Юноша и Зверь. [история чёрного серебра]

Любовь {Leo} Паршина

Санкт-Петербург, 1909 год. Гимназист Александр Кононов волею случая знакомится с англичанином Филиппом Лорелом. Филипп богат, красив и молод. На первый взгляд…А еще он любит рассказывать страшные, порочные истории, и главные герои этих историй удивительно похожи на него и на его друзей. Не будет ли последняя рассказанная история о самом Александре?

Глава четвертая. Ренефер

И наконец-то понеслись долгожданные каникулы.

Первую неделю, Пасхальную, в доме каждый день бывали гости — родственники, крестные, просто друзья. По всему городу, звонили пасхальные колокола, весна набирала силу.

В конце недели Саша вновь повидался с Антоном — впервые после того вечера у англичан. Ижевский был весел, как ни в чем не бывало, о глинтвейне и Филиппе не вспоминал, но Саше отчего-то казалось, что он нарочито молчит об этом. Например, Антон спросил о том, как у него дела, как проходят каникулы, а Саше подумалось, что он хочет узнать, не ходил ли гимназист в гости к англичанам еще раз. И еще — что Антону очень не хочется, чтобы он к ним ходил.

Странно, но именно от этого Саше действительно захотелось воспользоваться приглашением Филиппа.

«…буду счастлив, если вы навестите меня еще раз», как сказал мистер Лорел. Это, конечно, уже не «Буду рад с вами вновь как-нибудь повидаться», но и еще не «Обязательно приходите!». Может статься, англичане просто нальют ему чашку чая из вежливости, а через полчаса тактично заметят, что у них неотложные дела. Или вовсе не вспомнят и не пустят на порог — это, впрочем, в крайнем случае.

Представив себе такие варианты и подумав так, что раз уж это худшее, что может случиться, Саша во вторую среду каникул все же решил навестить новых знакомых. Тем более что до знакомства с Филиппом ему не приходилось общаться с иностранцами.

Идя по городу, Саша чувствовал, что солнце стало еще немного теплее, и его уже не слишком волновало, как примут его англичане.

Оказавшись на знакомой уже улице, он остановился и вновь призадумался: идти ли в гости? Уж больно долго он тянул с визитом.

Едва приблизившись к двери подъезда, он однако отошел и присел на одну из лавочек во дворе. Что-то его останавливало — вероятно то же, что и влекло в эту квартиру. Филипп был ему очень интересен и симпатичен, а еще ему чудилось в этом человеке что-то… родственное что ли? Именно такое впечатление о ранее совершенно незнакомом человеке и настораживало его, заставляло задуматься, подождать.

К тому же, у него никак не укладывались в голове странные обстоятельства их знакомства, особенно, плохо объяснимое поведение Антона. Может, стоило бы подробнее расспросить Антона об этом Филиппе?

Саша уже почти отвлекся от мыслей о визите, когда перед ним возник Саймон Мейерс.

— Добрый день, Александр. Не правда ли, день сегодня чудный?

— О, доктор Мейерс, здравствуйте. Да, погода балует…

— Вы, верно потому и сидите тут так долго? Мы увидели вас из окна. Не желаете ли подняться? Филипп очень ждет вас… Идемте же! Чего вы боитесь?

— Помилуйте, чего мне бояться?

Саша встал и последовал за Саймоном. Тот ободряюще хлопнул юношу по спине.

«Надо было сразу заходить, — думал Саша с досадой. — Все равно ведь за этим пришел. А так получилось, что напросился…»

Мистер Лорел встретил их в гостиной: он поднялся с дивана, откладывая в сторону какую-то книжицу.

— О, мой дорогой Александр! Наконец-то вы пришли. А я думал, что вы совсем позабыли про старого философа.

— Что вы мистер Лорел! Откровенно говоря, не хотел вас стеснять. Да и какой же вы старый?

— Смотря в сравнении с кем. С вами — вероятно, уже староват. Ну-ну! Не надо мне льстить. Поверьте, я выгляжу много моложе, чем есть на самом деле. Присаживайтесь.

