Мой любимый призрак. Городские мифы

Любовь Сушко

Два мужчины и одна женщина, обычная ситуация, если бы оба они уже не оставили этот мир и не вернулись назад, чтобы выяснить свои отношения с любимой женщиной.Но жизнь продолжается, творятся подвиги, а чаще преступления, и героям не остается времени на личное, надо разобраться и помочь близким, а время безбожно тает, успеют ли они сказать о самом главном – о том, как они любят ее и как им ее не хватает. И кого выберет она теперь?

© Любовь Сушко, 2021

ISBN 978-5-0053-4551-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Любовь Сушко

МОЙ ЛЮБИМЫЙ ПРИЗРАК

ДАН ПРИКАЗ ВЛЮБИТЬСЯ

Пролог к роману

И вот когда роман на середине,

И хочется забыть иные чувства,

Влюбленный призрак этот мир покинет

И явит мне реальность и искусство,

Художника забытая картина,

Заложника звенит немая грусть,

И призрачный, забытый мной, мужчина

Пусть явится, и пусть тревожит путь,

Который мы проделали когда-то,

Зашли в тупик, и Минотавр сожрал

Былые думы, это как расплата

За те событья и страстей накал.

И я его тогда похоронила,

И усмирила свой печальный пыл,

Забыла? Ну конечно, не забыла,

Но он далек и недоступен был

И вот теперь тот мрамор рассекая,

И покидая свой печальный склеп,

Врывается, да кто же ты такая,

Зачем к тебе стремился столько лет?

Скелет в шкафу? Да нет, о нем известно,

Все знают ту печальную любовь,

Женою там не ставшая невеста,

Несет всю жизнь в душе тоску и боль.

Но если угораздило влюбиться,

И разорвать порочный этот круг,

Тогда роман отчаянный случится,

Среди потерь, ненастий и разлук.

И мой любимый призрак будет рядом,

Чтобы опять напомнить о былом,

Не надо, я прошу тебя, не надо

Врываться в душу, в рукописи, в дом.

Но кто меня послушает? Не верю,

Мечусь в метели, маюсь, но могу

Пройти тот лабиринт, раскрыть те двери,

В объятиях застыть на берегу.

На набережной, рядом с адмиралом,

В момент признаний, канет он во тьму,

О, как же долго я роман писала,

И что же будет дальше? Не пойму.

.

И что же будет дальше? Я не знаю.

Загадывать не стоит, даль туманна,

Боль саксофона, и душа взлетает,

И мечется над бездной неустанно.

Любимый призрак рядом с адмиралом,

Немая боль мне не дает уснуть.

Живой, любимый, яркий, не пристало

Его терять, о воздуха б вдохнуть…

И дальше жить

Глава 1 Души на небесах

Странный свет ослепил и заставил остановиться. Эльдар, а среди местной братии его звали исключительно Эль, остановился и замер, не в силах двинуться дальше. Было отчего замереть, да что там окаменеть, превратиться в статую, прекрасную статую в белой безбрежности.

Как он мог тут оказаться? Кто и что его сюда забросило из того самого рая, ну пусть Пекла, где он собирался оставаться среди прекрасных дев и демонов, а почему бы и нет — заслужил, вот и исполнили все, что было обещано. За ним же пришел Аз — дух безводной пустыни — все правильно. То есть начиналось правильно, а что теперь? Здесь на этом свете ничего не может перевернуться, измениться, здесь время не течет, он же знал это, всегда знал. Покой-то он точно заслужил, если не заслужил счастье. Эль пытался вспомнить, откуда он знает все это? Но тот самый демон все стер из его памяти и поработал основательно. Да и прав он, для чего лишний груз воспоминаний, если все ушло безвозвратно. Пока я помню, я вечен, — сказал один поэт, но вот вечности ему и задаром не надо. Хватит, отлюбил, отболело, бурьяном все поросло.

Из невеселых размышлений вырвал странный голос, такой скрипучий и противный, век бы его не слышать. Но наш герой не был лишен слуха и все прекрасно слышал:

— Тебя срочно вызвали сюда, — заявил какой-то совсем другой бес, — а так как твой Рыжий проиграл тебя в кости, то ему ничего не оставалось, как только исполнить мое желание, мы играли на желание, — пояснил словоохотливый бес явно славянского происхождения. Это открытие сильно задело Эля, хотя его давно ничего не волновало. Волнения остались там, на земле, когда он рухнул на пыльный ковер замертво.

Это заставило Эля снова замереть с открытым ртом, потому что такого поворота трудно было ожидать.

— Как это играли, проиграли, что тут такое творится вообще? Боевого офицера в кости проиграли? Я не ослышался? Да может ли такое вообще быть в этом мире?

— Не в этом, а в том, — уточнил Рыжий, и усмешка скользнула по его кривоватым узким губам.

— Да какая разница на каком, — стал заводиться Эль, это словоблудие возбуждало его все сильнее и сильнее.

— Не кипятись, я знаю, что твоя милицейская карьера начиналась в казино, ну ты же спец по карманным кражам, и прочим мошенникам ты был в самом начале там на службе, не так ли. Вот как говорится, круг и замкнулся. В мире нет ничего нового.

То ли бес шутил, то ли говорил серьезно, интересно, они вообще могут говорить серьезно? А шутки какие-то странные и неудачные получаются.

— А почему мы с тобой на небесах? — удивился Эль, в нем проснулся полицейский, — ну я — то ладно, может и заслужил, а ты? Тебе же нет сюда ходу, насколько я помню, или что-то переменилось за это время.

И он почувствовал, что обрывки памяти и правда, возвращаются. К чему бы это или зелье действует только в его раю, а на чужой не распространяется?

Допрос Пана не смутил вовсе.

