Стеклянные дома

Луиза Пенни, 2017

Роман «Стеклянные дома» продолжает серию расследований старшего инспектора Армана Гамаша. Этот обаятельный персонаж создан пером Луизы Пенни, единственного в мире пятикратного лауреата премии Агаты Кристи. В деревне Три Сосны весело отмечают Хеллоуин. Однако праздничное настроение угасает, когда на деревенском лугу появляется странная фигура в черной мантии и в маске. Инспектор полиции Гамаш, желая понять, что это за человек, пытается разговорить его, увести прочь. Но незнакомец стоит непоколебимо, хотя, кажется, не намерен никому причинить вреда. Выясняется, что он изображает кобрадора – испанского сборщика долгов, который в Средние века преследовал должников, молча взывая к их совести. К кому же явился кобрадор в деревне Три Сосны? Пока этот вопрос занимает местных жителей, незнакомец исчезает, а в подвале церкви находят мертвое тело в костюме сборщика долгов. Убита одна из гостей, приехавших на праздник. Мотив убийства неясен, но, похоже, жертва видела то, что не предназначалось для чужих глаз…

Глава вторая

Нет. Фигура на вечеринке смущала, но плохое предчувствие у Гамаша действительно появилось только на следующее утро, когда он выглянул из окна спальни в промозглый ноябрьский день.

— На что ты смотришь, Арман? — поинтересовалась Рейн-Мари, подойдя к мужу.

Она тоже выглянула в окно и нахмурилась.

— Что он там делает? — спросила она вполголоса.

В то время как все разошлись по домам, чтобы лечь спать, человек в темной мантии этого не сделал. Никуда не ушел. Остался. И до сих пор там находился. Стоял на деревенском лугу в своей шерстяной мантии. И в капюшоне. Смотрел.

Из окна Гамашу не было видно, но он подозревал, что и маска осталась на своем месте.

— Не знаю, — ответил Арман.

Было субботнее утро, и он оделся как обычно. Брюки, рубашка и теплый осенний свитер. Наступил ноябрь, и погода не давала им забыть об этом.

День начался серым рассветом, как это часто случается в ноябре после ярких восходов и ярких осенних листьев октября.

Ноябрь — переходный месяц. Разновидность чистилища. Холодное влажное дыхание между умиранием и смертью. Между осенью и мертвой зимой.

Никто не любил ноябрь.

Гамаш надел резиновые сапоги и вышел наружу, оставив немецкую овчарку Анри и маленькое существо по имени Грейси в полном недоумении: они не привыкли, чтобы их не брали на прогулку.

На улице было холоднее, чем он предполагал. Даже холоднее, чем предыдущим вечером.

Он еще не успел дойти до луга, как руки у него закоченели, и он пожалел, что не надел перчатки и шапку.

Гамаш подошел к темной фигуре и остановился прямо перед ней.

Маска оказалась на месте. Не было видно ничего, кроме глаз. Но даже и глаза были скрыты какой-то сеткой.

— Кто вы? — спросил Гамаш.

Голос его звучал спокойно, даже дружелюбно. Абсолютно нормальная ситуация.

Во враждебности нет никакой нужды. Для этого еще будет время, если возникнет необходимость.

Однако человек продолжал хранить молчание. В его позе не было скованности. Его окружала аура уверенности, даже авторитетности. Он не только чувствовал себя здесь на своем месте, но даже как бы владел им.

Впрочем, Гамаш подозревал, что это ощущение создает скорее мантия, чем молчание человека.

Его всегда поражало, насколько молчание действеннее слов. Например, если нужно сбить кого-то с толку. Но он не мог позволить себе роскошь молчания.

— Почему вы здесь? — спросил Гамаш. Сначала по-французски, потом по-английски.

Потом он ждал ответа. Десять секунд. Двадцать. Сорок пять.

* * *

В бистро Мирна и Габри смотрели сквозь свинцовое стекло окна.

Смотрели на двух человек, уставившихся друг на друга.

— Отлично, — сказал Габри. — Арман избавится от него.

— Кто это? — спросила Мирна. — Он вчера был у тебя на празднике.

— Помню, но я понятия не имею, кто он такой. И Оливье тоже не знает.

— Уже закончили? — спросил Антон, мойщик посуды и помощник официанта.

Он потянулся к тарелке Мирны, на которой остались одни крошки. Но его рука замерла на полпути. Как и двое других, он уставился в окно.

Мирна посмотрела на Антона. Он появился недавно, но быстро здесь освоился. Оливье нанял его мыть посуду и помогать официанту, однако Антон ясно дал понять, что надеется стать шеф-поваром.

— Шеф-повар может быть только один, — доверительно сообщил Антон Мирне как-то раз, покупая в ее магазине старинные кулинарные книги. — Но Оливье нравится делать вид, будто их целая армия.

Мирна рассмеялась. Это было похоже на Оливье. Ему всегда хотелось производить впечатление, даже на людей, которые слишком хорошо знали его.

— У вас есть фирменное блюдо? — спросила она, выбивая чек на своем старинном кассовом аппарате.

— Я люблю канадскую кухню.

