Жёлтая магнолия

Ляна Зелинская, 2022

Его называют маэстро Л'Омбре. Он аристократ и лучший сыщик во всей Альбиции. Его острый ум помог раскрыть множество преступлений. Он верит в логику, науку и улики, он высокомерен и саркастичен. Любит крепкий кофе и ходит, опираясь на массивную трость. Её зовут Миа. Она владеет крошечной лавкой в бедном квартале, продаёт специи и благовония, гадает на картах и кофейной гуще. Она любит яблоки, носит яркие юбки и презирает мир аристократии. Она верит в интуицию, знаки и вещие сны. Они живут в слишком разных мирах, но однажды их пути пересеклись из-за череды странных смертей и лепестков жёлтой магнолии. Он назвал её шарлатанкой с самого дна Альбиции. Она его напыщенным сушёным стручком ванили. Они невзлюбили друг друга с первого взгляда, но теперь им предстоит работать вместе…

Глава 3. Дополнительные меры в действии

Ранним утром того же дня.

В эту ночь колено болело особенно сильно. И Райнере делла Скала даже подумал, что это какой-то особый знак. Проклятый особый знак! Когда оно так же сильно болело в прошлый раз — нашли первую «бабочку».

Вот и сегодня он проснулся рано, будто предчувствовал. Да и сном это назвать было нельзя, смежил веки, но сразу провалился в какой-то кошмар, и тут же открыл глаза. Оделся, взял трость и спустился в библиотеку, проклиная длинные лестницы фамильного палаццо Скалигеров. Давно ведь уже думал о том, чтобы перебраться в комнаты пониже, у воды. Но, что поделать, правила есть правила: орлы должны селиться на вершинах. И жить на верхнем этаже его обязывало положение. Его комнаты находились под крышей, рядом с огромной террасой-альтаной, на которой выставлены кадки с лимонными и оливковыми деревьями. Откуда можно созерцать восход, водное зеркало лагуны и черепичную россыпь крыш всех семи островов Аква Альбиции.

А жить у воды — удел плебеев и пантеганов — огромных крыс, населяющих подмостья рынков и гетто. Вот и приходилось в такие ночи, как эта, когда боль заколачивает в колено адские огненные гвозди, взбираться или спускаться по лестнице, не зажигая фонарь, чтобы не попасться слугам на глаза.

Потому что Райнере делла Скала не любил никому показывать свои слабости.

Зря он вернулся в столицу. В материковой части страны ему было гораздо лучше. Сырость и воспоминания не тревожили адской болью в колене, и призраки прошлого не являлись во снах, вот так, как сегодня.

Райнере покосился на пузырёк с пилюлями — опиум, который прописал доктор. В этих жёлтых капсулах волшебство — избавление от боли…

Но от пилюль в голове становилось гулко и пусто, и хотя боль отступала, но мир размывался, наполняясь нереальными видениями, и терялась острота ума. А Райнере это состояние не любил. И в битве ясности ума против боли пока ещё побеждала ясность ума. Поэтому он вошёл в кабинет и принялся готовить кофе.

Кофе — это лекарство от всех невзгод. И его он предпочитал готовить сам, не доверяя кухарке, слугам и даже монне Джованне — почётной экономке дома Скалигеров. Она, безусловно, умела делать хороший кофе, но дело было не в самом напитке.

Приготовление кофе — это особый ритуал, который всегда его успокаивал и помогал упорядочить мысли. Хруст кофейных зёрен, густой запах, поднимающаяся пенка, тёплая чашка…

Солнце ещё не встало, и палаццо Скалигеров был погружен во тьму. Райнере неспешно и тщательно смолол зёрна, развёл огонь и налил в турку воды из кувшина. И когда густой аромат поплыл по комнате, он зажал чашку в ладонях.

