Сиреневый туман

Людмила Евсюкова (2023)

О судьбе девушки, которая с детства боготворит переселенца Борю из Ленинграда и мечтает о счастливой жизни с ним. Но судьба играет с ней шутку: приемные родители выдают замуж за проходимца. О тяжелом детстве этой малышки, приемных родителях, предвоенных и военных годах в селе Михайловском, голоде, мытарствах, борьбе за достойное будущее. О несчастной любви, которую героиня не могла отстоять в юности. Любимое место обоих — сиреневый куст у реки- привлекает обоих. Как итог: супружество без тепла, разбитое сердце, и, наконец, возрождение к жизни с любимым.

Глава 3. Работа на ферме. Удочерение Лизы

Свидетели Степкиного зверства рассосались по домам. На сон времени совсем не оставалось. Сельская жизнь начинается обычно с рассвета и продолжается чуть ли не до полуночи. Надо с хозяйством управиться, с домашними делами и детей поднять и уму-разуму успеть поучить.

Деревенские отпрыски взрослеют рано. Стараясь хоть как-то облегчить житье-бытье родителей, днем воды из колодца натаскают ведрами, домашних животных выгонят на выпас и встретят вечером, травы для них накосят и чистой водой напоят, зерна в кормушки сыпанут. Это настоящие помощники, без которых родительская судьба превратилась бы в сущий ад. Но все-равно, они оставались детьми, требующими ласки и хоть редких развлечений.

Проснулся старший сын Петька. Антонина ему шепнула:

— Поднимай скорей Юрика, садитесь за стол, перекусим по-быстрому. Вы с хозяйством управляться станете. Я на ферму помчусь. Тяжелый день предстоит. Манька нынче молочка побольше дала, как знала, что у хозяйки двойная норма.

До Петьки вдруг дошло, что на улице рассвело, а мама еще дома:

— Мам, а ты че, проспала что ли? И почему двойная норма.

— Вот и не угадал. Папка повез куму Лизку в больницу за дитем, поэтому и предстоит зарабатывать трудодни за двоих.

Юрка и сам уже проснулся и захихикал, прикрывая рот ладошками:

— Мам, ты че, оладьи жарила? Откуда узнала, что мы с Петькой вчера еще о них мечтали?

— Дак ить, когда корову доила, заглянул в сарай петух. Важно так подошел и шепнул на ухо. Я и подумала: почему бы и не оладьи? В семье ведь все любят.

— А петухи разве разговаривают? — Широко раскрылись глаза младшего сына. Он чуть не поперхнулся молоком, которым запивал откушенный кусочек.

— А как же! Не только петухи, а и кошки, и собаки. Откуда ж мы знаем, когда они, например, молока просят?

В разговор вмешался Петька:

— Так они хвостиками начинают вилять и в глаза заглядывать, а теть Любин Шарик еще и на тарелку головой кивает.

— Ага! — Допил Юрка молоко. — Так ты что, язык животных понимаешь?

— А все взрослые понимают. Вот подрастете, и тоже станете такими прозорливыми. Жизнь всему научит.

Петька спросил:

— Можно мы с Юркой будем помогать папкин трудодень отрабатывать?

— Да кто ж против? Втроем уж точно справимся с нормами, — засмеялась счастливая Антонина. — Доедайте скорей. И воды всем налейте. А я пока кузовок на обед соберу.

На ферму шли мимо Степкиной хаты. Двери в ней были открыты настежь.

Сквозь окна не проглядывал свет, не виделось шевеления в комнате. О том, что

он дома, говорил храп, доносящийся до ушей каждого, кто проходил мимо. Голодный пес гонял по двору пустую чашку и скулил.

Петька подбежал к нему, погладил по шерстке:

— Бедный Шарик. Ты голодненький? Да?

Тот завилял хвостом. Тогда мальчик оглянулся на маму и брата:

— Всем без мамы плохо. Даже Шарику. И дать поесть некому. А дядька Степка храпит, как трактор. Он никогда никого не кормит.

Антонина протянула сыновьям два оладья и кусок хлебной горбушки:

— В том — то и дело. Дайте вот собачке! Мы не обедняем ведь без них?

— Конечно, — радостно понеслись сыновья сначала к ней, потом к четвероногому другу.

