Маленькие женщины

Луиза Мэй Олкотт, 1868

Роман американской писательницы Луизы М. Олкотт – про четырёх сестёр, совсем разных и по внешности, и по характеру, но очень похожих в одном: они чётко понимают, что такое хорошо, а что – плохо, и стараются жить «правильно». Мег, самая старшая и красивая, не лишена тщеславия и амбиций, но старательно избавляется от них и отдаёт себя счастью материнства. Сорванец в юбке Джо, с её презрением к девичьим разговорам и романтическим бредням, лишённая всякого лукавства и кокетства, решает стать писательницей. Затворница Бет помогает всем, кто страдает, и находит радость в музыке. Эми, самая юная из сестёр и самая несовершенная, постоянно пытается преодолеть свой эгоизм, и задача эта не из лёгких.

Глава четвёртая

Бремена

— О святые Небеса, как тяжело теперь снова вскидывать на плечи наши котомки и продолжать свой путь, — вздохнула Мег наутро после званого вечера, ибо каникулы уже закончились, а неделя развлечений вовсе не способствовала лёгкому возвращению к обязанностям, которые никогда не были ей по душе.

— Так жалко, что Рождество и Новый год бывают не каждый день! Вот было бы весело, правда? — откликнулась на это Джо, мрачно зевнув.

— Нам не следует и вполовину так весело проводить время, как мы это делаем сейчас. Но ведь это действительно кажется так приятно — устраивать лёгкие ужины с букетами цветов, посещать званые вечера, возвращаться домой в экипаже, читать, отдыхать и совсем не работать. Ну, знаешь, как другие люди: я всегда завидую девочкам, которые так и делают. Я ведь так люблю роскошь, — призналась Мег, пытаясь решить, какое из двух потрёпанных платьев меньше всего потрёпано.

— Ну, у нас этого нет, и давай не будем ворчать, а вскинем на плечи наши котомки и двинемся вперёд, как это делает маменька. Могу только сказать, что тётушка Марч, как Старик-водяной, уж если привяжется — ни за что не отлипнет^[23]; но я надеюсь, что, если я научусь тащить её на спине без нытья, она либо свалится сама, либо станет такой лёгкой, что мне на неё и внимания обращать не придётся.

Эта мысль раздразнила воображение Джо и привела её в отличное настроение, но Мег нисколько не просветлела, ведь её бремя — обучение четверых избалованных детей — казалось сейчас тяжелее, чем прежде. У неё даже не хватало духа прихорошиться, как обычно, надев на шею синюю бархотку, и уложить волосы так, чтобы причёска была ей особенно к лицу.

— Что толку хорошо выглядеть, когда никого не видишь, кроме этих злых недоростков, и всем безразлично, хороша я или нет? — проворчала она, резким толчком задвинув ящик комода. — Видно, мне на всю жизнь суждена работа до седьмого пота с крохами развлечений в редкие дни, и я скоро стану старой, и страшной, и сварливой. И все потому, что я бедна и не могу наслаждаться жизнью, как другие девочки. Какая жалость!

Так что Мег сошла вниз с обиженной физиономией и сидела за завтраком не в самом лучшем расположении духа. Да и все остальные, казалось, были не в настроении и то и дело принимались брюзжать.

У Бет болела голова, и она пыталась успокоить боль, улёгшись на диван и взяв к себе кошку с тремя котятами. Эми пребывала в сильном беспокойстве, так как уроки её не были выучены и она никак не могла отыскать свои ботики. Джо непрерывно насвистывала и с грохотом опрокидывала все на своём пути, готовясь к уходу.

Миссис Марч была очень занята — она поспешно заканчивала письмо, которое должно было тотчас уйти, а Ханна пребывала не в духе, потому что поздно ложиться спать её совсем не устраивало.

— Никогда ещё не видела такого сердитого семейства! — не выдержала наконец Джо, потеряв терпение после того, как опрокинула чернильницу, порвала шнурки на обоих башмаках и уселась на собственную шляпку.

— А ты в нём — самая сердитая! — парировала Эми, собственными слезами смывая с аспидной доски^[24] неверно решённый пример.

— Бет, если ты не будешь держать этих ужасных кошек внизу, в подвале, я велю их утопить! — раздражённо воскликнула Мег, пытаясь избавиться от котёнка, который взобрался к ней на спину и пристал, как репей, пониже лопаток, — не достать!

Джо смеялась, Мег бранила кошек, Бет просила прощения, а Эми громко рыдала, потому что теперь она не могла вспомнить, сколько получится, если умножить двенадцать на девять.