Вот теперь можно стоять на балконе, глядя на Дворцовый канал в ожидании рассвета, и, вдыхая бодрящий аромат, думать. В такие моменты он не хотел, чтобы его тревожили. В такие моменты в голове всё расставлялось по местам, и будущий день приобретал чёткий и ясный план, которому оставалось просто следовать. Райнере любил, когда все события его жизни укладывались в структуру, которую он для них создал. Сначала завтрак: два яйца, пара тостов с маслом и апельсиновым джемом, свежая газета. Затем он посетит библиотеку Сан-Марко — там для него отложена на сегодня редкая книга, после — палату Совета Семи и рынок Лидо, где его ожидает перчаточник по одному нетривиальному вопросу…

День был распланирован и заканчивался вечерним посещением базилики с тётей Перуджио: сегодня его очередь вести столетнюю синьору на беседу с богом.

Но в это утро его ритуал бесцеремонно нарушил командор Альбано, прислав гонца с новостью, что кто-то из констеблей обнаружил на одной из площадей новую «бабочку». И когда посыльный изо всех сил ударил веслом о колокол, висящий у причала палаццо Скалигеров, вслед за ритуалом на части распался и чёткий план сегодняшнего дня.

Выходит, колено болело не зря.

В этот раз «бабочкой» оказалась контарина — торговка бисером из лавки на мосту Фузери. Там, где рива дель Кальдере встречается с рива дей Фузери, перед мостом есть маленькая площадь — кампьелло Делиси. Всего-то пятачок земли в том месте, где набережные, забранные бутовым камнем, встречаясь, образуют пустой угол. Днём там полно народу, горожане швартуют лодки, лавочники на мосту ведут бойкую торговлю, а вот ночью…

Ночью здесь нет никого, кроме крыс.

Фонарь, закреплённый на носовом крюке лодки, качнулся, выхватив из темноты место преступления, и Райнере прищурился, вглядываясь в сумрачный берег.

Она лежала прямо там, на камнях у воды. Как и в прошлые разы, одежду убийца забрал. Но при этом стыдливо прикрыл её наготу жёлтыми лепестками. Руки скрещены на груди, рыжие волосы расчёсаны и разложены вокруг головы прядями, словно лучи солнца. А слева и справа жёлтыми лепестками магнолии выложены крылья бабочки.

В столь ранее утро краски ещё тусклы. Свинцовая вода сливается с серым камнем набережной и тёмными фундаментами домов. Весь город сейчас похож на шкуру пантегана — огромной альбицийской крысы, живущей в подмостьях и подвалах у воды. И посреди этой серости белое пятно тела выглядело чужеродно, будто кричало о том, что ему тут не место.

Райнере выбрался из гондолы, опираясь на трость, перенёс тяжесть тела на здоровую ногу и направился к людям, толпящимся у края воды, чуть дальше по набережной.

Это уже четвёртая «бабочка». К счастью, газетчики знают только о двух, и, к счастью, ещё раннее утро: люди командора Альбано успеют тут прибраться до появления лавочников на мосту.

Дожу не хватает только ещё одной «бабочки» для очередного скандала. И так в Совете всё уже трещит по швам. Город напуган. Лоренцо в бешенстве, и Райнере обещал разобраться с этим делом, но…

Но вот уже четвёртая «бабочка», а он всё так же далёк от разгадки этих убийств, как и в первый день. И это его ужасно раздражало, заставляя острый ум работать непрестанно, и почти совсем лишив его сна.

Райнере отобрал фонарь у констебля, прошёл вдоль канала, светя под ноги и внимательно разглядывая мостовую. Ясно одно — убили девушку не здесь, как и в прошлые разы. Привезли на лодке и положили на берегу в самый тёмный ночной час. Следов нет, берег сухой. Фонарь на крюке перед аптекой оказался погашен. И скорее всего, никто ничего не видел и не слышал.

Он склонился с фонарём, рассматривая девушку.

Сколько ей лет? Не больше двадцати. Не слишком красивая, среднего роста, худощавая, даже тощая, загрубевшие ступни, на тонких пальцах мозоли… Абсолютно ничем не примечательная. Разве что волосы. Волосы патрицианки, пусть и не настоящего оттенка. Настоящие были тёмно-русыми и уже прилично отросли от корней.

Этот оттенок здесь называют «розовое золото». А Райнере сказал бы, что этот цвет скорее похож на помадную массу, из которой кондитеры делают жевательные конфеты. Молоко, сахар и патока, и самая малость ванили. Не рыжий, не золотой, не русый. Размытая смесь рыжего с розовым.