Мирна помедлила, глядя на него. Ему лет тридцать пять, прикинула она. Конечно, с такими амбициями и в таком возрасте уже не годится быть помощником официанта. Судя по речи, Антон был неплохо образован, он поддерживал хорошую физическую форму — стройный, атлетического сложения. Темно-каштановые волосы, коротко подстриженные по бокам и подлиннее сверху, придавали ему мальчишеский вид.

Определенно он был красив. И стремился стать шеф-поваром.

Будь она лет на двадцать моложе…

Почему бы девушке не помечать? И она мечтала.

— Канадская кухня? А что это такое?

— Вот именно, — ответил Антон с улыбкой. — Никто толком не знает. Я думаю, это все, что рождает земля Канады. И ее реки. Здесь так много всего. Я люблю добывать корм.

При этих словах он плотоядно усмехнулся, как вуайерист, который говорит: «Я люблю смотреть».

Мирна рассмеялась, слегка покраснела и взяла с него доллар за обе книги.

И вот теперь Антон смотрел в окно, наклонившись над их столиком в бистро.

— Это что? — спросил он шепотом.

— Разве тебя не было вчера на празднике?

— Да, но я все время торчал в кухне. Не выходил.

Мирна перевела взгляд с существа на деревенском лугу на этого молодого человека. В бистро было полно веселящегося народа, а он мыл тарелки в кухне. Как в какой-нибудь викторианской мелодраме.

Словно прочитав ее мысли, Антон улыбнулся:

— Я мог бы выйти, но не люблю большие сборища. Меня устраивает и кухня.

Мирна кивнула. Она понимала его. «У нас у всех, — подумала она, — есть место, где мы чувствуем не только спокойствие, но и уверенность в себе». Таким местом для нее был книжный магазин. Для Оливье — бистро. Для Клары — мастерская.

Для Сары — пекарня. А для Антона — кухня.

Но порой ощущение спокойствия оказывалось иллюзией. Оно вроде бы защищало тебя, а на самом деле становилось твоей тюрьмой.

— Что он говорит? — спросил Антон, садясь рядом и показывая на Гамаша и человека в мантии.

* * *

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил Арман. — Может, вы хотели бы с кем-то поговорить?

Он не дождался ни ответа, ни какого-либо движения. Хотя и видел пар от дыхания, вырывающийся оттуда, где должен был находиться рот.

Свидетельство жизни.

Оно было постоянным. Как дым из трубы паровоза, мчащегося вперед.

— Меня зовут Гамаш. Арман Гамаш. — Он немного помолчал, прежде чем продолжить: — Я глава Квебекской полиции.

Кажется, он заметил движение глаз. Посмотрел ли на него этот человек, прежде чем отвести взгляд?

— Холодно, — сказал Арман, потирая замерзшие руки. — Давайте зайдем в дом. Выпейте кофе или, может, хотите яичницу с беконом? Я живу вон там.

Он показал на свой дом. Подумал, не уточнить ли, но понял, что этот человек уже знает, где он живет. Ведь Гамаш вышел оттуда. Вряд ли это было тайной.

Он ждал, что ответит человек в мантии на приглашение к завтраку, мельком подумав о том, как отреагирует Рейн-Мари, если он приведет домой нового друга.

Не получив никакого ответа, Арман протянул руку, чтобы ухватить незнакомца за запястье и попытаться увести его с собой.

* * *

В бистро смолкли все разговоры, утреннее обслуживание застопорилось.

Все — и клиенты, и обслуживающий персонал — не сводили глаз с двух человек, стоявших посреди деревенского луга.

— Он собирается утащить его оттуда, — сказал Оливье, присоединившись к ним.

Антон хотел подняться, но Оливье жестом усадил его обратно. Никакой спешки больше не было.

Все увидели, как Арман опустил руку, не прикоснувшись к человеку в черном.

* * *

Теперь Арман Гамаш и сам стоял совершенно неподвижно. И пока человек в мантии смотрел на бистро, книжный магазин, пекарню и гастроном месье Беливо, Гамаш смотрел на него.

— Будьте осторожны, — прошептал наконец Арман.

Он повернулся и зашагал к дому.

* * *

Фигура в мантии оставалась там весь день.

Арман и Рейн-Мари прошли мимо нее, направляясь к дому Клары.

Вокруг этого человека образовался невидимый ров. Жители понемногу начали выходить из домов и отправляться по своим делам. Но никто не приближался к границам большого круга, словно бы очерченного вокруг него.

Дети не играли на траве, а люди проходили мимо быстрее обычного, отводя глаза в сторону.

Анри, шедший на поводке, издал тихое рычание и спрятался за Арманом. Шерсть у него встала дыбом. Огромные уши сначала наклонились вперед, потом он прижал их к своей крупной и, следует признать, довольно пустой голове.

Все важное Анри держал у себя в сердце. А в голове у него по большей части было печенье.

Но овчарке хватило ума держаться подальше от фигуры в мантии.

Грейси, которую нашли вместе с ее братцем Лео в мусорном бачке за несколько месяцев до этого, тоже шла на поводке.

