Жесть. Сборник хоррор рассказов

Любовь Левшинова

Что может напугать современного человека? Который сидит с попкорном за просмотром ужастика и наизусть знает сюжеты Кинга? Автор сборника заглянул в глубины своего подсознания, достав оттуда корни детских страхов вроде похода к стоматологу, когда наркоз не действует, и взрослых, вроде домашнего насильника, одержимого демоном. От жуткой нечисти до бытовых ужасов, когда не доверяешь себе: сборник хоррор-рассказов Любови Левшиновой «Жесть». Книга содержит нецензурную брань.

Стадии принятия тьмы

Отрицание

«Добро побеждает зло. Значит, кто победил, тот и добрый» — твердит себе Андрей. Но сколько не говори «я хороший человек», крови на руках меньше не станет. На руках, шее, плечах, лице — не станет. Она растекается под ногами, мажет по щекам, пачкает ободок унитаза под открытым переломом позвонков. Глупо было думать, что взрослого мужчину в девяносто килограмм можно смыть, нажав на слив. Но Аббадон существо неземное, не знает еще, как тут все устроено.

Перемолотые клыками хрящи с позвонками свисают на склизких жилах с белого трона, сплющенное когтистыми лапами лицо бедолаги стало втулкой с позитивным призывом «смой меня». Правая рука смогла пролезть в сливную трубу, раздробленная скрупулёзным движением: Андрей мял ее, как пластилин, чтобы сделать гибче. Но сдался — до конца довести дело не получится, остается только умыться и выйти в окно. Сбежать, а не покончить с собой. Это не получится. Уже пробовал.

Лучше бы он оказался сумасшедшим, как думал в начале. Психом, свихнувшимся из-за скопления ртути в мозгу от неправильного питания, шизофреником — было бы легче. Потому что смириться с тем, что ты вменяем, но теперь не один в своем теле, гораздо сложнее.

И ладно демон был бы костюмом, но он имеет свое, мать его, мнение и свои моральные принципы, которые ему, Андрею Некрасову, московскому репортеру, при всей его падшей натуре, чужды.

Андрею непривычно убивать людей. Это, ей богу, не дайвингом заняться или французский выучить, как давно хотел. Своеобразное киллерство — сверх его понимания. Выходит, правда, весьма неплохо, но Андрей не соревнуется за золотые звездочки.

Некрасов сглатывает, смотрясь в зеркало — с места преступления они убрались быстро, смогли проскользнуть в окно туалета кафе в нескольких километрах, где сейчас тщательно смывают кровь с рук.

«Не ври себе. Тебе это нравится»

— Я не вру! — ударяет ладонями по кафелю раковины Андрей, рыком отвечая на голос в собственной голове.

Уже плевать, что выглядит окончательно свихнувшимся — крутящих пальцем у виска всегда можно прикончить.

«Признайся»

— Это бред! Заткнись! — голос срывается на хрип от дикого вопля, костяшки пальцев жгут осколки разбитого зеркала, принявшего на себя злость обоих существ.

Но демон не зол — он хочет признания. Чувствует хозяина и хочет, чтобы тот не вел себя как пятнадцатилетка на первом свидании, а признал, что чувствует.

А чувствует Андрей могущество. Распирающие ребра возможности изменить ход мировой истории, возможность держать чужие жизни в своих руках, возможность почувствовать себя Богом. Ведь человек был сотворен по его образу и подобию. Андрей Некрасов это превзошел.

Они объективно лучше других.

Это похоже на ментальный оргазм — чувствовать, как весь состоишь из внеземной силы, как раскаленное величие течет по венам, делая тебя неуязвимым. Это приятно — чувствовать себя таким. Приятно — быть лучшим.

«Тебе понравилось»

— Мне понравилось… — капитулирует Андрей.

Это не похоже на что-то человеческое.

Всепоглощающая мощь позволяет не прогибаться под чужими ожиданиями, дает право быть своим собственным человеком. Ну или Аббадоном. Потусторонним существом — какая разница.

Андрей повторно смывает с рук кровь, проходится по коже жестким бумажным полотенцем, досуха натирая ладони: «чистый снаружи — грязный внутри» — ирония для красивого заголовка остается невысказанной. Андрей выходит в зал, оставляя за собой красный цвет в осколках отражений.

