Роза в цвету

Луиза Мэй Олкотт, 1876

Луиза Мэй Олкотт – американская писательница, автор знаменитого романа «Маленькие женщины», который принес ей мировую славу и любовь читателей. До сих пор книга остается одним из самых значимых произведений американской литературы. В 1875 году Олкотт выпустила в свет трогательную повесть о девочке по имени Роза, которая после смерти родителей нашла себе новый дом в большой дружной семье Кэмпбелл. Писательница не смогла расстаться с очаровательной героиней (к тому же первая книга имела успех) и год спустя написала продолжение – повесть «Роза в цвету». После двухлетнего путешествия Роза возвращается на родину, где оказывается в центре пристального внимания многочисленных поклонников, из которых обязана, по мнению своих тетушек, выбрать себе мужа. Однако Роза не считает нужным спешить со свадьбой, ценя свою независимость и строя многообещающие планы по покорению высшего света. В настоящем издании повесть «Роза в цвету» представлена в новом замечательном переводе Александры Глебовской.

Глава 5

Прекрасный Принц

Старая перчатка лежала, забытая, на полу, Роза сидела задумавшись, но вот в коридоре раздались стремительные шаги и приятное пение, которое звучало все ближе.

Вот он по городу идет,

Глазеет в небеса

И видит: у окна сидит

Девица-краса.

Он вверх по лестнице бегом,

С дверей сорвал замок,

Ах, как же рада я тебе,

Мой миленький дружок! —

пропела Роза, когда голос умолк и в дверь постучали.

— С добрым утром, Розамунда, вот твои письма, а также твой верный слуга, готовый выполнить любое твое поручение, — приветствовал ее Чарли, входя; он, как обычно, выглядел опрятно, жизнерадостно и беспечно.

— Спасибо. Поручений не будет, вот разве что попрошу тебя отправить ответы, если какие из писем их требуют; так что подожди немного, Принц.

И Роза принялась вскрывать записки, которые он бросил ей на колени.

— Ха! Что вижу я? Затмись, мой взор! — воскликнул Чарли, мелодраматическим жестом указывая на перчатку, — как и многие опытные актеры-любители, он с удовольствием включал театральные реплики в обыденную речь.

— Дядя оставил.

— Ну, тогда ладно. Уж я решил, что был соперник здесь. — Чарли подобрал перчатку и, забавляясь, напялил ее на головку маленькой Психеи, украшавшей каминную полку, — по ходу дела он негромко напевал еще один куплет старинной песенки:

Берет он за руку ее,

Сажает на колени,

Красавцу-горцу отказать

Не в силах наша Дженни^[13].

Роза читала письма, время от времени возвращаясь мыслями к разговору с дядей, равно как и к иным предметам, о которых ей напомнили гость и его песенка.

В течение трех проведенных дома месяцев с этим кузеном она виделась чаще, чем с остальными, — судя по всему, у него единственного имелся досуг для того, чтобы «поиграть с Розой», как они это называли много лет назад. Другие мальчики трудились, даже маленький Джейми посвящал многие часы, предназначенные для игр, мужественным борениям с латинской грамматикой, злым гением его юной жизни. У доктора Алека за долгое отсутствие накопилось много дел; Фиби неустанно занималась музыкой, а бабушка Биби по-прежнему надзирала за хозяйством. Вот и вышло, причем вполне естественным образом, что Чарли постоянно увивался поблизости, с письмами, сообщениями, новостями и приятными планами. Он помогал Розе делать наброски, ездил с нею верхом, пел для нее и даже сопровождал на все увеселения, ибо тетушка Клара, самая жизнелюбивая из всех сестер, неизменно выполняла роль дуэньи.

Все это было чрезвычайно приятно, однако Роза все чаще и чаще задумывалась о том, что Чарли надо бы по примеру кузенов найти себе другие занятия и не превращать заботы о кузине в дело всей своей жизни. В семье давно привыкли к его самовлюбленности, и остальные мальчики в едином заблуждении полагали, что он имеет право на все лучшее, потому что для них он оставался Принцем, зеницей их очей, человеком, который обязательно покроет славой их общее имя. Как именно, никто толком не знал, ибо, будучи человеком безусловно одаренным, Принц не обладал особыми склонностями или умениями, и старшие начали уже покачивать головой, поскольку пока все ограничивалось посулами и прожектами, а время действовать так и не наступало.

