришлось более интенсивно выполнять упражнения. Учёный пытался прошептать о жгучести малоразмерной куртки студенту, но и это пресеклось Василием Ивановичем.

Расположившиеся в конце шеренги «небуйные» и в забеге были последними. При наблюдении за прохождением препятствий предшествующими парами, путь казался не затратным для прилагаемых усилий, и даже выполнение их в положении Вячеслава Владимировича трудностей не предвещало: кувырки, перекаты,

проползание под сеткой, «тележка», бег с напарником за спиной, рукоход и подобное, с завершающим трассу вбиранием на дерево и десантированием с него. Начало темнеть, над тренирующимися включились прожектора. Через час, при среднем прохождении каждой пары за четыре минуты, подошла очередь учёного и студента.

— Помните, главное, чтобы качественно, а уже потом скорость. — рекомендовал студент перед тем, как до них донеслась трель свистка.

Разрыв между напарниками с самого начала и до конца забега остановился на одном метре, при выполнении каждого задания оно расходилось ещё больше в невыгодную для Вячеслава Владимировича пользу, но за перебежки между снарядами возвращалось к постоянной однометровой отметке. Самым сложным действом, которое учёный не брал в расчёт, ведь при взгляде со стороны его выполнение казалось несложным, но ровно до того момента, ему пришлось лёжа на взрыхлённой сапогами предыдущих участников земле, как ящерица проползти под

бездвижно натянутой сеткой, разгребая часть кочкообразной почвы головой,

поднять которую выше чем на десять сантиметров от земли также не

представлялось возможным, как и локти, из-за чего после преодоления нескольких метров в максимально согнутом положении нитки, утратив последние запасы упругости, выполнив свой долг в глазах общественности и ГОСТа, прервали свою жизнь, образовав некрупные дыры в рукавах куртки, которые к концу дистанции обратились в бесформенные свисающие куски ткани, обнажающие загрязнённую пижаму.

— Вячеслав! — подходя к обессиленным, восстанавливающим дыхание

напарникам, прогремел Василий Иванович. — Объяснитесь о произошедшем с вашей формой.

— Я… секундочку, — глубоко вдыхая, после чего задыхаясь, выдавил из себя учёный. — Я пытался вам сказать, что взял размер меньше моего.

— Вышей себе размер на рукаве, если запомнить не можешь.

— Я думал, что у всех размер одинаковый, но, когда понял, что она мне мала, остальные разобрали.

— Отставить оправдания! Стройся! — отворачиваясь от физика с лицом недовольным, но без неприязни к Вячеславу Владимировичу, как подумал учёный, скомандовал Василий Иванович.

Кучка госпитализированных сплочённо развернулась в ровную линию.

— Итак, я решил, что это будет не обычная тренировка, а соревнование. Первые три места заняли: Сидоров, Амбаров и Иванчук. Разбег у остальных небольшой. Последний с наибольшим отставанием в полминуты — Вячеслав. За это он проходит трассу ещё один раз. А победителям награду я придумаю к следующему занятию. На старт! Марш!

Сосредоточенно и в полтора раза медленнее Вячеслав Владимирович прошёл дистанцию, которая показалась ему сложнее, чем несколько минут назад. И под огорчённым взглядом Василия Ивановича, надеявшегося на более сильную физическую форму нового ученика, держась за грудь, возвратился в шеренгу, которая, не потеряв формы, следила за его необъяснимыми судорожными движениями.

— Молодцы. С вашим уровнем подготовки вы хорошо справились с заданием, не отлично, но для выживания и этих навыков достаточно. Хочу выделить тех, кто не забыл взять с собой тёплую обувь, из-за чего ты, Вячеслав, занимаешь место на ровне с остальными, хотя показал себя не с лучшей стороны. Напоминаю всем, наши тренировки содержат как практическую, так и теоретическую часть и каждый, хотя бы в одном из пунктов отдельного занятия должен преуспеть. Кругом! В больницу шагом марш!

Василий Иванович поспешил к началу колонны, оставив её хвост без внимания.

— Выживания? Он готовит нас к апокалипсису? — тяжело дыша прошептал Вячеслав Владимирович впереди идущему студенту.

— Да. Мы его собственная маленькая армия — от воспоминаний с работы не вернулся в реальный мир. Почему ты не сказал мне о куртке?

— Я пытался. Он мешал.

— Я постараюсь тебе помочь в следующий раз.

— Я постараюсь в следующий раз смотреть на размер одежды. А что с теоретическими занятиями? Как сессии в университете, с билетами? — наступив

студенту на ногу, спросил Вячеслав Владимирович.

— Ну он всё занятие что-то рассказывает, книжки приносит. Это зависит от темы. Но мы ничего не делаем. Может вызвать пару человек, чтобы на них показать и всё.

— А сегодня, ты же на его занятия не один год ходишь, — время появления

каждого жителя «Небуйной», Вячеслав Владимирович узнал сегодня перед завтраком. — как по пятибалльной шкале сложности, где пять — невыполнимый

босс, а ноль — даже Клавдий справиться.

— Ну Клавдий не так уж и неповоротлив…

«Ну да, он когда с балкона спрыгнул, посмотрел на меня с таким лицом, как будто встал с кровати.» — согласился Вячеслав Владимирович.

–… но если сравнивать, например с Лев Геном, то твёрдая четвёрка. Такие бывают несколько раз в квартал, а уж на пять никогда не было. Обычно один—три. Но и не ноль — делать всё равно что-нибудь придётся.

— Значит, сегодняшний день решил вывалить все сложности, с которыми мне придётся столкнуться за один раз. — согревая руки, на выдохе задумался Вячеслав Владимирович.

— Не беспокойся, ты, как бывший преподаватель, должен знать, что у каждого есть свои любимчики, и здесь у таких особенно много поблажек.

— У меня любимчиков не было. А их одобрения я добьюсь не через унижения. — Вячеслав Владимирович, заметив, что идёт, поравнявшись со студентом, вернулся на своё место в колонне.

— Отставить болтовню в конце! — Василий Иванович открыл дверь в кабинет. — Форму на место и свободны.

Пока госпитализированные переодевались отставник подошёл к учёному.

— Одежду, вместе с курткой отнеси в прачечную. Там выдадут новую и форму завтра мне занесёшь.

— Хорошо.

Наблюдая за тем, как мужчины раскладывали форму, Василий Иванович по-хозяйски подошёл к шкафу, упрекая некоторых в неправильном складывании рукавов.

— Что ж, показывай, где у вас тут прачечная. — выходя из кабинета, где, предупреждённый студентом, оставил сапоги, сказал Вячеслав Владимирович другу.

— Пошли. И всё-таки у тебя не могло не быть любимых учеников.

Нагруженные не только комплектом Вячеслава Владимировича, но и ещё двумя, врученными им Василием Ивановичем, когда пара уже стояла на пороге кабинета, они шли в одном потоке госпитализированных, но всё же выделялись в нём несхожим темпом шага, в просторном коридоре прижимаясь к стене.

— И не было. — грубо повторил Вячеслав Владимирович, подбирая свисавшие рукава куртки и скручивая одежду в шар.

— Вот я нравился всем преподавателям…

–… и извлекал из этого выгоду, не забудь добавить.

— Извлекал. — немедля согласился студент и вытащил штаны, начавшие выпадать из шара свёрнутой одежды. — Тогда, если ты только всё время суток работал, чем был занят? Не может что-то завлечь настолько сильно.

— Готовился защитить докторскую.

— Не жить ради получения корочки? Я догадывался, что существование таких людей возможно, но не думал, что буду идти рядом с ним в психиатрической. И о чём ты так усердно писал?

«Не доверяй никому. — его слова. Хотел предупредить о других, но вызываешь больше подозрения, чем Клавдий.» — Вячеслав Владимирович остановил свой язык, готовый сказать те же слова вслух.

— Атомная физика. Физические явления на атомно-молекулярном уровне.

— Дальше и спрашивать бессмысленно — о таком я только в фильмах и слышал. Как мы — люди с одинаковым объёмом мозга — так отличаемся в понимании мира! — студент указал рукой, в которой держал штаны, на середину стены коридора.

— Как раз тем, что я занимался предметом, в то время как ты, судя по твоей точке зрения, не откладывал радости жизни в долгосрочный ящик.

— И знаешь, не жалею. Ведь в конце мы всё равно оказались на одном потопленном корабле. Вы со своими знаниями, а я с воспоминаниями. — Матвеевич прицокнул языком, посмотрев на друга.

— На кого учился? — отводил от темы Вячеслав Владимирович, рассказы о которой перепутались в его голове, и он забыл, что именно врал раньше.

— Инженер-наладчик станков лёгкой промышленности.

— Не удивительно, что из двух направлений студенческой жизни ты выбрал не учёбу. Давно я не слышал о достойных изобретениях в этой области, да и у нас развита она, по сравнению с другими отраслями, даже прилично, но в мировом сегменте однозначно проигрывает большинству стран.

— Рад, что ты пришвартовал наш разговор именно к этому берегу. Приятно общаться с таким человеком, который, рассуждая, пытается понять твой выбор. — несмотря на то, что пара шла быстро, большинство госпитализированных их обогнало и уже покинуло этаж.

— Но однозначно не приятно опаздывать на ужин, который должен начаться через несколько минут. — всматриваясь в часы, висевшие над входом в госпиталь, заметил учёный.

— Не беспокойтесь, к прачечной мы подойдём ровно через два… один. Вот и она.—студент остановился перед полудверью с отрезанным верхом, которая заканчивалась на середине живота Вячеслава Владимировича и имела пристрой в виде небольшой доски — импровизированного стола. — Извините! — протянул молодой человек, заглядывая в комнату.

— Никого. — заметив беззвучный ответ, сказал Вячеслав Владимирович.

— Оставь это здесь и пойдём. — студент показал на стол.

— А с этим что делать? — учёный вывернул руки так, чтобы напарник увидел разодранные локти.

— Я думал, что ты только куртку порвал. Так, сейчас… это должно быть здесь. — спохватился студент и, перевалившись через доску и отыскав задвижку, открыл полудверь.

— Пошли, найдём тебе сменку.

Бросив комплекты на пол прачечной, они остановившемуся в центре комнаты.

— Куда? — студент указал на два коридора, расположенных в противоположных стенах.

— Разделимся. Кто найдёт — крикнет.

Войдя в комнату поиска, перерыв несколько корзин с бельём, Вячеслав Владимирович отыскал отдел с чистой одеждой и, как было задумано, крикнул студенту, который, пока учёный переодевался, пришёл на зов. В этом же помещении нашлась корзина с грязными пижамами, куда была брошена и бывшая, превратившаяся в лоскутные тряпочки, одежда учёного. Повторяя способ открытия двери, студент совершил обратное действие, и после того как Вячеслав Владимирович поправил развалившуюся на полу кучу верхней одежды и припнул её ближе к стене, напарники направились в столовую.

Неплотно отужинав рыбной запеканкой в компании всей «небуйной», Вячеслав Владимирович вернулся на второй этаж. За оставшийся до вечернего обхода час, учёный успел: вернуть студенту книжку, объясняя это непониманием действий героя; выслушал нативные претензии от Бориса и Глеба, высказывавшиеся за его спиной, пока физик сидел на кровати друга; отобрав у Божков пищу для разговора, он сходил к Коле и Петру Семёновичу, обсуждая темы уроков ОБЖ, и выслушал возмущения Коли о том, что он был единственным соседом учёного, который не являлся его одногруппником ни на одном занятии. К этому моменту свободное время истекло и в комнату вошли два доктора. Госпитализированные устроились на своих кроватях в ожидании очереди.

Оставшись наедине с собой, Вячеслав Владимирович заметил, что и сейчас голова не перестала болеть, как и не затухала на протяжении всего дня, но к удивлению учёного, это чувство стало для него привычным, боль перестала его занимать, и он её беспрепятственно принял.

Упомянув головокружение как ещё один из чувствовавшийся симптомов, Вячеслав Владимирович принял таблетки и, перевернувшись на бок, продолжил наблюдение за осмотром сокамерников, перемещая зрачки с доктора на Интерна, иногда встречаясь с улыбавшимся взглядом последнего. Закончив осмотр, сотрудники госпиталя пожелали «небуйным» приятных снов и выключили свет.

