А кому сейчас легко?

Люся Лютикова, 2007

Думаете, кризис – это то, что бывает с другими? Журналистка Люся Лютикова и в страшном сне не могла представить, как на ней отразится мировой финансовый кризис. С работы выгнали, квартиру отобрали, да еще и чужой банковский кредит обязали выплачивать! Но бодрая толстушка стремительно устраивается работать официанткой в ресторан. И здесь ее ждет новый удар судьбы. Люся едет обслуживать корпоратив – куда бы вы думали? Да-да, в издательство «Работа», откуда ее только что несправедливо уволили. И надо же такому случиться, что директрису издательства убивают прямо между молочным поросенком и выступлением Николая Баскова! Подозрения падают на Люсю, небо ей уже видится в клеточку. Поскольку полиция не торопится искать настоящего убийцу, Лютикова берет расследование в свои руки…

Глава 6

Голый человек на голой земле… Я обожаю смотреть фильмы, в которых главный герой лишается всего, падает на самое дно жизни, но, веря в свою счастливую звезду, упрямо карабкается вверх и в итоге вновь оказывается на коне.

Да, приятно смотреть такие картины, сидя в мягком кожаном кресле, поедая серебряной ложечкой пирожное и пребывая в уверенности, что подобные проблемы тебя уж точно не коснутся. Солнце всегда будет сиять на небосводе, потому что от жизненных невзгод тебя защитит твоя элитная недвижимость.

Но недвижимости у меня больше не было. Я оказалась на голой земле, и мне совсем не нравилась эта роль. Интересно, что следует делать дальше? Куда вообще идут люди, лишившись крыши над головой? Может, в кризисные центры?

Я позвонила в справочную, и мне дали телефон кризисного центра для женщин под названием «Подруги». Едва я набрала номер, женский голос тут же отозвался:

— «Подруги» слушают.

— Я меня беда.

— Вас бьет муж?

— Нет, — оторопела я.

— Муж выгнал из дома?

— Я вообще не замужем.

— У вас голодают дети?

— Детей нет.

— Вы инвалид? Не можете самостоятельно передвигаться и обслуживать себя?

— Типун вам на язык! Со здоровьем всё в порядке.

— Как вам не стыдно! — напустилась на меня дама. — Нет у вас никакой беды! Очевидно, у вас небольшие трудности, с которыми вы отлично справитесь сами. Не отнимайте мое время, которое я могу потратить на женщину, у которой настоящие проблемы!

Отчитав меня, дама бросила трубку. А я задумалась над ее словами. Доля истины в них была. По сравнению с теми гипотетическими ситуациями, которые она описала, я была едва ли не в шоколаде. Но сердце разрывалось от жалости к себе.

Сунув телефон в карман, я уселась на чемоданы, подперла кулаками щеки, пару раз шмыгнула носом… всхлипнула… и вдруг слезы хлынули из глаз ручьем. Минут пять я добросовестно рыдала. Кошка Пайса, не привыкшая к такому бурному проявлению моих чувств, уселась напротив меня, прищурилась, а потом начала невозмутимо и самозабвенно вылизываться.

В этот самый момент на лестничной клетке этажом ниже загремело что-то железное, и бодрый женский голос мелодично затянул: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» Рыдать я хоть и не перестала, но заинтересовалась.

Через пару минут по лестнице на мой этаж поднялась женщина лет пятидесяти, полненькая, краснощекая и необычайно бодрая. Одета она была в тренировочные штаны, тапочки и ярко-розовую кофту с надписью «Все бабы как бабы, а я — богиня!». В руках у женщины были ведро и швабра, из чего я сделала единственно возможный вывод: это уборщица.

Увидев меня, она поставила ведро на пол, прислонила швабру к стенке и всплеснула руками:

— Вы что ж так громко рыдаете, девушка? Ключи потеряли? Давайте я вам слесаря вызову.

В этот момент я снова вспомнила про свои невзгоды и залилась слезами с новой силой. После страшного предательства любимого человека, после вероломства подруг мне вдруг страшно захотелось выплакаться на чьей-нибудь груди. Грудь уборщицы — большая и уютная — подходила для этой цели как нельзя лучше.

Сопя и гнусавя, я принялась сбивчиво изливать душу. Добрая женщина реагировала на мои откровения очень хорошо: где надо — ахала, где надо — прижимала ладонь ко рту, а пару раз даже употребила довольно крепкие выражения в адрес моих гонителей и мучителей.

Рассказ мой подошел к концу, и я закончила трагическим голосом:

— Денег у меня нет, идти мне теперь некуда. Пойду на вокзал, заночую там. Кошку вот только жалко. Она-то за что должна такие муки принимать?

Уборщица хлопнула себя ладонями по могучим бедрам:

— Значит, так! Ни на какой вокзал тебе идти не надо, пойдешь ко мне. Живу я здесь неподалеку, места хватит. Да, а звать меня Галина Егоровна.