— А я вас, с позволения, оставлю, — поспешил вставить Саймон. — Александр, рад был вас снова увидеть. Филипп. — И, раскланявшись, удалился.

Филипп всецело обратился к Саше:

— Так, Александр, рассказывайте.

— Что же рассказывать?

— Как что! Чем жили последние две недели?

— Каникулы идут, жить можно. Пасху отпраздновали.

— Этот праздник, насколько я успел заметить, имеет для русских особое значение. Встречали в кругу семьи?

— Конечно. Все вместе в собор ночью ходили.

— Вы соблюдали пост?

— Да, все как следует. Только у вас один раз нарушил.

Саша, будто немного смутившись, замолчал. Наступила неловкая пауза, особенно мучительная в разговоре симпатичных друг другу, но пока чужих людей. Он стал, как ему казалось, украдкой, оглядываться по сторонам и приметил на краю бюро большую книгу, вероятно, какой-то альбом.

— О, я вижу, вы заинтересовались… — сию же минуту заметил Филипп. Встав с дивана, он подхватил книгу и протянул ее Саше. — Взгляните. Думаю, не останетесь равнодушным…

Саша учтиво кивнул и осторожно открыл новехонький, чуть блестящий фолиант.

Предисловие на первой странице было на французском, но Саше было лень разбирать, так что он пролистнул далее.

И тут же ахнул — не сдержался. Филипп, казалось, лишь этого и ждал: он поспешил сесть ближе к юноше, словно желая уловить самые тонкие его эмоции, всматриваясь в его глаза, горящие, как угольки. На картины в альбоме он внимания почти не обращал.

А там, между прочим, был настоящий «цветник» — нежные, юные девы представали в мягких, пастельных тонах, среди замысловатых и чудных линий рисованного мира. Позади одной был лес, позади другой — цветущий сад, а третья стояла на берегу лазурного моря.

Цвет их волос, глаз, самой кожи, окружающая обстановка, — все менялось, кроме того обстоятельства, что барышни были не вполне одеты. Изящные, будто алебастровые статуи, с глазами, невинными, как у лани, и полными губками, сложенными томно и нежно.

— Бесовки! — рассмеялся Саша. — Хороши, сил нет!…

— Хороши, — подтвердил Филипп.

Сам он украдкой все смотрел на Сашу: наблюдал за каждым мановением ресниц, движением зрачков, за тем, как румянец вспыхивал на щеках юноши.

Особенно Саше полюбилась одалиска со смуглой кожей и озорными глазами. Все изображенные здесь красавицы были молоды и свежи, но эта казалась особенно юной, возможно, оттого, что грудь ее была небольшой, едва округлой. Впрочем, благодаря этому ее стан выглядел изящным и точеным, как у статуэтки.

Саша смущенно ухмыльнулся:

— А вот эта у меня была бы звездой гарема.

— Недурна, — согласился Филипп, бросив взгляд на страницу. Но та пристальная завороженность, с которой Саша разглядывал литографии в альбоме, занимала его намного больше.

Растревоженный, смущенный детеныш, такой милый и такой интересный…

Дверь открылась, и на порог с поклоном ступила Кэт.

— Все готово, хозяин. Куда прикажете подать?

— В кабинет, я думаю, — пожал Филипп плечами. — Вы ведь не против, Александр, если мы переберемся туда?

— Как скажете, мистер Лорел…

— Вот и чудно! Этот живописный гарем можете прихватить с собой.

Саша послушно последовал за Филиппом.

Кабинет оказался обставлен вполне мило, мирно и обычно. В шкафах из светлого ореха темные тисненые переплеты книг жались друг к другу, словно дрова в поленнице. Стройный их ряд нарушался на одной только полке — напротив письменного стола.

Там книги стояли неровные и разномастные: от здоровенного ветхого фолианта до пачки новеньких брошюр… К слову, стол хозяина тоже не отличался порядком. В центре его покоилась новенькая, блестящая пишущая машинка, окруженная россыпью смятых листов бумаги, словно увядшими цветами. Также на столе имелась шкатулка, справочник по орнитологии, ваза с пионами и пачка свежих, чистых листов, увенчанная человеческим черепом.