— Девочки, девочки, утихните на минутку! Я должна отправить письмо ранней почтой, а вы отвлекаете меня вашими неприятностями! — вскричала миссис Марч, вычёркивая уже третье испорченное предложение в своём письме.

Моментально наступила полная тишина, неожиданно нарушенная Ханной, решительными шагами вошедшей в комнату. Она поставила на стол два горячих полукруглых пирога и столь же решительно зашагала прочь. Эти пироги были домашней традицией, и сёстры называли их «муфточками» — ведь других муфточек у них не было, а горячие пироги приятно согревали им руки в холодные утра.

Ханна никогда не забывала спечь эти пироги, как бы ни была занята или не в духе, потому что путь девочкам предстоял долгий и по холоду. У бедняжек не бывало ланча, и они редко возвращались домой раньше двух часов дня.

— Обними покрепче своих кошек, Бетти, и справишься с головной болью. До свидания, маменька, мы сегодня утром просто шайка отпетых негодяек, но вернёмся домой настоящинскими ангелочками. Ну, Мег, идём! — И Джо отправилась вон, громко топая башмаками и чувствуя, что пилигримы вышли в путь не совсем так, как им подобало.

Прежде чем завернуть за угол дома, девочки обычно оборачивались назад, так как мама всегда подходила к окну, чтобы с улыбкой кивнуть им и помахать на прощание рукой. Казалось, им было бы невозможно благополучно пережить этот день без такого напутствия, и, каким бы ни было их настроение, ласковое мамино лицо, увиденное ими на прощание, непрестанно освещало им путь, словно сияние солнца.

— Если бы маменька погрозила нам кулаком, вместо того чтобы посылать воздушный поцелуй, так нам было бы и надо, ведь более неблагодарных негодниц, чем мы все, свет ещё не видывал! — воскликнула Джо, полная раскаяния и теперь считавшая заслуженным наказанием глубокий снег на дороге и холодный резкий ветер.

— Не надо употреблять такие ужасные выражения, — ответила Мег из-под густой вуали, в которую она закутала лицо, словно монахиня, испытывающая отвращение к миру сему.

— А мне нравятся хорошие крепкие слова, которые имеют смысл, — возразила ей Джо, ловя свою шляпку, совершившую подскок у неё на голове с явной готовностью улететь прочь.

— Ты можешь называть себя, как тебе угодно, но я вовсе не негодяйка и не негодница и не желаю, чтобы меня так называли.

— Ты просто испорченное создание и сегодня безумно раздражена оттого, что не можешь постоянно жить в роскоши! Бедняжечка! Ты только подожди, вот я заработаю себе состояние, тогда ты обязательно будешь наслаждаться экипажами, мороженым, и туфельками на высоких каблучках, и букетами цветов, и рыжеволосыми юношами для танцев.

— Какая же ты всё-таки смешная, Джо!

Но забавная чепуха Джо рассмешила Мег, и настроение у неё, вопреки ей самой, улучшилось.

— А тебе просто повезло, что я такая, ведь, прими я сокрушённый вид да попытайся приуныть, как ты это делаешь, в хорошеньком состоянии мы бы с тобой оказались! Хвала Небесам, я всегда могу найти что-нибудь забавное, что меня поддержит. Брось хныкать и возвращайся домой к обеду весёлой, будь паинькой!

И Джо ободряюще хлопнула сестру по плечу, расставаясь с нею на весь день, ведь каждая из них теперь отправлялась своей дорогой, каждая потуже затягивала вокруг шеи небольшую тёплую шаль, каждая старалась быть повеселее, несмотря на зимнюю стужу, трудную работу и неудовлетворённые желания юности, так любящей удовольствия.

Когда мистер Марч потерял своё состояние, пытаясь помочь неудачливому другу, две старшие девочки умоляли родителей разрешить им делать что-то, чтобы участвовать хотя бы в содержании самих себя. Полагая, что никогда не рано начинать развитие активности, предприимчивости и самостоятельности, родители согласились, и обе сестры с великим рвением взялись за работу, что непременно вопреки всем трудностям в конце концов должно было привести к успеху.