Каждая девушка из бедных сестьер мечтает о таком цвете волос. И для этого копит деньги, чтобы однажды наведаться к цверрам в гетто и купить средство, которое те готовят из конской мочи и кожуры золотого ореха. Потом волосы мажут этим средством и часами сидят на солнце в специальной шляпе с дырой на макушке и полями, прикрывающими лицо.

Какая глупость! Будь у этой девицы чуточку ума, она бы не стала портить волосы шарлатанским конским средством, и осталась бы жива. Потому что ещё ни одну плебейку цвет волос не превратил в патрицианку. А вот в приманку для какого-то ненормального — пожалуйста. Волосы всех убитых девушек были этого оттенка. И, если на третьей «бабочке» у него ещё были сомнения, то теперь они окончательно исчезли.

Райнере поёжился. Утренняя сырость пробирала до костей, и колено отзывалось на неё усиливающейся болью. Он достал из кармана пузырёк с пилюлями, посмотрел на него и снова спрятал. Потерпит ещё немного.

Подошёл констебль и рассказал, что удалось узнать, опросив жителей соседних домов.

Ничего.

Никто. Ничего. Не слышал. Не видел. Не знал.

Как и в прошлые разы.

Райнере мысленно выругался и снова вернулся к лепесткам. Первая «бабочка» была тоже прикрыта лепестками, только не магнолии, а жёлтой форзиции, которая цветёт гораздо раньше. И вокруг девушки тоже были выложены крылья, правда, немного другие, более вытянутые — как у стрекозы. Но там, на кампо Вьехо, и места было больше, чем здесь, может, поэтому эти крылья словно сплющены, прижаты к телу? Райнере достал блокнот и карандаши и, вручив констеблю трость и фонарь, чтобы тот посветил, принялся делать набросок. Он не зря учился живописи у самого маэстро Луиджи — сделать зарисовку места преступления в деталях для него не составляло труда.

Отличий было немного: другие лепестки, немного другие крылья, всё остальное совпадало.

Один удар в сердце острейшим стилетом. Кто бы ни был убийца, своих жертв он не мучил. Райнере склонился к руке и повернул ладонью вверх. Такой же порез на запястье. Сто к одному, что, как и в других случаях, крови в теле совсем не окажется. Хорошо хоть доктор Феличе не болтлив. Не хватало, чтобы все газетчики бегали по улицам с воплями: «В городе завёлся вампир! Вампир пьёт девичью кровь!»

Других ран на теле не было, равно как и синяков или ссадин. Убийца этих девушек не насиловал и не запугивал. На их лицах застыло безмятежное выражение покоя, как будто они заснули. Но безмятежность эта не была случайной, все они вдохнули состав, которым из-под полы торгуют цверрские старухи. Местные путаны называют его «Тихая ночь», и хотя за его продажу и использование полагается полгода тюрьмы и штраф, но кого и когда это останавливало? Если побрызгать этим составом платочек или цветок и дать понюхать человеку, то через некоторое время он погрузится в глубокий сон. Так путаны с рива дель Лавадоре успокаивали наиболее буйных клиентов, собственно, они-то и придумали ему такое многозначительное название. Но средство оставляло на крыльях носа след — что-то похожее на золотую пыльцу.

Райнере достал из внутреннего кармана специальную лупу с цветным стеклом. Присмотрелся — пыльца на крыльях носа девушки поймала свет фонаря и блеснула мельчайшими искрами. Всё совпало.

В остальном каждый раз одно и то же. Тело появлялось на одной из площадей в самый тёмный час. И…

Никто. Ничего. Не видел.

— Райно? Райнере?

Он обернулся на звук знакомого голоса и прищурился. Из темноты появился чуть сгорбленный силуэт в чёрном — его старший брат Лоренцо, подеста Аква Альбиции. Глава города и его постоянный оппонент.

И вот уж это совсем некстати. Сразу видно — дурные вести разносятся быстро. Раз здесь появился его брат, значит, командор Альбано времени зря не терял. Брат сейчас примется на него давить, убеждая сосредоточиться и решить это дело быстро, как будто он и так не сосредоточен! А больше всего на свете Райнере не любил, когда на него давят.

