Шарм серебряного века. Филологиня

Любовь Сушко

В первую очередь эта книга для учителей литературы. Иногда хочется проиллюстрировать материал строчками стихотворений о жизни писателя, о его произведении. В данном сборнике стихотворения о поэтах серебряного века – его оттенки и особенности часто возникали в поэтических текстах автора, помогали анализу поэтического текста.

Свита Снежного короля

И вот из суеты иной и света

Явился Демон — дивная комета,

И над землей бесцветной пролетая,

Он видел, что планета золотая

От звездных рос, от боли и печали.

Там странные поэты воспевали

Своих актрис, и серебро столетья

Он постигал упорно на рассвете.

Два божества — профессор и актриса,

В какой-то мир тяжелые кулисы,

И полночь грез, и пьесы странной звенья.

Миг постиженья — чудное мгновенье.

Как надо всем, забыв про все тревоги,

Понять, что люди дивны и убоги,

И в суете безрадостной рассвета,

Проносится над пропастью комета.

Там тихо скрипки дивные звучали,

В тоске бессильной и земной печали,

И лица проступали сквозь скрижали,

И голоса отчаянно дрожали.

О чудо, откровенья, миг удачи,

И мир внимал, и он не мог иначе,

Истории любви и вдохновенья,

Не поглотит безжалостно забвенье.

Они звучат, над пропастью ликуя,

И в суете несозданных миров

Какая-то стихия торжествует,

Среди печальных казней и пиров.

Все это было с ними, снова будет

Стихи, штрихи, события и люди,

И где-то там в покое и печали,

Все тени их прекрасные мелькали

Брюсов и Львова

Там тень несозданных созданий

Касалась и волос и зданий,

И женщина, любившая поэта,

Ждала с тревогой света, нет рассвета,

Она была уверена, что слава

Ей улыбнется сквозь века лукаво.

А он вдали решал свои шарады,

И ждал смятенный радости распада.

Она могла с другими быть счастливой,

Но те глаза и скрипки переливы,

И миг до боли, и в тиши заката

Она была ни в чем не виновата.

И вот тогда лишь пистолета дуло

Ее в реальность бытия вернуло.

На миг один, и вечность проступала,

Когда она о нем затосковала.

Он не пришел к могиле в миг последний,

Был пьян и нем, все повторяя бредни,

Других поклонниц призрачные лица…

Что делать? Может тоже застрелиться?

Он жил и знал, в метели и печали,

Его лишь птицы белые встречали…

Ее же унесли в иные дали,

Забыли, в суете не вспоминали…

Профессор и куртизанка

На площади в преддверии экстаза

Гулял поэт и видел вдалеке,

Как оживает призрачная фраза,

Оставшись только тенью на холсте,

Там, в суматохе девы замелькали

И бросились куда-то от него,

А он мечтал: — О, утоли печали.

— И что еще? — А больше ничего.

И никого в тумане над Невою.

— Но кто они, чего они хотят?

И души, словно волки, рядом воют,

И женщины, как ангелы, летят.

И растворяясь в пропасти, немеют.

Он вновь один — там торжествует Блок.

И дальние созвездия не смеют

Его оставить, если с нами бог.

В тумане звезды дивные светили,

Оставив нас, они неслись во тьму,

И только скрипки где-то голосили,

Покорные пророку своему.

Пророк хмелел от женского вниманья

И улетал в неосознанность миров.

О дивный миг его очарованья,

О тайны грез, и смысл забытых слов…

А куртизанка рядом хохотала,

И улетала в пустоту картин.

И только в тишине ночной блистала,

Но он один, но он всегда один.

Растаявший в листопаде. Париж

Как будто душа о желанном просила,

И сделали ей незаслуженно больно.

И сердце простило, но сердце застыло,

И плачет, и плачет, и плачет невольно.

К. Бальмонт

Пятьдесят оттенков страха,

где любовь на ладан дышит,

Я зову его из мрака,

только он меня не слышит.

Там, за белой полосою

море сходится и небо,

Я зову его с собою в мир,

где он ни разу не был.

И на бреге океана,

там, где сходятся стихии,

В лике темном капитана

он убийца и мессия.

Мы с Поэтом говорили,

мы с Архангелом молчали,

Мы в Париже рядом были,

то в веселье, то в печали.

Век, как пламя, разгорался,

и профессор лгал устало,

Он собою оставался

у исхода, у причала.