Я вытерла рукавом нос и в изумлении посмотрела на свою спасительницу. О чудо! Есть еще, оказывается, замечательные женщины в русских селеньях, даже таких густонаселенных, как Москва!

— Очень приятно, а я Люся, — сказала я, а потом спохватилась: — Погодите! Как же вы незнакомого человека вот так запросто к себе на постой приглашаете? Ведь вы ж меня совсем не знаете! Вдруг я воровка? Обчистила квартирку…

— Квартирка, я вижу, опечатанная, так что обчистить ты ее не могла. А насчет незнакомого… Ты поживи с мое, тоже научишься людей с первого взгляда определять. Пошли. Сейчас, только переоденусь маленько.

Мы спустились на первый этаж, где под лестницей находился закуток уборщицы. Переодевание заключалось в том, что Галина Егоровна облачилась в роскошный китайский пуховик малинового цвета и сапоги-казаки со стразами. Пуховик был оторочен мехом, который выглядел на редкость натурально — если только представить, что на свете существуют бордово-фиолетовые лисы. Сборы были закончены, и мы отправились к Галине Егоровне.

По дороге она рассказала мне свою историю. Галине Егоровне было пятьдесят два года. В Москву она приехала двенадцать лет назад, из родной деревни Полушкино, что в Тверской области. Муж Галины Егоровны был человеком хорошим, но крепко пьющим. Однажды зимой он поехал на тракторе за водкой в соседнюю деревню и на речке провалился под лед. Вытащить-то его вытащили, но воспаление легких вылечить не смогли. Схоронив мужа, Галина Егоровна решила податься в столицу на заработки. Поскольку карьеры модели, артистки и бизнес-леди отпадали в полуфинале, работу долго искать не пришлось — сначала устроилась дворником, потом уборщицей. Еще когда она работала дворником, ЖЭК выделил ей жилплощадь, на которую Галина Егоровна меня и вела.

Жилплощадь оказалась практически элитная. В двух домах от моего собственного — в прошлом — жилья высилась сталинская восьмиэтажка. Дверь в подъезд вела роскошная, кованая, с решеткой и навороченным домофоном. Внутри — мрамор, итальянская плитка и упоительной красоты почтовые ящики. «Однако! — подумала я. — Если дворникам в наше непростое время дают ТАКУЮ жилплощадь… Может, я зря прожила свою жизнь?»

— Галина Егоровна, а как же это вам удалось квартиру в центре Москвы отхватить? — поразилась я.

— Да не квартиру, а комнату. Раньше-то я в подвале жила, от ЖЭКа. А потом — это в конце девяностых было — нанялась я к одной старушке, ухаживать за ней. Она ко мне душою прикипела, родственников у нее не было, вот комнату мне свою и отписала. А что центр — так это одно название. Клоповник, а не квартира, ежели по-честному. У меня в деревне нужник на дворе, так и то чище, чем здешний сортир. Правда, бога гневить нечего, все же крыша над головой…

Лифт довез нас только до седьмого этажа, дальше нужно было подняться пешком еще на два пролета. Теперь всё стало ясно. Здесь мрамором и плиткой уже не пахло, зато отчетливо воняло чем-то совсем не элитным. Пожалуй, капустой. Вареной. Дверь в квартиру тоже была хлипкая, дощатая, обитая драным дерматином и без номера.

За дверью обнаружилась самая настоящая коммуналка: длинный коридор кишкой заворачивал за угол, на стенах висели эмалированные тазы, два велосипеда и лысая автомобильная покрышка. Дверей в коридоре, как мне показалось, было безумное количество, но потом выяснилось — всего десять.

Квартира и состояла из десяти комнат. Вход в ванную и туалет находился на кухне, так что из коридора его было не видно. Галина Егоровна отперла вторую по счету дверь и впустила меня в небольшую, но уютную комнатку, обставленную в традиционно деревенском стиле. Кровать с целой горой подушек и подушечек была аккуратно застелена кружевным покрывалом, трюмо в углу, здоровенная пальма в горшке, двустворчатый шкаф и маленький диванчик возле самой двери. Кошка Пайса соскочила с моего плеча и прошлась по комнате, задрав хвост и настороженно принюхиваясь. Я поставила чемоданы на пол и с сомнением посмотрела на диванчик: телосложение мое отнюдь не хрупкое. Галина Егоровна засмеялась:

— Не боись, Люся, это так, для мебели. На ночь буду тебе раскладушку разбирать, она у меня еще с советского времени, не Китай какой-нибудь. Часть вещей кидай в шкаф, а что не нужно — прям в чемодане под кровать засунь. Пойдем, квартирку тебе покажу.

Показ квартиры Галина Егоровна сопровождала подробным рассказом об обитателях каждой комнаты. Как выяснилось, в самой первой от входной двери комнатушке когда-то была кладовка, а сейчас ее сдавали совсем задешево маленькому и очень тихому вьетнамцу, работавшему на вещевом рынке. Обычно вьетнамцы, торгующие на рынках, прямо там же и живут, устраивая нечто вроде коммуны, но Егор — так обитатели квартиры переименовали для удобства непроизносимого Нгоень Тхая — был кем-то вроде рыночного старшины и потому жил в элитных, можно сказать, условиях.