Маргарет нашла себе место в качестве бонны и, получая маленькую плату, почувствовала, что разбогатела. По её собственному признанию, она «любила роскошь» и бедность была её главной трудностью. Она тяжелее, чем остальные сёстры, переносила бедность, так как помнила, хоть и не очень многое, о том времени, когда дома у них было так красиво, а жизнь текла так легко и была полна удовольствий, ведь семья ни в чём не испытывала нужды. Мег старалась не завидовать, не чувствовать недовольства, но ведь это так естественно, что молодая девушка мечтает о красивых вещах, весёлых друзьях и подругах, о таких достоинствах благовоспитанной девицы, как умение играть на фортепьяно, рисовать, хорошо танцевать, и вообще — о счастливой жизни. В семье Кингов, где она работала, она каждый день видела всё, о чём мечтала сама, потому что старшие сёстры её питомцев как раз начали выходить в свет, и Мег то и дело попадались на глаза и элегантные бальные платья, и красивые букеты; она слышала оживлённую болтовню о театрах, о концертах, о весёлых санных прогулках и о самых разнообразных развлечениях. И конечно, видела, как на пустяковые мелочи швыряются деньги, которые были бы для неё так драгоценны. Бедняжка Мег редко жаловалась, но ощущение несправедливости порой вызывало у неё чувство раздражения к окружающим — ведь она пока ещё не научилась понимать, как она богата теми благами, которые сами по себе могут сделать жизнь счастливой.

Случилось так, что Джо оказалась подходящей помощницей для тётушки Марч: та была хрома и нуждалась в живом и энергичном человеке, который мог бы её обслуживать. Когда у семьи начались неприятности, бездетная старёая дама предложила усыновить^[25] какую-нибудь из девочек и очень обиделась, когда её предложение отклонили. Друзья говорили мистеру и миссис Марч, что они из-за этого потеряли всякую возможность быть упомянутыми в завещании их богатой родственницы, но они — эти странные люди были явно не от мира сего! — отвечали:

— Мы не откажемся от наших девочек и за дюжину состояний. В богатстве ли, в бедности, мы останемся вместе и будем счастливы, радуясь друг другу.

Некоторое время старая дама не разговаривала ни с кем из семейства Марч. Но как-то раз она случайно встретилась с Джо в доме друзей, и смешная физиономия девочки и её грубоватые манеры поразили воображение старой тётушки так, что она предложила взять её в компаньонки. Джо это вовсе не устраивало, но, поскольку не представилось ничего лучшего, она предложение приняла и, к всеобщему удивлению, прекрасно уживалась со своей раздражительной родственницей. Время от времени разражалась буря, а однажды Джо даже весьма решительно зашагала домой, заявив, что не может всё это долее выносить, однако настроение тётушки Марч, точно небо после бури, всегда быстро «прояснялось», и она посылала за Джо, прося её возвратиться, да так настоятельно, что девочка не могла тётушке отказать, ведь в глубине души ей нравилась эта колючая старая дама.

Подозреваю, что главным из того, что привлекало Джо в доме тётушки Марч, была большая библиотека, полная прекрасных книг, но остававшаяся во власти пыли и паучьих сетей с тех пор, как умер дядюшка Марч. Джо помнила доброго старого джентльмена, который, бывало, позволял ей строить железные дороги и мосты из словарей, рассказывал интересные истории про картинки в написанных на латыни книгах и покупал ей имбирную коврижку, когда им случалось встретиться на улице. Тускло освещённая, пыльная комната с бюстами, пристально глядящими вниз с высоких книжных шкафов, удобные кресла, глобусы и — самое лучшее — никем не тревожимый мир книг, в котором она могла бродить где и как ей вздумается, — всё это превращало для неё библиотеку в пространство райского блаженства.

Стоило только тётушке Марч вздремнуть или в тот момент, как к ней являлись гости, Джо спешила в эту тихую комнату и, свернувшись калачиком в глубоком кресле, буквально пожирала книги стихов, романы, исторические произведения, книги о путешествиях и о картинах, точно настоящий книжный червь. Но, как всякое счастье, это длилось недолго, ибо непременно, лишь только она добиралась до самой сути читаемого, до сладчайшего стиха или строки песни, до самого гибельного приключения своего героя-путешественника, громкий клич «Джози-фина! Джози-фи-и-на!» призывал её назад, и ей приходилось покидать свой рай, чтобы мотать пряжу, купать пуделя или часами читать «Очерки» Белшама^[26].

Джо мечтала совершить что-то грандиозное. Пока ещё она не представляла себе, что именно, но оставляла самому времени возможность подсказать ей это, а между тем она считала своей главной бедой невозможность читать, бегать и ездить верхом столько, сколько ей хочется. Горячность её натуры, острый язычок и неуёмный дух постоянно заводили её в различные переделки, так что жизнь девочки превращалась в череду взлётов и падений, столь же смешных, сколь и грустных. Однако выучка, полученная ею у тётушки Марч, явилась как раз тем, что было ей необходимо, а мысль, что она делает нечто нужное для участия в собственном содержании, радовала её, несмотря на вечно повторяющийся клич «Джози-фи-и-на!».