Он навеки изгнан будет,

знаю, Невский только снится,

В пустоте Парижских будней

пух, как снег, мертвит ресницы.

То взлетая в поднебесье,

то туманом оседая,

Он слова знакомой песни

на Монмартре вспоминает.

Люксенбургский сад белеет,

там укрылся Модильяни,

И приблизиться не смеет

он к художнику и Анне.

Пятьдесят оттенков страха

в этом пламени заката.

И Париж, как сон и драма,

все влечет его куда-то.

Расправляя крылья, Демон

одолеет мир иллюзий.

— Что случилось, милый, где мы?

Отчего так мрачны люди…

Там, за белой полосою,

море сходится и небо,

Я зову его с собою

в мир, где он ни разу не был.

Пятьдесят оттенков страха,

там любовь на ладан дышит,

Я зову его из мрака,

только он меня не слышит.

Зинаида Гиппиус и Александр Блок

Она была нежданна и прекрасна

И безрассудна в этот звездный час,

Где только тени дивные безгласны.

— О, дьяволица! — в пустоте кричат.

И спесь ее пророков поражала,

И дикий холод душу бередил,

Она еще витала и кричала,

Среди камней, коней, ночей, могил.

И миг один останется до света,

И до рассвета этот звездный час,

Когда, как позабытая комета,

Иная песня проступала в нас.

И Дьявол виновато улыбался,

Когда она во сне его ждала,

И только сонм страданий отражался

В прозренья миг, в преддверии тепла.

И вышел Блок из тени на закате,

И встал пред ней, и тихо прочитал

Какой-то опус, простонала: — Хватит!!!

И растворилась в пустоте зеркал.

Беспечная на улицах Парижа,

Ждала его и верила — придет,

Я шлейф тот звездный в полумраке вижу,

Какой там век, скажите, день и год

5

И. Бунин — А. Блок Соперники

Он стар и устал и печален,

как странно остаться во мгле,

Всегда на пороге отчаянья,

он жил на забытой земле,

Погасла его сигарета,

а женщина — просто старуха,

И та, что любима, о где — ты.

В душе пустота и разруха

И снова придет из былого,

прекраснейший призрак в тиши,

— Оставь меня, снова ты, снова.

Любимый толпой, это ты

О, юноша вечный над нами

смеешься, куда ты теперь,

И холодно мне вечерами,

стихи, в них печаль и потери,

Мертвец, да в сиянии нимб

а вся слава померкла давно,

И только тобою хранима,

поэзия словно вино.

Тебя стариком не увидят.

Влюбляются снова, уйди.

И пьет, и рассвета не видит,

и призрак с ним снова сидит.

О, страшная участь и боли,

до дна старику не испить.

— Ян, милый, но что же с тобой,

— любимая рядом, не спит.

— Оставит надежда, о, Вера,

я лучше, я первым там был.

И странная рядом химера,

а имя, а имя забыл.

И снова витает и тает,

тот странный властитель умов,

И видит она — умирает

любимый, и страшно самой,

А если душа не стареет,

и вдруг торжествует любовь,

Признаться она не посмеет,

что снится ей тот, молодой.

Как снился тогда, вечерами,

она с ним танцует и ждет,

Что снова придет на свиданье,

и он никогда не умрет.

И прячет портрет и таится,

черты дорогого лица,

И даже подумать боится,

как встретится на небесах

6.

Единственный

Из воспоминаний об Александре Блоке Нины Берберовой

в последние дни своей жизни заглянувшей в нашу страну

Он был холоднее льда,

но как мы его любили,

Печален и тих всегда,

но бури сильнее выли,

Когда по Невскому шел,

не глядя в чужие лица,

То славы его ореол,

в любой темноте светился.

И это не образ, нет,

так было, я это знаю,

И тот несравненный свет

в душе до сих пор сияет.

И даже чужой Париж

затмить ее был не в силах.

Он холоден был и тих,

каким же он был красивым.

Не хватит слов описать.

Да что все слова пустые,

Мне снится — стихи читал,

и все во тьму отступили,

И в бездну пошли за ним

прекрасные девы, знаю,

Мы в этом костре горим

и нынче, его вспоминая.

Явление в пустоте,

средь шума чужого снова,

На Невском, как на кресте,

бесстрастен, а мир взволнован.

И что его усмирит,

не знаю, о тишь заката,

И снова он говорит,

о той, что ушла когда-то.

