Герцог в сияющих доспехах

Лоретта Чейз, 2017

Гости шокированы, семья – едва не в истерике, жених – без чувств: Олимпия, леди Хайтауэр, сбежала с собственного венчания! Чего ей не хватало? Любая другая невеста на ее месте плясала бы от счастья стать женой самого завидного холостяка лондонского света… Лучший друг несостоявшегося супруга, неисправимый холостяк Хью Филемон Энкастер, герцог Рипли, смело пускается в погоню за беглянкой, дабы добром или силой привезти ее обратно. Однако уловки, на которые вновь и вновь пускается Олимпия, чтобы вернуть себе свободу, поневоле заставляют его все сильнее восхищаться ее характером, умом и независимостью. Пожалуй, от такой спутницы жизни он не отказался бы и сам!..

Глава 2

Нагнал он сбежавшую невесту уже в Кенсингтоне, на Хай-стрит. Она замедлила шаг, но не остановилась, кивком указав на вереницу наемных экипажей, ожидавших пассажиров:

— Карета. У вас есть деньги?

— Сначала помочь вам забраться на стену, — заметил Рипли. — Теперь деньги на экипаж.

— Но вы же зачем-то помчались за мной…

— Ну… да, потому что…

— Это не важно! — оборвала она его. — Просто нужны деньги. Для кареты. — И взмахнула рукой: — Сюда!

Кучер первого в очереди кеба уставился на нее с интересом, но намерения тронуться с места не выказал. Стоило ли удивляться? Леди выглядела так, будто сбежала из приюта умалишенных.

Да и Рипли, если уж на то пошло, тоже имел вид весьма эксцентричный: без шляпы, перчаток и трости, но поскольку он был герцог, притом один из самых скандально известных дворян в Англии, узнать его было легко.

Сопровождать Олимпию надлежало Эшмонту, но поскольку его не было и кому-то следовало присмотреть за его невестой, эта обязанность легла на плечи его друга. Нельзя, чтобы благовоспитанная молодая особа благородного происхождения разгуливала в одиночестве, тем более невеста его взбалмошного друга, не сумевшего ее удержать.

Это, конечно, замечательно: творить сумасбродства и плевать на общество, — но если мужчина просит девушку выйти за него, не следует давать ей повод вовсе не появиться на свадебной церемонии.

Потрясающее разгильдяйство, вот что это такое. Эшмонт был так избалован женщинами, что ему и в голову не приходило, что их надо завоевывать, хотя следовало бы этому научиться.

Рипли положил руку ей на плечо.

— Давайте остановимся и подумаем.

— А я уже подумала, и знаете, о чем? Где этот чертов кеб?

— Вспомните, что у вас за вид: подвенечное платье, фата и прочее. Создается странное впечатление, не находите?

— Мне все равно, — выпалила невеста.

— Положим, — сказал Рипли. — Однако попробуем немного успокоиться и сделать вид, будто мы в здравом уме.

— Почему же это «будто»? Я в здравом уме и совершенно спокойна.

— Очень хорошо. Теперь давайте разбираться в сложившейся ситуации. Куда вы предполагаете отправиться?

Она сделала неопределенный жест рукой.

— Прочь отсюда.

— Прочь, — повторил он. — А поконкретнее?

Она пожала плечами, тряхнула головой, так что остатки прически пополам с кружевом и всем прочим съехали еще ниже на бок, и Рипли понял, что ему, похоже, придется думать за двоих. Обескураживающая перспектива: терпеть не мог напрягать мозг и принимать решения. Он помахал рукой, и первый экипаж в очереди загромыхал колесами по мостовой, направляясь к ним. Девушка тем временем приплясывала от нетерпения. Наконец экипаж остановился, Рипли рывком распахнул дверцу, но едва леди поставила ногу на ступеньку лесенки, как потеряла равновесие и стала заваливаться назад. Пришлось легонько подтолкнуть ее в спину, и она повалилась в солому, которой был устлан пол кареты. На то, как леди поднимается и плюхается на сиденье, без смеха смотреть было невозможно, но Рипли, хоть и с трудом, сдержался. Она расправила юбки, выпрямилась, поправила очки и воззрилась на него, не понимая, что ему резко улучшило настроение.

— Куда ехать, ваша честь? — осведомился кучер.

— Ваша светлость, — поправила она. — Неужели не видите, что у него спеси куда больше, чем у простого лорда? Ясно как день, что перед вами герцог!

Настроение Рипли воспарило еще на одну ступеньку.

Кучер если и услышал ее, то виду не подал, а Рипли, усевшись, скомандовал:

— Баттерси-бридж.

