Судьба

Лу Яо, 1982

Гао Цзялиню, талантливому юноше, нравилось работать деревенским учителем. Но однажды его уволили – чтобы освободить место для сына богатого крестьянина. К тяжелой работе в горах Цзялинь не привык. Бездельничать дома, пока старики-родители трудятся не разгибая спины, он тоже не мог. Тоску по жизни, полной интеллектуальных бесед и интересной работы, скрашивала только искренняя любовь Цяочжэнь, смелой и преданной девушки. Внезапно все изменилось: Цзялинь переехал в уездный город, стал известным корреспондентом и женихом обеспеченной красавицы. Однако юноша и не подозревал, какую шутку сыграет с ним жизнь. Для широкого круга читателей.

Глава вторая

В последний месяц Цзялинь все время ложился рано, а вставал очень поздно, но на самом деле спал совсем немного, потому что всю ночь лежал с открытыми глазами. Не отдых, а сплошная пытка. Только к рассвету, когда родители ощупью поднимались и в деревне уже начинался людской гомон, он забывался сном. Юноша смутно слышал, как мать носит со двора хворост, раздувает мехами огонь в плите, как отец забирает свою мотыгу и отправляется в горы, да еще наказывает жене, чтобы кормила сына получше… — только тогда Цзялинь, глотая слезы, засыпал.

Сейчас почти полдень. Пытаться заснуть снова бесполезно, однако и вставать не хочется. Цзялинь нащупал рядом с подушкой пачку сигарет, в которой оставалось лишь несколько штук, закурил, жадно затянулся. В последнее время он курил все чаще, даже пальцы на правой руке закоптились и пожелтели. Но запас сигарет иссяк, купить их не на что. Раньше, когда он работал учителем, то каждый месяц получал, кроме трудодней, несколько юаней, тогда на сигареты хватало…

Цзялинь выкурил одну за другой две штуки и только тогда окончательно проснулся. Хотелось еще третью, но в пачке сбереглась всего одна сигарета, он решил оставить ее на потом.

Начал одеваться — медленно, будто во сне. Наконец спустился с кана, зачерпнул воды, смочил полотенце и протер опухшие глаза. С ковшом в руках вышел во двор помыться — здесь был совсем другой мир! Яркое солнце буквально ослепляло, небо было таким голубым, будто его только что вымыли, а по нему тихо плыли белоснежные облака. В долине реки зелеными ковриками расстилались поля кукурузы — до самых западных гор. По обе стороны долины тоже высились горы, над ними витала красивая голубая дымка. На большинстве склонов, обращенных к солнцу, были пшеничные поля; некоторые из них уже успели перепахать, и они темнели бурой землей; другие, еще не перепаханные, выгорели на солнце и напоминали серовато-белые бараньи шкуры. На перепаханных полях начали подниматься посевы проса и гречихи, которые кое-где окрашивали землю в бледно-зеленый цвет. По долине растянулось несколько деревень, все в рощицах финиковых деревьев^[4], так что домов почти не было видно. На току в каждой деревне стояли копны соломы, похожие издалека на шляпки желтых грибов.

Взгляд Цзялиня упал на одну из этих финиковых рощиц. Он боялся смотреть туда и в то же время не мог не смотреть. Там, среди зелени, виднелось два невысоких кирпичных дома — это была школа, в которой он проработал три года.

В школе училось больше ста учеников из нескольких окрестных деревень. В ней было всего пять классов^[5], а потом приходилось учиться в неполной средней школе на центральной усадьбе коммуны. Цзялинь был руководителем пятого класса, вел там арифметику и родную речь, да еще преподавал музыку и рисование для всех остальных классов. В школе он пользовался большим уважением, и вдруг все это исчезло!