Первые полчаса Вячеслав Владимирович исправно выполнял данное Клавдию обещание, ровно до того, как силы, окончательно утерянные после второго забега, отказали учёному в поддержке сознания в дееспособном состоянии. Начав с прикрывания глаз на несколько секунд, встревоженно открывая их в страхе сна, последующие разы соблазняясь несколькими минутами отдыха, и не замечая окончательного закатывания глаз, мужчина бессознательно перекатился на спину.

Клавдий, в своих первичных намерениях, пытался дошептаться до Вячеслава Владимировича и, принимая в ответ только размеренное дыхание учёного, сел у его кровати.

— И почему склоняемся к доверию

К тебе мы без всякого неверия,

Когда не спрашивая нас,

Свои слова ты с себя стряс. — сложив руки на правом колене, поставленном через левое, наклонившись к спящему, прохрипел король.

— Ваше Величество! Я заснул? Прошу прощения, я не хотел. — чуть не задев голову Клавдия, вздрогнул учёный.

— Оставь свои ты оправдания.

Слабы не те, которых в засыпания

Влекут сирены полнолуния,

А лишь боящиеся пробуждения.

Пойдём.

Укутавшись в одеяла и спрыгнув на землю, скованные клятвой отошли к ясеню.

— Мой Король, почему в полночь? Они уснули через пару минут после отбоя.

— Живём мы с ними больше твоего.

Последний, погружённый в сон,

Не раньше дюжины минут последнего

Свершил обдуманный последний стон.

Исполни наш приказ, и руки пусть возьмут,

Скрепишь же этим дружбу и доверие меж нами.

Слова летят, мысль остаётся тут.

Клавдий протянул тканевый свёрток, после раскрытия которого, по ладони Вячеслава Владимировича раскатились таблетки.

— Зачем они мне? — дрожа, как будто удерживая в руках незаконным путём добытый предмет, подняв несколько ссыпавшихся на землю таблеток, испуганно воскликнул Вячеслав Владимирович.

— Принять их должен собрат

Наш царственный сосед.

— ЛевГен? — помедлив, обдумывая аллегорию Клавдия, предположил Вячеслав Владимирович.

— Король, вы хотите, чтобы я подсыпал старику всё это?

— Понятна и чиста речь наша.

— Где вы столько взяли? Украли? — боязливо, в отвращении и страхе, собирая препараты в ткань, вспоминая слова студента «в саду… убил… яд», проговорил Вячеслав Владимирович.

— Противен унизительный поступок нашей крови.

Но нам и в их отсутствие здоровей.

— Я…я не знаю. Это же убийство!

— Усильем воли над собой, преодолеешь страх.

Покончи с тяжкими мучениями в существах.

Как только душу грешного взнесёшь ты над землёй,

Вобьёшь скрепляющий кирпичик шаткой мостовой

Для новых беженцев, изгнанников и отверженных.

— Каких новых изгнанников? Вы хотите, убив старика, освободить его кровать, и чтобы к нам госпитализировали ещё одного? — мозг Вячеслава Владимировича, отдыхавший несколько недель, от этого уставший, нашёл пищу для скорых догадок.

— Всё верно. Но исполняя долг не медли,

И заверши его в ближайши дни.

— Это аморально — отказываться от клятвы — но я не убийца.

— Он стар, и умертвишь его сегодня ты

Иль завтра от гнилой косы —

Мы разницы не видим.

Святой союз пред Богом данной клятвы нерушим!

В согласии беспрекословной и неоспоримой службы

Ты обещался. И коль не можешь данное сдержать,

Последует изгнание или казнь.

— Казнь? Мы живём в XXI веке, что за средневековые традиции! Вы не король, который может распоряжаться судьбами людей, как ему вздумается! Я не буду участвовать в этом фельетоне. — Вячеслав Владимирович резко развернулся в направлении госпиталя, но не сделав ни шагу, снова повернулся. — Женщину, которую вы зовёте Гертрудой, в реальном мире все знают как Николь.

Более плавно совершив пол-оборота, Вячеслав Владимирович подошёл к балкону. От безрезультатных попыток зова Николь, учёный перешел на более устоявшееся в «Небуйной» её наименование, так же оставшееся без внимания.

— Прав был студент на ваш счёт. Вы тот, кто портит коллектив изнутри. Плесень, поражающая центр хлеба. Мель среди бурного течения. — горячестью отапливая тело, и охлаждая губа слюной, в избытке наполнившей рот, твердил Вячеслав Владимирович.

— Наши поступки не глупей твоих.

Ведь по твоей вине застряли мы как пара часовых. — не поддавшись всполохнувшим эмоциям собеседника, отозвался Клавдий.

— Позовите вашу «жену».

— Увы, но твой пример и вид в наших глазах,

Не позволяют беспощадно тратить время.

Рассеянностью ход закрыл в дверях.

Не веря Клавдию, Вячеслав Владимирович встал рядом с ним и, для лучшего обзора подпрыгнув несколько раз, убедился в словах короля.

— Что нам теперь делать? Нас здесь найдут, переведут в одиночные! Мы сможем залезть на балкон. Подкиньте меня! — тараторил учёный.

— Бездумность мыслей приведи в порядок.

Ещё мы не решали глупей загадок.

Вернёмся в наш обитель сквозь центральные врата.

— Там охрана и дежурный врач. — с угаснувшей надеждой посмотрев на Клавдия, отверг его предложение Вячеслав Владимирович.

— Иль глуп, иль веришь ты в сознательность людей.

Пойдём, трусливый заяц, загубим совести людей

В душе твоей скорей.

Так, точно он оказывался в подобном положении не в первый раз, Клавдий без лишних остановок тяжёлой поступью в мягких тапках тёмным пятном среди серой ночи направился к центральному входу, за ним осторожно и неуверенно мельчил Вячеслав Владимирович. За несколько шагов до поворота, учёный, обогнав короля, остановил его:

— Постойте! Там камеры. — прошептал мужчина, выглядывая из не обозреваемого аппаратами места.

— Не прикасайся к нам! Своё мы дело знаем.

Прочь с нашего пути, ступаем там, где пожелаем!

«Ему не выгодно переводиться из «Небуйной», что случится если нас заметят. Значит эта дорога безопасна.» — убрав руку, пересекавшую путь королю, рассудил Вячеслав Владимирович и продолжил следовать за Клавдием.

Пустота асфальтированной дороги, проложенной от каменного забора до дверей госпиталя, ярко освещалась парой фонарей. Не доходя до неё, а держась на коротком расстоянии от стены, возвращенцы подошли к раздвижным дверьми, оснащённым датчиком движения, который, уловив мерцание в лучах сканера, открыл стеклянные створки. Не сбавляя привычного темпа, используемого Клавдием как внутри госпиталя, во время передвижения по комнате или коридорам, так и во время пребывания в комендантский час за пределами здания, король прошёл несколько поочерёдно раскрывающихся приёмных, в пространстве между которыми стояли шкафы и скамьи, окончившиеся началом коридора — второстепенным пропускным пунктом, дублировавшем более значимый, расположенный у въезда на территорию госпиталя. Подойдя к окну, за которым должны были находиться дежурный врач и охранник, Клавдий сказал:

— А вот и те, в чью непреклонность воли

Ты верил, как в благоуханье поля.

За перегородкой, лицом к мониторам, на одном из которых вещал коммерческий телеканал, а в пикселях других, отвечавших, как объяснил Клавдий, за отображение трансляций с камер внешнего периметра, дрожали чёрно-белые помехи, развалились на бархатных креслах охранник и Интерн, сегодня жаловавшийся Вячеславу Владимировичу о высиживании второго подряд дежурства.

«Нет Интерн, он уже врач, не может так просто заснуть на работе. Он же знает насколько важен этим людям. Он не может… не должен спать!» — пытаясь не разочароваться во втором по значимости для себя человеке в госпитале, подумал учёный.

Совершив попытку удостоверится в том, что работник госпиталя не слышал открытия дверей и торжествующего высказывания Клавдия, и находится в сознании, Вячеслав Владимирович постучал по стеклу ногтями, на что ни один из помещённых с той стороны не ответил, но отреагировал король, сорвав руку со стекла:

— В своём ли ты уме?

Идём. Увидел ты сполна.

— Как ты узнал, что камеры не работают? — отходя от пропускного пункта,

спросил Вячеслав Владимирович.

— Сберечь казну хотят они,

Посредствам отсечения трат.

Узнали мы об этом в сплетни

Бездумных двоих лиц, чьи голоса гремят.

— Заберите. — протягивая Клавдию расчёсанный, растормошённый и размякший во вспотевших руках учёного мешочек с таблетками, брезговал Вячеслав Владимирович.

— Тем самым отрекая клятву,

Не милость нашу признаёшь.

— Признаю.

— Божественный контракт расторгнут наш!

Безотвратимой кары ты познаешь,

В свершенье которой не будет нам позора,

Коль лишние уши прознают о сути разговора.

Оставшийся до «Небуйной» путь прошли в молчании. Открыв дверь с негромким щелчком, приглушённым медленным нажатием на ручку, король и учёный вошли в комнату, и, произведя те же движения, Вячеслав Владимирович закрыл дверь. Отложив вопросы Гертруды, ожидавшие их зова с улицы, Клавдий возложил своё тело на кровать, а учёный упал на свою.

«Какая бренная мечта. Ах, если бы моё существование было настолько незначительным, как его. Король, бездумно распоряжающийся судьбами подданных идеален для исчезновения целого народа. Его бы да и в, скажем, XVI век, красота!»

Изолятор

Проведя неизменные процедуры начала первой половины дня, в которые так же включилась утренняя ссора Коли и Клавдия, не простившего мужчину за испорченную зубную щётку, за которой и сам король идти не хотел, что пришлось выполнить Гертруде. Также предметом сегодняшних препираний послужили поиски тапок монарха, обвинившего Колю в их намеренном распинывании по палате. В добавок к этому утро украсили отчаянные восклицания Глеба о снова холодном одеяле с последующей проповедью Бориса, который, помолившись, начал готовились к обряду изгнания домового, по его догадкам и охладившего одеяло.

Обременённый натиском слов-таранов Клавдия, Коля в первые несколько минут отстаивал свою непричастность к произошедшему, ведь обувь и вправду была разъединена на далёкое друг от друга расстояние — правый лежал рядом с тумбой Лизаветы, левый — под кроватью ЛевГена — к разгару спора и второму рывку короля, когда обвиняемый принёс последний тапок от кровати Лизаветы, он оставил только безучастное мотание головой.

Появление Интерна до осмотра никого кроме Вячеслава Владимировича не удивил.

— Вот, как обещал. — сказал молодой человек, протягивая книгу с двойной улыбкой: более широкой, наслоенной на повседневную.

— Благодарю. Хм… такую я не читал. — перевернув том, учёный прочитал описание. — «… А два эмиссара Рая и Ада за 6000 лет полюбили свой образ жизни среди людей и саботируют наступление Конца Света.». Интригующее начало.

— Она тебе понравиться.

— Буду проводить время с пользой. Спасибо.

Книга выглядела новой, и, решив погрузиться в мир фэнтезийного бестселлера во время тихого часа, Вячеслав Владимирович положил её в тумбу, а Интерн, напомнив «небуйным» о скором возвращении с утренним обходом, не попрощавшись, вышел из комнаты.

Стараясь не смотреть на противоположную стену, где после пререканий с Колей, которого пришлось успокаивать Петру Семёновичу, Клавдий отвечал на прерванные ночью вопросы Гертруды, учёный, пытался улучшить отношения с ЛевГеном, чувствуя нависшую над его жизнью державу короля, но прогресс общения с упрямы стариком и на третий день не изменился и остался нейтральным, и на сегодня эти попытки прекратились, чтобы не вводить его к иррациональным взаимодействиям. Вячеслава Владимировича уже неотвратимо тянуло к неразговорчивому, из-за чего ему казавшемуся загадочным, старику. Физик почувствовал ответственность за любое происходящее с ЛевГеном событие, отразившееся на его здоровье — он понимал, что Клавдий не отступится, а молчание — также законом наказуемое деяние — делало его соучастником преступления и ещё сильнее давила на его трусость.

