Всевидящее око

Луи Байяр, 2006

НАЦИОНАЛЬНЫЙ БЕСТСЕЛЛЕР США. Скоро фильм от NETFLIX с КРИСТИАНОМ БЭЙЛОМ и ДЖИЛЛИАН АНДЕРСОН! Это расследование оставит неизгладимый след в его душе. А он оставит след в душах многих поколений… Эдгар Аллан По считается создателем западного детектива. Но что, если этот жанр – не плод его живого воображения, а результат невероятных событий, пережитых в молодости? Невероятных и неизвестных… 1830 год, Вест-Пойнт, Военная академия США. Октябрьским вечером найден повесившийся кадет Лерой Фрай. Событие крайне скверное, но все же не за рамками понимания. Пока кто-то не выкрадывает труп Фрая и не вырезает у него сердце, с глубоким знанием дела вскрыв грудную клетку… Руководство академии обращается за помощью к живущему неподалеку Огастесу Лэндору – ушедшему на покой нью-йоркскому сыщику, о чьем умении читать людей ходят легенды. Рыская по Вест-Пойнту в поисках зацепок, Лэндор неожиданно находит себе толкового помощника в лице одного курсанта. Тот эмоционально нестабилен, болезненно самолюбив, исповедует странные идеи и является воплощением дисциплинарных нарушений. Но имеет обширные знания, потрясающую интуицию, нестандартную логику и острый глаз. Его зовут Эдгар Аллан По. И он почему-то твердо убежден, что за кошмарным надругательством стоит… поэт. «Высший пилотаж… Глубокий и напряженный роман. Этот прекрасно написанный триллер на голову выше других попыток художественно осмыслить биографию По». – Publishers Weekly «Невероятно умно и чрезвычайно дельно. Читаешь как утерянную и обретенную классику. Байяр вдохнул новую жизнь в историческую прозу, показывая XIX век так, будто жил в нем». – New York Times «Заслуга Байяра не только в том, что он описывает место и время действия, создавая жуткую атмосферу в лучших традициях своего героя, но и в том, что По на этих страницах столь убедителен, словно мы слышим его подлинный голос». – Washington Post «По, который был крайне взыскательным литературным критиком, впечатлился бы интеллектом и писательским мастерством Байяра». – Oregonian «Великолепный сюжет, полное погружение. А на такую шокирующую концовку мало кто из романистов способен». – The Sunday Times (London) «Байяр – писатель выдающегося дарования. Его язык, воображение, невероятная смесь дерзости и мастерства свидетельствуют: у нас на глазах крепнет новый огромный талант». – Джойс Кэрол Оутс «Байяр написал первоклассный триллер, полный отсылок к Конан Дойлю и самому По; здесь лучится великолепным языком каждая страница. Его По – именно такой, каким мы могли бы представить писателя в молодости: удивительный, странный, даже слегка пугающий». – Дастин Томасон «Оглушительное и достойное самого По посвящение ему; и дело не только в мастерстве, с которым реализован сюжет этой готической головоломки, но и в том, как выписан характер будущего великого писателя. Обворожительная печальная повесть, созданная не боящимся риска автором». – Лора Липпман «Байяр искусно вплетает в повествование мотивы из творчества По, полностью захватывая нас». – New York Observer «Байяр продемонстрировал великолепное владение стилем века, о котором он пишет, не принеся в жертву динамичности и напряженности. Остросюжетная литература высшей пробы». – Historical Novels Review «Байяр создал тонкую, великолепно выписанную вещь, достойную самогó нашего классика, его героя». – Baltimore Sun «Поразительно оригинальный портрет великого писателя. Захватывает ум тонкими нюансами и будоражащей историей». – Denver Rocky Mountain News

Повествование Гаса Лэндора

4

27 октября

То была робиния^[19]. В сотне ярдов от Южной пристани. Черная робиния, стройная, монашеского вида, с глубокими морщинами и длинными красноватыми стручками. Такая же, как и множество робиний, что растут в здешних горах. Такая же, если не считать лозы, свисающей с ее ветки.

То есть это я, глупец, подумал, что это лоза. В оправдание скажу: с того события прошло более тридцати двух часов, и веревка уже начала срастаться со своим окружением. Вероятно, я рассчитывал, что к этому моменту ее уже сняли. Однако они пошли более быстрым путем: когда тело нашли, веревку перерезали над головой несчастного, и оставшийся кусок так и продолжал болтаться. Капитан Хичкок ухватился за него, дернул для проверки, а потом потянул, как будто другим концом веревка была привязана к церковному колоколу. Он повис на ней всем весом, и его колени слегка подогнулись. Тогда я понял, как сильно он устал. Неудивительно. Всю ночь и целый день на ногах, потом, в шесть тридцать, вызов к Сильванусу Тайеру… Я чувствовал себя чуть свежее, проведя вечер в гостинице мистера Коззенса.