Это было далеко к югу, так что хватит времени решить, что делать дальше; то ли вернуть девицу жениху через разумный промежуток времени, то ли не возвращать.

Преимущество выбранного маршрута заключалось в том, что друзья начнут искать его там далеко не в первую очередь.

А может быть, под ее «прочь» подразумевалось вполне конкретное место? Он спросил, но услышал в ответ:

— Да помолчите вы: я думаю.

Карета пришла в движение, и Рипли заметил:

— Странно. Мы с вами едва перемолвились парой слов, но я уже успел понять, что вы и ваш мозг — два разных государства, пребывающих в состоянии войны.

Леди покачала головой и погрозила ему пальцем в той манере, что сразу отличает пьяницу.

— Этим меня не остановишь: если я хочу говорить, то буду. Ну а вы заодно уж подумайте, окажите любезность, как все это объяснить.

— Объяснить что?

Она указала на грязное свадебное платье и непрезентабельность кареты.

— Вот это: бегство. Я не понимаю, что стряслось, а потому не уверен, что это наилучший выход. Вот и задаюсь вопросом, не велеть ли кучеру доставить нас обратно.

— Нет, — твердо сказала Олимпия совершенно трезвым голосом.

— Видите ли, у меня выдалось довольно утомительное утро: все пошло не так, как предполагалось, и в мои планы не входило путешествие к Баттерси-бридж со скоростью улитки в облезлом наемном кебе, — медленно проговорил Рипли. — Кроме того, я никак не предполагал носиться за пьяной невестой, которая в последнюю минуту решила сбежать с собственной свадьбы.

— Да кто вас просил? — возмутилась Олимпия. — Не только у вас выдалось тяжелое утро. И если не хотите мне помогать, вы вольны остановить карету и сойти.

— В том-то и дело, что не волен. У меня есть особое поручение жениха: я его ангел-хранитель или — в данный момент — вроде подружки невесты. Я не знаю, зачем Эшмонт поручил это именно мне: может надеялся, что я провалю дело, — но знаю точно, что не могу допустить, чтобы леди разгуливала по городу в одиночестве. Мне следовало бы вернуться хотя бы для того, чтобы взять шляпу. Или просто вернуться, а вас бросить на произвол судьбы, но я не смог, потому что, как я уже вам объяснил, у меня важное поручение. Зачем переживать из-за кольца, разрешения на брак, денег и прочего, если невеста убежала бог знает куда.

— У вас мокрые волосы, — словно и не слышала его слов, заметила Олимпия.

Рипли, привыкший к бессвязным пьяным речам, лишь заметил:

— Тут все мокрое, но не беспокойтесь: я не растаю.

— Если и беспокоиться, то не об этом, — сказала Олимпия. — Дело в том… — На минуту она закрыла глаза, но не потерять нить размышлений оказалось для нее непосильной задачей. — Когда вы высадите меня на мосту…

— Любой другой, который предвкушал тихую и мирную свадебную церемонию, хорошее шампанское и изысканный свадебный завтрак — как вам известно, семейство Ньюленд держит превосходного повара, — лишившись угощения, о котором мечтал, мог почувствовать соблазн не высадить вас на мосту, а сбросить в реку. Но я…

— Да, из вас вышла прекрасная подружка невесты, — перебила Олимпия.

— Мне не приходилось топить женщин — вот что я хотел сказать.

— Я найму лодку, — объявила леди таким тоном, будто читала королевский указ или выносила смертный приговор. — Отправлюсь к тете Делии в Твикенем.

— Замечательно! — обрадовался Рипли. — Значит, у вас есть план.

— Да. Мне всего лишь требовался умственный толчок в вашем понукающем обществе.

— А нет ли возможности так вас толкнуть, чтобы вы поведали, от чего, собственно, бежите? — спросил Рипли. — А еще лучше — нет ли возможности заставить вам передумать и вернуться назад? Хоть малейшая возможность чего-то, знаете ли, хотя бы граничащего с разумным?

— Кости брошены, — заявила она так, будто читала указ или провозглашала смертный приговор. — Окажите любезность — уберите с моей головы это уродство.

Поскольку Рипли не был так уж сильно пьян — или не пьян вовсе, как ему казалось, — он быстро сообразил, о чем речь, но все же уточнил:

— Вы о прическе? Разве это не ваши собственные волосы?

— Неужели это архитектурное сооружение вообще похоже на человеческие волосы? Оно съезжает вниз и тянет за собой мои собственные волосы. Это в высшей степени неудобно и совсем не мое. Нельзя сделать конфетку из поросячьего хвостика. Я пыталась это сказать, но меня н-не слушали.

Она вдруг разрыдалась, да так горько, что Рипли растерялся, но потом взял себя в руки.