— Если разрушение — это форма искусства, то мы самый настоящий шедевр, — бормочет себе под нос Андрей, разглядывая сбитые кулаки.

Слышит в голове одобрительную усмешку. Он научит его литературно выражаться, забыв про сухие, животные фразы. В конце концов, и демон должен у носителя чему-то учиться.

В забегаловке стоит плотный запах жареного теста и масла, забивая ноздри сладким ароматом всего, что приводит к циррозу печени и холестериновым бляшкам. Люди ленивыми мухами лопают нездоровый завтрак, заливая будущие болезни желудка кофеином, а сонные официанты стараются грубить посетителям не так явно.

— Смотри, куда прешь, мудила, — шикает Андрей на незадачливого паренька в строгом костюме.

Тот выглядит дешево — явно хочет казаться дороже, чем есть. Андрей ненавидит лицемеров. Аббадон тоже.

— Что вы себе позволяете? — взвизгивает паренек, — кто дал вам право оскорблять меня? — щетинится он, гордо вздергивая голову, но осекается, когда Некрасов кидает на офисную сошку уничтожающий взгляд.

— Во-первых, тебя, пидораса тупорылого, никто не оскорблял, — нарочито ласково произносит Аббадон, наклоняясь к пареньку. Берет его за лацкан пиджака, показывая, что хозяин здесь отнюдь не он, — во вторых, выеба вонючая, еще раз так сделаешь, и я твой палец, хуйло, раздроблю и по кусочкам в жопу запихаю, ты понял? — возле лица парня рычит Аббадон. Сбрасывает с лица маску враждебности, приветливо улыбаясь. — Приятного дня, молодой человек.

Молодой человек хватается за сердце, когда Андрей уходит вглубь кафе, и думает, что следующие пару дней точно не выйдет из дома.

Некрасов опирается на барную стойку, начинает рассматривать меню, пытаясь выбрать блюдо, удовлетворяющее вкусы обоих.

«Больше мяса»

— Это завтрак. Белка полно и в яйцах, — недовольно бухтит Андрей на непрошенное высказывание «соседа». Переворачивает лист меню.

«Мы можем обойтись и человечиной», — шипит призывно голос, Некрасов встряхивает головой.

— Мне хватило прошлого раза, так что заткнись и дай мне выбрать гребаный завтрак! — взрывается Андрей, обозленный тем, что даже демон в его голове находит время для юмора. У Некрасова же весь досуг уходит на самобичевание — нечестно.

— С вами все в порядке? — мелодичный голос выдергивает мужчину из спора с самим собой.

Он поворачивается на звук, проходясь по источнику пустым взглядом.

У свидетеля его срыва на «приятеля» аквамариновые ясные глаза, смотрящие обеспокоенно, волосы светлые, короткие, уложенные на манер «Мэрилин» и пальцы тонкие, изящные. Свидетель — женщина.

Она выглядит искренне обеспокоенной, у Некрасова спирает дыхание — так и не говорит ни слова, смотрит.

«Съесть ее полностью»

— Что? Нет! — глухо рыкает мужчина, осекается, глядя на удивленную девушку, — на работе такой завал, что я даже в своей голове с придурком боссом спорю, — натянуто улыбается Андрей, проглатывая вспышку удивления — достойную отмазку придумал.

Незнакомка понимающе кивает — Некрасов выглядит достаточно плохо для того, кто даже за завтраком думает о начальнике.

— Этот город и не до такого довести может, — отмахивается от оправданий блондинка.

Грудной смех разрезает белый шум, Андрей сглатывает.

«Хотя бы кусочек»

Бежевая юбка окутывает округлые бедра, струится к коленям, ловко обрываясь по изящной линии голени. Тонкие лодыжки опоясывают ненавязчивые атласные завязки босоножек, заставляя задерживать взгляд на ногах девушки дольше положенного.

Блондинка окидывает Некрасова внимательным взглядом, который тут же прячет за приветливой улыбкой. Невзначай касается шеи, опутанной тонкой золотой цепочкой, поправляет белокурые локоны, и томно прикрывает веки.

Единственное, что хочется сделать в ее присутствии — преклонить колено и поклясться в вечной преданности.

Белая блузка с глубоким декольте не выглядит пошло, только заставляет желать увидеть больше: ее вызывающая красота оставляет в нем ощущение чего-то эфемерного, неземного, никак не плотского.