Роза все это видела, и ей очень хотелось вдохновить блистательного кузена на подлинно мужской поступок, который поможет ему завоевать не только уважение, но и восхищение. Вот только задача была не из легких, потому что, хотя он и выслушивал ее с неподдельным добродушием и признавал все свои недостатки с обезоруживающей откровенностью, у него всегда находились объяснения, поводы или отговорки, и уже через пять минут он перехватывал нить разговора, вынуждая ее замолчать, но не передумать.

Кроме всего прочего, в последнее время она начала замечать за ним уверенность в том, что мысли ее и время принадлежат ему безраздельно, и посягательства любого другого вызывали у него нескрываемую досаду. Розу это нервировало, наводило на мысль, что кузен неправильно трактует ее приязнь и стремление помочь, тем более что тетя Клара перетолковывала ее поступки на свой лад, настойчиво твердя, что Роза должна «использовать свое влияние на милого мальчика», притом что любое другое вмешательство любящая мать решительно пресекала. Розу это тревожило, ей казалось, что она попала в западню: да, она твердо знала, что Чарли — самый обаятельный из всех ее кузенов, но не готова была к тому, чтобы на нее предъявляли подобные права, тем более что другие, зачастую куда более симпатичные ей мужчины тоже искали ее расположения, но без подобной настырности.

Такие вот мысли роились у нее в голове, пока она читала письма; мысли эти невольно проявились в последующей беседе.

— Одни приглашения, а мне сейчас некогда на них отвечать, иначе я никогда не закончу, — сказала Роза и вновь взялась за дело.

— Давай я тебе помогу. Готов делать, что скажешь, только распорядись. Обзаведись секретарем — ты быстро поймешь, как это удобно, — предложил Чарли, который готов был выполнять любые поручения и давно уже освоился в Розином уголке.

— С подарками я лучше сама разберусь, но если хочешь, можешь помочь мне с письмами. На все, кроме двух-трех, нужно просто ответить, что я сожалею. Зачитывай мне имена, я буду говорить, кому что писать.

— Слушаюсь и повинуюсь. И пусть не говорят, что я «легкомысленный бездельник»!

И Чарли с готовностью уселся за стол, ибо часы, проведенные в маленькой комнатке, казались ему лучше и счастливее других.

— Порядок — главное, что есть в раю, и здесь безупречный порядок, а вот бумаги я не вижу, — добавил Чарли, открывая ящик стола и с любопытством рассматривая его содержимое.

— Посмотри в правом ящике: с лиловой монограммой для записок, обыкновенная для деловых писем. Я сейчас тебе все покажу, — сказала Роза, пытаясь решить, кому достанется кружевной носовой платочек, Ариадне или Эмме.

— Ах, беспечная! А если я открою не тот ящик и обнаружу в нем приметы твоих сердечных тайн? — не унимался новоявленный секретарь, перебирая листы тонкой бумаги с чисто мужским безразличием к порядку.

— У меня их нет, — чистосердечно призналась Роза.

— Как, ни одной безрассудной записки, ни одной незабвенной миниатюры, увядшего цветочка, ничего в таком духе? Поверить не могу, кузина! — И Чарли недоверчиво покачал головой.

— Если бы они у меня и были, я бы уж точно не стала их тебе показывать, бессовестный! Да, в столе лежит несколько сувениров, но ничего особенно интересного или сентиментального.

— Как бы я хотел взглянуть! Впрочем, у меня никогда не хватит духу попросить, — заметил Чарли, вперяя в полуоткрытый ящик чрезвычайно зоркий взгляд.

— Смотри сколько хочешь, но вряд ли обнаружишь что-то интересное, соглядатай. Левый нижний ящик, в котором торчит ключ.

— «О благодетельный ангел, как мне тебя отблагодарить? Какого трепета исполнен этот изумительный миг!» — И, процитировав «Удольфские тайны»^[14], Чарли трагедийным жестом повернул ключ и вытянул ящик. — Семь прядей волос в коробочке, все светлые, «соломенного цвета, оранжево-пламенная, натурально-пурпурная, ярко-желтая, как червонец французского чекана»^[15], по словам Шекспира. Выглядят знакомо, полагаю, мне ведомо, с каких голов они срезаны.

