Да будет воля твоя!..

Людмила Андреева

Вику не покидало странное ощущение тщательной продуманности всех Юриных поступков и действий. Будто он старался ей внушить мысль, что она, Вика, для него очень значима. Значима до той степени, за которой может быть только самый близкий и дорогой человек. Вначале она принимала это просто за жалость. А после – все начало выглядеть весьма сомнительно и стало походить на игру. Игру на ее девичьих чувствах…

III

Маша открыла глаза и сладко потянулась. Век бы так вот спала… но, надо было возвращаться из мира сновидений в реальность бытия. Пора было вставать, приводить себя в порядок и будить сына, который учился в городской школе. Ему надо было успеть на приходящий рейсовый автобус, что частенько «чудил» по прихоти шофера — то безбожно опаздывал, то значительно опережал график, тем самым показывая полное пренебрежение к пассажирам. В автобусном салоне, редко увидишь порядок: немытый и заплеванный донельзя, с пыльными продавленными сиденьями, причинявший массу неприятностей людям; да и культура там, естественно, соответствующая. В душной тесноте, можно было быть оплеванной колоритным русским матом и насадить на свою опрятную, до данной поездки, одежду всевозможных пятен грязи и мазута. Не смотря на это, для Маши и ее сына, общественный транспорт — единственное средство передвижения (естественно, после своих ног), и ничего не оставалось делать, как пользоваться им, когда торопишься успеть вовремя. Хорошо еще Маша редко пользовалась колесами и пешком добиралась на работу, ставшей в последнее время настоящей каторгой.

Она встала, накинула халат и, застелив свою постель, пошла будить своего четырнадцатилетнего сына, который для Маши, — все такой же маленький ребенок, нуждающийся даже в мелкой ее опеке.

Сын уже догонял свою мать, хотя Маша, отнюдь, не маленького роста, а ее худоба (как в народе говорят — кожа да кости) делали Машу зрительно еще длиннее, похожей на ходячий столб. Пашка же, с каждым годом становился похож на своего отца, соблазнителя Маши, не только внешне… из угловатого подростка проглядывали черты того красавца-мужчины, каким ему предстояло стать и, Маша, в своем ребенке узнавала, давно забытые черты любимого ею человека. Конечно, Пашка был похож и на мать (было и Машино в его красивом лице… такие же смоляные волосы, брови, смуглая кожа), но все же, это был ее, Машин, Геннадий.

Она тогда работала первые месяцы в далекой деревушке, находившейся в нескольких километрах от райцентра, куда ее направили после окончания педагогического института. Новое местожительство, новые люди, первые ученики — такие разные, непохожие друг на друга… Нелегко было ей на первых порах, хоть вроде и с хозяйкой квартиры, одинокой бабушкой Дашей ей повезло, та приняла ее как родную. И коллектив учителей отнесся к Маше вполне доброжелательно. И с учениками она вошла в контакт сразу. А вот трудновато ей было и все тут. Чего-то ей не хватало… а чего — она и сама не знала. У нее в душе словно находилась сжатая до предела пружина, мешающая ей просто жить. Ей казалось, что эта пружина в конце концов подтолкнет ее на что-то непоправимое. Она боялась себя, своих смутных предчувствий. И они ее не обманули.

В один из осенних вечеров, пошла она в деревенский клуб — привезли фильм с участием артиста, который был симпатичен Маше. Место возле нее оставалось свободным и через некоторое время, вежливо спросив у нее разрешения, туда сел незнакомый Маше парень. Весь сеанс она чувствовала на себе его изучающие взгляды.

По окончании фильма, когда включили свет и так получилось, что встали они одновременно, Маша услышала:

— Разрешите вас проводить?

Маша удивленно посмотрела на него и неопределенно пожала плечами. Ей, вообще-то, все равно: одна она пойдет, или кто-то ее будет провожать… и не спеша пошла к выходу, а следом за ней, этот высокий, широкоплечий парень. На вид ему было лет двадцать пять… по его походке, можно было сказать, что он военный.

— Давайте познакомимся. Меня зовут Гена, а вас?

Так вот просто, у них завязался разговор, из которого Маша узнала, что Геннадий уже неделю находится тут в отпуске, что он — военный инженер и что его мать работает в деревенском фельдшерском пункте.

— Ну как вам, нравится у нас?