— А я часто тут бываю, ты бы поменьше сказочек на земле слушал, так знал бы все мироустройство лучше, — огрызнулся Пан или как он там себя назвал. — Сидел бы в своем параллельном раю и девиц развлекал. Но тебя же все время не туда бросало. Фауста явно не читал, а там все прописано. Так мало того, вот угораздило славянок любить или просто использовать. Вот они теперь нам покоя и не дают. Подавай им Эльдара в целости и сохранности и все, живого или мертвого, но давай. А кто виноват? Ну, если не в полной сохранности, то хотя бы вот такого, бестелесного. Хоть одним глазком на тебя взглянуть хотят. Вот и бегаем, суетимся, все копыта уже посбивали, в кости играть приходится, хитрить, выворачиваться, чтобы желания исполнить. Я и так долго отговаривался, да что толку, все равно рано или поздно исполнять все надо.

Ничего ответить Эль не успел, хотя за словом в карман обычно не лез. В тот момент огромные прозрачные двери распахнулись, и Пан подтолкнул его в какую-то залу огромную и прозрачную. Тут должна была обитать Снежная королева из знаменитой сказки, не иначе. Сказку он помнил хорошо. И тоже благодаря ей, той самой славянке, о которой говорил ему Пан мимоходом.

— И тут ты только про королев думаешь, — ворчал за спиной бес.

И уже не тот самый неуклюжий бес Пан, перед ним стоял какой-то Ангел с мечом. Такого Эль видел в окнах витражей то ли в Риме, то ли в Париже, куда его чуть ли не в последний год забросила судьба, исключительно по делам, отдыхать настоящий полковник не любил, да и не мог совсем, что его и сгубило очень быстро. Выражение «сгорел на работе» было применимо к нему в полной мере, причем в прямом, а не в переносном смысле. Внезапно, мгновенно и очень рано он сгорел. Никаких долгих прощаний и слез, все случилось стремительно.

2.

Вот этот самый грозный с Мечом Михаил и стоял перед ним теперь, жестом приказав подойти ближе.

— Доставил в целости, — услышали они голос Пана за спиной, — каким он был, таким и остался.

— Да вижу, что пока в целости, — повернулся к нему Меченосец.

Странные их разговоры все меньше нравились Элю, ему хотелось что-то сказать в ответ, но он решил не будить Лихо, пока оно тихо. Ему ли не знать, что дальше будет хуже, а если он еще вмешается.

Повисло какое-то странное молчание в этом прозрачном зале.

Эль хотел спросить, почему это пока, и что с ним еще после смерти может такое случиться, но промолчал, понимая, что с этим типом явно в генеральском звании на этом свете, не стоит так говорить. Он ответит так, что мало не покажется. Но как же неуютно тут было, как на ковре у генерала в самый последний день его пребывания на земле. Если бы знать, что день был последним. Ведь на самом деле ничего не предвещало беды.

Вот так и стоишь, словно голый, из всей одежды на тебе только именные часы, и не знаешь, куда руки девать с теми самыми часами. Хорошо, что все они тут мужского пола, хотя на самом деле пол уже не имеет никакого значения. В этом он, страстный и любвеобильный азиат, убедился сразу, как только соизволил тут появиться. И горечь разочарования становилась только сильнее с каждым разом, с каждым днем, хотя какие там дни, время тут не текло вовсе.

В тот момент Эль повернулся к зеркальному отражению, и не узнал себя. Что тут за зеркала такие странные.

Нет, все вроде правильно на первый взгляд, там был архангел Михаил, Пан за его спиной — на этом свете они отражались в зеркалах, не то, что на том, всех четко видно. И еще отражался в зеркале какой-то мужик, которого он смутно помнил, где-то видел, но это был явно не он. Откуда тут взялся чужой мужик, и почему нет его самого? И странный холодок прокатился в его душе, тревога только нарастала. Угрозы были не напрасными, целым он отсюда точно не вернется, если при первом появлении смог так перемениться. В том, что это был он, Эль понял только с пятой попытки, логически рассуждая — здесь больше никого не было — значит это он.

Они с интересом за ним наблюдали, вот гады такие, привыкли издеваться над людьми.

— Не возмущайся, мы немного изменили тебя для дела, так нужно, — шептал ему Пан, потому что Михаил явно не опустится до таких объяснений, а ясность надо было внести обязательно.

— Зачем вы меня изменили, и чья это внешность? — так же тихо вел свой допрос Эль.

И настроен он был серьезно, даже если бы сам Бог стоял перед ним, а не его генералы. Тем более бог был чужим, а с чужаками нечего церемониться.

— Короля Сиама, — выпалил тот, — вернее, китайского актера, который играл его, из тебя сделали. Не помню как там его фамилия, но это точно он. Я смотрел вместе с Лизой этот фильм. Она его смотрит часто, хотя ей нужен не тот самый король, а ты, — пояснил Пан, — просто она считает, что ты очень похож на него, и так ей проще переносить вечную разлуку. Ведь она уверена, что и после смерти вам не быть вместе и даже не встретиться. Значит, разлука будет точно вечной.

Пан сразу заметил, что Эль отреагировал на имя, но ни о чем больше подумать не успел, потому что Михаил к ним обратился снова, дав бесу объяснить самое главное. Для того тот тут и был, собственно, чтобы объяснить, терпеливо и точно отвечать на вопросы.

— Ты свободен, остальное я сам ему все объясню, — вдруг резко произнес Архангел и махнул рукой, повелевая Пану исчезнуть в прямом, а не переносном смысле.

Пан растворился в воздухе, как и положено бесу любых страстей и мастей. Эль остался с чужим архангелом, вид которого был грозен, остался один на один. Вот ведь угораздило вляпаться. На земле бы он себе ничего такого не позволил сроду, но где она, та земля. Хотя предчувствия ему подсказывали, что скоро именно там он и окажется. Стоило только вспомнить, она и появится.

