Шарм серебряного века. Филологиня

Любовь Сушко

В первую очередь эта книга для учителей литературы. Иногда хочется проиллюстрировать материал строчками стихотворений о жизни писателя, о его произведении. В данном сборнике стихотворения о поэтах серебряного века – его оттенки и особенности часто возникали в поэтических текстах автора, помогали анализу поэтического текста.

Цикл Силуэты серебряного века

Набоков сжигает Лолиту Сон о гении

Как критики злы, нет сердиты,

Отправив в сердцах их к чертям,

Набоков сжигает «Лолиту»,

Предавшись забытым страстям.

Жена улыбается рядом:

— Ну что ты, мой ангел, оставь.

Да ну их, какая отрада,

И сам, мой родной, не лукавь….

И все-таки зло и сердито,

Отставив о милости бред,

Набоков сжигает «Лолиту»,

И знает прощения нет.

И все, что в запале забыто,

И больше вернутся невмочь,

В камине сгорает Лолита,

На мир надвигается ночь…

Герой, он не автор, пустое,

Они никогда не поймут,

Огонь все горит за спиною.

А критики спят или пьют

С чужими, любовниц ласкают,

Уносятся яростно прочь.

Набоков Лолиту сжигает,

На мир надвигается ночь.

Жена у окна виновато

Стоит, словно Лота все ждет,

За творчество грянет расплата,

Никто ничего не поймет.

Из пепла она не восстанет,

И рукопись эта сгорит.

И автор злодеем предстанет,

В огне своих вечных Лолит.

Горит Лолита, в комнате темно. Ночь гения

Горит Лолита, в комнате темно,

Жена устало смотрит на огонь,

И призрак, промелькнувший за окном,

Протянет обреченную ладонь.

Все грезы и мечты несутся прочь,

А страсти за спиною, словно страж,

Для гения не так опасна ночь,

И лишь роман возникнет, как шантаж…

Все скомкано и преданно огню.

Он ничего не сможет объяснить.

И я кошмар прозрения гоню,

И лишь душа в огне еще горит.

Творец не может страсть свою унять,

И лгать не станет. В комнате темно,

Лолита гонит к пропасти опять.

И как горчит то сладкое вино.

Мир разбивался о немую страсть,

Никто его не сможет защитить,

И лишь Лолиты призрачная власть

Не воскресить сумеет, а убить.

Две птицы, и одна из них темна,

Светла другая, кто устанет петь?

Продолжится отчаянно война,

И дописать роман ему ль успеть.

И призрак, промелькнувший за окном,

Протянет обреченную ладонь,

Горит Лолита, в комнате темно,

Жена устало смотрит на огонь.

Кармен все кружилась на сцене. Мифы 20 века

Кармен все кружилась на сцене пустой,

Желая увидеть поэта во мраке.

А он растворился внезапно с другой,

Уносится к славе, и бездне и драме.

Что ей остается? Плясать до зари,

Приветствуя новое дивное солнце.

А там, словно свечи, горят фонари,

И дамы приветствуют спутников сонно.

Какой — то безумец читает стихи,

И падает в пропасть своих откровений,

Как хочется Блока ей снова найти,

Но страсть отступила, осталось забвенье.

Кармен, изменяя себе и ему,

Проносится в вихре по Невскому, боже.

Рыдать от бессилья, познавшая тьму

И страсть, разве может? И все-таки может…

Как холоден взгляд, и куда ей теперь,

Лишь вспыхнув, померкло печальное солнце.

И ада раскрылась забытая дверь,

Харон поприветствует в сумраке сонно…

Напрасно обещана будет любовь,

Никто не вернется назад, понимаю.

И что там, тоска, наваждение, боль.

Харон уплывает, и тени сзывает…

Она устремилась в ту бездну за ним,

Забыв, что случилось когда-то с Орфеем.

Мы все растворимся, мы все догорим,

Но вырвать любимых из тьмы не сумеем…

Затишье перед бурей 1913

Королева вернулась в ту позднюю осень,

Где ни бунта еще, не войны.

И Шопена ей ветер внезапно приносит,

И веселые песни и сны..

Там все живы, ни казней там нет, ни расплаты,

Маскарада веселая спесь,

И поэты, и музы несутся куда-то,

Презирая и ярость и лесть.

Что случится потом, это все расписали

Сценаристы, печальная ночь.

Это осень несется по судьбам устало,

Черной меткой ложится у ног

Лист засохший, не будет, и нет оправданья,

Только серая тьма и покой.

Королева спешит в пустоте на свиданье,

И Шопен тихо машет рукой…

Штраус в вальсе закружит, оставит внезапно,

И обрушит на мир тишину,

И с какою надеждой, мечтой и азартом

Мир опять погружался в войну.

И Шопена ей ветер внезапно приносит,

И веселые песни и сны..

Королева вернулась в ту позднюю осень,

Где ни бунта еще, не войны….

Сон о гении и Поэме экстаза

Экстаз от музыки и слова,

Летящего куда-то ввысь,

Пусть окрыляет душу снова,

Как сон, как призрачная жизнь.

И человек парит в тумане,

Как ангел на рассвете тает.

Пусть нас коснется и обманет

Та музыка, и улетает

Душа за нею в неизвестность,

Как в этом мире много звезд,

И если победит словесность,

То музыка в траве средь рос

Останется еще до срока,

О, дивный Скрябин, ясен путь,

Когда душа в улыбке Блока

Пытается его вернуть.

И если нет ему предела,

И если музыка жива,

То где-то за чертой несмело

Он подберет еще слова.

Но там, где музыка царила,

Где даль была ему видна,

Ее отчаянная сила

Лишь гению во тьме дана.

И дотянувшись до экстаза,

Он падал в пропасть облаков,

Когда одна спасала фраза,

Когда вела его Любовь

Тяжелой поступью по душам и телам 7 августа

Тяжелой поступью по душам и телам

Проходит Август, пепеля былое,

И осени еще закрытый храм

Влечет, уводит, манит за собою.

Очей очарованье, смутный бред,

О том, что с нами осенью случится,

Но в августе уйдет от нас поэт,

И задохнувшись, даже не простится.

Седьмое, несчастливое число,

В ладони черновик иной поэмы,

И только август жизням всем назло

Расстреливает зло и вдохновенно.