Бет была слишком застенчива, чтобы учиться в школе. Попытались было этого добиться, но девочка так страдала, что родителям пришлось отказаться от всяких попыток, и она стала делать школьные уроки дома под руководством отца. Даже когда отец уехал в армию, а мать была призвана посвятить свой опыт и энергию Обществу помощи воинам^[27], Бет упорно продолжала заниматься самостоятельно и старалась изо всех сил. Эта крошка была маленькой домашней хозяйкой: она помогала Ханне содержать дом в чистоте и уюте, столь необходимом для работающих членов семьи, никогда не задумываясь о какой-либо иной награде, кроме любви близких. Она проводила долгие тихие дни, не ощущая одиночества, не бывая праздной, ибо её маленький мир полнился воображаемыми друзьями, а по натуре своей она была трудолюбивой пчёлкой.

У Бет было шесть кукол. Каждое утро их приходилось поднимать с постели и одевать, так как Бет всё ещё оставалась ребёнком и не утратила всегдашней привязанности к своим любимицам. А ведь среди них — ни одной совершенно целой или особенно красивой: все они были «изгоями», пока Бет не приняла их под своё крыло, ибо когда её сёстры перерастали своих идолов, те переходили в руки Бет, ведь Эми не желала иметь ничего уродливого или старого. А Бет любила их всех тем более нежно как раз по этой самой причине и устроила больничку для кукол-инвалидов. Никогда никакие булавки не втыкались в их тряпичные тела^[28], они никогда не слышали ни одного резкого слова, не получили ни одного шлепка; никогда небрежение не омрачило души ни одной из них, даже самой не располагающей к себе персоны. Все они бывали накормлены и одеты, со всеми нянчились и всех ласкали с неиссякающей нежностью. Один из жалких отбросов кукольного общества, принадлежавший ранее Джо и явно проведший бурную жизнь, стал совершенной развалиной и попал в мешок с тряпками. Из этой богадельни он был спасён сердобольной Бет и взят в её приют. У него отсутствовала верхняя часть головы, поэтому Бет привязала на искалеченную голову аккуратную маленькую кепку, а отсутствие ног и рук скрыла, завернув беднягу в одеяльце и отдав этому неизлечимому инвалиду самую лучшую кроватку. Если бы кто-нибудь знал, сколько нежной заботы изливалось на этого куклёнка, я думаю, такой человек был бы растроган до глубины души, даже если бы это казалось ему смешным. Она приносила ему цветы из букетов, читала вслух, выносила на свежий воздух подышать, спрятав у себя под пальто, пела ему колыбельные, никогда не укладывалась спать, не поцеловав на ночь его запачканную физиономию и не прошептав ласково: «Надеюсь, ты будешь хорошо спать в эту ночь, мой милый бедняжка!»

У Бет, конечно, имелись свои трудности точно так же, как у других, и, поскольку она была не ангел, а просто очень человечная маленькая девочка, она часто плакала «малюсеньким плачем», как это называла Джо, потому что она не могла брать уроки музыки, не могла иметь хорошее фортепьяно. Она так любила музыку, так старалась научиться играть и так терпеливо упражнялась на тренькающем старом инструменте, что казалось, вот-вот кто-нибудь (не станем намекать на тётушку Марч!) возьмёт да и поможет ей во что бы то ни стало. Но никто тем не менее не взялся ей помочь, и никто не видел, как Бет, когда остаётся одна, стирает слёзы с пожелтевших клавиш, не желающих звучать как надо. Работая, Бет распевала словно маленький жаворонок. Она никогда не бывала слишком уставшей для маменьки и сестёр и день изо дня с надеждой повторяла про себя: «Я знаю, со временем я научусь играть на фортепьяно, если буду хорошей и доброй».

Много есть на свете таких Бет, застенчивых и тихих, сидящих в укромных уголках, пока они не потребуются, и живущих для других так радостно, что никто не замечает их жертв, покуда этот крохотный сверчок на печи^[29] не перестанет стрекотать и солнечный призрак не исчезнет, оставив после себя лишь тишину и тень.

Если бы кто-нибудь спросил у Эми, что в её жизни доставляло ей более всего трудностей и огорчений, она ответила бы, ни на миг не задумавшись: «Мой нос». Когда она была совсем крошкой, Джо нечаянно уронила её в ведёрко с углём, и Эми утверждала, что это падение навсегда искалечило её нос. Он не был слишком большим, он не был неуклюжим и красным, как нос бедняжки Петри^[30], он был лишь чуть-чуть приплюснут, и никакие на свете прищепки не могли придать ему аристократическую утончённость. Никто не обращал на это внимания, кроме самой девочки, а сам нос очень старался вырасти, однако Эми глубоко ощущала нехватку носа древнегреческого образца и, чтобы найти утешение, изрисовывала не листы, а целые простыни бумаги красивыми носами.

