Легко ли быть человеком. Сказки для взрослых

Людмила Кузнецова-Логинова, 2011

Вернуться в детство, когда близко к сердцу принимаешь любую несправедливость и от всей души радуешься победе добра над злом, окунуться в волшебный мир сказок, по-новому взглянув на некоторые хорошо знакомые сюжеты и сопоставив их с реальной, не всегда привлекательной действительностью, сможет каждый, кто прочитает эту замечательную книгу.

О гусенице

На зеленом листочке, только-только распустившемся из почки, клейком и нежнейшем, сидела молоденькая, мохнатенькая гусеница, сливаясь своей зеленой окраской с самим листочком, который она в упоении грызла.

День был чудный, солнечный, все вокруг цвело, пело, радовалось жизни, и гусеница вместе со всеми наслаждалась и вкуснейшей сочной мякотью листочка, и пением птичек, которых в то же время опасливо сторонилась (не дай Бог заметят и сожрут), и щедрым солнечным теплом. И в ней все ликовало и пело, и она была малой частицей матушки-природы, а потому и ей дано радоваться жизни. И вот в этом своем дивном настроении она увидела необыкновенное создание — блестящего жука с бархатным брюшком и лапками.

Жук был чудо как хорош, и гусеница влюбилась в него бесповоротно. Пытаясь привлечь внимание красавца, она высунулась из-под листочка, который служил ей и домом, и едой, высунулась и повисла, рискуя в прямом смысле слова своей жизнью, потому что открылась всем своим врагам, но так велико оказалось желание попасться на глаза жуку, что все остальное было просто не в счет, даже сама жизнь. Ну не глупая ли эта гусеница?

Правда, у нее есть и оправдание — уж очень она была молода, а молодость всегда бесшабашна, нерасчетлива и рискова. Раскачиваясь на легком ветерке, гусеница делала все возможное, чтобы красавец-жук ее заметил, но тот деловито поглощал что-то на соседней ветке, сказочно гудел и не обращал на гусеницу никакого внимания. Зато рядом вдруг появился и заохал чудесным образом расписанный мотылек:

— Дорогая гусеница, какая же вы красавица! Ах, какие лапки, какая стройность и грация! Я от вас без ума. Тут же делаю вам предложение.

Восторгаясь, махая от избытка чувств крылышками бесконечно быстро, он совсем загородил от нее жука. Гусеница снова забралась на листочек и с досадой сказала:

— Да отстали бы вы от меня, несносный. Летите своей дорогой, я замуж не собираюсь.

Странно, но мотылек не обиделся:

— Не буду, не буду вам докучать, прелестница, может, еще передумаете. Право, я очень надеюсь на это и прилечу еще!

Наконец он куда-то исчез. Но, увы, и жука тоже не было видно. Свет померк для гусеницы, всю ночь она не сомкнула глаз, а под утро пошел такой сильный дождь, что носа нельзя было высунуть, хотя, когда на миг дождь перестал, ей показалось, что мелькнул рядом мотылек, но дождь припустил с новой силой и увидеть что-то или кого-то не было уже никакой возможности. И так целый день.

Гусенице было и грустно, и скучно, хорошо хоть еда рядом, а то совсем раскиснуть можно. Следующий день был таким солнечным и теплым, как будто хотел извиниться за вчерашнее и позволить всему живому наверстать упущенное. Жужжали весело пчелы, сновали муравьи, какие-то непонятные букашки повылазили изо всех укромных мест, и наша гусеница ожила, повеселела. Снова забралась на свой недоеденный листочек и, лениво жуя, стала ждать. Мы даже не говорим — кого, и так все ясно — жука, конечно. И он прилетел.

Сказочной музыкой было его гудение для гусеницы, она вся трепетала от восторга, глядя на эту блестящесть и бархатистость. Жук, наверное, был твердопанцирный, поскольку ничего не замечал. Он деловито перебирал своими бархатными лапками, шевелил щегольскими усиками и занят был только собой и своими делами. От вздыханий гусеница перешла к слезам. Но где это было видано, чтобы кому-то помогли слезы? Недаром говорят — слезами горю не помочь. А горе, видимо, приключилось, хоть и незаметно, можно сказать, на пустом месте. По всему было видать, что влюбилась гусеница безответно. Заливаясь горькими слезами, гусеница все же решилась признаться своему предмету, а вдруг он действительно просто ее не видит? Глазами слаб — бывает же такое?