На мужчин, как правило, слезы наводят панический страх, но Рипли был не из таких. Если бы эта рыдающая особа была его сестрой, он подставил бы ей плечо и даже позволил испортить любимый сюртук и шейный платок, а также испачкать румянами носовой платок, потом дал бы денег на какую-нибудь женскую ерунду. Будь это его любовница, он пообещал бы ей ожерелье из рубинов или бриллиантов — в зависимости от объема и скорости проливания слез, но эта плачущая особа женского пола не приходилось ему ни сестрой, ни любовницей, ни даже матерью. Помимо всего прочего это была нареченная Эшмонта. Таких женщин, как Олимпия, у его приятеля никогда еще не было, так что это положение с плачущей леди было новеньким, прямо с иголочки, и Рипли требовалось время, чтобы обдумать дальнейшие действия.

— Возьмите себя в руки, — заявил он, решив приступить к делу. — Вам хватило храбрости перелезть через стену, и мир от этого не рухнул.

— Нет, рухнул! — сквозь рыдания проговорила Олимпия. — Я все погубила! Кларенс никогда не будет учиться в Итоне, Эндрю не станет корнетом, а я никому не сделаю добра, и у меня не будет даже библиотеки!

Рипли не мог взять в толк, о чем она говорит, и не видел смысла напрягаться, чтобы понять. Часто ли женщины говорят что-то разумное? Каковы шансы на то, что сейчас именно тот случай?

И он сказал ободряющим тоном, будто жокею перед скачкой:

— Умереть — это не выход. Вы же можете вернуться. Эшмонт настолько пьян, что поверит всему, что вы ему наговорите. А завтра и не вспомнит ничего — так, в общих чертах. Я скажу ему, будто вы случайно выпили спиртное, и…

— Я не п-пила.

— Позвольте с вами не согласиться, — сказал Рипли. — Вы не просто выпили, а напились и едва не свалились с лесенки кеба. Вот поэтому мы ему скажем, что вы случайно выпили бренди, подумав, что это… О господи, ну с чем можно спутать бренди?

— С… с чаем, — прорыдала девушка. — Сначала б-бренди был в чае.

— Сначала… — повторил Рипли. — А потом?..

Олимпия извлекла из пышного рукава крошечный шелковый, отделанный кружевом квадратик, сняла очки и, вытерев глаза и нос, водрузила очки на место, поправив пальцем, чтобы сидели как нужно, и пояснила:

— Сначала я выпила тот чай, а потом то, что было во фляжке Стивена, которую я украла вчера вечером, после того как мама рассказала про брачную ночь. То есть скорее намекнула, так что много чего я так и не поняла, вот и подумала, что бренди укрепит мою решимость, подготовит к неизбежному.

— Вашей матушке следовало быть красноречивее, — заметил Рипли. — Но в то же время Эшмонт, знаете ли, не какой-нибудь неопытный болван.

— Вот именно. Он опытный болван!

— В любом случае бояться нечего: все этим занимаются, и никто пока еще не умер — скорее наоборот.

— Да, я знаю: в результате появляются дети, — мрачно сказала она. — Мне следовало разузнать все самой, вместо того чтобы полагаться на маму. Не уверена, что она понимает, как все связано. Акт спаривания и дети. У нее их в избытке. На ее месте я бы остановилась после трех. Или после трех мальчиков. Хорошая, безопасная цифра, не правда ли?

Рипли даже не думал об этом. Слишком долго у него не было женщины, и в данное время поправить положение не представлялось возможным, однако воображение, которое так охотно подчинялось указаниям маленького мозга пониже талии, услужливо подсказало, что можно все исправить прямо сейчас — даже никуда ходить не придется.

Рипли заставил себя сосредоточиться на том, что она говорит. К счастью, леди уже сменила тему:

— Я не могла взять в толк, почему он сделал предложение именно мне. Сомневаюсь, что его положение было таким уж безнадежным. Вы бы удивились, если бы узнали, что девушки в большинстве своем готовы простить мужчине пороки и слабости, если этот мужчина — герцог. Или, может, хотя бы не удивились.

Положим, таких дамочек нашлось бы немало, да только не того сорта, чтобы из них вышла герцогиня, которая требовалась Эшмонту. При всех его недостатках даже у этого оболтуса имелась гордость — к его же собственной невыгоде. Даже в пьяном угаре не женился бы он на девице непривлекательной, низкого происхождения и не знакомой с правилами приличия. Не выбрал бы он особу глупую, скучную или вздорную. Само совершенство — вот что требовалось Эшмонту, и неважно, что он его вряд ли заслуживал.