— Доброе утро, — хмуро произнёс Лоренцо и, заложив руки за спину, склонился, рассматривая лепестки.

— Полагаешь, доброе? — спросил Райнере, не глядя на брата.

— Полагаю, могло быть и получше. Мысли есть?

— Мысли есть всегда. И есть новые детали. Но они тебя вряд ли порадуют, — ответил он, продолжая разглядывать крылья.

— И что же за детали?

— Лепестки.

— Лепестки? И что с ними? — Лоренцо распрямился и посмотрел на брата.

— С ними всё хорошо. Но это лепестки магнолии, а не форзиции. А точнее, это лепестки жёлтой магнолии. Понимаешь, что это значит?

— А должен? Не нагоняй тумана значительности, кариссимо^[21],ближе к делу. Иной раз мне кажется, что ты говоришь так специально, чтобы я злился.

— А ты, как всегда, преувеличиваешь. Ну, а если по делу… Жёлтые магнолии растут только в саду Дворца Дожей, — Райнере указал рукой в сторону Дворцового канала. — Либо убийца специально забрался туда за ними, либо он близок к окружению дожа. Лепестки свежие и сорваны прямо с дерева.

— Н-да… Это усугубляет и без того плохое положение.

— Это всего лишь лепестки. Их недостаточно для какого бы то ни было обвинения…

–…но их достаточно для подозрения и недоверия, Райно. Кто-то из окружения дожа убивает девушек? Ты представляешь, что напишут в газетах? — фыркнул Лоренцо. — «Дворец Дожей полон убийц, подеста молчит, командор бессилен», — вот как напишут в газетах. И делла Ровере, и Ногарола только порадуются этой грязи и тут же вцепятся нам в глотки. Ты же понимаешь?

— Форзиция отцвела, зацвела магнолия. Всего лишь, — пожал плечами Райнере, — я думаю, тут всё же важен цвет. Хотя не факт, потому что сейчас это всё, что можно найти в городе цветущим. Так что думаю, убийце просто нужны были какие-нибудь цветы и много. Хотя, соглашусь, выглядит не очень.

— Тоже обескровлена? — Лоренцо будто пропустил мимо ушей рассуждение о цветах.

— Полагаю, да. Есть раны на запястьях. Посмотрим, что скажет доктор Феличе.

— Проклятье! Это уже четвертая жертва, а у тебя до сих пор ничего нет, Райно! Ты ведь знаешь, как я жду хоть каких-то результатов! Если газетчики пронюхают, что кто-то пьёт кровь невинных дев…

— Невинными я бы их не назвал…

— Это не имеет значения. У тебя есть хоть какие-то версии? — раздражённо спросил Лоренцо.

— Их слишком много, чтобы выделить какую-то конкретную. А тыкать пальцем в небо я не люблю, ты же знаешь. Пока не будет точной уверенности, я не стал бы кого-то обвинять.

— А ты не думаешь, что… хм, ну, это и правда тот… кто пьёт человеческую кровь?

— Ты хочешь сказать… — Райно посмотрел на брата с кривой усмешкой, — вампир?

— Вампир.

— Вампир? Серьёзно?! Лоренцо, но как ты можешь верить в подобный бред?! — усмехнулся Райнере.

— «Вампир» звучит лучше, чем «кто-то из окружения дожа, убивающий девушек по ночам»! И охота за вампиром не то же самое, что за каким-то маньяком. Ты только представь заголовки и скандал в Совете! Полагаю, сейчас нужны экстраординарные меры, — Лоренцо раздражённо отшвырнул носком туфли один из лепестков. — Мне кажется, кариссимо, что на этот раз ты в тупике. И этот тупик может стоить мне места главы города. И не только…

— Послушай, Лоренцо, оттого, что ты будешь читать мне нотации, тупик никуда не денется. И я не лошадь, которой требуется пряник или кнут для того, чтобы бежать быстрее. Я работаю. Изучаю и собираю улики. Это всё же нетривиальное преступление. Как только у меня будут новости — ты узнаешь об этом первым, — спокойно ответил Райнере, не глядя на брата, и добавил: — И ничего не трогай, пожалуйста, — это место преступления. Хотя… уже светает, — он махнул рукой констеблю и крикнул: — Я закончил.