Цзялинь отвернулся, присел на каменистом берегу на корточки и начал чистить зубы. В деревне тихо. Все мужчины ушли работать в горы, а ребятишки резвятся где-то за околицей. Слышен только скрип мехов, которыми прилежные хозяйки раздувают огонь, чтобы накормить обедом своих мужей и детей; над многими домами уже поднялись голубые струйки дыма. Из зарослей тополей и ив по берегам реки несется тревожно-монотонная песня кузнечиков.

Чистя зубы, Цзялинь видел, как мать, сгорбившись, пропалывает на приусадебном участке баклажаны; ее седые волосы блестят под солнцем. Его охватило мучительное чувство стыда. Родители целыми днями в хлопотах, а он все дома киснет. В горы на работу не ходит, только пищу для пересудов дает. Односельчане к подлостям Гао Минлоу уже привыкли, а вот к бездельникам, наверное, никогда не привыкнут. Лодырей крестьяне всегда презирают. Нет, больше так не может продолжаться! Он должен признать свое нынешнее положение — все-таки он потомственный крестьянин.

Гао Цзялинь уже хотел вернуться в дом, как вдруг услышал за спиной:

— Учитель Гао, можно вас на минутку?

Юноша обернулся и увидел бригадира Ма Шуаня из заречной деревни. Ма Шуань был неграмотным и все же представлял свою деревню в административном комитете школы, постоянно участвовал в школьных собраниях, поэтому Цзялинь его хорошо знал. Это был очень простой, даже наивный, но в общем неглупый парень, весьма искусный и в полевых работах, и в торговле. На сей раз он выглядел не совсем обычно: серая нейлоновая рубашка, поверх нее, несмотря на жару, еще голубая синтетическая куртка, на голове — военная фуражка, на загорелой дочерна руке — позолоченные часы с браслетом. Новенький велосипед был разукрашен под стать его одежде: весь перевит разноцветными лентами, даже на спицы приделаны пестрые бархатные шарики. Несколько смущенный своим нарядом, Ма Шуань натужно улыбался, а Цзялинь при виде его, напротив, забыл о своих печалях, развеселился и воскликнул:

— Ишь как разрядился! Чистый жених! Ты куда едешь?

Ма Шуань покраснел, но улыбаться не перестал:

— За невестой ездил. Мне сватают вторую дочку Лю Либэня из соседней деревни.

— Цяочжэнь, что ли?

— Ее самую.

— Так ты у нас лучшую невесту из-под носа выхватываешь! — засмеялся Цзялинь. — Знаешь, ее называют «первой красавицей долины»?

— Знаю. Фрукт-то хорош, да, боюсь, мне не по зубам! Я уже который раз к ним езжу, ее родители не против, а вот сама она даже не выходит ко мне. Наверное, думает, я черен слишком да необразован. Лицом она и впрямь белее моего, а вот образования не больше: и нескольких иероглифов не знает! Да, сейчас бабы здорово зарвались!

— А ты потише к ней подходи, не торопись! Попить хочешь? Заходи в дом!

— Нет, я уж вдоволь у будущего тестя нахлебался! — ответил Ма Шуань. Он поглядел на свои золоченые часы, попрощался и, сев на велосипед, поехал к реке. Цзялинь, прислонившись к финиковому дереву, смотрел, как его фигурка пропадает в зеленом море кукурузы, потом непроизвольно взглянул на дом Лю Либэня.

Лю Либэнь не имел никакой видной должности и тем не менее считался вторым в деревне человеком после Гао Минлоу. Очень был ловок, давно занимался спекуляцией, а в последние два года развернул торговлю и греб столько денег, что на лошади не увезешь. Крестьяне всегда уважают богатых людей, однако для уважения к Лю Либэню у них была и дополнительная причина: дело в том, что его старшая дочь Цяоин два года назад вышла замуж за сына Гао Минлоу. Породнившись, двое первых людей деревни стали просто ее диктаторами. Только у них были настоящие добротные дома, окруженные крепкими заборами. Эти дома стояли в разных концах деревни, словно тигр и дракон, приготовившиеся к прыжку.