— Я приказала себе не заглядывать дареному коню в зубы, — сказала Олимпия.

— Почему дареному? — не понял Рипли. — Он вас хочет. Разве этого недостаточно?

Она покачала головой.

— Не вижу смысла.

Должно быть, она действительно близорука. Не носи она на себе клейма «яд», Рипли и сам занялся бы ею давным-давно.

— Все как раз очевидно: будь вы мужчиной, поняли бы.

— Вот я и пошла сегодня в библиотеку, чтобы выяснить подробности.

— Стоило ли тянуть с этим до дня свадьбы? Нет, даже не дня, а до того самого момента, когда вам полагалось сказать «да». Причем в не самом лучшем физическом состоянии.

— Я старалась не думать об этом, но мысли лезли в голову сами собой. Вы когда-нибудь пытались избавиться от каких-нибудь мыслей?

— Мне редко приходится особо уж стараться.

— Вы просто гоните их прочь?

— Да.

— Хорошо быть герцогом, — со вздохом проговорила Олимпия.

— Неплохо, — согласился Рипли.

Гораздо, гораздо лучше, чем сыном герцога, — Рипли знал это по собственному опыту и опыту своих друзей. Он не мог с уверенностью сказать, что их отцы составили бы троицу самых плохих отцов среди британской аристократии, но побороться за этот титул они бы точно могли.

— А вот я не могу, — сказала она. — Если что-то засело в моей голове, мне это нужно понять, а если я не понимаю, это не дает мне покоя. Но в библиотеке я нашла только книгу по скотоводству и только тогда наконец поняла, что к чему. Нас в семье семеро, но девочка только одна. Наверняка те, кто уговорил его жениться или заставил хитростью, твердили ему: «Вот девица Гонерби. Для получения потомства лучше не найдешь. Отличные шансы, что родится наследник, да еще несколько про запас — на всякий случай».

— Зная Эшмонта, я нахожу ваши предположения исключительно малоправдоподобными. Вы наделяете его способностью рассуждать, каковой у него отродясь не было. Насколько я понял, вы привлекли его внимание тем, что в один прекрасный день выказали ему свою доброту.

— Доброту! — воскликнула она. — Просто не могла допустить, чтобы его переехал кеб.

— Вы очень быстро приняли решение и проявили изрядное проворство в действиях.

— У меня шестеро братьев, которые вечно попадают в разные переделки, так что действовала я инстинктивно.

— Он воспринял это иначе, особенно, когда вы доставили его домой. И пока вы ехали, он, похоже, хорошенько вас рассмотрел, и вы пробудили в нем желание. А поскольку вы леди, для этого необходимо жениться.

Вряд ли бедняга Эшмонт мог предполагать, какую веселую жизнь могла устроить ему эта благовоспитанная девушка.

Она покачала головой.

— Нет-нет, тут что-то еще. Я не из тех особ, от которых мужчины теряют голову.

Вполне вероятно, что она права. Скорее всего, Эшмонт сразу забыл бы о том происшествии, если бы не интриги дядюшки Фреда. Впрочем, Рипли не собирался просвещать девицу на сей счет. Он мог бы подсказать ей, как можно управлять Эшмонтом… но нет: она далеко не глупа, быстро догадается сама.

— Я из тех, на ком женятся из практических соображений, — продолжала рассуждать Олимпия. — Чтобы вела дом, брала на себя за все ответственность, произвела наследника и еще несколько — про запас, когда все остальное неважно.

— Эшмонт так не считает.

Она отвернулась к окошку кареты.

— Но з-знаете ли вы… — Слезы опять потекли по ее щекам. — У нас тоже было не все гладко: ведь нас должно было быть девятеро, — и папа с мамой очень страдали. Вряд ли Эшмонт сумел бы меня утешить, случись у нас такое. И я знаю, что еще могли сказать Эшмонту в пользу женитьбы: «И никаких сомнений насчет кукушки в гнезде! Нечего и сомневаться — никто и никогда ее даже пальцем не касался».

Рыдания продолжались, и Рипли становилось решительно неуютно.

— Как я понимаю, мы дошли до стадии пьяного раскаяния, — заключил он, постукивая пальцами себя по коленке.

— Да, понимаю, вам виднее. — Она вытерла лицо бесполезным кружевным комочком. — То есть мне безразлично, как вы это называете, да я и не ждала сочувствия или хотя бы понимания.

— Я стараюсь изо всех сил, — сказал Рипли, — однако мой ум, знаете ли…

— Да, знаю, — проговорила она со вздохом. — Как и у него. Как бы там ни было, я думала, что готова принести жертву, хотя многие сказали бы, что это абсурд — называть жертвой перспективу сделаться герцогиней.