Гостиница, как и много другое в Вест-Пойнте, была идеей Тайера. Пассажиры парохода должны видеть академию во всем ее блеске, поэтому им нужно место, где можно переночевать. Так что правительство Соединенных Штатов в мудрости своей решило построить красивую гостиницу прямо на территории академии. Теперь в разгар сезона путешественники со всех концов мира, ошеломленные созерцанием горного королевства Тайера, укладываются на свежевзбитые пуховые перины мистера Коззенса.

Что до меня, то я не был путешественником, но мой дом находился слишком далеко от Вест-Пойнта. Поэтому мне на неопределенный срок предоставили комнату, выходившую окнами на Остров Конституции. Ставни защищали от света звезд и луны — я спал, словно в пещере, и звуки побудки прозвучали словно с далекой звезды. Я лежал и наблюдал, как красноватый свет пробивается в щели между ставнями. Темнота была сладостной. Я подумал: а вдруг всю жизнь я делал карьеру не в той области?..

Однако сразу же совершил то, что не присуще солдатам: понежился в кровати еще десять минут, оделся неторопливо и, вместо того чтобы бежать на утреннюю перекличку, накинул на себя плед и не спеша направился к причалу. К тому моменту, когда я добрался до квартиры Тайера, суперинтендант уже принял ванну, оделся, выжал новости из четырех газет и, нависнув над тарелкой с бифштексом, ждал меня и Хичкока, дабы вершить справедливость.

Мы трое ели в молчании и пили великолепный кофе, приготовленный Молли. После того как, отодвинув тарелки, откинулись на спинки стульев, я и изложил свои условия.

— Первое: если не возражаете, джентльмены, я хочу иметь здесь свою лошадь. Если учесть, что некоторое время я буду жить в вашей гостинице.

— Недолго, надеюсь, — заметил Хичкок.

— Нет, недолго, но я в любом случае хотел бы иметь рядом Коня.

Они пообещали доставить его сюда и выделить ему место на конюшне. А когда я сказал им, что хотел бы ездить домой каждое воскресенье, они ответили, что я, будучи частным лицом, могу покидать академию в любое удобное время, но обязательно предупреждать, куда я направляюсь.

— И, наконец, следующее, — сказал я. — Я хотел бы иметь полную свободу действий, пока нахожусь здесь.

— Как мы должны понимать это условие, мистер Лэндор?

— Никакой вооруженной охраны. Никакого лейтенанта Медоуза, да благословит Господь его душу. Чтобы никто не провожал меня в отхожее место каждые три часа, чтобы никто не целовал меня на ночь. Все это не для меня, джентльмены. Я из одиночек, чужие локти натирают мне слишком много мозолей.

В общем, они заявили, что это невозможно. Сказали, что Вест-Пойнт, как и любое другое военное учреждение, нужно тщательно патрулировать. На них самим Конгрессом возложена Обязанность обеспечить Безопасность каждого гостя и избежать Нарушений… ну, и так далее.

Мы нашли благословенную середину. Мне будет разрешено без сопровождения выходить за внешний периметр — Гудзон в полном моем распоряжении, — и меня снабдят паролями и отзывами для часовых. Однако мне категорически запрещается появляться на основных территориях без эскорта и беседовать с кадетами в отсутствие представителя академии.

Я бы назвал все это прекрасным разговором… если б они не начали выдвигать собственные условия. А ведь я должен был ожидать этого, не так ли? Упоминал ли я уже о том, что перестал быть собой прежним?

«Мистер Лэндор, вам запрещается хоть словом обмолвиться об этом расследовании в пределах и за пределами академии».

Пока…

«Мистер Лэндор, вы должны ежедневно докладываться капитану Хичкоку».

…не жалуюсь…

«Мистер Лэндор, вы должны еженедельно готовить подробный отчет о своих находках и выводах, и вы должны быть готовы отчитаться о своем расследовании любому представителю армейского руководства, когда бы это ни потребовалось».

— Я в восторге, — сказал я.

А потом Итан Аллен Хичкок хищно оскалился, прочистил горло и жестко кивнул.

— Мистер Лэндор, есть еще одно, последнее, условие.

Ему явно было не по себе. Мне даже стало жаль его. Но жалость исчезла, как только я услышал эти слова. И с тех пор больше никогда не жалел его.