Она уставилась на фигуру, словно загипнотизированная, замерла и отказалась идти дальше. Рейн-Мари пришлось взять ее на руки.

— Мы должны что-то сказать? — спросила Рейн-Мари.

— Оставь его, — ответил Арман. — Наверное, он жаждет внимания. И возможно, уйдет, если не получит его.

Но Рейн-Мари заподозрила, что вовсе не по этой причине Арман предпочитает игнорировать незнакомца в черном. Просто он не хочет, чтобы она подходила близко к странному человеку. И по правде говоря, она тоже не хотела.

Все утро она ловила себя на том, что ее тянет к окну — проверить, не исчезла ли темная фигура. Однако фигура оставалась на лугу. Неподвижная. Незыблемая.

Рейн-Мари не знала точно, когда это произошло, но в какой-то момент она перестала думать о фигуре как о человеке. Все человеческое, что в нем было, испарилось. И фигура превратилась в «оно». В некое существо.

— Проходите в дом, — сказала Клара. — Вижу, наш гость все еще здесь.

Она пыталась казаться беззаботной, но это зрелище явно угнетало ее. Как и всех остальных.

— Арман, у вас есть идея, кто бы это мог быть?

— Никаких идей, к сожалению. Впрочем, я сомневаюсь, что он здесь надолго. Вероятно, это какая-то шутка.

— Вероятно. — Клара повернулась к Рейн-Мари. — Я поставила новые коробки у камина в гостиной. Думала, мы могли бы просмотреть их там.

Слово «новые» не вполне отражало действительность.

Клара помогала Рейн-Мари в бесконечном деле разбора и систематизации так называемых архивов местного исторического общества. Эти архивы представляли собой множество коробок, в которых лежали фотографии, документы, разные предметы. Собранные более чем за сто лет на чердаках и в подвалах. Принесенные с дворовых распродаж и из церковных кладовок.

И Рейн-Мари подрядилась их разобрать. Это была та еще работенка. Но Рейн-Мари все устраивало. Прежде она работала старшим библиотекарем и архивистом в Национальном архиве Квебека. И, как и ее муж, была влюблена в историю. А особенно — в историю Квебека.

— Разделите с нами ланч, Арман? — спросила Клара. В кухне витал запах супа. — Я принесла багет из пекарни.

— Non, merci, я собираюсь в бистро.

Он показал ей книгу, которую держал в руках. Его дневной субботний ритуал. Ланч, пиво и книга перед камином в бистро.

— Только не от Жаклин, — сказала Рейн-Мари, показывая на багет.

— Нет, это от Сары. Я уверена. Хотя шоколадные пирожные с орехами, которые я купила, делала Жаклин. А это важно? — спросила Клара, нарезая хрустящий багет. — Чтобы пекарь умел печь багеты?

— Здесь? Это жизненно важно, — ответила Рейн-Мари.

— Да, — закивала Клара. — Я тоже так думаю. Бедная Сара. Она хочет передать пекарню Жаклин, но я не знаю…

— Ну, может, шоколадных пирожных достаточно, — сказал Арман. — Наверное, я смог бы научиться размазывать сыр бри по шоколадному пирожному с орехами.

Клара поморщилась, но потом задумалась. А что, все возможно…

— Жаклин здесь всего несколько месяцев, — заметила Рейн-Мари. — Может, еще научится.

— Сара говорит, с багетами дело такое: либо у тебя это есть, либо нет, — возразила Клара. — Что-то связанное с прикосновением, а еще с температурой рук.

— Они должны быть горячие или холодные? — спросил Арман.

— Не знаю, — ответила Клара. — Слишком много информации мне ни к чему. Я хочу верить, что багет — это волшебство, а не какая-то ошибка природы. — Она положила хлебный нож. — Суп почти готов. Пока он разогревается, не хотите ли взглянуть на мою последнюю работу?

Это было не похоже на Клару — предлагать взглянуть на ее работу, особенно если процесс еще идет. По крайней мере, когда Арман и Рейн-Мари неохотно прошли через кухню в мастерскую, они надеялись, что процесс действительно еще идет.

Обычно они радовались редкой возможности увидеть работу Клары, когда она создавала свои удивительные портреты. Но совсем недавно стало ясно, что ее представление о завершенной работе кардинально отличается от того, что под этим понимали все остальные.

Оставалось только гадать, что такого видела она, чего не видели другие.

Мастерская была погружена в темноту, окна впускали лишь северный свет, и в хмуром ноябре его отчаянно не хватало.

— Эти готовы, — сказала Клара, показывая в темноте на полотна, стоящие у стены.

Она включила свет.

— Ты уверена? — еле выдавила из себя Рейн-Мари.

Некоторые портреты казались законченными, однако волосы на них были едва обозначены карандашом. И на руках оставались пятна, кляксы.

Портреты по большей части были узнаваемы. Мирна. Оливье.

Арман подошел к портрету Сары, владелице пекарни, прислоненному к стене.