«Рассказать ли студенту о том, что он оказался прав? Нет, конечно, нет! Он то, в отличие от Клавдия, рассуждает вменяемо. Да и «король» намекнул о нехороших последствиях бездумной болтовни. Абсурд… просить убить, а после отказа просто отпустить. Либо это довольно хорошо и хитро спланированный за несколько минут план мести, либо беспечная глупость. » — высказался своим мыслям Вячеслав Владимирович, вернувшись на кровать.

Оставшиеся до обхода полчаса учёный провёл в компании Лизаветы и наблюдавшего за их общением студента. При близком рассмотрении, а сейчас Вячеслав Владимирович сидел менее чем в метре от девушки, она уже не казалось притягательно-идеальной. В сглаженный краях лица проглядывали оголённые истощенной кожей скулы и блестящий шарообразный лоб с высоко посаженными волосами, лебединой дряхлой шеей, и с единственным на всём низенькое тельце несколько миллиметровым слоем жира на руках. Такая неожиданная подробность сначала оттолкнула Вячеслава Владимировича, в чьём воображении, ведь он имел небольшое отклонение в зрительном аппарате, но очки не носил, и эти трудно замечаемые детали разгладились фантазией, Лизавета представлялась не сорванным бутоном астры в поле скощенной травы.

«Об этом свой комментарий я упущу.»

Но привыкнув к новому образу, забыв предшествующий идеал, учёный заметил некоторую притягательность и этого сложения, а к концу тренировки жестового общения, вернулся к чувствам, имеющимся час назад, и даже более проникнувшись симпатией к девушке.

Отсидевши обход, отзавтракав творожной запеканкой со сладким изюмом и сгущённым молоком, Вячеслав Владимирович самостоятельно отправился на процедуры: вырвавшись раскалённым телом, жадно заглатывая воздух после физических упражнений в коридор, гуашью вырисовав на холсте банку акварели, с похвалой расцененную преподавателем ИЗО и, присутствуя на дне симфоний Моцарта, выслушав их в исполнении Лизаветы, узнав у одногруппников, что девушка играет только для них, остальным же группам приходится довольствоваться тяжёлыми ударами клавиш медсестры-самоучки-пианистки, иногда заглушавших звуки мелодии, хотя девушка приходит и на другие занятия в свободное время.

Отобедав грибным супом, выложив шампиньоны студенту, Вячеслав Владимирович вернулся в «Небуйную». Предвкушая проведение следующих часов в компании книги обещавший вовлечь и, после закрытия, оставить сладкое послевкусие недочитанного интереса, мужчина с надеждой вытащил том из тумбы.

Полулёжа, опёршись спиной о подушку, учёный устроился на кровати, поставив на ноги заветное чтиво. С довольно-заинтригованным выражением лица он благоговейно, с высшим библиофилистическим удовольствием насладился хрустом переплёта, ни разу не открывавшейся книги, развернул форзац. Внимание Вячеслава Владимировича привлек ни столько необычный его цвет, а именно небесно-голубой, сколько то, что на нём находилось — с картона на одеяло спустился небольшой литок бумаги, достав который из складок ткани, учёный прочитал: «Теперь я понимаю, что вы хотели мне сказать. Простите мою глупость, из-за которой вы находитесь в таком положении. Мы должны предотвратить это. Доверьтесь человеку, который передал вам эту записку. Я достала машину времени. Найдите меня в университете. Бегите, когда сможете. Он вам поможет. Л.»

«Лера! Но как она узнала про разлом? Она же пишет про него? Впрочем, это не важно, узнаю, когда встретимся. Не надо медлить, я должен найти Интерна. Как же я хочу выбраться отсюда! Это место… оно угнетает. » — сорвался Вячеслав Владимирович и, ликуя в душе, но оставшись непоколебимым снаружи, аккуратно спустил руку под одеяло, положив бумажку в карман, не спеша убрал книгу в ящик и, как будто направляясь в туалет, вышел из комнаты.

Потратив на поиск несколько минут и застав ожидавшего полдник Интерна в столовой, Вячеслав Владимирович не удивил его своим появлением.

— Не можешь дождаться дынного коктейля? — с искренним любопытством спросил работник госпиталя.

— Объяснишь? — оглянувшись, проверив появление новых ушей, и удостоверившись в их одиночестве, Вячеслав Владимирович вытащил из кармана согретую влажной от волнения рукой бумагу.

Пробежав глазами по первой строчке, Интерн, оставив улыбку только у краёв губ, тихо (из-за отсутствия людей появлялось эхо) ответил:

— Я обязан этой девушке… очень обязан. Я отвезу тебя к ней, но как только вернусь сюда, если о твоём исчезновении не будет известно, я сообщу примерное твоё местонахождения.

— Справедливо.

— Если тебя поймают, ни слова обо мне.

— Не поймают.

— И всё же. Будь готов, и как только устроится подходящий случай, я приду за тобой.

— Есть конкретный план, или будет зависеть от ситуации. — этот вопрос педантичного мужчину беспокоил больше всего.

— По ситуации, но главное добежать до выхода, через который вчера… — в скороговорке осёкся Интерн, но не теряя темп продолжил, — где ты проходил, когда тебя привезли в госпиталь. На парковке стоит моя машина. Довезу тебя до места встречи, а дальше ты сам.

— Откуда ты её знаешь? — убрав свёрнутую бумажку в карман, поинтересовался Вячеслав Владимирович, выпрямив спину, так как до этого он сидел, наклонившись к столу и вытянув шею на самое возможное смещение позвонков.

— Я был знаком с её тёткой. Но в сентябре встретился и с Лерой.

— Но как она узнала, что я здесь, и передала тебе? — продолжил любопытно заискивать учёный.

— Вчера я выбирал книгу, там, в магазине, и встретились. Она попросила вложить записку и вытащить тебя, напомнила о моём долге за её услугу. Но как она узнала, куда тебя…

— Я вспомнил. — взвинчено перебил Вячеслав Владимирович, эмоции которого выходили за рамки приличия.

— От тебя требуется только ждать и не попасться, если будут искать. — поучительно добавил Интерн, будто и ему не раз приходилось сбегать.

— Ага, ага. — не слушая, пролепетал Вячеслав Владимирович, эмоциональное состояние которого безвозвратно рухнуло. И, опустив голову, он несколько минут не смотря наблюдал за столом.

— А вот что делать будем, если в госпитале поймают? Если сбежать не успеем? — медленно, оставив взгляд на разводах на поверхности стола, прошептал мужчина.

— Не беспокойся! — приобняв учёного и потрясся его за плечи, расплывшись в подбадривающей улыбке, успокоил Интерн. — Я же сказал, что выберу наилучшую ситуацию. Да и то, за побег отсидишь три месяца в одиночной и всё — обратно в «Небуйную».

— Ты сказал «подходящую».

— Любишь же ты настроение не только себе испортить, но и других с собой затащить. — отвернувшись от Вячеслава Владимировича, укорил его Интерн.

Помолчав с несколько минут, предоставляя их для успокоения мыслей учёного, работник госпиталя продолжил:

— Что это за дело, которое не может подождать трёх лет?

Спровадив докучливые картины ареста, Вячеслав Владимирович без тревоги, уверяя себя в компетентности человека, от чьих поступков будет зависеть судьба всех живых существ, остановившись на стеклянных глазах Интерна, объяснил:

— Это наше…личное.

— Настолько личное. — возвысив брови так, что кожа на оставшейся части черепа преобразовалась во множество морщин с несколькими большими лощинами, проходившими через весь лоб, которые состарили мужчину на не один десяток лет, усмехнулся Интерн.

— Нет. Ты что… как. И ты недавно говорил мне о пошлости. Фу! — отвернувшись от собственных мыслей, побрезговал Вячеслав Владимирович.

— Ну, если тебе кажется непристойным общий подарок для Лериной тётки, то тебе снова надо сходить к психологу. Сегодня же четверг! Через часик с ней об этом поговоришь.

— Вывернулся?

— Откуда мене знать какие у вас заморочки?

— Ладно. Но не настолько личное, конечно, как ты подумал сначала, и не такое идиотское, как с подарком.

— Идиотское?..

В идиллии подшучивания друг над другом и не упоминая больше о побеге, союзники дождались полдника, и как только из окна пункта выдачи вылезла морда повара, выставившего на стол коктейли и пирожное «Муравейник», Интерн, сорвавшись с места, долетел до еды и, отпивая молоко, вернулся за стол.

— Кстати, как вчера в нашу «армию» сходил? — попытался выговорить молодой человек, запивая сухое пирожное молоком, когда Вячеслав Владимирович вернулся с добытым полдником.

— Я думал, у вас такой сплочённый коллектив, что о новом маникюре медсестры через полчаса после начала смены знает весь госпиталь.

— О твоём грандио-озном фиаско никто не говорил.

— Фиаско? Ну о том что случилось догадаться нетрудно. — отпив коктейль, улыбнувшись, согласился Вячеслав Владимирович.

— Ну, ну? Не может быть, чтобы прям безвозвратно. — с большим энтузиазмом, который так же выражался в ежесекундном дроблении десерта, блестя глазами, томился Интерн.

— Возвратился к его расположению я через пару минут — помощь

предусмотрительного друга. О, Интерн, спасибо! Мне же надо забрать из прачки одежду. Время? — засуетился Вячеслав Владимирович.

Вытащив часы из-под манжета халата, мужчина утвердил:

— До психолога успеешь.

Залив впихнутые остатки пирожного, Вячеслав Владимирович понёсся на первый этаж.

«Если они снова закрыты, влетит мне от Василия Ивановича!» — по-мальчишески волновался учёный.

Запыхавшись на последних ступенях, Вячеслав Владимирович, опёршись о стену, тяжело, но негромко дыша, как он привык делать во время любых физических перенапряжений, хотя негрузное тело его, с первого взгляда на стройный силуэт которого можно было отнести к фигуре начальной стадии атлетического совершенствования, а дух и мышцы не были приспособлены к большим нагрузкам, чем перебежчатый шаг. Восполнив отработанность мышц, Вячеслав Владимирович, крутанув своё тело влево, противоположно кабинету ОБЖ и прямо напротив центральных дверей, пробежав несколько шагов, остановился.

Отдалённо услышав неразборчивый угрожающе-грубый голос, с выдумкой того, что именно такой мог быть у некоторых ещё не знакомых ему санитаров, располагаясь на межэтажном пролёте, без крайней мысли об отрицательных для себя последствиях, которые обычно возникают у людей, воспринимающих окружающих именно через их манеру разговора, наивно выбежал с лестницы. Но как только перед его взглядом развернулась картина объёма

параллелипипедовидного коридора, для не привлечения излишнего внимания разместившихся в нём мужчин, Вячеслав Владимирович замедлился и быстрым, беззвучным, отчасти это была заслуга полистироловых тапок, шагом, прибившись к противоположной стене, прокрался к прачечной.

Отбился он как раз от той стены, где и встали согруппники Вячеслава Владимировича по предмету ОБЖ. Сидоров и Амбаров, которых вчера выделил Василий Иванович, окольцевав и отделив Иванчука, от свободного доступа к коридору, прижали его к стенке. Предмет их разговора в часто безлюдном коридоре довольно скоро был услышан Вячеславом Владимировичем.

— «Выгодно, выгодно», только и блеешь о какой-то выгоде. Ты чётко объясни, зачем тебе это!

— Тише, тише, вы, люди здесь авторитетные. А мне срок дали большой, десять лет. И прожить бы их хотелось в более комфортных условиях. — пытаясь ладонями отстранить не уважавших его личное пространство мужчин, что у него не получалось, погрузился в объяснение Иванчук.

— Твоя козья морда выбешивает меня!

— Иванчук, мы уже поняли, что это… для тебя важно. — осторожно посмотрев на проступившую на лбу Сидорова пульсирующую венку, объяснял Амбаров. — Что ты от нас то хочешь?

— Охраны, — нерешительно промямлил окружённый, — покровительства. А я шестёркой буду.