— И что от меня требуется, — не выдержал он и не стал ждать, пока тот заговорит первым.

— Да ничего особенного, но по нашим меркам нужно отвечать за всех, кого приручил на земле. Это у вас мусульман другие правила, только ты жил среди славян, так что не открещивайся. А ведь мулла тебе говорил, как опасно с иноверцами оставаться, но ты не послушался. Наверное, зря не послушался, но что теперь сокрушаться.

— За всех? — словно эхо переспросил Эль, и голова слегка закружилась.

И сразу было понятно, что много за кого ему придется отвечать. Да и что в том удивительно, красавец полковник был любим всеми, с кем ему приходилось сталкиваться. Он умел найти подход к любому, потому что оставался в чужом мире, да и просто был так воспитан.

Архангел тем временем сменил гнев на милость.

— Ну за одну точно ответить придется, потому что потеряла она сон и покой, а у нее там очень важная работа должна быть закончена, в то время. как мы ждем ее тут, и давно ждем. Вот и отправляйся в путь без промедления. Не думаю, что теперь тебе там понравится, потому ты все сделаешь быстро, чтобы поскорее вернуться и не сожалеть о том, чего не может быть.

От волнения Эль не следил особо за тем, что говорилось, а говорилось довольно витиевато и путано, словно Архангел сам себя с иностранного языка переводил в сети, врубив переводчик. Специально ли он делал это, издеваясь над полковником, или по-другому не умел, это не ясно и неведомо нам будет.

— И что делать-то, и она вероятно, старушка, если я ее тогда и там соблазнил, — растерянно произнес Эль.

Ему бы сейчас так пригодился Пан, но того давно не было рядом, значит придется добираться до сути самому. Хотя имя Елизаветы он назвал, хорошо, что это была не знаменитая императрица, которую так любил Пушкин, а то бы туго ему пришлось. На его памяти было три девушки и дамы с таким именем. Интересно, какая из них. Хотя он смутно догадывался, о ком идет речь.

Интересно, откуда он мог знать про императрицу и поэта? Плохо, когда одно помнишь, а другое нет и спросить не у кого.

— Ну, ты добрый молодец, смог смотаться к нам раньше срока, и теперь тебя старушки пугают. А раньше ты в этих самых старушек влюблялся и ничего, как там у вашего поэта — то написано — Нам девчонки как прежде нравятся, мы старух любить не хотим. Приказано полюбить, только так она сделает все, что требуется, а мы заберем ее сюда, а ты отправишься к своим девам и пирам своим. Другого варианта нет все равно. Все ясно?

И взглянул он так грозно, что Элю оставалось только кинуть в ответ.

— Так иди и действуй, и без Лизы сюда не возвращайся, полковник, настоящий полковник. Горе с вами, рядовые хотя бы не выеживаются так.

Он напомнил ему о прошлом. И не таким он молодым там был, как хотел казаться, полковников дают после 40-ка. Просто отвык от того возраста к 25 навсегда привык, вот и все.

3.

Но в 40 лет и дальше, он был неудачно женат, растил двух сыновей, глаза бы на них не смотрели, и уже не успевал бегать за девицами. Погоны слишком жали плечи, а ведь на этой службе один неверный шаг и лишился бы тех самых погон, ради них и свобода, и любовь были на алтарь власти брошены. А что в итоге? Инсульт на работе, от которого он так и не пришел в себя и не вернулся к жизни. Упал перед генералом, хотя там ничего такого и не было, просто нужно было доложить о важном, но не раскрытом деле, вот и не выдержала душа полковника. В один миг все пропало, и свет погас. Он долго не мог понять, что умер, сопротивлялся, не хотел этого признавать, но возврата туда больше не было.

А может быть и не пришел, и не вернулся, потому что и возвращаться-то было некуда и не к кому? И Лиза куда-то пропала с той самой поры. Кажется, тогда ее в городе не было. Потому что, когда он ее звал, она не отзывалась, но она не могла не откликнуться на его зов, не могла, а не откликнулась. Такие вот странные вещи стали происходить в ту пору, когда власть была сильнее страсти, а страсть погасла, как костер на снегу..

И, наверное, никакая сила бы не заставила его туда вернуться теперь, если бы не этот парень с мечом, который распластает тебя на две части, глазом не моргнув. Хотя у него давно нет тела, гибкого как у пантеры, прекрасно сложенного тела, которое она так любил и которым так гордился сам красавец полковник. Но все равно не хочется терять ту оболочку, которая была здесь и теперь, пока от него хоть что-то оставалось, была и надежда, туманная надежда, непонятно на что, правда, но была. Теперь не оставалось и ее, и как ему жить дальше? Хотя слово жить не отражает сути того, что здесь происходит, но все-таки.

Он простонал, вспомнив, что теперь похож на короля Сиама, которого играет какой-то китаец. И зачем только Лиза такое устроила. Ну да, она не могла показать его фотографии миру, но казаха бы какого-нибудь выбрала, зачем ему было превращаться в китайца? Что за причуды бывают у любящих и влюбленных женщин, которые никогда не станут вашими женами.

— Не какой-то, а знаменитый, и он краше тебя будет, — услышал Эль голос Пана за спиной, — так что тебе повезло еще, бывают превращения и похуже, тут чего только не насмотришься. Был бы Квазимодо, если бы она отомстить захотела, вот тогда бы поплясал.

Хорошо, что черт снова был тут. Можно поговорить, хоть что-то обсудить с ним, а то совсем все кошмаром показалось. И самое страшное, что от тебя больше ничего не зависит.

— Приказы не обсуждаются, а исполняются, — отчеканил Пан, явно передразнивая кого-то, а может, напоминал о его прошлом.