— Мы хотели бы попросить вас отказаться от выпивки…

— Никакого неблаговидного пьянства, — негромко сказал Тайер.

–…на период вашего расследования.

После этого история развернулась передо мной во всю свою ширь — просто на это потребовалось какое-то время. Раз они знают даже об этом, значит, они наводили справки — донимали вопросами соседей и коллег, мальчишек у Бенни Хевенса; работа не одного дня, на нее потребовалась масса времени и материальных ресурсов. Единственный вывод заключался в следующем: Сильванус Тайер положил на меня глаз давным-давно. Прежде чем понял, что я могу быть ему полезен, он разослал своих шпионов собирать обо мне все имеющиеся сведения. И вот я здесь. Сижу за его столом, ем его еду, глотаю его условия. Я в его власти.

Если б я пребывал в бойцовском настроении, возможно, стал бы все отрицать. Я сказал бы, что за последние три дня у меня во рту не было ни капли алкоголя — и ведь это было истинной правдой, — но потом вспомнил, что те же самые слова я часто слышал от ирлашек, которые спали на ступеньках «Гарнет-салуна». «Три дня, — всегда говорили они, — три дня в рот не брал». А теперь я с мгновенной скоростью оказался на их месте. Как же я тогда усмехнулся…

— Джентльмены, — сказал я, — я буду сух, как методист^[20].

В этом вопросе они не стали сильно давить. Оглядываясь назад, я подозреваю, что их гораздо сильнее пугало то, что я могу стать примером для кадетов, которые, естественно, были лишены удовольствия приложиться к бутылке. Удовольствия поспать в кровати, посидеть за ломберным столом. Поиграть в шахматы, побаловаться табачком. Послушать музыку, почитать романы. У меня иногда сжималось сердце, когда я представлял, чего они лишены.

— Мы еще не обговорили ваш гонорар, — сказал капитан Хичкок.

— Нет надобности.

— Обязательно… Некоторая компенсация…

— Иначе и быть не может, — сказал Тайер. — Уверен, в вашей прежней должности…

Да, да, констебли работают сдельно. Либо тебе кто-то платит — город, семья, — либо ты ни во что не ввязываешься. Но иногда забываешь правило. Такое случалось со мной раз или два, к моему величайшему сожалению.

— Джентльмены, — сказал я, вынимая салфетку из-за ворота рубашки, — надеюсь, вы поймете меня правильно. Вы, похоже, отличные ребята, но как только дело будет окончено, я был бы вам безмерно благодарен, если б вы оставили меня в покое. Не возражаю, если вы изредка будете сообщать мне, как поживаете.

Я улыбнулся, чтобы показать, что зла на них не держу; они тоже улыбнулись, чтобы показать, что им удалось сэкономить определенную сумму; потом назвали меня истинным американцем и еще кем-то — не помню кем, но уверен, что было произнесено слово «принципы». А еще «образцовый». После этого Тайер занялся своими делами, а мы с Хичкоком отправились к робинии, и вот сейчас утомленный капитан тянул вниз болтавшийся кусок веревки.

Один из кадетов Хичкока стоял футах в десяти от нас. Эпафрас Хантун. Кадет третьего класса^[21], подмастерье портного из Джорджии. Высокий и мощный, как бык, он словно пытался сгладить мечтательным выражением на лице и льстивыми интонациями тот ужас, который могут вызвать у окружающих его габариты. Именно этому кадету выпала печальная доля найти тело Лероя Фрая.

— Мистер Хантун, — сказал я, — прошу, примите мои соболезнования. Это, должно быть, стало для вас ужасным шоком.

Он раздраженно дернул головой, как будто я отсылал его прочь от частной беседы. А потом улыбнулся и собрался заговорить, но это у него не получилось.

— Пожалуйста, — сказал я, — просветите меня насчет того, что случилось. В среду вечером вы дежурили?

Мои слова будто сняли заклятие.

— Да, сэр, — сказал он. — Я заступил на пост в девять тридцать. В полночь меня сменил мистер Ури.

— Что было дальше?

— Я пошел обратно в караулку.

— А где это?

— В Северных казармах.

— А где… был ваш пост?

— Номер четыре, сэр. У форта Клинтон.

— Значит… — Я улыбнулся и огляделся. — Признаюсь, мистер Хантун, я плохо знаком с территорией, но мне кажется, что путь от форта Клинтон до Северных казарм не проходит через то место, где мы сейчас стоим.

— Да, сэр.

— Тогда что заставило вас свернуть в сторону?