— Простите меня, дорогой жук, — робко начала она, подбираясь ближе к ветке, на которой он сидел, — но я так хочу с вами познакомиться. Вот уже целых два дня я думаю только о вас.

Жук пошевелил своими холеными усиками, сбросил что-то невидимое с лапки и усмешливо ответил:

— Мадам, я к таким признаниям очень привычен. Если б вы знали, сколько желающих составить мне пару. Еще бы, я богат, удачлив, очень и очень недурен собой. Все вместе это редчайшее явление, так что ваш интерес мне не удивителен.

Гусеница слушала и глядела, глядела и слушала. Слов у нее не было.

— М-да-с, — прогудел между тем жук, — я еще не встретил свою половину, представляете, какое это должно быть совершенство?

Он поднял усики вверх и поводил ими по воздуху, а потом скучно и равнодушно сказал:

— Прощайте, мадам, — расправил свои сверкающие лаковые крылышки и полетел.

Гусеница завороженно смотрела ему вслед. Слезы застилали ей глаза, сердце разрывалось от горя, но что тут скажешь? Она понимала, что жук был прав. Вон он летает легко, свободно, красиво, а ей никогда не узнать радость полета. Полированная лаковость его панциря сверкает на солнце, бархатное брюшко притягивает взор своей шелковистостью, а эти сногсшибательные, щеголеватые усики? А сказочное по красоте гудение? Ну, кто она такая, чтобы быть достойной его внимания? Зеленая, длинная, несоразмерная, передвигается, некрасиво выгибаясь, какими-то скачками, а если ползет, то жди не дождешься, когда она приблизится. Ужас да и только.

Этот ужас буквально раздавил, расплющил ее. Гусеница замерла без чувств, без желаний, свернулась, скукожилась, завернулась в какие-то мохнатости и, не в силах терпеть раздирающую боль в сердце, провалилась в беспамятство. Последнее, что долетело до нее, но уже как бы совсем из другого мира, был голос мотылька, спрашивающий у каждого встречного:

— Скажите, вы случайно не видели здесь необыкновенную красавицу, все ищу ее и не могу найти.

— Да кто же это? — недоумевали расспрашиваемые.

— Ах, мне трудно объяснить, — горевал мотылек, — я знаю только, что это сказочная красота, и я потерял из-за нее голову и интерес к жизни.

— Неужели? Что вы говорите? — сочувствовали все мотыльку. — Мы бы рады были вам помочь, но не знаем, кого надо искать! Нам бы подробнее ее приметы.

— Какие могут быть приметы, — кручинился мотылек, — красавица из красавиц, вот и вся примета. Ума не приложу, куда она пропала. А мне без нее и жизнь не мила, видно, и мне пропадать придется.

До гусеницы, в ее бесчувственном состоянии, вдруг все же долетел сказочный звук — гудение жука. Что-то в ней вроде бы и шевельнулось даже, но тут она услыхала, как на вопрос мотылька, не видел ли он чудную красавицу, жук ответил:

— С ума вы сошли, что ли? О какой красавице вы говорите? Если об этой мерзкой зелени — гусенице, то вам надо лечиться в психушке, мой милый.

— О какой гусенице? — встрепенулся мотылек.

— Да о той, что так мерзко и отвратительно висла на листочке березы.

— Бог мой, ведь это и есть моя драгоценная пропажа, — радостно замахал крыльями мотылек, — говорите скорее, где, где она, моя раскрасавица и единственная любовь на всю жизнь.

— Да вы дурак, мой милый, — брюзгливо прогудел жук, — и вам точно самое место в психушке. Надо же так назвать эту зеленую мерзость — красавицей! Нет, не перевелись еще идиоты.

И жук, возмущенно расправив крылья, рванулся прочь от таких придурков. Больше гусеница ничего уже не слышала и ничего не помнила. Боль в сердце была так сильна, что ей захотелось умереть. Да и зачем ей было жить, ведь теперь она уже точно знала, какой злой ее красавец-жук, как жесток он душой, самовлюблен, эгоистичен. Чуточку жаль было только бедного мотылька. Почему, ну, почему она полюбила не его. Ах, если бы все вернуть сначала, она, зная цену им обоим, бесповоротно отдала бы сердце милому мотыльку. Как славно все могло бы получиться! Но, увы, получилось все совсем по-другому, и теперь ей лучше всего умереть.