Сёстры прозвали Эми «Маленький Рафаэль»: у неё обнаружился несомненный талант к рисованию, и она никогда не бывала так счастлива, как срисовывая цветы, придумывая разного вида фей или иллюстрируя рассказы и сказки странными образчиками своего искусства. Её учителя жаловались, что вместо решения примеров и задач она покрывала свою аспидную доску изображениями животных, на свободных страницах своего географического атласа она копировала карты, а из её учебников в самые неудачные моменты вылетали трепещущие листочки язвительно-смешных карикатур. Эми удавалось благополучно преодолевать школьную премудрость в меру своих способностей и избегать нареканий благодаря образцовому поведению. Она пользовалась расположением своих соучениц, так как была уравновешенна и, к счастью, владела искусством быть, без особых усилий, приятной со всеми. Её не очень большое важничанье и манерничанье пришлись одноклассницам весьма по вкусу, как и другие её достоинства, ведь, кроме рисования, она умела сыграть на фортепьяно двенадцать мелодий, вязать крючком и читать вслух по-французски без того, чтобы неправильно произносить две трети слов. У Эми была манера жалобным тоном выговаривать: «Когда папа был богат, мы делали то-то…», что звучало очень трогательно, а длинные слова, которые она так любила, девочки считали «совершенно элегантными».

Как видим, Эми шла прямой дорогой к избалованности, ибо все и каждый ей потакали, её маленькое тщеславие и не такой уж маленький эгоизм беспрепятственно возрастали. Тем не менее кое-что несколько приглушало её тщеславие: ей приходилось носить одежду своей кузины. Кузину звали Флоренс, а мама Флоренс не обладала ни единой толикой вкуса, и Эми невероятно страдала оттого, что вынуждена носить красную шляпку вместо голубой, не вполне идущие ей платья и кричащие фартуки, не совсем подходившие по размеру. Все они были из хорошего материала, прекрасно сшиты и совсем мало ношены, но взгляд Эми-художника бывал неприятно поражён, особенно этой зимой, когда она получила, например, школьное платье тускло-лилового цвета с узором из жёлтых горошин и без какой бы то ни было отделки.

— Единственное утешение, — сказала она Мег, подняв на неё глаза, полные слёз, — что мама не наказывает меня тем, что делает поперечные складки на моих платьях, когда я плохо себя веду, как делает мать Марайи Паркс. Милая моя, это просто ужасно! Иногда Марайя так плохо себя ведёт, что её платье едва доходит ей до колен, и тогда она не может явиться в школу! Стоит мне подумать о такой дендрагации^[31], как я чувствую, что смогу скорее вынести и свой приплюснутый нос, и это лиловое платье с жёлтыми сигнальными огнями на нём.

Мег была наперсницей и руководительницей Эми, а Джо, в подтверждение странной уверенности, что противоположности сходятся, играла ту же роль в жизни тихони Бет, и эта застенчивая девочка, сама того не сознавая, оказывала на свою безалаберную старшую сестру больше влияния, чем кто бы то ни было ещё в их семействе. Две старшие — Мег и Джо — очень много значили друг для друга, кроме того, каждая из них взяла под свою опеку одну из младших и каждая оберегала избранную подопечную по-своему. Они называли это «играть в дочки-матери», реализуя материнский инстинкт, свойственный маленьким женщинам, и младшие девочки заменили им давно отброшенных кукол.

— Ну, может кто-нибудь что-нибудь рассказать? — спросила Мег, когда вечером они уселись все вместе за шитьё. — День сегодня был такой унылый, что я просто умираю — так хочется хоть немного развлечься!

— У меня сегодня удивительная история вышла с тётушкой Марч, но так как я выкарабкалась из неё с пользой для себя, то могу вам про это рассказать, — начала Джо, страстно любившая рассказывать всякие истории. — Я читала ей этого бесконечного Белшама, нудила монотонно, как всегда, потому что тётушка тогда очень скоро задрёмывает, а я беру какую-нибудь хорошую книгу и читаю, читаю прямо как сумасшедшая, пока она не проснётся. Но сегодня получилось так, что я убаюкала сама себя, и, прежде чем она начала клевать носом, я выдала такой зевок, что она спросила, с чего это я так широко открыла рот, что могла бы сразу проглотить всю книгу целиком. «Очень жаль, что у меня это не получится, не то мы сразу распрощались бы с ней, и делу конец!» — ответила я, стараясь, чтобы это не прозвучало слишком дерзко. Тут она прочла мне длинную лекцию про мои грехи и велела мне посидеть и поразмыслить о них, пока она на минутку «забудется». Она никогда не «опоминается» слишком быстро, так что в то же мгновение, как её чепец поник, словно отяжелевшая головка георгины, я выхватила из кармана «Векфилдского священника»^[32] и принялась читать — один глаз в книгу, другой — на тётушку. Я как раз дошла до того места, где они все шлёпаются в воду… Тут я сама забылась и рассмеялась вслух. Тётушка проснулась и, придя после сна в более доброе расположение духа, велела мне прочесть из книжки кусочек, чтобы показать ей, что за легкомысленную стряпню я предпочитаю достойному и поучительному труду Белшама. Я старалась изо всех сил, и ей понравилось, но она сказала только: «Не пойму, о чём тут речь идёт. Вернись-ка к началу, девочка».