— Я тоже мог бы так сказать.

— Да плевать, что вы там могли сказать, — отрезала Олимпия.

— Какой удар для меня!

— Не знаю, зачем пытаюсь вам что-то объяснить. Уверена, что он сказал все, что следовало, а уж убеждать он умеет, да и у меня были свои резоны согласиться. Я думала, что подготовилась, но брак — путешествие в неизвестность. Вы думаете, что все знаете, потому что один из таких, как он. Да я предвижу все, что вы готовы сказать.

— Сомневаюсь. — Рипли по-прежнему, как ни старался, с трудом понимал, о чем толкует леди.

— Вы скажете, что мне следовало спросить его, почему он выбрал меня. И не говорите, что он меня хочет, потому что это вранье: просто я никому больше не понадобилась.

Рипли не сомневался, что она заблуждается: девушка весьма привлекательна, — но чего он не понимал, так это почему никто еще не делал ей предложения. Не все же мужчины таковы, как «их бесчестья»! В любом случае жениться нужно всем, и мужчины тратят кучу времени и сил на поиски подходящих девушек. Рипли вынул из кармана носовой платок, подал Олимпии и выглянул в окошко кареты. По-прежнему шел дождь. Предсвадебная нервная лихорадка, сказал он себе. В этом все дело.

Он перевел взгляд на ее грязное платье и туфельки, растрепавшуюся прическу, опухший нос… прикинул расстояние через реку до Твикенема и время, которое наверняка понадобится, чтобы справиться с трудностями (а он-то, как никто другой, знал, что они точно возникнут), и, приняв во внимание все детали, заключил, что план леди Олимпии совсем не плох. Все шансы на то, чтобы благополучно передать ее в руки тетушки — уже через несколько часов, задолго до наступления вечера, — так что репутация девушки не пострадает. Если угодно, ее репутацию даже укрепит тот факт, что она сбежала! Хорошо бы, конечно, Эшмонту броситься в погоню за невестой: он просто обязан был это сделать, но он упрямец, каких мало, хотя и ужасный собственник. Протрезвев, он наверняка предпримет меры, чтобы вернуть невесту. И общество будет в восторге, когда увидит, как достойная жена, в конце концов, наставит повесу на путь истинный. Лорду Фредерику такое развитие событий точно бы понравилось.

Эшмонт, привыкший, что дамы сомнительной репутации сами вешаются ему на шею, не справился с задачей, не представлявшей особого труда. Ему никогда не приходилось прилагать усилий в отличие от Блэквуда и самого Рипли. Правда они, как правило, не имели дел с благовоспитанными дамами, и понятно, что в этом случае задача усложнялась. Итак, все к лучшему. Пришло, наконец, время, чтобы кто-то преподал избалованному красавчику урок.

А эта девушка явно заставила его потрудиться: сначала ухаживания, потом свадьба. И наверняка она не даст ему спуску и в браке. Его светлости, если он хочет вернуть невесту, потребуется обдумать свое поведение, прислушаться к советам друзей — по идее, должен справиться.

Не похоже, чтобы леди Олимпия была так уж решительно настроена против брака с Эшмонтом. Если бы не бренди, она, вероятно, сейчас уже была бы замужней дамой, но так уж на некоторых действует спиртное: мелочи вырастают до чудовищных размеров. И тогда наилучшим выходом кажется самый безрассудный.

Уж Эшмонту это известно, как никому другому. То-то народ повеселится, когда попытается справиться со своей невестой — этой самой невестой! — а потом женой.

— Надеюсь, ваша тетушка — дама респектабельная? — спросил Рипли. — Не эксцентричная особа, любительница приключений? Не швыряется в гостей чем ни попадя? Не флиртует с лакеями или конюхом — в открытую, я имею в виду?

Олимпия вытерла глаза и высморкалась.

— Приключения тетя Делия, кажется, любит — по крайней мере, так говорили мама и тетя Лавиния, однако она дружна с самой королевой и время от времени ездит к ней в гости.

— Тогда почему ее не было на свадьбе?

— Небольшое недомогание не позволило ей выдержать тягот путешествия — во всяком случае, так она написала маме, — но я почти уверена, что она не очень-то и хотела присутствовать на этой свадьбе. Тетя находит, что в доме у Ньюлендов слишком шумно: еще бы, с такой оравой детей. Такого же мнения она и о семействе Гонерби, только у них неразберихи еще больше, поскольку в поместье идет ремонт.

— Но она хотя бы будет дома, когда мы приедем?

Олимпия кивнула, и оттого что прическа перекосилась еще больше, девушка поморщилась.

