Безумие толпы

Луиза Пенни, 2021

Луиза Пенни, знаменитый автор детективов о старшем инспекторе Армане Гамаше, в новом романе поднимает жесткие и оттого неудобные вопросы. Что утратило и что приобрело цивилизованное общество после пандемии двадцать первого столетия, которая невольно заставила нас вспомнить о мрачных коллизиях Средневековья? Неужели напуганная, сбитая с толку толпа готова пойти за новым лидером, который провозглашает: «Все будет хорошо»? Хорошо, но не для всех… Эпидемия схлынула. Накануне Нового года в Квебек по приглашению почетного ректора университета приезжает лектор, профессор Эбигейл Робинсон. Тема ее выступления вызывает небывалый ажиотаж, и ректор лично просит старшего инспектора полиции Гамаша обеспечить порядок в зале. Симпатичная Робинсон прекрасно владеет вниманием аудитории, несмотря на острые разногласия среди слушателей. И вдруг звучат выстрелы… Поднимается паника. К счастью, Эбигейл даже не ранена, но Гамашу приходится принять все необходимые меры для ее дальнейшей защиты, хотя… позиция профессора вызывает у него (и не только) крайнее отторжение. Присутствие этой женщины сеет раздор даже в таком тихом месте, как деревня Три Сосны. И несмотря на все усилия полицейских Квебека, в новогоднюю ночь, под гром фейерверка, в считаных шагах от праздничной кутерьмы происходит жестокое убийство… В ходе расследования Гамаш интуитивно хватается за маловероятную версию, и эта нить уводит его в прошлое, к страшному преступлению против человечности, совершенному здесь, в цивилизованной стране… Впервые на русском!

Глава восьмая

Клара посмотрела в сторону открывшейся двери, из которой в теплое бистро хлынул поток холодного воздуха. Следом вошли Арман и Жан Ги.

Соленый кренделек, который она по рассеянности засунула себе в волосы, решив, что это карандаш, упал на старый сосновый пол. Она нагнулась, подняла кренделек, сунула его в рот и задалась вопросом, сколько карандашей она, вероятно, съела, приняв их за крендельки. Поскольку думать об этом было невыносимо, она выкинула этот вопрос из головы.

— Ха, — сказала Мирна, повернувшись к двери. — Никак не ожидала их увидеть.

Она принялась раскачиваться, чтобы набрать инерцию и поднять свое мощное тело с глубокого дивана, но, увидев лицо Армана, замерла.

Утка Роза, сидевшая рядом с ней на диване, забормотала свое обычное «фак, фак, фак», у нее тоже был удивленный вид. Правда, с утками такое нередко случается.

— Кто это? — спросила женщина в кресле, стоявшем ближе к огню.

Непривычная к зиме, она под свободный пурпурный кафтан надела пару колючих шерстяных свитеров. Шерстяной шарф на ее шее был в цвет хиджаба, обрамляющего лицо, на котором, казалось, оставило свои следы время.

В свои двадцать с небольшим Хания Дауд выглядела гораздо старше.

Ее губы сердито сжались. Глаза подозрительно сощурились.

— Копы, — сказала Рут Зардо. — Sûreté du Québec. Жестокие. В особенности по отношению к цветным, Мирна это хорошо знает. Вероятно, пронюхали, что ты здесь. — Она огляделась. — Убегать поздно.

— Да бога ради, Рут! — рявкнула Мирна. Потом обратилась к Хании: — Это вранье.

Но она опоздала. Новенькая схватила Рут за худую руку:

— Спасите меня! Я знаю, что полиция делает с такими, как я. Вы должны мне помочь! — От страха она повысила голос. — Пожалуйста! Я вас умоляю.

Рут, сообразив, что переборщила со своими шутками, отчаянно пыталась отыграть назад.

— Нет. Нет, нет, нет. — Вот все, что она сумела из себя выдавить.

Хания, подвывая, принялась раскачиваться назад-вперед. Роза выдала здоровенный «фа-а-а-ак».

И только когда Мирна принялась хохотать, до Рут дошло. Ее глаза сузились, она вперила взгляд в Ханию:

— Так ты морочишь мне голову?