Сидоров захрипел прерывистым, громовым смехом.

— Ты кем раньше то был, Иванчук?

— П-программистом.

— А сел с чем?

— Сотрясение.

— Да как же ты с такой маленькой, сотрясённой головушкой додумался до таких предложений? Вот, Славка! Подойди, подойди! — омерзительно улыбаясь взревел Сидоров.

Только Вячеслав Владимирович высмотрел табличку о закрытии прачечной до конца недели, разочаровался, как стоявший в нескольких от него метрах субъект с ярко выраженным левосторонним сколиозом, перекосившим расположение плеч, окликнул учёного. Вздрогнув, но уверяя себя в безопасности, мужчина подошёл, встав слегка поодаль до подозвавшего.

— Вячеслав, о как запомнил! Ты с чем лежишь?

— С невменяемостью и социопатией.

— Так боишься нас значит. — подмигнул Сидоров

— Нет.

— Вот молодец, значит уже вылечиваешься. Да подойди ты!

Приобняв Вячеслава Владимировича, Сидоров подтащил его к кругу, поставив между собой и Амбаровым; бывшие участники диалога безмолвно наблюдали за непредвиденной сценой: Иванчук взволнованно и боязливо, Амбаров встревоженно, но оба боялись непредсказуемости контуженного Сидорова.

— Я опаздываю, мне надо. — вырвавшись из тяжёлых лап, растерянно пролепетал Вячеслав Владимирович.

— Нет, стой!

Настигнув учёного, Сидоров сжал его с нечеловеческой силой и поставил в круг, наклонив своё красное толи от смеха, толи от злости лицо к метавшимся глазам Вячеслава Владимировича, заполнив бесформенностью тела своего, как показалось физику, половину коридора, а Амбаров отвёл Иванчука на лавочку, точно для них стоявшую в нескольких метрах от бывшего их местонахождения.

— Что вы делаете? Как смеете? Отпустите! — визжа, затараторил испуганный учёный.

— Отпущу, отпущу…

— Вот посмотри, что должна делать шестёрка. — отвлёкшись от выговора своего оппонента, подслушал за спиной Вячеслав Владимирович.

–… дак подслушивать, что ты и делал, тоже не хорошо.

— Никого я не подслушивал! Я в прачечную шёл.

— Которая уже как второй день закрыта. Подслушиваем и врём.

— Отойди!

С непривычной для Вячеслава Владимировича силой, он вдавил руки в жиро-мышечную субстанцию груди Сидорова. Но не столько от силы удара, столько от места, куда он пришёлся, мужчина схватился за рёбра бессильно глотая воздух. Амбаров, мгновенно сорвавшись со скамьи, схватил предпринявшего попытку к бегству Вячеслава Владимировича и, хотя росту он был не выше учёного, ударив тому по коленям, вернул мужчину к отдышавшемуся Сидорову. Держа за подмышки вырывавшегося Вячеслава Владимировича, напарник выставил тело мужчины перед принявшими боксерскую стойку кулаками Сидорова. Немедля последовала хаотичная россыпь ударов. Зверино вскрикнув после первого и изнывая выдержав ещё пару, учёный истерически выбросил вперёд ноги, уверенно пойманные рядом с собственным животом Сидоровым, были рывком брошены о пол. Надеясь на волю случая, Вячеслав Владимирович истошно завопил:

— Помогите!

После чего, предотвращая последующие вопли, Сидоров отвесил мужчине раскидистую пощёчину, приложившуюся ко всей левой поверхности ровного лица Вячеслава Владимировича, захватившую и часть виска. Оглушённый учёный в нахлынувшей эйфории чувств, пересиливших его сознание, потерял контроль над телом и мыслями.

Сквозь звон в ушах, первое, что почувствовал Вячеслав Владимирович, придя в сознание — неразборчивые крики, произносимые как будто в бочку. Сидя на полу, учёный наблюдал за тем, как к нему подбежал взволнованный и одновременно радостный, чему именно он улыбался мужчина не понимал, Интерн, приподнявший его, перебросивший его руку через шею, схвативший её своей, перемещая центр тяжести вперёд, а другой подхватив правый бок учёного, поволок Вячеслава Владимировича к выходу. Картинка в глазах расплывалась, с краёв заволоклась светлым туманом. Учёный оборачивался за спину, а в его памяти выскакивали слова, он не помнил того, кто их произносил: «Вот посмотри, что должна делать шестёрка.», и он видел в ярких кругах света нечто бесформенное, откуда вырывались белые и фиолетовые люди, и, как ему показалось, смотревшее округлёнными до недействительных размеров глазами на него лицо ЛевГена.

Ослепляющие лампы коридора угасали с каждым раздвижением дверей, на долю секунды замедляясь перед которыми Вячеслав Владимирович вслушивался в невнятные, и как ему казалось, произносимый не русским языком, шёпот Интерна. Когда последнее стекло пропустило остатки света, глаза учёного застелила тьма осеннего вечера, по взмокшей окровавленной рубашке скользнул ветер, неприятно и даже с болью прижимая ткань к открытым ссадинам.

— Вячеслав Владимирович. А, Вячеслав Владимирович? Посмотри на меня! — заставляя мужчину повернуть голову, пропел Интерн. — А как всё быстро образовалось! Полчаса назад мы говорили о твоём освобождении и вот ты без нескольких метров, как на свободе…

Интерн восклицал что-то ещё, но Вячеслав Владимирович не слышал. Полуобморочное состояние его с каждым шагом, а именно в момент соприкосновения земли и стоп, в начальный своей стадии врезалось в позвоночник сильнейшей стрелой боли, и под конец шага, не в силах ей сопротивляться, мужчина вцеплялся руками в Интерна, хотя и не осознавал этого. В повисшем на своём спасителе состоянии, передёргиваясь, учёный был дотащен до автомобиля. Взвалив тело Вячеслава Владимировича, перебросив руки на крышу машины, а спину разместив в углу между дверью и боковым зеркалом, Интерн открыл заднюю дверь за пассажирским сидением и задвинул физика на весь второй ряд кресел, так что голова и верхняя часть корпуса наехали на противоположную дверь до полу лежачего положения, так чтобы слегка согнутые ноги разместились с телом на одной плоскости. Сам же оббежал машину и, остановившись перед тем, как открыть дверь, посмотрев на главный вход в госпиталь, за которым никого видно не было, изящно сел и завёл двигатель. Воздух в салоне был тёплый, если, конечно, сравнивать с обычной его температурой после продолжительного простаивания при отрицательных температурах. Не дожидаясь прогрева двигателя, Интерн выехал с парковки, не разгоняясь выше дозволенной скорости, доехал до главного пропускного пункта — шлагбаум был поднят — и, проехав после него ещё несколько метров, плавно увеличил обороты.

— Я вижу, тебе уже лучше! — радостно заметил Интерн, наблюдая за осматривающимся Вячеславом Владимировичем. — Не знаю, какой силой тебе удалось там выжить. Может… А ты веришь в… Бога? Или атеист? — антонимично

спросил водитель, понизив голос, будто подтверждая для себя то ли он высказал. — Нет, сейчас не время.

Вячеслав Владимирович ни то, что не хотел, он не мог ответить, хотя и хотелось.

Он сам не знал, верит или нет, давно не решался обсудить с собой вопрос и удачный вызов Интерна с помогающим обсуждению темы окружающем пространстве, встряхнул сознание Вячеслава Владимировича. Он попытался раскрыть рот, не поддалась левая часть. Тогда учёный решил промычать, но и это получилось с какой-то старческой беспомощностью, когда у человека улетучиваются имеющиеся в буйной юности силы, и остаётся ему, лёжа на кровати, мычать сиделкам, чтобы, не разобрав его желаний, они стали обхаживать все его потребности и, так и не узнав о том, что ему хочется только внимания, усесться не прежнее место у телевизора, ворча о его никчёмности.

Будучи человеком, понимавшим в медицине только то, что пишут в рецептах лекарств, Вячеслав Владимирович осознавал крайнюю неопределённость своего положения. Несколько первых минут пути, считая с самого пробуждения, учёный яростно боролся за ясность сознания, всё-таки возвратившуюся к нему, вместе с более полноценной картиной происходящего. Во-первых, он успокоил себя, предлогами к чему служили: умиротворённая обстановка, жизнь в салоне, которая, кроме Вячеслава Владимировича, по ощущениям учёного даже отсутствовала, наличие квалифицированного медицинского работника и долгожданность места прибытия. Как и раньше быстро привыкший к головной боли физик не обращал внимания на изнывающее тело, даже не проявляя интереса к его состоянию, остался лежать в том же положении, в котором оставил его Интерн. Когда автомобиль наезжал на кочки, ямы и остальные неровности дороги, ноги Вячеслава Владимировича подскакивали и падали на сидение с новым приливом остроты, из-за чего мужчина, выпрямив их, положил на стекло.

Увлекавшийся автомобилями и прочим, связанным с передвижной техникой только в детстве, физик не определил марку машины, когда многие эксперты, способные только при одном взгляде на салон узнать модель и дату её выпуска, но классом она была точно не ниже среднего среди иномарок. За окном тянулись прерывистые полосы леса, хорошо обозревавшиеся с угла взгляда учёного, что свидетельствовало о непосредственной близости массива к дороге. Более ничего не менялось, Интерн молчал, в окнах проносился свет редких машин, Вячеслав Владимирович уснул.

Во время отсутствия его наблюдения ничего не произошло, только при открытии глаз лес сменили небольшие дома. Наблюдавший за состоянием бывшего госпитализированного и высмотрев его пробуждение Интерн проговорил:

— Ещё в аптеку заедим.

Выполнив сказанное, вскоре остановившись у зелёного креста, работник госпиталя вернулся с бинтом, зелёнкой и остальными вещами первой помощи, которое Вячеслав Владимирович заметил на плакатах в кабинете ОБЖ, но названия которых не знал. Отыскав благоустроенный скамьёй и мусорным ведром безлюдный переулок, Интерн неторопливо вкатил в него машину.

— Давай, подправим тебя. — вздыхая, что свойственно для опечаленных людей, он с улыбкой, Интерн вытащил Вячеслава Владимировича из машины. Ещё при выходе в аптеку учёный заметил появившуюся на Интерне куртку, до сна не замеченную им в автомобиле. Вспоминая неудачный опыт раскрытия рта, но с коченеющими пальцами, быстро охладившимися после нахождения в распаренном салоне, Вячеслав Владимирович смог проговорить просьбу о получении одежды, на что Интерн утвердил, что в обмороженном эпидермисе кровь свернётся быстрее.

Посадив пострадавшего на скамью, молодой человек рядом разложил аптечные приобретения. Прощупав ноги, по нервным всасываниям воздух сквозь зубы и отзывам Вячеслава Владимировича, подвернув штанины, Интерн придавил отобранные участки эластичным бинтом. Далее хотел приступить к корпусу, но прервался на заливание царапин и надрывов на руках зелёнкой, и вправил небольшой вывих плеча, полученный державшим Вячеслава Владимировича

Амбаровым. И снова не подпускаемый учёным к торсу, взглянуть на который боялся сам Вячеслав Владимирович — отвратительность смеси красок, представляемых им, пугала его — Интерн возвысился к лицу, залепляя некоторые его участки пластырями и неопределёнными пострадавшим клейкими предметами. После предупреждения Вячеслава Владимировича об единственном

неосмотренном месте с самыми значительными повреждениями, Интерн расстегнул рубашку. С взгляда завсегдатого травматологии или приёмного отделения, состояние брюшной полости учёного немного отходило от нормы, и как бы сказал дежурный: «Ничего, жить будешь». На изначально белоснежном пухленьком животике Вячеслава Владимировича сияло несколько фиолетово-синих облочкообразных синяков, остальная часть состояла из кровяных подтёков и одного жёлто-зелёного пятнышка пару недельной давности, полученного после неуклюжего поворота и удара о стальное изголовье кровати в следственном изоляторе. Посмотрев из-под приоткрытых глаз, считая, что так увиденное, наполовину размытое ресницами, будет казаться менее внушительным, Вячеслав Владимирович ужаснулся, изумляясь факту своей жизни, подумал о будущем восстановлении и лечении, взволновался (всё случилось одновременно) и с расстроенным отвращением продолжил наблюдать за Интерном, стараясь не впускать своё тело в поле зрения. Вымазав полторы банки зелёнки и измотав три эластичных бинта, Интерн выбросил расходный материал и грузно упал возле Вячеслава Владимировича, утратившего способность к движениям.