Звереют в этом зное палачи,

Кармен у двери обреченно плачет,

Но он настал, кричи иль не кричи,

Он с нами, и не будет нам удачи…

И пусть потом ласкают сентябри

Тех, выживших, и с осенью знакомых,

Но улетают души — журавли,

И только фотокарточки в альбомах,

И тени, и сомненья, и полет

Над этой бездной — все неповторимо,

Нас август на Смоленское ведет,

От жизни и от лирики незримо.

Там холодно и сыро в этот час,

И он цветов и слов не замечает,

И только август проступает в нас,

И новые кошмары обещает…

И осени еще закрытый храм

Влечет, уводит, манит за собою.

Тяжелой поступью по душам и телам

Проходит Август, пепеля былое

Тройка мчится

Мчится тройка в метель,

И мечта улетает куда-то,

Среди бурь и потерь

Уносился возница крылатый,

Не осталось надежд,

И мечте безрассудной не сбыться,

Мчится тройка в метель,

И за нею душа моя мчится…

Кто нас встретит пути

В тишине возле самого леса?

Нам до цели б дойти,

Улыбается ласково Леший.

И в тумане ночном

Берегини замрут в хороводе,

И совсем о чужом,

Волк серые рядом завоют.

Мы пройдем этот лес,

Душ своих мы в лесу не оставим,

Где-то путник исчез,

Видно жил он в миру против правил,

Обнаженная степь

Нас зловещей метелью встречает,

Вот и мир мой исчез,

И в тумане он вновь пропадает

Остается строка,

Кони ржут, жутко волки завыли,

Я сегодня легка,

Перпутав все думы и стили,

Не найдем мы огня.

Не отыщем обратно дороги,

Только кони меня

Довезут до чужого порога.

И умчатся во мрак,

И останется только смириться,

В этом ужасе драм,

Проступают любимые лица.

— Это сон, — говорят,

И пора тебе снова проснуться,

И улыбка твоя

Мне поможет в реальность вернутся..

Черный ворон во мгле,

Черный кот мне укажет дорогу,

Я иду по земле,

И плутаю в тумане немного.

Но взлетает строка,

И душа за ней к звездам несется.

Шепчет дед мне: — Пока,

Подождём, она снова вернется.

Изгнанник

Он шептал отчаянно: « Россия»

С француженкой по-русски говорил.

Не понимала. Как его бесила.

Но деньги оставлял и уходил.

А в кабаке и плакали и пели.

И стала жизнь похожа на игру.

И офицер в прокуренной шинели

Кричал им: « Я за Родину умру».

И этому безумию внимания,

Он плакал, не скрывая горьких слез.

И тихо пела женщина чужая

Про красоту рассветов и берез.

1990

Изгнанники

Лунный свет таинственный и странный,

Пианиста осветил внезапно,

В городе далеком, безымянном

Жил он то с тоскою, то с азартом.

Женщины его боготворили,

А мужчины страшно ревновали,

Дни в песок бесследно уходили,

Только ночи страсти волновали,

В музыке его жила стихия,

И стихи известного поэта,

Снова в грезы века уносили,

И серели среди звезд рассветы,

До России им не дотянуться,

Да и нет прекрасной той России,

Как же он мечтал назад вернуться.

Как его в Париже все бесили.

Странное создание, иностранец,

Им даривший горечь и презренье,

Исполнял какой-то дивный танец,

И транжирил снова вдохновенье.

Усмехались дикие французы,

Русские понять его пытались,

Не осилив ностальгии груза,

На чужбине где-то затерялись..

Музыкой назад лишь он вернется,

Чтобы в той стихии закружиться,

И увидеть призрачное солнце,

Только в зеркалах не отразиться.

В городе далеком, безымянном

Жил он то с тоскою, то с азартом.

Лунный свет таинственный и странный,

Пианиста осветил внезапно.

Одиночество творца

В серой башне заперли до срока,

Позабыли выпустить на свет,

Навсегда остался одиноким

Этот божьей милостью поэт.

Он писал поэму от экстазе,

Понимая смысл его едва ль,

И жила надежда в каждой фразе,

И селилась на душе печаль.

Никого из близких не осталось.

К башне перекрыты все пути.

Остается пустота и жалость,

И не дотянуться до любви.

Музыки унылая стихия

И собратьев вечная возня,

Девочки мерещились босые,

Страсти он сумеет ли унять

Башня прямо в небо уносила,

Звезды подарила и мечты,

И таланта бешеная сила

Дотянуться ль нам до высоты.

Никого в тумане не осталось,

Только крылья никли за спиной,

И к Икару высота и жалость,

Подарили мир совсем иной.

Он писал поэмы на закате,

Башню не желая покидать,

Чайки вились, силы им не хватит,

До него добраться, докричать.

Только не желая быть с другими,

Он остался там, на высоте,

Люди не запомнят даже имя,

Просто взял и в небо улетел,

Рукопись парила на просторе,

Не сгорела, утонула там,

Где для нас осталось только море,

Блеск луны, и страсти вечный гам

Анна и художник

И письма из далекого Парижа,

Какой — то даме, я ее не знаю.

Но снова берег Сены сонной вижу,

И слышу звуки вальса, вспоминаю

О том, что с нами не могло случиться

О том, что в тихом блеске пропадает.

И только Сена и чужие письма,

Мне о тебе опять напоминают.

Она давно мертва, но я не верю.

Что тот костер страстей угаснет скоро,

И только Сены обреченный берег

Все Анну ждет с надеждой и укором.

Ей выпала судьба совсем иная,

Но ждет ее в тумане Модильяни,

И никогда художник не узнает,

Что было в этом жутком мире с нами.

Но там другая Анна, королева

Французов будоражит не напрасно,

И нет в стране отчаянной предела,

И Генрих мертв — все зыбко и опасно.

Но не сломить им дочки Ярослава,

И над столицей наступает утро,

Читаю письма, дивная забава.

Ее назвали Дерзкой или Мудрой.

И снова пишет Анну Амадео,

И Люксенбургский сад дышал прохладой

И страсти нет границы и предела,

И мы в плену и в чарах этих сада.

Гений Скрябин

И в мире, где музыки плен отступает,

Где душу терзают иные стихии,

Из мрака опять пианист возникает,

Садится к роялю, почти обессилев,

Он столько миров одолел и реалий

Иных он увидел небесную силу,

Его волновали и шири и дали,

Симфония звезд его мрак осветила…

И чтобы теперь не сказали другие,

Какая бы воля ему покорилась.