Саша водрузил книгу с девами на книгу с птицами, и вместе с Филиппом они сели в кресла у камина.

Вскоре Кэт подала на стол.

Саша весь так и подался вперед, к столику, стоящему меж кресел — там призывно расположились тарелка с пирожными (эклерами в шоколаде и песочными корзиночками с фруктами), серебряная креманка с мелкими конфетами (похоже, миндалем в шоколаде), бутылка лимонада и бокал с… Бог ты мой, шампанским с ананасами!

Филипп смотрел на юношу, приложив палец к губам, будто надеясь скрыть лукавую улыбку.

— Надеюсь, я не позволил лишнего?.. Угощайтесь. Вы, верно, голодны?

— Благодарю, мистер Лорел! — Саша схватился за лежащий сверху эклер. — Вы меня безбожно балуете!

— Поверьте, мне это доставляет безмерное удовольствие. Ваше общество, мой юный друг, для меня как глоток чистого воздуха! Знаете, я так счастлив, что вы все-таки пришли… Я очень рад вас видеть.

— Я тоже, мистер Лорел, — подхватил Саша. — Я прошлый вечер с глинтвейном вспоминал все эти две недели. Вы такой интересный человек!.. А что это у вас за бедный Йорик? — спросил Саша, вновь заприметив жутковатое пресс-папье.

Филипп оглянулся и даже украдкой улыбнулся лежащему на столе черепу. Затем он встал и взял его в руки.

— О, это не Йорик. Хотя, может, он и был королевским шутом — шут его знает! Череп очень старый…

— А про него есть страшная история?

— А вы хотите страшную историю?

Саша от души хлебнул шампанского и пожал плечами.

— Прошлая мне очень понравилась.

— Тогда могу рассказать вам еще одну, Александр, если вы не боитесь. Вы не боитесь?

— Нет, разумеется!

Филипп подошел к креслу, но так в него и не сел.

— Давайте расположимся прямо на ковре? Вместе с вашей трапезой, разумеется.

— Да ради настоящего вечера древних ужасов я на полу вовсе без еды устроюсь. Тем более что я с вами согласен — ковер много удобнее.

Отодвинув кресла и стол прочь, расставив на полу блюда со сластями, они сели на ковер по-турецки, друг напротив друга. Филипп с довольным видом положил череп перед собой, поднял взор на юношу и ласково ему улыбнулся.

В кабинете отчего-то сделалось невероятно душно. Выпитое шампанское ударило Саше в голову — так быстро и сильно, словно специально выжидало момент.

Саше вдруг стало до дрожи жутко от взгляда Филиппа. На единое мгновение ему почудилось, что он смотрит в глаза собственного отражения.

Легкая боль сдавила Саше виски, он на мгновение зажмурился и повалился на ковер в странном подобии сна или обморока.

Филипп мгновенье-другое удивленно смотрел на спящего юношу. Затем, чуть приблизившись, он склонился, пристально вглядываясь в Сашино лицо. «Красивый мальчик», — думалось ему. Впрочем, юноши этого возраста редко бывают некрасивы или лишены обаяния.

Нет! Что-то другое, не только и не столько красота, виделось ему в этом облике.

Он осторожно провел рукой над лицом юноши, не касаясь кожи, чуть шевеля пальцами, будто грея их над бьющимся, горячим огнем свечи. Затем он приблизил и свое лицо к его, не то согреваясь тем же теплом, не то прислушиваясь к его дыханию.

— Обычный темноволосый ангелок, — произнес он, наконец, будто подводя итог исследованию.

— Простите, мистер Лорел! — Саша вскочил так резко, что чуть не врезался головой в лицо Филиппа. — Я пропустил начало вашей истории? Я надолго заснул?

— На секунду, не больше.

— Сам не знаю, как такое получилось. Это все шампанское! Квасок таможенный…

— В кабинете порядком душно. Погодите…

Филипп поднялся, подошел к окну и открыл узкую форточку, расположенную у самого подоконника. Рядом он зачем-то положил череп и тот словно уставился на улицу, грустный, неподвижный и беспомощный. От свежего прохладного ветерка, потянувшегося в комнату, Саше быстро стало легче. Сам Филипп тоже отчего-то стоял, тревожно переводя дыхание.