— Да, каждый из вас дал мне по прядке на прощание, и они вместе со мною объехали в этой коробочке весь свет.

— Жаль, что головы не последовали за ними. А вот уморительный янтарный божок, в спину ему вставлено золотое кольцо, и дыхание его благовонно, — продолжал Чарли, понюхав носик флакона с духами.

— Давний подарок дяди, который мне очень дорог.

— А вот это уже подозрительно! Мужской перстень, на камне вырезан лотос, к перстню приложено письмо. Спрашиваю, содрогаясь: кто, где, когда?

— Подарок ко дню рождения от одного джентльмена в Калькутте.

— Какое облегчение! То был мой родитель?

— Да ну тебя! Да, разумеется, и он делал все, чтобы я получила удовольствие от своего визита. Было бы здорово, если бы и ты съездил его навестить, как подобает хорошему сыну, вместо того чтобы здесь прохлаждаться.

— Вот и дядя Мак постоянно это твердит, но меня никакими нотациями не загонишь под ярмо, пока я от души не натешусь жизнью, — строптиво пробормотал Чарли.

— Как бы потехи не завели тебя в тупик, — серьезным голосом проговорила Роза.

— Не заведут, если ты станешь за мной присматривать, как вроде бы обещала, судя по тому, как пылко тебя благодарят в этом письме. Ах, бедный папаша! Хотел бы я с ним повидаться: дома он не был уже почти четыре года и, похоже, сильно сдает.

Чарли единственный из мальчиков называл отца папашей — видимо, потому, что остальные знали и любили своих отцов, он же своего видел так редко, что это неуважительное наименование постоянно слетало у него с языка, суть их отношений состояла в том, что от старшего регулярно поступали приказы и нравоучения, младший же относился к ним с досадой и пренебрежением.

Роза давно уже поняла, что склонность тети Клары к светским развлечениям сделала жизнь дяди Стивена в родном доме невыносимой и он предпочел добровольное изгнание, оправдывая свои длительные отлучки деловыми интересами.

Именно об этом Роза и думала, глядя, как ее кузен, внезапно посерьезнев, крутит перстень в пальцах — серьезное выражение лица очень ему шло; сочтя этот момент подходящим, Роза произнесла с чувством:

— Да, он сдает. Чарли, милый, мне кажется, в данном случае думать нужно не об удовольствиях, а о долге. Уверена, ты потом не пожалеешь!

— А ты хочешь, чтобы я уехал? — тут же поинтересовался Чарли.

— Я считаю, что ты должен.

— А я считаю, что ты станешь куда прелестнее без этих постоянных рассуждений о том, что хорошо, а что плохо! Это одно из тех странных представлений, которые внушил тебе дядя Алек.

— Внушил — и я очень этому рада! — запальчиво воскликнула Роза, но потом осадила себя и произнесла с исполненным смирения вздохом: — Ты же знаешь, все женщины хотят, чтобы мужчины, которые им небезразличны, поступали правильно — и волей-неволей их к этому подталкивают.

— Что есть, то есть, нам бы давно впору превратиться в ангелочков, вот только я убежден: если это произойдет, вы, милочки, тотчас же нас разлюбите. Или нет? — с лукавой улыбкой спросил Чарли.

— Может, и нет, но ты уходишь от ответа. Ты поедешь в Индию?

— Нет, не поеду.

Голос прозвучал решительно, воспоследовала неловкая пауза, по ходу которой Роза с излишней старательностью завязывала узелок, а Чарли продолжал рыться в ее ящике — с завидным рвением, но без особого интереса.

— Ух ты, какая древность — эту вещицу я тебе подарил сто лет назад! — внезапно воскликнул он с довольным видом, доставая агатовое сердечко на выцветшей голубой ленточке. — Позволишь забрать обратно каменное сердце и вручить тебе плотяное?^[16] — спросил он полусерьезно-полушутя — его явно тронули и безделушка, и связанные с нею воспоминания.

— Нет, не позволю, — отрывисто ответила Роза, которой эта непочтительная и дерзкая просьба пришлась совсем не по душе.

Чарли вроде как смутился; впрочем, в силу природной беззаботности он склонен был мгновенно забывать собственные некрасивые выходки и делать так, что через минуту собеседник уже снова был в ладу и с ним, и с самим собой.