Изображение Сары было одним из наиболее завершенных. На ее морщинистом лице застыло то выражение желания быть полезной, которое Арман тут же узнал. Гордость, еле сдерживаемая. И в то же время Кларе удалось передать ее уязвимость. Сара словно боялась, как бы зритель не попросил у нее того, чего у нее нет.

Да, лицо, руки, поза — все очень подробно выписано. Но… Ее рабочий халат остался в наброске, без всяких деталей. Казалось, Клара потеряла интерес к портрету.

Грейси и Лео, ее брат, сражались на бетонном полу, и Рейн-Мари наклонилась, чтобы погладить их.

— Что это?

Все слегка сжались, услышав ворчливый голос.

В дверях стояла Рут с Розой на руках, указуя перстом в мастерскую.

— Господи Исусе, какой ужас, — произнесла старая поэтесса. — Кошмар. Сказать «уродство» — значит ничего не сказать.

— Рут, — вмешалась Рейн-Мари, — кому, как не вам, знать, что творчество — это процесс.

— И не всегда успешный. Я серьезно. Что это?

— Это называется искусство, — сказал Арман. — И не обязательно, чтобы вам нравилось.

— Искусство? — с сомнением переспросила Рут. — Неужели? — Она нагнулась и позвала: — Иди сюда, Искусство. Иди сюда!

Они переглянулись. Даже для впадающей в деменцию Рут это было уже слишком.

И тут Клара рассмеялась:

— Она говорит про Грейси, — и показала на щенка, катающегося по полу в обнимку с Лео.

Хотя их нашли в одном мусорном бачке, Лео, щенок Клары, рос очень красивой собакой. Золотистый, поджарый, короткошерстный — лишь на загривке шерсть была длиннее. Сейчас Лео был тощим и долговязым, но в нем уже чувствовалась царственная осанка.

С Грейси все было не так. Если отбросить излишнюю деликатность, она была самой страшненькой в выводке. В буквальном смысле. И возможно, даже не была собакой.

Никто не сумел определить это, когда Рейн-Мари несколько месяцев назад принесла Грейси в дом. Время шло, а ясности не появлялось.

Почти совершенно бесшерстная, если не считать разномастных клочков здесь и там. Одно ухо смело стояло торчком, другое висело. Голова ее, кажется, день за днем становилась все больше, а сама Грейси выросла очень мало. Иногда, на взгляд Рейн-Мари, она даже ужималась в размерах.

Но ее глаза ярко горели. И она понимала, что ее спасли от смерти. Ее восхищение Рейн-Мари не знало границ.

— Иди сюда, Искусство, — сделала еще одну попытку Рут, потом выпрямилась. — Не только уродливая, но и глупая. Своего имени не знает.

— Грейси, — сказал Арман. — Ее зовут Грейси.

— Господи боже, зачем же ты тогда сказал — Искусство?

Она взглянула на него так, словно деменция развивалась у него, а не у нее.

Они вернулись в кухню, где Клара помешала варившийся суп, а Арман поцеловал Рейн-Мари и направился к двери.

— Не спеши, Тинтин,^[4] — остановила его Рут. — Ты еще не рассказал нам о том существе, которое стоит посреди деревни. Я видела, ты с ним говорил. Что он тебе ответил?

— Ничего.

— Ничего?

Очевидно, для Рут мысль о том, что кто-то может держать рот закрытым, была абсолютно непостижимой.

— Но почему он все еще здесь? — спросила Клара, отбросив напускное безразличие. — Чего он хочет? Он что, целую ночь там простоял? Вы можете что-то с этим сделать?

— Почему небо голубое? — спросила Рут. — Правда ли, что пицца — итальянская еда? Ты когда-нибудь ела цветные мелки?

Все уставились на нее.

— Может, не будем задавать глупые вопросы? А если по существу, то ответы на твои вопросы таковы: не знаю, не знаю и Эдмонтон.^[5]

— На нем маска, — сказала Клара Арману, игнорируя Рут. — Это уже ненормально. Он сам ненормальный. Больной на голову. Она повертела пальцем у виска. — С этим я ничего не могу поделать, — ответил Гамаш. — Законы Квебека не запрещают закрывать лицо.

— Но это не паранджа, — возразила Клара.

— Ради всего святого, — перебила ее Рут. — В чем проблема? Ты что, не видела «Призрак оперы»? Он вот-вот начнет петь, а мы сидим в первом ряду.

— Ты не воспринимаешь это всерьез, — сказала Клара.

— Очень даже воспринимаю. Просто я не боюсь. А вот невежество меня пугает.

— Ты о чем? — осведомилась Клара.

— О невежестве, — повторила Рут, не слыша или делая вид, что не слышит предостережения в голосе Клары. — Все, что отличается от привычного, все, чего ты не понимаешь, немедленно воспринимается тобой как угроза.

— А ты, значит, образец терпимости? — спросила Клара.

— Ой, да ладно, — откликнулась Рут. — Есть же разница между «пугающий» и «угрожающий». Возможно, у него пугающий вид, готова с тобой согласиться. Но на самом деле он ничего не сделал. Если бы собирался, то, наверно, уже сделал бы.

Рут повернулась к Гамашу, словно ища поддержки, но он промолчал.