— Мистер Лорел, все в порядке?

— Да! Да, mon cher. О чем это я? Ах да! Страшная история…

И он снова говорил словно бы чужими словами.

***

«Это случилось во времена очень давние, когда земля, ныне зовущаяся Египтом, носила иное имя — Кемет.

Купец и торговец Маи в свое время оставил Фивы вместе с большинством людей, стремящихся жить в столице. С собою он привез свою дочь — Ренефер. Жена его умерла при родах, и ребенок был для него величайшим сокровищем. Он заботился о ней и воистину лелеял ее, будто садовник — царскую розу.

Во времена религиозной смуты Ренефер была еще совсем ребенком и не знала иной родины, кроме новой столицы и иной веры, кроме веры в солнечного Атона.

Годы шли, ускользали, словно воды Великого Хапи, в вечность. И Ренефер расцвела благодарным цветком, превратившись в настоящую красавицу, оправдав свое имя.³ Когда ей минуло пятнадцать лет, и по восточным меркам она превратилась в зрелую молодую женщину, настало время подумать о замужестве. Многие знатные люди, с которыми Маи состоял в добрых отношениях, делали ей предложения, но всем отвечала отказом капризная красавица, а отец не противился желанию дочери.

В ту пору умер от лихорадки помощник и писец Маи. Он был хозяину еще и давним другом, и оттого еще придирчивей выбирался новый. Наконец, когда бумаги и дела пришли в полный упадок, и ждать дальше было нельзя, он нанял смекалистого и способного юношу по имени Тао.

Юноша был красив и сразу приглянулся Ренефер. Чувства ее оказались взаимными: каждое утро он клал на столик у ее кровати белую розу. Конечно, это все не укрылось от внимания отца, который не препятствовал подобному развитию событий, но и выдавать дочь за небогатого, незнатного юношу тоже не собирался, а просто позволял пока эту игру в любовь, воспринимая ее не более, чем забаву. О, как же он ошибался! Если б он наперед знал, какую роль сыграет этот юноша в жизни его драгоценной дочери, одни боги ведают, как бы он поступил. Убил бы он его или пал перед ним ниц, проклял бы навеки или благословил? Однако ему так и не суждено было этого узнать.

…Как-то Маи собрался в новое плавание к чужим берегам за ценными и диковинными вещами. Тао он брал с собой. Ренефер боялась отпускать их, ибо неспокойно было в Кемете. Страна теряла великолепие и порядок, что создавались на протяжении сотен лет. Но дальние странствия и сопряженные с ними опасности были для Маи привычны, а Тао, хоть и молчал о том, жаждал увидеть иные земли. Ренефер была бы счастлива отправиться в путь с ними, а не ждать в бездействии дома, но отец ни за что бы не позволил ей этого.

Тао она отпускала в плавание, словно жена — мужа. По сути, они и были мужем и женой, ибо уже много ночей делили ложе и не представляли жизненного пути друг без друга. И этот путь им предстоял долгий…

Но, как бы то ни было, в середине лета Маи отправился в плавание.

Шло время… Вот и Хапи весной, знаменуя воскрешение Осириса, поднял свои воды и дал жизнь пашням, как происходило уже сотни лет… Да, старые боги по-прежнему были рядом с людьми, их присутствие оставалось не менее зримым, чем палящий зной Атона.

Минул год.

Все чаще Ренефер в сопровождении старой служанки-рабыни стала приходить в порт или просто гулять вдоль берега реки, всматриваясь вдаль. Она видела множество кораблей, сверкавших в лучах Атона белизной парусов. Она расспрашивала матросов и купцов, бывавших в дальних странах, зачастую знакомых ей лишь по легендам. Но никто ничего не слыхал ни о ее отце, ни о возлюбленном.

Так прошло три года. Мир менялся: и для высот царского престола, и для простых смертных. Горизонт Атона терял свой блеск и красоту, оказавшиеся невероятно хрупкими в противостоянии Фивам — городу Амона, древнейшего солнечного бога Кемета. Фараон оставил вниманием даже свой город, боясь видеть, как рассыпается в прах его мечта.