И все, кто ему внимал,

забудут потом едва ли,

И страсти немой провал,

и музыку той печали,

Когда нас смела метель,

когда погибла Россия,

Что ужас иных смертей,

но если распят мессия,

То ей уже не спастись,

мы это в Париже знали,

И ангел во мрак летит,

и вороны пропадали,

И в той пустоте земной,

обещана снова встреча,

С той юностью и весной.

Стихи, голоса и свеч

.Последнее объяснение

(Б. Пастернак — О. Мандельштам)

— Ты снова ко мне? Возвращайся в метель.

— Да нет, я теперь за тобой.

Ты нынче старик, от потерь и смертей,

О, и сгорбленный ты, и седой.

— Но нет, уходи, я еще не успел.

— Да поздно, уже не успеть.

И вздрогнули оба, и скрипнула дверь,

Но кто там, жена или смерть.

— О, как ты боишься, а я отбоялся,

И стала спокойнее жить.

И призрак метался, и призрак смеялся,

— Не стоит ничем дорожить.

Беседы с тираном чаи с палачами,

Во сне, пару раз наяву,

А в лагере волки все выли ночами,

И души терзали. Живу.

Какая там жизнь, о, старик, собирайся,

Я нынче пришел за тобой.

— Еще поживем, ты со мной оставайся.

— Да нет, не могу, дорогой.

— Я знаю, как пусто, и худо бывает,

Тому, кто явился один.

Нас души ушедших всегда провожают

Среди облаков или льдин.

— Борис, — позвала она, — что там случилось,

Ты с кем в эту ночь говорил.

И черная птица о стекла забилась.

И кто-то заголосил.

И только жена неподвижно стояла,

Молитву шептала тайком,

И только звезда обреченно сияла

Над сгорбленным стариком.

Последняя ночь. Монолог адмирала

И та другая в облаке страстей

растаяла, исчезла навсегда,

И старый граф один среди гостей

тебе твердил, что очень молода.

А адмирал рассеянно молчал,

и знал, что скажут, и не мог ответить.

Что оставалось? Берег и причал,

оставлен город, и гуляет ветер

Над пропастью, в которую летят

мечты и песни. Только даль туманна.

О, как они все порулить хотят?

О чем он снова, просто снится Анна.

Идущая по мукам снов и грез,

и молча только слезы вытирает.

— Прости меня, родная, запах роз,

когда звезда во мраке догорает.

Все предали, но женщина во мгле

все смотрит, разглядеть тебя пытаясь.

И где-то бродят тени по земле,

самой земли так ласково касаясь.

И где-то за границей пьют князья,

и как всегда в изгнанье короли.

Но никогда не будет там тебя,

моя звезда, в сиянии любви.

Ты эту землю не покинешь, нет,

о Анна, Анна, как же ты прекрасна.

И только той лучины вечный свет,

и «Лунная соната» в день ненастный,

Она еще нежна и так близка,

она еще коснется душ усталых.

И новая появится строка

романса, и в руках у адмирала

Замрет перо, он будет снова ждать,

вторженья в сны и грез, и напрасно

Она еще пытается летать,

обнять, прижать к груди, но ночь опасна.

В такую ночь пируют палачи,

забыв про все, и только тень во мраке

Мелькнет, и комиссар там замолчит,

и есть финал у этой страшной драмы.

Казнь до рассвета, бред бессвязных слов,

и женщины безумные рыданья.

И только меркнут звезды, и любовь

уходит за тобой теперь в изгнанье.

О, Анна, Анна, плакать ни к чему.

Что им до слез — они мертвецки пьяны.

И звезды разрезают эту тьму.

И больше не болят сквозные раны…

Все кончено, нам остается вечность и любовь….

В тишине перед рассветом тихо плакала гитара

В тишине перед рассветом

тихо плакала гитара

Над растравленным поэтом,

над убитым адмиралом.

Кровь семнадцатого года

в наших душах отзовется,

В тишине перед рассветом,

снова реквием прольется.

Август там не знал пощады,

он и нынче так тревожен,

Нам Матильды не прощают,

убивая осторожно.

И безумная Лолита

прет сегодня в депутаты,

И творцы давно убиты,

и за них дают награды.

И безумие такое

здесь реальностью зовется,

За кометой, за звездою

снова снова кровь прольется.

Тихо плакала гитара,

жрица снова танцевала,

И внимал ей Ирод старый,

все решив начать сначала.