— Это на первое время. Если не сможете обратиться к врачу, пусть Лерка ещё раз перевяжет. Но в больничку в ближайшие недели обязательно. — отрецептировал

врач.

Неполным кивком Вячеслава Владимировича удостоверившись в понимании вопроса, через минуту соскочив со скамьи, Интерн принялся поднимать учёного, после чего успешно посадил его за водительским сидением.

— Где вы там встречаетесь? Так, записка, записка… — осмотрев карманы учёного, водитель достал измятую, с пятном крови бумажку.

Разглядывая её на улице, но не рассмотрев адреса, Интерн, озираясь, не нашёл фонарь и, вспомнив о раздетости Вячеслава Владимировича, закрыл его дверь и, сев спереди, включил встроенную в потолок лампу.

— И где же ты преподавал? — сверкая зубами поинтересовался Интерн, развернувшись к оббинтованому.

— В — ском университете. — медленно выговорил Вячеслав Владимирович, даже не спросив: «Разве это не было написано в моей карте?», хотя проговорил в мыслях.

Встроившись в выдавленные очертания спины, Интерн выехал из переулка.

— Надеюсь ты больше спать не собираешься. — посмотрев на пассажира в стекло заднего вида попросил молодой человек. — А то и поговорить тоже хочется. Или ты выговориться хочешь?

— Это навсегда? — спросил с отстающей левой частью лица Вячеслав Владимирович. — Проблемы с органами…

— Обращаешься не по адресу. В больничку. Там и скажут. Я сделал всё для первой помощи, остальное к ним. Ну если взять примерную силу удара, структуру твоего тела… — задумчиво протянул Интерн. — Ничего с тобой не будет. Месяцочек

полежишь и заживёт.

— Но как я пойду в больницу? Ты же сам сказал, что сообщишь о моём побеге. Моё фото по телевизору покажут.

— Тогда в платную идите. Там… не расскажут.

Передав минут пять молчанию, Вячеслав Владимирович вспомнил:

— А чем ты обязан Лере?

— Одной, но значительной услугой.

— Не скажешь? — более утвердительно, но всё же с интонацией вопросительной произнёс мужчина.

— Нет. — глухо отозвался Интерн.

На том их выговор и окончился. За окном, в которое были направленны безразличные зрачки Вячеслава Владимировича, остаток поездки взрастали дома: от малоэтажных пригородных, ростом в несколько этажей на окраине до высоток, поле которых отличить район можно было только по небрежным, раскрошившимся или ярким, современно минималистичным, фасадам. С разгорающимся и так же резко затухавшим волнением, Вячеслав Владимирович настораживался, замечая знакомые очертания домов, которые, как ему помнилось, размещались недалеко от университета и отмечались им в те редкие периоды, когда он вылезал из кабинета ради «добывания пищи», как выразился Василий Иванович. Интерес к заоконным

местам пропадал, как только Интерн проезжал мимо, а их сменяли неизвестные бетонки.

Остановившись у долгоиграющего светофора, сосредоточенный всю поездку на оживлённой вечерней дороге, Интерн оглянулся на заднее сидение.

— Ещё светофорчик и приедем. — он кивнул и отвернулся. — Удача то какая — без пробок. Волнуешься? Не стоит. Пока я обратно доеду, может быть, мне захочется по Садовому проехать, поужинать. А вы уже фюйть (он присвистнул) и сидите в гостиничке или квартирке… но тебе лучше лежать.

Вячеслав Владимирович не ответил, не веря тому, что как только машина остановится, он выйдет у места которому отдал половину своей жизни, ведь пейзаж был ему не знаком. Автомобиль тронулся. Спустя пару поворотов, после остановки машины, и при помощи Интерна вывалившись из салона, Вячеслав Владимирович с усилием выпрямился у торца университета.

— Ну что ж, немногословный пассажир, — подтаскивая мужчину к стене туго проговаривал Интерн, — Радости, больше радости. Только не кричи. Я приведу Леру. Пары то у неё во сколько заканчиваются?

— Полшестого… в шесть…

— Я думал, что ты тщательно отслеживал её расписание.

Войдя в положение затруднительного недопонимания и обдумывая засиявшую на лице Интерна улыбку, Вячеслав Владимирович облокотился о стену.

— Извини, не удержался. — невинно, по-детски искренно засмеялся работник госпиталя.

Накинув на Вячеслава Владимировича медицинский халат, он убежал. Минут десять, недвижимо простоял учёный, пока за угол не свернула тень и направилась к нему. Она двигалась одна, что обеспокоило Вячеслава Владимировича, не только же Лера могла сюда завернуть, но он продолжал стоять.

— О чём хотели спросить? Давайте подойдём к входу. — заговорила тень знакомым голосом, когда расстояние между ними оставалось несколько метров, но собеседники всё ещё не видели друг друга.

— Зачем говорить? Лера, отправляемся, скорее.

Прерывистыми неравномерными движениями Вячеслав Владимирович направился к девушке.

— Господи, нет, нет. — задрожавшим голосам лепетала Лера. — Ты — призрак, моя фантазия. Я тебя не боюсь. Ты исчезнешь, ты не настоящий. Ты ничего мне не сделаешь…

Вжавшись в стену, она зажала лицо и уши руками, продолжая бормотать. Фантазия же к этому времени, опираясь о стену, доковыляла до Леры и прикоснулась к её бедру, так как выше поднять руку не удалось из-за стягивающего плечи бинта. Лера пискляво взвизгнула, отскочила и трясущимися руками, перерывая сумку, достала из неё перцовый баллончик, направила его на Вячеслава Владимировича, отчаянно вжав кнопку распыления в корпус, выпустила его содержимое, тряся рукой, будто рисуя звезду. Ей удалось попасть в глаза учёного, после чего к крику женскому присоединился и мужской голос. И Лера, поняв, что обезвредила напугавшего, побежала к углу здания.

Ударившись о стену, Вячеслав Владимирович проскользил до земли, сел, согнув ноги, уткнулся глазами в колени и начал их растирать. Учёному показалось, что прошло не больше минуты…

«Вообще-то две. Я засекал.»

… как вдалеке послышалось чьё-то приближение.

— Интерн? — воскликнул Вячеслав Владимирович, повернув распухшее лицо в сторону шума.

— Вот, вот ведите он, он! — вопила Лера.

— М-да, он.

Закрытые веки Вячеслава Владимировича просветились белым пучком фотонов ручного фонаря.

— Он… Вячеслав Владимирович… физик… тот, которой с ножом. — перешёптывались вдалеке, пока мужчина, снова опустив глаза на колени, вытирал слёзы.

Охранник, которого Лера с трудом уговорила вылезти из-за стола, с осуждающей жалостью поднял Вячеслава Владимировича, прикрикнул на собравшуюся за ним толпу, которая, помедлив, раздвинулась, и понёс его в университет, невысоко приподняв. Именно понёс, ведь обладал более могучим в плане объёма телом, и весу имел в два раза больше учёного.

— Ты же сама мне написала. — лепетал Вячеслав Владимирович, наклонив голову.

В толпе отбрасывались язвительные шуточки, кто-то напоминал забывчивым о личности мужчины, некоторые говорили о своём и следовали за толпой из интереса к окончанию события, на бывшего преподавателя же никто не обращал внимания и не отзывался на его бурчание.

В университете мужчину умыли, потом посадили на стул у дверей входа, где Вячеслав Владимирович пробыл до прибытия главного врача госпиталя. За время ожидания у поста охраны успели побывать все находившиеся в данный момент в университете лица, даже те, которые уходить ещё не собирались, а специально спустились со своих высотных кабинетов, недовольно-презрительно покачать головой и возвратиться к прерванным новостью появления бывшего преподавателя сплетням, не забыв упомянуть и увиденное на первом этаже. Среди физиономий Вячеслав Владимирович не заметил Леру, уведённую всепреданнейшей подругой её Маргаритой в общежитие.

Павел Анатольевич Давыдов, всё такой же упитанный, как и при их последней встрече с утра, вошёл в университет через два часа после оповещения его о появлении Вячеслава Владимировича на бывшей работе. Не останавливаясь у сбежавшего, Павел Анатольевич, ведомый остановленным им преподавателем, ушёл, как послышалось учёному, «к директору университета». Возвратившись минут через восемь, мужчина подошёл к сбежавшему госпитализированному.

«Нет, ну я не могу оставить вас без наиважнейшей информации о том, как же без препятствий и лишних формальностей разрешилось дело. Вскользь замечу, что в этот раз автор точно отмерил время в восемь минут. А согласие их (ректора и главного врача) было в обоюдной выгоде. Ни университет не заявлял о сбежавшем из госпиталя Вячеславе Владимировиче, ни заведение для реабилитации душевно больных — о недостаточной безопасности территории учебного корпуса. А мужчину, половина лица которого для многих была не узнаваема, представили то ли сумасшедшим беспризорным, то ли заблудшим к университету из травматологического отделения пьяницей; его принадлежность оставили на фантазию ректора, главное, чтобы что-то отдалённое от госпиталя и сферы образования.»

Во время установки мужчины на пол, около Павла Анатольевича засуетился охранник и, не доверяя убеждениям главврача, хотел было сбегать к ректору, он она, облокотившись на широкие каменные перила лестницы, пристальным взглядом остановила отходившего от своего поста тяжеловеса, вынудив его помочь Павлу Анатольевичу довести Вячеслава Владимировича до автомобиля. Тело было вложено в ту же позу, в которой учёный в благоговении лелеял радость воссоединения с аппаратом, на то же место за водителем, после чего премиальная конструкция покинула парковочное место с закреплённым на нём необычным синим знаком.

— И что тебе не понравилось?

Вячеслав Владимирович грубо молчал.

— Я для госпиталя спрашиваю. — смягчился Павел Анатольевич, но также настойчиво продолжил. — Ну? Соседи не понравились? Раздражал кто-то? Или на свободу захотелось?.. Прими ещё поздравления.

— В честь чего? — не удержался резко спросить Вячеслав Владимирович.

— Ты первый, кому удалось сбежать.

— До меня никто и не пытался. — он утверждал.

— Были, конечно, были. Но ты единственный из них, кто вышел за пределы территории.

— Вышел?

— Пешком, да. До университета за пару часов дошёл? Кстати, зачем?

Вячеслав Владимирович не отвечал.

— Вот приедем, положим тебя в изолятор на несколько недель — на обследование, изучим твой феномен, заодно и подлечишься.

В неопределённой весёлости Павла Анатольевича Вячеславу Владимировичу отражалась часть Интерна, но что-то всё же отличало этих мужчин: в словах его бывшего водителя, вывел учёный, было больше «правды», он говорил мыслями; а главный врач что-то «таил» и недоговаривал.

–… раскрывать маршрут твоей прогулки мы не будем. Ты, я надеюсь, понимаешь, что и от тебя никто не должен об этом узнать. — Павел Анатольевич затвердел, и продолжил мечтать. — Из РАН, может быть, кто-нибудь придёт…

приедет. Не такие же они помешанные как ты. Откроем у тебя какие-нибудь способности, Нобелевскую премию получу…

— Пешком… пешком, — бурчал Вячеслав Владимирович, — я ехал… на машине.

— добавил так же груба, но смешавшись.

— Пешком, пешком.

— Нет, я помню, как меня… А, это вы узнать хотите, кто мне помог! — обрадовавшись найденной уловке, ухмыльнулся Вячеслав Владимирович, к которому начала закрадываться мысль сомнения в происхождении собственных воспоминаний. Он бы театрально потряс пальцем, да рука не поднималась.

— А кто тебе помог?

— Так я и… никто. — заигравшись, учёный забыл об обещанной конфиденциальности.

— И на камерах никто.