Не оставляли беды и его народ. Многие из тех, кто пришли сюда вслед за ним и его чаяниями и верой, уже начинали стареть и увядать, покидать земли живых, отправляясь в Западные края…

Через два года после отплытия Маи у его давнего друга Аати умерла жена. Погоревав, он решил жениться вновь. Он был уже не юн, но бездетен и рассудил, что высшим благом для него была бы молодая жена.

Он стал являться к Ренефер с дорогими подарками. Вначале она спокойно, но вежливо принимала их, а когда он уходил, посмеивалась над стариком. Однако вскоре она всерьез задумалась: не принять ли предложение? Она уже теряла надежду на возвращение тех, кого любила, подруги давно стали женами и матерями, родственников в Горизонте Атона у нее не было.

Для почтенного, умудренного жизнью Аати стало величайшей и даже слегка неожиданной радостью столь быстрое согласие молодой красавицы.

Но этот брак не принес счастья никому. Спустя месяц после свадьбы Аати слег, годы брали свое. Ренефер заботилась о нем, как и подобает хорошей жене, но ни она, ни лекари уже не могли вмешаться в предначертания судьбы. Оставалось только ждать.

Однажды ночью, едва Ренефер легла, ее разбудили сразу две служанки. Одна плакала, говорила, что господину Аати совсем плохо, а другая — что у ворот дома стоит какой-то человек. Незваного гостя Ренефер велела прогнать, а сама пошла в комнату мужа.

С первого взгляда ей стало ясно, что старик умирает. Она села рядом, взяв его за руку.

— Пошлите за лекарем, — сказала она служанке.

Но Аати жестом велел той остаться.

— Не стоит, — проговорил он с трудом. — Дайте мне уйти к Осирису в мире и покое… — Он посмотрел на Ренефер и, насколько был в силах, сжал ее руку. Он больше ничего не говорил, только смотрел ей в глаза.

Время тянулось очень долго, медленно, и наконец земной путь почтенного Аати завершился. В комнате наступила тишина — клубящаяся, гулкая, темная.

Ренефер поднялась, еще раз взглянула на мужа, и тяжкий вздох вырвался из ее груди. И вдруг что-то заставило ее насторожиться. Позади нее стояли служанки, но они молчали, ни одна не ударилась в плач. Она оглянулась.

На пороге стоял человек, с головы до ног скрытый хитоном из полосатой ткани с заморских островов, залатанным, в дорожной пыли. Ренефер шагнула вперед и вздрогнула. Она не могла поверить в чудо. Но когда человек откинул с головы капюшон, не смогла сдержать радостного крика — это действительно был Тао.

Они вдвоем спустились в сад возле дома, подальше от чужих глаз и ушей. Ренефер не знала — горевать ли ей или радоваться? Казалось, она вот-вот лишится рассудка от столь разнящихся чувств, нахлынувших на нее.

Они стояли рядом, в тени высоких акаций. Тао обнимал ее, и она чувствовала, что кожа его холодна, как лед.

— Что с тобой? — спросила она. — Ты замерз? О, ты, верно, устал и голоден с дороги!.. Я велю слугам…

— Нет, не стоит, — мягко возразил он.

Оба вновь замерли. Ренефер боялась задать самый страшный и главный вопрос.

— Мой отец?..

Он взял ее руки в свои.

— Твой отец мертв.

На мгновение, казалось, и дыхание, и сердце Ренефер остановились.

— Как это случилось? Кто совершил это?

— Разбойники. Бесчестные люди, чьи гнилые сердца оборвут весы на Высшем Суде. Это случилось уже на острове, на котором мы оказались. Из-за непогоды мы вынуждены были причалить не в нужной нам бухте, а намного раньше. Едва мы сошли на берег, к нам тут же прибрел хромой бродяга в обносках. Он выглядел таким жалким и слабым, что мы, не видя в том зла, позволили ему заночевать в нашем лагере. Однако, поняв, что попал к людям небедным и что у нас есть чем поживиться, он ночью зарезал несколько наших спящих товарищей и стал, крича по—совиному зазывать своих подельников. Мы едва успели понять, что произошло, и схватиться за мечи, как все совершилось. Разбойники уже кишели повсюду. Твой отец погиб сразу, а многим пришлось тяжелее — израненные, искалеченные, они стенали, истекая кровью на потеху этим шакалам. Я оказался ранен, но не тяжело, так, что мог идти. Меня и еще двоих выживших молодых мужчин связали и оставили в стороне. Думаю, нас хотели отвести в какой-то город и там продать.