— Как вы можете меня допрашивать, когда эта гадость выдирает мне волосы с корнем? Разве что вам доставляют радость методы инквизиции. Если вы не поможете мне от нее избавиться сию же секунду — я не отвечаю за последствия.

— Полагаете, я испугался? — усмехнулся Рипли. — Знаете, вид у вас вовсе не грозный — скорее наоборот: можно умереть со смеху.

Олимпия поправила очки, съехавшие на кончик носа во время слезной бури, и пристально взглянула на него — то есть настолько пристально, насколько позволяло ее состояние.

— Ну, если вам трудно, я справлюсь сама, но если эта штука угодит прямо вам в лицо, вините только себя.

— Так вот что мешало вам освободиться раньше? — сказал Рипли. — Боялись, что все это сооружение разлетится в стороны?

— У меня нет зеркала, так что я не знаю, в каком состоянии моя голова. Но ничего. Правильно, что не разрешаете мне вас беспокоить.

Она запустила руки в волосы и начала разбирать сплетенное из множества косичек сооружение на макушке. Для этого потребовались движения корпусом, отчего соблазнительно закачалось то, что было непосредственно над вырезом платья и под ним. Ему тут же вспомнились так называемые «египетские танцовщицы», которых он когда-то видел в театре. Наконец Олимпии удалось выдернуть одну-единственную шпильку, и та выскользнула из пальцев и упала в солому. Она что-то пробормотала.

Утраченная шпилька — это ведь не смертельно? У ее тетушки, несомненно, найдутся горы шпилек. Ее движения и воспоминания о танцующих девушках напомнили Рипли, какие позы принимала леди, когда он вытаскивал ее из грязи, и его мужской орган среагировал незамедлительно, и слишком уж живо, учитывая обстоятельства и долгий промежуток времени с тех пор, когда…

Ладно, об этом он подумает позже: сегодня же вечером, возможно, после того как это свадебное недоразумение будет улажено.

Рипли благополучно вручит девицу ее тетке, потом вернется и даст хорошего пинка и несколько полезных советов Эшмонту, и тот ее разыщет. Замечательная выйдет шутка, и приятель непременно ее оценит, как только успокоится. В конце концов, он сам выкинул немало подобных коленец.

— Я решил вам помочь, — сказал он девице. — И теперь хочу соснуть, но это невозможно, пока вы тут ерзаете и проклинаете все на свете.

— Я не…

— Знаете, я ведь понимаю по-французски: до некоторых пределов, конечно, — а все дурные слова в эти пределы прекрасно укладываются.

Нужно благодарить дождь и вековые отложения грязи на окне за то, что в кебе было темно, как в могиле, и все равно Олимпия смогла отлично рассмотреть герцога Рипли. И немудрено, поскольку он занимал почти все пространство кареты.

Олимпию почему-то очень волновало — больше, чем ей бы хотелось, — что его длинные ноги находятся всего в нескольких дюймах от ее собственных.

Она оставила в покое свои волосы и взглянула на герцога. На его лицо падала тень, но все-таки она сумела рассмотреть прямой надменный нос и резкие черты лица: четко очерченные линии скул и подбородка. Что у него зеленые глаза, она заметила раньше, в свой первый сезон, когда их представили друг другу. Это все, что Олимпии запомнилось наверняка. Она тогда ужасно смутилась: отчасти из-за его внешнего вида. Все трое «их бесчестий» были высокие, плечистые мужчины, и все трое не отличались благонравием, однако лишь под взглядом Рипли она почувствовала себя не совсем одетой и от его хищной ухмылки ее язык безнадежно прилип к нёбу.

С другой стороны, тогда она была наивной и неуверенной в себе дебютанткой. В то далекое время три герцога считались повесами, но очень даже годились в женихи, хотя посещать рынок невест явно избегали: даже самые красивые юные леди из благородных семейств их не интересовали.

Вот почему если все эти годы Олимпия и видела Рипли, то, как правило, издалека: где-нибудь в углу переполненного бального зала, на лошади или в коляске в Гайд-парке, на регате или скачках, — а вот за весь прошлый год не видела ни разу, потому что он был за границей.

Он нисколько не изменился. От взгляда его сонных глаз у нее, как и прежде, начинало щекотать в животе. С чего бы это, ведь взгляд его ничего не выражал. Многие думают, будто глаза — зеркало души. В данном случае зеркало было наглухо занавешено. И это, наверное, к лучшему.

Впрочем, она бы все равно ничего не прочла бы в его душе, даже если бы он приподнял завесу: в данный момент ум не подчинялся Олимпии. Когда она пыталась думать, мысли прыгали и разбегались — не поймаешь.

Кроме того, из-за этой дурацкой прически болела голова и думать было невозможно.