— А камеры у вас всегда работаю? — вспомнив прошлую ночь, поинтересовался Вячеслав Владимирович.

— Всегда.

— А я вам говорю, что на машине.

— Может быть ты её остановил у дороги или украл в деревне.

— Нет же, я из госпиталя.

— Как ты, если на машине, через пропускной пункт проехал? — сверкнув глазами в зеркало заднего вида, спросил Павел Анатольевич, всматриваясь в лицо пассажира. — И дежурный не остановил?

— Зачем я вам это рассказываю, вы «по камерам» всё знаете. — переменился Вячеслав Владимирович и на следующие вопросы уже не отвечал.

Москва мелькала теми же силуэтами, только менялись они в инвертированном направлении: с высоток, на много — и малоэтажки. Раздумывал Вячеслав Владимирович о многом, да и время, в которое у него не было дел физических, сопутствовало этому: почему Лера, написав записку, испугалась его, может быть не ожидала увидеть так скоро, а может и не она писала; проигрывал варианты диалогов с Интерном; объяснил себе стратегию ответа, если будут допрашивать…

Остановившись на нескольких кольцах, в десятом часу ночи автомобиль вернулся в госпиталь. Пока они проходили парковку, Вячеслав Владимирович бросил:

— А Сидоров и Амбаров?

— В одиночные перевели. Иванчук уверял, он «и пальцем ни к кому не прикасался», так что отправили в общую. Я и забыл… ведь умер он…

— Иванчук?

— Геннадий Львович.

Вячеслав Владимирович молчал. Он услышал слова, но не понимал их, в большей части от недоверия.

— Как-то Сидоров повернулся, да так что стукнул старика по голове. М-да… история. — вздохнул Павел Анатольевич после сокращённого пересказа, увиденного с камер.

После первых дверей их встретили санитары и, переняв госпитализированного, по указанию повели его в изолятор, повесив руки Вячеслава Владимировича на свои плечи, как коромысло. Мужчине даже показалось, что скорость преодоления ими коридора раздвижных дверей возросла не меньше, чем в два раза. Павел Анатольевич шагал впереди и свернул к пропускному пункту, а Вячеслав Владимирович поплыл дальше. Он принимал всё происходящее как данное, неподлежащее изменению и сомнению в их правильности и, проносясь мимо места недавних побоев, в отличие от большинства людей, тяжёлые, для многих страшные, воспоминания которых ввергают их носителя в тревогу или апатию, спокойно принял существование свершившегося и задержался взглядом, только чтобы рассмотреть оставшиеся детали, которые он помнил смутно. На стене поблёскивал из-под отбитой краски металл, прослеживались крупные царапины, остальное же — пол и скамья — свидетельствовали об высокой квалификации

уборщицы — излучали чистоту.

— А Интерн, то есть врач, он несколько дней врач, вы можете его позвать в изолятор, когда меня отведёте? — вопросительно рассматривая лица санитаров попросил Вячеслав Владимирович. — Ну он такой… с бородкой

Один из них недоброжелательно наклонил лицо к учёному, и Вячеслав Владимирович больше не пытался.

Коридор первого этажа был поделён в неравном отношении лестницей, и часть, к которой относился пропускной пункт, и прачечная был в несколько раз меньше правой (к ней относился кабинет ОБЖ), куда и был доставлен Вячеслав Владимирович, примерно на середину этой части. Массивная дверь изолятора, походившая на виденные мужчиной у одиночных камер, после проведения бейджем по сканеру (но этого уже у тех не было), встроенному в стену, щёлкнула и санитар, стоявший к ней ближе, потянул шестисантиметровую в толщину железную плиту в коридор.

«И снова точно! Автор, делаешь успехи.»

Включили свет, усадили Вячеслава Владимировича и вышли, заперев дверь. А учёный начал осматриваться. Оборудование, глянцевавшиеся в свете ярких ламп, этой комнаты…

«Её лучше назвать залом — достаточно больше комнаты, вмещая в себя не меньше трёх «небуйных», но до объёма цеха не добирает.»

… могло стоить дороже всего госпиталя. Такое количество аппаратов можно встретить, собрав все приборы городской больницы. Сидел Вячеслав Владимирович в углу на точно такой же кровати, как в «Небуйной» (они не отличались во всём госпитале) ближе к двери, с левой стороны. Рядом с ним, по стене удаляясь от входа, стоял письменный стол, за ним небольшие стеклянные столики с расходным медицинским материалом, за ними до угла выстроились шкафы с теми же инструментами и лекарствами. У следующей стены располагались кушетки, подле каждой стояли те самые сверкающие аппараты: УЗИ, ЭКГ и пр., и пр. Угол, который служил концом диагонали, начинавшейся у кровати Вячеслава Владимировича, был заполнен непрозрачным пластмассовым ящиком.

«Так от общего объёма была отделена душевая кабина, раковина и унитаз.»

Ближе к центру от него царствовал громоздкий стоматологический комплекс, а остаток площади отводился для офтальмологических нужд. К последней стене относились мелкие медицинские приборчики, беговая дорожка и велосипед.

Дверь была сплошная — окошек и любых других отверстий не имела — поэтому

вошедший минут через пять поинтересоваться наличием вечернего аппетита Вячеслава Владимировича Павел Анатольевич, помедлив у двери, сканер которой не сразу просканировал его бейдж, заглянул в изолятор. Получив отрицательный ответ, главврач помог учёному лечь и, пожелав приятных снов, выключил свет. Когда дверь закрылась Вячеслав Владимирович увидел отсутствие окон и в стенах, в тишине услышал подсвистывающую вытяжку.

Спал мужчина долго и крепко, без снов.

Проснулся Вячеслав Владимирович в неизменившийся темноте с тяжёлой головной болью, которая часто случается, когда пересыпаешь, и продолжил существовать в пробуждённом состоянии бессловно и бездвижно. Вскоре, не более чем через несколько минут, щёлкнула дверь, и учёный закрыл глаза от ослепляющего излучения ламп.

— Доброе, доброе утро, Вячеслав. Как спал? Выспался? — поинтересовался главврач.

Мужчина долго не отвечал, собирая мысли и привыкая к свету.

— Павел Анатольевич, сможете выполнить просьбу? — проигнорировал вопрос Вячеслав Владимирович.

— Ты сбежал… и это зависит от просьбы, но для таких «особенных» могу и потрудиться.

Павел Анатольевич приподнял изолированного и сел за письменный стол, разложив бумаги, строки ФИО которых были заполнены инициалами физика.

Вячеслав Владимирович приоткрыл глаза.

— Ко мне может зайти Интерн?

— Кого вы так между собой называете?

— Мужчина, ходил на осмотрах за вами, квалифицировался во врача… с бородкой ещё.

Павел Анатольевич призадумался.

— Да нет у нас таких.

— Как нет, если был. Он меня ещё на процедуры первые дни водил.

— Ты сам ходил.

Сдвинув в удивлении брови, Вячеслав Владимирович выпятил нижнюю губу.

— И как там эти судебные врачи работают. Кладут с одним диагнозом, а выходит другой, а мы ещё за ними и не перепроверяем. — возмутился Павел Анатольевич. — Ничего, вот обследование пройдёшь, и мы всё про тебя узнаем. Рассмотрел уже наш изолятор? Лаборатория! — врач горделиво огляделся.

— Нет. Не может быть, чтобы не было, — истерически усмехнулся Вячеслав Владимирович. — Да он же… Я к нему прикасался…

— Не было.

— Тогда дайте поговорить с Матвеевичем.

— С ним можно.

— Сегодня.

— Устрою, когда получится.

Вячеслав Владимирович был введён в искомое состояние истины. Рот его, отвечая на вопросы Павла Анатольевича, двигался без вмешательства его разума, а мысли кружились над вопросом о вещественной составляющей существа, назвавшегося «Интерном».

«Не могло же его не быть? Как?. » — вдумывался во внутреннем диалоге учёный. Через полчаса главврач покинул изолятор, получив разъяснения на вопросы: о вчерашнем психическом состоянии Вячеслава Владимировича; его общем выражении за все дни, проведённые в госпитале; о мыслях, которые его посещали (уточнил и о тех, которые дольше всего задерживались); о круге общения; наличии конфликтов и слегка затронул воспоминания о побоях; и все со свойственным опытным психиатрам безразличием.

Когда Павел Анатольевич привстал со стула, Вячеслав Владимирович, опомнившийся о том, что сейчас его снова закроют, выпросил у врача возвращения ему вещей, оставшихся в тумбе в «Небуйной», на что услышал: «Устроим, если вести себя хорошо будешь» — после чего тот вышел из изолятора.

Вячеслав Владимирович приспустился, что не лёг, что не сел, и начал ждать. Часов в изоляторе не нашлось и сколько он просуществовал, мужчина не знал, только, когда санитар принёс вещи, показалось что не долго, а потом подумал, что достаточно и много.

Сидел теперь Вячеслав Владимирович с вставленной ему в руки книжкой — только она и являлась той вещью, которая лежал в его тумбе. И тут необычная цепочка следствий, которую многие называют «женской логикой», пробежала

через воспоминая (в науке — ассоциативное мышление): книга — «Небуйная»-тумба — кровать — стена — напротив — ЛевГен — перенесла его во вчера, когда у Павла Анатольевича сорвалось о смерти старика.

«А может это Клавдий, мелочный Мориарти, знал о том, что там могла произойти стычка, послал туда ЛевГена; не моими руками, не своими, а как несчастный случай. Хотя старик был на своём уме и не расстилался под «королём». Но зачем ему идти в ту часть коридор — занятий там нет, прачечная не работает? Он бесцельно ходить не будет, значит всё-таки по заискиванию Клавдия. Расчётливо. Или нет, он создал этот конфликт — наобещал Иванчуку привилегий, а тот и пошёл к этим. И всё ради его высокой цели. Глупо… Или я глуп. ЛевГен мог идти, например, на ОБЖ, увидел Сидорова или Сидоров его, или ЛевГен меня… Камеры! Раз Павел Анатольевич видел на них момент смерти, значит там есть и как старик в это ввязался… ещё… ещё Интерн. На камерах он тоже будет!»

Вячеслав Владимирович тараторил про себя и только лицо его иногда подёргивалось, сам же смотрел в книгу. А начал он с мысли «Но и в таких стенах могли затеряться чьи-нибудь уши.». Учёный стал подозрителен, хотя его предположение ни на чём не основывалось. Закончив на идеи о просмотре камер, и именно потому, что в коридоре Вячеслав Владимирович их тогда не увидел, решив, что и в изоляторе они так же имеются, сделался спокойным, блаженным, перелистал несколько первых страниц…

«Зря пропустил, довольно занятные.»

… и начал с двенадцатой. Не торопясь, он дотащился до двадцать четвёртой,

когда щёлкнул замок. В раскрывшуюся дверь у сканера он заметил санитара, одного из вчерашних, который несколько раз повозил губой, после чего в изолятор вошёл студент, за ним санитар. Приподняв Вячеслава Владимировича, мужчина вышел, обозначив время свидания в «не больше часа». Студент, без обычного приподнятого настроения, поставил принесённый им поднос на письменный стол, сам сел с обратной его стороны, напротив возвращённого беглеца, и только тогда, посмотрев в глаза Вячеславу Владимировичу, натянуто улыбнулся. Не то чтобы это выражение разоблачало злобу или умиление, искренней радости оно не излучало. Это было нервное.

Они молчали, смотря друг на друга не пристально, но и не с пустыми глазами. Продолжалось это недолго, и как пара нераскрытых влюблённых, смутившись,…

«Не смущённо! Это разные слова!»

… развели их в разные стороны, что студент сделал на секунду раньше. Молодой человек уставился на поднос и начал расставлять с него блюда на стол: тарелку, залитую таким количеством супа, что при обычной разливке в столовой вмещают две чашки, на краю которой балансировал кусок крошащегося белого хлеба, картофельное пюре и полторы котлетки, полтарелка винегрета и стакан компота, с плавающими на дне сухофруктами. Рассервировав стол в пользу Вячеслава Владимировича, прочитавшего за это время ещё две страницы, студент начал:

— Я не виню и не осуждаю. Но… но ты мог бы мне сказать. Я никому.