Эль подумал о тот, что тот может читать его мысли, значит надо быть осторожнее. Хотя так и проще, можно не произносить слова вслух. А делом это было довольно утомительным на земле, а на небесах и вовсе трудно одолимым.

— Отправляйся на землю, найди Лизу, напомни о себе. Безответная любовь заставит ее засесть за работу, сделать книгу как можно скорее, и отправиться в вечный дом. На самом деле все просто. Не понимаю, чего ты так паникуешь. У тебя есть еще один шанс, еще одна возможность, считай, что тебе крупно повезло на этот раз.

— С ней и тогда было не просто, а теперь? — попробовал отговориться Эль. Он устыдился того, что бес заметил его чувства. Не было такого скрытного человека в этом, вернее, в том мире, и вдруг он так много сказал, даже самому дико стало.

— Тем более, ты хоть что-то сможешь поправить, и это вполовину уменьшит твои грехи, облегчит душу, она снова станет крылатой, а то вон едва плетешься, смотри, как порхают другие.

Ему хотелось крикнуть, что никуда он лететь не хочет и не полетит. Но ему послышалось, или бес произнес знаменитую фразу о том, что если не хочешь, то заставят, и глупо спорить, а потом все равно исполнить то, что требуется.

— Заставим, — отвечал спокойно тот.

Так что спорить не было никакого смысла, да и желания тоже, он был человеком дела. Но на прощание спросил все-таки, не удержался:

— А почему этот король? Мне хотелось бы знать заранее, почему она меня в китайца превратила? Ты уж потрудись объяснить.

— Она считает, что ты на него похож, а так как тебя называть она не могла, то только и осталось королем сделать. Ну там рассказы, стихи, тебе посвященные. Там еще Тамерлан есть, так что выбирай, что тебе ближе, хотя скажу по секрету, что тот не был таким красавчиком, а еще и хромым был.

Так все встало на свои места. Встало. Было бы чему вставать. Да они просто издеваются над ним, понимая, что теперь больше он ничего не может, только следить за ней издалека и может быть каким-то образом на нее повлиять. А ведь сейчас как никогда прежде, ему хотелось большего, значительно большего. Черт бы их всех там побрал. И почему он? Неужели у нее не было других любовников?

Но надо торопиться… Сделать все, что требуется, и вернуться назад в свои сады прекрасные к своим девам, таким же бесплотным. Они лишнего требовать не станут. Лиза же жива, пока еще жива, и значит, ей захочется самого главного. То, на что он теперь не способен.

Пан только усмехнулся, глядя на него. Эль забыл, что он мог слышать все его размышления. Но не собирался стыдиться своих чувств.

— Я был у нее первым, — буркнул он

— И лучшим, — отметил тот, проявляя чудовищную осведомленность.

Лучше бы он этого не говорил вовсе. Но попробуй ему объяснить, что он должен говорить, а чего не должен.

— Приказано влюбиться и заставить полюбить.

Облака стали какими-то мягкими, или это он так отяжелел, что начал проваливаться и провалился наконец. Туда, на землю, вот как все может измениться в один миг.

4.

Как только Эль исчез, словно его корова языком слизала, перед Паном появился высокий худой то ли юноша, то ли муж взрослый. Такие на том и на этом свете остаются вечно молодыми до самой старости.

Он пристально смотрел на черта, словно бы тот ему что-то обещал и не исполнил своего обещания.

— Я тебе ничего не должен, Алекс.

— Но я же рассказывал тебе свою историю, я просил тебя отправить меня вместо него, это был мой последний шанс, а ему плевать, он даже отправляться туда не слишком хотел, а для меня это вопрос жизни и смерти.

— Жизни и смерти, — словно эхо, повторил Пан, — только в беседе с ним, я понял, что он ее любил по настоящему, что это была любовь всей его жизни, других женщин у него не было, любимых женщин, а все остальные не в счет. И причина жениться на другой у него была более веская, он не хотел, чтобы на нее обрушилось все то, что случается в таких браках, а ты же просто выбрал более простой и удобный вариант. Правильно, выбрал, ничего не скажу, но ты не любил ее так, я понял это точно после долгих размышлений.

— А может быть, я тоже ее спас от того кошмара, в котором бы она оказалась на целый год.

Пан рассмеялся, как этот профессор выкрутиться хотел.

— Но ты понятия не имел о болезни, когда предал ее.

— Он тоже предал.

— Но предательство тоже бывает разное, хотя об этом тебе не я должен рассказывать а Сат, его с легкой руки Мастера вы называете господином В.

Алекс впал в страшное уныние, когда понял, что ничего у него не выйдет. Он не сможет там оказаться.

— Ты можешь ей присниться, у тебя в лимите три сна, и может быть, она поверит в то, что ты ей там скажешь. Кстати, сон это даже лучше, чем вторжение призрака в мир живых. Только те, кого они любят так беззаветно, могут там побывать в этой роли, остальным не стоит и начинать.

И только когда он удалился, Пан решил, что возможно у Алекса будет еще такая возможность, ведь неизвестно как поведет себя настоящий полковник и сможет ли он там сделать хоть что-то, чтобы уладить все дела на земле.

Глава 2 На Омской земле

Я просто немного устала…

Ну вот и закончился праздник.

И хватит других веселить,

И ветер, хитрец и проказник,

забившись, так сладостно спит.

И только шуту все не спится,

и бродит по городу он,

И помнит красивые лица,

и маски минувших времен.

А как они там обитают,

и с кем веселиться не прочь.

Когда в полумраке стихает,

внезапно закончившись, ночь.

Когда тишина пониманья

не трогает больше души,

И только художник вниманья

его удостоил в тиши.

И только в порывах оркестра,

все музыка где-то слышна.

И плачет чужая невеста,

у темного скрывшись окна.

И кто-то в экстазе скривится,

а кто-то опять торжествует.