Всю ночь разбойники пили наше вино, пировали нашей снедью, делили добычу… Наутро мы двинулись в путь, а наши мертвые товарищи остались лежать под лучами взошедшего солнца. Долгое время мы шли по лесу, а затем остановились на привал возле развилки лесной тропы. Тут разбойники стали спорить, очевидно, решая, по какой из дорог им теперь идти. Некоторые были явно напуганы чем-то, но другие лишь смеялись, видя их побледневшие лица.

Один перепугался настолько, что просто вскочил и побежал прочь — обратно к морскому берегу. За ним вдогонку умчался другой. Я думал, он приведет его обратно, но вернулся он один и с окровавленным кинжалом. Этот кинжал он показывал остальным оробевшим разбойникам и что-то кричал. Тогда уже никто не стал сомневаться, по какой дороге идти дальше. Мы снова снялись с места в уже наступающих летних сумерках.

Вскоре я догадался, почему многие разбойники хотели пройти этой тропой — она была нехоженая, почти заросшая. Когда-то множество людей прошло по ней — широкая полоса утоптанной земли все еще виднелась под травами и корнями, — но теперь она была тиха и безлюдна. На ночлег мы остановились прямо на дороге. А затем… Поверь, моя солнечная красавица, все, что произошло дальше, мне не приснилось и не пригрезилось.

О, боги! Мы будто бы спустились в нижний мир и нас окружили невероятные, жуткие существа, низкорослые, уродливые, а с ними — безмолвные воины. Воины убили почти всех разбойников, оставив в живых только двух самых молодых. Их связали так же, как нас, пленных, и повели прочь с тропы, в лесную чащу. У меня кружилась голова, я падал с ног от усталости и небывалой слабости. В бою на берегу я был ранен легко и неопасно, но кровь продолжала течь из-под повязки. Некоторые из уродцев, радуясь, как дети, бегали вокруг всей нашей процессии и то и дело пытались дотронуться своими ручонками до моей раны, но воины их отгоняли.

Наконец, мы пришли. Перед нами предстало большое длинное здание, почти наполовину скрытое под землей. Похоже, когда-то оно было прекрасным храмом, с колоннами, фресками… А теперь мы спустились в него, как в подземелье.

Кругом жарко чадили факелы и масляные светильники. Мы шли по узкому проходу меж колонн. Уроды по-прежнему бежали рядом, один из них не мог идти сам (у него не было ног), и его товарищ волок его на полотнище из выдубленной шкуры. Теперь, при свете, я видел, насколько они омерзительны, то были не просто карлики и калеки: природа и боги хорошо позабавились, создавая их и награждая самыми невероятными изъянами. А вот разум им дать позабыли — по их движениям и крикам и пустым глазам было ясно, что они полоумны.

Остановились мы в обширной зале с низким потолком. Пожалуй, некогда это было удивительное место, сохранившее отголоски былого величия, но то была лишь блеклая тень. Мозаика на полу рассыпалась в крошево, позолота и краска сошли со стен, многие колонны из колоннады лежали на полу, кровля местами обрушилась, и ночной свет свободно озарял руины.

Тут воины сняли с нас путы и отступили, уроды спрятались во тьме за колоннами. Мы двинулись вперед. Я уже настолько ослаб, что мог идти, лишь опираясь на плечи товарищей.