Андрей всматривается в ее вроде бы обычные черты лица, не скроенные по золотому сечению, но отчетливо понимает, что красивее женщины он не встречал. Ее привлекательность искренняя, невинная, соблазнительная, похожая на блюдо свежей клубники со сливками.

Создается ощущение, что они душевно болтают уже около часа, не утаивая ничего.

Девушка хмурится, замечая маниакальный взгляд мужчины, но потом мягко улыбается, закусывая губу. Смотрит из-под опущенных ресниц и будто говорит: «Ты милый. Я вполне могу в тебя влюбиться»

Андрею хочется заорать на нее: «Беги! Беги, пока можешь, потому что другого шанса не будет! Если свяжешься со мной, дальше будут только боль и страдания! Умоляю, беги».

— Я Лилия, — протягивает руку девушка, — иногда я тоже разговариваю сама с собой, — лучезарно улыбается она, а у Андрея трескается капсула человечности внутри.

«Ты хорошая девушка, Лилия. Мы почтем за честь испортить тебе жизнь».

Неверие

Что самое кошмарное и не поддающееся осмыслению может сделать демон в теле хозяина?

Правильно — завести отношения.

Он думает о ней постоянно — они оба. Как соло на одной клавише: не перестроить, не заткнуть. Она кажется ему чем-то запредельным. Она женственна, как никто, и все, что она делает — необычно, своеобразно, волнующе — от манеры говорить, до смущенной улыбки.

Они встретились через полторы недели у кафедрального собора в «китай городе» — он делал репортаж о вспышке вандализма, ведь человеческая работа никуда не делась, а она реставрировала витражи, как один из немногих специалистов в городе.

Андрей долго клял судьбу за паршивое чувство юмора. Демон, напротив, почти урчал от удачного стечения обстоятельств.

Им нравится запах сирени, исходящий от ее тонкого шарфа, нравится смотреть, как она закусывает в смущении губу и как смело приглашает его выпить кофе. Андрей не может противиться целой половине себя: соглашается, заказывая маккиато с большим количеством сливок, чтобы в приступе нечестной нежности мазнуть ими Лилию по щеке. Аллегория с едой в виде блондинки выходит потрясающая, демон только хмыкает — не мешает вести непринужденную беседу, ожидая своего времени.

Как она смеется, улыбается, говорит — им нравится. Он хочет раствориться в ее свете и слиться с синевой ее глаз — с Лилей он чувствует себя живым и свободным. Даже демона контролирует лучше — уживается с ним, приходит к компромиссам.

На прошлой неделе, заталкивая тело, вроде бы, женщины, в стиральную машину, удивляясь любви Аббадона с белым приборам сантехники, Андрей даже смог вставить свое слово. Когда они пережевывали куски разорванной плоти, чтобы лучше умять месиво в полуметровый диаметр барабана, Аббадон позволил оставить ступни нетронутыми. Некрасов мог утрамбовать в себе чувство отвращения, как вытекающие глаза жертвы из черепной коробки, но с воняющими ногами на языке смириться не мог, как и с разделыванием толстой кишки. Кровь — да, она хотя бы красная. Аббадон не возражал.

Имея хоть такое право голоса, он все больше чувствует себя собой. Только не Андреем Некрасовым, ставшим пристанищем для демона после пьянки на корпоративе, не неудачливым репортером, тезрающимся всепоглощающим чувством вины, а Аббадоном — существом целостным, сильным, беспрецедентным.

Андрей понимает, почему в этом году в Москве зима бесснежная — потому что она может растопить своим взглядом айсберг быстрее, чем ак-360 сделает свои шесть тысяч выстрелов. Ему до ее внутреннего света, как до луны в ластах ползком. Даже когда Андрей был просто Андреем — когда не было разрушающе-приятного «мы» внутри черепной коробки.

Они много говорят о кино, Лиле нравится необычный взгляд Андрея на искусство — он почему-то видит много темноты, мрачности, раскрывает ей истинные мотивы создателей, вроде рекламной маржи и пропаганды алкоголя в подростковых фильмах. Для нее необычно видеть темную сторону, которая есть, оказывается, у всего. Андрей говорит, что даже белая роза отбрасывает черную тень: это завораживает и Лилия хочет узнать, есть ли тьма в ней самой. Она привыкла видеть свет. Лилия не знала, на сколькое закрывает глаза: не видит лжи, лицемерия, подлости и воровства. Но вопреки всем ожиданиям, интерес к жизни только возрос. Это интересно — проверять свои границы и знать, где можешь перейти черту.