Дворняга после еды стал тереться об ноги.

Мама вздохнула:

— Отпусти, Петя, горемычного! А-то на цепи с голоду сдохнет. Так хоть мышей ловить станет или к нам прибежит. А вечером в своем дворе привяжем. До возвращения теть Лизы будет охранять нас.

Шарик от избытка чувств сначала пронесся в один конец двора, потом в другой. Попрыгал, извиваясь, вокруг мальчишек и соседки. Потом засеменил за ними, поочередно забегая вперед и возвращаясь.

Казалось, вышел на охотничью тропу. Иногда настораживал уши и прыгал в сторону, усиленно разгребая лапами землю. Доставал из углубления мышь и мгновенно проглатывал ее. Когда наелся сам, стал складывать добычу перед детьми, как бы делясь с ними. И сидел или лежал, навострив уши, перед своим даром.

Потом пес стал приглашать ребят к игре: прыгал в их сторону и отбегал, словно звал поймать его. Братья бегали за ним, спотыкаясь и хохоча. Шарик же уносился вперед, растягивался на земле, вытянув передние лапы вперед и уложив на них морду. Уши с места на место переводил, как бы зовя: ну-ка, догони! Вскакивал снова. И соревновался с мальчишками наперегонки.

— Какой умный кобель, — удивленно произнесла мама. — И преданный. Другой бы убежал, подняв хвост, искать, с кем подраться. А этот от нас на шаг не отходит. Охраняет. Даже собаки бывают умнее и добрее людей.

— Это о ком ты, мама, — спросил запыханный Петя.

— Да о куме своем, Степане. Не хочет беречь то, что дано Богом. Так и у разбитого корыта остаться не долго.

— Что, опять мордобой творил?

— Оттого и попала Лизка в больницу раньше срока, Петенька.

— Бедная крестная. Она такая добрая, а дядька злой и вечно пьяный.

— Ничего, сынок, Бог все видит. Спросит потом с него за все прегрешения!

Рев не доеных коров разносился по округе. Показались унылые и приземистые помещения фермы с наполовину гнилым забором по периметру. Кое-где его поддерживали жерди, одной стороной воткнутые в землю, а другой прислоненные к штакетинам. Времена были нелегкие. Революция, коллективизация, голод, нищета и разруха.

Ворота фермы оказались уже приоткрытыми: кто-то пришел раньше. Слышался лязг ведер и громкий говор внутри ближайшего коровника, куда направлялась сейчас Тоня с сыновьями, спешно справившими домашние дела.

— Ну, что, подруга, Митяй вернулся? — услышали они первый вопрос при входе в помещение.

— Сама жду с нетерпением. А-то ведь за двоих придется сегодня вкалывать.

Отозвалась Нина:

— Тут с одной нормой к вечеру ни рук, ни ног не чуешь! Мало ведь подоить, сдать молоко, все вымыть, вычистить. Так еще и дворовую территорию прибрать.

— Да ладно, чиво там. Я с помощниками. Вон какой Петро вымахал. Скоро Митяя догонит. И Юрка ему поможет. Так ведь, сынок?

Тот кивнул головой. И все же похвала матери заставила ребят покраснеть.

Тетка Матрена пожала плечами:

— А чиво это одна будешь отдуваться? Мальчишки, конечно, помогут: насыплют в кормушки сенаж из подводы, и удержат после дойки коров возле кормушек во дворе. А и мы в стороне стоять не станем. Возьмем каждая по три коровы в дойку в довес к своим. Правда, бабоньки?

Нина, Тая и Маруся поддержали предложение тетки Матрены.

— Чаво мы, нелюди какие, што ли?!

— Знамо дело, общее дело делаем.

— Митяй не по своей воле в город укатил. Не прохлаждается, а дело делает.

Коровник наполнился звуками капель молока, бьющихся о ведро при нажиме на коровьи соски руками доярок.

Тоня доила недалеко от тетки Матрены:

— Слышь, теть Матрен! Я вот диву даюсь, как Лизка еще в живых осталась при такой дуре-матери? Она ить могла ее в любой момент на тот свет спровадить! И почему она не Ермакова, а с другой фамилией?