Всему свое время, сказала себе Олимпия. Когда они доберутся до Баттерси-бридж, она сделает следующий шаг, каким бы он ни был, а пока главное — унести ноги, и как можно дальше.

— Отодвиньтесь на край сиденья и наклонитесь ко мне, — приказал Рипли.

Олимпия сомневалась, что сможет удержаться: еще не протрезвела, — но признаваться в этом не хотела. Наверняка он задумал очередную шутку! С другой стороны, кто сказал, что этот герцог отличается от двух других? Более того: если уж по справедливости, она и правда сейчас собой еще то зрелище.

Самое главное сейчас — освободиться от чудовищного свадебного сооружения на голове: казалось, она таскает на себе колокольню.

Олимпия переместилась на край сиденья, наклонила голову и чуть не подскочила на месте, когда герцог запустил свои длинные пальцы в ее прическу, дотронувшись и до кожи. Гофрированные манжеты рукавов чуть коснулись лица, и она уловила запах влажной льняной материи и чисто мужской аромат — одеколона или мыла для бритья.

В этот момент она с внутренним трепетом вспомнила то ощущение, когда его руки подхватили ее, вытаскивая из грязи: такие крупные сильные руки, и таким властным было их прикосновение… Она прижималась спиной к его теплому торсу, твердому как скала. Потом его руки с длинными пальцами сплелись с ее руками, помогая взобраться… обхватили лодыжки…

Случалось, конечно, братья помогали ей перелезать через ограды или заборы, то есть прикосновение мужских рук ей было не внове, но он-то не был ей братом. Это был мужчина, который смотрел на нее так, что у нее путались мысли и куда-то девалось самообладание. Некстати вспомнились маловразумительные намеки матери насчет того, что происходит в первую брачную ночь, которые совершенно не способствовали восстановлению ее душевного равновесия.

Олимпии хотелось выпрыгнуть из собственной кожи.

Но нет. Она не позволит себе думать о том, что мог увидеть герцог Рипли, пока она стояла на его плечах. Стоило только подумать — и у нее начинала кружиться голова.

— Не дергайтесь вы, — прервал он ее душевные муки.

— И не думала, — буркнула она.

— Сидите спокойно: мне и так приходится действовать на ощупь в темноте.

— Что я могу поделать, если карету трясет, — возразила Олимпия. — И мне ужасно неудобно.

Это еще мягко сказано: ей было не по себе, бросало в жар, гудела голова.

— Я пытаюсь сделать это побыстрее, однако ваша горничная — или парикмахер? — запрятали шпильки так, что не найдешь. Или эту штуку промазали клеем?

— Нет, там только шпильки — примерно тысяча — и немного помады для волос.

— Протяните руку, я буду подавать вам шпильки, — предложил Рипли. — Полагаю, листья и сухие ветки сохранять не нужно? Сейчас вы похожи на Офелию, после того как она утопилась.

— Фата цеплялась за что ни попадя, — объяснила Олимпия. — А вы что, читали «Гамлета»?

— Мне нравятся пьесы Шекспира: и трагические, и комические, и шуток непристойных полно.

Олимпия протянула руку, их пальцы соприкоснулись — это Рипли опустил в ее ладонь несколько шпилек, — и мимолетное прикосновение отдалось во всем ее теле. Надо было надеть перчатки, прежде чем бежать, но тогда пришлось бы вернуться в комнату, а там наверняка кто-нибудь ее дожидался — мама или тетя Лавиния. Вот и угодила бы в ловушку. Значит, возвращаться было нельзя, как не следовало тянуть до последнего, чтобы дать деру, да и вообще не следовало удирать. Что с ней не так?

Олимпия смотрела, как кружатся в воздухе и падают в солому цветочные лепестки: вишнево-красные, белые и нежнейшего розового цвета, — а вслед за ними пикировали блестящие обрывки зеленых листьев.

Что она натворила? Впрочем, не стоит убиваться: всему свое время.

Насчет количества шпилек она ошиблась: по прикидкам Рипли, их было тысяч десять по меньшей мере, — однако принцип он постиг и теперь извлекал их более сноровисто. Густые блестящие волосы девушки благоухали лавандой с примесью розмарина. Поразительно целомудренный аромат. Он привык к пряным, насыщенным духам, которыми актрисы, куртизанки и самые смелые дамы света обильно приправляли помаду для волос.

Его голова непроизвольно склонялась все ниже, и он едва успел одернуть себя.

Даже в умелых руках процедура занимала много времени: надо было не только вынуть шпильки, но и освободить волосы от запутавшегося флердоранжа и кружевных лент, да так, чтобы не погубить прическу окончательно.