В конце зала оказался длинный стол, накрытый к простой трапезе. Стоящий рядом человек, завернутый с ног до головы в поношенный плащ, жестом пригласил нас подойти и отведать свежих лепешек, вина и фруктов. Мои товарищи и двое уцелевших разбойников живо набросились на еду, а я не смог даже устоять возле стола, даже отпить глоток вина из чаши, хотя меня и мучила сильнейшая жажда. Я почти потерял сознание и упал бы, не подхвати меня наш мрачный привратник. Он повел меня, почти поволок, дальше, в тихие, темные комнаты, похожие на опустевшие гробницы… Я уже думал, не сам ли Анубис ведет меня в загробный мир, но затем вспомнил, что если я был убит в бою, то мое тело некому было забальзамировать и подготовить для Путешествия. А значит, я не смогу отправиться на Суд Осириса, где должны взвесить мое сердце…

Нет, я был еще жив — я чувствовал боль и холод. Но какой же ужас объял меня от мыслей о страшной судьбе человека, лишенного достойного погребения! Я стал молить спасти меня от этой участи…

В одной из комнат мой бессловесный провожатый, наконец, усадил меня на каменную скамью, выбитую прямо в монолите стены. Я огляделся и увидел, что нахожусь в погребальной камере — посредине комнаты стоял большой, грубой работы, черный саркофаг. Мужчина с видимым усилием сдвинул с места крышку, склонился и стал что-то шептать внутрь саркофага.

Тогда из его тьмы поднялась и явилась на неверный свет лампад женщина. Вначале я решил, что вижу старуху с выкрашенными хной волосами. Но когда привратник подвел ее ко мне и даже усадил рядом, я увидел, что она совсем юная и хрупкая, почти, как ребенок. Она была бледная и такая худая, что я подумал — как же больна эта бедняжка. Тяжелые золотые украшения, казалось, тяготили ее, словно кандалы. Какие тоску и усталость увидел я в ее глазах!.. Даже бог Атум устрашился бы этого взгляда. Я опустил взор и вскоре почувствовал, как она осторожно, почти ласково, коснулась моего плеча, а затем — и раны на боку…

Тао неожиданно смолк, будто бы смущенный давними воспоминаниями. Секунду он медлил, потупив взор, но затем вновь улыбнулся своей возлюбленной. А та не знала, верить ли ему — так напугал ее его рассказ.

— Не бойся, моя Солнечная Красавица. Смотри, я вернулся к тебе. Они, этот удивительный древний род людей, спасли меня от неминуемой смерти. У них — у той женщины, что спала в черном саркофаге, — есть горькое волшебное снадобье, способное исцелить от самой смерти. Как только мне стало лучше, я нашел и похоронил останки твоего отца там, где ни крысы, ни другие твари его не потревожат, и положил с ним много золота.

— Благодарю тебя, — прошептала Ренефер. — Но что же за чудовищ видел ты той ночью — тех омерзительных, полоумных существ?

— Они — откуп, цена, которую этот странный народ платит за свою долгую жизнь. С начала времен у них лишь однажды родилось потомство, похожее обликом на обычных людей. Их женщины вовсе не могут производить на свет детей, а от их мужчин у простых смертных рождаются эти несчастные, жуткие создания, и их век недолог… Но довольно об этом! — воскликнул он вдруг, будто желая сбросить тьму воспоминаний. — Теперь я вернулся к тебе, к тебе, моя Солнечная Красавица!

Но Ренефер все смотрела на него с тревогой и глубинным страхом.

— Почему же ты, о мой возлюбленный, четыре весны провел в чужом краю? Раз тот дивный народ не может продолжать свой род, то как же они творят себе подобных? Почему даже разбойники побоялись идти мимо их логова? И почему кожа твоя холодна, как у моего умершего мужа?..

Глаза Тао наполнились печалью.

— Неужели ты страшишься меня? И неужели ты бы предпочла, чтобы в том, чужом краю, я остался лежать без погребения? Поверь мне, я не причиню тебе боли или зла. Я все так же люблю тебя…

Однако Ренефер не слушала его более. Она бросилась прочь, в дом, оставив Тао одного в предрассветных сумерках».

***

Договорив, Филипп позвал Кэт и велел приготовить чаю для юного гостя.