Цзялинь в отличие от своих односельчан не очень уважал этих хозяйчиков и тем более не завидовал им, кто по своим душевным качествам далеко уступают простым крестьянам. Гао Минлоу несправедлив и, пользуясь данной ему властью, обижает подчиненных, обманывает начальство, словом, ведет себя как мелкий князек. Он заграбастал даже все способности, отпущенные природой его семье: оба его сына на удивление глупы. Младший, Саньсин, без протекции и до последних классов бы не дотянул. А Лю Либэнь умеет только деньги заколачивать и двух своих старших дочерей в школу не отдавал, считая, что ученье — пустая трата денег. Девчонки красивы, как цветы, и сообразительны, да до сих пор неграмотны. Правда, младшую дочь, Цяолин, он все-таки пустил учиться, и скоро она должна закончить среднюю школу.

Сейчас Цзялинь стоял на каменистом берегу и негодовал не столько на Гао Минлоу и Лю Либэня, сколько на самого себя: да, он презирает их, но до чего сам-то докатился? Эх, не будь в деревне Гао Минлоу, можно было бы, пожалуй, остаться на всю жизнь крестьянином, но теперь он обязательно должен перерасти своего обидчика, стать сильнее его, а для этого нужно уйти из деревни! Здесь ему не справиться с такими людьми, как Гао Минлоу.

Он отнес в дом тазик для мытья и зубную щетку, открыл сундук и стал искать чистую одежду, чтобы искупаться в заводи под огородами. Тут он наткнулся на военную гимнастерку, и лицо его посветлело. Эту гимнастерку ему подарил дядя — младший брат отца, служивший в Синьцзяне, и Цзялинь берег ее пуще драгоценности.

Дядя еще мальчишкой ушел на фронт, только после революции 1949 года отыскал их семью, но за несколько десятков лет так и не смог побывать в родной деревне, а лишь время от времени присылал письма да немного денег — вот и все их родственные связи. Сейчас он уже заместитель политкомиссара дивизии, семья Цзялиня очень гордилась этим, но никакого серьезного влияния он на их жизнь не оказывал.

Держа в руках гимнастерку, Цзялинь подумал, что надо бы написать дяде письмо и рассказать о своих злоключениях: может быть, он подыщет ему какую-нибудь работу в Синьцзяне. Конечно, он у родителей единственный ребенок, они его будут удерживать, но написать дяде все-таки надо.

Родителей он надеялся уломать, поэтому тут же уселся за стол и, употребив все свои литературные способности, сочинил трогательное письмо. Завтра в городе будет базарный день, можно отослать письмо с кем-нибудь из тех, кто поедет на базар.

Этот неожиданно возникший вариант несколько успокоил его, даже обрадовал. Юноша натянул на себя гимнастерку, выскочил из дома и быстро пошел вверх по реке, к пестреющим вдали огородам. Августовские поля, да и горы, поднимавшиеся друг за другом уступами, все зеленели. Кукуруза в долине вымахала в человеческий рост, на каждом ее стебле красовались початки, из макушек которых высовывались розовые кисточки. На горных склонах цвели фасоль, соя, горох, картошка, и их красные, белые, желтые, голубые цветы как будто вспыхивали среди безбрежного зеленого моря. Крестьяне уже дважды пропололи свои посевы, недавно прошел благодатный дождь, поэтому никаких признаков засухи не было видно: напротив, вся зелень выглядела влажной, сочной, крепкой и вселяла в людей чувство радости и покоя.

Цзялинь шел легко, отбросив свои печали, молодая кровь играла. Он сорвал розовый цветок ветреницы и, крутя его в руках, миновал капустное поле, подошел к заводи. Здесь он быстро разделся, забрался на скалу, выглядывавшую из воды, и присел на корточки. Его тело было стройным, крепким, натренированным физкультурой. Кожа немного смуглая, нос крупный, глаза большие, карие, брови слегка изогнутые, как две сабли, волосы пышные, будто специально взбитые. Особенно хорош был Цзялинь, когда задумывался и хмурился — в эти минуты он становился настоящим образчиком притягательной мужской красоты.