Он с нами, он рядом, но Мастер бессилен

Явить нам и гнев свой, и радость и милость.

И мы приобщились к страданьям эпохи,

Штрихи ее нам так понятны сегодня.

И снова живем на последнем мы вздохе

И музыки свет, и сознанье, что вольно

Душе на просторе, что осень настанет

Не скоро, а скоро весна растворится,

И с нами в тумане тот звездном останутся

Любимые звуки и рифмы, и лица…

Сон о Паганини

И только забытая скрипка все пела

О том, что со мной никогда не случится.

И легкая птица над нами взлетела,

Она не боялась упасть и разбиться.

Ночь странным кошмаром нависла над нами,

Кричали коты или выли собаки,

Все это казалось каким-то ударом,

Каким-то угаром, и звезды, и знаки,

Пытались о чем-то поведать, но снова

Взлетала над пропастью белая птица,

И только забытая скрипка взволнованно

Нас всех разбудить могла или разбиться.

Откуда пришел в этот мир Паганини,

Какая в душе затаилась тревога,

Все было прекрасно, но стали чужими

И жизнь продолжалась легко, но убого.

Кричали вороны и выли собаки,

Во тьму уносились внезапно сирены,

И тьма обещала нам новые драмы,

Но снова окутает нас вдохновенье..

Там музыки чудо нам гений являет,

Там нет ни тоски, ни извечной печали,

И падает ворон, во тьме исчезает,

И первые звезды уже засияли

«„»»»»»»“»

19 век

В недописанной поэме

Затухали чьи-то страсти.

Догорали постепенно,

И поэт в незримой власти

Возвращался в мир иллюзий,

Ждал капризную графиню.

Приходили сны и люди.

Но она его покинет.

Там какие-то сомненья,

Рифмы скорбные угасли,

И пропало вдохновенье

Ждал он Музу, но напрасно.

С юным графом пировала,

Не хотела возвращаться.

И поэма догорала,

Обретая боль и счастье.

Как же все несовершенно,

Как меняются полеты,

В недописанном мгновенье

Все тонуло отчего-то.

Кот таинственный являлся,

Музыку иную слыша,

И поэт в нем растворялся

В небо поднимаясь выше.

И читая обреченно,

Строки оборвало время,

Сон о Музе обнаженной

Возникал, ему не веря,

Он перо хватал, чернило,

Он за ней летел в туманы,

Было все конечно мило,

Было все, конечно странно.

Сон о Левитане

А Левитан все грезит о тепле,

Стремится к Плесу из глухой столицы,

Чтобы шагать так просто по земле,

И чтобы с пути в печальный час не сбиться.

Там все постыло, тягостно, темно,

Не пишется, не любится, я знаю.

И старый клен не заглянул в окно..

И в небе не увидишь птичью стаю.

Какие-то тревоги и дела,

Его к равнинам тем не отпускают.

Идея вспыхнув, снова умерла,

И потому в глазах тоска такая.

А Плес все ждет картины и творца,

Он верит в то, что все к нему вернется,

Безбрежность мира, неба высота,

И алое там на закате солнце…

Пора бы уходить, а он стоит,

И грезит наяву, и сквозь туманы,

Он видит Русь понятную на треть

Печальному еврею Левитану…

Он видит даль и ширь ее полей,

Ее простор ему ночами снится,

Чем дальше он уходит, тем светлей,

И радостнее эти сны и лица.

О, так бы написать, чтобы потом

Она явилась снова в мир нежданно,

Склоняется над белым он холстом,

И эта высь прозрачна и желанна.

И Музы так прекрасны в этот миг,

И женщины его неповторимы,

Он пишет мир, он снова пишет мир,

Такой роскошный и такой любимый.

Миф о капитане

Капитан Летучего Голландца

Проносился в сумерках незримый,

Не хотел мириться и сдаваться.

Пусть над ним смеялись Серафимы,

С ним сатиры дерзкие шутили,

Пили ром, и дев крутых делили,

И куда-то в полночь уходили,

И кого-то дальнего любили.

Ну а он в тиши своей каюты,

О поэмах спорил и ярился,

Если там, в тумане не сдаются,

Значит, снова этот мир разбился

На штрихи его, и пусть не зримы,

В тишине печали и утраты

Любовались ими херувимы,

И несли корабль его куда-то.

И к холодной пристани причалив.

И пройдя все бури и утраты,

Ждал он снова деву на причале,

А она ушла, ушла куда-то.

Волны возле ног его уснули,

И искали света и расплаты,

И стояли боги в карауле,

И несли, несли его куда-то.

Только смелым море покорится,

Только дерзких обожают музы,

И так просто в небе раствориться,

Даже им, отчаянным и мудрым.

Нет не принца, жду я капитана,

Он придет, грозы не побоится,

Будет в небе биться неустанно

Ветер, Посейдон нам будет сниться.

Тихий берег навсегда оставив,

В лоно волн он утопает снова,

И глухими темными ночами,

Пьет он ром рассеян и взволнован.

Не хотел мириться и сдаваться.

Пусть над ним смеялись Серафимы,

Капитан Летучего Голландца

Проносился в сумерках незримый.

Бессоница

И вдруг бессонница явилась в старый дом,

Уселась в кресло, речь ведет о Блоке,

И вижу, тает профиль за окном,

И он уходит. Гневный и высокий,

Но почему так август сиротлив,

И тяжек, что не выдержат поэты.

И странных строк изысканный мотив,

Нам говорит о смерти, и воспеты.

Они и прокляты в 17 году.

И оставляют Анну, сиротливо,

За гробом вновь поклонники идут.

И слышатся тех песен переливы.

Неузнаваем, странно одинок,

Средь Демонов он свой, я это знаю,

И первый оторвавшийся листок,

В преддверье ада, и у двери рая.

И никуда не впустят, странный мир,

И странный миг — одно земное слово,

И черный кот отступит перед ним,

И смотрит тот, отчаянный сурово.

А здесь летят куда-то письмена,

И никого не встретит ветер лютый,

Она одна, бессильна, влюблена,

И пусто всем и жутко почему-то…

Седьмое, этот странный страшный день,

Когда поэт от горя задохнулся,

И демона мелькнула рядом тень,

И Велес в поднебесье усмехнулся.

А Питер жил дождями и жарой,

И отдышаться в сумраке не мог,

Не узнанный, не признанный, чужой,

Нас покидает обреченно Блок..