Он покосился на капитана Хичкока, и тот, бросив на кадета быстрый взгляд, сказал ровным тоном:

— Не надо бояться, мистер Хантун. На вас не будет составлен рапорт.

Молодой человек с облегчением повел плечами и с полуулыбкой посмотрел на меня.

— В общем, сэр… Дело в том, что иногда… в карауле… я люблю почувствовать реку.

— Почувствовать?

— Окунуть в нее палец или ногу. Это помогает мне, сэр; я не могу объяснить.

— Надобности объяснять нет, мистер Хантун. Но все же расскажите мне, как вы спускались к реке.

— Просто пошел по тропинке к Южной пристани, сэр. Пять минут вниз, десять — вверх.

— И что произошло, когда вы спустились к реке?

— О, я так и не дошел до нее, сэр.

— Почему?

— Услышал кое-что.

Тут капитан Хичкок встрепенулся и голосом, выдававшим усталость, спросил:

— Что вы услышали?

Звук — больше он ничего не смог сказать. Это мог быть треск ломающейся ветки или вой ветра; не исключено, что никакого звука вообще не было. Всякий раз, когда он пытался описать его, оказывалось, что звук был совсем другим.

— Молодой человек, — сказал я, кладя руку ему на плечо, — очень прошу вас, не тушуйтесь. Неудивительно, что вы не можете четко описать его…. Вся эта кутерьма, весь этот переполох — такое приведет в замешательство любого. Наверное, мне стоит спросить, что заставило вас пойти на звук?

Кажется, это успокоило его. Он надолго замер, размышляя.

— Я решил, что это животное, сэр.

— Какого рода?

— Точно не знаю… А вдруг оно попало в ловушку… Я обожаю животных, сэр. Особенно охотничьих псов.

— Значит, вы, мистер Хантун, сделали то, что сделал бы любой христианин. Вы отравились спасать божью тварь.

— Вероятно, так и было. Я собирался пройти еще немного вверх по холму. Склон оказался очень крутым, и я уже был готов повернуть назад… — Он замолчал.

— Но тут увидели?..

— Нет, сэр. — Кадет вышел из ступора. — Я ничего не видел.

— И, ничего не увидев, вы…

— Ну, у меня было чувство, что там кто-то есть. Или что-то. Поэтому я сказал: «Кто идет?» Как то и требовалось. Ответа не было, и я вот что сделал — поднял оружие и сказал: «Приблизьтесь и назовите пароль».

— И опять ответа не было.

— Все верно, сэр.

— И что вы сделали потом?

— Ну, прошел еще несколько шагов. Но так и не увидел его.

— Кого?

— Кадета Фрая.

— А как же тогда вы нашли его?

Он выждал несколько секунд, чтобы унять волнение.

— Я задел его.

— А… — Я тихо откашлялся. — Должно быть, мистер Хантун, для вас это стало неприятным сюрпризом.

— Не сразу, сэр, потому что поначалу я не понял. Но когда понял, то да… да, стало.

Потом я часто думал, что, если б Эпафрас Хантун прошел в ярде севернее или в ярде южнее, он, вероятно, никогда не нашел бы Лероя Фрая. Ведь та ночь было особо темной, лунный свет с трудом пробивался через облака, и путь Хантуну освещал только фонарь. Да, ярд в сторону — и он прошел бы прямо под Лероем Фраем.

— Что дальше, мистер Хантун?

— Ну, я отскочил.

— Вполне естественно.

— И выронил фонарь.

— Вы его выронили? Или бросили?

— Гм… Может, и бросил. Не могу сказать, сэр.

— Что дальше?

Он опять замолчал. Во всяком случае, его голосовые связки замерли. А вот тело говорило, причем очень эмоционально. Зубы стучали, ноги шаркали. Одна рука теребила полу мундира, другая перебирала пуговицы на штанах.

— Мистер Хантун?

— Я не знал, что делать, сэр. Видите ли, я не был на посту, поэтому сомневался, что меня услышат, если я крикну. Поэтому я побежал.

Его взгляд опустился вниз, и у меня в сознании возникла картина: Эпафрас Хантун, не видя ничего вокруг и рукой закрывая лицо от веток, бежит через лес; бряцает оружие, подсумок с патронами бьет по бедру…

— Я побежал прямиком к Северным казармам, — тихо сказал он.

— И кому вы обо всем доложили?

— Дежурному офицеру кадетов, сэр, и он отправился к лейтенанту Кинсли, сэр, дежурному офицеру по академии. И они приказали мне сходить за капитаном Хичкоком, а потом мы все вместе побежали обратно и…

Он посмотрел на Хичкока с нескрываемой мольбой. «Расскажите ему, сэр».