— Да, у вас тут красиво и люди хорошие живут… но, так устроен человек, — его всегда будет тянуть на Родину, туда, где он родился и вырос, где прошло его детство… Признаться, домой очень хочется.

— Ничего, это только поначалу так, а потом привыкнете, обживетесь. Выдадим вас замуж за нашего, деревенского парня, нарожаете ему детишек и будет у вас здесь дом…

Маша хмыкнула, представив себе эту картину: она, располневшая, с краснощеким мужем-увальнем… «Нет, спасибо! — подумала она. — Мне такого счастья не надо!».

— Что, не верится? Это только в начале так… вон, до вас, четыре учительницы приезжие, тоже поглядывали на сторону. Хотели положенные три года отработать и уехать. Увы, не пришлось. А спроси теперь, хотят ли они уехать отсюда?.. Куда? — здесь теперь у них дом, семья, хозяйство… — цинично закончил он.

От этих слов Геннадия, у Маши почему-то тоскливо заныло сердце. Может оттого, что ей вовсе не хотелось прожить свою жизнь по этому серенькому сценарию: замужество (не по любви, а лишь из страха остаться одной, потому что, все подруги замужем и потому что, так полагается…), семья, дети и муж-выпивоха с раздирающими душу скандалами. Ведь даже, если и поженятся двое по любви, у многих, в итоге — раздоры и взаимная ненависть… Насмотрелась Маша на своих подруг и знакомых, да и родители, до развода жили — страшно вспомнить. До сих пор, ей снятся по ночам кошмары тех дней… Однажды, придя поздно домой, пьяный отец зажег над ней спичку, когда она спала с матерью, и стал искать жену, чтоб дать волю своим кулакам. Та спичка выпала из пьяных рук, когда он замахнулся на мать, и упала на Машин висок оставив о себе вечную память в виде шрама.

«Нет, не хочу!» — опять подумала Маша и открыла калитку у дома своей квартирной хозяйки.

— Спасибо за компанию. Спокойной ночи!

— Маша! Подождите… — Геннадий положил свою большую ладонь на ее руку. — Завтра увидимся?

— Не знаю, — грустно ответила Маша. — Может быть…

Такой была их первая встреча, которая дала начало их короткому, но бурному роману. С каждым разом, Маша открывала в себе все новые и новые чувства, не знакомые ей до этого времени. Что-то приоткрылось ей в тайне двоих. Теперь ей казалось, что может, любовь и не такая уж страшная штука с неизбежным серым концом холодности и равнодушия. Есть же и те, сумевшие сохранить свою любовь на всю жизнь. Ей хотелось, чтоб у нее было совсем иначе, чем у других. Тем более, что Геннадий не был похож на тех, кого Маши знала. Он был совсем другим, особым, лучше… Короче, Маша сама не заметила, как влюбилась и с головой окунулась в этот страстный и жгучий водоворот, забыв обо всем на свете. Она похорошела от того счастья, которое плескалось в ее глазах. Если раньше Машу не считали дурнушкой, а просто не замечали, то теперь… теперь она чувствовала на себе не только заинтересованные взгляды мужчин, но и ревнивую зависть женщин. Маша ощущала себя более свободнее, словно выпрямилась, скинула тяжелый груз с плеч. Впрочем, это распрямилась та самая пружина, не дававшая ей свободы действий, или иначе говоря — комплекс неполноценной семьи.

Все это время, пока они были вместе, Маше показалось одним сладким мгновением, очнувшись после которого, она ужаснулась тому, до чего она скатилась, что с ней произошло. Геннадий уехал, пообещав ей писать. И все. Будто и не было его в Машиной жизни…

Когда она обнаружила, что в положении, на нее обрушилась безысходная апатия, ужасающая своей пустотой. «Господи, — думала Маша. — И ведь не глупая, должна понимать, а что натворила… как же я теперь?..» Она считала это справедливой расплатой за все ее тайные надежды и веру в лучшее, за вечное сокровенное желание любить и быть любимой вопреки трезвому голосу разума, говорившему ей, что ни на кого в этом мире нельзя положиться, даже на саму себя. Каждый жил как мог, по своим способностям…

Первой почуяла неладное квартирная хозяйка баба Даша и отговорила Машу от тяжкого греха.