— Кто-то на Хеллоуин надевает в шутку костюм, — продолжила она, — при свете дня, и вам всем становится страшно. Тьфу. В Салеме вы бы дали себе волю.

— Ты подходил к нему ближе, чем кто-либо из нас, — обратилась Рейн-Мари к мужу. — Что это такое, по-твоему?

Он опустил глаза на щенков: они свернулись в клубок на полу, привалившись к Анри, похрапывающему и ворчащему во сне. Арман частенько завидовал Анри. До тех пор, пока рядом с его миской с водой не ставили миску с сухим кормом. Тут всякая зависть кончалась.

— Что я думаю, не имеет значения, — ответил Арман. — Он наверняка вскоре исчезнет.

— Вот только не успокаивайте нас, — сказала Клара, слегка смягчив улыбкой раздражение в голосе. — Я вам продемонстрировала свое, — она показала на мастерскую, — теперь покажите мне свое.

— Это лишь впечатление, — ответил он. — Бессмысленное. На самом деле я понятия не имею, кто он и зачем здесь.

— Арман, — настойчиво произнесла Клара.

И он сдался.

— Смерть, — сказал он и посмотрел на Рейн-Мари. — Вот такие у меня ассоциации.

— Смерть с косой? — спросила Рут утробным голосом. — Мрачный Жнец? Он не указывал кривым пальцем?

Она подняла собственный костлявый палец и показала на Армана.

— Я же не говорю, смерть в буквальном смысле, — сказал он. — Но мне кажется, тот, кто надел этот костюм, хочет, чтобы мы провели такую параллель. Он хочет, чтобы мы боялись.

— И я догадываюсь чего, — сказала Клара.

— Вы все ошибаетесь, — возразила Рут. — Смерть вовсе не так выглядит.

— Откуда ты знаешь? — спросила Клара.

— Оттуда, что мы старые друзья. Он приходит почти каждый вечер. Мы сидим в кухне и болтаем. Его зовут Михаил.

— Архангел? — удивилась Рейн-Мари.

— Да. Все считают, будто смерть — это и есть то ужасное существо, но в Библии именно Михаил посещает умирающих и помогает им в последний час. Он прекрасен, с этими его крыльями, которые он плотно прижимает к спине, чтобы не перевернуть мебель.

— Давайте-ка уточним, — сказала Рейн-Мари. — К вам приходит архангел Михаил?

— Давай-ка уточним, — сказала Клара. — Ты читала Библию?

— Я читала все, — ответила Рут Кларе, потом повернулась к Рейн-Мари. — Да, он приходит. Но ненадолго. Он очень занят. Однако заходит выпить и посплетничать о других ангелах. Этот Рафаил, скажу я вам, тот еще тип. Отвратительный, жестокий старикашка.

Кто-то из них издал неуверенное «хм».

— И что вы ему говорите? — спросил Арман.

— Арман, — произнесла Рейн-Мари предостерегающим тоном.

Но он вовсе не собирался подшучивать над старухой. Его разбирало искреннее любопытство.

— Я рассказываю ему о вас. Показываю ваши дома и делаю кое-какие предложения. Иногда я читаю ему стихи. «Из школы домой в семейный ад — / путь невеселый подростка, — процитировала она, задрав голову к потолку в попытке вспомнить. — Куда его велосипед свернет, / доехав до перекрестка?»

Они помолчали несколько секунд, осознавая смысл слов, от которых у них перехватило дыхание.

— Это твое? — спросила Клара.

Рут кивнула и улыбнулась:

— Я знаю, что это процесс. Откровенно говоря, от Михаила проку мало. Он предпочитает лимерики.

Арман не сдержался и хохотнул.

— А перед рассветом он уходит, — сказала Рут.

— И оставляет тебя? — спросила Клара. — Это как-то неправильно.

— Подумай, о чем говоришь, — прошептала Рейн-Мари.

— Мое время еще не пришло. Пока даже не близко. Михаилу нравится быть в моем обществе, потому что я не боюсь.

— Мы все чего-то боимся, — возразил Арман.

— Я хотела сказать, что не боюсь смерти, — поправилась Рут.

— Я думаю, это смерть боится ее, — сказала Клара.

* * *

— Дайте мне два таких, пожалуйста, — попросила Кэти Эванс, показывая на шоколадные пирожные с глазурью сверху.

Она помнила их с детства.

— А вам, мадам? — Жаклин повернулась к другой женщине.

К Леа Ру.

Она ее узнала; впрочем, ее почти все узнавали. Мадам Ру была членом Национального собрания Квебека, часто появлялась в новостях. У нее брали интервью на французском и английском в различных ток-шоу по всей провинции, интересовались ее мнением по разным вопросам. Она выражалась ясно и без всякой высокопарности. Шутливо, но без сарказма. Тепло, но без приторности. Она стала новой любимицей прессы.

И вот она здесь. В пекарне. Собственной персоной.

Обе женщины были крупными. То есть скорее высокими, чем крупными. Но в любом случае они определенно были личностями. В их присутствии маленькая женщина-пекарь просто терялась. Но если эти женщины были личностями, то Жаклин пекла хлеб. И как она подозревала, в данный момент это делало ее более значительной.