2.

И женщины, любившие его,

И те, кто только в пустоте встречали,

Осиротели, больше никого

Не полюбить им, просто жить в печали,

Не оглянулся, в Пекло уходя,

Не попрощался — боль и ужас снова,

В душе испитой, и ему нельзя

Вернуться из пожара из былого.

Мы все печальны, где-то между строк,

Читая и наветы и признанья,

Мы пониманием, что уходит Блок,

Уходит в бездну, все забыв страданья.

И женщины, как Демоны, вдали,

Не видят ничего, хотят проститься.

Он обходился без земной любви,

И сам он в поднебесье растворился,

Таинственный, как Мерлин на пиру,

Где рыцари свои скрестили шпаги.

Он принимал небрежность и игру,

И полон был надежды и отваги.

Но тот огонь спалил и короля,

И рыцарей его, а он в тумане,

Ушел по углям, ала заря,

Плащ чародея, всех туда поманит.

Поэт в застенках

Поэт в застенках горд и светел,

И пусть все недруги трепещут,

Его стихи уносит ветер,

Звучат в бескрайнем небе песни.

И он седого генерала

Поддержит, вдохновит, оставит

Ему судьба так в жизни мало.

И все сегодня против правил.

Печаль и нежность прогоняя,

Не оставляя им отрады,

Они опять стоят у края,

Любуясь градом звездопада.

Пусть палачи мертвы и пьяны,

Пусть никого не будет боле,

Он видит сон, там профиль Анны,

Они остались вместе двое.

Ее хождение по мукам,

Лишь начинается сегодня,

А он, готовый вновь к разлукам,

Уходит в призрачное море.

Он будет там опять сражаться,

Но палачи зверей страшнее,

И в странных безднах отражаться

Его душа еще посмеет.

Но нет такой безумной силый,

Которая б его сломила,

Шагает, радостный и сирый,

И улыбается счастливый.

И тень Летучего Голландца,

К ним снова явится к рассвету.

В психушку бросятся сдаваться

Убившие тогда поэта…

Расстрел Набокову приснится,

И он увидит в час заката,

Летит по небу к звездам птица.

Убийц настигшая расплата

21 августа был расстрелян безумными палачами

Николай Гумилев

Но кто пришел в мой дом из тьмы сегодня?

Ворчит усталый чайник на плите.

Дни августа в урочный час проходят,

И остаются тенью на холсте.

Поговорим о тех, кто не вернутся,

Свое сраженье завершив сполна,

И тени их мелькнут и отвернутся,

И лишь горит ущербная луна.

Там снова Дьявол смотрит на пожары,

Их столько запалили в этот год,

Махнув рукой, вздыхает он устало,

И по углям в Сибирь опять идет.

И ничего не ново и не свято,

Все в этот час закончится в тиши,

Но кто пришел в мой старый дом когда-то,

И кто к столу сквозь этот гам спешит?

Луч солнца и огня осветит снова,

Испитый лик пришельца, и во тьме,

Еще молчу до часа рокового,

И кофе пью, и он читает мне

Перед расстрелом то стихотворение,

Где Африка все дышит в грозный час.

И вот они последние мгновенья,

Часы стучат, как пули, как стучат…

Ко мне приходит тот, кто бдит ночами,

Чтоб снова запретить его стихи,

И мы молчим, глухими временами

Осталось лишь молчать, о как стучит

Перед прощаньем сердце, комиссары

Исполнят приговор, печаль темна,

И только кот насмешливо усталый,

Плеснет в стакан, не спирта, а вина…

— Но это кровь, — невольно я шептала,

Он усмехнулся, зашипел, поник,

Поэма «Крест» во тьме еще звучала,

И обнимал тот призрачный двойник.

Так и живем опять перед расстрелом,

И никого на призрачном пути.

Опять поэт в том мире озверелом

Не смог по углям до конца пройти.

Только сон о любимом художнике

На самом деле художник М. Врубель умер 14 апреля 1910 года, Но мне хотелось бы связать его уход с метелью последнего дня января и снежными кострами А. Блока, потому что зимой уходить не так печально, но это только вымысел автора.

А в городе моем искрится снег,

Жар-птицей солнце зимнее слепит.

И перепутан тот и этот свет,

И дева не поет, а лишь скрипит.

В заоблачной дали так ясен миг,

И так далек от зимнего костра

Усталый Блок, или его двойник,

Он ищет истину и пьет с утра.

А истина в вине, но лишь вина,

А не вино, в душе моей тоска,

А в городе моем, лишившись сна,

Поэт все пишет, как же ночь горька.

Без страсти и без женщины родной,

Уют и пыл он отвергает, тень

В тиши склонилась снова надо мной,

И кот шипит, и слишком много тем,

Чтобы вина не сделалось вином,

А разбавлялась горечью потерь.

И как метель металась за окном,

И пела песню дивная метель….

Холодный свет, прощается январь,

Он был спокоен и размерен, но

Расслабиться поэтам не давал,

В окно стучится к нам февраль шальной

На целый день обычного длинней,

Прибавит снова радостей и бед,

Я убеждаюсь, истина в вине,

Меня вина ведет на белый свет.

И затаясь у снежного костра,

Гадаю, а какой сегодня год.

А может тот, когда беда с утра,

И Врубель в забытьи своем умрет…

И бледный Блок его царевну вновь

Разглядывает в снежной тишине.

И выбравший покой, уют земной,

Отправлен в мир иной, там тоже снег.

Там февраля извечная тоска,

И сила грез, нахлынувших с утра,

Допишет Лебедь слабая рука,

Присядет возле снежного костра

И растворится. Больше нет вина,

И есть вина за прошлое. Тайком

Исчезнет Лебедь. так темна она

В обличье белом, и уютен дом,

И дым и пар. и все теперь без них,

Ну а февраль надвинется, как сон.

И только там, в пустыне грез моих

Он вечно темен. и всегда влюблен.

Бессмертие на княжеском пиру,

Как чашу круговую он возьмет,

Метели в этот миг навек замрут.

И он уйдет в тот снежный хоровод,

Когда весна так страшно далека,

Когда метель покоя не дает,

Он больше не удержит кисть в руках,

И потому безропотно уйдет

О как они похожи в этот час

Художник и поэт в метельной мгле,

И где-то там сердца еще стучат,

Когда лютует смерть на их земле.