— Мистер Хантун, — сказал я, — думаю, нам стоит вернуться на шаг назад, если вы не возражаете. В самое начало, когда вы нашли тело. Как думаете, у вас хватит выдержки снова вспомнить те обстоятельства?

Он свел брови, стиснул зубы и кивнул.

— Да, сэр.

— Вы молодец. А теперь позвольте спросить: вы тогда слышали что-нибудь еще?

— Ничего особенного, такого, что нельзя услышать в обычный день. Раз или два закричала сова, сэр. И… лягушка-бык, наверное…

— Там кто-нибудь еще был?

— Нет, сэр. Но по сторонам-то я не смотрел.

— После первого контакта… вы больше не прикасались к телу?

Кадет на мгновение повернул голову к дереву.

— Не смог, — сказал он. — После того как увидел.

— Очень разумно, мистер Хантун. А теперь скажите мне… — Я сделал паузу и вгляделся в его лицо. — Попробуйте описать, как выглядел Лерой Фрай.

— Неважно, сэр.

И тогда я впервые услышал, как смеется капитан Хичкок. Этот скрип, обозначавший приступ веселья, вырвался откуда-то из самого его нутра. И удивил даже его, я думаю. В этом смешке было одно достоинство: он избавил меня от необходимости смеяться.

— Не сомневаюсь, — как можно мягче сказал я. — А кто из нас выглядел бы лучше при таких обстоятельствах? Я имел в виду… положение тела, если вы его помните.

Теперь Хантун повернулся всем телом и посмотрел на дерево — наверное, впервые за все время. Чтобы дать поработать памяти.

— Его голова, — медленно заговорил он. — Его голова была свернута набок.

— Да?

— А в остальном… он был как бы… вдавленным, сэр.

— В каком смысле? — спросил я.

— Ну. — Он похлопал глазам, пожевал губами. — Он висел не прямо. Его зад, сэр, был… как будто он собирался сесть. На стул, или в гамак, или еще куда-то.

— Он выглядел так, потому что вы его задели?

— Нет, сэр. — Помню, он был в этом абсолютно уверен. — Нет, сэр, я лишь коснулся его, слово чести. Он даже не покачнулся.

— Продолжайте. Что еще вы помните?

— Ноги. — Он указал на свои. — Широко раздвинуты. И они были… впереди.

— Не совсем понимаю вас, мистер Хантун. Вы говорите, что его ноги были впереди него?

— С учетом того, что они находились на земле, сэр.

Я подошел к дереву. Встал под обрывком веревки и почувствовал, как она коснулась моего кадыка.

— Капитан Хичкок, — сказал я, — вы имеете представление о том, какого роста был Лерой Фрай?

— О, среднего или чуть выше… может, на дюйм или два ниже вас, мистер Лэндор.

Эпафрас Хантун стоял с закрытыми глазами, когда я вернулся к ним.

— Итак, сэр, — обратился я к нему, — все это очень интересно. Вы хотите сказать, что его ноги…

— Да, сэр.

–…касались земли, правильно я понимаю?

— Да, сэр.

— Подтверждаю, — сказал Хичкок. — Он был именно в этом положении, когда я увидел его.

— Мистер Хантун, а сколько времени прошло между первым разом, когда вы увидели тело, и вторым?

— Не более двадцати минут, кажется. Полчаса, может.

— Положение тела изменилось за это время?

— Нет, сэр. Во всяком случае, я не заметил. Было ужасно темно.

— У меня, мистер Хантун, есть еще один вопрос, и после этого я оставлю вас в покое. Увидев его, вы сразу поняли, что это Лерой Фрай?

— Да, сэр.

— Как?

Его щеки залил яркий румянец. Рот скривился вправо.

— Ну, сэр, когда я наткнулся на него, у меня качнулся фонарь. Вот так. И осветил его.

— И вы сразу узнали его?

— Да, сэр. — Кривая усмешка. — Когда я был салагой, кадет Фрай обрил мне половину головы. Прямо перед построением на обед. Господи, какой нагоняй я получил…

Примечания

19

Робиния — род древесных растений семейства бобовых, для которых Северная Америка является родиной.

20

Методизм — течение в протестантизме, выделившееся в конце XVIII в. из англиканской церкви; методисты придерживаются комплекса практик смирения плоти и духа, частью которого является воздержание от алкоголя.

21

Для лучшего понимания реалий следует иметь в виду, что класс (ранг) кадета и хронология его обучения обратны друг другу, т. е. четвертый класс — это первый год (курс), и наоборот.