— Так ить ее Хмелевы из Подгорного еще в младенчестве забрали у Шурки из Балков и удочерили. Та детей рожать рожала, а в сельсовете не регистрировала. Потому как все было побоку: выживет — хорошо, а нет — еще лучше. Нигде они не числились, так как незаконнорожденные.

— Откуда ж Хмелевы узнали, что есть такая несчастная девочка? Ума не приложу, жили в разных селах. И как же это случилось?

Тетка Матрена засмеялась:

— Ну ты, Тонька, и чудачка! А людская молва на что? Ей уж тесно в Балках стало, добралась до хутора, где Хмелевы жили. Приехали те как-то на колхозное собрание, там и услышали. А тут такая лафа: собрание почему-то отменили. Кажись, представитель из райцентра не приехал.

— Ну, что, — спросил у жены бывший механик в Балках Алексей Павлович. Теперь-то он уже в Подгорном чинил трактора и машины, — дитя смотреть пойдем?

— А давай, — отозвалась Евгения Яковлевна. — Так дочку хочется, — вздохнула. — За погляд ведь денег не берут.

Пришли они к Ермаковой в съемное жилье. Грязь, тараканы по полу, столу, стенам и детям ползают. Потолки не беленые, полы, наверно, сто лет не метеные. Дети грязные, в каких-то лохмотьях, с отсутствующими взглядами сидят. Когда входили, Шурка подскочила к старшей дочке:

— Марш с табуретки! Не видишь, гостям сесть некуда?

И стащила ту прямо за волосы. Девочка даже не заплакала, только вздохнула.

А хорошенькая такая, волосы светлые, слегка курчавые. Глазки чистые, добрые. Не то, что у выпившей мамки с сигаретой в зубах.

У Евгении сердце зашлось от жалости к дитю, а еще от явного подтверждения людской молвы, что муж Алексей нырял к Шурке не раз. В облике малышки заметила сходство с чертами супруга. Что-то родное и близкое сразу бросилось в глаза. Она — то не верила в его сексуальные походы, хотя и случались моменты сомнений, особенно когда в перебранках бросал слова, что уйдет к другой, более сексуальной и красивой женщине.

Но в то время ценили то, что есть. И не разбрасывались направо — налево отношениями. Терпели, старались привыкнуть. И продолжали жить вместе. Вот и тогда Евгения ничего не сказала Алексею о своих переживаниях, только толкнула в бок:

— Какая прелестная девочка! Давай заберем ее отсюда! У меня от жалости сердце вот-вот из груди выскочит.

— Тебе правда, понравилась крошка? — покраснел муж.

— Лучшего и желать не могу!

— Шур, скажи, сколько старшенькой лет-то? — осторожно начал разговор Алексей.

— А то не знаешь?! Писала ведь. Пять осенью стукнуло. Значит, теперь уже с половиной.

— А метрики есть?

— Какие там метрики? Незаконно рожденная ведь. Да и када мне ентими регистрациями заниматься? Чтобы прокормить эту ораву, работать, не покладая рук, надоть.

Евгения зыркнула неласково на мужа:

— Мы ить, Шура, по делу пришли. У тебя нет жилья, денег и времени на воспитание двух малолеток. А у нас есть все, кроме детей. Ну, не дал Всевышний нам счастья материнства и отцовства. А любви и жалости на полк ребятишек хватит.

Та затянулась, и выпустила вверх колечко дыма:

— Ну и што? Какое мне дело до ваших проблем? Счастья материнства у нее нет? — скривила рот. — Зато мужик всегда под боком. А мне остается собирать ласку по оборушкам. Хотел ведь Лешка в мои объятья перебраться. Чего не отпустила?

В разговор вмешался Алексей Павлович:

— Не обижайся, Шура! Ты и красавица, и умница. Но повстречалась позже того, как Бог Женю в супруги нарек. А такими вещами негоже разбрасываться. Мы отвалим тебе денег, чтобы сама оделась и грудничку что-нибудь купила. Отдай девочку. И тебе легче станет, и у малышки имя и фамилия появятся. Негоже жить вроде собаки бесхозной.

— Оно-то, конешно, неплохо бы деньгу заиметь. А-то ить совсем поизносились мы. А что люди скажут?

— А сейчас, что говорят? — не вытерпела торга Женя.

— Да хают во все дырки!

— Ну, так чего ж боишься тогда? Зато и тебе, и нам станет хорошо.