Демон сидящий

И Демон, сидящий на склоне скалы

В отчаянье смотрит на звезды,

Ему не понятно безумье игры,

И кажется все не серьезным.

Но надо подняться, куда-то идти,

Позировать, звать, отзываться,

И Пан как всегда у него на пути,

И некуда больше деваться.

Художник устало испортит портрет,

И суть его явит иную,

О сколько безжалостных горестных лет

Красавцев безумцы рисуют,,

Колдуют, творят, а пришел Дориан,

В немой и извечной печали.

И дева допишет в печали роман,

И призраков дамы встречают.

Боятся кометы, и странный излом

Их души в тумане терзает,

А Демон мечтает совсем об ином,

О чем? Да и сам он не знает.

Ему не понять то безумье игры,

И той красоты одичанье.

Поэтому замер на склоне скалы,

В тревоге, в печали, в отчаянье

Блеск каменных глыб или это цветы?

Какие-то чудные лики.

Душа задохнувшись от той высоты,

Обрушится в пропасти с криком,

И там, где Тамара, убитая им,

Уносится с ангелом в небо,

Лишь мертвых иллюзий останется дым —

Остатки огня в глыбе снега

Анна Разрыв

Она сказала, что устала ждать.

Он только усмехнулся и растаял,

Но сколько можно пьесу исполнять,

Где все не то, не так и против правил

И в полночи метался снегопад.

И пес соседский выл в порывах ветра,

Он не вернется в этот мир назад,

И им обоим так удобно это.

Когда мужчина зол и одинок,

Кому он нужен, и куда стремится,

И капитан команду всю обрек,

Скитаться вечно, берег только снится.

Мне нынче снова снился Гумилев,

Он убегал от женщины любимый,

И слышал только страшной бури рев,

Когда прослыл навек непобедимым.

А Анна в тишине его ждала,

На снегопад смотрела из окошка,

И словно бы раздавленной была,

И грустной, и растерянной немножко.

Но появлялись лучшие стихи,

И корабли растаяли в тумане,

Она прощала все его грехи,

А он ее опять в пучину манит,

Вот так и жили, бунт легко пройдя,

На берег не сошел он в час заката,

И в шорохе забытого дождя

Была надежда и была расплата.

17 марта он родился

17 марта музей отмечает 164-летие Михаила Александровича Врубеля

Художник был не смел и одинок,

В пылу страстей и откровений дерзок,

Как каменный в пустых горах цветок

Не растерялся не растаял где-то.

В пылу столицы века серебро

На нем свой отпечаток оставляло

И он писал, вампирам всем назло,

Какие-то эпохи прославляя.

И Блок взирал с восторгом и тоской,

На то, как Лебедь в пропасть увлекала,

Художник был таинственный, чужой,

Непостижимый, время наступало

Бунтарское, и тихо угасал

Не зная, что не будет всем прощенья,

Он Велеса в том Пане узнавал

И слышал муз заоблачное пенье.

И странный век, и страшный мир взирал,

На ад и рай, его порывам внемля,

Он уходил за ней, он умирал,

Не понимая небеса и землю..

Но где-то там, на призрачном пути,

Сойдется Ангел с темной силой снова,

Чтоб разговор о вечности вести

В тумане бездны дерзко и взволнованно

Снова Левитан

№№№№№№

Левитан в лесу сосновом

Снова ловит солнца лучик,

Чтобы жить вдохнуть по-новому

В полотно, а в небе тучи.

И печальная картина,

Поражает в миг заката,

Как природа там невинна,

Сосны все летят куда-то

И художник окрыленный,

Не поймает, какая сила

В миг беспечно и влюбленно

В эти выси уносила.

И летели птицы снова,

Ежик шел куда-то дерзко,

И дышало все по — новому,

Словно это было в детстве.

Обнаженная поляна,

Леший за кустом таится,

И художник, словно пьяный,

То грустит, то веселится.

И портрет прекрасной дамы

В этих соснах затерялся,

И спокойно и упрямо

Он в покое растворялся

Плеса вечная прохлада,

Жизни дивной очертанья,

И не надо, и не надо

Отвлекать его, устанет,

Уберет он кисти снова,

Побредет лесной дорогой

Мир таинственный и новый,

Плес прекрасный и убогий.

Чтобы жизнь вдохнуть по-новому

В полотно, а в небе тучи.

Левитан в лесу сосновом

Снова ловит солнца лучик.

Черная Дама из зазеркалья снов

Явилась в черном в зеркале старинном,

Осталась где-то за чертой внезапно,

И я опять звала ее Мариной,

Стихи читала яростно с азартом,

Свои или чужие — не понятно,

Но в них была отчаянно — печальна.

Она ушла в тот мир, в тот свет обратно,

А нам осталась в том смятенье тайна.

Приблизиться смогли мы к ней едва ли,

Скорее отдалились в час рассвета,

И больше нет тревоги и печали,

Есть только тень та черная, приметы

И голоса забудем мы едва ли,

И ветерок влетел и закружился,

И фрейлины устало танцевали.

И император грозный появился.

И никакая сила не смогла бы

Нас разлучить в тот темный миг, я знаю,

Душа несется к раю по ухабам,

Не понимая, что достигнуть рая.

Ей не дано, печали и сомненья

Живут в душе у этой черной дамы,

И лишь когда приходит вдохновенье,

Она как прежде пишет мир упрямо.

Приходит, в зеркалах не отражаясь,

И остается тенью безответной,

И вроде бы живет лишь обнажаясь,

И душу отдает спокойно ветру.

Растворена в порывистой стихии,

Что с нею, кто в душе ее усталой,

Веселый бог и призрачный мессия,

Пред этой черной девой трепетали.

Она ушла в туманы и обманы,

Она следов, я знаю, не оставит.

И дурно пахнут все ее романы,

И только страсть судьбиной этой правит.

И все-таки над высотой иллюзий,

Она встает, всегда непостижима,

И отступили в суматохе люди,

И ждем ее, пока еще мы живы

3 августа был арестован Н. Гумилев

Ну вот и все, за ним пришли сегодня.

И серый смрад разносится кругом.

Печаль и боль, судьба-слепая сводня

Все время говорила о другом.

Металась Анна, никого не зная,

И все кричала птица за окном,

И он пошел, тот день припоминая,

Когда она не думала о нем.

АСказала о разводе так устало.

Что не было желанья возражать.

