Гербарий неисполненных желаний. Сборник стихов

Любовь Хаимовна Левитина

В представленный сборник включены стихи о жизни, какой я её вижу. Приглашаю тебя, мой друг читатель, побродить по страницам книжки: где-то задуматься, где-то задаться вопросом и, возможно, получить ответ, где-то погрустить или повеселиться. Я буду рада, если мои стихи в чём-нибудь тебе помогут. Стараюсь быть честной с собой и с тобой и надеюсь, что ты мне поверишь. Автор

Твой поезд

От себя…

От себя никуда не деться.

Так случается не впервой,

что бронёй обрастает сердце

и не знается с головой.

В ставни робко стучится утро,

тихо просит открыть глаза.

Достучаться до сердца трудно

сквозь броню. И разбить нельзя.

Бьётся медленно, встанет, что ли,

принимая со стороны

отголоски неясной боли

и неявной моей вины?

Твой поезд

Твой поезд мчится, стучат колеса,

повсюду — ах!

С тобой — ответы на все вопросы

и свет в глазах.

В лугах за окнами — красотища,

кругом цветы.

Вагон задумок, и планов тыщи,

а в центре — ты.

Потом — подъёмы и полигоны,

в лугах осот.

Осталось планов на пол-вагона,

так, штук пятьсот…

Затихли птицы, и воздух плотен,

в лугах пырей.

Надежд осталось до пары сотен,

давай быстрей!

А птицы в зиму уходят клином,

в лугах снега.

Твой поезд мчится в тоннеле длинном,

ушёл в бега.

И не надавишь (всё бесполезно)

на тормоза.

В конце тоннеля открыта бездна

и свет — в глаза.

Не зная правил

Опять банкуешь, вздохнуть не смея,

не зная правил своей игры.

Свились рулеткой минуты-змеи,

неразличимые до поры.

Легко выкидывает коленца

судьба в рискованных странных па,

ведёт к раскладу невозвращенца

фортуной брошенная тропа.

Слабеет ветер надежды-веры,

едва коснувшись тропы хвостом.

Но ты лелеешь свою химеру…

и убиваешь её потом.

Заплатишь всем, и тебе заплатят,

поставишь всё на зеро опять.

Проснёшься ночью, дрожа в кровати:

минуты выгнулись и шипят.

Лишь ветер ловит чужие карты,

рывком швыряет за Рубикон.

Ты снова будешь играть азартно —

кто знает, может, последний кон.

Гербарий неисполненных желаний

Пылится в заколоченном чулане,

а может быть, на старом чердаке

гербарий неисполненных желаний

и грезит о заботливой руке.

Забытые, отправленные в небыль,

листы, где нет ни времени, ни дат,

а только бледный цвет, засохший стебель,

сожжённый лес и вырубленный сад.

Гербарию загаданное снится,

он дремлет и не ведает пока,

что время копит новые страницы,

свисая паутиной с потолка.

Выхода нет

Предположим, что Некто, а может, Никто

был у всех на хорошем счету,

брился утром, костюмы носил и пальто,

твёрдо верил в свою правоту.

Но однажды, свершая задуманный спринт, ожидая побед и наград, заблудился, споткнулся, попал в лабиринт и помчался вперёд наугад, убегая от стен, опасаясь потерь, нападений, падений, охот

…и увидел неплотно закрытую дверь с полустёртою надписью «Вход». Он шагнул в неизвестность, надеясь внутри отыскать направляющий свет,… а войдя, обнаружил на новой двери беспощадное «Выхода нет».

Горечь

Столько горечи, столько горечи,

никогда всю её не вычерпать.

Под руками сломались поручни,

время тихо итожит вычеты.

Выпускаю слова весёлые,

пусть свободно гуляют в полночи,

а они, беззащитно голые,

покрываются слоем горечи.

Вычищаю её украдкою,

всё равно проступает пятнами…

Снова к чаю готовлю сладкое,

что ж оно так горчит, проклятое?

Переход

В лабиринтах перехода, где в потоке нету брода,

толпы разного народа продвигаются, спеша.

Здесь вещают и торгуют, мне — на улицу другую,

обгоняю на бегу я молодого крепыша.

Неприветливые лица — отчего бы людям злиться?

Впереди опять пылится неизвестный поворот.

Разобраться не могу я, мне — на улицу другую,

отойду и обмозгую, где там «дальше и вперёд».