— Пожалуй, я возьму лимонный торт и наполеон, — сказала Леа, оглядывая ряд кондитерских изделий за стеклом.

— Довольно странно, — заметила Кэти, подходя к Саре, владелице пекарни, заменявшей в тот момент пирожные на витрине.

Нетрудно было догадаться, о чем она говорит.

Сара вытерла руки о передник и кивнула, посмотрев в окно:

— Я бы хотела, чтобы оно ушло.

— Кто-нибудь знает, что это такое? — спросила Леа сначала у Сары, которая отрицательно покачала головой, потом у Жаклин, которая тоже покачала головой и отвернулась.

— Это очень неприятно, — сказала Сара. — Не понимаю, почему никто ничего не делает. Арман должен как-то вмешаться.

— Вряд ли тут кто-то в силах помочь. Даже месье Гамаш.

Леа Ру заседала в комитете, утвердившем Гамаша в должности главы полиции Квебека. Она между делом сообщила, что знакома с ним. Встречались несколько раз.

Но вообще-то, почти все члены двухпартийного комитета знали Гамаша. Он много лет служил в качестве одного из старших офицеров Квебекской полиции и участвовал в разоблачении высокопоставленных полицейских, погрязших в коррупции.

Поэтому не было ни особой дискуссии, ни тем более возражений.

И два месяца назад Арман Гамаш принес присягу в качестве старшего суперинтенданта самой мощной полицейской организации в Квебеке. А может быть, во всей Канаде.

Но Леа Ру понимала, что при всей своей власти Гамаш абсолютно бессилен в данной ситуации с существом на деревенском лугу.

— Знаете, наши пирожные можно заказать в бистро, — сказала Сара, когда они уходили, и показала на коробочки в их руках. — Мы делаем поставки Оливье и Габри.

— Merci, — откликнулась Кэти. — Мы отнесем эти в книжный магазин, поделимся с Мирной.

— Она любит шоколадные пирожные с орехами, — сказала Сара. — После появления Жаклин пирожные пользуются большим успехом.

Она посмотрела на эту женщину, гораздо более молодую, — так гордая мать может смотреть на свою дочь.

Если закрыть глаза на багеты, приезд Жаклин стал вполне достойным ответом на молитвы Сары. Ей было под семьдесят, а она каждое утро вставала в пять, чтобы успеть приготовить хлеб, и затем весь день проводила на ногах. Такая нагрузка в ее годы становилась непомерной.

Закрытие пекарни она даже не рассматривала как вариант. И полностью отходить от дел тоже не собиралась. Но рутинные обязанности она хотела переложить на кого-нибудь другого.

И вот три месяца назад появилась Жаклин.

Если бы только научить ее печь багеты.

* * *

— О, это мне нравится, — сказала Мирна, разливая чай, пока Леа раскладывала пирожные.

Потом они втроем уселись вокруг печки-плиты в магазине Мирны, на диване и в креслах перед окном. Из которого была видна фигура в мантии.

Поговорив об этом несколько минут и ни до чего не договорившись, они перешли к последнему проекту Кэти. Стеклянному дому на одном из островов Мадлен.

— Правда? — сказала Мирна с набитым пирожными ртом, что помешало ей выразить свое удивление более отчетливо. — На островах Мэгги, говоря по-простому?

— Да. Похоже, там много денег. Ловля омаров приносит хорошие доходы.

Леа вскинула брови, но ничего не сказала.

Богатство на островах, где прежде царила безнадежная бедность, создавал совсем другой продукт.

— Стеклянный дом на острове — это настоящий вызов, — заметила Мирна.

И в течение следующего получаса они говорили о погоде, географии, дизайне и домах. Проблемы строительства домашнего очага, а не просто жилища захватили Мирну, и она с восхищением слушала этих молодых женщин.

Ее интересовала Кэти. Нравилась ей. Но с Леа у нее была внутренняя связь, ведь много лет назад Мирна была ее няней.

В свои двадцать шесть лет Мирна заканчивала диссертацию и зарабатывала деньги где только можно, чтобы расплатиться за обучение. Шестилетняя Леа напоминала крохотного мышонка. Ее родители разводились, и Леа, единственный ребенок, боялась выходить из дома. Из-за страха и неуверенности.

Мирна стала ее старшей сестрой, матерью, другом. Защитником и наставником. А Леа стала для нее младшей сестрой, дочерью, другом.

— Вы должны познакомиться с Антоном, — сказала Мирна, с удовольствием глядя, как Леа уплетает пирожные.

— С Антоном?

— Это новый мойщик посуды у Оливье.

— Он называет своих мойщиков посуды по имени? — усмехнулась Кэти. — Я своего называю Босхом.

— Правда? — сказала Леа. — А у меня Густав. Такой грязный, испорченный мальчишка.

— Ха, ха, ха, — произнесла Мирна раздельно. — Антон — личность, и вы это прекрасно знаете. Он хочет стать шеф-поваром. В частности, его интересует развитие кухни, основанной главным образом на местных продуктах.