Но смеялась Саломея,

растворяясь в миг рассвета,

Перед ней опять немели

властелины и поэты…

Что там было, что там будет,

Фауст снова нам расскажет,

Просыпались в мире люди

в миг прозревшие однажды…

И упали апельсины

в роще темной и печальной,

И расстрелянных поэтов

укрывали сны и тайны.

Гибких женщин силуэты

танцевали до заката,

Как печальна песнь гитары,

нас влекущая куда-то…

Роковой союз

А там, в Неве тонули силуэты,

Монашки и блудницы, и певца.

Они впервые вместе до рассвета,

Еще и до венчанья, до кольца.

И призраки, летящие в тумане,

Остались там, у роковой черты.

Она его заманит и обманет,

Тая надежду, позабыв мечты.

И в логове из Змей он жить устанет,

И отыскав совсем иную даль,

Стремится к ней, исполненный печали.

Она умножит темную печаль.

Но это все потом, в пылу сомнений,

И откровений тихих над Невой,

Монахиня печальная и гений

Еще продолжат спор извечный свой.

И тоже на балу, где вновь Марина,

Они оставят след в ее душе,

И шрамы на руке, но боль — разбит он-

Бокал с вином, не склеить нам уже…

— О чем ты просишь? — Уберите письма

Невыносимо больше их читать.

— Исполнено — Они со мной, не лгите,

И он приходит в кандалах опять.

Мой бедный муж, ждала его и знала,

Что где-то там, у роковой черты,

Он встретит и меня, и адмирала,

Надменною усмешкой с высоты.

Убрали письма, лица постирали,

И в пустоте осталась у моста,

Исполненная боли и печали.

И путь прошла покорно до конца.

Марина

И даже Блок в тумане не заметит,

Не разглядит у роковой черты,

Она зовет, но кто же ей ответит?

Лишь с бездной одиночества на ТЫ.

Молчала Анна в пелене рассвета,

Надвинулась безумная война.

Елабуга оставит без ответ

Тот скорбный миг, и навсегда одна

Ты где-то у черты, стирая лица,

Как буквицы на призрачном песке.

Звезде осталось вспыхнуть и разбиться

О камни, и на этой высоте

В раю понять, что недостойна ада,

В аду о рае в тишине скулить.

— Ты будешь там… — Не надо, о, не надо

Среди поэтов жить и их любить

И ненавидеть, и сметая лица,

Являя снова миру миражи,

Она хотела в бездне воплотиться,

Чтобы лишиться в небесах души.

Она зовет, но кто же ей ответит?

Там с бездной одиночества на ТЫ.

И даже Блок в тумане не заметит,

Не разглядит у роковой черты.

Из брани избран

Думали — человек, и умереть заставили.

М. Цветаева.

Из брани избран, чтобы стать

избранником судьбы и рока.

И на челе его печать

отверженного и пророка.

Про рок устал он говорить,

да кто его теперь услышит?

И пусть во тьме свеча горит,

душа, дыша, взлетает выше

И падает, и грешный мир,

оставленный, о ней вздыхает,

Из брани голоден и сир,

пророк, как рок, один шагает.

От чаянья беды молчит,

отчаянье в себе подавит.

И снова с нами говорит,

пусть мир воинственный бездарен,

Но где-то у иной черты

и в полосе иного света

Над миром дивной красоты

он избран, чтобы быть поэтом.

И вдохновение ему нисходит —

боль и наказанье,

И этот свет, и эту тьму

он видит в тишине от брани

Ушел, но только краткий миг,

и вечность будет за плечами…

Какой-то призрачный старик

от чаянья души не чает.

И с частью горести и лжи,

расстанется, чтоб счастье ведать,

Но как душа его дрожит

в преддверье смерти и победы….

И в вечных отсветах огня

он тень и свет иной эпохи.

И снова смотри на меня

про рок забыв, пророк высокий.

В тумане, в сумраке тревог,

один, забытый в поле воин,

И только век, и только бог

его внимания достоин…

Про рок устал он говорить,

да кто его теперь услышит?

И пусть во тьме свеча горит,

душа, дыша, взлетает выше.

Из брани избран, чтобы стать

избранником судьбы и рока.

И на челе его печать

отверженного и пророка.

Изысканная прелесть миража. Филоложки

Пролог романа «Королева декаданса»

Изысканная прелесть миража,

Эпоха декадансовых страстей.

В движенье каждом сумерки дрожат,

Обволокла туманами гостей.

И стала говорить с ним ни о чем,

Но как же славно в пламенном бреду.