И она умерла. Грустно, конечно, но жизнь, хоть и грустна порой, все же бесконечно мудра и прекрасна. И представьте себе, что через какое-то время из-под свернутого листочка на Божий свет вылетела неописуемой красоты бабочка. Все вокруг в восторге замерло, такой совершенной красоты здесь еще не видели. Это-то и была наша гусеница. Один этап ее жизни завершился, и начался другой, и сама она была другая: яркая, легкая, совершенное чудо природы. От той прежней гусеницы всего-то и остались сочно-зеленые разводы, кое-где разбросанные на ее воздушных ажурных крыльях. А самое главное — она летала, летала так легко и свободно, что всякий сравнил бы этот полет со сказочной по красоте музыкой.

— Неужели это я? — звонко закричала гусеница в поднебесье. — Неужели я жива, я другая и умею так чудесно летать?

— Мы не знаем тебя, не знаем, кто ты, но ты диво дивное и чудо чудное, — отвечали ей все хором, — такой красоты нам еще видеть не доводилось.

Гусеница (теперь уже бабочка) счастливо смеялась и сама, любуясь на свое отражение в капельках росы, радостно восклицала:

— Кто эта чудная красавица, кто эта сказочная бабочка, неужели же я?

— Ты, ты, — в упоении подхватывал живой хор, — и лучше тебя нет здесь никого!

— Ой, постойте, да ведь это ее мотылек искал, плакался нам бедный, — вспомнил тут кто-то.

— Ее, ее, — подтвердили остальные, — он так и говорил: красавица из красавиц. Где же он, куда подевался? Вот нашлось теперь его чудо, а он сам пропал!

— Кто пропал? — раздалось знакомое бабочке-гусенице гудение, и на опушку вылетел красавец жук. — Что это вы все разохались?

И тут он увидел бабочку. Изящно сложив крылья, она грациозно присела на ромашку.

— Бог мой, какое чудо, — в восторге загудел жук, — какое совершенное создание! Да я, милая, искал вас всю жизнь. Посмотрите-ка на меня скорее! Я делаю вам предложение.

И жук согнул бархатные лапки в поклоне.

— Идите, идите за него, — зашумели окружающие, — он богат, удачлив, красавец, наконец. Вы будете чудесная пара.

— Нет, нет, — с улыбкой отмахнулась бабочка, — я так не считаю. У меня другое на уме.

— Да вы с ума сошли! — зашикали все на нее. — От такого жениха не отказываются. Знаете, сколько тут желающих выйти за него замуж? И не счесть.

— Да, — самодовольно сказал жук, — желающих действительно много. И я вам так скажу, другого такого во всей округе нет, сколько ни ищите. Посмотрите на меня получше, разве я не хорош?

И жук стал поворачиваться перед ней во все стороны.

— Я молод, силен, у меня замечательное будущее. Я и сейчас очень богат, а в дальнейшем это все умножится. Более завидного жениха трудно себе представить. Знаете, тут одна мерзкая гусеница даже умерла от любви ко мне. Правда, правда, весь лес был свидетелем, я всем об этом рассказал, и теперь все это подтвердят. А вы отказываетесь. Мне это странно даже. Я ведь полюбил вас, и пара мы были бы замечательная. Я само совершенство, и вы такая совершенная, нет, определенно мы чудесная пара. Подумайте, поразмыслите и соглашайтесь. Я вас, конечно, не тороплю, но и думать вам долго не стоит, чего лучшего-то ждать?

И жук обиженно зашевелил усиками. Со странным чувством смотрела на него бабочка. Вот он — миг отмщения, вот она — отплата за ее обиды и боль. Как ждала она в той, другой жизни от него этих слов! А их не было, вместо них ей пришлось услышать много горького, да, кстати, что он там говорил — гусеница умерла от любви к нему, и он всем и везде об этом рассказывал, хвастался. Ах, как стыдно! А ведь это была правда, уж кто-кто, а она-то точно знала. Бабочка так вся и вспыхнула от стыда, но всем показалось, что на нее упал солнечный луч, и она, засияв, стала еще прекрасней. Жук замер в восхищении:

— Милая моя, дорогая, какая же вы красавица! Как я вас люблю! Не разбивайте моего сердца, выходите за меня замуж.