И только птица черная кричала,

Кружилась рядом, воронок догнать

Могла едва ли, Луначарский плакал,

Он против был или совсем молчал.

Когда поэта русского на плаху

Отправил снова пьяный комиссар.

Все это надо, но кому не ясно,

И нагло смотрят в спину палачи.

А жизнь была по-прежнему прекрасна

Но как волчица выла там в ночи.

— Молчи, проси пощады. — Не дождутся.

Святой Георгий не позволит лгать.

И пьяные большевики смеются.

Настал их час, и пьют они опять..

И в камере, заполненной врагами,

То молятся, а то опять мочат.

Он обратится обреченно к Анне,

Как в юности, как много лет назад.

Могло тогда все оборваться, знаю.

Но он прошел суровый этот путь.

И Африка та знойная шальная,

Упала камнем призрачным на грудь.

Все кончилось, уже отлита пуля.

Родные тени обступают вновь.

Но он просить их ни о чем не будет,

Он царский офицер, уходит в ночь.

И никого, там Блок уже не дышит,

Живые позавидуют им вновь.

И черный ворон, он почти не слышен.

Все зачеркнут, и воскресят все вновь.

Зеленый том с опальными стихами,

Подарит нам однажды этот мир,

И прикасаясь к той расстрельной драме

Склонимся мы в порыве перед ним.

И усмехнется, веря, твердо зная,

Поэзия бессмертная жива.

И девочка чужая повторяет

Как заклинанье дивые СЛОВА

7 августа — день гибели Блока

— Мы убили поэта, — вопил Луначарский,

Но его быстро заставили замолчать

Девушка больше не пела,

Все замирало в тумане,

Гибкое страстное тело

Нет, никого не обманет.

Он задохнулся от жара,

И от грядущих расстрелов,

В храмах тоска пробежала.

Девушка больше не пела.

Что остается седьмого

В августе миру и свету,

Только печали былого,

Только стихи и кометы.

Кони далекие ржали,

Были поэты убиты,

Женщины в древней печали

Снова творили молитвы.

Но на забытой поляне,

Как и тогда хороводы,

Велес один не обманет,

Моча эпоха уходит.

И на Смоленском от зноя

Замерли ливни косые.

Мы остаемся в тобою,

В пепле ушедшей России.

Снова хрипит за туманом

Кто-то, а кто непонятно.

Снова живем лишь обманом,

И произносим невнятно

То, что уже не случится,

То, что давно отболело,

Солнце слепое лучится,

Девушка больше не пела.

— Мы погубили поэта! —

Снова нарком завывает.

Выданы миру секреты,

В поле костер догорает,

Молча стоят Берегини,

Молча уходят пророки,

Связи не будет отныне,

С гением прошлой эпохи.

И в тишине, и в сиянье

Грез, позабытых навеки,

Только туман расставанья,

Только молитвы о смерти.

Девушка больше не пела,

Рухнули мертвые храмы,

Он задохнулся, летела

С неба комета упрямо…

В гибели нет воскрешенья,

Там комиссары пируют,

Август уходит в забвенье

Смерть и разруха лютуют.

И ничего от России

Нам не останется более,

Только распятый Мессия

Корчится снова от боли

8 августа 1901 года родилась Нина Берберова

Эффектная дама непризнанного поэта,

Легка и упряма, и старость ее не страшит,

Она пережив его, пишет устало сонеты,

Она к молодым и талантливым снова спешит.

Ей с ними легко, а без них тяжело и туманно,

Ей август милее, чем осени дивной начало,

И только во сне к ней приходит надменная Анна,

И там Гумилева она в суматохе встречала.

Все было, что было и что-то еще наступало,

В сгоревшем пространстве поэты растаяли, знаю.

Она Вознесенского кроткой улыбкой встречала,

И в Пекло шагала, давно отрекаясь от рая.

О, кто вы такая, ведь все так печально знакомо,

И в имени Нина есть свет или мрак, непонятно.

Она проводила поэта с усмешкой до вечного дома,

И снова вернулась, врываясь в стихию, обратно…

Напишет потом свои яркие дивные книги,

Останется рядом, когда отвернулись другие.

Но памяти цепкой легко отвергая вериги,

Она произносит задумчиво: «О, ностальгия»..

И снова очнувшись, как будто снимая одежды,

Укуталась в шаль. И молчит, забывая о зале,

И в гордой осанке ни лжи, ни страданья, как прежде,

Ее покидают и страхи, и боль, и печали…

А что остается? Мечта о любви и о встрече,

Там в вечности дивной, они навсегда будут рядом,

А здесь все туманно, и гаснут ненужные свечи,

И речи все тише, и меркнут стихи и наряды…

Но это не старость, она ее вряд ли коснется,

Врывается в новое время его Незнакомка,

И снова в зените горит лучезарное солнце,

К его ореолу стихия земная влекома…

Она пережив его, пишет устало сонеты,

Она к молодым и талантливым снова спешит.

Эффектная дама непризнанного поэта,

Легка и упряма, и старость ее не страшит.

11 августа ушел М. Волошин

В этот день звезда сгорела

И упала в пропасть бед.

И высокий, яркий, смелый

Вышел он на белый свет.

Было тихо и пустынно

В мире, где гремит гроза,

И отчаянно-картинно

Посмотрел поэт в глаза.

И растаяли чертоги,

В небеса вела стезя,

И отчаянный, и строгий

Понял он, что так нельзя

Больше жить в тиши у моря,

Слышать чаек ропот рядом.

И с Мариной снова споря,

Говорил он ей — Не надо.

Но о чем? Какое дело

Нам до их бесед у моря,

И душа в туман летела

С чайкой, с ветром, с Музой споря,

Боль забытого романа.

Призраки былого счастья,

Не укрыться от обмана.

Шторм над миром, и в ненастье

Он уходит, не прощаясь,

В мир валькирий и сказаний.

И встречают в мире таинств

Чайки с женскими глазами.

И преследуют поэты,

Чьи-то сны, стихи и дали,

И проснувшись до рассвета,

Пребывает мир в печали

Август тает

Август тает, и осень уже на пороге,

И немного смущает течение дней.

Нет, не лето, а жизнь беспощадно уходит,

Заблудилась душа среди грез и теней.

Это остров надежды нас манит, я знаю.

Это вера еще не растаяла, но,

Танго вновь исполняет там осень шальная,

Не сластит, а горчит дорогое вино.