— С какой стати я стала бы это делать? — сказала молодая женщина совершенно спокойным голосом и с улыбкой на лице.

Но ее глаза горели огнем, быстро опознанным и психологом Мирной, и художником Кларой. Ее глаза горели не весельем, а яростью.

Арман и Жан Ги сняли куртки и двинулись через зал, с его деревянными балками и полами из широких досок. Пылали, излучая тепло, дрова в огромных каминах из плитняка по обе стороны зала.

Ни Гамаш, ни Жан Ги не поздоровались с друзьями и соседями. Шагая по залу, они смотрели прямо перед собой.

Голоса в бистро стихли. Все знали, что случилось в университете сегодня днем. Рут поприветствовала вошедших своим обычным способом, но они проигнорировали ее выставленный средний палец.

Жан Ги выглядел особенно мрачным.

* * *

Арман прошел мимо нескольких свободных столиков, выбрав маленький круглый стол подальше от других посетителей. Он повелительно указал Жану Ги на дальний стул в углу. Жан Ги задался вопросом: нарочно ли это? Словно он был провинившимся ребенком.

Старший инспектор крайне редко делал что-то без определенной цели.

Жан Ги протиснулся на указанное место, сел, посмотрел на компанию у камина. Как же ему хотелось, чтобы они с Гамашем устроились поближе к ней! Посидели бы у огонька, поговорили о том, что день прошел без происшествий, узнали, сколько книг у Мирны украла Рут, которая заявляла, что никакой это не книжный магазин, а библиотека. Выслушали бы рассказ Клары о ее последней работе, посмотрели на крошки, выпадающие из ее волос, когда она порывистым движением проходится по ним пятерней…

Обменялись бы нелицеприятными высказываниями со спятившей старой поэтессой и делали вид, что не слышат бормотания странной утки. А ко времени закрытия бистро к ним подсели бы Оливье и Габри, притворяясь, что их не интересуют слухи о том, кто придет на завтрашнюю новогоднюю вечеринку в большой дом на холме.

Пока они шли к дальнему столику, Жан Ги заметил, что у камина сидит кто-то еще. Кто-то незнакомый. Пожилая женщина в хиджабе.

И тут Жан Ги вспомнил, кто это может быть. Мирна говорила, что привезет эту женщину из Монреаля сегодня вечером. В деревне были большие волнения в связи с прибытием Хании Дауд. Женщины, которая столько всего вынесла. Сумела выжить. Женщины, которая выступала в ООН. Возглавила движение за социальную справедливость. Многих людей привела к свободе. Была номинирована на Нобелевскую премию мира.

Мирна Ландерс, поддержанная другими жителями Трех Сосен, одной из первых откликнулась на призыв Хании Дауд о помощи. Была развернута кампания борьбы за права человека в уголке мира, мало кому известном и, казалось, еще меньше кого-то интересующем.

Однако мадам Дауд приехала в Канаду поблагодарить Мирну и остальных за поддержку.

И теперь, проходя мимо, Жан Ги подумал, появится ли она на новогодней вечеринке. Ходят ли такие люди на вечеринки или считают это пустым занятием?

И другой вопрос: пойдет ли на вечеринку он сам, или его опять засунут в угол?

Пока эти мысли мелькали в его голове, он втянул живот, размер которого начинал его удивлять, и протиснулся на место.

— Ты что будешь? — спросил Арман.

— Я закажу, — сказал Жан Ги и предпринял попытку встать.

— Сиди. Я сам. Что тебе взять?

Пока Арман говорил, Оливье шел по залу в их сторону.

Владелец бистро улыбался. Не во весь рот, но с теплотой. Он, как и все остальные, знал о том, что случилось. Видел новости в Интернете и по телевизору.

— Арман, — сказал он и прикоснулся к его руке. — Все в порядке?

Арман натянуто улыбнулся и кивнул:

— Отлично.

— Я вам верю. А ты? — спросил он Жана Ги.

— В порядке.

Оливье несколько мгновений разглядывал их, хотел было сказать что-то сочувственное, но промолчал. Что бы ни произошло между этими двумя, он не сумел бы найти слов утешения.

А потому он предложил что мог:

— У нас остался лимонный пирог с безе.