Классическим спортивным прыжком он прыгнул со скалы, описал в воздухе красивую дугу и без малейшего плеска ушел в воду. Он долго плавал разными стилями, потом вылез на мелководье, вымылся с мылом и голым улегся на скале под персиковым деревом. Это дерево посадил старый холостяк Дэшунь, который частенько срывал с него персики и раздавал их деревенским ребятишкам.

Цзялинь лежал на гимнастерке, положив руки под голову и расслабившись. Сквозь просветы между листьями он смотрел на голубое небо, которое казалось ему таким же чистым, как вода. Был уже полдень, но юноша не думал о времени. Он слышал лишь далекое, нежное журчание реки, похожее на звуки скрипки.

Вдруг с кукурузного поля раздольно донесся женский голос:

Уточки в речке сзади,

Гусоньки — впереди,

И всякая рада,

Коль милого углядит.

Голос был красив, звонок, хотя и грубоват. Хорошенько вслушавшись, Цзялинь понял, что это поет Цяочжэнь, вторая дочь Лю Либэня. Он сразу вспомнил нелепый вид Ма Шуаня, ездившего к ней свататься, и невольно рассмеялся: «Твой милый специально приезжал к тебе, так ты спряталась, а теперь ходишь и поешь про милого!»

Тут он услышал шорох в кукурузе совсем недалеко от себя и почувствовал, что Цяочжэнь идет прямо сюда. Он кое-как натянул на себя одежду и еще не успел застегнуть последнюю пуговицу, когда девушка уже стояла перед ним, держа в руках корзину нарезанной травы. Она была мало похожа на деревенскую — и своей красотой, и полным отсутствием вульгарности. Это сказывалось даже в ее одежде: зеленых синтетических брюках под цвет травы и розовой рубашке, воротник которой был завернут на застиранную синюю куртку.

Цяочжэнь смущенно скользнула взглядом по Цзялиню, отвела свои большие влажные глаза и, достав из-под травы в корзине спелую дыньку, протянула ее юноше:

— Ешь! Страсть какая сладкая! Это с нашего участка, я сама сажала…

Она попыталась вытереть дыньку чистым цветастым платком, но Цзялинь остановил ее:

— Я сейчас не хочу есть, потом…

Девушка собиралась что-то сказать, однако заколебалась, опустила голову и пошла по тропинке к берегу. Цзялинь положил дыньку рядом с собой, машинально глядя вслед девушке. Внезапно Цяочжэнь обернулась, их взгляды встретились. Юноша рассерженно отвел глаза и снова лег: да, она была красавица, но одновременно и родственница Гао Минлоу!

Цзялинь действительно хотел сейчас вовсе не есть, а курить. Он прекрасно знал, что у него нет ни сигарет, ни самосада, и тем не менее стал шарить по карманам в поисках табака.

— Сынок, идем скорее обедать! Чего ты там лежишь! — раздался с берега голос отца.

Юноша встал, засунул дыньку в карман и лениво пошел на зов. Взобравшись на берег, он первым делом взял у отца трубку, глубоко затянулся и тут же согнулся в кашле.

— Никогда не кури самосада, он слишком крепкий! — заворчал отец, отбирая у него трубку. — Я сейчас работал в горах и вот что надумал: завтра в городе базарный день, так пусть твоя мать напечет пампушек, а ты их продашь. У нас ведь ни денег, ни керосину, ни соли почти не осталось… Заодно и сигарет себе купишь!

Цзялинь утер слезы, выступившие от кашля, и распрямился. Отец глядел на него, ожидая ответа, но юноша не торопился, а размышлял. Он сразу вспомнил про письмо, которое написал дяде, и подумал, что в городе сможет сам его отправить. Поэтому он согласился пойти на базар.

Примечания

4

Имеется в виду китайский финик (жужуб, юйуб, называется также унаби).

5

Начальная школа по китайской системе образования.