Ну, вот и вспорхнула вдруг птица.

А он этот мир нарисует.

Напишет шута и дорогу.

И хлынет на город рассвет,

Все грустно, бессильно, убого,

и в маске спасения нет.

И кажется, нет оправданья,

за то, что во мраке случится.

Опять искажают страданья

под масками скрытые лица.

Глава 1 О том, как художник написал портрет шута в маске, и кто потом появился в реальности. Бойтесь своих желаний, они сбываются.

Эта дивная история, у которой нет начала и конца уж точно нет, началась в погожий сентябрьский денек, когда знаменитый художник начала писать портрет шута. Что это на него вдруг нашло? А кто его знает. Художники люди непредсказуемые, захотелось и начал писать, все остальные картины забросив, с вдохновением сильно не поспоришь.

Вот забросил он всех своих красавиц и чудовищ (а красавицы были великолепны, а чудовища страшны), да и начал писать сначала раму в раме, проем из желтых кирпичей. Но тут он был еще вполне силен и диктовал свои условия, и кисть слушалась его, и мысль была легка и покорна. Но как только возникла эта внутренняя рама, страшно сузившая пространство, так все и началось — темное пространство, полоска Луны, не Месяц даже, а только какая-то именно полоска, тень звезд на черном небе — как же все мрачно — то вырисовывалось.

Но не все было так безнадёжно, потому что большую часть ночь закрыл цветной зонтик, разноцветный зонтик, правда сверху он был таким же черным, как и небо, а снизу жёлто-оранжевым. И перед тем самым зонтиком, склонив голову набок, сидел рыжий шут в маске, а алом костюме, грустный клоун, хотя и рыжий. Такие вот странности. Всем известно, что рыжие не бывают грустными, а грустные рыжими. Но тут как-то все сошлось в этом самом проеме. Да и художник слыл оригиналом всегда, он даже и не думал о том, что бывает, а чего не бывает.

Почему грустный? Потому что, говорят, что люди способные смешить других, остаются самыми грустными на свете, стоит только сбежать от толпы, убраться с арены, и оказаться где-то в одиночестве, под черным небом, где от луны осталась одна только полоска.

Работалось художнику легко, несмотря на ту грусть, которая исходила от полотна. Так бывает, весёлое задорное что-то тормозиться, а вот над такими клоунами с осенью в душе работается легко и просто. И все-таки клоун был рыжим, а значит позитивным, но что же тогда с ним было не так?

Когда Мастер дописал погасший разбитый фонарь в правой, опущенной вниз руке, он просто размашисто начертал внизу «Разбитые мечты». Замер на мгновение, оценивая работу, словно бы он только что зашел в мастерскую к другу и увидел это полотно, а не сам его писал, без передышки несколько часов, чтобы подарить любимой девушке, очень любившей реального грустного шута Леонида Енгибарова, правда, тот был совсем другим. Но может быть чувство ревности к мертвому шуту заставило написать его таким, практически неузнаваемым.

Ревность, страсть, лирика, но разве только это руководило его чувствами? Нет, он писал что-то совсем иное, и любимая девушка не могла так влиять на то, что творилось.

— Ну что, друг мой верный, и правда, не слишком весело в подлунном мире, а говорят, что будет еще хуже, — говорил живописец.

Он и раньше беседовал с героями своих картин, и теперь не удержался. Клоун сразу же стал его другом, старым другом, с которым не один пуд соли был съеден.

— Хуже некуда, — ответил какой-то голос рядом, словно бы говорил грустный шут с его картины.

Но художник не верил ни в какие штучки, типа говорящих котов, оживших героев его полотна. И все-таки голос звучал так ясно, наверное, нельзя так много работать, надо устроить себе передышку. А то вот так голоса разные звучат.

— Будет хуже, — повторил он и прислушался.

— И что это у вас, чего не хватишься, ничего нет, и как может быть хуже.

На этот раз фраза была большая, звучала отчетливо, так, что убедить себя в том, что послышалось, он никак не мог, потому что оставался реалистом, ну пусть магическим реалистом, и все-таки.

Он положил кисточки в воду, быстро переоделся, так что стал похож на веселого юношу, сошедшего с другой своей картины, и захлопнул дверь, оставляя творение там, в Мастерской.

Давно пора отправляться домой, не может грустный клоун забирать все его время и силы… Но Мастер не сомневался, что он будет стоять перед глазами и не отпустит.

— Может, пойдет побродить по городу.

И не надо было говорить, что почти тут же он встретил на Любинском своего грустного клоуна. Нет, не шута на него похожего, а именно сошедшего с картины, в таком же костюме, с таким же разноцветным зонтиком в руках, ну разве что не было разбитого и погасшего фонаря в руках. А клоун был точно такой, каким он его только что изобразил.

— Это ты? — выдохнул художник

— Это я, — ответил грустный шут, — мы с вами где-то встречались. Только никак не могу вспомнить, где именно.

— Он еще и издевается, — проворчал себе под нос художник.

Шут усмехнулся, но и улыбка была грустной.

Вот так и бывает, порой коты сбегают с полотна и остается только пустое место, а иногда и герои не хотят оставаться, собираются и уходят в тот тайный город, где живут призраки, ангелы и живописцы.

Глава 3 Пленники иллюзий.. Тайна Незнакомки

Ночь черным крылом закрыла половину Любинского проспекта, словно старалась отрезать его от остального мира.

Только силуэты людей и призраков появлялись то там, то тут.

Луна осветила начало проспекта, скамейку, на которой по-прежнему, несмотря на такой поздний час, сидела с раскрытой книжкой стихов девушка в бальном платье…

Наверное, от яркой луны она прикрывалась зонтиком и грустила.