— Мне только содовую, patron, — сказал Арман. — Merci.

— А мне диетическую колу. Спасибо. — «Не уходи, не уходи, не уходи».

Оливье отошел от столика, бросив на Жана Ги сочувственный взгляд. Понять, что происходит между Гамашем и Жаном Ги, он не мог, но, глядя на них, ощущал, что мир полон смуты.

Возвращаясь к бару, он встретил Габри. Его партнер направлялся к Арману и Жану Ги, чтобы выразить сочувствие.

— Не подходи к ним, — остановил его Оливье.

* * *

Они не начинали разговора, пока перед ними не поставили заказ.

В шипучке Армана был ломтик лимона — он не просил об этом, но Оливье знал его вкусы. В бокале с колой, поданном Жану Ги, плавал, как ему нравилось, кусочек лайма.

Габри настоял на том, что именно он отнесет заказ. Крупный и от природы словоохотливый, он молча поставил на стол тарелочку с пирогом.

— Merci, — сказал Арман, тогда как Жан Ги уставился на лимонный пирог с безе, словно на святые мощи.

Палец ноги святого Иуды, покровителя безнадежных дел. Костяшка пальца святой Маргариты, святой патронессы тех, кто отвергнут религиозными орденами, по какой причине Жан Ги и выбрал ее в свои любимые святые.

А теперь священный пирог святого Габри. Хотя Жан Ги знал, что даже это подношение не может творить чудеса. Если только Габри не испечет машину времени, молитвы Жана Ги останутся без ответа.

Когда Габри ушел, за столиком воцарилась гнетущая тишина.

Рождественские гирлянды, украшающие ветви громадных сосен на деревенском лугу, мерцали красными, синими и зелеными огоньками. Их отсветы играли на лице Армана. Это веселое перемигивание составляло резкий контраст с выражением глаз Гамаша, который ждал, когда его заместитель что-нибудь скажет.

— Вы хотите, чтобы я подал в отставку? — тихим голосом спросил Жан Ги.

— Сначала я выслушаю объяснение, а потом уже буду решать.

— Я виноват.

Старший инспектор Гамаш хранил молчание. Ждал продолжения. Его руки лежали на столе, сцепленные так крепко, что кожа на костяшках побелела, а пальцы побагровели от притока крови.

— Я хотел послушать ее вживую, — сказал Жан Ги. — Хотел увидеть, что она собой представляет. Понять, много ли тех, кто ее поддерживает. Насколько убедительны ее речи. Насколько она опасна на самом деле.

Жан Ги ждал, что ответит его тесть. Но молчание все длилось, и наконец он понял, что Гамаш не собирается говорить.

Его тесть находился где-то далеко-далеко.

Жан Ги сидел напротив своего начальника. Главы отдела по расследованию убийств Sûreté du Québec. Человека, который некогда возглавил всю полицию провинции и отверг предложение возглавить Королевскую канадскую конную полицию^[33].

Арман Гамаш предпочел вернуться в отдел по расследованию убийств — искать и обезвреживать преступников.

Напротив Жана Ги сидел человек, который нашел его много лет назад в одном из полицейских отделений Квебека. Бовуар был фактически сослан на дальние рубежи Sûreté; он застрял в подвальном хранилище вещдоков, потому что ни один из агентов не мог с ним сработаться.

Старший инспектор Гамаш, расследовавший очередное убийство, спустился в подвал, где сидел Бовуар, кинул на него всего один взгляд и попросил начальство приписать Бовуара к его, Гамаша, команде. Начальник подразделения, в котором служил Бовуар, с радостью отпустил незадачливого агента — несомненно, в надежде, что того рано или поздно убьют. Или что он опозорится и будет уволен. Его устраивало и то и другое.

Жан Ги и Гамаш поехали на берег лесного озера, куда вынесло тело убитого, и по пути старший инспектор побеседовал с молодым агентом. Тихим голосом он объяснил, что следует и чего не следует делать.

Доехав до места, Гамаш не выпустил Бовуара из машины. Он посмотрел ему в глаза и сказал: «Есть и еще кое-что, о чем ты должен знать».

«Да, я знаю. Не прикасаться к уликам. Не трогать тело. Вы мне все это сказали. Очевидные вещи».