Она, оказывается, не могла. Даже ругалась фразочками вроде «какой наглец!» или «Карлин бы в гробу перевернулся, услышав ваши шуточки, уважаемый».

Андрей даже заставил ее подойти к нахальной даме из газетного киоска, ответить на ее «краска все мозги выжгла, милочка? Если нет, то выбирай быстрее».

И Лиля, честно, пыталась. Набрала в грудь побольше воздуха, развернулась на сто восемьдесят и, укалывая каблучками асфальт, направилась обратно для отстаивания своей чести.

— Знаете, — грозно фыркнула девушка, — меня не будет учить жизни какая-то продавщица с наколками по всем рукам. А ваши татуировки, они… Они прекрасны! Какой интересный шрифт, дизайн сами разрабатывали? Андрюш, посмотри, я когда-нибудь сделаю себе такую!

Они разговорились и договорились встретиться на выходных на открытии инсталляции стиля гранж.

Некрасов только хмурился, затыкая голос в собственной голове, который только и делал, что облизывался и ухмылялся, подбивая хозяина обладать целиком и полностью этой наивной девчушкой. Понимал, что в глазах Лили он видит мира больше, чем за окном.

Торг

Она держит его под руку, прогуливаясь в парке Горького, по-ребячески пинает носком сапожек кучи с сухими листьями, заставляя те разлетаться в разные стороны. Они дышат мокрым октябрем, друг другом, и надеждой на будущее.

Андрей замечает, как она трепещет в его присутствии, будто чувствует, что они не одни, но списывает это на ее тонко чувствующую натуру, реагирующую на любой шорох. Она благосклонно не комментирует резкие смены его настроения — только гладит по щеке и шепчет милые глупости на ухо, заставляя их обоих превращаться в довольного кота, урчащего под мягкими руками хозяйки.

— Я тебя вижу, — шипит демон голосом Андрея, а она заливается румянцем, считая это романтичным. Да и кто может подумать, что во время свидания в парке тебе будут говорить, что хотят съесть в буквальном смысле?..

Некрасов понимает, что ему следовало бы иметь свой ад для гнева и свой ад для гордости. Маленький ад для ласки и нижний мир для насилия — целый набор преисподней. Но она смеется над нерасторопным голубем и ее улыбка вспарывает его, как консервный нож банку. Один звук ее шагов сводит его с ума и заставляет задержаться в этом мире, не присваивая пока владения Люцифера. Голубя раздавливает ботинком, когда она отворачивается.

Они гуляют по парку, разговаривают, кормят уток в пруду: Андрей находится в приторном сне за полчаса до рассвета. И кажется, что тут, вот именно тут, у них, прекрасных, живых, побитых и неправильных — все было, есть и будет хорошо.

Вина

— Мы не можем быть вместе, — выдавливает из себя Некрасов, облокачиваясь на дверной косяк.

Он пьян в хламину, не давал о себе знать три дня — давил в себе чувства, спорил с демоном, душил в себе Аббадона. — Мы слишком разные, просто не подходим друг другу.

Он не хочет портить Лиле жизнь, не хочет ее невзначай разорвать на кусочки в приступе ярости, как час назад таксиста, который не хотел затыкаться. Не хочет также увидеть ее оторванную голову у себя в руках, не хочет слышать хруст позвоночника и отрывающейся кожи, не хочет заливать джинсы спинномозговой жидкостью. Не хочет бояться за ее жизнь, если она наскучит демону.

Она только улыбается будто бы своим мыслям, притягивает его к себе за ворот рубашки. Смотрит понимающе, совсем не так, как должна — у него куртка скользкая от крови и Лиля это определенно замечает, только не реагирует, вопреки здравому смыслу.

— Согласна, — шепчет она ему в губы, — но кого это волнует, верно?

Депрессия

Отражение скалится сквозь стекло, облизывает пересохшие губы. Он опять бьет ладонью по кафелю раковины, прямо как перед их встречей. Кидает полный тоски взгляд на приоткрытую дверь, за которой, смяв белые простыни, распласталась похоть в человеческом обличье — он не выстоял.