Любаша, жена генерал губернатора Омской крепости, была грустна, ей хотелось отправиться туда в парк, затеряться в тенистой аллее, хоть недолго побыть в одиночестве. А вот приходилось день и ночь, что за странная причуда, сидеть на железной скамейке и ждать, ждать чего-то…

Может быть Афродиту, которая должна была воскресить ее, но это при условии, что скульптор влюбился бы в нее так, что жить без нее бы не смог и уговорил богиню оживить свою модель. Но могла ли она на такое рассчитывать? Скорее всего, нет. Судьба ее была печальна с самого начала, такой она и осталась в своем бессмертии.

Скульптор был счастлив, доволен жизнью, творческим взлетом, гордился своей веселой женой поэтессой — душой их кампании. Ему не о чем было жалеть и не о чем мечтать — удача не отступала от него, наверное, родился в рубашке.

Заказ на скульптуру он принял скорее чтобы доказать своему сопернику — неудачнику, что получит его он, а не тот, кто может быть и сделал бы работу лучше, да кто же ему даст эту работу.

И он сотворил чудо, превзошел себя… Его работа стала знаком — символом города, связала воедино разные времена… Он не подумал только о грустной девушке, обреченной сидеть под дождем и холодом, грустной улыбкой встречая и провожая прохожих.

№№№№№№№№

Дружная толпа живописцев вывалилась из мастерской, расположенной как раз напротив знаменитой скульптуры, они остановились перед ней, каждый что-то попытался сказать:

— Бедняжка, муж вздорный старик страшно ревновал, и вот теперь такая участь, сиди и любуйся на новый мир. А тут ничего не осталось от ее времени, совсем ничего.

— Говорят, она ему не изменяла, да и теперь ей не изменить даже позы, намертво к скамейке прикована.

— Такая молодая и такая печальная, бедная, бедная Любаша.

— Но Мишель хорошо постарался, она прекрасна.

Веселье куда-то улетучилось, и творцы поспешили каждый в свою сторону, пора немного передохнуть.

Скульптор Мишель Сергеев задержался в своей мастерской. Он долго беседовал по телефону с какой-то Незнакомкой. Она просила его о чем-то. А он никак не мог понять, что собственно нужно этой даме, которую он в глаза никогда не видел. Но вечером она набирала его номер, говорила о памятнике мужу генералу, и когда он назначал ей встречу, все время уклонялась от свидания.

— Но как же я смогу исполнить заказ, если вы не видели даже эскизы? — удивлялся скульптор.

В этом месте видно села батарея в телефоне, и он с чувством исполненного долга, вырвался на Любинский, отметив, что в мастерских нет ни одной живой души, на него как-то печально взирали только скульптуры…

На этот раз стало немного жутко от этих взглядов, и он рванулся на воздух, вспомнив, что там непременно столкнется с главным своим творением — Любашей… Ему все время казалось, что она просит его о чем-то, и он даже догадывался о чем, но не хотел думать о том. Это все иллюзии, сны, фантазии, мифы о Пигмалионе.

Мишель любил живых, капризных и непокорных женщин, и не представлял себя, что слепил бы ее такой, какой хотел, а потом бы жил маялся. Мишель не мог отвечать за всех мужчин, но не сомневался, что сам он никогда не знал, чего именно хотел, даже когда это касается полотен, а что говорить о людях, да еще о женщинах, вечно изменных и непостоянных.

Нет, тут он всегда отдавался в руки судьбы — какая женщина будет, такой пусть остается.

Глава 4 Полночь приближалась

Луна блестела яростно… Наверное, древний бог Див решил ослепить его и заставить забыть обо всем, что было… А это значит. Но Мишель не успел подумать о том, что это могло значить, и дорогу перейти не успел. Навстречу ему порхнула Незнакомка. Она была так легка и прекрасна. Она именно летела к нему, несмотря на свое одеяние… А наряд, что за наряд. Неужели снимали какой-то исторический фильм. Странно, что не было съемочной группы и режиссера, и всех тех, кто должен быть на съемках, но ничего удивительного, ведь фильмы часто снимают ночью, чтобы не останавливать движение на главной улице города. А Любинский даже менять не нужно, конец 19 — начало 20 века во всей красе, бери и снимай фильм…

Но как он оказался на съемочной площадке? Какой черт его сюда толкнул?

— Отпусти меня, мой друг, — услышал он голос, от которого кругом пошла голова, — я твоя пленница, но ведь это невозможно, это такой кошмар.

— Но разве я держу тебя? — просто спросил он.

— Даже Атланту захотелось немного побыть свободным, и он пытался переложить свою ношу на плечи Гераклу, а я только слабая женщина.

Мишель, наконец, посмотрел в прекрасные печальные глаза Незнакомки. Родинка на правой щеке, ямочки, как долго он возился с ними… Но ведь он сам придумал Любашу, не было портретов, это творил он сам. Неужели в реальности была дама, которую он придумал и сотворил сначала из глины, а потом из металла?

— Пообещай мне, что ты меня отпустишь, ведь ты даже не любишь меня, так зачем же мне томиться под дождем и солнцем. Я не хочу такого бессмертия…

Никакой съемочной группы не было. Мишель оглянулся на то место, где в начале проспекта, с раскрытой книгой сидела его любимое детище. Железная скамейка была пуста. Незнакомка в старинном наряде рассмеялась звонко, словно несколько колокольчиков сразу зазвенели.

— Я так долго ждала, пока ты появишься один, без своих друзей, чтобы не наделать шуму. Я смогла на несколько минут вырваться на свидание с тобой, но мне уже пора возвращаться. Ведь я обещала вернуться.

На щеках ее появились слезы, и смех преломился в плач.

Пустая скамейка, а если она и утром останется пустой? Что будет тогда с городом и с Любинским проспектом?

— Я не в силах чего-то изменить, — бормотал Мишель.