— Райно, вот и ты послушай, — Лоренцо склонился к плечу брата и произнёс тише, — ты же понимаешь, что именно поставлено на карту?

— А ты полагаешь, что не понимаю, и пришёл мне это разъяснить?

— Как знаешь. Надеюсь, ты тут приберёшься и не оставишь ничего лишнего. Не нужно газетчикам трубить на всю Альбицию, что подеста не может организовать поимку вампира-убийцы беззащитных девушек!

— Пока идёт следствие, об уликах никто распространяться не будет. Да и, как видишь, Альбано тебя понял без слов, — Райнере указал на людей командора.

Они бросились заворачивать тело в старый плащ, чтобы погрузить его в лодку, а он сам принялся сбрасывать лепестки в канал с помощью обломка весла.

— Думаю, всё-таки стоит обсудить дополнительные меры, — произнёс Лоренцо, посмотрев на светлеющее на востоке небо.

— Что-то вроде твоих идей пустить по следу собак, организовать ночной патруль или повесить по городу объявления о вознаграждении в пятьдесят дукатов за поимку убийцы? — спросил Райнере с лёгкой усмешкой. — Ты не слишком оригинален в своих методах, Лоренцо.

— Поскольку твои методы не работают, приходится импровизировать на ходу…

— Мои методы научны, и именно наука приведёт нас к разгадке, а вовсе не толпа шарлатанов, желающих получить твою награду в пятьдесят дукатов. Ты мог бы ещё приписать на плакатах адрес: палаццо Скалигеров. Представляю у нашей пристани толпу желающих поживиться.

— Полагаю, кто-то из них мог бы быть полезен…

— Полагаю, на триста двадцать восьмом нищем, желающем получить пятьдесят дукатов, который что-то видел и слышал, ты бы, наконец, прозрел и понял всю глупость этой затеи. Лоренцо, оставь свои попытки быть полезным: как говорят, ростовщику судить о золоте, а карбонарию — об угле. Когда будут новости, я дам тебе знать.

— И чем была плоха идея с патрулём? — спросил Лоренцо, повернувшись к брату.

— Чтобы найти иголку в стоге сена, нужна целая армия… муравьёв. Ровно столько же понадобится людей в патруль, чтобы обшаривать каждую ночь все закоулки. Лоренцо, повторюсь: оставь попытки быть полезным в этом деле. Просто жди. И… не мешай.

— Найди мне кого-нибудь, кариссимо! Любого бродягу, пьяницу, какого-нибудь преступника, вампира, наконец, которого можно вздёрнуть на пьяцца Романа. Мне нужно успокоить город.

— Кого-нибудь?

— Кого-нибудь. Главное — быстро.

Райнере развернулся и, превозмогая боль, направился к своей гондоле, отмахнувшись от слов Лоренцо. Он бросил последний взгляд на место преступления. Лепестки лежали на воде, и гондольер, махнув веслом, потянул их за собой, увлекая туда, где слабое течение вскоре отнесёт их к мосту. Площадь опустела, и на башне-кампанилле^[22] коротко звякнул колокол, возвещая наступление рассвета.

Ночь забрала свою жертву, и теперь жёлтые лепестки на тёмной воде выглядели как погребальный венок.

— Отчаливай, — коротко бросил Райнере гондольеру, и быстрое веретено лодки бесшумно заскользило по тёмной воде. — И подай фонарь.

Он положил трость рядом и открыл свой блокнот. Ему есть, над чем поразмыслить.

Вернувшись в палаццо, он медленно поднялся в кабинет. Пока свежи впечатления, нужно всё расставить по местам. Сварил ещё кофе, достал блокнот и, вырвав листы, разложил их на столе. Взял рисунок с сегодняшней «бабочкой» и прикрепил на стену с фреской, на которой была изображена огромная карта Аква Альбиции со всеми каналами и мостами. Здесь уже висели зарисовки с других мест преступлений в сопровождении его заметок на маленьких клочках бумаги.

Четыре «бабочки»…

Четыре площади…

Это должно что-то означать… Послание? Но кому?

Лепестки жёлтой магнолии — послание дожу? Предупреждение об убийстве дожа? Грядущее покушение? Возможно…

А может, они ничего не значат.