Андрей правда держался. Дольше принятого — она сама закончила их очередной ужин, поставив точку бокалом красного вина. Потянула за молнию на платье — осталась трепетно обнаженной, снося тормоза им обоим.

Лилия не умела видеть в темноте, поэтому просто утопала в удивленном блаженстве от рук Андрея, скользящих по всему телу.

Потому что их было не две.

В темноте нутро ощетинилось, вышло за рамки человеческого тела. Черная дымка проглотила Андрея, белые клыки скалились от удовольствия. Он вытянулся в росте, не выпуская из рук нежную девичью кожу. Острые волчьи уши оцарапали потолок, новая пара рук в гнилых волдырях повторяла человеческие движения медленно, любовно. Она не почувствовала, как его ступни усохли, превращаясь в грузные копыта, на которых коркой застыла старая кровь.

На Эльбе встретились все его чувства: трепет от ее запаха под ним, влюбленность, крошащая внутренние органы, счастье находиться здесь и сейчас, и вина. Стыд за себя, за несдержанность, импульсивность.

Тот ребенок не был ни в чем виноват. Он не был даже хамоватым таксистом. Первоклассник просто споткнулся на выходе из лифта. И Аббадону это не понравилось. Андрею, наверное, тоже. Только человеческий укол раздражения облагался налогом на демоническую силу. Как над ней в постели, тьма окутала Некрасова, оставив его человеческую голову наблюдать. За тем, как слетели ботинки с усохших животных ног. Как квадрицепс козлиного мощного бедра поднялся над позвоночником семилетки. Как копыто, размером с регбийный мяч, сквозь хрустящий короткий писк умяло детское тело в щель между дверьми лифта. Как потек фарш под ногами в шахту, как двери не закрылись из-за препятствия в виде маленькой головы. Два копыта превратились в табун, выпрыгивая чечетку на останках ребенка, пока в кабине не осталось лишь несколько мышц и разводы крови. Андрей успел подумать, что он не хотел бы прерывать ужин с Лилей допросами полиции в ее же подъезде. Поэтому наблюдал, как его собственный язык удлинился и расширился, покрылся шершавыми сосочками, как у кошки, а ему даже не пришлось наклоняться, чтобы кончик достал до пола. Наблюдать, как язык, словно швабра, слизывает с пыльного пола кабины лифта кровь ребенка, чувствовать на языке кислое железо и вяжущую, словно хурму, грязь из-под чужих сапог.

Чувствовать все это. И наслаждаться телом Лили под ним.

Андрей думал, это можно было назвать тройничком. Демон не думал — старательно прятал клыки, чтобы не располосовать нежную кожу бедер, пахнущую заварным кремом.

Так и провели ночь — один в сладостном помутнении и соревнованиях по внутренней борьбе. Другой в предвкушении и удовлетворении чувства собственничества, а третья в трепетном беспамятстве и абсолютно новом для нее чувстве влюбленности.

Наутро он готовит ей крепкий ароматный кофе, предварительно выкинув три разбитые в спорах с самим собой чашки, и целует в уголок губ, когда Лилия убегает на работу.

Вечером Андрей отменяет свидание: накопившееся смятение выплескивается особенно кроваво — наутро все газеты пестрят заголовками о новом серийном убийце психопате, что буквально, без преувеличений, размазывает людей по стенам и забирает некоторые части тел.

Хранятся они, как в старом мультфильме, в самом надежном месте.

Некрасов только надеется, что его не запрягут писать про это — иначе Аббадон захлебнется от хохота над гадкой иронией.

Гнев

Едва перевалило за полночь, а кажется, дело движется к рассвету — темное небо грязно серого цвета медленно выцветает и становится выше. А если долго смотреть на облака, забываешь, как дышать.

Они сидят на террасе кафе после ночного сеанса какого-то ужастика и молчат. Некрасов удивлялся поначалу, почему Лил не требует объяснений его ночным прогулкам — она будто его понимает без слов, видит больше.

— Черт, ручка кончилась, — ворчит Андрей, разгадывая кроссворд на листке под блюдами, разложенных на каждом из столов. — Дашь свою?

Лиля протягивает ему письменный предмет, гладит по руке и увлеченно пускает пузыри в сок, дуя в трубочку.

Конец ознакомительного фрагмента.