Шурка, хмуря брови, несколько раз затянулась. И выпустила дым, как из трубы паровоза. Дети и гости закашлялись. А ей, хоть бы хны.

— Ладно! Давайте деньги. Все равно она не ко двору пришлась. Упрямая, вредная,

а чуть ранее еще кричала днем и ночью, спасу не было.

Хмелевы переглянулись. Алексей достал из внутреннего кармана пальто купюры, аккуратно завернутые в бумагу. Протянул Шурке.

Та вытащила их из бумаги, пересчитала.

— Ого! Не хило! Тут и за жилье заплатить хватит. Намедни хозяин пригрозил, выгонит, если не отдам в этом месяце. Благодарствую!

— Вот и слава Богу.

— А где вещи малышки? Чай не лето. Ветер за окном. Пусть не сильный, но руки мерзнут.

— Так ить нет ничиво. Я их на улицу не пущала. А дома сидеть в том, что есть, сойдет.

Хмелевы позвали к себе девочку. Та подошла, упершись глазами в землю.

— Хочешь с нами жить?

Оглянулась на мать, не станет ли лупить за положительный ответ? Той не было дела до их разговора-раскладывала деньги по кучкам.

— Угу, — кивнула тогда головой.

— Раз так, решили назвать тебя Лизонькой, как маму мою. Нравится имя?

— Ага, — заморгала глазами.

— А папой будешь звать? — спросил Алексей Павлович, сажая малышку на колени и гладя по спутанным волосам..

Девочка обняла его за шею:

— Еще как! У меня никогда не было папы.

Евгения Яковлевна тоже погладила девочку по голове:

— А меня станешь называть мамой? Платьишек нашью, кофточку свяжу на спицах, носочки. Тебе с нами понравится. Вот увидишь.

— Ты — хорошая тетя. А мамка уже есть, — пролепетала теперь уже приемная дочь, оглядываясь на непутевую мать.

Девочка уткнулась носом в пальто отца, исподлобья оглядываясь на Женю. Ту слегка покоробил ответ ребенка, но у нее хватило ума понять, что девочка мала, и боится своенравную родительницу. Ничего, все образуется. Будет и на ее месте праздник..

Новоиспеченная мама сняла с себя пуховую шаль, закутала в нее малышку. Отец сверху укрыл снятым из-под пальто пиджаком. И таким образом спрятали девочку от холодного ветра. Хотя начиналась весна и из-под снега проглядывали ростки зеленой травки, от ветра пробирало до самых костей. Женя дорогой то и дело поправляла на девочке одежду, боясь застудить ребенка.

Папа гордо нес дочку на руках. Та впервые за свою жизнь улыбалась, с любовью и признательностью смотря то на новую маму, то на папу. Перед самым домом потянулась к Жене:

— Ты хорошая. Я стану твоей дочкой. Ты — моя мама.

Женщина, счастливая, прижалась к мужу и девочке одновременно, вытирая слезы неожиданного счастья с глаз.

Дома дочку искупали. Стала чистенькая, хорошенькая, просто куколка.

Стояла потом перед зеркалом и сама себя не узнавала. Тут же мама накрыла на стол еду: Лиза в жизни не видела столько вкусных блюд на красивых тарелках. После ужина потискали немного и отправили спать на русскую печку.

Утром проснулась — дом полон людей. Все разговаривают спокойно и смеются, показывая на люльку под потолком.

— Ну, ты поглянь на них. Где-то Лешка куклу для дочки с ее рост достал, люльку смастерил, Женька из лохматов все туда пошила.

— Вот родители, так родители. Не то, что у Шурки девчонка жила: грязная, безмолвная и постоянно битая. Не ко двору она Шурке пришлась.

— Так он ить и пацан ей не нужон. Ей сам процесс в охотку. Остальное все побоку. Была бы выпивка, песни, пляски. И в завершение мужик в кустах. Вот какое ей счастье надобно.

Лиза смотрела влюбленными глазами на новых родителей и свои игрушки, и поверить не могла, что теперь жизнь круто меняется. Она в семье любимый и желанный ребенок. И это ее собственные игрушки. И так ей приятно стало на душе, что пересилила страх и стала радостно всем улыбаться. Так началась ее новая жизнь.