Ну я и вернулась к началу и постаралась сделать Примрозов такими интересными, как только возможно. Разок у меня хватило ехидства замолкнуть на захватывающем месте и очень кротко спросить: «Может, нам здесь остановиться, мэм? Боюсь, это вас утомляет». Она подхватила своё вязанье, выпадавшее у неё из рук, бросила на меня острый взгляд сквозь очки и произнесла резко, как обычно: «Извольте дочитать главу, мисс, и не дерзите!»

— А она призналась, что ей это понравилось? — спросила Мег.

— Ох, да что ты, ни в коем разе! Но она оставила старину Белшама в покое, а попозже днём я забежала за забытыми перчатками и вижу: тётушка так погрузилась в «Священника», что даже не слышит, как я отплясываю джигу в коридоре, смеясь от предвкушения лучших времён! Какой приятной могла бы стать её жизнь, если бы она только захотела! Я вовсе ей не завидую, пусть она и богата. Думаю, в конце концов, — добавила Джо, — у богатых не меньше забот, чем у бедных.

— Твои слова напомнили мне, — сказала Мег, — что и я тоже могу кое о чём рассказать. Это не так забавно, как история Джо, но я много думала об этом, идя домой. Сегодня у Кингов все находились в каком-то необычайном волнении, а одна из моих питомиц сказала мне, что их самый старший брат сделал что-то ужасное и их папа куда-то его отослал. Потом я услышала, как плачет миссис Кинг, а мистер Кинг говорит очень громко; Грейс и Эллин прошли по коридору мимо меня, отворотившись, чтобы я не видела их глаз, красных и опухших от слёз. Разумеется, я не стала задавать никаких вопросов, но мне стало их всех так жалко! Как хорошо, что у меня нет неуправляемых братьев, которые совершают всякие дурные поступки и позорят свою семью.

— А мне кажется, когда тебя позорят в школе, это ещё гораздо позористее, чем все дурные поступки, какие может сделать плохой мальчишка, — заявила Эми, укоризненно покачивая головой, словно у неё за плечами большой жизненный опыт. — Сюзи Перкинс явилась сегодня в класс в прелестном колечке с красным сердоликом. Мне ужасно захотелось такое же, и я от всей души пожалела, что я не Сюзи. Ну вот. А она нарисовала портрет мистера Дэвиса с чудовищным носом и горбом на спине, а изо рта у него вылетало что-то вроде воздушного шарика со словами: «Юные леди, я всех вас вижу!» Мы как раз смеялись над рисунком, когда вдруг обнаружили, что он и правда нас видит, и он велел Сюзи принести ему её грифельную доску. Она была просто перрилизована от страха, но все же пошла к его столу, и — ах! — как вы думаете, что он сделал? Он схватил её за ухо — за ухо! Только представьте себе этот ужас! И отвёл её на помост, с которого мы наизусть читаем, и заставил стоять там целых полчаса, держа доску так, чтобы все могли видеть тот рисунок.

— А разве девочки не посмеялись над этим портретом? — спросила Джо, любившая смаковать такие стычки.

— Посмеялись?! Да ни одна! Они сидели тихенько, словно мышки, а Сюзи проливала потоки слёз, я это точно знаю. И я ей перестала завидовать, потому что почувствовала, что миллионы сердоликовых колец не сделали бы меня счастливой после такого позора. Я никогда, ни за что не оправилась бы от такого чрезвычайного оскорбления. — И Эми вернулась к шитью, гордая сознанием собственной добродетельности и тем, что сумела произнести два длинных слова единым духом и без единой ошибки.