«Есть четыре предложения, которые ведут к мудрости, — невозмутимо произнес старший инспектор, не обращая внимания на тираду Жана Ги. — Поступай с этим, как сочтешь нужным».

С Бовуаром никогда не говорили подобным образом.

«Поступай с этим, как сочтешь нужным». Ну кто сегодня так выражается?

Но не только эта странная формальная фраза удивила Бовуара — насколько он помнил, никто при нем не произносил более трех слов без таких необходимых связок, как «фак», «срань», «говно». Включая и его отца. И даже его матери, если уж начистоту. И уж конечно, они никогда не упоминали в его присутствии о мудрости.

Он посмотрел на этого немолодого человека с тихим голосом и обнаружил вдруг, что внимательно слушает его.

«Я прошу прощения. Я ошибался. Я не знаю». Бовуар слушал, а старший инспектор разгибал пальцы по одному, пока ладонь не раскрылась. «Мне нужна помощь».

Бовуар заглянул в глаза Гамаша и увидел в них нечто новое для себя. Доброту.

Это так его потрясло, что он покраснел. Разозлился. Чуть ли не вывалился из машины, чтобы бежать подальше от того, чего он не мог понять и что пугало его^[34].

Но с тех пор он никогда не забывал этих слов. Того момента, когда он впервые в жизни столкнулся с добротой. Когда ему в четырех простых, хотя и нелегких для понимания предложениях показали путь к мудрости.

Жан Ги часто спрашивал себя: что прославленный глава отдела по расследованию убийств увидел в задолбанном, закомплексованном, неврастеничном и эгоистичном агенте? Вероятно, то же самое, что и в других рекрутах.

В отделе по расследованию убийств служили отбросы, те, от кого отказывались все остальные. Потерянные и сломленные. Но каждого принял на службу тот человек, который сидел теперь напротив Бовуара.

Предыдущим вечером перед кроваткой Идолы он упросил Армана принять его в команду.

Этим утром Арман согласился. И поручил ему пост на улице у входа в здание.

После инструктажа и перед тем, как открыть двери, старший инспектор отвел Лакост и Бовуара в сторону. Гамаш отстегнул от пояса кобуру с пистолетом и вручил Бовуару.

«Вы же сказали, что…» — начал было Бовуар.

«Я помню, что говорил. Но нам нужен хотя бы один вооруженный полицейский. И это должен быть ты — старший офицер вне пределов здания. Если начнется заваруха…»

«…Я тут же буду на месте, patron», — продолжил Бовуар, взяв пистолет в видавшей виды кобуре, которую закрепил на своем поясе.

Но он не оказался на месте в нужный момент.

Он покинул свой пост. Нарушил приказ. Оставил старшим вместо себя молодого агента. И сделал это не потому, что внутри возникла кризисная ситуация, а потому, что хотел увидеть Робинсон своими глазами.

Веселое подмигивание рождественских огней, отражавшихся в глазах старшего инспектора, не могло скрыть кипевшей в них ярости. Напротив, еще сильнее подчеркивало ее. Так выплескивали гнев плакаты, нарисованные цветными карандашами.

— Я никогда не верил в оправдание временным помешательством, — сказал Жан Ги, обретя голос. — Я считал, что это вранье. А теперь я верю в него. На меня нашел миг затмения.

— Это и есть твое объяснение? Временное помешательство?

— Не знаю. — Бовуар уронил взгляд на столешницу, потом снова посмотрел в глаза Гамаша. — Я сам толком не знаю, почему сделал это. Я виноват, и я приношу свои извинения.

— Я думаю, ты знаешь, — процедил Гамаш, почти не скрывая гнева.

— Не знаю. Я много раз задавал себе этот вопрос и не могу найти ответа.

— Прекрасно можешь, — сказал старший инспектор. — Просто ты боишься заглянуть слишком глубоко.

В этот миг Жан Ги ощутил, как в нем тоже поднимается ярость, заливая жаром шею и щеки.