— Ладно, раз уж мы квиты, оставим эту тему и начнем сначала, — произнес он с неподражаемой галантностью, хладнокровно опуская сердечко в карман, после чего хотел уже было задвинуть ящик. Но тут еще что-то бросилось ему в глаза, и с восклицанием: «Что это? Что такое?» — он выхватил оттуда фотографию, которая раньше была наполовину погребена под пачкой писем с иностранными штемпелями.

— Ах! Я и забыла, что она здесь! — торопливо произнесла Роза.

— Что это за мужчина? — требовательно спросил Чарли, хмуро разглядывая располагающее лицо на фотографии.

— Достопочтенный Гилберт Мюррей, мы вместе плавали по Нилу, он стрелял крокодилов и прочую мелкую живность — он заядлый охотник, и я писала тебе про него в письмах, — беспечно откликнулась Роза, хотя ее и смутило, что фотография обнаружилась в такой момент: речь шла об одном из тех случаев, которые подходили под определение дяди Алека «едва пронесло».

— Судя по стопке писем, крокодилы его не съели, — ревниво заметил Чарли.

— Очень на это надеюсь. Его сестра ничего такого не упоминала в своем последнем письме.

— Вот как! Значит, это с ней ты переписываешься? Сестры бывают на редкость злокозненны. — Чарли с сомнением посмотрел на стопку писем.

— В данном случае сестра оказалась весьма кстати, поскольку сообщила мне о женитьбе брата — никто другой этого бы не сделал.

— Ага! Ну, если он женат, мне до него нет дела. А я-то думал, что отыскал причину того, почему тебя так трудно очаровать. Но если тайного воздыхателя у тебя нет, я по-прежнему ничего не понимаю. — И Чарли небрежно бросил фотографию в ящик, явно потеряв к ней всяческий интерес.

— Меня трудно очаровать, потому что я разборчива и пока не встретила никого, кто пришелся бы мне по вкусу.

— Никого? — С нежным взглядом.

— Никого. — Со строптивым румянцем, а потом совершенно правдиво: — Я во многих вижу приятные и даже восхитительные свойства, но ни в ком еще не нашла достаточной силы и добродетели. Ты же знаешь, мои герои — люди старой закалки.

— Всякие задаваки вроде Гая Карлтона, графа Альтенберга и Джона Галифакса^[17] — знаю я, кем вы восхищаетесь, добронравные девушки, — хмыкнул Чарли, предпочитавший стиль Гая Ливингстона, Боклерка и Рочестера^[18].

— Я не «добронравная девушка», потому что терпеть не могу задавак. Я хочу связать свою жизнь с джентльменом в высоком смысле этого слова и согласна ждать: одного я уже видела, значит в мире есть и другие.

— Видела она! А я его знаю? — тут же переполошился Чарли.

— Да уж наверное, — ответила Роза с озорным блеском в глазах.

— Если это не Пем, то сдаюсь. Он самый воспитанный из всех, кого я знаю.

— Боже, нет, конечно! Этот джентльмен куда благороднее мистера Пембертона и старше его на много лет, — возразила Роза, причем в голосе ее чувствовалось такое уважение, что к тревоге Чарли прибавилась озадаченность.

— Наверняка какой-нибудь проповедник. Вы, набожные девицы, вечно восхищаетесь клириками. Вот только все наши знакомые священники женаты.

— А он нет.

— Да назови же мне, ради всего святого, его имя, не мучай! — взмолился Чарли.

— Александр Кэмпбелл.

— Дядя? Ух, не буду скрывать, мне полегчало, вот только это чистый абсурд. То есть ты хочешь сказать, что, когда отыщешь юного святого с теми же замашками, ты тут же выскочишь за него замуж, да? — требовательно вопросил Чарли, которого ответ ее и позабавил, и огорчил.

— Если мне повезет встретить мужчину хоть вполовину столь же порядочного, доброго и благородного, как дядя, я сочту за честь выйти за него замуж — если он предложит, — решительно отозвалась Роза.

— Какие все-таки у женщин странные вкусы! — И Чарли подпер ладонью подбородок и ненадолго погрузился в размышления о слепоте одной конкретной женщины, которая почему-то восхищается славным пожилым дядюшкой сильнее, чем бравым юным кузеном.