Третья дверь вела в комнату Пашки-Философа, безобидного хронического алкоголика, который был здесь коренным жителем, и потому остальные обитатели квартиры его уважали. Пашка-Философ раньше пил водку, но потом его измученный спиртосодержащими веществами организм потребовал чего полегче, и теперь Пашка употреблял исключительно дешевый портвейн, а также брагу собственного изготовления. Брагу он готовил в ванной, где зимой и летом сохранялся подходящий температурный режим. Во хмелю Пашка был тих и задумчив, особенно же любил порассуждать на вечные темы, за что и получил свое прозвище.

Галина Егоровна завершила повествование о Пашке, энергично махнув рукой:

— Будет денег просить — не давай, не вернет. И не бойся его, он безобидный.

В следующих двух комнатах также жили коренные обитатели квартиры. Их история была куда более драматична, чем моя. После смерти матери сиротами остались трое детишек-погодков, но отец их, прежде сильно пьющий, не бросил их и не спился окончательно, как ожидали все вокруг, а наоборот, с алкоголем завязал, нашел хорошую работу, пристроил самого маленького в детский сад на пятидневку, двоих постарше — в школу с продленкой, и живут они теперь не то чтобы богато, но и не в нищете. Недавно даже компьютер купили. Звали многодетного отца Сергеем, а детишек — Мишкой, Веркой и Андрюшкой. Говоря о Сергее, Галина Егоровна одобрительно кивала:

— Хороший мужик, справный. Была б я помоложе… Ты как сама-то, замужем?

О Руслане и его драгоценной мамочке я рассказывать постеснялась. Не готова я была еще клеймить своего родного, хоть и незаконного, мужа позором в глазах посторонних людей. Покачав головой, я ткнула пальцем в роскошную, обитую кожей дверь с серебряными заклепками.

— А это чья такая красота?

— Тут наш восточный человек проживает, Тигран Вахтангович. Большой человек! Если ты ему глянешься, он тебя пристроит…

— Куда пристроит?

— Как это куда? На работу, ясное дело. Тигран Вахтангович всё может.

Тигран Вахтангович работал поваром в ресторане. В Москве он осел еще в начале девяностых, так что вполне мог считаться коренным москвичом. В данной квартире ему принадлежала половина всех жилых помещений, но сам Тигран Вахтангович с семейством проживал только в трех из них, а оставшиеся сдавал.

Людей, снимавших у Тиграна Вахтанговича комнаты, Галина Егоровна называла не по имени, а просто — «эти». Как она пояснила, «они так часто меняются, что их запоминать — только мозг тратить».

До вечера оставалось не так уж много времени, и я провела его, разбирая чемодан с вещами. Потом Галина Егоровна позвала меня на кухню.

Тигран Вахтангович на вид оказался классическим армянином и не менее классическим поваром. Он был толст, благодушен, крайне носат и волосат, а глаза у него были темные, влажные и немного печальные. Широкую шею Вахтанга Тиграновича обвивала толстенная золотая цепь.

Галина Егоровна взяла объяснения на себя. Я только диву давалась, как ловко у нее это выходит. Выслушав Галину Егоровну, Тигран Вахтангвич обратил на меня свои печальные очи.

— Ахчи, скажи, пожалуйста, неужто и впрямь два языка знаешь? Вай ме, какой молодец ты, слушай! Я своего Вазгенчика четыре года учу — пять педагогов сменил, два раза в Лондон посылал, ничего не выходит. А без языка куда? Космический век, сама понимаешь. Ладно, сейчас посмотрю, что можно сделать.

Тигран Вахтангович достал из кармана роскошный мобильник — насколько я разглядела, тот самый сильно умный телефон, который управляется простым прикосновением пальца, — и принялся просматривать записную книжку, бормоча себе под нос:

— Так, Алик… надо напомнить, чтобы долг вернул… Ашотик, день рождения скоро, надо не забыть… Вот! Кирилл Геннадьевич! То, что нужно.

Он набрал номер и стал ласково говорить в трубку:

— Кирилл-джан, дорогой, совсем ты меня забываешь, нехорошо… Да… да… да, какие вопросы, все сделаю, обижаешь, дорогой! Слушай, одно дело есть. Тут одна женщина хорошая, молодая, с высшим образованием — надо на работу устроить. Когда? Завтра? Спасибо, дорогой! Лобио ждет тебя, цицмат ждет, сулугуни — будешь доволен, дорогой…

Тигран Вахтангович закрыл телефон и обратился ко мне:

— Всё, я договорился. Завтра утром поедешь вот по этому адресу, скажешь, что от меня. Запоминай!

Ворочаясь ночью на жесткой, но надежной раскладушке Галины Егоровны, я думала о том, что жизнь, кажется, налаживается. Если вокруг меня оказалось так много добрых и отзывчивых людей, то, может, в скором времени все мои проблемы благополучно разрешатся?..