— На деревьях, — подхватила Кэти. — На травах.

— Это тот англо, — вспомнила Леа. — Ням-ням. Я хочу с ним познакомиться. Думаю, есть кое-какие программы, которые будут ему полезны.

— Извини, — сказала Мирна. — Тебя, наверное, со всех сторон просят о помощи.

— Я не против помочь, — сказала Леа. — А если это означает бесплатную еду, то еще лучше.

— Отлично. Сегодня вечером?

— Сегодня не могу. Мы едем на обед в Ноултон. Но мы что-нибудь придумаем до отъезда.

— А когда вы уезжаете?

— Через пару дней, — ответила Кэти.

Мирна подумала, что это довольно неопределенно для людей, у которых явно все заранее распланировано.

* * *

Когда пекарня наконец опустела и выпечка была поставлена в духовку, Жаклин включила таймер.

— Вы не возражаете, если я…

— Да иди уже, — сказала Сара.

Жаклин не надо было сообщать, куда она собралась. Сара знала. И желала ей всего наилучшего. Если она и мойщик посуды поженятся, а он станет шеф-поваром, то и Жаклин останется.

Сара не гордилась этими эгоистичными мыслями, но, по крайней мере, она не желала Жаклин зла. На свете есть вещи гораздо хуже, чем выйти замуж за Антона.

«Если бы только Антон относился к Жаклин так же, как она к нему. Может, если она научится делать багеты… — подумала Сара, отскабливая столы. — Да. Это было бы неплохо».

В мире Сары хороший багет был волшебной палочкой, которая решала все проблемы.

Жаклин поспешила в кухню бистро по соседству. День подошел к своему пику, и они, вероятно, готовились к обеду. Но для мойщика посуды время пока было спокойное.

— А я как раз к тебе собирался, — сказал Антон. — Ты видела это?

— Трудно не увидеть.

Она поцеловала его в обе щеки, и он вернул ей поцелуи, но на такой же манер он мог поцеловать и Сару.

— Мы не должны сказать что-нибудь? — спросила Жаклин.

— Что сказать? — осведомился он, стараясь говорить сдержанно. — Кому?

— Месье Гамашу, разумеется, — ответила она.

— Нет, — твердо произнес Антон. — Обещай ничего такого не делать. Мы с тобой не знаем, что это…

— У нас есть довольно неплохая идея, — возразила Жаклин.

— Но мы не знаем точно. — Он еще понизил голос, когда шеф-повар посмотрел в его сторону. — Оно, вероятно, само уйдет.

У Жаклин были свои основания для беспокойства, но в данный момент ей показалась более важной реакция Антона на это существо.

* * *

Арман сидел в бистро и читал.

Он чувствовал на себе взгляды других посетителей. И у всех в глазах одно и то же.

«Сделайте что-нибудь с этой штукой на деревенском лугу».

«Пусть оно уйдет».

Какая им польза от такого соседа, как он? Глава Квебекской полиции — и не может их защитить!

Арман закинул ногу на ногу и прислушался к ворчанию огня в камине. Ему было тепло, он вдыхал приятный кленовый дымок и ощущал на себе пронизывающие взгляды соседей.

Хотя рядом с камином стояло удобное кресло, он разместился у окна. Откуда он мог видеть «оно».

Как и Рейн-Мари, он заметил, что с течением времени постепенно перестал думать о фигуре на лугу как о человеке. Человек превратился в «оно».

И Гамаш в большей степени, чем все остальные, понимал, насколько это опасно. Обесчеловечивать кого бы то ни было. Ведь независимо от странности поведения под этой мантией находился живой человек.

И еще его заинтересовала собственная реакция. Он хотел, чтобы оно ушло. Он хотел выйти на луг и арестовать это существо. Арестовать человека.

За какое преступление?

За нарушение своего личного покоя.

Бесполезно было говорить всем, что фигура не представляет для них никакой угрозы. К тому же Гамаш не знал, так ли это на самом деле. Но одно он знал твердо: в данной ситуации он бессилен. Тот факт, что он возглавляет Квебекскую полицию, сужал, а не расширял его возможности действовать.

* * *

Рейн-Мари стояла рядом с ним, когда он приносил присягу. Гамаш был в парадной форме с золотыми эполетами, золотой тесьмой и золотым ремнем. И с наградами, которые он неохотно надел. Каждая напоминала ему о событии, которого лучше бы не происходило. Однако оно произошло.

Он стоял целеустремленный, решительный.

Здесь были его сын и дочь. Его внуки тоже видели, как он поднял руку и поклялся быть верным службе, честности, справедливости.

Среди присутствующих, заполнивших большой зал Национального собрания, были их друзья и соседи.

Жан Ги Бовуар, его давний заместитель, а теперь еще и зять, держал на руках собственного сына. И смотрел.

Гамаш предложил Бовуару присоединиться к нему в департаменте старшего суперинтенданта. И снова стать его заместителем.

— Непотизм? — спросил Бовуар. — Великая квебекская традиция.