А может, ритуал? Но какой? И почему жёлтый цвет?

Он изучил в библиотеке все культы, известные на сегодняшний день учёным мужам, но не нашёл ничего похожего.

Больше всего раздражало то, что он не может уловить тонкие связи. Всё в этих убийствах слишком похоже, и нет ничего, что позволило бы оттолкнуться от очевидных улик и подняться над общей картиной. Его дневной план был разрушен, колено болело, и цейтнот, в который загонял его старший брат, требуя поймать хоть кого-нибудь, чтобы вздёрнуть на площади, раздражал, наверное, даже больше всего остального.

Райнере скрестил руки на груди и погрузился в глубокие раздумья. В раздумьях прошла половина утра и завтрак, который он проглотил, даже не заметив. В раздумьях он рассеянно отвечал своей экономке монне Джованне, в раздумьях разбил чашку, поставив мимо столика, и только появившийся ближе к полудню Лоренцо с очередным сомнительным предложением смог вывести его из этого состояния.

Предложение было не просто сомнительным, и даже не просто глупым, как идея развесить объявления по всей Альбиции. Сегодняшнее предложение было откровенно бредовым, особенно для главы города, хотя, может быть, степенью бредовости теперь измерялось отчаянье Лоренцо?

Его, конечно, можно понять: никто не хочет расстаться с местом главы города из-за убитых путан и торговок бисером.

А суть предложения заключалась в том, чтобы привлечь к расследованию… потусторонние силы. Ну, или как там это правильно называется?! Райнере от неожиданности сразу даже и не вспомнил.

— Цверра?! — спросил он, удивлённо воззрившись на брата и выслушав его внимательно.

— Цверра.

— Девушка?!

— Девушка.

— Гадалка?!

— Гадалка.

— Ты шутишь? Хм… Нет. Вижу, ты серьёзно… Нет… Я не верю своим ушам! Если я тебя правильно понял, кариссимо, ты предлагаешь мне воспользоваться помощью грязной девицы с засаленной колодой карт и бутафорским шаром, которая дурит доверчивых богатых старух рассказами о «небывалой удаче»? — Райнере даже повысил голос, настолько был поражён предложением брата. — Услугами шарлатанки с самого дна Альбиции, которая надевает на себя за раз все юбки и стеклянные бусы, что есть у неё в гардеробе?! Хотя, что это я… какой там может быть гардероб! И… ты всерьёз предлагаешь мне пойти к ней просить о помощи?

— Ну зачем же идти, — спокойно ответил Лоренцо. — Она уже здесь. Прошу, входите, монна Росси.

— Ты притащил цверру сюда? Святой марангон! Советую тебе, дорогой брат, запастись средством от блох и велеть монне Джованне запереть серебро на ключ! — воскликнул Райнере, понимая, что, кажется, порядок в мире рухнул окончательно.

Лоренцо притащил сюда цверрскую гадалку!

И хотя брат и сказал, что это девушка, но воображение Райнере всё равно нарисовало совершенно другой образ: жутчайшую старуху, каких он видел сидящими на кампьелло Бовиани. С глазами, подведёнными углем, и скрюченными пальцами, в которых веером топорщилась колода засаленных карт. Разноцветные юбки, надетые одна поверх другой, аляповатые стеклянные бусы в семь рядов, тюрбан с перьями, огромные серьги, браслеты и кольца из дешёвого чернёного серебра… Старухи сидели прямо на мостовых у воды, подогнув одну ногу под себя, и зазывали клиентов, ловко тасуя карты.

При них всегда орудовала орава детишек, которые лишь с виду выглядели страдающими ангелочками. Но, пока ты тянулся с милостыней к одному из них, двое других уже срезали твой кошелёк остро заточенной монетой, чтобы затем раствориться с добычей в хитросплетении переулков и дворов.

Райнере представил, как подобная старуха окажется в их гостиной, и решил позвать дворецкого и велеть ему выставить цверру прочь, потому что ничто не заставит его пасть так низко, чтобы променять науку на бутафорский стеклянный шар.

— Ты зря старался, кариссимо, — произнёс он и посмотрел на дверь.