Незнакомка в тот же миг исчезла.

Под ослепительным блеском луны он стоял один.

— Приснится же такое, — бормотал Мишель.

Мимо пронесся какой-то лихач на невероятной скорости, еще бы шаг, и он оказался бы под колесами. Но удача и на этот раз не изменила ему — он остался цел, только протрезвел окончательно. Уж не предупреждение ли это ему? Когда он перешел дорогу и медленно остановился перед скамейкой, железная Любаша в бальном платье взглянула на него с сочувствием. Он присел на скамейку.

— И что же нам делать, Любаша?

— Ничего, все обойдется, не печалься, я уже привыкла, — услышал он тот же голос рядом.

Незнакомка в бальном платье за его спиной закрыла ему глаза ладошками.

Кто вы такая, откуда вы,

Ах, я смешной человек,

Просто вы дверь перепутали,

Улицу, город и век

— бормотал художник любимые строчки Окуджавы.

Ему показалось, что та, за его спиной склонилась и поцеловала его, да и это железная Любаша не скрывала сочувствия.

— Это я твой пленник, ангел мой, — пробормотал художник, — и мне не вырваться из этого плена. Но ведь не моя вина в том, что ты стала женой старика губернатора, что рано умерла, а потом родилась эта красивая легенда о любви и печали. Люди в любые времена любят такие легенды, и мне придется трудиться, чтобы они жили в этом мире, а тебе напоминать им о вечном и прекрасном…

Мишель очнулся, он по-прежнему сидел на железной скамейке перед своей скульптурой. Давно надо было отправиться домой. Ночь откровений закончилось.

— Пошли, я провожу тебя, — шепнула Незнаком, — раз уж я сама назначила тебе свидание, какая непростительная дерзость.

Они дошли до набережной Иртыша, до его дома. Он простился и торопливо ушел домой. Дева в старинном бальном наряде еще стояла на набережной и смотрела в темные воды Иртыша.

Это был ее город, и ее мир… Она хранила его, и будет хранить вечно…

А плен, да что плен, все мы пленники любви, власти, страсти…

И никуда от этого плена не сбежать, не укрыться.

Вот так и сидит, опаленная солнцем апрельским,

А дождик прольется, и зонт не успеет раскрыть.

Моя Незнакомка, ты дивный цветок эдельвейса,

В просторе незримом тебе вдохновенье хранить.

А Любинский шумный проносится мимо куда-то,

Веселые стайки студентов и гости, и тени,

Забыв все балы, и едва ли припомнив утраты,

Ты в век двадцать первый вживаешься так постепенно.

Отложена книга, в ней все уже было когда-то,

Былая интрига не трогает этих парней,

Ты так одинока, печальна и все же крылата,

И в тихую полночь, в мерцании ярких огней

Поднимешься вдруг, но останется зонтик и книга,

И в эти просторы отправишься снова парить.

Моя Незнакомка, в стихии у дивного мига,

И «Лунной сонаты», в мой город окно отворить

Еще суждено тебе там, где пространство и время

Сойдутся на миг в эту полночь у всех на виду,

И замер художник — пустая скамейка, не верит,

Что стало с Красавицей, снова попала в беду?

Да нет, не исчезла, к рассвету, не бойся, вернется,

Присядет на миг, а останется здесь на года.

Замрет от печали, и только апрельское солнце,

Ее ослепит, как прекрасна и как молода,

Да только печальна, но ветер уносит печали,

И надо б узнать, чем закончился этот роман,

А мир просыпается, птицы во мгле закричали.

И смотрит она удивленно — все сон и обман

Глава 5 Закружились бесы разны Прошлое

(А.С.Пушкин)

Полночь. Город спит. В тишину его кварталов врывается рыжая красавица осень. Безлунная полночь — это время, когда те, кто особенно яростно любили и ненавидели, могут вернуться в мир живых, для того, чтобы доделать какие-то важные дела, приобщиться к нашему миру, вдохнуть его музыку, радость, ароматы, их не может быть ни в каком раю.

Многие из ушедших рано или поздно понимают, что в мире нет ничего прекраснее, чем жизнь, никакой рай или ад не сравнится с тем чудным мгновением, которое отпущено каждому из нас, и было у них когда-то.

Над городом витают души тех, кто был и остается здесь навсегда, они возвращались и всегда возвращаются туда, где были счастлив или несчастны.

Медленно поднялась с железной скамьи и спешит на осенний бал вместе со своим генерал — губернатором Любаша. Она не может пропустить этого события, оно бывает только один раз в году вот в такую вот осеннюю полночь, распахнулись двери их дворца, и он встречает своих гостей.

Туда же устремился и наш адмирал, ему просто хочется покружиться в танце с очаровательной незнакомкой…

Только об этом осеннем вальсе или мазурке он мечтал почти целое столетие, пока наконец не вернулся со своего корабля призрака на землю, и сегодня у него есть последняя возможность остаться на берегу, если юная и прекрасная дева влюбится в него и спасет… Если бы сам он не влюбился в чужую жену, то все так и было бы, вероятно. Но стоило только ее увидеть и все забылось, все исчезло. Он готов пожертвовать своим спасением ради этого осеннего вальса.

Хмурится генерал, но разве может его юная жена отказать адмиралу, да она еще и не ведает, что губит обоих. Но только страсть, только музыка, только танец волнуют ее в этот час. Не ведает, не знает, ей просто хочется танцевать. А он так молод, так красив, что все остальное уже не имеет значение. И в залу, заполненную лунным светом, в самый разгар бала врывается темная фигура арестанта, бунтовщика, гения. Он освободился, наконец, из гранита, и словно Атлант, сбросил всю тяжесть, которая была на его каменных плечах все эти годы… Как его любимый черт, он мечтал только об одном, чтобы воплотиться, и вот в осеннюю полночь свершилось… Его глаза сверкают праведным гневом, но звучит музыка, и кружатся пары, каким чужим и далеким он должен казаться в этой веселой и радостной толпе призраков… Если бы молодая и прекрасная Незнакомка не бросилась к нему с восторгом:

— Федор Михайлович, дорогой, я так долго ждала вас, я должна была вас увидеть и спросить о многом, неужели это свершилось.