Незатейливые годы — от свободы до свободы —

добавляют переходы, где несут, за рядом ряд,

лица, руки, сумки, ноги

в пасть удава бандерлоги,

не сбиваются с дороги и о жизни говорят.

Мимо жуликов и нищих, собираясь в сотни-тыщи,

по-простому счастья ищут, спотыкаясь на ходу.

Перед ними не в долгу я, мне — на улицу другую,

обогну ещё дугу и

эту улицу найду.

Вечер. Депрессивное

Вечер становится чёрно-белым,

жизнь растерялась и оробела.

Свет электрический не включаю.

Надо подняться и выпить чаю…

Час в темноте на диване, тупо.

Тело сковал безнадёжный ступор.

Слышала — лечится шоколадом,

но не хочу, ничего не надо.

Время сгущается между прочим,

медленным слизнем сползая к ночи.

Нужно снотворного пол-таблетки,

чтобы в кровати как в личной клетке

спрятаться, сбросить постылый день и

просто исчезнуть, без сновидений.

Бессонница

Ветром взбалмошным унесён

в многозвучье чужих мелодий,

не спешит возвращаться сон —

не приходит и не приходит…

Стрелка малая — возле двух,

время бьётся — звенят осколки,

не тревожат ни слух, ни дух

кривомысли и кривотолки.

Не влечёт небосвод немой,

блеклых звёзд проступают пятна.

Просто тянет к себе домой,

только где это — непонятно.

День-ночь

Налёты ветра подгоняют утро,

сон утекает в едкую мигрень,

часы считают время поминутно,

и скоро — день.

Ещё кусочек жизни уничтожит,

отправит в никуда, в расход, вразброд,

напомнит, что вчерашний был моложе

и не соврёт.

Смешную часть надежды-невелички

пинком, плевком, толчком откинет прочь.

Потом… и сам сгорит в небесной стычке,

и снова — ночь.

Убей дракона!

El sue; o de la raz; n produce monstruos («Сон разума рождает чудовищ») — испанская поговорка

Тьма не сдаётся и утро раннее

тоже считает своим уловом,

неумолимое подсознание

смотрит драконом многоголовым.

Выползли страхи на обозрение,

перемешали картины быта.

Бьётся дракон с беззащитным временем —

время повержено и убито.

Сильный, жестокий, всепобеждающий,

ночью ему пьедестал доверен.

Гимн сочиняет (а песня та ещё…),

пламенем дышит и жрёт царевен,

пляшет настойчивый дикий танец и

в пляске неистовой скалит рожи.

Что от царевны к утру останется?

Или драконихой станет тоже?

………………

Свет, заблудившийся в дебрях каменных,

всё же пробился в проём оконный,

зайчики скачут — лови руками их,

тьма отступила — убей дракона!

Выгорание

Грядущий день не вычислить заранее,

наплечный крест — погибель для ума.

Приводит время душу к выгоранию,

хотя снаружи и внутри — зима.

Петляет поворотами и стрессами

потёртая годами колея,

стыкуются с изогнутыми рельсами

квадратные колёса бытия.

Напрасны суетливые старания

построить дни в невыломанный ряд.

Эмоции подвластны выгоранию,

и лишь стихи упорно не горят.

Там нет…

К чему глотать слова и комкать простыни,

и память шить,

когда один окажешься на острове

своей души?

Ты сам себя удержишь в этой местности,

ты сам злодей,

там есть остатки гордости и честности,

но нет людей.

Кому тогда вопросы и стенания,

какой резон?

Там сердце бой ведёт за выживание,

как Робинзон.

Там всю неделю только понедельники

и тусклый свет,

колючие кустарники и ельники,

а пятниц нет.

Зачем делить равнину эту серую,

на дни дробя?

И, если мерить собственною мерою,

там нет тебя.

Эскалатор

Вооружившись копьями и латами,

и мудростью заслуженных седин,

на бесконечно длинном эскалаторе

всё глубже опускаешься, один.

Карабкаясь наверх, крича и падая,

в надежде на спасительный этаж,

ползёшь совсем без сил, но надо… надо ли?

Площадок нет, устойчивость — мираж.

Неумолима «лестница-чудесница»,

не одолеть текучей западни.

Слова увянут, время перебесится.