И мужчина, как призрак забытой стихии,

Мой портрет он напрасно пытался писать,

И на лунной дорожке застынет Мессия,

А Поэт затерялся в тумане опять.

Нам бы тоже беседу продолжить, слепая

И печальная осень пришла на порог,

Это августа в тумане рассеянном тает

И уходит, нет, он задержаться не смог.

Две двадцатки нам новые шлют испытанья,

И печаль запивает мой призрак вином,

Ничего не останется, только свиданье

Там с Пегасом, летящим в туман за окном.

И о чем-то твердит, улыбаясь, Марина,

И смеется во мраке ученый мой кот.

Жизнь порою жестока, а память невинна,

Этот августа с усмешкой невинной пройдет

15 августа родился Д. Мережковский

Доброе, злое, ничтожное, славное, —

Может быть, это всё пустяки,

Д. Мережковский

В туманной полночи за гранью мирозданья

Явился миру гений и злодей,

Творец его несозданных созданий,

И Демон тех стихий и площадей.

Его Мессией звали в миг явленья,

Он был печален и порой угрюм,

И не познавший чудные мгновенья,

Томился от идей и грустных дум.

Его жена была экстравагантна,

Она из настоящих светских львиц.

И искры тех непризнанных талантов,

В экстазе грез над пропастью неслись.

Философ мрачный гневно улыбался,

Антихриста являя и Христа,

Он Павла с Александром не боялся,

Идти всегда готов был до конца,

И в миг, когда небесные создания,

Испуганные, улетали прочь,

Жила в душе лишь боль очарованья,

Его России догоравшей ночь.

Как дома, он останется в Париже,

И не поймет, какая эта спесь,

Узнать тот мир, он дальше или ближе,

Но он сгорел и остается пепл.

И улыбалась кротко муза ада,

И с ним она осталась до конца,

В нем гений и злодейство, но не надо,

Не забывай усталого лица…

И книг его внезапная стихия,

Очаровала души в час ночной,

И где-то догоравшая Россия,

Грозила и бедою и войной.

Но он ушел, не ведая той боли,

И той грозы не зная роковой.

Был окрылен бессмертною любовью.

Ему лишь снился Блоковский покой.

Век серебром увенчен, в час расплаты

Никто не встретит, только хмурый дождь,

Они ни в чем, ни в чем не виноваты,

Останется воспоминаний дрожь.

И доживет до призрачной победы,

Его любовь, и в странный этот миг,

Явилась тень, все тяготы изведав,

О чем он плакал среди грез своих?

И Фауста там встретит Маргарита,

И счастье заслужившие сполна,

Они стоят в том домике, увитом

Лозою виноградной, и вольна

Она еще оставить и остаться,

Он о Поэте дописал роман,

И долго будет молния метаться

Среди стихий, страстей, и дальних стран

И лунная дорожка проступает,

И тяжелы над пропастью шаги,

Никто не видит и никто не знает,

Судьбы печальней и светлей стези.

Я слушаю профессора и верю,

Что было так, в печальный этот час,

Вот он войдет, и распахнутся двери,

И лекцию читает он для нас.

И то что было страшно или свято,\

Останется за роковой чертой,

И птицы, улетевшие куда-то,

Как души все просились на постой

Я стол накрыла на троих в печали,

Я кофе заварила в полночь вновь,

И август дышит тяжело в начале,

Но все светлее и прекрасней ночь…

Призрак поэта былого

Памяти К. Бальмонта

И тишина над миром бренным,

Так поразительно легка,

Что ангел вздорный и надменный

Парит опять в моих стихах.

И шелест крыльев слышу рядом.

Я отстраняюсь от огня

Он говорит: — Мой друг, не надо,

Не оставляй пока меня.

И серп луны в пруду утонет,

Русалка плачет и поет,

И в этом вздохе, в этом стоне

Есть воплощение твое.

Природа в вечном ожиданье

Каких-то слов, и чьих-то слез,

И странный сон о старой драме,

В благоуханье диких роз.

Не засыпая до рассвета,

Мы ждем явленья Солнца вновь.

И одинокая комета

Хвостом заденет эту ночь

И растворилась, и вздыхает,

Печальный ангел о былом,

Он точно верит, точно знает,

Что свет так зыбок в мире том,

Куда пока не дотянуться,

Но мы там будем в грозный час,

И он ушел, не оглянулся,

И не окликнул больше нас.

Последние мгновения Памяти И. Бунина

Во Франции покой и не уют,

Друзья, враги, там все перемешалось,

Враги спасают, а друзья сдают,

И ничего как будто не осталось.

Лишь Вера не уйдет и не предаст,

А он любовь искал темно и страстно,

И все, что было за душой — отдаст,

За пару дней в России, безучастно.

Он смотрит вдаль, на вечные поля,

Усеянные синими цветами.

— Все было зря, наверно, было зря,

И ничего не будет между нами.

Печаль растает, как внезапный сон,

Тоска кружит над ними, как ворона,

А он все пишет, и сжигает он,

И смотрит в этот мрак завороженно.

Боль не проходит, никого кругом,

Одно зверье повсюду, Боже правый,

И только свет звезды и старый дом,

И только бес улыбчиво лукавый,

И женщина, лишенная тепла,

Она его к рассвету проводила,

И кажется, что тоже умерла,

Ведь ни о чем как будто не просила,

И темные аллеи вдалеке,

И светлые грядут воспоминанья.

Лик женщины застынет на холсте,

Ноябрь несет забвенье и признанье.

Но все равно, давно молчит и ждет,

Чего не ясно, день восьмой настанет,

И в вечность он уйдет, и в тот полет

Его прекрасный Блок один помянет,

Проводит в кущи райские опять,

И отвернется молча, и отпрянет.

И спор не станет больше продолжать,

И пред луною наконец отстанет.

Ночь так темна, и все-таки с небес

Он видит эту призрачную землю.

Деревню, тьму аллей, и этот лес,

Да он вернулся, зову сердца внемля.

Уж лучше поздно. Разожгут камин,

И соберутся призрачные гости.

Но и средь них останется один,

Не пережив отчаянья и злости…

Один старик, и маятник и сон,

Уходит в бездну, не вернется снова,

И где-то слышен колокольный звон,

Из мира он ворвется из иного…

Художник в Зазеркалье

и зря о твоем же добре лепетал

дождем и ветвями, губами и кистью

влюбленно и злыдно еврей Левитан.