И он, сраженный, упал перед ней на колени.

— Встаньте, встаньте, — сказала бабочка голосом таким музыкальным, что у присутствующих и у самого жука слезы брызнули из глаз, — не печальтесь, не надо. Вы встретите еще свою половину, — и уже чуть озорно добавила: — Но она не я.

С этими словами бабочка взмахнула своими дивными крылышками и легко полетела. Жук, онемев, как завороженный смотрел ей вслед и понимал, что такой красоты полета ему никогда не достигнуть. А бабочка была уже далеко, она порхала от цветка к цветку, от листочка к листочку, словно чего-то искала. Смятение в ней нарастало, душа замирала от испуга, и она уже очень и очень устала, у нее с самого ее второго рождения маковой росинки не было во рту, но она упорно продолжала поиски и была вознаграждена.

В таком же закрученном, как у нее когда-то, листочке лежал с закрытыми глазами и сложенными лапками мотылек. Он был почти бездыханный, и бабочка с ужасом подумала, что он умер. Но нет, чуть шевелилась еще, дыша, его грудка, когда она, подлетев, обняла его своими крылышками.

— Ах, мой дорогой, только не умирайте. У нас столько счастья впереди.

Тут бабочка закапала горькими слезами на дорогое для нее создание.

И чудо, мотылек открыл глаза и сразу же увидел бабочку, которая изо всех сил махала на него своими крылышками, пытаясь оживить.

— Как, вы нашлись? Вы не исчезали, вы здесь? — радостно воскликнул мотылек.

— Да, да, я здесь, с вами и теперь уже никогда никуда не исчезну, потому что я очень, очень, очень-преочень люблю вас.

И мотылек в упоении повторял вслед за бабочкой:

— Я очень, очень, очень-преочень люблю вас.

А потом они вместе куда-то полетели, и все, кто видел этот полет, не забудут его никогда. Да разве же можно забыть полет любви? Жаль только, что редко когда удается его увидеть. Довелось увидеть вместе со всеми и жуку эту песню счастья и восторга, довелось и ему услышать шепот окружающих: «Вот это пара», и сказать себе самому, что подобной красоты и совершенства он в своей жизни не встречал.

И даже когда счастливая пара улетела, все еще долго смотрели с сожалением в опустевшее небо, печалясь, что так мало наслаждались истинной красотой. И до конца своих дней одинокий жук, мрачный, брюзгливый и замкнутый, не мог забыть дивную, чарующую прелесть бабочки.

Он помнил каждое ее движение, каждый взмах ее крылышек, каждый рисунок и развод, каждый оттенок красок. Помнил, как жадно ловил ее взгляд, но она ни разу на него не посмотрела. Все ее внимание принадлежало мотыльку. Это ему она улыбалась, с него не сводила счастливых глаз, для него кружилась в вечном танце любви. И видно было, что каждое трепетанье ее легких, ажурных крылышек — для него и только для него.

Да и он был хорош. Хоть жук судья пристрастный и хотел оговорить мотылька, но, увы, тот был также ярок, воздушен и изящен. Они кружились и кружились вместе, не в силах оторваться друг от друга, и всю свою жизнь жук, проживший диковато замкнувшись в своей скорлупе, не желающий, а потом уже отвыкший и не умеющий общаться с окружающими, только и делал, что снова и снова вспоминал.

Не только потому, что бабочка так запала в его сердце. Было в ней, в ее голосе, в ее движениях что-то такое, что тревожило каким-то напоминанием прошлого. Хоть жук за все эти годы тысячи раз перебрал в памяти каждый штрих, он не мог вспомнить, где встречался с ней раньше. А вместе с тем, глядя тогда в бездонное небо на истинную красоту, он как будто уловил что-то знакомое, прежде встреченное.

И вот теперь все дальнейшие годы его не покидало чувство, что они когда-то и где-то встречались, а вот где и когда? Нелепо было и предполагать такое, ведь подобную красавицу невозможно было не заметить, так откуда эта неуловимая ее знакомость? Откуда уверенность в том, что они встречались и раньше, до того незабываемого полета с мотыльком? Вот на этот-то вопрос и не было у жука за целую его жизнь никакого ответа.