Роза продолжала старательно упаковывать подарки, втайне надеясь, что не проявила чрезмерной суровости: читать Чарли нравоучения было делом нелегким, хотя порой он этому даже радовался и охотно признавал свои недостатки, зная, что женщинам по душе прощать грешников такого толка.

— Ты не успеешь закончить к отправке почты, — напомнила Роза, ибо молчать рядом с Чарли ей было даже тягостнее, чем говорить с ним.

Он понял намек и в лучшей своей манере черкнул несколько записок. Добравшись до делового письма, он пробежал его глазами и озадаченно поинтересовался:

— А это что такое? Стоимость ремонта и пр. — от некоего Баффума?

— Это пропусти, я с ним потом сама разберусь.

— Не хочу я ничего пропускать — меня интересует все, что так или иначе тебя касается, и хотя ты возомнила, что я человек совсем не деловой складки, можешь меня испытать — и убедишься в обратном.

— Речь всего лишь о двух моих старых домах в городе: там делают ремонт, кое-что перестраивают, чтобы сдавать комнаты.

— Собираешься пускать жильцов? Неплохая мысль, от этого можно получать изрядный доход — ну, я так слышал.

— Вот как раз доход я получать и не собираюсь. Заводить доходный дом, каковы они нынче, мне бы совесть не позволила даже за миллион долларов.

— Да ладно, что ты про них знаешь? Люди снимают там квартиры, а владельцы неплохо зарабатывают, взимая арендную плату.

— Знаю я про них довольно много, ибо много их перевидала и здесь, и за границей. Мы, должна тебе сказать, не только развлекались. Дядю интересовали тюрьмы и лечебницы, я иногда его сопровождала, но у меня от этого портилось настроение, вот он и предложил мне изучить благотворительные заведения, в работе которых я смогу принять участие по возвращении домой. Я побывала в детских садах, работных домах для женщин, сиротских приютах и во многих других подобных местах. Ты представить себе не можешь, как это оказалось поучительно и как я рада, что у меня есть средства хоть кому-то облегчить нужду, которой в этом мире так много.

— Ну знаешь ли, милочка, вряд ли разумно транжирить свое состояние, пытаясь накормить, одеть и вылечить каждого встречного бедолагу. Согласен, все мы должны что-то предпринимать по этой части, тут у меня никаких возражений. Но я тебя заклинаю, не погружайся в это так, как оно свойственно некоторым женщинам, — они делаются невыносимо серьезными, практичными и просто одержимыми своей благотворительностью, — с такими поди уживись, — возроптал Чарли, явно напуганный подобной перспективой.

— Ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится. Я же собираюсь по мере сил творить добро, для чего намерена просить совета у всех известных мне «серьезных», «практичных» и «одержимых благотворительностью» людей, а также следовать их примеру. Если тебе это не по душе, можем сейчас же раззнакомиться, — сказала Роза, выделив голосом неприятные Принцу слова и напустив на себя решительный вид, с которым всегда отстаивала свои права на любимые занятия.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

13

Строфы из стихотворения шотландского поэта Роберта Бёрнса «Чарли, мой любимый» («Charlie, He’s My Darling», 1796).

14

Готический роман британской писательницы Анны Радклиф (1764–1823).

15

Уильям Шекспир. Сон в летнюю ночь. Акт I, сцена 2.

16

Иез. 36: 26.

17

Гай Карлтон — честный и чуткий джентльмен, персонаж романа Сюзан Уорнер «Квичи» («Queechy», 1852); граф Альтенберг — романтический герой, полюбивший героиню за ее скромность и чувство собственного достоинства в романе Марии Эджворт «Опека» («Patronage», 1814); Джон Галифакс, герой романа Дины Мюлок Крэйк «Джон Галифакс, джентльмен» («John Halifax, Gentlemen», 1856), становится джентльменом благодаря своим заслугам, а не происхождению.

18

Гай Ливингстон — герой романа Джорджа Альфреда Лоуренса «Гай Ливингстон» («Guy Livingstone»; 1857), сильный, темпераментный и любвеобильный; Боклерк — молодой и красивый герой романа Марии Эджворт «Елена» («Helen»; 1834), защищающий честь своей любовницы на дуэли; Эдвард Рочестер — романтический герой романа Шарлотты Бронте «Джейн Эйр» («Jane Eyre», 1847).