Б. Чичибабин Тебе, моя Русь.

Что было там, за той звездой в ту полночь?

Усталый Левитан о том теперь не вспомнит.

Русалий хоровод, над озером мелькает,

И он туда идет от всех живых красавиц.

Он знает силу снов и красок увяданья,

Он в этом мире новом нелепое создание,

И все-таки в тиши лесов давно забытых

Пиши, спеши, пиши ту суету событий.

Скулящая душа сурова и нежданна.

Живет там не спеша бессилье Левитана,

И только в миг тоски вдруг краски проступают,

И в устье той реки все беды пропадают.

И он живет один, не видя Галатеи,

Среди печальных зим, от горести хмелея.

И где-то в тишине белесого тумана

Он снова снится мне, пейзаж тот Левитана.

И Плес его не ждал, и не звала столица,

Когда страстей накал все длился, длился, длился,

Она одна была мила и так желанна,

Что в пропасти вела с усмешкой Левитана.

И он за нею шел. Не замер у обрыва.

Она осталась там, юна и сиротлива.

Художника потрет другой во мгле напишет,

И кажется он жив, и кажется он дышит

Королева декаданса

Как грустно королеве декаданса,

Все вспоминать, не помня ничего,

За этот мир отчаянно сражаться,

Таить в душе немое торжество.

Домой вернуться на рассвете алом

И рухнуть обреченно на кровать.

И видеть звезды, только он устало

Петра иль Павла пишет там опять.

И соберутся шумные поэты.

И черной птицей к ним она порхнет.

Кому-то улыбнется безответно.

Кого-то безрассудно оттолкнет.

И он следит за нею, все прощая,

И понимает, лишь она нужна,

Когда звезда последняя растает,

И отгорит последняя весна.

И удалится беспощадный критик

И никого не будет за спиной.

Как это и жестоко и обидно.

Поговорить не с другом, а с женой.

Они — то знают, что Париж навеки,

Когда чужое сделают своим.

Закат окрашен кровью, и померкнет

Былых сказаний ядовитый дым.

И на Монмартре встретив вновь кого-то

Махнуть рукой и удалиться вдруг.

И в светской львице видеть в миг ухода

Всей жизни замыкающийся круг.

Пусть ты упрям, и пусть она другая,

И только снятся Питера снега.

Но вас согреют свечи, догорая,

И сказочная русская пурга

Прощание с Анной

Перед отплытьем в городе страстей

Возникла Анна и исчезла снова.

И затерявшись там, среди гостей,

Она опять искала Гумилева.

Но не было нигде его, в плену

У той любви, она не отпускала,

Корабль призрак в снах ее тонул,

И приходилось все начать сначала.

И никого на призрачном пути,

Матросы растворяются в тумане,

А он не знает, как ему пройти,

По суше, чтобы возвратиться к Анне.

Разлито масло и убит другой,

Но он не мог погибнуть в этой схватке,

Его вела бессмертная любовь,

И верила, что будет все в порядке.

Когда ворвался пьяный комиссар,

Мычал и тявкал, словно пе в тумане,

И видела она, как он устал,

Но он вернется в эту полночь к Анне.

— Да ты пришел за ним, — она твердит, —

Остановись, не любит он поэтов,

И комиссар под окнами убит,

И скоро призовут ее к ответу,

Но алиби у Анны знает бог,

Хотя они его там распинали,

Перед отплытьем в городе тревог.

На Невском снова призрак возникает

Кого-то мертвым в этот час нашли,

Очки снимал Ежов, молчал устало.

И таяли, и таяли вдали,

И пусто нынче, палачей не стало.

И всадники летят в иную даль.

Все тяжелее Анне оставаться,

И повторять, что ей безумно жаль,

Жалеть себя и с ними распрощаться.

Стареть одной, венки плести для них,

Среди бандитов пьяных растворяться.

И Фауста с поэтом в снах своих

Опять встречать и тихо улыбаться.

Поэт и его Муза

Третий день мороз крепчал,

Грусти не было исхода,

Лишь поэт стихи писал

От заката до восхода,

Крепкий чай и бублик там

Он просил, забыв про время,

Муза шла там по пятам,

Я в талант его не веря

Видела как он устал,

И как хочется покоя.

Но писал, писал, писал,

Домовой, как ветер воя,

Мне на что-то намекал,

В башне из слоновой кости

Ни покоя, ни зеркал

Мастер мой серел от злости,

Крылья снова расправлял,

Уносился вдаль мечтами,

Третий день мороз крепчал,

Стыл в бокале крепкий чай,

Было пусто временами

Солнца слабые лучи

Прорывались из-за тучи,

Муза, детка, отпусти

Сколько можно душу мучить.

И она сказала «Нет»,

Мне он, ангел мой, нужнее,

Пусть оставит дерзкий след.

Я перечить ей не смею.

Где-то в пустоте зеркал

Он опять не отразится,

Третий день мороз крепчал,

На лету замерзла птица.

— Ты довольна, спору нет,

Не очнется он, я знаю.

Но останется ПОЭТ,

Где-то там, у двери рая.

А она молчит во тьме,

Руки протянув к камину

Это там огонь в огне

Полыхает так невинно.

Рукопись его сгорит,

Не останется надежды,

Но у музы гордый вид

И прекрасные одежды,

Ради этого всего,

Он готов парить и таять

И скрывая торжество

Знать, ее он не оставит

Первая среди равных

Ахматова Анна Андреевна…

Зачем повторяю я снова

Отчаянно, странно уверена,

Хватаясь за жест и за слово.

Пути мои все перепутаны,

Надежда до срока растаяла.

Каким-то последним салютом

Там вспыхнет Марина Цветаева

О да, маскарад продолжается,

Я знала, и в это я верила,

И в душах заблудших останется.

Та третья, темна, не уверена.

Испанской графиней в туманности

Печальной вдовою и девочкой

Откуда все дикие странности,

Куда это крылья вдруг денутся,

И правят душой суеверия,

И перья отбросив павлиновы,

В себя в этот вечер поверю я,

Забуду об Анне с Мариною.

Вот так и душа прорезается,

Судьба проступает незрячая,

И строчкой последней останется

В тумане Собака бродячая

В Бродячей собаке мы встретились,

Вы это, конечно, не вспомните,

Столкнулись, читали, отметились,

И где-то растаяли в полночи.

Конец ознакомительного фрагмента.