Вячеслав Владимирович слегка вздрогнул, не ожидая скорого прерывания тишины, но с теплотой, повернув голову к бывшему сокомнатнику, сказал:

— Я доверяю тебе. Но в той спешке… Ты не мог бы. — он кивнул на книгу.

Студент перегнулся через стол, вытащил её из рук мужчины и положил на край стола.

— Давно решился?

— Я отвечу на все вопросы, но… ты же помнишь врача, который принёс мне эту книгу?

— Ты взял её у меня.

Студент протянул Вячеславу Владимировичу ложку супа, ещё, и остальные, пока тарелка не опустела, а влилась суспензия в учёного довольно быстро, ведь состояла только из бульона с несколькими картофелинами.

— Во время осмотров за врачом ходил интерн?

— Нет.

— А первые дни со мной кто-нибудь ходил на занятия? — затараторил Вячеслав Владимирович.

— Нет.

— В среду он ел с нами икру, потом мы пошли на ОБЖ.

— Ели, но разговаривали ты, я и Лизавета.

Далее физик употребил второе, запив половиной компота.

— Вячеслав Владимирович, дак давно ты задумал сбежать? — продолжил студент, сложив руки перед собой на столе.

— Ты мой друг, и я предупрежу о том, что не расскажу тебе всё. Давно? За час, может быть за полтора.

— Зачем?

— Не могу. Стоп, Павел Анатольевич сказал, что никто не знает, что я сбежал, как ты?

— Клавдий рассказал, ему кто-то из санитаров.

— Что он ещё узнал? — недовольно бросил Вячеслав Владимирович.

— Ты в Москву убежал. Я не верю.

— В Москву, но не убежал, а уехал.

Вячеслав Владимирович прервался, запил салат компот, из которого съел сухофрукты.

— Зачем? — повторился студент.

— Поговорить.

— И это того стоило?

— Да. Даже это стоило. — добавил он, отчасти оправдываясь себе.

Студент собрал посуду на поднос и рассматривающе сел рядом с Вячеславом Владимировичем на край кровати.

— Сильно они тебя. Болит? И тогда больно было?

— Первый удар больно. Я его ещё ногой пытался ударить. — оптимистично выискал учёный. — Потом как в тумане — наверное уже тогда начал терять сознание.

Студент встревожено округлил рот, но прикасаться к бинтам, хотя ему и не терпелось, не решался.

— А как ты их так, по-врачебному завязал?

— Помогли.

— Странные, но добрые у нас люди. Помогли избитому и отпустили его. — студент улыбнулся, посмотрев на Вячеслава Владимировича.

— Ну хоть такие. — перестав напоминать об Интерне, вздохнул учёный.

— Что это я с тобой только о своём! — всколыхнулся студент. — Я ж не только поэтому. Ты уже знаешь? Рассказали? Тут это… ну… ЛевГен умер. Вот. — скороговоркой, в середине запнувшись, в попытке подобрать уважительное выражение, но не сумев и, выдав что было, пробормотал студент.

— Да, прискорбно. Тихий он был… даже злой, но…

— Наш! — не утерпев подхватил студент. — Мы с ним года полтора прожили, может и побольше. Поминали сегодня за завтраком.

— А остальные как?

— Лизавета плакала, я слышал. Божки тоже ночью что-то перешёптывались. Остальные молчат. А я, как узнал, что тебя привезли, ещё вчера у Павла Анатольевича выпросился еду сюда принести. Ещё завтрак хотел, но сказал, что ты спал.

— Хоронят же на девятый день?

— Мне (он суеверно плюнул через плечо) хоронить никого не приходилось, так что не знаю. Но ЛевГена вроде всё, туда. — студент понизил голос и наклонил глаза в пол.

— Нельзя же.

— А держать его где? Морга здесь нет, он был неверующим, так что без обрядов.

— Зачем он вообще полез?

— Об этом тоже не знаю.

— Ты не слышал, может быть его Клавдий на первый этаж отправил? — попытался подтвердить свои подозрения Вячеслав Владимирович.

— Он шёл на ОБЖ.

— Это же было в начале полдника.

— Нет, примерно в середине, даже под конец.

«Сколько же я пролежал без сознания?» — подумал Вячеслав Владимирович и поднял голову на щелчок замка.

— Час ещё не прошел! — настойчиво прокричал студент.

— Я знаю, но тебе пора. — входя, отрезал Павел Анатольевич.

Студент не удивился, поздоровался с главным врачом, забрал поднос и, улыбнувшись Вячеславу Владимировичу, попрощался с учёным, уточнив, что придёт во время полдника.

— Отчаянно к тебе вчера просился. — усаживаясь за стол, заметил Павел Анатольевич.

— Кто?

— Ипполит.

— И когда придёт?

— Только что вышел.

— То есть сейчас?

— От сюда вышел. — раздражённо вставил врач.

— А я задумался и забыл, о чём мы говорили. — улыбаясь, бесхитростно врал Вячеслав Владимирович.

— Как тебе книга, нравится?

Павел Анатольевич прокатил к себе книгу и, пробежав глазами по страницам, закрыл, но оставил перед собой.

— Интересная.

— Рекомендуете?

— Вам? Нет.

— Почему? — не вопросительно проговорил психиатр.

— Не ваш слог.

— Не пойму способ повествования?

— Нет, поймёте. Но там… необычные причинно-следственные связи. Вот ведётся повествование о жизни персонажа, а потом абзац, и последнее о чём говорилось, раскрывается в примере, причём иногда странном.

— Вчера мы говорили о тебе, и ты снова упоминал «Интерна». Но конкретно о нём ничего не рассказал. Так что сегодня он будет главным вопросом нашей беседы. — забыв о книги, возвратился к основной цели Павел Анатольевич.

— Я не так и много о нём знаю.

— Ничего. Начнём с того, когда вы познакомились.

— В первый день…, то есть четыре дня назад, во вторник. Он пришёл с вами во время утреннего обхода… подбежал и отдал вам бумаги.

— Дальше.

— Вы провели обход…

— Он разговаривал с кем-нибудь.

— Нет.

Дернув головой к Павлу Анатольевичу, Вячеслав Владимирович искомо

посмотрел на его крупное лицо и, не найдя назревающих вопросов, съехав ещё в более лежачее положение, с чувством освободившегося от нагрузки копчика, продолжил:

— Потом вы вдвоем ушли. Он вернулся после завтрака и повёл меня на процедуры, у меня тогда ещё голова в первый раз заболела. Поводил он меня по кабинетам. Мы останавливались у двери, я стучал и входил, после окончания, когда я выходил в коридор, Интерн уже ждал меня. После третьего занятия начался обед, он проводил меня в столовую, а сам отнёс еду в одиночные камеры. После «тихого часа» мы пошли на последнее занятие, а когда возвращались, он вспомнил, что мы пропустили полдник, и снова пошли в столовую. Последний раз в тот день я видел его на вечернем обходе.

— На следующий день всё повторилось?

— Да.

— И вчера.

— Тоже.

— О чём вы разговаривали?

— Я и не помню. О госпитале, о еде.

— Но называл тебе любимую еду.

— На полднике давали хлеб с кабачковой икрой, его невозможно было оторвать от неё.

«Ну это он преувеличил, я же всё-таки разговаривал с ним.»

— А тебе икра нравится?

— Нет.

Павел Анатольевич подробно остановился на некоторых деталях и, слушая Вячеслава Владимировича, пролистывал бумаги, принесённые утром.

— Как ты бежать задумал? Ради этого полез в драку?

— Да. — ответил Вячеслав Владимирович только на последний вопрос.

— И сам подговорил Сидорова, и Амбарова устроить представление?

— Они решали там свои дела, и я просто оказались в нужное время.

— Искалечивание тоже было частью плана?

— Оно могло произойти.

— На посту никого не было. И ты всё равно решил устроить драку?

— Не я начал. У меня был план, но Сидоров его слегка изменил.

«Приму всё на себя, так хотя бы на лжи не поймают. » — решив, что и в противном случае ему придётся отсиживаться в одиночной, а так он не настроит госпитализированных против себя, заключил Вячеслав Владимирович.

— Добился чего хотел у университета?

Как и вчера, ответом к этому вопросу было молчание.

— Хорошо. Отдыхай до понедельника, книжечку дочитывай, а с новой недели по всем пробежишься. — он невзначай кивнул на приборы у кушеток.

Павел Анатольевич встал, но Вячеслав Владимирович спохватился:

— Вы только говорите, а от этого это (он говорит о перевязанных частях тела) не вылечится. Вы вообще собираетесь что-нибудь делать?

— Надо было о последствиях думать, когда план придумывал. — укоризненно поучил врач.

Павел Анатольевич ушёл, в дверях встретившись с незнакомым Вячеславу Владимировичу доктором, обменялись несколькими словами, они разошлись. Доктор был твёрд и немногословен. Он недовольно размотал накрученные на Вячеслава Владимировича бинты, стягивавшие кожу, которая расслабляюще растянулась и покраснела. Выбросив повязки в стоявшую под стеклянным столом корзину и вытащив принесённые с собой точно такие же, он боком развернул физика и спустил его ноги на пол. Специалист присел к месту перевязки, так же как и Интерн в тот вечер, что вспомнилось Вячеславу Владимировичу, но подступающий спор мыслей развеял резкий вопрос о способе получения травмы. Выслушав сухой факт «дёрнули за ноги», доктор с непринуждённой быстротой закрутил две ноги в плотный бинт и, сев на кровать, взялся за руки. Опрашивая и бинтуя, мужчина поднялся к голове, о который сказал только «если будет беспокоить, прикладывать лёд». Доктор подходил к двери, но Вячеслав Владимирович напомнил ему придвинуть обездвиженного к подушке и всунуть в его ладони книгу, что тот выполнил.

До полдника Вячеслав Владимирович читал. Дверь щёлкнула, к её неожиданности мужчина ещё не привыкнул и вздрогнул. Вошёл студент, заметивший остаточный испуг, отчего мягко улыбнулся. Говорили они меньше, чем во время обеда, не больше десяти минут, и всё о состоянии учёного. Выев манную кашу с комочками, которые, к непонятному многим извращённым вкусом, любил, давил и разламывал, а студент добавил, что сварена она была исключительно для изолированного. Разговор изжился, и молодой человек ушёл, напомнив, что придёт с ужином.

И снова книга, пятидесятая страница из пятисот тридцати шести. Сюжет занимательный, неизбитый, но спать хотелось. Пока Вячеслав Владимирович очередной раз глубоко зевал, в изолятор заглянул Павел Анатольевич. Интересовался он знанием учёного о современном местонахождении Интерна, на что тот, рассердившийся из-за веры врача в отсутствие в общей реальности того существа, ответил, что не знает и прибавил, обиженно пробурчав и наклонив голову: «…отстаньте от меня с такими вопросами.». Разговорил его Павел Анатольевич плавным диалогом о перевязке, а Вячеслав Владимирович передал ему рекомендации. Врач подготовил почву для истинного пересказа побега, как запомнил его Вячеслав Владимирович, перерезая неизвестно правильный провод взрывчатого устройства, уверяя в воображаемости «Интерна» и том, что скомпрометировать воображение невозможно. Мужчина слушал, но смотрел на безбуквенное поле страницы. Останов себя на том, что Вячеслав Владимирович может подумать над ответом уже ночью, Павел Анатольевич, пожелав учёному хорошо выспаться, покинул изолятор.

Приключения высших сил продолжались: уже были ясны цель мотивы и средства. Вячеслав Владимирович, не отвлекаясь открывшейся дверью, решил дочитать главу, пока студент по обыкновению расставляет еду. Читал он недолго и, заметив, что студент придвинул к нему поднос, после чего движения в поле зрения наклонённой головы прекратилось, стушевался, пролистав до начала следующей главы, посчитал десять страниц, закрыл книгу и вопросительно посмотрел на противоположно сидящего.

«Надо был просить «Гамлета». » — разочарованно пронеслось в голове Вячеслава Владимировича.

— Всполошён народ,

Гнилой и мутный в шёпотах и в мыслях,

О смерти Льва и о тебе внимание крадёт.

