Мой Бийск, моя Сибирь. Роман – признание в любви. Книга 1

Людмила Максимовна Козлова, 2017

Город, о котором я буду рассказывать, существует только для меня. Стоит отвернуться, отвести глаза, и реальность, принадлежащая другим людям, затмит и уничтожит его. Мой Бийск живёт в параллельном и невероятно сложном мире, подобном пространствам Римана, лишь иногда пересекаясь с городом, знакомым историкам, журналистам, школьникам, нарисованным поэтами в стихах.

27. Конверсия

Яркая женщина с раскосыми татарскими глазами поворачивалась плавно и странно, глядя то одним, то другим оком. Её причудливая причёска напоминала то розу, то гроздь винограда. Тонкие пальцы с длинными сиреневыми ногтями как бы жили отдельно, о чём-то рассказывая Посвящённым. Запредельная шаманская ритмическая музыка, не то танцующая, не то колдующая восточная женщина — так начался один из моих рабочих дней в период конверсии. Вставая в шесть часов каждое утро, я включала телевизор и пила кофе.

Вкус горячего кофе как бы сливался со странной завораживающей музыкой, экранными образами существ, похожих на инопланетян. Болтливых на западный манер ведущих, которые говорили по-русски с английскими интонациями, их шаблонные речевые блоки, бесконечные пустые игры, я воспринимала как конвейерный поток жвачек или семечек. Из этого серого потока сознание вычленяло только то, что имело индивидуальность, как эта восточная демоническая женщина.

Но вот уже и я сама спешу на работу в потоке людей, движущихся как единый организм, как гигантский червяк. Хвост этого монстра старается догнать голову, которая уже проникла за проходную, преодолела щёлкающие автоматы, выплёвывающие пропуска, и многоглаво растеклась по разным зданиям бывшего НИИ, а теперь ФНПЦ «Алтай».

Здесь живой червяк приобретал другую форму. Он заполнял клеточки — рабочие комнаты, цеха, где начинал кипеть как бульон на горячей плите. Каждая такая кипящая клеточка выдавала свою продукцию — кто чиновничьи и научные бумаги, кто какие-то изделия.

Я работала одна в лаборатории — здесь в стеклянном оборудовании изобреталась новая технология — создавалось красивое производство витамина «С», не хуже швейцарской фирмы «Гоффманн». Я уже собрала установку с платиновым катализатором, подогнала все узлы и сегодня должна была провести первый опыт — получить промежуточный продукт.

Работала сосредоточенно, ничего не слыша кроме звуков действующей установки, следя за движением кислорода по прозрачной трубке, за вращением стеклянных лопастей мешалки. Постепенно бесцветный раствор окрашивался сначала в жёлтый, потом в коричневый цвет и приобретал запах патоки или карамели. Процесс шёл медленно. Я и не заметила, что солнце уже нырнуло за крышу соседнего корпуса — значит, время скатилось к вечеру. Остановила поток кислорода, выключила нагрев и мешалку…

Прислушалась к внешним звукам — по коридору гулко раздавались шаги, последние «из могикан» торопились домой.

Села за стол и подробно описала свой эксперимент — это одно из железных правил научной работы. Отложив тетрадь, снова прислушалась. Теперь по коридору гуляли только звуки тишины — какие-то странные вздохи, шорохи, из открытого окна слышались голоса синиц.

Когда уходят люди по домам, молчат навылет модули строений — по ним гуляет Дух Изобретений, как изгнанный и проклятый имам.

Эти строки сами сложились из тишины и выткались в сознании как бы золотом по серебру. Мне было жаль НИИ, где проработала уже пятнадцать лет — почти всю сознательную жизнь. Западная волна варварского рынка ударила по этому научному учреждению, как и по всему живому в России, окатила его мутной грязью мелочной коммерции, источила, изъела его внутренности, как это делают паразиты, питающиеся чужими соками. Деньги, унесённые этой зловонной волной в лапы хищников, перестали быть эквивалентом труда. Неработающие деньги превратили в живой труп всю промышленность и науку.

Поэтому НИИ, где я работала, имел теперь жалкий вид — стал похож на нищего, собирающего подаяние. Опытные цеха, где раньше создавали уникальные технологии, были заброшены за ненадобностью и постепенно разрушались от холода, жары, дождей и ветров. Хозяйственные сотрудники унесли с развалин всё, что могло пригодиться в работе или на продажу.

Ухоженные когда-то тропинки в лесу, где стояли цеха, заросли дикой зеленью. Повсюду на территории топорщились свалки ржавеющего оборудования, торчали бочки, цистерны с неизвестным содержимым. Запустение и разруха смотрели отовсюду большими провалами в стенах зданий.

Я не могла равнодушно смотреть на эту картину распада. Было больно, словно это я сама неизлечимо заболела.

Многие, лишившись работы, ушли искать счастья в другие места, кого-то сократили, кто-то отправился в мир иной — так уменьшался коллектив НИИ. Новых сотрудников не принимали. Старели здания, старели люди — всё шло на убыль.

С прежней неистовой силой цвели только сирень и яблоня под окном научного корпуса. Сейчас, к вечеру, аромат их сгустился, и я чувствовала этот настырный запах жизни даже на втором этаже.

Сейчас ФНПЦ «Алтай» возродился, стал центром Бийска — наукограда. Всякий организм когда-то выздоравливает после болезни. Но я навсегда осталась там, в 1997 году — в научном корпусе 1-а, где под окном и сейчас цветут сирень и яблони, а в пустых коридорах гуляет Дух изобретений.

Бийск, ФНПЦ «Алтай», 1994–1997, 2015 г.