Плохо, если женщина бегает по улицам в свадебном платье, но еще хуже — если простоволосой: ее могли принять за проститутку или умалишенную. Знатная леди распускает волосы только перед тем как отойти ко сну. Распущенные волосы уличали распущенную женщину, и таковая становилась мишенью для охоты. Разумеется, он не мог допустить, чтобы девица ехала куда-то без него: он ведь шафер жениха, черт подери. И это не так уж обременительно: девушка оказалась весьма забавной, — и Рипли не терпелось подучить ее кое-чему, чтобы свела Эшмонта с ума.

Но как жаль, что он без шляпы!

Самый последний нищий ухитрялся сохранять на голове хоть какое-то подобие головного убора, пусть и драного. Вот и неудивительно, что герцог Рипли, ни во что не ставивший принятые в светском обществе правила, на публике без шляпы чувствовал себя неуютно.

Лучше об этом просто забыть и не слишком-то упиваться ароматом, что идет от женских волос, который живо навевал видения сладостного безделья в залитом солнцем саду Тосканы.

Жаль только, что никакой тосканской виллы нет в поле зрения, как нет и кокетливой жгучей брюнетки, готовой на все, — есть лишь нареченная Эшмонта.

И вокруг не Тоскана, а мрачный дождливый Лондон и Рипли сидит не в шезлонге на берегу моря, а в грязной наемной карете, которая тащится к Баттерси-бридж, и выполняет обязанности служанки знатной дамы.

Это новый для него опыт, и, что весьма неожиданно, вовсе не раздражающий.

Ему удалось разобрать свадебное сооружение на голове леди почти без проблем, но тут выяснилось, что косы-то были ее собственные. Теперь те локоны, что были уложены по бокам, распустились, и вскоре вся масса волос начала мало-помалу спадать вниз. Он схватил с ее протянутой ладони несколько шпилек и торопливо подколол свисавшие пряди: не очень элегантно, но лишь бы вверх! — потом бросил венок с прицепленной к нему фатой ей на колени и, наконец, выпрямился.

Разглядывая массу кружев и флердоранжа у себя на коленях, она задумчиво проговорила:

— Это ведь блонды, очень дорогое кружево. За них можно было бы кое-что выручить в ломбарде: вполне хватило бы, чтобы заплатить лодочнику!

— Я не собираюсь нести вашу свадебную фату в ломбард, — предупредил Рипли.

— А я разве просила? Сама в состоянии…

— Вчера, возможно, вы бы и могли, — возразил он, — но сегодня — нет: вы нетрезвы, к тому же в подвенечном платье. Если попытаетесь ступить хоть шаг без меня, на вас нападут, и что бы с вами ни случилось, виноват буду я. А это значит только одно: дуэль. Только мне они чертовски надоели, уж поверьте!

Леди открыла было рот — несомненно, намереваясь поспорить, но, видно, передумала и опять уставилась на то, что осталось от венка.

— Вам хватит денег? Надо заплатить кучеру, а потом еще лодочнику, — встревожилась леди. — Да, конечно, вы герцог, но ведь джентльмены редко носят с собой кучу денег.

Он некоторое время разглядывал ее: грязное пятно на носу, стекла очков, затуманенные слезами или дождем, и странная прическа, которую он соорудил из ее волос. После того как закончились злосчастные дни его детства, ни одна женщина не сомневалась, хватит ли у него денег на что бы то ни было. И это было довольно трогательно, только не его это дело — умиляться. Его долг — направить события в правильное русло. Что может быть проще…

Доставить девицу к тетке, заставить Эшмонта броситься за ней вдогонку и убедить всех, что это всего-навсего привычный для «их бесчестий» розыгрыш.

— Так вышло, что я прихватил наличность: на чаевые, взятки и всякую всячину, — успокоил ее Рипли. — Эшмонт, понятное дело, слишком волновался перед женитьбой, чтобы думать о столь прозаических вещах.

— Волновался, — повторила Олимпия. — Вот как вы это называете? Я бы сказала, что он был в стельку пьян, когда вы втроем ввалились в библиотеку.

— Кто бы говорил, — съязвил Рипли.

Кеб остановился, громыхая колесами и сотрясаясь, как это было уже бессчетное количество раз на протяжении этого бесконечного путешествия. Рипли выглянул в окошко. Царапины на стекле и грязевые потоки милосердно скрывали окружающее, которое могло оказаться каким угодно. Пришлось опустить окно. Дождь перешел в премерзкую морось.

Кучер возвестил:

— Баттерси-бридж, ваша светлость!

— Мы еще можем повернуть назад, — сказал девушке Рипли.

— Нет! — резко ответила та.