— Мне нужно нечто большее, чем «не знаю». — Гамаш вперился взглядом в Бовуара. — Ты бросил свой пост. Фактически оставил вход без присмотра. Ты вошел с оружием в помещение, где назревали беспорядки, — сделал именно то, что я категорически запретил. Ты поставил под угрозу жизнь людей. Ты отдаешь себе отчет в том, что мы были в шаге от трагедии? И не потому, что могли застрелить меня или профессора. В панике и давке могли быть растоптаны сотни людей. Дети…

Гамаш замолчал, не в силах продолжать. Кошмарная картина стояла перед его глазами.

Морщины на его лице стали резче. Пытаясь сдержаться, он давился своими словами, своей яростью, и потому из его горла исходил какой-то странный звук. Звук, напоминающий предсмертный хрип. И Бовуару это показалось некой разновидностью смерти. Концом чего-то драгоценного и, как выяснилось, хрупкого.

Доверия.

Жан Ги смотрел на Гамаша, чувствуя, как мурашки бегут по коже; он понимал: если доверие умерло, то это он убил его.

Гамаш взял себя в руки и наконец выдавил:

— Ты только все усугубил.

Сказанное им прозвучало как пощечина. И эта пощечина заставила Бовуара очнуться. Он пришел в себя. И теперь ясно увидел, почему поступил именно так. Может быть, его объяснение не удовлетворит старшего инспектора, но будет понято тестем.

— Идола… — начал Жан Ги, но больше не успел произнести ни слова.

— Не смей перекладывать вину на свою дочь! Дело не в ней, и ты прекрасно это знаешь.

И вот тут Жан Ги взорвался.

— Я знаю… сэр, то, что я ее отец. А вы только дед. — Барьеры рухнули, он почувствовал себя свободным от любых ограничений. — Вы ничего не значите. Вы давно уже будете гнить в земле, а она останется с нами. Навсегда. А в какой-нибудь день это бремя ляжет на плечи Оноре. Так что не смейте никогда, к чертям собачьим, говорить мне, в ней дело или не в ней! Потому что в ней как раз все дело!

К концу тирады его рычание перешло в крик. Его пальцы вцепились в столешницу, и он в ярости, в неожиданном припадке безумия дернул ее так, что пирог с безе подпрыгнул и упал на пол.

В бистро повисла мертвая тишина — остальные посетители сперва уставились на Жана Ги, потом отвернулись, словно он вдруг разделся до исподнего. Обнажил то, что не принято показывать посторонним.

А потом, когда прозвучало это слово, он лишился и последних покровов, оставшись голым, как новорожденный младенец.

«Бремя. Бремя».

Тишина снова окутала их, слышались только тихие всхлипы Жана Ги, который с трудом дышал, борясь со слезами, застилавшими глаза. Он отодвинул назад свой стул. Вернее, попытался. Хотел встать. Уйти. Но он оказался слишком плотно втиснутым в угол.

А Гамаш все так же хранил молчание.

Жан Ги чуть было опять не сорвался в крик, он собирался потребовать, чтобы его немедленно выпустили из-за стола, но взглянул на старшего инспектора и увидел слезы на его глазах.

* * *

— Что с ними такое? — спросила Хания Дауд.

Кроме нее, никто не смотрел в ту сторону.

— Ничего, — сказала Клара. — Просто у них был трудный день.

— Вот как. — Хания узнала более крупного мужчину — старшего копа, она видела его сегодня в новостях. — Почему вы их не любите? Что они вам сделали?

— Ничего, — ответила Рут.

— И все же, наверное, они что-то натворили. Когда они вошли, вы показали так. — Хания выставила средний палец. — Кажется, это означает «идите в жопу».

Мирна удивленно вскинула брови.

— А еще это жест обожания, — пояснила Рут. — Если тебе вручат Нобелевскую премию, ты можешь начать свою речь с этого.

Хания Дауд улыбнулась, продолжая сверлить старуху жестким взглядом. Потом перевела его на полицейских.

— Они агрессивны. Не владеют собой. И наверняка вооружены. — Она огляделась. — Не думаю, что мне здесь нравится.

Примечания

33

Королевская канадская конная полиция — федеральная полиция Канады, в отличие от полицейских подразделений, которые подчиняются властям провинций, в частности Квебекской полиции.

34

В романе «Королевство слепых» разговор состоялся в кабинете Гамаша. — Примеч. ред.