— О чем же, милостивая сударыня?

— О бесах, конечно о бесах, у меня докторская диссертация, и как прекрасно будет, если я услышу обо всем из первых уст. Елена, меня зовут Елена, какая радость увидеть вас, услышать.

Писатель отпрянул от Елены, пытаясь понять, о чем она говорит.

— Но какое отношение имеют бесы к городу, к балу? Я так устал, мне просто хочется немного отдохнуть.

— Но это же ваш роман, самый скандальный, самый таинственный…

— Роман? Мне бы хотелось романа с таинственной незнакомкой, а вы, как я погляжу, о писательстве. Можно отдохнуть от каторги хоть единственную ночь, может быть, мы потанцуем? Ну их, бесов, разве стоит на них тратить единственную ночь?

Он с завистью наблюдал за тем, как адмирал обнимает нежно и трепетно тонкий стан жены генерал-губернатора.

— Танцевать? Но я не умею, не могу, у меня диссертация, я должна, — Елена лепечет что-то, все еще не отходя от писателя.

Но он уже шагнул вперед, подхватил какую — то даму, и закружился немного неуклюже, но получая от танца невероятное удовольствие.

Кружились пары, Елена не могла пробраться к своему кумиру, и только слышала:

— Единственная ночь осени, когда мы можем освободиться от пут, вырваться из гранита, хочется только танцевать, танцевать до самого рассвета, все остальное потом.

— Не может быть, — шептала Елена, — разве творчество, разве то, как мы его воспринимаем, принимаем, не самое главное? Ладно, адмирал, но Федор Михайлович, не может быть, чтобы он так легкомысленно относился к своим гениальным романам.

И тут она услышала странный хохот рядом…

— Неужели тебе никогда не хотелось жить и любить? Только жизнь, реальность, а не книги и не исследования, это чудное мгновение — единственное сокровище, которое у нас есть. Из-за Елены началась война, а ты никак не можешь чужих бесов оставить в покое и просто жить. Смотри, как прекрасна осень, даже твоему гению хочется танцевать, а ты еще жива, у тебя еще ничего не потеряно, или на самом деле оценить можно только когда все потеряешь?

— Я еще жива, — повторила Елена.

В тот момент мимо скользнул адмирал с Любашей, потом гений с какой-то дамой. Они смеялись над ней и таяли в тумане.

Распахнулись шторы и желтые листья кружились в заполненной музыкой бальной зале. Елена взглянула в старинное зеркало, около которого она невольно остановилась, и с ужасом заметила, что она там не отражается… Но кто-то уже подхватил ее, словно осенний листок, и закружил в вальсе, она пыталась, но никак не могла рассмотреть лица незнакомца. Ночь заканчивалась, начиналась обычная жизнь

Осень вырвалась из плена грез и облачного сна,

И легко самозабвенно, обнимает мир она.

И кружится легкой птицей над туманной мостовой

И в окно твое стучится: просыпайся, что с тобой?

Скульптор снов моих печальных, ты в тумане снова нем,

И с любовью и с отчаяньем, мир свой лепишь, но зачем.

Твой угрюмый Достоевский город милый мой клянет,

И устало так по-детски, он во мрак его идет…

Пьедестал был пуст, я знаю, только там, в пылу страстей

Снова где-то возникает странный, страстный и ничей.

Говорят, что просто осень наши души бередит,

Первый лист, он красный очень на плече его лежит. ъ

Ходит зол и неприкаян, и узнать не может мир,

Каторжанин, и властитель душ, и музыки и лир.

Так уж вышло, что, страдая, он искал назад пути,

Осень в тишине витая помогла тот путь найти.

Говорят, что снова видят, то на Любинском, то там,

За чертой. О, мрачный витязь в темных водах Иртыша,

Ермака ли он спасает, ищет золото во мгле,

Вот в тумане возникает адмирал мой, как во сне.

Осень кружился над ними и зовет куда-то в даль.

Мир ночной душа покинет, и останется печаль.

Адмирал спешит к Любаше, знает, им еще на бал

Достоевский зол и страшен, мимо, мимо пролетал.

Глыба мрака, и пугая, мир, разбуженный грозой,

Он по городу шагает, вслед рычит Иртыш седой.

А к нему спеши Елена, завернувшись в синий плащ,

Как легко и вдохновенно говорит, и слышит плач,

Завтра новая стихия озаряет зеркала,

Снова в ярости мессия, снова дева так светла.

Город спит, встречая осень, ветер за окошком стих,

Адмирал счастливый очень на мазурку пригласит.

Губернатор за женою так ревниво вновь следит,

Страсти ярости волною окрылен во мрак летит.

Гений, плен свой не приемля, и в тумане сентября

Первый лист летит на землю, осень дивная, царя,

Души нам иные бросит, и пугает и манит,

— Не грусти, здесь просто осень, просто Омск устало спит.

Обнажено, окрылено, утопая в мире грез,

Грозный гений даме черной листьев золотых принес.

И присел потом устало, и ревнует и молчит.

Рядом профиль генерала, и в мазурке мир затих.

Пусть покружится Любаша над опавшею листвой

Как тревожно, дивно, страшно жить в тумане, город мой.

Этот свет и тот мешая, нам таинственно твердит:

— Просто осень золотая многим душу бередит.

И кружится легкой птицей над туманной мостовой

И в окно твое стучится: просыпайся, что с тобой?