— А я сегодня утром видела то, что мне очень понравилось, и собиралась вам рассказать за обедом, но забыла, — заговорила Бет, в то же время приводя в порядок рабочую корзинку Джо, где всё всегда было перевёрнуто вверх тормашками. — Когда я пошла в лавку купить устриц для Ханны, там был мистер Лоренс, только он меня не заметил, я стояла за бочкой с рыбой, а он был занят разговором с хозяином лавки, мистером Каттером. Какая-то бедная женщина вошла туда с ведром и шваброй и спросила мистера Каттера, не позволит ли он ей немного почистить пол «за самую малость рыбы», так как у неё ничего нет на обед детям, а работы в тот день она, к несчастью, не нашла. Мистер Каттер очень торопился и ответил довольно сердито: «Нет!» Женщина уже пошла к выходу и выглядела ужасно голодной и расстроенной, но тут мистер Лоренс подцепил загнутым концом своей трости огромную рыбину и протянул ей. Она так обрадовалась, так удивилась, что прямо схватила эту рыбину, прижала к груди и стала благодарить его без остановки. А он говорит: «Теперь идите и приготовьте им обед» — и она поспешила уйти, и такая была счастливая! Правда ведь, как он хорошо сделал?! Ах, она выглядела так забавно, держа в объятиях огромную рыбину и желая мистеру Лоренсу, чтобы ему «лёхко» было на том свете!

Отсмеявшись над рассказом Бет, девочки попросили маму тоже рассказать им что-нибудь интересное, и после минутной задумчивости она начала рассказывать без улыбки:

— Сегодня, когда я села кроить синие фланелевые куртки в помещении нашего Общества, я очень беспокоилась о вашем отце и думала о том, какими одинокими и беспомощными окажемся мы, если с ним что-то случится. Не очень-то умно было мне так думать, но я всё волновалась и волновалась, пока один старик не явился получить кое-какую одежду. Он сел подле меня, и я заговорила с ним, потому что он был явно беден и казался уставшим и встревоженным. «У вас, видимо, сыновья в армии?» — спросила я, так как записка, с которой он пришёл, была адресована не мне.

«Да, мэм, их было четверо, но двое погибли, один в плену, а я еду к другому — он очень плох и лежит в госпитале, в Вашингтоне», — ответил тихо старик.

«Вы великое дело сделали для нашей страны, сэр», — сказала я, почувствовав к этому человеку уже не жалость, а глубокое уважение.

«Ни на грош не больше, чем должен, мэм. Я бы и сам пошёл, если б от меня толк был. А раз нету толку, так я сынов своих отдал, и вовсе не за плату какую-нито».

Произнося это, он приободрился и выглядел вполне искренним, и казалось, так радостно отдал всё что мог, что мне стало стыдно за себя. Я ведь отдала только одного, и то считала, что отдала слишком много, тогда как этот старик отдал четверых, и сделал это не жалуясь. Не жалуется и теперь. У меня есть мои девочки, они всегда меня утешат, а его сын — последний у него оставшийся — ждёт отца в госпитале, за много миль отсюда, возможно, лишь затем, чтобы навсегда с ним проститься. И я почувствовала себя такой богатой, такой счастливой, подумав о своём благословенном везении, что собрала ему хороший узел вещей, дала денег и от всего сердца поблагодарила за преподанный мне урок.

— Маменька, расскажите нам ещё историю с моралью, вроде этой, — попросила Джо после минутного молчания. — Я потом очень люблю поразмыслить над ними, если они про настоящую жизнь и не слишком похожи на проповедь.

Миссис Марч улыбнулась и начала сразу же, ведь она с давних пор рассказывала разные истории перед этой маленькой аудиторией и прекрасно знала, как угодить слушательницам.

— Когда-то давным-давно жили-были четыре девицы, у которых хватало и еды, и питья, было что на себя надеть и много всяких благ и развлечений, да и добрых друзей хватало, и родители их нежно любили, а девицы эти всё не были довольны. (Здесь слушательницы обменялись лукавыми взглядами и более усердно взялись за шитьё.) Однако девицам этим очень хотелось стать добрыми и хорошими, и они принимали множество отличных решений, но не совсем аккуратно их выполняли. Они постоянно говорили: «Ах, если бы у нас было вот это…» или: «Ах, если бы мы могли сделать так-то…», совершенно забывая, как много у них уже есть и сколь многое в действительности они могут сделать. Тогда они спросили одну старушку, каким заклятием они могли бы воспользоваться, чтобы стать счастливыми, и та им ответила: «Когда вы чувствуете, что недовольны, вспомните про те блага, что у вас есть, и будьте благодарны за это!» (Здесь Джо быстро подняла голову, словно собираясь заговорить, но передумала, поняв, что рассказ не окончен.) Поскольку девицы эти были достаточно разумны, они решили попробовать и последовали совету старушки — и вскоре сами стали удивляться, как хорошо всё у них получается. Одна из них обнаружила, что деньги не могут освободить семьи людей богатых от позора и горестей; другая — что, несмотря на бедность, она благодаря своей юности, здоровью и весёлому нраву гораздо счастливее, чем некая раздражительная, слабая здоровьем старая дама, неспособная наслаждаться теми благами, что у неё есть; а третья узнала, что, как ни неприятно бежать по холоду в лавку, чтобы помочь приготовить обед, куда неприятнее просить ради обеда милостыню. Четвёртая же девица поняла, что даже сердоликовые колечки ценятся не так высоко, как хорошее поведение. Так что все четверо согласились перестать жаловаться, удовольствоваться теми благами, что имеют, и стараться быть достойными этих благ, ибо иначе вместо их увеличения они могут этих благ вовсе лишиться; а кроме того, все они поверили, что никогда не разочаруются и не пожалеют, что последовали совету старушки.