— Ты же знаешь, как я ценю традиции, — ответил Гамаш. — Однако ты вынуждаешь меня признать, что ты, как никто другой, подходишь для этой работы, Жан Ги, и комитет по этике со мной согласился.

— Для вас это будет неловко.

— Oui. Квебекская полиция теперь меритократия. Так что…

— Не обделайся?

— Я хотел сказать, не забывай про круассаны, но и про другие обязанности тоже помни.

И Жан Ги ответил: «Oui. Merci».^[6] И теперь наблюдал за тем, как старший суперинтендант Гамаш обменялся рукопожатием с председателем Верховного суда Квебека, а затем повернулся лицом к залу.

Арман Гамаш стоял теперь во главе многотысячной армии, чья задача состояла в защите провинции, которую он так любил. Населения, в котором он видел не жертву или угрозу, а братьев и сестер. Равных среди равных, заслуживающих уважения и защиты. А иногда подлежащих аресту.

— Несомненно, на этой службе есть чем заняться, кроме вечеринок с коктейлями и ланчей в тесном кругу, — сказал он как-то Мирне во время одного из их тихих разговоров.

Он и в самом деле провел последние два месяца в делах: встречался с главами разных отделов, входил в курс дела по разным сферам деятельности полиции: борьбе с организованной преступностью, наркотрафиком, убийствами, киберпреступностью, отмыванием денег, поджогами и многим другим.

Было совершенно очевидно, что преступность в провинции выше, чем он представлял. И ситуация становилась все хуже. Причем главную роль в усугублении хаоса играла наркоторговля.

Картели.

Ими было порождено большинство других проблем. Убийства, вооруженные нападения. Отмывание денег. Вымогательство.

Ограбления, преступления на сексуальной почве. Беспричинное насилие, совершаемое молодыми людьми в состоянии безысходности. Болезнь уже поразила города. Однако гниль распространялась и за их пределы, в сельскую местность.

Гамаш знал, что проблемы нарастают, но не представлял себе их масштабов.

До последнего времени.

Старший суперинтендант Гамаш проводил дни, погружаясь в зло, обман, трагедию, ужас. Потом он уезжал домой. В Три Сосны. В святилище. Посидеть с друзьями у огонька в бистро. Или с Рейн-Мари в уединении их гостиной. С Анри и забавным маленьким существом Грейси у ног.

В тепле и безопасности.

Пока не появилось это темное существо. Отказывавшееся исчезать.

* * *

— Вы пытались поговорить с ним еще раз? — спросил прокурор.

— И сказать что? — ответил вопросом старший суперинтендант Гамаш.

Со свидетельского места он видел людей на галерее, обмахивающихся веерами из листов бумаги, чтобы создать хоть какое-то подобие ветерка в этой удушающей жаре.

— Ну, вы могли бы спросить, что он там делает.

— Я уже спрашивал. И при других обстоятельствах вы бы спросили у меня, почему я, офицер полиции, нарушаю права гражданина, который просто стоит в парке и никого не трогает.

— Гражданина в маске, — уточнил прокурор.

— И опять же, ношение маски не преступление, — ответил Гамаш. — Хотя это абсолютно неестественно. И я не собираюсь вам говорить, будто меня это радовало. Отнюдь. Но я ничего не мог сделать.

После его слов по залу прокатился шумок. Кто-то соглашался, кто-то считал, что повел бы себя иначе. И уж конечно, глава полиции должен был что-то предпринять.

Гамаш слышал осуждение в этом шумке и понимал, чем оно обосновано. Но находившиеся сейчас в зале суда обладали полной информацией о случившемся.

И он по-прежнему знал, что никак не мог остановить это.

Смерть очень трудно остановить, если она взяла косу в руки.

— Чем вы занимались в тот вечер?

— Пообедали, посмотрели телевизор, потом мадам Гамаш легла спать.

— А вы?

— Я сварил кофе и ушел к себе в кабинет.

— Работать?

— Я не стал включать свет. Сидел в темноте и наблюдал.

* * *

Одна темная фигура наблюдала за другой.

У Гамаша, сидящего в своем кабинете, создалось впечатление, будто что-то немного изменилось.

Темная фигура шевельнулась, чуть изменила положение.

И теперь смотрела на него.

* * *

— Как долго вы там оставались?

— Час, может, больше. Наблюдать было трудно. Темная фигура в темноте. Когда я вывел погулять собак, его уже не было.

— Значит, он мог уйти в любое время? Даже сразу после того, как вы сели. Вы ведь не видели, как он уходил?

— Не видел.

— Вы не могли задремать?

— Мог, но, вообще-то, я человек, привычный к слежке.

— К наблюдению за другими. У вас с ним это общее, — сказал Залмановиц.

Эти слова удивили старшего суперинтенданта Гамаша, он вскинул брови, но кивнул:

— Пожалуй.

— А на следующее утро?

— Он вернулся.

Примечания

4

Тинтин — персонаж комиксов бельгийского художника Эрже, энергичный молодой репортер, впоследствии персонаж фильмов и книг.

5

Эдмонтон — столица канадской провинции Альберта. Почему Рут упомянула этот город, можно только догадываться.

6

Да. Спасибо (фр.).