— Не правда.

— Ах да, тебе наверно доложили.

Не буду править я себя в угоду твоему,

Добавлю лишь, о том, что круг его менее обилен

И уступает моему.

— Зачем ты пришёл?

— Не брезгуй, ешь. — излюбленным приказатель-настойчивым (не дерзким) голосом, ударил на конец реплики Клавдий.

— Нет аппетита.

— Тогда уж ночью попируем —

Надзор за нами снят.

Вячеслав Владимирович в крайности не одобрял высказанных Клавдием несколько ночей назад мыслей, из-за чего сама личность была ему противна, и разговаривать, да и находиться в его непосредственной близи, он не только не хотел, но и немного боялся, но, решив и ему задать въевшийся вопрос, ждал пика развязности.

— Неужели ты пришёл, чтобы посмотреть, как я ем? — настороженного тона мужчина не смягчил.

— Ты прав, отнюдь мы не за этим,

Но ешь, а после нам ответишь.

К тарелке Вячеслав Владимирович не притрагивался, ни разу не посмотрел на её содержимое.

— Тогда зачем?

— Из первых уст узнать о сбывшемся.

— Спроси у студента.

— Из первых уст, из первых.

Забыта часть при повторениях.

— Что? — Вячеслав Владимирович попытался выказать снисхождение вопросом о предмете интересов короля, но сам отвернулся и напрягся, приготавливая наводящие на «воображаемость Интерна» вопросы. А Клавдий не изменил положения чинного воссидания.

— Но первое…

Ах, как же жаль, что вновь предстал ты перед нами.

Надеялись, что ум твой многолетними трудами,

Превозможёт над тем, от чего ты груб.

Увы, ты здесь, эрго — ты глуп.

Вячеслав Владимирович дёрнул головой в сторону собеседника, округлив глаза, в мыслях начав возражение, хотел возразить, но Клавдий не уступил.

— И вот, подробности узнать, как ты,

Которому открылся шанс,

Потерянный за гранью нашей же мечты,

Бесследно канул за один сеанс.

— Ты хочешь сбежать. — на зло повысил голос Вячеслав Владимирович.

— Сейчас уж нет, то раньше.

— А мне помогли. Один из врачей.

Встревоженность с лица Вячеслава Владимировича скаталась в каменную мину.

— И кто, будь так любезен. — ровно попросил Клавдий. Он ни разу не повысил голос и в лице практически не изменился с начала диалога.

— Он назвал себя «интерном». Напомню: со мной ходил на занятия и книжку эту принёс.

— Смеёшься? Фантомы ль чудятся тебе, умоисступлённый?

— Пошутил, пошутил.

«И он не помнит! Может быть и вправду… у меня могут быть проблемы с памятью из-за потери сознания?» — пробежало в голове Вячеслава Владимировича.

— Дак кто? — сурово настаивал Клавдий.

— Никто, никто. Поругались с Сидоровым, там и случай подходящий.

— Да, нет спора;

Безумие сильных требует надзора.

— Под твоим то надзором, они действуют ради «высших целей». Им то в радость, тебе в выгоду. — пришла очередь следующей догадки.

— К чему склоняешь ты?

— Конечно же тебе непонятно. Не ты ли хотел смерти ЛевГена?

— Что рад ей, я не скрою,

Но видит Бог, свою невинность каждому раскрою.

— После того, как я отказался, ты взял и спокойно забыл об этом? Смутно верится.

— Забвению желанное не предавали,

Но в совершившемся участия не принимали.

Не наша в том вина,

Что в коридор он забежал тогда.

Клавдий начал придвигать поднос к себе, но Вячеслав Владимирович с резкостью, позволенной бинтами, отхватил еду и поставил её перед собой и взяв в рот первую ложку молочного супа. Бинты были наложены не с первоначальной жёсткостью, и стягивали только плоть и кости, а не сустав локтя, что не мешало некоторым движениям.

— Не верю…

Вячеслав Владимирович прервал заключение и, не допив пятой ложки, опустился на кровать.

— Голова звенит? — поинтересовался Клавдий, оставаясь на стуле.

— Немного.

— Воззвать к врачу?

— Нет, нет, сейчас пройдёт. Ты иди, я спать лягу.

— И всё же я король.

И только я силой одарённый,

Управлять твоей судьбой,

мой подданный. — донёсся до Вячеслава Владимировича хрип Клавдия под призмой пищащих скрежетаний, режущих в голове учёного.

Король, не смотря выбрал из незапертого шкафа пачку таблеток, вытащил их из коробки, которую бросил на стол, высыпав лекарства в карман халата, заботливо выключил свет и вышел с подносом из изолятора.

Что-то продолжало пищать, заложило уши, разложило, забарабанило. Мысли стали прерываться, затем раздались звуки. Но Вячеслав Владимирович более мучился от бездвижия: он хотел обхватить голову — руки не поднимались, хотел сжаться — мешали ноги и живот, закрутиться в одеяло — всё тело, закричать — перехватило дыхание. Начал задыхаться, но не задохнулся, а только надрывисто кашлял. Раздражающие чувства не стихали, приходили новые. Разыгрался оркестр: в начале врывался писк, подключалось левое ухо, после — правое, пару комбинаций проводили вместе, отступали на задний план, но не затухали. Закладывало нос, дыхание переходило в рот. Комок попадал в горло, начиналась очередь жадных втягиваний воздуха губами — отступало, но через период повторялось. Самый яркий звон в затылке болью отдавался в шею, втекал в позвоночник и стрелой, ускоренной волной, возвращался в голову. Остальные части тела не отзывались. Играл верх. Пары циклов хватило для истощения Вячеслава Владимировича. Не в силах справляться с нахлынувшем мандражом, учёный, сначала растерянно нервничал, но, пересилив страх, расслабившись, вскоре потерял сознание.

Обновление

О пробуждении Вячеслава Владимировича Павлу Анатольевичу обязался докладывать единственный в госпитале охранник, который и работал, и спал в одной комнате — втором пропускном пункте — один из мониторов в которой был подключен к инфракрасной камере изолятора. Вчера камера, заметив небольшие движения головы учёного, после долгого их отсутствия, пискнула мужчине, не спеша он доел завтрак, после чего побежал за Павлом Анатольевичем. Сегодня же движений замечено не было, камера не пищала. Охранник смирно выполнял свои обязанности, дожидаясь их даже после обеда, но и сообщать об их наличии было некому — Павел Анатольевич с женой уехал в эти тёплые выходные к родственникам на дачу. Мужчина задумался об уведомлении дежурного врача, но ворвавшийся в его мысли ответ на ещё с утра мучивший его вопрос о событиях сна, интересовавших его для прочтения гороскопа, имел вес более важный, а к началу прочтения непосредственно универсальных для любого человека решений насущных проблем и вовсе забылся.

В понедельник, опоздав на утренний обход, Павел Анатольевич приехал к окончанию завтрака. Подготовив сознание и рациональное мышление к пятидневному исполнению обязанностей психиатра, он направился к пропускному пункту узнать о состоянии «особенного», где, получив в ответ невнятное

мямленье охранника, вспомнившего, что ещё в субботу думал сообщить о неподвижности Вячеслава Владимировича дежурному, помнившего так же, что отвлёкся, но забывшем на что, и сейчас не был способен придумать стоящее оправдание, распорядив мужчину на немедленное доставления еды в изолятор, в ужасе врач побежал к Вячеславу Владимировичу.

Ожидая худшего от состояния больного человека, не евшего двое суток, Павел Анатольевич, включив свет, увидел безмятежное дыхание лежащего на кровати Вячеслава Владимировича, и на лице его проскользнула неширокая улыбка. Со всей лёгкостью, на которое было способно его грузное тело, он присел рядом с ним и приступил к разбуживанию спящего. Учёный не менялся в лице, прерывисто и редко вдыхал, и на покачивания не реагировал. Павел Анатольевич стал интенсивнее трясти его тело — безрезультатно. Поведя головой чуть в сторону, он наткнулся на лежавшую на столе коробку, дотянувшись до которой, резко возвратился к Вячеславу Владимировичу и, прощупав замедленный пульс на прохладной шее, расстегнул его рубашку и выбежал из зала. Преодоление пути как к изолятору, так от него сопровождалось высказыванием нецензурной лексики, заглушаемой цоканьем каблуков.

Притормозив перед ординаторской, Павел Анатольевич вошёл в неё с важным, но озадаченным видом и, только открыв дверь, закричал:

— Шишкин — капельница, Акрамов и Петров — интубационная трубка, включите ИВЛ. В изолятор! Остальным быть готовыми в любую минуту.

Вытащившиеся из-за телевизора врача, потеряв былое облегчение, присущее им каждый раз, когда забота об их подопечных была переложена на чужие плечи, подгоняемые оставшемся у двери Павлом Анатольевичем, поплелись за аппаратурой.

— Не я же виноват, что вы их снова из изолятора утащили. — добавил им вслед главврач.

Павел Анатольевич быстрым шагом вернулся в изолятор и, встретив в коридоре охранника с подносом, развернул его в столовую. Возмущаясь бесцельным хождением, мужчина, не выражая возражения перед начальником, а только в сторону, потащился на третий этаж и, под впечатлением происходящих событий, проклял архитектора, спроектировавшего столовую не на первом этаже. Подперев дверь стулом так, чтобы она не закрывалась, и отодвинув стол к центру, тем самым освободив доступ аппаратуры к кровати, Павел Анатольевич проверил рефлексы Вячеслава Владимировича: при свете фонарика зрачки сужались медленно, на остальные воздействия реакции не последовало.

— Кома от отравления барбитуратом. — установил Павел Анатольевич и рассерженно прибавил. — Глубокая.

Причина уже была найдена, оставалось понять откуда у неспособного ходить человека новая коробка таблеток. Отворачиваться от Вячеслава Владимировича Павел Анатольевич начал через левое плечо и только к концу круга увидел шкафы. Открыв первый, незапертый, ему в глаза попала дыра среди стройных рядов коробок, названия которых совпадали с находившейся в руках врача.

Пока Павел Анатольевич, поставив пустую упаковку на стол, дозванивался до академиков РАН, родственников, у которых он провёл выходные, одновременно придумывая сообщение об отмене запланированных на завтра обследований «особенного», ввезли капельницу и подкатили к кровати аппарат ИВЛ с лежавшей на нём интубационной трубкой.

— Да что мы с ним возимся. Скинем в областную, не наш же профиль. — негодуя, предложил Акрамов.

— Я спрашивал твоего мнения? — угрожающе произнёс Павел Анатольевич.

Возражать Акрамов не осмелился и отошёл к двери.

— Кому «этот профиль» не интересен — вон.

Боязливо вышли все.

К счастью Вячеслава Владимировича, Павел Анатольевич добился высокого поста не только благодаря правильным знакомствам, но и имея два высших медицинских образования: психиатра и, к ещё большему везению учёного, реаниматолога. Приспособив в трахеи Вячеслава Владимировича интубационную трубку, подключив аппарат ИВЛ, врач взял кровь из вены, достал из среднего шкафа пакет с жидкостью, закрепил его на капельнице и, удобно расположив тело мужчины, ввел иглу в вену. Захватив собранную кровь и вернув стул к столу, Павел Анатольевич закрыл изолятор, сделав выговор охраннику и наказав ему не отлучаясь следить за камерой изолятора, где свет он оставил включённым, и при любых миллиметровых движениях, немедля звонить ему, после чего уехал в расположенную в небольшом близлежайшем городе больницу. Выдернув знакомую медсестру из рабочего процесса, Павел Анатольевич договорился об общем и биохимическом анализах крови. Согласившаяся под некоторыми предлогами, девушка через час вынесла врачу результаты, окончательно уверявшие его в поставленном диагнозе — уровень барбитуратов в мельчайшем содержании не доходил до смертельного порога.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

“Честно, сам стал перечитывать, потому что не понял, к чему он говорит о знаках препинания. И скажу вам, задумал он сложно. А имеет в виду помарки автора, которые могут стоять в середине предложения в скобках; иногда неуместны и портят повествовательно-смысловую композицию.”