И Скрябин нынче чем-то огорчен,

Там по стопам сказители бредут.

И танец Саломеи на ветру,

Когда одежд растают миражи,

Куда-то королеву уведут,

А голос обреченно задрожит.

Изысканная прелесть наготы,

И наглости прелестная возня,

От чаянья отчаянья цветы

Все срезаны, и боли не унять…

Век страсти, превратившейся в ничто,

Все Незнакомки в синем, ты одна

В зеленое закуталась пальто

И вышла в полночь, полночь холодна.

На Невском обезумевший от грез,

Молчит создатель призрачных миров.

Все рушится, без слез и без угроз

Усталый мир зачах, он не здоров.

Как здорово у дикой высоты

Остановиться и кого-то ждать.

Кидать куда-то мертвые цветы,

И об ушедших после вспоминать.

Самоубийство — это не протест,

А тихая симфония потерь.

Безумен Врубель, кто ж здоров теперь?

И только вереницею смертей

Отмечен тех времен усталый ход,

Но обнажиться, в небесах паря.

И знать, что бунт неистовый грядет,

И покачнется черная земля.

Надменна гордость, спесь всегда ль права,

Но больше нет ни Невского, ни снов.

И только конь летит на Острова,

И только стан твой обнимает ночь.

Уходят все, и ужас корабля,

Везущего в Европу русский люд,

Раздавит в грозный час немой тебя,

И тихий голос: — Нет, я остаюсь.

— Погибните. — А вы умрете там.

И ни о чем последний разговор,

Валькирия шагает по цветам,

По мертвым розам, и глядит в упор.

Все это сон, но что реальней снов?

Глухая ночь, над Невским, пустота,

И призрачен Париж, но как-то нов,

Все скомкано, а эта жизнь не та.

Мы рвались все сюда, какая блажь,

Но знали, что в Россию мы вернемся,

А вот теперь Париж — немой шантаж,

Он примет нас, но сразу отвернется.

— Там умер Блок, — сказал мне кто-то, — боль.

Но он был обречен давно, я знаю.

Где Незнакомка, где его Любовь?

И снова все о прошлом вспоминают.

Есть только Невский, тьма его и свет.

Валькирии внезапное явленье,

Дыхание Невы, холодный снег,

И пропасть грез, их ярость, и забвенье.

— Мы мертвецы, нас не спасет Париж,

И все-таки мы организм единый.

— Валькирия. О чем же ты молчишь?

Порыв в провал, и нервные мужчины.

Ругался Бунин, а Куприн молчал,

Рвалась назад безумная Марина.

А для меня страстей немой оскал,

Пожар, туман и пропасти лавина.

Нам остается тягостный Париж,

Замучен Блок и Гумилев расстрелян,

И разве там ты с ними устоишь,

Ты сможешь жить? Не верю, не уверен.

Набоков о расстреле говорит,

Его бы точно сразу расстреляли.

Но нет, в Париже будут хоронить,

Нам не вернуться, раз мы убежали.

Валькирией обещанный нам рай

Похож на ад, и все-таки Вальхалла.

Она парит, смеется: «Выбирай».

Летела в бездну и крылом ласкала.

В движенье каждом сумерки дрожат,

Обволокла туманами гостей,

Изысканная прелесть миража,

Эпоха декадансовых страстей.

Капитан корабля-призрака. Памяти Н. Гумилева

И вот когда его встречал поэт,

Не в пенном море, здесь, в тумане грез.

Он шел упрямо, излучая свет,

И убеждал себя, что не всерьез.

Он видит эти призрачные сны,

И корабли, бродящие по свету,

Но с Дикою охотой мы должны

Вернуться в мир, как легкие кометы.

И возвращенной книгу назовут,

И всех простят, кого тогда казнили,

И только он на несколько минут,

Шагнет в наш мир, чтобы знали и любили.

И снова век сверкает серебром,

А миг подарит миру вдохновенье,

Мы по углям к нему опять придем,

Запомнив эти чудные мгновенья,

И только Анна где-то у огня

Не видит, не внимает, не ответит,

Корабль призрак, он в сиянье дня,

Прекрасен, и живет на этом свете.

И капитан на берег сходит вновь,

Чтоб деве юной навсегда отдаться,

Там ждет его забытая любовь.

Очнувшись, Анна будет улыбаться.

Но покоренной в сердце места нет,

Безумный капитан уходит в снова,

Корабль призрак, он плывет на свет,

Из мрака к свету, радостно-взволнован.