— Ну и маменька! Как это у вас ловко получилось — вы обратили наши собственные истории против нас и вместо романа прочли нам проповедь! — воскликнула Мег.

— А мне такие проповеди нравятся, — сказала Бет, правильными рядками втыкая иголки в подушечку в корзинке Джо. — Такие нам папа читал.

— А я жалуюсь вовсе не так часто, как другие, а теперь буду ещё осторожней, чем раньше, ведь падение Сюзи послужило мне предостережением! — заявила добродетельная Эми.

— Мы этот урок заслужили, и нам его не забыть. А если вдруг забудем, вы, маменька, просто напомните нам слова старой Хлои из «Хижины дяди Тома»^[33]: «Низзя забувать об своих благáх, детки! Никак низзя об них забувать!» — откликнулась Джо, которая, как ни старалась, не смогла удержаться от того, чтобы не найти — пусть самую малость — забавного в маленькой проповеди, хотя приняла её очень близко к сердцу, как и каждая из сестёр.

Примечания

23

Старик-водяной (англ. The Old Man of the Sea) — аллюзия на эпизод из сказок «Тысячи и одной ночи», где Синдбад-мореход, решившийся помочь старику, перенеся его через воду на плечах, потом никак не мог его сбросить. Устойчивое выражение «the Old Man of the Sea» приобрело значение «надоедливый, прилипчивый человек, от которого трудно отделаться».

24

Аспидная (тж. грифельная) доска — письменная принадлежность, на которой некогда учились писать, решать арифметические задачи и т. п. Имела вид пластины из сланца (аспида), за что и получила своё название. Вышла из употребления в первой половине ХХ в.

25

В XIX в. разговорной формы «удочерить» не существовало. Сегодня в правовых документах её также не существует.

26

Уильям Белшам (1752–1827) — английский политический писатель, философ, историк, поддерживавший политику радикальных вигов и выступавший в защиту принципов американской революционной борьбы против владычества Англии. Здесь имеются в виду его «Очерки философии, истории и литературы» (1789–1791).

27

Общество помощи воинам (англ. Soldiers’ Aid Society) — сеть добровольных женских обществ (около 20 тысяч), которая была создана на севере США во время Гражданской войны (1861–1865). Они занимались снабжением войск санитарными материалами, тёплыми вещами и одеялами, лекарствами и продуктами, помощью больным и раненым на поле боя и в госпиталях. Их роль во время войны была очень велика.

28

Следует помнить, что в то время тело куклы делалось в основном из ткани, набитой опилками или ватой, а голова (иногда также руки и ноги) — из папье-маше. Некоторые же куклы, например Голливог, делались полностью тряпичными.

29

Сверчок на печи — аллюзия на новеллу Чарлза Диккенса «Сверчок на печи» (1845).

30

Петри, тж. Петрея, — одна из героинь романа «Дом, или Семейные заботы, или Семейные радости» (1839) шведской писательницы, путешественницы, поборницы феминизма, педагога-просветителя Фредрики Бремер (1801–1865). Роман был переведён на английский язык в 1843 г., и в том же году Луиза М. Олкотт его прочла, о чём имеется упоминание в её дневнике. Роман был в своё время очень популярен не только в Швеции, но также в Англии и в США.

31

Эми явно имеет в виду деградацию (degradation) одноклассницы, но, возможно, и её унижение (denigration).

32

«Векфилдский священник» (1766) — роман английского писателя Оливера Голдсмита (1728–1774) стал самой читаемой книгой своего времени и издаётся до сих пор.

33

«Хижина дяди Тома» (1852) — роман американской писательницы Гарриет Бичер-Стоу (1811–1896), всем своим содержанием призывавший к освобождению негров-рабов; ходил в списках и был впервые опубликован лишь в 1908 г.