— А скажите-ка, Александр, — проговорил он, когда они с Сашей перебрались обратно в кресла, — как вы познакомились с Антоном? Если это не тайна, разумеется…

— Какая там тайна? Познакомились мы случайно. Было это два года назад. Я, по правде говоря, гимназию прогуливал, шел по Невскому, делал вид, что спешу: все-таки спешащий гимназист подозрений не вызовет…

— С ним вы тоже невзначай столкнулись?

— Нет. Не совсем. Пробежал я по Невскому, потом вдоль Екатерининского канала, до мостика со львами. Поблизости почти не оказалось народу, я и встал на нем, стал думать, что делать дальше. Но придумать я ничего не успел, потому как появился Антон. Он ведь живет там неподалеку. В то утро он спешил по делам, но вдруг приметил меня. Как потом рассказывал, решил: «Не случилось ли чего с ребенком?» Я его успокоил, он мне даже конфету вручил и пошел дальше. Потом мы как-то столкнулись прямо возле гимназии, улыбнулись друг другу, как старые знакомые, слова не сказали и разошлись. А потом, наконец, мы в кондитерской случайно увиделись. Дело было зимой, очень пирожка горячего захотелось. И вот стою я, уже расплачиваюсь, а последнюю копейку никак из кармана не вытащить — и руки замерзли, и кроме нее чего только в кармане не лежит. На меня потихоньку начала вся очередь роптать. Но тут вдруг появился Антон и, уже как старый знакомый, расплатился за меня. Деньги я ему потом, конечно, отдал. Сели мы вместе, разговорились — так с тех пор и повелось…

— Очаровательная история. Такая трогательная — что-то в духе Бронте или Диккенса. О, а вот и Кэт с вашим чаем! Да он еще и травяной! Тогда, пожалуй, и я не откажусь. Вы ведь поделитесь, Александр?

Саша рассмеялся: он был безусловно только рад тому, что хозяин наконец-то к нему присоединится, если не за трапезой, так хотя бы за чаепитием.

— А как вы с Антоном познакомились, мистер Лорел?

— О, история нашего с ним знакомства намного темнее и запутаннее. Лучше спросите у него самого. Уверен, что эту историю он расскажет интереснее, чем я.

Они сидели еще весь вечер, говоря о мрачных тайнах древности: о разоренных гробницах, о клятвах на крови, об антропофагах и прочей жути. Вернее, говорил по большей части Филипп — говорил увлеченно, просто-таки с наслаждением вскрывал перед мысленным взором юноши один склеп за другим. Он упивался то ужасом, то восторгом своего юного слушателя.

Наконец, каминные часы пробили девять, а для Саши это время было страшнее, чем полночь для Золушки. Перепугавшись, сотню раз извинившись перед любезным мистером Лорелом, он стал раскланиваться. Успев удержать его на единое мгновение, Филипп предложил в следующую среду не сидеть в четырех стенах, дожидаясь обмороков, а прогуляться по городу — благо, время года и погода позволяют. Саша заверил: «Мистер Лорел, с вами — хоть в джунгли!», распрощался и убежал.

Филипп закрыл за гостем и потом стоял, прислушиваясь к тому, как его шаги стихали на лестнице. Потом он подошел к зеркалу и долго, внимательно смотрел в глаза самому себе. Провел руками по волосам, забирая их назад, но затем вновь взъерошил, встряхнул головой.

— Кэт! — позвал он, возвращаясь в квартиру.

— Ни к чему так орать, — заметила Кэт, уже сидящая в гостиной и попивающая оставшееся шампанское. А его оставалось еще, почитай, целая бутылка.

Перед собой на столике она раскладывала карты Таро по какой-то хитрой схеме.

— Ты в кабинете прибралась?

— Сам прибирайся. Или подожди, пока придет прислуга.

— Мы бы здорово сэкономили, если бы в доме убиралась ты.

— Иди к черту, дядюшка!

Филипп на секунду взял у нее бокал и отпил глоток.

— Не знаешь, во сколько придет Саймон?

— Не имею представления. Хочешь, чтобы он прибирался в твоем кабинете?

— Я хочу поговорить с вами обоими. О нашем новом юном друге.

Примечания

3

Ре-нефер — «красавица Ра»