— Ах, антихрист!.. не думала я, что Генка такой паршивец… А мать гордится — первый парень на деревне!.. вот, что с ребятами большие города-то делают! А ты не бойся, рожай ребятеночка. В обиду не дадим!

Но Маше стало невмоготу оставаться в этой деревеньке, где каждый про всех все знает, где все на виду. Да и стыдно ей было встречаться с матерью Геннадия, которая с нескрываемой ненавистью и презрением смотрела на Машин живот…

Решение уехать домой пришло после долгих раздумий, после того, как Маша так и не дождавшись ответа от Геннадия, написала обо всем своей матери. И она, Машина мать, ответила ей коротко, но ясно: «приезжай, вырастим».

Мать у Маши, была своеобразной… люди открыто недоумевали: разве можно иметь несколько лиц человеку, тем более — женщине. У Машиной матери был лишь один талант — она была со всеми в хороших отношениях и в то же время, не боясь, за глаза, бесстыдно выливала на них ушат с помоями… она ссорила людей, оставаясь всегда как бы ни при чем. Свои же слова она преподносила так, как будто это были слова другого, конкретного человека. Да и самые безобидные фразы она переворачивала таким образом, что они полностью теряли свой первоначальный смысл, больно били того, кому они предназначались. В результате — взаимная ненависть, еще вчера, дружных людей.

Себя же, Машина мать, никогда и никому не давала в обиду. Тот случай, когда Маша приехала домой без мужа, но с ребенком — вызвал разные кривотолки, которые тут же затихли стараниями ее матери, так как никому не хотелось попадать на ее поганый язык. А не дай Бог, какой-нибудь другой девчонке принести в подоле, то житья не было в первую очередь от Машиной матери: живьем съедала, со всеми потрохами. Может, таким образом, она мстила людям за свою неудавшуюся жизнь с мужем, за свою быстро пролетевшую молодость, за то, что с давних лет ее, как бы, сторонились окружающие… и только те, кто хоть чем-то походил на нее, старались заслужить расположение Машиной матери. В том, — ей некого было винить, так как, она сама понимала, что многих отталкивала своим двуличием и черной завистью, буквально патологической жаждой причинить как можно больше страданий и боли своим мнимым или явным врагам. Склочников в поселке достаточно, но Машина мать занимала среди них самое первое место. Что не так в самом поселке, на работе у Маши, или у кого-то появилось нечто, казалось бы, сомнительным образом (он живет не по явным средствам, или еще что, нечто подобное) то тут же рука Машиной матери тянулась к листку бумаги и ручке. Без промедления во все концы летели жалобы и анонимки в поисках социальной справедливости. Ей это, по видимости, доставляло моральное удовлетворение. И ей не было никакого дела до своей очередной жертвы, изводимой постоянными проверочными комиссиями. Портить кровь другим доставляло ей наслаждение, себя она ставила выше всех, это стало одно из основных ее занятий жизни, без которого она себя просто не мыслила… Ради этого удовольствия, Машина мать готова решительно на все, даже идти по трупам тех, кто ей ненавистен. Маша порой осуждала свою мать за такое. Ведь в конце концов, та людская настороженность и нелюбовь переходили и на Машу, как на ее дочь. Но какой бы мать ни была, — она мать. И родителей не выбирают. Маша изо всех сил старалась не замечать этого и, постепенно, с годами, стала походить на нее. Так же начала хвастаться и ненавидеть своих соперников, на каждом шагу ставить им подножки… но, это было скорей всего не целью, как у ее матери — ударить больно другого, а чтобы защитить себя, скрыть свою уязвимость перед жизнью и ее болезненными ударами. Маша как улитка спасалась в этом панцире ото всего, что грозило ей неприятностями, говоря себе, что в жизни все так устроено: выживает лишь тот, кто окажется сильней, смелей, ловчее и нахрапистее. Если не ты, то тебя… Правда, от такого жизненного принципа ей легче не становилось, а только хотелось все сильнее завыть во весь голос от своей беспомощности изменить ход событий в своей судьбе. То, чего Маша очень боялась в молодости, — неотвратимо стояло над ней все эти годы. Все в жизни приобрело серый оттенок, включая и любимую когда-то работу. Она не приносила больше удовлетворения. Разве о таком мечталось в юности, не смотря ни на что…

Конец ознакомительного фрагмента.