Бегут ступеньки — ниже, ниже, ни…

Покаяние

Отойду от себя и приму, что душою изведано,

оглянусь на краю у обрыва ушедшего дня,

вспомню смутные образы тех,

кто нечаянно предан мной,

и — утративших статус друзей —

тех, кто предал меня.

Вмиг, судьбой разведённые,

стянутся рваные линии,

что внутри оставляют ничем не смываемый след,

и по этому следу цепочкой промчатся эринии*,

а в шкафу шевельнётся давно позабытый скелет.

Серым пеплом осыплются

тусклые будни и новости,

станет нудной заботой привычно отлаженный быт,

и потянутся щупальца

крепко запрятанной совести,

чтобы душу измучить, а может быть, даже убить.

Снова спустится ночь тёмной взвесью

рассеянной копоти,

закрывая ворота для света и окна черня.

Я готова простить вас, кто предал доверие походя,

а кого предала, дорогие, простите меня!

— — — — — — — — —

*Эринии — богини мщения, обитательницы Аида.

Старые фотографии

Тени пляшут над столом,

тусклый свет сгоняя к ночи.

Дождь. Ущербная луна совершает водный трафик.

Я читаю допоздна стопку старых фотографий,

словно повесть о былом — о хорошем и не очень.

Как рисунки угольком —

чёрно-белое пространство.

Будто впрямь защищены от разлуки, от беды и

от морщин и седины, все такие молодые,

только где-то далеко — кто ушёл и кто остался.

В дребезжании стекла звуки времени и ветра,

и глядят издалека годы — загнанные кони.

И дрожит моя рука, и дрожит в моей ладони

жизнь…

которая прошла…

невозвратно, незаметно…

Отпусти меня

Открывается небо для нового дня,

и дурная тоска обнимает меня,

облегает меня, как рубашка нательная.

Не смертельная.

Я зароюсь в подушку и спрячу глаза,

но проснуться придётся, иначе нельзя.

Видно, жизнь, даже если она непутёвая,

штука клёвая.

Откровенна со мною давно, и на «ты»,

переводит часы и разводит мосты,

может горьким дождём выжать облако талое,

но усталая.

Я врастаю в неё в суетливом бреду,

только если не выдержу, если уйду,

никогда и не вспомнит пустячного имени.

Отпусти меня!

Ты отдохнёшь

Подожди немного,

Отдохнёшь и ты.

М.Ю.Лермонтов «Из Гёте»

Что тебя треплет, ломает и мучает?

Сбрось, изгони из рассудка, из сердца ли.

Всё переменится, может быть, к лучшему,

вздрогнут артерии новыми герцами.

Всё переменится, всё перемелется,

ты, наконец, отдохнёшь по-хорошему,

эта не вьюга, а просто метелица

ляжет на добрую землю порошею.

Скроются страхи безумными совами,

выпорхнут радости лёгкими феями,

вырвется к небу побегами новыми

всё, что тобой изначально посеяно.

Всё, что давило ночами бесслёзными,

всё, что не пОнято, но не отброшено.

Может быть, что-то ещё и не поздно и

ты, наконец, отдохнёшь по-хорошему.

Вчерашний день

Ровно в полночь день со склада уйдёт со счёта на счёт.

А. Макаревич

Вчерашний день неспешно прожит:

без откровений и чудес.

Его на память ночь помножит,

снесёт на склад, проверит вес.

Рассмотрит день астролог строгий —

спец по прогнозам и мечтам —

как экземпляр, один из многих,

уже складированных там.

Поверь, грустить о нём не стоит,

он был по-своему хорош,

но больше нас не беспокоит,

при том — назад не заберёшь.

Ковёр небесный монохромный

и кучевые облака,

и двор, где бродит пёс бездомный,

придержит бережно пока.

Дождётся дня очередного,

отдаст припрятанный запас,

и день с утра наступит, новый,

ещё неведомый для нас.

Анестезия

Правда скрыта за ложью.

А ложь — в позолоте.

Елена Картунова

Стража памяти истине ставит заслон,

не сдаётся душа и желает эстетик,

утешительным вымыслом тыл укреплён:

правда болью пугает, а ложь — анестетик.

Проглоти перед сном и себя не тревожь,

плюс и минус легко уживаются в паре.

Только правда размоет лечебную ложь

и откроется вся,

и жестоко ударит.

Эволюция времени

Конец ознакомительного фрагмента.