И даже разозлился от того, что Лоренцо всё-таки удалось его удивить. Потому что воображение его подвело. И цверра, как и было сказано, оказалась вовсе не старухой, а молодой женщиной, вполне привлекательной лицом. Но… что это меняло! Юная шарлатанка — это же ещё хуже прожжённой старой ведьмы! Юности присущ ещё и длинный язык…

Зато всё остальное, что его воображение нарисовало перед этим, было при ней. Пёстрая юбка с множеством оборок, что-то красное сверху, бусы, браслеты и… волосы. Н-да уж, волосы, разумеется, «розовое золото»! И собраны в рыхлый растрёпанный пучок, перевитый красной лентой, который, впрочем, выглядел куда лучше, чем цверрский тюрбан. Лицо… лицо, правда… было симпатичным. Даже очень. Даже чересчур для цверры. Зелёные глаза, светлая кожа… И можно было бы не обращать внимания на всё, что ниже шеи, но вот только над губой у девушки была прилеплена москета^[23]. Святой марангон! Какая вульгарность!

Маленькую точку из кусочка бархата патрицианки могли приклеить на лицо только на маскарад. Нарисовать тушью дозволялось для балов и вечерних выходов, но никак не при дневном свете. А тут — средь бела дня! Эта девица будто пыталась выглядеть прилично, скопировав всё самое худшее от приличной синьорины.

Молодая женщина прислонилась плечом к дверному косяку, и Райнере совершенно отчётливо прочитал на её лице презрение. Несомненно, она услышала всё, что он о ней сказал. Ну и какая разница? Всё это правда, и Лоренцо, видимо, совсем спятил — притащил её в этом дом, да ещё и с такой идиотской целью!

— Вижу, кариссимо, ты совсем отчаялся, раз, не спросив меня, решил взять в помощники… хм… эту… милую… хм… девушку. И уж если ты решил, что это хорошая идея, то не стесняйся, предложи ей… что-нибудь, — Райнере раздражённо махнул рукой, указывая на кресло.

Девушка бросила на пол джутовую плетёную сумку, которую держала в руках и, вздёрнув подбородок, произнесла, с вызовом глядя на Райнере:

— О-ля-ля! А я была лучшего мнения о воспитанности патрициев. Оставьте вашу снисходительность нищим! Для вас, маэстро Л'Омбре, я не «милая девушка», я — монна Дамиана Винченца Росси! И никак иначе!

— Маэстро Л'Омбре? — Райнере даже опешил. Никто не называл его в лицо подобным образом, а чтобы какая-то гадалка?! — Ну что же, монна-Дамиана-Винченца-Росси, и вам доброго дня. Доставайте свой шар и карты, или что там у вас ещё с собой. И делайте то… что вы обычно там делаете, чтобы выманить деньги у доверчивых старух. У меня мало времени на всякие фокусы, так что покончим быстрее с этим фарсом, — он перевернул песочные часы, стоявшие на краю стола, — ваше время пошло. А ты, кариссимо, скажи монне Джованне, чтобы вымыла стол с мылом после этого спектакля.

Наверное, взглядом монны Росси можно было бы поджечь даже воду в канале, но вода не вспыхнула, и Райнере каким-то краем сознания оценил её выдержку. Увидел лишь, как дрогнули ноздри девушки от усиленно подавляемого гнева. Она склонилась, достала из сумки стеклянный шар и карты и, не смущаясь, уселась в глубокое кресло, подогнув ногу под себя, как самая настоящая цверрская старуха.

Ну ещё бы! Никто и не сомневался!

И только одного Райнере так и не понял: с чего это Лоренцо криво усмехнулся и внезапно стал таким довольным. Должно быть, он думает, что нашёл выход?

Придётся его разочаровать.

Примечания

21

Кариссимо — (итал. Carissimo) — дражайший. В контексте романа — дорогой брат, внутрисемейное обращение.

22

Кампанилла — Кампани́ла — в итальянской архитектуре Средних веков и Возрождения квадратная (реже круглая) в основании колокольня, как правило, стоящая отдельно от основного здания храма.

23

Москета — (итал. Mosca) — мушка. Кусочек чёрного пластыря, тафты, бархата, который приклеивался на тело в виде родинки.